Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 63

      Глава 63

      Пока курьеры и переговорщики курсировали из Персиды в Афины и обратно, Александр в ожидании завершения истории с Гарпалом, шедшей к своему закономерному окончанию, занялся не менее важными делами. Мысль о великих победах в дальних странствиях не покинула его, воображение рисовало покорение Аравии, дух захватывало от того, что откроется глазу за огромным полуостровом.

      Александру нужны были корабли, много кораблей. Он решил построить тысячу двести судов. Расширялись верфи, рубились великолепные ливанские кедры и стройные корабельные сосны, снова застучали молотки кораблестроителей, сносились заграждения на Евфрате, мешавшие судоходству. Неарх был отправлен в очередную экспедицию, ему предписывалось пройти вдоль аравийской стороны Персидского залива и исследовать береговую линию. К Гирканскому морю тоже были отправлены люди: надо было понять, до каких пределов оно простирается и является ли заливом Понта.


      А армия Александра бедствовала. Ей были обещаны золотые горы, но досталось прямо противоположное. Только уволившиеся в середине 330 года до н. э., до ухода царя в восточные сатрапии после смерти Дария возвратились в Македонию щедро награждёнными и с богатыми трофеями — оставшиеся и вновь набранные столкнулись с бедами, лишениями и потерями. Трижды Александр приказывал людям жечь свои трофеи, чтобы не обременять обоз и маршировать на восток налегке; сколько было потеряно в пропастях Паропамиса и в пустынях Согдианы, утрачено в индийских наводнениях, утащено коварными кочевниками, сколько сгинуло в снежных и песчаных бурях! Ситуация усугублялась по мере удаления от центра империи, воины ежедневно смотрели смерти в лицо — это обесценивало человеческую жизнь и заставляло не задумываться о будущем, жить ближайшими часами. Люди громили, убивали, захватывали добычу — и растрачивали приобретённое до очередного места поживы, с него всё шло по тому же сценарию. В пору голода, когда армия шла по безлюдным степям и нельзя было выловить даже рыбу, оставшуюся в жалких прудах позади, приходилось есть траву — или платить маркитантам бешеные деньги за амфору масла или мёда; во время относительного благополучия войско позволяло себе расслабиться и тоже тратило жалованье. Имущество проигрывалось в кости, менялось на вино и немногочисленные изыски, пропивалось и уходило продажным девкам. Гедрозия довела всех: там были только потери, а до неё, на берегу Большой воды — нищие поселенцы, с которых нечего было взять; довершил всё водный поток, в который после ливней в горах превратилась крохотная речушка, когда погибло столько людей и царской собственности, что и свою не стоило считать, как и не было смысла горевать о ней. Воины остались не только без всего — они остались с долгами.

      Александр угадывал всё это, но вник в дело полностью только в горпае 324 года до н. э., в Описе*, где была расквартирована армия.

------------------------------
      * Горпай — месяц древнемакедонского календаря, соответствует августу.
      Опис — город на Тигре, в 100 километрах севернее Вавилона.
------------------------------

      Ситуацию надо было исправлять: ведь виновен в ней был сам царь — и царь, в чьей щедрости никто никогда не сомневался, решил рассчитаться за своих людей своими же деньгами. Войско оповестили: подходите, предъявляйте долговые расписки — и кредиторам будет уплачено. Сначала все подозревали какой-то подвох: а вдруг царь накажет за растранжиренное, за невоздержность, за неумелое обращение с деньгами? Только после того, как в центре лагеря были расставлены столы и за них сели канцеляристы, а рабы принесли увеситые мешки с царскими талантами, все осмелели и начали подходить к писцам со своими кредиторами. По долгам было уплачено, Александр потратил на это десять тысяч талантов. Задолжавших больше не осталось, люди избавились от долгов, но ничего не приобрели для себя лично. Сын Зевса пошёл дальше: он наградил вышедших в отставку и выдал им последнее жалованье. Предполагалось, что македонян поведёт на родину Кратер, полководцу было предписано сменить в Македонии заигравшегося Антипатра: регент обнаглел настолько, что перестал слать воинов своему царю. Возможно, в Македонии после неоднократных призывов под оружие мало кого удавалось найти, соблазнить и отправить в Азию, но после Гарпала подозрительность сына Зевса везде подозревала предательство. Кроме того, Антипатр не только не начал войну с этолийцами, но даже сговаривался за спиной Александра с еле выцарапавшими у Никанора отсрочку по возвращению изгнанников и, безусловно, настроенными враждебно по отношению к царю Азии; вообще, политику Антипатр проводил совершенно независимую и с интересами Александра кардинально расходящуюся.

