Глава 5. Сестра
Мир опостылел. Совсем нет правды на белом свете. Жизнь наша пуста, бессмысленна, в ней не сыщешь и щепотки радости, и горсточки счастья! Пусть бы этот мир провалился в Ману, утонул в реке мёртвых Туонеле! Пусть бы он сгорел в кровавых военных кострах… Или нет. Лучше пусть он вечно горит, не сгорая, в великом очистительном пламени! Может быть тогда, стеная и корчась от боли, мир обретёт смысл и свет? Быть может тогда в него вернётся справедливость?
- Пошла прочь, окаянная! Прочь, тебе говорят, наглая рыжая морда! Ничего не получишь, убирайся, блудливая тварь, подлиза, хвостатая дармоедка, блохастая костегрызка!.. – Хелля задохнулась от гнева, подавилась собственной бранью, обессилела от горькой злобы. Она опустила занесённую для крепкого пинка ногу и только раздражённо махнула рукой на мохнатую рыжую сучку, жалобно поскуливающую и угодливо вертящую перед ней хвостом. Эта хитроглазая, похожая на лисичку собака давно привязалась к ласковой, щедрой ко зверям девушке. Она неотступно следовала за Хеллей, куда бы та ни шла, внимательно слушала её голос, рычала на всех посторонних, занималась мелким подхалимажем и то и дело лезла целоваться.
Но сегодня хитрая псина дала промашку. Вовремя не уловила перемены в настроении хозяйки, не сбежала от греха подальше и вот, пожалуйста, на неё выплеснули ушат ругательств. Впрочем, возможно, это была очередная собачья хитрость: смиренно собрать на себя весь заряд человеческого раздражения, послужить громоотводом, дождаться раскаяния и благосклонно принять извинения в виде новых обильных ласк и подношений? Наверное, на это и рассчитывала умная, битая жизнью собачка. Но – увы! Хозяйка не успокоилась, она просто отдыхала перед новой вспышкой гнева.
Жизнь показала своё неприглядное лицо. Небо стало с овчинку бедной девушке. Ничто ни радовало: ни новизна обстановки, ни красивые наряды и прочие подарки доброй тётушки, ни стрельба из настоящего боевого лука (дар щедрого дядюшки), ни поход в дремучий, сказочный лес с лазанием по скалам и сопкам, ни дивные красоты карельской природы, ни, даже, всеобщее внимание к чудом спасённой родственнице. Ни что. Как могут радовать человека все эти мелочи, если мир, как оказалось, неправильно, несправедливо устроен? Если Ийва Коллесо (её и только её Ийва!) вторую неделю не сводит глаз с Виэно?.. А эта рыжая кукла, эта толстая шалава гуляет с ним в березничке, целуется в ельничке, пляшет с ним, поёт ему песенки, плетёт веночки и надевает на его красивую, глупую голову!
Так что же делать? Бороться за своё счастье? Она, Хелля, дочь Ипуни Паккули никогда не унизится, не станет бегать за парнем, как эта голубоглазая лосиха. Но и не отдаст своего. Никому. О да, она будет бороться, но не так. В огненном горниле души Хелли, на наковальне её твёрдого сердца выковывалось острое как меч решение…
Я заметил её ещё за околицей деревни. Она грациозно склонилась над водой и наполняла вёдра у ручья Кивиоя. Вот она одёрнула подол юбки, подняла коромысло на плечо и пошла по тропинке через лес быстрыми семенящими шажками. Ах ты, моя Виэно, моя красавица! Всю недавнюю решимость, все мои угрызения совести, обещания порвать, забыть, всё как рукой сняло от одного её вида, от одного взгляда на дивный изгиб бедра, на белые полные икры. И я помчался за ней вслед, не думая ни о чём, только бы поскорей догнать, остановить, заглянуть в милое лицо. Влюблённый пингвин, тупая осиновая чурка, бычок на верёвочке!
Мы поднимались в крепость, на Линнамяги и оба улыбались. Моя улыбка была преданной и глуповатой. Улыбка школьника, несущего портфель за девочкой. Да я и нёс, правда, не портфель, а вёдра с водой. Улыбка Виэно играла самодовольством на пухлых чувственных губах, светилась блаженной радостью обладания. Я говорил ей о своих спортивных победах, действительных и вымышленных, о драках после матча команда на команду, рассказывал адаптированные к местным условиям анекдоты. Только о главном я не мог, не хотел говорить. О том главном, что внушалось мне жителями карельского города Поасо. Внушалось настойчиво и непреклонно, где укоризненным взглядом, окольным намёком, добрым дружеским советом, а где и прямым текстом и жёстким военным приказом: «Опомнись, парень, разве ты не понял, какая она? Плохая пара для будущего карельского воина… Ты позоришь дружину и род, принявший тебя… Ни власть, ни община никогда не одобрит вашу связь, не примет ваш союз… Кто не ошибался по молодости? Но теперь – всё, ты должен порвать с ней, решительно… Если, конечно, хочешь стать нашим братом и частью Народа…»
А я хотел! Я мечтал и надеялся быть другом и братом этих славных людей. Жить в стране, которая понравилась и полюбилась мне буквально с первого дня. Меня приняли здесь как родного, зачислили в отряд, дали оружие (в груди замирает от одной мысли о моём мече!), обучают им владеть. А я, свинья неблагодарная, вместо занятий таскаюсь за девушками. Но, с другой стороны, ведь в этот первый свой день на карельской земле я и встретил Виэно. А как же Хелля? Разве она мне безразлична? Забыть её невозможно. Ой-вой-вой, как говорят здесь в минуту печали и тяжких раздумий! Сердце моё разрывалось, голова шла кругом, и я ни на что не мог решиться.
- Здравствуй, Ийва! Или не узнаёшь? – на тропинке прямо передо мной, с лукошком полным грибов стояла Хелля. Готов поклясться, что ещё минуту назад на склоне крепостной горы не было никого, и вдруг… – А это кто с тобой? Что-то я позабыла, это никак честная вдова Виэно? Та, что безутешно скорбит по своему погибшему Шанкари? Так тоскует, бедняжка, что не может ни одной ночи проспать в холодной постели без утешителя. Грибочков не хочешь? Вот эти, смотри, какие хорошенькие, они, говорят, очень помогают от тоски.
