Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 62

      Глава 62

      Когда возбуждение Александра от предвкушения предполагаемого ушло, отступило к горизонту будущего — возможного, задуманного, спланированного, но не свершённого, сын Зевса остался с настоящим, а оно было безрадостным. Шатавшаяся империя беспокоила его, но из-за бегства Гарпала царь переживал более, оно уязвляло его и долго ещё будет уязвлять. Предавшие тебя друзья — что может быть хуже для человека, пусть и уверенного в том, что он бог?

      Царь сник. Гефестион, обрадованный сперва тем, что Александр так легко воспринял предательство Гарпала, нахмурился, когда оживление сына Зевса спало. Конечно, всё объяснялось просто: Багой опоил царя какой-то дрянью, чтобы зажечь ярче плотскую страсть, но действие зелья прошло — и теперь Александр был принуждён платить дань горьким раздумьям. Он ощущал себя терпящим бедствие капитаном корабля, пытающимся бороться со множеством пробоин, кидающимся к той течи, которая была ближе к нему, стояла перед его глазами, а за его спиной вода била в проломленный борт ещё хлеще. И, возможно, вся команда только и ждала, когда корабль развалится окончательно, чтобы спастись по отдельности на досках, а их капитан — а что капитан? — пусть остаётся один. Капитан должен последним уходить с тонущего корабля, а спасётся или нет — до этого никому не было дела: сам, в конце концов, довёл до катастрофы — недаром его предупреждали, и не один раз, и не один человек, а что он с ними сделал?

      Александр не мог бороться со стихией, с географией, с ходом времени и господствующими формациями. Он не мог бороться с предопределением, оно влекло его в направлении, ему неизвестном, познанном только стоящим выше. Бог, произвол, развитие или неизбежный ход событий был сильнее его воли. Как Гарпал был обречён на скорую смерть вне зависимости от своих действий, как Индия, с какого бы берега от неё не отплывать, всё равно вынесла Александра на Большую воду, как армия македонян при любых раскладах становилась армией персов, бактрийцев, даков, так и царь Азии должен был склонить голову перед неизбежностью, включавшей в себя и кару за злодеяния. Крови на руках Александра было много — невинной, пролитой неправедно — и свои руки сын Зевса прятал на груди Гефестиона.

      — Как он мог, Гефа, как он мог? Я знаю, я во многом виноват, но карать вот так, им, Гарпалом, с которым рос, которому верил, которого уже прощал… Если бы всё можно было переиграть, вернуться на десять лет назад! А на двадцать, на почти двадцать — ещё лучше! Ты помнишь Миезу, нашу первую встречу? Какие мы тогда были! И где это всё теперь? Одни зажрались, другие интригуют, третьи сбегают… Иных уж нет… — «Филота, как же я мог?..» мелькнуло в сознании Александра. — И Павсаний… Буцефал, Гектор и Перита остались в Индии, лежат в чужой земле… Только я у тебя, только ты у меня.

      — А это немало. — Гефестион, привлёкший Александра к себе на грудь, гладил его по голове и плечам, то сгребал в охапку, то откидывал волосы с щёк и целовал лицо и глаза. — Можно ещё дальше двадцати лет назад. Там была Миеза, а ведь мы виделись и раньше.

      — Правда! — Александр дёрнулся. — Правда! Конечно, раньше во дворце! Ты же приезжал с отцом к Филиппу!

      — Видишь, как у нас много всего. Будем вместе вспоминать и вслух — говорить твоё и моё, чтобы сравнить и не ошибиться.



