Возвращение

  Он шел по промерзшему полю. Предзакатное Солнце пряталось за серыми облаками. Иногда оно проблескивало между ними, а иногда мир погружался во тьму. Как странно было жить теперь.
  “Жизнь моя теперь- странная сказка. Я жив, я не умер! Из десятков тысяч- жив я. Это сказка, чудо. Да только странно жить мне, а другим лежать там, за холмами, - размышлял он, и каждый шаг отдавался ударом в груди”. Жухлая ноябрьская трава казалась багровой, леса пылали последним огнем. Но почему в голове его, прошибленной и замученной, не было веселых мыслей о возвращении домой, о даме, ожидающей у очага, о детях, которые будут… Нет. Почему уйдя с войны, победив саму смерть, он хочет увидеть не отца с матерью, не любимого рыжего пса, а их лица? Казалось, он бы пошел за ними… “хоть на войну”- с ужасом пронеслось у него в голове.
  “Да, я готов воевать, лишь бы быть с ними. Обнажить клинки, идти “шаг-шаг” под грубый голос командира. Что я теперь? Вернувшись домой, меня начнут кормить пирогами с медом, станут жалеть и восхвалять, выберут лучшую девушку в деревне… Да тьфу на нее! Никто не поймет меня, моих кровоточащих ран, моего тяжелого взгляда в ночное поле. “Что там? “-спросят они. “Что там, в поле? “-спросит красавица жена. Что я отвечу ей?
  А там- моя былая жизнь, мое счастливое детство. Еще в этом поле мои друзья. Какие же они были храбрые, как были достойны жизни! Сейчас бы их сюда. Я мигом завел бы глупую песню, станцевал бы, может быть даже, глупый танец- я был бы счастлив. Я ненавижу глупое, безумное веселье, но сейчас, с ними, я был бы самым отчаянным дураком.”
  И вдруг он понял, что готов идти вперед бесконечно. Он не ждет конца, не хочет возвращаться. Сердце его все так же любовалось красотой, да только видел он все теперь глазами, как будто затуманенными пеленой слез.
  “Смерти нет”- шептал вдруг пришедшие на ум слова одного воина, которого он знал плохо, почти не знал. Он всегда казался ему маленьким, неказистым, но каким-то отважным и готовым на все. Величественно развивались на ветру волосы воина и взгляд его, даже если перед носом была лишь серая стена, устремлялся на мили-миль вперед… Наверное, в свой далекий замок.
  Он так хотел домой, и вот он тут, в родных краях. Снова там, где он живет, но совсем не в родном доме, где уютно и тепло, где стоит взглянуть за окно- золотое поле шуршащих колосьев. И он начал вспомнил свой старый маленький дом, где жила его семья прежде- дом на краю поля. Он не часто гулял по нему, потому что всегда знал, что стоит ему захотеть, и вот ветер уже вьется у ног, а он бежит вперед, даже не мечтая достичь горизонта. Он просто жил и не знал жизни, в которой у него нет поля за окном, нет леса с огромным озером, нет веселых птичьих песен летом и золотых листьев осенью.
  И он решил не возвращаться, а, повернув, пошел в лес. Чем ближе он подходил к нему, тем сильнее облака расходились, и открывался робкий золотой закат почти у самой земли. Вдруг душа его обессилела. Он упал на колени перед темным колыхающимся от порывов ветра могучим лесом, и больше не выходило сдержать слез. Но этот Храм природы, как и сама Жизнь, не утешал его, лишь колыхался и шумел, а опавшие листья поднимались ввысь и снова падали на землю. Он что-то шептал лесу, о чем-то молил его, но ветер уносил слова в поле…И лишь теперь ему стало спокойно, лишь в лапах этого черного великана, которому он привык доверять с детства, когда холодный ноябрьский ветер бил по лицу, а все вокруг погружалось в немое остолбенение.
  Вдруг он услышал вдали мерный конный шаг. Земля уже начала промерзать и удар копыта о земь разносился далеко вперед. Он обернулся. “Хоть бы не из нашей деревни”- пронеслось у него в мыслях. И вдруг жар затуманил голову, замер вздох. Он напряг зрение, слух, все, что могло бы подсказать – действительно ли он видит те прекрасные каштановые волосы, ту горделивую осанку, столь не идущую как будто бы детскому телу, или голова его от пережитых чувств видит далекий призрак. Он почти не верил, но продолжал смотреть вдаль… “Не может быть! Судьба!”- радостно провозгласил он. И, сорвавшись, побежал. Он бежал и спотыкался, задыхался, но бежал.