- А, Хелля дорогая, рада тебя видеть! – Виэно ехидно осклабилась, сверкнула глазами, но лицо её побледнело. Очевидно, она не была готова к такой встрече. Приходилось импровизировать, – Я слышала, ты так бежала за своим женихом, что бросила и мать, и отца, и родной дом на Сувирьских болотах, и добежала даже до другого берега моря. Да вот беда, женишок то и здесь от тебя скрылся. Ну, не печалься, мы не бросим в беде племянницу нашего светлейшего валита. Поможем тебе, найдём какого-нибудь паренька, который не побоится на следующее утро после свадьбы с колдуньей найти в своей постели змею вместо молодой же…
Виэно внезапно осеклась, да так и осталась стоять с открытым ртом. Я с удивлением увидел, как её васильковые, злобно прищуренные красивые глаза расширяются, буквально вылезают из орбит, а в них плещется страх, настоящий животный ужас. Казалось, сейчас она завизжит и в панике бросится бежать, не разбирая дороги. Но любушка моя застыла столбом, руки её упали, безвольно повисли вдоль складок шерстяной юбки с кокетливым цветастым пояском. Я медленно перевёл взгляд на Хеллю и тоже остолбенел. Было от чего.
Мы стояли на узенькой каменистой тропинке, ведущей наверх, в крепость. В этом месте тропинка давала очередной крутой изгиб, оставляя справа отвесный обрыв. В этот обрыв даже смотреть было страшно. Поднимаясь в гору, я всегда старался держаться от него подальше, насколько позволяла каменная скала, вздымавшаяся слева. Сейчас мы с Виэно стояли в четырёх шагах от пропасти, а тропка бежала вверх, в проход между двумя громадными, поросшими древним мхом валунами. В этом проходе, загораживая нам дорогу, минуту назад стояла Хелля. Но сейчас там был кто-то другой. Или, всё ж таки она? Трудно поверить, что девушка может так преобразиться. Фигура, волосы, одежда – всё было её, но лицо… Что сталось с её лицом? Оно потемнело, заострилось, опали румяные щёчки. Милый маленький носик стал клювом хищной птицы, рот – пастью страшной собаки, грозно оскаленной перед схваткой со смертельным врагом. С острых зубов капала пена… Передо мною была ведьма. И самыми страшными были её глаза. Мама дорогая, до самой смерти не забуду этих глаз. Глубокие, чёрные, жуткие колодцы, а в них мерцают и пульсируют жёлтые холодные молнии. «Нельзя смотреть, это – сама смерть!» – пронеслась в голове спасительная мысль. Но я не мог не смотреть. Глаза заполнили собою полмира, притянули к себе, и я уже не видел ничего, кроме ночной темноты, озаряемой жёлтыми вспышками.
Внезапно будто ветер просвистел в ушах. Остро пахнуло озоном, и я явственно почувствовал чью-то руку на своём плече. Стало легче, я глубоко вздохнул, расправил грудь. Страх потерял свою власть, съёжился и уполз в глубину живота. Ведьма исчезла, вернее, её и не было. На дороге стояла моя Хелля – хорошая, искренняя, обаятельная девушка, только почему-то очень пристально и недобро глядящая на Виэно. Она застыла, чуть подавшись грудью вперёд, напряжённая, сосредоточенная. Губы беззвучно шевелились, руки спокойно висели вдоль тела, и только пальцы совершали резкие, отталкивающие движения.
Я взглянул туда, куда устремляла свой взгляд Хелля и… снова испугался. Но уже не за себя, а за Виэно. Молодая женщина, белая как простыня, тряслась и дёргалась под взглядом соперницы. Она совершала неловкие, угловатые, какие-то кукольные движения и медленно пятилась назад – шаг, ещё шаг – прямо в пропасть. До края осталось всего полметра. Надо было подбежать, схватить, отвести от обрыва, но не было никаких сил. Я понял, что это конец. Через мгновение Виэно должна погибнуть.
- Хелля, стой… кхе-кхе. Стой, девка! Именем светлейшего валита… кхе-кхе… властью Хранителя заклинаю тебя, остановись! – по тропе бежал (не тащился, не шествовал, а именно бежал) древний старец Хранитель Песен. Как медведь он протопал мимо меня и загородил Виэно от Хелли. Шумно отдуваясь и кашляя он уставился на чародейку и долго сверлил её гневным взглядом. Лицо девушки исказила гримаса досады, она нехотя отвела взгляд от соперницы и вперила его в глаза Хранителя. Я видел, как напряглась и распрямилась спина старика, сам он, как будто, вырос. Тишина повисла над тропинкой, как грозовая туча. Но поединок длился недолго. Из-под ноги Хелли выскочил камушек и с шуршанием покатился в пропасть. Девичьи ноги подломились в коленях, и с тихим «а-ах» ворожея осела на землю.
В то же мгновение уши пронзил душераздирающий визг очнувшейся Виэно. Как ужаленная она отскочила от пропасти, свалилась на колени, попыталась бежать на четвереньках, но запуталась в юбке. Я подошёл к бившейся в пыли бедняжке и хотел подать руку, но она отшатнулась от моей руки как от проказы. Сама кое-как поднявшись на ноги, она припустила под гору так, будто за ней гнался сам Хийси, и скрылась из глаз за корявыми ветвями сосен.
- Э-хе-хе, девонька. Так-то вот! – дряхлый, сгорбленный Хранитель склонился над Хеллей. Высохшими, сведёнными старческим ревматизмом пальцами он ласково гладил растрепавшиеся чёрные волосы девушки, – Что ж ты, доченька? Нельзя так… кхе-кхе… нельзя так с человеком-то. Она ж тоже, понимаешь, человек. Хоть и дрянь, а всё же… Ну, будет, будет плакать-то. Старик с трудом распрямился и поковылял, шаркая ногами, к городу. На меня он даже не взглянул.
А Хелля и не плакала. Она сидела на земле, подогнув под себя ноги, и глядела вниз, туда, где скрылась за деревьями Виэно. И усталое, потемневшее её лицо освещала улыбка злорадного удовлетворения.
Вот уже четыре недели я упорно, сцепив зубы, преодолеваю трудности воинской науки. Укол мечом, отскок, удар сверху, шаг влево, блокировка, разворот, удар по ногам, закрыться щитом, встать в строй… И так сто пятьдесят раз. Потом стрельба из лука по мишеням движущимся и неподвижным. Метание копья с земли и с качающегося бревна. Гребля до мышечного одеревенения, плавание в холодной реке до мёртвого посинения. Ну, что ж? Я этого хотел.
Вот уже четыре недели я не хожу в деревню под горой, не встречаюсь с Виэно. И не тянет. Перегорело, прошло. Пытаюсь вспомнить её образ, а перед глазами только одна картина: Виэно с лицом белее мела, пляшет на краю пропасти, ломаясь в суставах, как кукла-марионетка. И больше не вспоминается ничего.