      Однако армия в деяния слишко смело вольничавшего Антипатра не вникала, больше самоуправства нравного македонянина её заботили происходящее в собственных рядах и дальнейшие планы царя — и в августе вспыхнул бунт. Оставшиеся в меньшинстве македоняне были изведены набором в армию чужеземцев. Если раньше арахозцы, даки, бактрийцы входили в состав отдельными подразделениями, то теперь Александр рассредоточил зачисленных на востоке по ранее сформировавшимся частям. К Опису подошло тридцать тысяч эпигонов — «последователей», «потомков», обученных македонскому военному искусству, но оставшихся персами. В недалёком будущем в молодых новобранцах царь видел одну из основных ударных сил. В телохранители была зачислена знать из Бактрии, а их командиром стал бактриец Гистасп — Александр покрыл позором пешую царскую гвардию — избранных, свою агему!

      Персы, появившиеся среди этеров и среди командования, злили македонян неимоверно; вдобавок ко всему, в Македонию царь отправлял Кратера, а сам оставался в Вавилонии, в сотый раз не выполняя своего обещания вернуться, более того: затевал очередной поход в новые пустыни и в новые беды. Этого македоняне вынести не смогли, они сбивались в бо;льшие или меньшие кучи, выражали своё недовольство ропотом, быстро перераставшим в крики негодования, и требовали отчёта от царя.

      Александр вышел к армии. Он не мог понять, чего от него хотят. Разве он не оплатил людям долги, не выдал жалованье, не отпустил тех, кто дожил до возраста увольнения? Насколько мог судить царь, возмущались и те, кому предстояло вернуться в Македонию, и те, которые оставались.

      — Да что же это такое? Кто мне объяснит, что происходит? Чем вы недовольны? Кто недоволен, почему кричат все? Что вы хотите от своего царя?

      Недовольны были многим, на Александра посыпались упрёки. Увольнявшиеся требовали выдачи денег вперёд на дорогу домой, остававшиеся требовали расчёта, говоря о том, что уход на покой должен происходить не по возрасту, а по выслуге лет; и убывающие, и продолжающие служить требовали, чтобы Александр вернулся в Македонию; никто не хотел терпеть персов рядом с собой, в собственной части; если же царь их так любит, то пусть увольняет всех македонян, а сам воюет со своим отцом, с Зевсом-Амоном.

      Прошло старое доброе время, когда македоняне — друзья царю, друзья первому среди равных — могли безнаказанно отпускать насмешки над божественностью Александра. Сын Зевса, услышав уязвлявшее его, вскипел и, спустившись с помоста, на котором стоял, самолично схватил тринадцать человек, возмущавшихся громче всех. Их тут же заковали в кандалы и поволокли вон на глазах остальных, теперь уже не кричавших, а замерших в немом изумлении, вскоре разразившемся воплями ужаса: дерзких без разбирательств потопили в Тигре — прямо в кандалах, что было ещё более унизительно — стражниками-персами. Воины-македоняне опешили: такой жестокой расправы, такого глумления, такой неправедности от своего царя они не ожидали.

      А Александр, утолив свой гнев, скрылся в шатре, охраняемом боевыми слонами. Шеренги эпигонов сомкнулись перед входом, над всем лагерем повисло тяжёлое молчание.


      Гнетущую тишину нарушил ворвавшийся в шатёр Гефестион, к своему великому неудовольствию, в последнее время всё чаще застававший Александра в компании с кратером вина.

      — Что ты творишь, сын божий? Как тебе могло прийти в голову схватить невинных?!

      — А! — вскричал Александр. — Ты-то хоть не говори о невинных! Они все только и думают о том, как остановить меня!