      Но дело о породнении македонян и персов Александр не оставил, более того: довёл число предполагаемых браков до десяти тысяч. Пары подобрали, закипела работа, готовившиеся торжества должны были стать грандиозными. Расписывались сценарии празднества, спектакли и представления, нанимались музыканты и танцоры, разучивались танцы, слагались поэмы, составлялся протокол, устанавливались шатры, в них размещали ложа и столы; каждой паре полагались благословение, деньги и подарок от царя; военачальникам были предназначены самые знатные персиянки. Конечно, к затее многие отнеслись скептически и больше, чем своих суженых, ожидали удалое пиршество, музыкальную программу, изысканность блюд, деньги и подарки. Гефестион был рад хотя бы тому, что десять тысяч браков предполагало десять тысяч македонян: он всерьёз опасался того, что после похода столько соотечественников невозможно будет насчитать. Неарх, чей оптимизм нельзя было сломить даже надеваемым ярмом, расхаживал по друзьям, уверял каждого в том, что его, Неарха, невеста, дочь Барсины от Ментора, — самая красивая, и обещал после свадьбы предоставить право любому желающему познакомиться со своей супругой поближе, а, может быть, даже и самому её осчастливить. Но в целом все считали, что царь дурит, что вместо поступков от Александра стоит ждать только выходок.



      Свадьбы прошли в ксандике* 324 года до н. э., царь восседал с двумя своими избранницами в самом роскошном шатре, справа от него разместился Гефестион с Дрипетидой и развлекался тем, что представлял, как кривится морда змеюки Роксанки и как она от злобы сотрёт свои клыки до корней.

------------------------------
      * Ксандик — месяц древнемакедонского календаря, соответствует марту.
------------------------------

Увы, клыки у бактрийки были так же остры, как и когти, и нерастраченной ненависти было вдоволь…



      Кратер породнился с Амастриной, дочерью Оксиарта, брата Дария, Пердикка женился на дочери Атропата, сатрапа Мидии, Птолемей сочетался браком с Артакамой, дочерью Артабаза, другая дочь почтенного перса Артонида досталась Эвмену.



      Конечно, затея царя оказалась столь же провальной, сколь пышны были торжества: вскоре после свадеб браки стали рушиться, как карточные домики, из всех десяти тысяч македонян только Селевку невеста пришлась по душе. Апама, дочь Спитамена из Согдианы, того самого Спитамена, на изведение которого Александр потратил столько людей, времени и нервов, стала полководцу хорошей женой, а впоследствии — и достойной царицей. Все же остальные хранили прекрасные воспоминания о выдержанном вине и восхитительных блюдах, о веселье и интересных представлениях, считали деньги, любовались подарками, но семейную жизнь налаживать не собирались, потому что думали о возвращении в Македонию и персиянок не любили, как и всё связанное с Азией. Да и в чём мог упрекнуть их царь, сам же в свою брачную ночь избавившийся от Статиры и от Парисатиды и уединившийся со своим истинно любимым Гефестионом?



      Гарпал тем временем достиг Малой Азии и остановился в Тарсе у Кидна, купание в котором девять лет назад чуть не стоило Александру жизни. В городе уже не первый год чеканилась серебряная монета из реквизированных в персидских столицах талантов — с оставленными Александром на хранение сокровищами Ахеменидов казначей обращался очень вольно. Таким образом, по прибытии в Тарс в распоряжении Гарпала оказались опорный пункт, финансовый центр и небольшое войско. Предавший своего царя сын Махаты стал раздумывать, не попробовать ли ему закрепиться в Малой Азии, а мысль о посещении Афин отложить, но неспокойный полуостров бурлил, худой мир постоянно поднимал крышку котла и разряжался хорошей войной. Выступать самостоятельной единицей с шестью тысячами наёмников было рискованно, примыкать к бунтовавшим против Александра — ещё более опасно: Гарпал никогда не вёл военных действий, полноценной армии у него не было, да и Тарс располагался довольно близко от центральных сатрапий и, следовательно, от царя Азии — сомнений у Гарпала не осталось. Он двинулся дальше, конечным пунктом путешествия были Афины.