Вот уже четыре недели Хелля не подходит ко мне, не разговаривает. Появляется иногда на краю поляны, где юноши вроде меня топчут босыми ногами каменистую землю и поливают её потом, в надежде получить к празднику Осеннего Равноденствия почётное звание Боевого Щенка, то есть, быть принятыми в младшую дружину. А не хочешь, никто не держит, иди, вали лес под пожогу, охоться, рыбачь. Вольному – воля. Я хочу! Хочу стать воином и, поэтому, упираюсь и убиваюсь больше других. Но что-то пока не очень получается. А Хелля постоит, обожжёт меня взором горящим и скроется в избе дяди, или убежит с луком в лес, гонять зайцев, стрелять белок.
Хорошо хоть Тойветту – наш наставник – сорокалетний ветеран, изрезанный и изрубленный в боях как разделочная доска, изредка, нет-нет да и похвалит меня. Но, по-моему, Пёс Войны, то есть старший дружинник, поощряет меня не за успехи (их пока нет), а только за усердие. Э-эх, скорей бы, что ли это Равноденствие!
- В здоровье жить, Тойветту! Всё сопляков гоняешь? – Хранитель Песен появился на плацу неожиданно, я не видел, как он подошёл. Впрочем, я был занят вытаскиванием швыркового ножа из деревянного круга. Это ж надо, как я его засадил!
- Тэрвэх, господин Хранитель! Давно не видел тебя, не слышал твоих песен. Где же так долго пропадал? – осклабился наставник. Хотя, улыбка его была вполне почтительной, он даже поклонился старику чуть не в пояс. Просто это шрам у него такой, через левую щёку – от усов до самого уха, и потому кажется, что немногословный, степенный, воин всё время ухмыляется уголком рта.
- Где Хранитель пропадает, об том люди знать и не должны. А песни, они ведь… кхе-кхе… не мои, а Отца нашего, кователя неба Илмоллини. Так то, воин!
- Знаю, знаю, отец! Прости, если обидел глупым словом, мы ведь люди не учёные… Да, ты садись! Вот хоть сюда, на эту чурку. В ногах ведь правды нет.
- Сяду, сяду, Тойветту. В мои года, сынок, правды нет ни в чём хе-е. Да, ты не отвлекайся от своего дела. Служба твоя сейчас самая важная, скоро хорошие бойцы нам понадобятся, ох, как понадобятся. Так что, знай работай… кхе-кхе… да позови-ка ко мне во-он того высокого паренька. Ийвой его, кажется, кличут.
Старик сидел на широкой дубовой колоде как античное изваяние. Гордый благородный профиль, длинные совершенно седые волосы обрамляют коричневое от загара, иссечённое морщинами лицо, в руках резной посох. Белая, холёная борода волнами спадает на колени. Рот провалился, подбородок неестественно поднялся к носу, дедушка давно потерял все зубы. Больше всего он мне сейчас напоминал старика из японского фильма «Семь самураев». Хотя, может быть, все древние старцы похожи друг на друга? А глаз-то у него смотрит не по-стариковски внимательно, с хитроватым прищуром. Я даже заробел, подходя к нему. А ну как вспомнит про тот случай на горной тропе, браниться станет?
Но он не стал браниться, хотя робость моя была вполне обоснованной. И Хранитель сразу дал мне это почувствовать, как только молча похлопав ладонью по колоде рядом с собой и дождавшись, пока я усядусь, сразу, без приветствий и ненужных предисловий, приступил к допросу.
- А скажи-ка ты мне, человече, кто ты такой и что здесь делаешь? – власть и сила в голосе были такие, каких не найдёте вы, люди из XXI века, ни в полиции, ни в мэрии, ни в приёмной у губернатора.
- Так ведь Ийва я, Иван Колесов, жил у деда Вяйнё на Сувири. Родителей своих не помню, откуда родом тоже…
- То, что ты Иван Колесов с Сувири, приплыл сюда с Хеллей, племянницей валита, которую выдавал за свою сестру, мне известно. Ты, юноша, расскажи мне про себя то, чего никто здесь не знает. То, что ты «не помнишь» расскажи. А врать мне… Врать мне поостерегись. Я тебе не Пелгуй и не дед Вяйнё! Мы, Народ карельский, человеческих жертвоприношений не признаём. Таких, какие приносят своим чёрным богам всякие неразумные людские племена. Но сделать так, что лютую смерть на костре ты предпочтёшь жизни – в моей власти.
Не терплю угроз, наездов и попыток влезть в душу, но тут я как-то сразу понял, что дальше запираться и разыгрывать амнезию не стоит. Может быть из чувства самосохранения, потому что ясно как день – многое, ох многое в этом мире в его власти, а попусту стращать дедушка не станет. А может быть и из уважения. Ведь он не побоялся пойти против ворожбы Хелли и защитить ту, к кому не испытывал никакой симпатии. Более того, он презирал Виэно, это было очевидно. Но принцип – не моги убить своего человека, какая ты ни есть родственница вождя и расколдунья. Ибо – не фиг. Вот это я уважаю!
- Прости меня, Хозяин Песен, соврал я – твоя правда! Так и быть, расскажу тебе всё, как есть. Не знаю, сможешь ли понять меня, но расскажу. Слушай же. Я родился в огромном каменном городе на реке Неве в том месте, где она разветвляется на рукава и впадает в залив Вяряжского моря. Родился через много сотен лет после того, как умер от старости самый молодой человек, живущий теперь в этом мире… – и я подробно поведал рунопевцу свою чудесную свирскую эпопею, в которую я, после трёх без малого месяцев жизни в далёком прошлом, и сам верю с трудом.
Старец терпеливо и внимательно слушал не перебивая. Но, Боже мой, он был так спокоен, как будто ему рассказывают о походе на болото за клюквой! К концу повествования я уже сомневался, верит ли он, понимает ли?
- То, что ты из далёкого мира грядущих дней я понял. Но вот как можно разбить челом бронзовое или серебряное зерцало? Это ж какую надо иметь голову! И какой кудесник мог построить большой каменный город на топких болотах? В устье Невы я бывал не раз. Земля там такая, что едва выдержит деревянную избу. Всё это весьма удивительно… Однако вижу, как ни странно, что ты мне не врёшь.
Вот значит как! Перемещение во времени для нашего Мафусаила это семечки, а зеркало из бьющегося стекла и Северная Пальмира, воздвигнутая гением Петра на болотах – это орешки, которые ему не разгрызть. Воистину, нам никогда не понять логику мышления наших далёких предков!
