Мы молоды и относительно свободны

Октябрь

— Я зеваю чаще обычного. Это не к добру.

— Это еще что? Где-то через неделю ты начнешь спать на самом неудобном мире диване. Что? Камеры? Я уверяю, тебе будет все равно, сколько людей и с каким выражением лица смотрят на тебя. Eдинственное, чего ты будешь желать – спать. Побольше и подольше. Нет, сначала ты захочешь сбежать подальше из этого помещения, тебе будет ужасно неуютно, до ужаса. Сейчас ты думаешь, что спать на работе ни в коем случае нельзя. Об этом кто угодно знает, даже те, кто никогда не работал, но инстинкт самосохранения возьмет свое и уже через десять дней ты будешь спать, не чувствуя себя, своего тела – ничего кроме усталости. Что? Слишком ответственен для этого? Думаешь, что пропустишь важные звонки или сообщения на дежурстве? Согласна. Будешь бояться, конечно будешь. А еще первые дней десять будет стыдно, дальше станет все равно. Ладно, не все равно – ты все еще будешь бояться. Бояться и спать – именно в такой последовательности. Конечно, я в тебя верю, но ты же человек, а люди ведут себя определенным образом, точнее, чувствуют, или… Ой.

Мы как раз проходили мимо бара Калумет, где раньше (да и сейчас) были разные вечеринки, на которых мы, конечно же, были завсегдатаями. Саак уточняет: когда-то.

От мыслей о том, как мы жили раньше, у него закружилась голова. Или не от этого. Мы не могли в точности проследить причинно-следственную связь в том, что касалось головной боли. В последнее время она часто болела или кружилась, или все вместе. Не так чтобы раньше мы были абсолютно счастливы и здоровы. У нас, как и у большинства, не было огромного количества денег, мы не были избалованы судьбой и даже не получили наследство, мы просто были молоды и свободны. Мы и сейчас молоды, но Саак зевает слишком часто, и мы оба видим в этом подвох.

Август

Работая в ночную смену уже две недели, я все еще нормально себя чувствую. Мне кажется, что с таким режимом вполне комфортно можно жить. В офисе никого нет всю ночь, иду домой под утро, когда приходят работники утренней смены и, видя людей, которые спешат на работу, тихо радуюсь, что смогу провести свой день так, как захочу, если, конечно, не усну. Часов на двадцать. Без перерыва.

Иногда со мной в одну смену работает Милена, которая может просидеть всю ночь, не моргая, и Алина, засыпающая сразу же, как только находит горизонтальную поверхность. Для Алины вторая работа – это способ передохнуть от первой, потому что на первой работе из нее выжимают не только все соки, но и знания, энергию и кредиты, которыми она косвенно занимается. В перерывах между метаниями из одного отдела в другой она путешествует по Европе, тратит деньги и копит воспоминания, которыми потом бредит, засыпая на нечистом диване офиса.  эС диваном она смирилась посредством собственного постельного белья, которое стало окончательным штрихом в процессе ее увольнения. Алину уволили за то, что она спала на работе, однако ей сделали одолжение и оформили это как уход по собственному желанию.

Для Милены это первая работа и старается она соответственно, время от времени погружаясь в свои фантазии, просматривая ленту Инстаграма и представляя жизнь, которой она могла бы жить, будь у нее больше денег. А у нее определенно будет больше денег. Ведь это только начало, надо просто потерпеть. У нас с Миленой общее китайское прошлое, которое поделило наши параллельные реальности на две неравные части – до китайскую и пост китайскую. Будучи одними из первых, кто поехал получать там образование, нам казалось, что на обратном пути в аэропорту Звартноц нас встретят блестящие перспективы, а после – мы отпразднуем триумф, проезжая мимо «небоскребов» армянского Гуанчжоу – Северного Проспекта, однако встреча с триумфом прошла довольно-таки уныло и напоминала о себе только в виде бесконечных фотографий со счастливыми перекошенными лицами на фоне Китайской Стены. Я рада, что работаю с Миленой, она человек, с которым можно планировать в то время, когда планировать, казалось бы, нечего.