      Быстротой передвижения, как у армии сына Зевса, отряд наёмников, несмотря на свою малочисленность, не отличался: выйдя из Экбатан в конце ксандика, он переправился через Эгейское море, когда уже началось лето — и тут вместе с жаркой порой развернулись первые трудности. Гарпал рассчитывал на беспрепятственную высадку в Афинах: хлеб грекам он поставлял регулярно, что было особенно ценно для неурожайного 326 года до н. э., когда после сильной засухи славному городу грозила голодная зима. Спасителю пели дифирамбы, его сделали почётным гражданином Афин, но греки так привыкли жить, посматривая на восток, что и теперь, когда перед их глазами предстал Гарпал, то и дело поворачивали голову к другому берегу. Там, в Азии, не спали; тут, в Греции, во всех полисах стояли македонские гарнизоны, на севере властвовал Антипатр, поражение, нанесённое им спартанцу Агису, ещё не изгладилось из памяти, и Македония, несмотря на то, что бесславно и с большими потерями закончила войну с Фракией, по-прежнему была сильна — входить в город с войском сыну Махаты запретили: шкурные интересы были превыше всего не только у беглеца. Гарпал отправился на мыс Тенар*, оставил там бо;льшую часть своей пышной охраны и Александровых талантов и явился в Афины вторично, теперь уже как частное лицо — против этого возразить горожанам было нечего: к ним прибыл почётный гражданин, без оружия, он имел право войти в город — он и вошёл.

------------------------------
      * Тенар (Тенарон), также известный как Матапан, Матапас — мыс на южном побережье Пелопоннеса, крайняя южная точка материковой Греции.
------------------------------

Естественно, соображения гостеприимства не играли здесь никакой роли: афиняне формально обелили себя, отвели возможный гнев македонян и заморского сына своего всевышнего и теперь хотели хорошенько поживиться тем, что беглец привёз в своём кошеле.

      Как и предполагал Гефестион, первым к Гарпалу наведался Демосфен и вышел от бывшего казначея с золотым кубком и двадцатью талантами, затем настал черёд остальных. Гарпал раздавал аферистам, позиционирующим себя благодетелями, по мелочи. То ли его наказали за скудость отхваченного, то ли наградили за широту души — так или иначе, но сына Махаты взяли под стражу. Одно звено цепи замкнулось: предавшему отплатили предательством — и именно те, к которым он перебежал, в которых верил. Что в этом было удивительного? — ведь совсем недавно и царь Азии верил своему казначею.

      Собственно говоря, у греков не было выбора, в Афины прибыло три посольства: от Антипатра, от Олимпиады и от Александра — все они требовали выдачи Гарпала. Помимо этого, Никанор из Стагиры, уполномоченный сына Зевса, привёз в Элладу два декрета. Первый, зачитанный летом 324 года до н. э, на Олимпийских играх, гласил: «Царь Александр — изгнанным из греческих городов. Тому, что вас изгнали, не мы были виною, но тому, что вы, кроме проклятых, вернётесь в своя отечества, — мы будем. Мы написали Антипатру об этом, чтобы он заставил те из городов, которые не пожелают возвратить». Возможно, одного «я» Александру было недостаточно по собственным соображениям о величии, возможно, он имел в виду свои многочисленные титулы или выступал и от себя, и от своего папы-олимпийца — как бы то ни было, он использовал «мы» и повелел возвратить в полисы всех изгнанников с восстановлением их в имущественных и гражданских правах и с возмещением нанесённого им ущерба. Этот указ касался всех пострадавших, за исключением виновных в святотатстве и тяжких злодеяниях, а также фиванцев, изгнанников из Мегалополиса, Амфиссы, Трикки, Фаркадона и Гераклеи на Эте: все они были врагами Македонии.



      О возвращении на родину покинувшие её по политическим соображениям при дворе Александра хлопотали давно. Иасийцы* Горг и Минней, сыновья Феодота, мечтали о восстановлении независимости Самоса и о возможности его жителям, изгнанным алчными афинянами в уже далёких 366 и 352 годах до н. э., вернуться на остров; вынужденные бежать из Гераклеи Понтийской тоже надеялись на возвращение.

------------------------------
      * Иасос (Ясос) — античный греческий город в Карии на берегу Иасийского залива напротив современного турецкого города Гюллюк.
------------------------------


      Во втором декрете Александр требовал причисления своей персоны к богам и соответствующего культа с постройкой храмов и отправлением религиозных ритуалов.