И ещё Хранитель почему-то очень заинтересовался моим сном в бабушкином доме, верее, той его частью, где я слышал разговор некоей Племянницы со своим Дядей. Он заставил меня дважды повторить эту часть рассказа со всеми подробностями. Выслушав, он глубоко задумался, но ушёл от меня, так и не сообщив результатов своих размышлений. А мне было бы и самому интересно понять – кто такие Кузнец и Лада и о чём они там говорили. Старик мне вообще ничего не сообщил. Только на прощание приказал не болтать, не лениться, не бегать больше по бабам и старательно постигать воинскую науку, а также сказал, что скоро навестит меня вновь. Когда вернётся из поездки в город Светлейшего Валита Всего Карельского Берега.
Тогда он ничего не сообщил. Уехал. Исчез из крепости, только его и видели. Пропал, как клещи в колодце. Но тот первый, памятный разговор с древним рунопевцем открыл мне дорогу к началу постижения скрытой от посторонних мудрости мира, к священной и великой тайне Мирозданья.
Праздник Осеннего Равноденствия был в самом разгаре. В лесу поймали и живым привели в селение под горой молодого оленя. Валит Пелгуй обрезал верёвку и со словами: «Ты скачи, олень, быстрее, бегай, Хийси-оленёнок» выпустил животное свободно бегать по деревне. Но все мужчины рода окружили деревню плотным кольцом и кричали, и махали копьями, не выпуская оленя из круга, а женщины загодя развели на улице костры и повытаскивали из домов и амбаров котлы, бочки, колоды для колки дров и мяса и разбросали их так, чтобы оленю приходилось перескакивать или обегать препятствия. Каждый скачок животного, каждый его резкий поворот сопровождались громким смехом женщин, улюлюканьем детей, истошным лаем собак и гневными криками мужчин. Изба, возле которой олень подпрыгивал особенно высоко, считалась заговорённой от взглядов и козней злых лесных духов – ютасов.
Забава, а вернее, важный охотничий обряд закончилась тем, что обессиливший олень упал на колени. Тогда хозяин дома, возле которого обессилел олень, широким тесаком перерезал ему горло, окропил его кровью порог своей избы и громким голосом возвестил о том, что он на ближайший год, до нового праздника Равноденствия, является главным охотником селения и все другие охотники должны его слушаться. Потом женщины сварили мясо жертвенного оленя в опрокинутом им котле, и все присутствующие отведали по кусочку.
- А теперь, когда заговорён олень Хийси, пришло время расколдовать медведицу Лоухи! – прокричала нараспев Онни, жена Пелгуя. Начался новый обряд. На самую высокую и крепкую девушку надели медвежью шкуру и вывели её на середину поляны, на которой молодёжь устраивала свои игрища. Вокруг ряженой все девушки и молодки рода, дружно взявшись за руки, устроили хоровод. Они кружились вправо и влево, то убыстряя, то замедляя темп, пока от цепочки плясуний не отделилась одна девица. Она вошла в середину круга, встала рядом с «медведицей» и запела. Это была песня о мудрой и отважной карельской девушке Лоухи, превращённой злым колдуном в медведицу. Певица звонким голосом выводила заклинание, снимая с заколдованной чары и призывая её вернуться домой, в свой род:
Ты, медведица, голубка,
Ты покинь свой лес дремучий,
Ты пустой оставь берлогу,
Ты иди к нам, золотая,
В дом, серебряная, в отчий…
И тогда хоровод неожиданно сомкнулся вокруг ряженой и сорвал с неё медвежью шкуру. Потом женщины так же быстро отпрянули от «расколдованной» и вновь закружились в танце, передавая шкуру из рук в руки. Злые чары отступили не сразу, и вошедшая в роль дева Лоухи с рыком металась внутри круга, хватая женщин и, стараясь отнять свою медвежью оболочку. Но поющая ласково уговаривала её не шататься без толку по лесу, не вредить людям и скотине, а обратить внимание на заботы и невзгоды родного дома:
Занедужили карелы,
Дети Вяйнё разболелись,
Вся страна покрыта мглою,
Грязь по всей земле разлита…
Надо пожалеть матушку и всю родню, пела девушка, и немедля заняться обыденными женскими делами, очистить дом от скверны:
Ты невестушка, сестричка,
Поскорей займись уборкой,
Все полы помой водицей,
Пусть вода потоком льётся!
Изведи клопов нечистых,
Выморози тараканов,
Вымети червей поганых,
Исцели родную землю,
Будь защитой для Народа!
Наконец Лоухи успокоилась, вернула себе человеческий облик и встала в круг, под радостные крики и визг женщин. Хоровод рассыпался, девушки бережно взяли расколдованную под руки и повели домой, торжественно неся за ней медвежью шкуру, будто фату невесты на свадьбе.
У околицы деревни мужчины и женщины рода собрались вместе. Здесь их встретили нарядно одетые старейшины. Пелгуй и Онни, хозяин и хозяйка Поасо, поздравили всех с наступлением Равноденствия, дня, когда уравновешиваются мужские и женские силы природы и на Народ нисходит спокойствие, взаимная любовь и семейное согласие. Но это счастье не будет долгим, сообщил светлейший валит, если мы не сумеет отстоять и защитить его от завистливых врагов и их злых небесных покровителей. Наше войско должно множиться и укрепляться. Оно должно пополняться молодёжью, приходящей на смену старым Псам Войны. Поэтому важнейшей частью праздника является торжественный обряд посвящение юношей в воины, и Пелгуй пригласил всех подняться на гору Линнамяги, в крепость Поасо.
Отбросив ложную скромность, скажу, что месяцы упорных тренировок не прошли для меня даром. Мышцы налились новой силой, мозг напитался новыми знаниями и навыками. Эти сила и знания понадобятся мне не только для того, чтобы воевать, но и просто существовать на равных с людьми, родившимися в мире, где ежедневная упорная борьба с суровыми силами непокорённой природы есть непременное условие выживания. А если отбросить также и гордыню, то необходимо признать, что ничего бы я не добился, не шарахни меня по башке случай на горной тропе (это когда Хелля прогнала Виэно, а Хранитель обуздал Хеллю). Да, тот случай напрочь вымел из моей «цивилизованной» головы весь мусор XXI века. И вот, я добился своего, стал настоящим воином, универсальным бойцом, готовым вступить в схватку с ворогом любого роду-племени, какие только существуют в нашем дружественном окружении.
Эк, скажете, он расхвастался! Не верите? Зря. У меня и справка есть.