      — Они думают о том, как вернуться! Ты; обещал им Элизиум и горы золота в Индии, ты; приказывал им сжигать трофеи, ты; повёл их через Гедрозию — из глупого упрямства показать, что можешь преуспеть больше Кира и Семирамиды! Ты; стоял перед ними полчаса назад и бессовестно лгал о том, что пойдёшь в Македонию за Кратером, со второй волной увольняющихся! Они сыты твоим враньём по горло! Ты обвиняешь Гарпала в том, что он предал тебя, — а ты не предаёшь их? Они хотели справедливого расчёта и…

      — Справедливого? Справедливого?! — снова вскипел Александр. — А кто оплатил их долги? Я это должен был делать? Нет — а как они мне ответили, чем? Они прошли полмира, благодаря мне покрыли себя бессмертной славой!

      — И шрамами, которые приблизят их смерть! Они бы продолжили воевать беспрекословно, если бы ты не вводил в войско персов! Ладно, пусть существуют отдельными подразделениями, но зачем мешать их с македонянами, которые в каждой части окажутся в меньшинстве по сравнению с новоприбывшими?

      — А я должен у них спрашивать, что мне делать?

      — Да, если ты царь, а не деспот.

      — Так я буду для них тираном! Никто не смеет вредить моей миссии! Или с персами, или с македонянами — с кем угодно, но я дойду до конца Ойкумены, теперь уже западной. И я не лгу, я предлагаю им путь в ту же самую Македонию, только славный путь — вдоль Аравии, вдоль земель за Египтом, огибая эти земли и входя в Срединное море через Геракловы столпы! Мы покорим Иберию, Карфаген и Рим — и пусть они тогда остаются в Македонии, я не возражаю.

      — У тебя голова не на месте! Несколько лет ты шёл на восток — и потерял запад. Я уже не говорю о Малой Азии, о Египте, который живёт под Клеоменом практически независимо, — что уж там! Ты в Македонию, в мою Македонию, в свою Македонию, в нашу не можешь войти беспрепятственно: там сидит Антипатр и плюёт на твои приказы, и не шлёт подкрепления. Ты, царь Македонии, дерзнувший на полмира, получил в итоге разваливающуюся империю и не можешь спокойно вернуться на родину — ты, её царь! У тебя сейчас в руках меньше того, что ты имел двенадцать лет назад — вот цена за это рваное одеяло — вонючее наследие Ахеменидов, да пожрала бы его Горгона! Ты идёшь вперёд, не оглядываясь назад, и называешь покорением то, что оставляешь за своей спиной смерть и пылающий костёр ненависти и разрухи. Я не политик, но мне кажется, что не так строятся империи.

      Александру удалось сохранить спокойствие или его видимость:

      — Ты не прав, Гефестион. Проведение родило меня сыном бога и поручило великую миссию. Я пройду всю Ойкумену, теперь и её запад, я солью страны и народы в единое целое. Лишь не понимающие величия этого вредят мне, я не могу этого допустить. Я исключаю даже мысль о противодействии, я во всех вобью повиновение, и пусть мне не мешают мелочные расчёты желающих вернуться и закоснеть в своём огороде, мне не смеют мешать их мелочные претензии и желание выйти в отставку по выслуге лет, а не по возрасту. Я никому не верю, Гарпала мне хватило с избытком — я и впредь буду отвечать казнью на ослушание. Проворовались сатрапы-персы — я назначил вместо них македонян. Бунтуют македоняне — по моему приказу их будут топить персы. В войске не останется соплеменников — я пойду в поход с азиатами. Но я не остановлюсь ни в коем случае.

      — Александр, о чём ты? — простонал Гефестион. — Какой поход, куда ты рвёшься? На тебе после двенадцати лет сражений живого места не осталось, ты просто не выдержишь и не перенесёшь очередных битв и злоключений.

      — Пусть я погибну, но на коне, в бою и за своим делом.