  “Он, он! А смерти и вправду нет! Сейчас я крепко обниму его.  Мы бились в том роковом сражении спина к спине, вмести кричали призывный клич, на давая пасть духу солдат. Я не знаю его имени, но он мой друг, лучший из всех, что есть в этой деревне, на этом свете! Сейчас затянем грустную песню, выпьем чего-нибудь покрепче. Сейчас!”
  На бегу он успевал благодарить судьбу, напевать что-то и, задыхаясь, звать воина. Он всегда стыдился своих эмоций, они казались слишком буйными, ненастоящими. Но теперь он улыбался так, как никогда не улыбался. Будь с ним сейчас ободранный нищий, рыжий пес или пьяный трактирщик он бы и им рассказал эту радостную новость.
  -Стой…добрый…славный воин, - кричал он, пытаясь быть громче ветра.
  Воин обернулся. Его спокойное лицо выражало рассудительность.
  -Кто ты, парень? – тихо спросил воин.
  Он помедлил. “Не помнит?”- шептали безжизненные губы.
  И вдруг все умерло в нем. Последняя надежда угасала. Тут наступившую тишину разрезал его громкий, задорный в былые времена голос:
  -Да что же ты, брат мой? Да мы же с тобою в одном строю, - он умоляюще сквозь слезы смотрел во тьму сгустившихся сумерек, на гордый силуэт воина- мы эту землю, эту землю, понимаешь, спасли! Никто не поймет теперь нас, каждый день тихой жизни, глупые женские разговоры и сплетни, даже любовь и забота, станут мукой для нас. Мы же только теперь и есть друг у друга, понимаешь! Другие наши братья там, за холмами. Так пойдем, выпьем за их души! Споем наши песни, которые пели вместе перед походами, станем хранить память о великих поступках братьев наших, ведь нет для нас теперь других братьев! У меня не легко на душе, пойдем, я расскажу тебе о своих бедах, а ты расскажешь о себе…- вдруг с губ его чуть не сорвалось “и тогда заживем”. То, что “не заживем” он знал уже наверняка, но отчаяние его было слишком велико, - Мы возведем курган, украсим цветами, сложим баллады о той последней битве. Куда я теперь один…- и подступившие слезы снова помешали ему говорить дальше, - Спина к спине…мы…понимаешь, - шептал он.
Воин молчал. Затем тяжело вздохнул.
  - Таких как ты я знавал многих. Страдания сделали душу мою спокойной, и к смерти, и к горю. Я наемник. Там, за холмом, у меня нет родных. Там, за холмом, твои братья. Не печалься, юноша, ты привыкнешь. Ты будешь еще плакать в ночи, но постепенно быт сменит слезы, ты встретишь женщину, станешь хозяин, сможешь найти себя в труде и тогда…- наемник продолжал что-то говорить, не замечая, что тот, к кому обращены были слова, ничего уже не слышит. Он стоял, глядя в сторону и чувствовал лишь холод ветра.
Через пару минут он очнулся и понял, что наемник медленно удаляется от него. Теперь он был один. Он снова рухнул на колени, но скорее от усталости, чем от горя. Вдали кричали утки.
  -Стой! – вдруг крикнул он наемнику, - Не надо цветов и курганов, я хочу стяжать доблесть этому краю мечом. Я выжил, а значит есть что-то в моем жалком существе того, что могло бы послужить этой земле, этим уткам, этому черному лесу, моим полям. Я поеду с тобой и стану воевать за этот уголок мира. Вот и все, что я, кажется, могу теперь.
  Наемник подал ему руку, и они поскакали к далекой деревне через черный лес, окутанный вечерним туманом.

  Так что же, выходит, натворила Судьба? Выходит, она не спасла его от войны, как сотен его братьев. Нет. Это Война выбрала его. И пусть Судьба хранит этого воина, пусть даст ему еще вдоволь насмотреться на залитые солнцем поля, на летящих куда-то далеко клином уток и пусть через много лет даст Жизни выбрать его, оставив Войну.

27.10.17г.