Перед праздником мы все, соискатели воинского пояса с боевым мечом и прочим шанцевым инструментом, были разделены на десятки. Из каждой такой десятки почётное звание члена младшей дружины получат лишь четверо лучших претендентов. Остальным шести скажут «Спасибо за участие» и отправят по домам, пахать землю сохой, бороздить воду неводом. Трудные месяцы обучения прошли и для них не впустую. Теперь они смогут защитить свой дом и близких, когда придут грозные годы большой войны, и тесные ряды народного ополчения поддержат своей силой дружину профессиональных воинов. Но, конечно, многие из этих неудачливых претендентов, да, почитай что все, с детства мечтали надеть настоящую кольчугу и получить на правое предплечье знак воинственного мужского братства. Увы им! Но пускай возвращаются домой без печали, с сознанием того, что на них ложится самая почётная обязанность на земле – кормить и одевать своих сородичей, как сказал в напутственном слове наш наставник Тойветту.
Хотите верьте, дорогие читатели, а хотите проверьте – взгляните на моё тату и убедитесь, что Иван Колесов успешно прошёл экзамен! Хоть это было и непросто, особенно по началу. А началось всё со стрельбы из лука, то есть с самого моего слабого места. Я должен был стрелять первым, так как вообще всегда был первым в своём десятке по причине роста. Здесь начинают не те, у кого фамилия на букву «А», а самые рослые. И зная за собой слабость в данном виде боевых искусств (зрение-то нормальное, но куда мне до здешних орлов и соколов!), я страшно разволновался и никак не мог взять себя в руки. Ничего бы у меня не вышло, точно говорю, если б не Хелля. Да, позабыв про свою обиду, девушка помогла мне. В смысле – подбодрила. Она упросила дядю разрешить ей тоже пострелять по мишеням, чтобы воодушевить мальчишек. Вышла наша валькирия пред замершим от удивления строем с тяжёлым мужским луком в руках, в мужской, ушитой по фигуре одежде.
- Ух ты, вот это девка! – шёпотом на весь строй восхитился впечатлительный Армаш. – А правда говорят, Ийва, что она тебе сестрой доводится? Если так, то я к твоей сестричке посватаюсь. С такой женой никакой враг не страшен!
- Куда ты лезешь, Армаш? – хохотнул кто-то в заднем ряду, – Видишь, на ней мужицкая одёжа? Она сама тебя замуж возьмёт и рыбники печь заставит.
Хелля долго медлила, критически рассматривая мишень. Якобы, примеривалась и прицеливалась, а на самом деле, наслаждалась произведённым на парней эффектом. Наконец она спустила тетиву и так быстро и лихо влупила подряд пять стрел в самое «яблочко», что мне стало стыдно за свой мандраж, я обозлился, завёлся и отстрелялся очень даже неплохо. Третий результат!
Потом было метание копья. Ну, в этом я большой мастер. Тяжёлое копьё хогспьёт зафитилил дальше всех не только в своём десятке, но и вообще дальше всех. Точность, правда, была весьма средненькая, но мне хватило и такого результата. Далее следовала борьба. Местная борьба очень своеобразна, немного похожа на классическую, Греко-римскую, но борются одними руками, стоя на месте. Естественно, никаких подножек и подсечек! Я её хорошо освоил и вышел вторым в десятке. Из девяти человек восьмерых свалил я, а девятый опрокинул меня. Чтоб не зазнавался.
За бой на мечах я был спокоен, Тойветту мне его отлично поставил, но результат мой оказался только четвёрным. На пределе допустимого. А всё потому, что мечи хоть и учебные – тупые и вдобавок обёрнутые тряпкой, но бьют всё равно очень больно. Что поделаешь, мне жалко валтузить своих товарищей до синяков. Вот и придерживал невольно руку, жалеючи, поэтому удар получался слабый и неправильный. Ну, ладно, главное – прошёл, а в настоящем бою мы себя покажем! Меня ребята, к слову сказать, не жалели, Армаш так вдарил болванкой по скуле, что я две недели не мог жевать как следует!
Потом плавание – четыре раза туда-обратно брасом через речку. Первое место. А вы что подумали? В спортшколе я был лучшим пловцом, зря что ли на Свири каждое лето упражнялся до посинения? Затем бой в строю длинными копьями. Тут мне похвастаться нечем. Индивидуалист – вечно выбиваюсь из ряда, вываливаюсь. Зачёт мне поставили, скрипя сердце, чисто из уважения к прочим заслугам.
Что там ещё? Гребля, метание ножей и (улыбнитесь!) исполнение строевых песен. Хорошие, кстати, песни, воинственные. Хотел вам написать хоть одну, в переводе на русский. Жаль, всё позабылось, не помню ни куплета. А всё потому, что не пришлось мне их больше ни разу исполнять. Ну, об этом потом.
Итак, все преграды с честью преодолены. Я прошёл, сдал, и признан годным. Вот он – триумф! Из пяти десятков салаг отобраны двадцать достойных носить боевой пояс до скончания жизни. Зычный голос наставника прогремел над крепостью, построил нас в две шеренги на правом краю плаца. На левом столпились «побеждённые», а также старейшины, родители, просто зрители и вообще, почти всё обитатели крепости и жители близлежащих деревень. На середину площади вышел батька – светлейший валит Пелгуй в парадном боевом облачении.
- Сородичи! – обратился он к тем, кто стоял слева, – Вот и сподобил нас Хозяин Неба дожить до большой радости, в день Равноденствия увидеть отвагу и ловкость нашей молодёжи. Увидеть, как сквозь эту каменистую землю пробиваются ростки молодой карельской силы. Увидеть тех, кто придёт на смену нам, старикам. Хорошее подросло поколение. Сердце щемит от радости, когда глядишь на них, на наших детей, наших мальчиков… Нет! Это уже не мальчики, теперь они надежда и опора их матерей и сестёр. Надежда на то, что не погибнут карельские женщины от руки врага, и никакой подлый иноземец не посягнёт на их честь, не спалит их дома, не похитит скот, урожай и добычу. Мы все стоим на страже пределов Севера, на посту у священных врат Похьёлы. И Создатель помнит об этом, ибо дал нам сегодня молодые руки для защиты своего любимого творения – прекрасной земли карельской!