      Три дня Александр безвылазно просидел в своём шатре. Какие мысли посещали его в эти часы? Можно было покорять запад Ойкумены в обратном выбранному направлении: выйти к Срединному морю через Малую Азию, пройти его с востока на запад, покинуть через Геракловы столпы, повернуть на юг и, обогнув неисследованный материк, в котором Александр повидал только северо-восток, Египет и Киренаику, дойти до Аравии и вернуться в Вавилон, но несколько соображений останавливало царя. Идя через Малую Азию, он неминуемо застрянет в ней, приводя к покорности бунтующие сатрапии; оказавшись у берегов Ионии, так близко от Геллеспонта, он не сможет удержать воинов, рвущихся домой, в Македонию, а в Пелле ему надо будет скидывать Антипатра, а южнее лежит Фессалия и живут вечно мятежные греки, надменные спартанцы — и Александр снова завязнет в распрях, разгребая их интриги и уча повстанцев мечом. Можно было оставить Малую Азию в покое, дойти только до её востока, до Тарса, но к южному берегу Малой Азии нельзя пристать кораблям: там одни скалы — значит, надо идти далее к Египту. Финикия, Сирия, вообразивший себя фараоном Клеомен… Как Александр переправит корабли, как он будет воевать, если в Македонии осядут все македоняне? Несмотря на то, что сын Зевса был царём Азии, оставаться в армии главнокомандующим одними азиатами Александр всё же побаивался. А идея идти в Аравию была проста, понятна и удобна: оказавшись на чужбине, все естественно сплотятся вокруг царя. Куда они смогут двинуться, если и до Пеллы, и до Вавилона будет уже так далеко? Сколько воинов можно будет набрать на впервые покорённых просторах! И самое главное — северо-восток неизведанной земли, Египет и прилегающую к нему Киренаику Александр уже знал, как побывал и в Малой Азии, и в Греции, и в Эпире, а Аравия была совершенно неисследованной землёй. Нет, сомнений быть не могло — только в Аравию!

      Он не лжёт своей армии, он поведёт македонян в Македонию — разве что кружным путём, но он сын Зевса — и ему лучше видно. Он договорится со смутьянами, самое действенное средство — их запугать.

      Александр начал приводить в исполнение свой план: осыпал милостями персов, дал им ещё несколько командных должностей и распределил рядовых так, что на одного македонянина в каждой части пришлось по три перса. Соотечественники испугались, они оказались в ужасающем меньшинстве, скоро они совсем затеряются в персидских оравах, они в ловушке, царь их ненавидит! В сердцах бунтовавших поселился страх, они начали умолять царя их простить, они не хотели порывать с Александром.

      Сын Зевса смилостивился, решил простить неразумных, вышел к ним и, услышав шум, крики и плач, сам прослезился.

      Примирение азиатов и европейцев сопровождалось пением пеанов и жертвоприношением, царь молился вместе со своими воинами, греческими жрецами и персидскими магами о ниспослании согласия и по просьбе Каллина объявил всех македонян своими «родственниками» — на манер тех приближённых, что шествовали когда-то с войском Дария. Воины с радостью приняли своё возведение в высший придворный ранг: бацилла персицизма всё же давала о себе знать…

      Молитвы и песнопения закончились пышным пиршеством, все остались довольны: слава богам, конфликт исчерпан, мир достигнут.

      Кратер уходил на запад и уводил домой десять тысяч пехотинцев и полторы тысячи всадников, Александр готовился к походу на юг, империя не оказалась нужна никому — и она разваливалась. Наступила осень 324 года до н. э.



      Царь Азии пребывал в прекрасном расположении духа, он считал, что, понемногу приводя всё в порядок, выполняет обещание, данное Гефестиону. Сын Зевса в ходе переговоров Никанора с греками пошёл на серьёзные политические уступки, на отсрочку, но на это можно было смотреть двояко. Проволочки с изгнанниками всё равно были неизбежны; после оглашения декрета Александра каждый полис должен был утвердить решение царя о приёме изгнанных на их малой родине — это требовало времени, зато импульс был дан и, исправляя учинённое в том числе и самим Александром, хотя он в этом не сознавался, сын Зевса мог надеяться на формирование в недалёком будущем во многих городах компактных групп населения, всем обязанных царю и по этой причине полностью к нему расположенных. Царь Азии демонстрировал свою власть и ослаблял политическую напряжённость в Элладе — это, в свою очередь, облегчало задачу Кратеру, которому, помимо переправки уволившихся воинов, поручалось также и наведение порядка — и в Македонии, и в Фессалии, и во Фракии, и у таких несговорчивых греков. Кратер шёл в Пеллу с очень широкими полномочиями: Александр недвусмысленно намекнул ему, что ничего не будет иметь против устранения Антипатра любым способом. Кроме того, сын Зевса рассчитывал, что, передвигаясь по Малой Азии, знаменитый полководец притушит очаги мятежей в пылающих сатрапиях полуострова.