      Кроме того, Никанор предъявил распоряжения царя Азии в отношении Ахейского, Аркадского и Беотийского союзов*, ущемлявшие их в правах и в конечном счёте ведущие к их роспуску.

------------------------------
      * Объединения эллинских городов, преимущественно с военно-политической целью.
------------------------------


      Изгнанники, присутствовавшие на Олимпийских играх, встретили декрет о своём возвращении и о восстановлении в правах с восторгом; остальной же греческий мир Александр ввергнул в хаос.


      Афиняне всполошились: они прекрасно чувствовали себя без своих изгнанных, но с их конфискованным имуществом, другие полисы пребывали в том же состоянии. Прибранное к рукам чужое так приятно было поскорее записать в своё, а теперь с этим самым своим придётся расстаться! Снова поднимался земельный вопрос, снова вставала проблема Самоса, активно заселяемого афинскими колонистами.

      Афиняне вознегодовали: Александр нарушает договор Коринфского союза, он принимает политические решения без их согласия, без их участия, подселяет к ним политических врагов, когда столько сил было потрачено на их удаление, лишает полисы свободы и суверенности! Самозванец, тиран, враг и варвар возомнил себя богом и требует от вольных жителей признания себя таковым, почитания и божеских почестей! Как коварно мерзавец повёл дело: как раз начались 114-е Олимпийские игры — время для оглашения декретов было выбрано самое подходящее!

      Афиняне перессорились: от них требовали Гарпала, остров Самос и объявления Александра богом. Одни заявляли, что у Гарпала ещё оставались деньги, другие — что костьми лягут за Самос, третьи — что Александр станет богом только через их труп. Было ясно, что выходить из затруднительного положения надо было с минимумом потерь. «Защищая небеса, мы потеряем землю», — большинство согласилось терпеть царя Азии небожителем. Против этого трудно было возражать: улестить Александра стоило дешевле всего; храм ему можно было построить и не в Афинах; кроме того, задабриванием македонского варвара выигрывалось время, а с проблемой Самоса надо было тянуть как можно дольше. Издевательские крики «пусть Александр считает себя хоть Посейдоном, если хочет» и «пусть считает себя богом, если ему угодно» — отмахивания от надоевшей мухи — потонули в соображениях здравого смысла.


      Обездоленных в Греции вследствие набравшего темп имущественного расслоения, постоянного раздора между полисами и политики Александра насчитывалось много — земель же в Элладе было мало, а Самос по праву считался лакомым куском, пристанищем тысяч и, кроме того, воротами в Малую Азию. Этолийцы*, терявшие Эннады, так же заселённые этолийскими колонистами, как и Самос — афинскими, паниковали не меньше и даже начали вести тайные переговоры с Антипатром.

------------------------------
      * Жители Этолии, области Центральной Греции.
------------------------------

      А ещё ходили слухи о том, что царь Азии не остановится перед войной и коварный Горг уже пообещал ему в дополнение к армии самого Александра десять тысяч гоплитских комплектов, катапульты и иное оружие, а ещё все помнили, что Александр дважды проделал с Фивами… Земля основательна, тверда и убедительна — она перевесила в итоге и страстное желание насолить варвару-македонянину в деле Гарпала, и гордость греков, возмущённых тем, как подло Александр примазался в качестве сына к их родному богу. На переговоры с Никанором послали Демосфена — он был, как всегда, блестящ и сумел добиться отсрочки возвращения изгнанников.


      Стали разбираться с Гарпалом, причём самые буйные предлагали забрать у него деньги и воевать на них с зазнавшимся вбогивозведённым — их быстро утихомирили: деньги могли пригодиться не только и не столько на войне. Народное собрание постановило изъять у Гарпала семьсот талантов — для прочих нужд: видимо, в vox populi — vox Dei*, как сказал бы Луций, звучали суждения хороших математиков, точно посчитавших, сколько осталось у бывшего казначея от того, что он привёз в Афины.

