деньги и Сименон 3

Simenon:   Certainly. You know, it's sad. Maurois has a slave's life. Maybe Mauriac also. As for Pagnol he is no longer only a writer, he is a film-maker, he is himself a producer and also a theater man. We might as well stop — we won't find ten of them. There are very few.

Lanzmann:   You told me a little while ago that young people sent you manuscripts and asked you for advice. But I don't have the impression that you've influenced the youth — you bring them neither revolution nor philosophy. I think that the switched-off generation can't connect with Georges Simenon.

Simenon:   I believe that there are two kinds of youth. There are those who ask writers to bring them certainties, if I can say that, as well as well-worked-out philosophical or social concepts... but I believe that most of them aren't necessarily looking for that, if I can judge from the letters and manuscripts that I receive and the number of foreign theses written about my work, and which are done by the young.

Lanzmann:   What do you mean by foreign?

Simenon:   I have to say foreign, because in France you are prohibited from writing a thesis on someone who hasn't died. And so I should add that I'm very happy that there are no theses written about me in France at this time.

Lanzmann:   If you believe in the consecration of the thesis, one could write a thesis about Simenon on the financial consequences of being the biggest draw in contemporary literature.

Simenon:   Let's drop the questions about money. I'm rich... so? Do we condemn the wealth of newspaper owners? No, of course not. But as soon as a writer gains some money, everyone is there, searching for the money in his head.

Lanzmann:   I agree with you completely, but you must confess that you are a unique case in literature. No writer has ever earned as much money as you with his books.

Simenon:   You know, there is a lot of exaggeration, and this is untrue. Victor Hugo earned a thousand times more money than I. Balzac earned much more, but he put it into business ventures that failed regularly. He began too early. For example, it was he that created "La Pl;iade," but he did it too early, a century too early, otherwise he would have gained a fabulous sum. Balzac earned a lot more money than any writer in the world today.

Lanzmann:   You see me very surprised. Balzac, I know, was always in search of money.

Simenon:   He looked for it and he found it. I tell you that he had a lot more than me. But I don't like to talk about money. We're wasting our time.

Lanzmann:   If you would be so kind, let's continue to waste our time. Answer if you want, and if you don't want to, don't. But what I'm interested in is the financial progress of one of your books. You've just finished a novel. It is there on your work table. What happens next?

Simenon:   First, I reread it and revise it. That takes me three days. I remove all the useless words, all the sentences that are too smooth. I trim it.

Lanzmann:   Is that called "trimming it"?

Simenon:   I call it that. Just like you do your mustache once a week, or once a day. Then, I do the photostats. I make about twenty copies and I arrange them carefully. One copy goes to my French publisher, another to my American publisher, one to the English, sometimes one to my German publisher, another for my Dutch, Italian or even Japanese publishers. It is a question of demand, of rhythm.

Lanzmann:   And so you don't have, as I do, a publisher-producer who distributes to the other publishers?


Сименон: Конечно.  Вы знаете, это грустно.  У Моруа жизнь раба.  Может быть, Мориак тоже.  Что касается Pagnol, он уже не просто писатель, он режиссер, он сам продюсер, а также театральный человек.  Мы могли бы также остановиться - мы не найдем десять из них.  Их очень мало.

 Ланцманн: Вы недавно сказали мне, что молодые люди прислали вам рукописи и попросили совета.  Но у меня нет впечатления, что вы повлияли на молодежь - вы не принесете им ни революции, ни философии.  Я думаю, что отключенное поколение не может связаться с Жоржем Сименоном.

 Сименон: Я считаю, что есть два вида молодежи.  Есть те, кто просит писателей принести им определенность, если можно так сказать, а также хорошо проработанные философские или социальные концепции ... но я считаю, что большинство из них не обязательно ищут это, если я могу  судите по письмам и рукописям, которые я получаю, и по количеству иностранных тезисов, написанных о моей работе и выполненных молодыми людьми.

 Lanzmann: Что вы подразумеваете под иностранным?

 Сименон: Я должен сказать, иностранный, потому что во Франции вам запрещено писать тезис о том, кто не умер.  И поэтому я должен добавить, что я очень рад, что на данный момент во Франции нет написанных обо мне диссертаций.

 Ланцманн: Если вы верите в освящение тезиса, можно написать тезис о Сименоне о финансовых последствиях самой большой пользы в современной литературе.

 Сименон: Давайте отбросим вопросы о деньгах.  Я богатый ... так?  Осуждаем ли мы богатство владельцев газет?  Нет, конечно нет.  Но как только писатель зарабатывает деньги, все находятся там, ища деньги в своей голове.

 Ланцманн: Я полностью согласен с вами, но вы должны признаться, что вы уникальный случай в литературе.  Ни один писатель никогда не зарабатывал столько денег, сколько ты, своими книгами.

Сименон: Вы знаете, здесь много преувеличений, и это неправда.  Виктор Гюго заработал в тысячу раз больше денег, чем я. Бальзак заработал гораздо больше, но он вложил их в бизнес, которые регулярно терпели неудачу.  Он начал слишком рано.  Например, именно он создал «La Pl;iade», но он сделал это слишком рано, на столетие раньше, иначе он получил бы невероятную сумму.  Бальзак заработал намного больше денег, чем любой писатель в мире сегодня.

 Ланцманн: Вы видите меня очень удивленным.  Бальзак, я знаю, всегда был в поисках денег.

 Сименон: Он искал это, и он нашел это.  Я говорю вам, что у него было намного больше, чем у меня.  Но я не люблю говорить о деньгах.  Мы тратим наше время.

 Ланцманн: Если вы будете так добры, давайте продолжим тратить наше время.  Ответьте, если хотите, а если не хотите, не делайте.  Но меня интересует финансовый прогресс одной из ваших книг.  Вы только что закончили роман.  Он там на вашем рабочем столе.  Что происходит дальше?

 Сименон: Во-первых, я перечитал и пересмотрел это.  Это занимает у меня три дня.  Я удаляю все ненужные слова, все предложения, которые слишком гладкие.  Я обрежу это.

 Ланцманн: Это называется «обрезать»?

 Сименон: Я так это называю.  Также как вы делаете усы раз в неделю или раз в день.  Затем я делаю фотостат.  Я делаю около двадцати копий и аккуратно их оформляю.  Один экземпляр отправляется моему французскому издателю, другой - моему американскому издателю, один - английскому, иногда один - моему немецкому издателю, другой - моим голландским, итальянским или даже японским издателям.  Это вопрос спроса, ритма.

 Ланцманн: И поэтому у вас, как и у меня, нет издателя-продюсера, который раздает другим издателям?