      Неарх вернулся из экспедиции вдоль берега Аравии. Судя по его отчётам и записям в судовых журналах, покорение новых территорий должно было проходить без особых проблем.


      С признанием божественности Александра всё тоже обстояло гладко, он торжественно был введён тринадцатым высшим в пантеон на Олимпе, таким образом повысив свой статус от сына Зевса до бога полноправного (после смерти царя Азии греки, правда, приговорят к огромному штрафу особо ратовавшего за обожествление промакедонски настроенного Демада, но Александр уже будет от этого далеко). Все необходимые для обожествления законодательные акты были приняты. Статуи царя в греческих полисах увенчивали золотыми венками — как и златокудрую голову на пирах в Персиде; под Эритрой халкидяне возвели святилище Александра и постановили регулярно проводить там всеобщие ионийские игры — Александрии. Подозрительный Аркадский союз царь Азии развалил — и в Мегалополисе, его центре, появился дом, построенный специально для Александра; у входа была поставлена статуя славного родителя нового бога, как и полагается, со своим привычным атрибутом — бараньими рогами на голове.

      Надо добавить, что обожествление Александра, хоть и явилось событием чрезвычайным, не было чем-то из ряда вон выходящим. Примеры поселения людей на Олимпе существовали и до прибавления к ним тринадцатого бога: сам Геракл был из смертных, многие города провозгласили богами своих героев Лисандра и Тимолеонта* — против последних царь Азии был гораздо более велик, а первому приходился потомком.

------------------------------
      * Лисандр (др.-греч. ;;;;;;;;;; 452-396 до н. э.) — спартанский военачальник и флотоводец.
Тимолеонт (др.-греч. ;;;;;;;;) — древнегреческий полководец и государственный деятель.
------------------------------

      — Вот видишь, Гефа, я тебе обещал, что всё улажу, — я выполняю своё обещание, — говорил новоиспечённый бог своему любимому. — Кратер идёт в Македонию и, достинув Малой Азии, по мере возможности разберётся там с особо непокорными, а когда осядет в Пелле — и со всеми остальными. Я знаю, ты его терпеть не можешь, но Кратер в Македонии — мой флаг, а это и мне, и тебе на пользу.

      — Ты думаешь, он сладит с Антипатром?

      — В отношении Антипатра я наделил его самыми широкими полномочиями, моя мать Кратеру в помощь. Теперь-то ты веришь мне?

      — Верю, твоё божественное величество. Полку небожителей на Олимпе прибыло. — Гефестион завис над Александром и, опершись на левую руку, правой перебирал золотистые пряди.

      — И ты мой бог, я же с тобой одно и то же. — Александр нежно поцеловал своего вечного спутника. — И далее. Мы отправимся в Экбатаны…

      — В Экбатаны? — Гефестион нахмурился, тень прошлого скользнула по его лицу.

      Александр заметил промелькнувшее на челе Аминторида.

      — Да, в Экбатаны. Не волнуйся, Гефа, не волнуйся, всё неправедное уже в прошлом. А сейчас… этого гада Бариакса, объявившего себя царём мидян, мы казнили вместе с его соучастниками, он отправился в Аид, на его место я назначил Атропата, но надо посмотреть, что там натворил Гарпал.

      — Но твой казначей и в Вавилон, и в Тарс наведывался.

      — Да, но долее всего в Экбатанах сидел.

      — Говорят, он памятники своим гетерам воздвигал.

      — Сатир козлоногий… В общем, мы там всё хорошенько проверим. Ну как, ты доволен?

      — Доволен, доволен.

      — Так, с западом и центром всё утрясём. Во время похода в Аравию можем в Египет из неё пройти, там с Клеоменом разберёмся.

      — А восток?