------------------------------
      * Глас народа — глас божий (пер. с лат.)
------------------------------

      Однако в казне оказалось только половина суммы, а Гарпал бежал — с помощью подкупленных ранее и совсем не зря — на тот же самый Тенар и далее, не задерживаясь в опасной близости от возможной погони — на Крит, где и нашёл свою смерть. Некто Фиброн — конечно же, верный друг! — переправил Гарпала на тот свет и устремился туда, где его точно никто не стал бы выискивать, так как это было слишком далеко, — в Кирену, лежавшую на южном берегу Срединного моря за Египтом. Что случилось с оставшимся деньгами и в чьих кошелях они осели, по сей день неизвестно.

      Гарпал совершил два предательства — судьба рассчиталась с ним сполна.

      Под следующим номером в её афинских свитках значился Демосфен — с него спросили триста пятьдесят талантов и в ожидании ответа посадили в освободившуюся в результате бегства Гарпала темницу. Как и у сына Махаты, в Демосфене говорила страсть к свободе, как и у сына Махаты, у знаменитого оратора были прекрасные отношения с тюремщиками — он бежал вслед за Гарпалом, опять-таки на Тенар, остановившись на своём пути у храма Афины.

      — Зачем, о владычная хранительница града сего, ты благосклонна к трём самым злобным на свете тварям: сове, змее* и народу? — упрекнул изгнанный богиню мудрости.

------------------------------
      * Сова — символ мудрости, змея — символ перерождения и вечности. Священные животные обычно присутствуют на изображениях Афины.
------------------------------

      Демосфен пропадал вдали от родины до смерти Александра и возвратился почти что с триумфом: выворачивать ситуацию себе на пользу он умел.

      К счастью ли, к сожалению или к справедливости, но пережить Александра надолго его заклятому врагу не удалось — зажатый Антипатром в ходе войны диадохов* в храме Посейдона, он принял яд и отправился к своим уже отбывшим на тот свет противникам.

------------------------------
      * Диадохи («преемники») — полководцы Александра Македонского, после его смерти разделившие его империю в ходе серии войн.
------------------------------

      Так и с той, и не с той сторон истории все в итоге оказываются в одном и том же мире. О том, делят ли они что-то там между собой или пребывают в объятиях дружбы нежной, история пока хранит молчание так же, как и наука.



      — Гефестион, ты возьмёшь на себя полномочия Гарпала. — Вязкий сумрак в царской опочивальне внимал судьбоносным назначениям. — На тебе будут контроль за западными сатрапиями, почта… связь вообще, снабжение и казна.

      — Казна?! — ужаснулся Гефестион.

      — Да, и почему ты так боязливо это воспринимаешь?

      — Я ничего не понимаю в финансах. Казна? Нет, уволь! Гефестион со стилосом за ухом и с кучей свитков в руке на здоровых сундуках с имперскими талантами — нет, это абсолютно не для меня.

      — Ну Гефочка!

      — Нет, не Гефочка. Я разбазарю твою казну. Всё, что угодно, только не деньги.

      — Ну ладно, — вздохнул Александр. — Кого бы на сундуки? Филоксена можно… Но от остального не отвяжешься!

      — О боги! Западные сатрапии! Но это так хлопотно!

      — Но это и Македония в том числе. Твоя любимая…

      — Македония — сатрапия? — зашипел Аминторид с твёрдым желанием не впиться в родные губы, а вцепиться зубами в царское ухо.

      — Нет-нет! — скороговоркой принялся извиняться Александр. — Я хотел сказать не «сатрапия», а… ну, главное царство. Вот, твоя родная Македония!

      Теперь настал черёд вздыхать Гефестиону.

      — Македония… До неё ещё нужно добраться. Там сидит Антипатр, и, даю голову на отсечение, он ведёт себя, как единоличный правитель, над которым большей воли нет. Вот увидишь, он тоже будет добиваться выдачи Гарпала. — Пальцы хилиарха заскользили по золотому шитью парчового царского халата. — Сними ты с себя эту дрянь! Шитьё колется… Значит, теперь я…

      — Наместник всего запада империи.