Не успели отгреметь одобрительные «ура» и «слава», как вождь обратил своё мужественное лицо к нам, молодым воинам, – Друзья и соратники! Теперь я вправе вас так называть. Все мы – дети одного отца, божественного предка нашего, светлейшего Илмоллини, все мы родичи и братья. Но сегодня одно из шести племён нашего Народа, племя, дальше всех ушедшее на восход солнца по пути Лады, пополнилось новыми защитниками. Вы теперь, мои соратники, мои братья не только по крови, но и по боевому оружию. Запомните, оружие – это высшая честь и слава мужчины. Берегите и хольте его как зеницу ока. Умрите, но не отдайте его врагу! Вы теперь – члены младшей карельской дружины, крепкие и зубастые Боевые Щенки. Гордитесь этим званием. Потому, что из достойного Боевого Щенка вырастет настоящий Пёс Войны, страшный для противника зверь. Он оборвёт мясо с костей врага и раздробит зубами его кости. Гордитесь, друзья, сегодня сам отец Илмоллини смотрит на вас с восьмого и девятого неба и улыбается вам!
Два крайних слева от ворот крепости дома служили казармой младшей дружины. После торжественной части праздника Тойветту отвёл нас туда, где для виновников торжества были накрыты щедрые праздничные столы…
Я никак не мог уснуть. Сильно болело татуированное плечо. Вот уж никогда не думал, что буду носить тату! Все ребята стоически вытерпели боль и страшно гордились этим новым знаком принадлежности к избранному обществу. И я тоже, конечно, терпел и гордился как все. Но ночью плечо не дало спать. Пришлось выйти на улицу, побродить. Присел на дубовую колоду у плаца, подставил горящее плечо холодному ветерку – хорошо! Над головой огромное звёздное небо. Вот сделали бы учёные на этой горе обсерваторию, так никаких телескопов не нужно, и так видна каждая мельчайшая звёздочка. Я залюбовался вечной загадкой звёздного неба. И вдруг…
- Ну вот, Ийвана, ты и стал теперь нашим. – От неожиданности я аж подскочил. Ба, да это же Хранитель Песен! И ему не спится в звёздную ночь. Старик величественно опустился рядом со мной на колоду. Совсем как тогда, во время нашего первого разговора. – Время настало, и я хочу тебе сообщить, что Светлейший валит Карельский одобрил моё предложение. Ты можешь быть доволен.
- Какое предложение, господин Хранитель Песен? Чем я могу быть доволен?
- Зови меня просто Учитель. Не люблю длинных титулов, – поморщился старик, – Не знаешь, какое предложение? Невдомёк тебе ха-ха! Кхе-кхе… Ты, Иван Колесов, будешь теперь учиться самому главному из всех искусств на земле. Великому искусству рунопения! Я буду учить тебя… Можешь меня не благодарить. – Старик легко, по-молодому поднялся с колоды и быстренько посеменил к дому Пелгуя. На середине пути остановился, хлопнул себя по голове, обернулся, – Да, совсем забыл. Все эти боевые железяки, пояса там и прочее, засунь куда-нибудь подальше. Выдумал, тоже! Не хватало ещё тебе руки кровью испачкать.
Глава 6. Шестой сын Ньеры
Нет, решительно невозможно наглядеться на эту красоту! Третий месяц смотрю и не могу насмотреться! Так бы и стоял столбом на вершине Линнамяги, так бы и пил жадными глазами эту волшебную живую воду дивной северной природы! Говорят, был некогда такой инок, что всю жизнь свою провёл на столбе, бесконечно молясь и плача о своих грехах. Ей Богу, если бы столб тот поставить здесь, в крепости Поасо, то я не отказался бы провести на нём и год, и два, и три…
Представьте – вот вы стоите на некой вершине, круто обрывающейся вниз у самых ног, стоите на толстой и плоской гранитной плите, опираясь рукой на шершавый край другой плиты, торчком выпирающей из каменных недр утёса. Вы нависаете над пропастью, а перед вами… Пожалуй, лучше сказать, под вами лежит прекрасная страна, раскинувшаяся на многие десятки километров, но которую вы отлично видите всю, до последнего кустика на самой линии горизонта.
Вот слева, под самой горой ощетинился хвойными иглами еловый лес. Нет, это не просто лес, это войско сказочных великанов. Так и кажется, что древние, могучие гиганты вот-вот достигнут своими верхушками ваших ног. Если бы раньше мне, обитателю двора-колодца в каменном мегаполисе, сказали, что ели могут быть такими огромными, ни за что бы не поверил. Но даже и эти деревья не в силах сравняться с Линнамяги, дотянуться до вершины горы.
Вы охватываете взором всю эту страну, словно географическую карту, ожившую на письменном столе. Острым взглядом орла вы разглядываете колышущуюся под ветром красную ветку сосны и любуетесь золотым песком речного плёса, как будто так и должно быть. А, между тем, до той сосны, до того плёса добрый день ходу! Как это возможно? То ли это свойство здешней атмосферы, то ли сказывается высота и обрывистость горы, то ли Бог даёт здесь человеку другое зрение, не знаю. Но только каждую тропинку, каждую ёлочку, тёсовую крышу самой маленькой избушки можно рассматривать как в бинокль, и глаза ваши не устанут, не заслезятся.
Сильно и стремительно гонит свои воды через весь этот колдовской край река Хелюля. Она круто изгибает своё холодное, чистое тело, но делает это совсем не по-змеиному, а нежно и по-девичьи игриво. В её извивах и поворотах внимательный мужской взор может увидеть приятные упругие женские округлости… Не улыбайтесь так, мои дорогие ехидные читатели, прежде ознакомьтесь с местными названиями: Ланнехлакши (залив «Бедро»), Нянниниэми (мыс «Грудь (женская)»). Вот так-то, мужики, любуйтесь и вздыхайте, вот она какая, наша Хелюля!
Кстати, девушка моя Хелля сразу признала в реке свою тёзку: «Спасибо тебе, – говорит, – что привёл меня сюда, к Хелюле. Теперь я поняла, – говорит, – что была здесь всегда, была ещё даже до рождения. Потому, что я – это Река, а Река – это я. Ведь меня, как и речку догнать нельзя. Видишь, во-он там, над горизонтом небо светлее и выше? Это море начинается, его отсюда не видно. Если кто побежит туда что есть мочи и догонит, схватит речку-девушку в её устье, так она всё равно вывернется из грубых мужских рук и в Ладогу рыбой уйдёт, в пене морской растворится, только её и видели. Так-то, милый Ийва. Я – река, не поймаешь меня, коли сама не захочу!»
