Пушкин и Керн

Замечание от автора! Клянусь, эта миниатюра написана до того, как я прочитал книгу Веллера "Памятник Дантесу".

- Скажите, вы, любили когда–нибудь?
Если с этим вопросом обратиться к юноше, то он ответит положительно, а, если к старцу, то он начнет перечислять все случаи, когда он в своей жизни испытывал подобное чувство.
- А Пушкин любил Керн?
- Конечно,  - ответит юноша!
- Может быть - ответит старик!

А что бы сказал сам Пушкин?

 «Впервые я увидел  Анюту  в году, кажется, девятнадцатом, или двадцатом. Нет, в девятнадцатом точно, у ее тетки – Олениной.  Она меня в тот вечер не замечала, и это сильно задевало и злило. Очень сильно злило. Еще бы, молодая «генеральша», окруженная молодыми гусарами с пышными усами, звонкими шпорами и золоченными  аксельбантами. А кивера! Они делали их выше меня вершка на три – четыре. Я, по сравнению с ними, выглядел пигмеем. К тому же и моя африканская порода не делала мне выгоды. Да и кто был я тогда? Чиновник четырнадцатого класса, хоть и поэт, да без гроша в кармане.
А в июне 1825 года она  нагрянула к своей тетушке  - Прасковье, не-то Осиповой, не то Вульф, которую я называл своей «вульвой» и даже «вульвочкой», а она просто «таяла и текала» в моих объятиях. И вот тогда пришло мое время.  Конечно, я обольстил эту «генеральшу», эту кривоногую бестию. Я вывернулся перед ней наизнанку, лил сладкий елей на её израненную душу, и покорил, подчинил её себе. И сам готов был подчиниться ей, скажи она хоть слово.
Мы страстно целовались, мы слились в единое целое. Она рыдала на моей груди, когда я «курил фимиам любви» и шептал ей на ушко:
«И божество, и вдохновенье…»
Мы соединились с ней, улучив минуту, на пруду в Тригорском, на склоне горы Воронич, на той самой скамье Онегина.  Прасковья до этого все время путалась у нас под ногами, ревновала меня к ней. Старая дурочка, а тоже ведь жаждет любви и женского счастья. Ей мы сказали, что пойдем на Савкину гору, и она с дочерьми искала нас там.
Боже, как я был счастлив в это мгновение, как Анюта была счастлива, как мы были счастливы. Я поклялся, что не брошу её, и мы утром вместе уедем в Ригу, где я отстою её перед деспотом-мужем. А что дальше? А дальше мы вместе «помчимся» в  Альбион, где Байрон, где моя муза будет на свободе.
А утром Прасковья  устроила большой скандал. Она  отрезвила нас, разбила все наши планы своей трезвой логикой. Теперь-то, спустя два года, я  благодарен ей за то, что она помешала моим, нет, нашим планам, удержала от безрассудного поступка. Анюта сдалась, рыдала у нее на плечах, как только несколько часов назад рыдала в моих в объятиях. Я же как раненый зверь рычал, бил кулаками по стенам и уговаривал её не слушать эту старую дуру!»

Спустя время поэт забыл это «чудное мгновение» и написал о ней так:
« У «дамы» Керны ноги скверны».
А в письме к Соболевскому заметил:
  «Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною одолженных, а пишешь мне о m-m Керн, которую я с божьей помощью на днях <у.б>".
Да, Пушкин наше ВСЁ, но он  же и Сукин Сын! Наш Сукин Сын!
Какая теперь разница, любил он её или нет, если поэт подарил нам строки, которые всегда будут волновать сердца влюбленных:

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.