Сентябрь

Единственная точка стабильности и возврата – это охранник в здании напротив. Лишь по тому, что у него сменилась одежда, я трезво отдаю себе отчет в том, что начался новый день, тем не менее, воспринимающийся как часть того сине-серого потока, в котором я живу последние четыре года. А все началось в один не очень солнечный ереванский день, когда смелая студентка филологического факультета решила закрепить свою автономию не только гордостью и испепеляющим любого на своем пути взглядом, но и чем-то более осязаемым. По крайней мере, оно тогда таким казалось. По крайней мере, она себе такой казалaсь. Все началось с маленького отдела продаж, где работали такие же молодые студенты в маленькой квартире на улице Парпеци, а закончилось, спустя четыре года, туманным утром в офисе одной из самых перспективных компаний страны.

Октябрь

У меня никогда так не болела голова. Любое упоминание об уходе с работы вызывает панику у окружающих меня людей, от которой начинает мутить. Как будто сговорившись между собой, они, с тщательно отрепетированной интонацией, выражающей крайнюю степень сочувствия, спрашивают о том, что я собираюсь делать после ухода. Милена очень боится за меня, действительно боится. Она несколько раз спросила о моих планах и, окончательно убедившись, что их просто нет, стала беспокоиться и отправлять мне разные варианты смены работы. Мой босс филиппинец – по совместительству один из моих лучших друзей – смотрит на меня округленными глазами, выражающими искренний ужас и полное непонимание, ожидая признания в том, что все происходящее – злая шутка и еще один способ его разозлить. Видя, что все безнадежно и я твердо стою на ногах, он выходит из комнаты. Я иду за ним, но останавливаюсь на полпути – не сейчас. После я узнаю, что он очень переживает за меня и надеется на моё здравомыслие. Так он сказал Сааку.

Первая неделя октября

Проснувшись с головной и на этот раз еще и с зубной болью, я звоню лучшим друзьям – Анне и Софии и назначаю им встречу под кодовым названием «СОС». Зову также Саака, который в то время еще работает стандартно с девяти до шести и чувствует себя терпимо. Сказав о своем желании завязать с нелюбимой сферой, стабильной работой и прочим, я пристально смотрю на друзей, ожидая уже привычной реакции. Вместо приступа тревоги и ужаса в глазах, они задают неожиданный вопрос: «Что эта работа с тобой делает?».

Я начинаю рассказывать о том, как эта работа отражается на моем здоровье, какие головные боли у меня бывают, о приступах тошноты, страха и тревоги среди ночи, когда находишься в полном одиночестве в огромном офисе без охраны. О том, как перестала фотографировать, танцевать, вообще ничего не пишу. Как забыла обо всем, что мне нравится, и вряд ли могу ответить, какой у меня любимый фильм, цвет, что люблю есть на завтрак. Все, что происходит в моей жизни, - это редкие вопросы клиентов и однотипные ответы на них, бесконечные оправдания в свой и не только адрес за то, что плохо перевариваю новую информацию, регулярные нервные срывы от того, что больше не могу находиться в закрытом помещении, все чаще чувствую себя неживой, когда пытаюсь уснуть на диване, из-за которого Алина лишилась работы, и просыпаюсь от страха, что офис сейчас ограбят, или меня хватит инфаркт, или еще что-то. Понимая, что вместо меня уже разговаривает невроз, я поднимаю глаза в сторону друзей, ожидая критики. Тем не менее, у них получается как-то деликатно среагировать, и я не чувствую себя безнадежной. По их обеспокоенным лицам вижу, что они все поняли. При этом, случайно проговариваюсь о том, что есть предложение работы в международной организации, где понадобятся мои юридические знания, и вижу, как в глазах у Софии загораются огоньки, которые тут же угасают, когда я заявляю о своем намерении отказаться. Во-первых, из-за усталости и состояния здоровья, во-вторых, я хочу жить. София недоумевает, но молчит, потому что в глубине души она понимает и мои свободолюбивые порывы, и усталость от любого насилия и условностей. Я пережила пятьдесят одну бессонную ночь и следующие за ними пустые бессонные дни, и мне уже все равно, насколько плохо обо мне могут подумать мои друзья.