Чудачка… Хотя, она в чём-то права. Я тоже чувствую себя здесь, как говорится, в своей тарелке. Как будто вернулся домой после долгого, многолетнего отсутствия и больше не нужно никуда уходить. Словно стоишь на пороге и смотришь растерянно, и не можешь поверить, что ты уже дома. Почему, по какому праву явилось ощущение, что эта земля – моя? Знаете, как в песне: «Здесь всё моё и мы отсюда родом…» Конечно, нельзя не влюбиться в эту немыслимо красивую страну. Но любить может каждый турист, я говорю не про любовь. У меня да, похоже, что и у Хелли здесь рождается другое чувство. Оно больше и тоньше, оно такое... Словом, я здесь уже когда-то жил. Давно. Может быть в раннем детстве или… Нет, увольте, не могу объяснить!
Вообще-то я не ко времени расфилософствовался. Ведь в то раннее осеннее утро, когда я, безжалостно смыв остатки сна ведром холодной воды, бодренько побежал на разминку, но залюбовался потрясающим пейзажем в рамке из лучей восходящего солнца, произошло одно очень важное событие, и мне нужно вам о нём рассказать. Итак, к делу!
В то утро мимо умывающихся и разминающихся воинов пробежал взмыленный, хрипящий от усталости Урхо и шасть в избу к наставнику. Через две минуты он и Тойветту как ошпаренные выскочили во двор и порысили к большому дому валита. Ну, думаю, однако что-то случилось! Точно, спустя малое время выходят они на плац уже втроём. Пелгуй в эту рань ранимую был тщательно одет и аккуратно причёсан (когда же он спит-то?), он размахивал руками, уверенно отдавал приказания. Загнанный Урхо еле держался на ногах, но при этом возбуждённо доказывал что-то и всё тыкал рукой на юго-запад. Тойветту молчал и растерянно тёр широкими ладонями заспанное лицо. Наконец военный совет закончился, над крепостью прогремело зычное «Стр-ройсь!».
Тойветту спокойно и неторопливо (от давешней растерянности не осталось и следа) прохаживался с кислой физиономией перед невеликими шеренгами Боевых Щенков. Сегодня в Поасо остались только мы, да ещё пяток опытных воинов. Вся старшая дружина вчера мощным марш-броском ушла в дальние лагеря, на зимние, так сказать, квартиры. И этот факт явно портил настроение наставнику.
- Сейчас, немедленно в боевой поиск пойдут пять человек. Вооружение… Тихо там, на правом фланге! Не вякать, щенки!.. Ничего, что не успели позавтракать, на ходу пожуёте. Вооружение такое – луки и дротики. Взять также полный комплект швырковых ножей. Двигаться быстро, как зверь четвероногий, кольчуг и шлемов не брать. Одеть только лёгкие кожаные доспехи и подшлемники. Пойдут э-э-э… Урхо выберет, кто пойдёт. Он старший, слушаться его как меня. И (внимание!) идти тихо. Чтоб птица не вспорхнула, ветка под ногой не хрустнула. Чтоб ни звука, ни пука у меня! Остальным принимать пищу, чистить оружие и заниматься стрелковой подготовкой. Всё. Урхо, твоё слово.
В боевой поиск («в разведку» всплыло в голове русское слово) были выбраны пять человек. Угадайте с трёх раз, кого Урхо назвал в первую очередь? Вообще-то я не очень надеялся. В последнее время, с тех пор как я стал всё чаще и чаще отлучаться в избушку Хранителя Песен, меня стали всё реже и реже нагружать поручениями в казарме. Увы, я уже перестал быть своим среди воинов. Но Урхо мой друг, а друг он и в… раннем средневековье друг.
И вот мы идём широким шагом, след в след по едва заметной звериной тропке через лес в сторону Ладоги. Я - замыкающий, Урхо - впереди. Пока собирались-одевались, дружок поведал мне, из-за чего случился переполох. Этой ночью Урхо с двумя дружинниками проверял сети на море и заметил спрятанную в прибрежном тальнике парусную лодку. Чужую, не нашу. Увидел и трёх вооружённых пришельцев, сторожко крадущихся вдоль берега к устью реки. Это лазутчики, либо передовой дозор большого войска. Но последнее маловероятно. Слишком пугливо идут, не чувствуют за спиной поддержки. Языка он не услышал, чужие шли молча, но по одежде видно – руочи (так здесь называют шведов). То грозный и коварный враг. Тут, к слову сказать, припомнился мне первый урок, преподанный Хранителем. Лекция была на тему «Что такое Народ и кто такие чужие».
- Руочи – первый враг Народа. Ты не смотри, что они ликом на нас похожи, белокурые да светлоглазые, – вещал Хранитель, сидя на лавке в холодном предбаннике заброшенной, давно не топившейся бани. Эту баню на окраине подгорной деревни Учитель почему-то выбрал местом наших бесед, – Руочи сходны с нами обликом оттого, что в их жилах течёт половина нашей крови. А чему удивляться? В старину почитай весь Север был наш, и западный берег Варяжского моря был наш. Жил там один род, охотился, брал дань с местных лопарей. Род был слабый, разобщённый, каждая семья – сама по себе, вот и не устояли против чужаков. А нагрянули супостаты с юга, с больших островов, что устье моря Варяжского запирают. То были потомки Скана, иначе Сакса – сильное и алчное племя. Враги пришли якобы с миром, показали товары, торговаться начали, обступили наши ладьи, залезли на них, да мужчин то и перебили. Потом пришли в город и сделали беззащитных женщин своими наложницами. От них и повелось племя руочи, размножилось, заняло весь западный берег моря. Назвали они ту землю Сканзой, по имени кровного своего предка, хотя сами себя величают детьми Одина, презренные лжецы!
- Учитель, а кто такой Один? Это бог руочей?
- Какой тебе бог?! Кхе-кхе… не болтай, чего не знаешь. Не бог Один, а сын чёрта! Один суть Близнец, настоящее его имя Лемминкяйни, он отец лжи и обмана. Он тот, кто коварно убил первого в мире песнопевца, славного Вяйнямёйни. Ты должен помнить, я пел тебе ту руну.
- Я помню, Учитель, вот только не знал, что Лемминкяйни и Один это одно лицо.
- Да, да, Близнец и Один – одно лицо хе-хе, ты и сам мог бы догадаться. Не перебивай меня… Так вот, руочи поклоняются этому сыну Лемпи, то есть сыну чёрта. Называют его своим отцом и приносят ему страшные кровавые жертвы. Они развешивают тела убитых и изувеченных ими людей на огромном дереве, и когда ветер треплет его ветви, мертвецы качаются и стонут… Ужасен их стон, ученик! А хитрый Один требует от своих рабов всё больше и больше человеческих жертв, – лицо Хранителя помрачнело, глаз задёргался. Старик вскочил с лавки и стал ходить по бане взад-вперёд, пытаясь совладать с душившим его гневом.