      — Восток? — Александр задумался. — Индия пока пусть живёт спокойно — пока я Карфаген и Сицилию не покорю, а насчёт Бактрии и Согдианы мне пришла в голову одна прекрасная мысль.

      — Заранее страшно.

      — Нет, Гефа! Вот послушай! У этих сатрапий вечно на уме независимость, так?

      — Так.

      — Так вот, я придумал, как этот вздор из них вышибить.

      — И как?

      — Как? Я рожу от Роксаны ребёнка — вот как! — торжествующе заявил Александр.

      — Опять «я рожу», — недовольно пробурчал Гефестион. — Не ты от неё, а она от тебя. И что это даст?

      — А вот что. Оксиарт, папаша Роксаны, там сидит — и правит только тем, что я ему нарезал. Последних три года Роксанка без дела болтается — пусть теперь родит. Тогда появится наследник…

      — Которого македоняне не призна;ют, потому что он будет полукровкой и, кроме того, свадьба с Роксаной была проведена по бактрийским обрядам.

      — Да какая разница! Империя всё равно тебе предназначается!

      — Но дети всё равно проживут дольше.

      — Это как знать… — не без оснований засомневался Александр.

      — Да, ты прав, обратное тоже часто случалось.

      — Вот. Что будут думать наши, неважно, потому что Оксиарт в это вникнуть не сможет, — нам будет важно, что будет думать сам Оксиарт, а он будет думать, что стал дедом наследника империи.

      — А если родится девочка?

      — Филипп посчитал, что это будет мальчик.

      — Умный человек Филипп. Не пошёл с нами в поход, остался в Персиде — и теперь прекрасно себя чувствует, а мы стали старыми развалинами…

      — И прорицатели то же самое говорят.

      — Про Филиппа или про развалины?

      — Про мальчика.

      — Так ты уже советовался…

      — Конечно, я же должен знать, будут ли оправданны мои муки.

      — Твои ли? Ты же неспроста этот разговор начал — хочешь меня в это дело впутать?

      — Ну Гефочка… — Александр протянул просительно-жалобно. — Только посмотри, как здорово может получиться! Роксанка рожает, Оксиарт становится дедом наследника империи, и из всего, что от него зависит, и из всех, на кого имеет влияние, выбивает мысли о независимости: на кой ему какой-то огрызок на востоке, когда внук наследует всё? Кто же будет от родных детей, получающих законно, по праву рождения, незаконно обрезать? Разве я не здорово придумал?

      — Очень даже. Иди брюхать свою Роксанку.

      — Ну Гефа… — Божий пальчик стал выписывать узоры на груди хилиарха. — А ты мне не поможешь?

      — Я тут при чём?

      Александр вздохнул.

      — Когда я на неё смотрю, у меня ничего не шевелится.

      — Пф! — оценил Гефестион. — Я тоже Александр, у меня тоже ничего не шевелится при взгляде на неё — разве что омерзение. Угораздило же тебя жениться на такой страхолюдине! До двадцати лет её никто замуж не взял, ты четвёртый год не прикасаешься — оставь всё как есть. У неё в глазах смерть, от неё не человек родится, а какая-нибудь неведома зверюшка… то есть нет, не буду животных оскорблять.

      — Ну и прекрасно, что у нас всё одинаково. Мы придём к ней и займёмся любовью, а, когда ситуация станет необратимой, я ей вставлю — и всё будет готово.

      — А чего ради она на нас будет смотреть?

      — Ну хочешь, мы перед ней занавесочку задёрнем.

      — А давай ты на неё ляжешь, а я встану за этой занавесочкой и тебе свою задницу покажу — так гораздо пристойнее будет.

      — Это так далеко… — задумчиво протянул Александр. — Вряд ли сработает…

      — Вообще что ты ко мне с этим пристал? Позови вон своего Багоя.

      — После того, как он Орсина самолично повесил, он мне стал противен, я ничего к нему не чувствую.

      — О Зевс, как тебя прописали на Олимпе, ты стал очень привередливым.

      — Так поможешь? Ну не делай такое кислое выражение лица! Четверть часа — и всё будет закончено.

      — Тьфу на тебя!

      — Вот спасибище! Что значит настоящий друг!

      Продолжение выложено.