      — Связной, снабженец, Великий визирь, гиппарх…

      — Хилиарх элитной тысячи…

      — Хилиарх… Главный трах… Первым членом ты меня не хочешь сделать?

      — Нет, первым членом будет мой! — не согласился Александр.

      — С чего бы?

      — Потому что я пока первый Александр.

      Гефестион пожал плечами.

      — Династически Третий… А главный член — это не царский, а тот, который в главной заднице.

      — Почему? — всё так же ревниво поинтересовался Александр. — Главный — это тот, который в самой красивой заднице, то есть мой!

      — Я чувствую, он уже рвётся в бой…

      — Как и твой.

      — Тогда… расставим всё по местам…

      После состязания без побеждённых мысли Гефестиона вернулись к его новым владениям:

      — Странно. В Греции ситуация с Гарпалом раскручивается, а то, как всё идёт, станет известно нам только через два месяца. Эти расстояния… Вести с горизонтов так долго идут — и ничем не перебороть этой медлительности. А гонцам мчать по Малой Азии — это ещё один клубок противоречий. Почему ты после переправы через Геллеспонт и захвата всей Ионии пошёл берегом и не проник вглубь, за исключением Гордия, не навёл там порядок? Хотя за несколько лет твоего отсутствия они бы всё равно передрались…

      — Я всё сделаю, Гефа, я всё налажу.

      — Свежо предание…



      Мудрый правитель после завоеваний должен был удержать всё в руках и сделать подпавшее под его власть покорным полностью. Но мудрый правитель не пошёл бы на восток империи, послушал бы Пармениона и ограничил бы свои захваты персидскими сатрапиями, возвёл бы редуты от Гиркании до юга, до Большой воды, и предоставил бы Дарию и Бессу грызться между собой за земли от Парфии до Индии. Мудрый правитель сосредоточил бы в своих руках самую богатую, обжитую, густонаселённую и цивилизованную часть империи Ахеменидов, но это была бы неизмеримо меньшая территория против той, которой сейчас владел Александр, — и мудрый правитель не был бы Александром Великим, властителем полумира.

      Завоевания Александра своей громадой исключали возможность приведения их в порядок. Наследуя Ахеменидам, принимая от Дария всё, царь Азии получал и центробежные силы, подтачивавшие огромную империю. Даже без оставленного без внимания Понта, без неподчинившейся Армении, без окончательно отложившихся кочевников и хорезмийцев Средней Азии, без северо-западной Индии, значительную часть которой отхватил так щедро облагодетельствованный и так подло предавший Александра Пор, на которую уже зарился често- и властолюбивый Чандрагупта, империя шаталась.

      Мудрость, наведение порядка не сочетались со страстностью Александра, не были ни в его натуре, ни в его стремлениях. Его призванием была война; даже если бы он видел перспективу в 330 году до н. э., он всё равно продолжил бы поход, оставляя позади себя тело империи колыхавшимся, оползавшим. Пылкий завоеватель не сочетался с опытным знающим старцем, одно исключало другое. Замысел изначально был обречён; он был обречён дважды, потому что и наследников у Александра не было — ни требуемого масштаба вообще, ни просто-напросто взрослых сыновей.

      Но, конечно, его можно было извинить. Сколько империй после возникнут и распадутся, пока на севере не утвердится одна шестая света — кстати, тоже часто и жестоко страдающая! Александр остался непоследовательным, жестоким, бешено гордым, маниакальным в своём величии, подозрительным сверх меры, с неоправданной горой трупов, запутавшимся, потерявшим в итоге всё, проигравшим — и в то же время героем, победителем, триумфатором, страстным, неистовым, беззаветно любящим и бесстрашным, с открытым сердцем, воином, первооткрывателем, царём, любимым. Мужчиной, красавцем. Личностью. Александром Третьим. Македонским. Аргеадом. Великим. «Авантюра не удалась. За попытку - спасибо»*   — и это тоже о нём. О молодости мира — дерзкой и, несмотря ни на что, притягательной безусловно.

-------------------------------
      * А. Вознесенский. «Юнона» и «Авось».
-------------------------------

      Продолжение выложено.