От Анны я получаю безусловную поддержку и искреннее сочувствие, так как у нее самой хроническая усталость, с которой мы также боролись последние четыре года и кое-как смогли объединёнными усилиями выпустить нас всех из университета, куда, спустя некоторое время самовольно вернулись.

Я знаю, что Анна и София не проработали ни дня в своей жизни. Я знаю, что таких людей в Армении много, и это считается нормальным. До определенного возраста некоторым взрослым детям позволено заниматься учебой, в то время как родители обеспечивают их всем необходимым. А также регулярной гиперопекой, требованиями и ожиданиями, но это – кому, как и в чем повезет. Мои мысли прерывает Саак, который рекомендует взять отпуск и соглашается работать вместо меня в ночную смену. У Саака пока не кружится голова.

Вторая неделя октября

Я собираюсь уехать на некоторое время из страны. Сказав об этом боссу, обнаруживаю в нем искреннюю уверенность, что я получила какой-то грант, иначе как я могу так уверенно уйти в никуда, в неизвестность? Будучи не в силах его переубеждать, я принимаю этот вариант и сдержанно киваю. Меня поздравляют. Я высыпаюсь и чувствую себя лучше. Я высыпаюсь и чувствую счастье от того, что я есть и могу спать в своей съёмной квартире. Мои мысли омрачаются легкой обеспокоенностью соседок по комнате, которые тоже в глубине души уверены, что у меня есть план. Я сама начинаю верить в необходимость плана, точно зная, что нелюбимая работа в офисе в него не входит.

Третья неделя октября

Первые несколько дней свободы я только и делаю, что сплю. Любое усилие способствует обострению переутомления, поэтому я стараюсь больше отдыхать. Моя подруга Сильва говорит что нужно больше находиться на природе. Я стараюсь слушать советы людей и не говорить о том, что ушла из этой компании и перестала быть перспективной невестой, с которой не страшно жить. Теперь со мной страшно жить и нельзя взять ипотеку. У меня есть время, вся ответственность за которое лежит только на мне, и это пугает людей. Меня пугают эти люди.

У Саака от ночной смены болит голова, мы видимся все реже и реже. Сааку очень важно чувствовать себя настоящим мужчиной, который может вытерпеть все невзгоды, но меня тревожит то, что в те редкие дни, когда мы встречаемся, он зевает чаще обычного. Искусствовед по образованию и художник по жизни, Саак работает в отделе технической поддержки. О том, кто он по образованию, можно догадаться по распознаванию им некоторых известных картин, копии которых можно увидеть в уютных кафе и ресторанах. Сааку нравится стабильность, которой обеспечивает его работа. Он не представляет свою жизнь без каждодневного труда и собственных денег. Услышав моё решение об уходе с работы, он слегка встревожился и первым делом спросил, как я буду платить за квартиру. Кое-как увильнув от вопроса, на который у меня не было ответа, я спросила его о том, на что у него не было ответа. Я спросила, чем бы он хотел заниматься.

По его рассказам я знаю, что он единственный из своих девяти друзей, живущих в Девятом Масиве, который работает. Все остальные живут по принципу «Что Бог даст», или «Что кому перепадет». Саак иногда шутит: эти люди доказывают теорию о том, что жизнь без работы, которая тебя разрушает, возможна, однако у них есть свои методы саморазрушения в виде алкоголя, каннабиса и деструктивной саморефлексии. Сааку очень трудно ответить на вопрос о том, чем бы он хотел заняться, потому что у него никогда не спрашивали. Разве что в школе, когда выбирали, какие экзамены сдавать для поступления в университет. Это чаще всего действительно бывает последний раз, когда многие из нас сами себе задают этот вопрос.

Я не ответила на вопрос про квартиру, потому что у меня пока не было ответа. Саак зевает, слегка склонившись в одну сторону. Он уже забыл, о чем мы разговаривали. Я заплатила за квартиру и коммунальные услуги. Ноябрю – быть.
 
Мы можем жить так, как нам хочется. Бояться нечего, пока мы молоды и относительно свободны. Как, впрочем, и после.