- А почему они так ненавидят наш Народ? Что мы сделали им плохого?
- А потому, милый мой Ийва, что на этот вопрос надобно посмотреть с двух концов. Как и на всякий вопрос хе-хе, как и на всякий, – Учитель просветлел ликом, успокоился и уселся на лавочку поудобнее, – Внимай, и учись великому искусству двоякого мышления, без которого рунопевец стоит не дороже дырявого ковша! С одной стороны, – старик поднёс левую ладонь к моему носу, словно на ней-то и лежала эта таинственная «одна сторона» – руочи дети жадного и завистливого Сакса, и их жжёт жажда богатства. Нашего, сын мой, богатства, нашего! И добраться до него они могут только по чьим-то отрубленным головушкам хе-хе. А с другой стороны, – лёгким движением фокусника к моему носу поднялась правая ладонь Учителя, – они, так сказать, духовные дети Одина и ненавидят нас как потомков светлейшего Илмоллини, поэтому… э-э-э, – старик глубоко задумался, казалось, он потерял нить разговора.
- Учитель, расскажи мне про Илмоллини, и за что его не любит Один-Близнец.
- Про Илмоллини? – Хранитель посмотрел на меня так, как будто я осмелился спросить его, под какой половицей он прячет свои сбережения, – Ну хорошо, я расскажу тебе про Илмоллини. Слушай же! Отец наш светлейший Илмоллини был кузнецом, выковавшим дуги небосвода. А ещё он, мудрейший из мудрейших на землях и на водах, выковал мельницу Сампо – священный песенный короб… Пожалуй, настало время тебе узнать, Ийва, что Илмоллини и есть тот самый Кузнец, который по неизъяснимой своей мудрости привёл тебя ко мне, в эту баньку, на родину твоих предков, в Карелию…
В лесу, справа от меня легонько качнулась ветка, зашуршала листва под чьими-то осторожными шагами, и я очнулся от своих воспоминаний. Кто это?! Раньше чем я успел что-либо сообразить, моя рука уже вытягивала из колчана тяжёлую стрелу с боевым наконечником. Хорошие рефлексы. Ай да Тойветту, вымуштровал таки, старый центурион!
- Тсс! Это я, – из куста высунулась головка, туго обмотанная платком. На заострившейся как у испуганной кошки мордочке диким пламенем горят два смелых карих глаза. Хелля собственной персоной, – Молчи, иди как шёл, не подавай виду! Я с вами, – девица шепчет чуть слышно, но в голосе нет и тени сомнения или просьбы – «я с вами» и точка!
- Зачем ты здесь? Тебя могут убить. Уходи! – шепчу я, не поворачивая головы, а сам иду за отрядом, как ни в чём не бывало.
- Не твоё дело!.. Я тоже их видела, ещё раньше, чем Урхо заметила! Только я не потопала напролом через лес в крепость, как обделавшийся со страху кабан, а слежу за ними. Руоччи здесь, недалеко, за скалой прилегли, на день спрятались, ночи ждут. Все шестеро там…
- Как шестеро?! – вскричал я, как кипятком ошпаренный, – Их же трое должно быть! – и, конечно, привлёк внимание Урхо и всех наших. Если бы только наших!
Все собрались вокруг меня и Хелли. Бесшумно, надо отдать им должное, не то, что я. Ну что ты возьмёшь с городского компьютерного мальчика? Урхо злобно сверлил нас с Хеллей глазами. Ничуть не смущаясь, Хелля снисходительно поделилась с командиром своими разветданными и указала на горку, за которой спрятались враги.
- Рассредоточиться! Окружить скалу! – скомандовал Урхо, и тут воздух разрезал свист первой стрелы. – О-ох! – Армаш осел на землю с пробитым насквозь бедром. Последнее, что я видел – это, как шустро попадали наши парни за кочки и кусты. Главное, я ведь тоже присмотрел себе толстый ствол сухостойной сосны и уже прыгнул туда как ныряльщик, руками вперёд. Но не успел, чтоб вас ютасы побрали! Не успел, промедлил на долю секунды. На ту самую долю, что отделяет инстинкт человека природы от реакции человека эпохи пластиковой посуды. А знаете, мои дорогие читатели, от чего ещё отделяет десятая доля секунды? Она отделяет жизнь от смерти…
- И ты совсем не боишься смерти, Учитель?
- А-вой-вой, Иван Колесов… Как же ты далёк от нас, ты, человек, пришедший из неведомых грядущих дней! Не понимаю, зачем Кователь Неба выбрал для своей цели такое неразумное, слабое создание?! О-хо-хо, не моё это дело… Запомни, ученик, глупо боятся того, чего нет. Какая такая смерть? Ведь мы живём всегда, тысячи лет от создания мира. Живём в крови и костях своих родителей, своих далёких и близких предков. И ты, Ийва, будешь жить вечно, до самого последнего чёрного дня, когда иссякнет сила Народа и мир погрузится в ледяную пустыню… Ты будешь жить в крови и костях своих детей и правнуков. Будешь дышать их грудью и смотреть на небо их глазами. Родятся твои дети, это дети нашего Народа, и значит им суждено охранять и удерживать мир от всеобщей гибели. Ведь ты один из нас, в твоих жилах течёт священная кровь предка нашего Илмоллини.
- Почему ты думаешь, что я карел? Там, в своём мире мы об этом не думали, не знали своих предков, и я считал себя русским.
- «Почему, почему» глупый ты, вот почему… Не думаю, а знаю! Я бы даже мог сказать тебе, где живёт твой пращур, мог бы отвезти тебя к нему. Но я не сделаю этого, чтобы не повредить тебе, и тому великому делу, к которому ты призван… И не отвлекай меня больше пустыми вопросами. Я должен кхе… ещё многому тебя научить, а времени у нас кхе-кхе… осталось мало. Вытряси сор из головы, отверзи уши и внимай! – Хранитель Песен положил на свои колени кантеле, распрямил спину, расправил плечи и запел красивым совсем молодым голосом:
Жжёт меня одно желанье:
Дал бы мне Господь подарок,
Дал бы мне такую милость –
Чтобы жить мне бесконечно,
Чтобы смерти не увидеть…
Это было руна о чародее Лемминкяйни который, возжелав жить вечно, закрутил святую мельницу Сампо ложными, колдовскими рунами, в которые он вложил дерзкую, кощунственную просьбу к Богу о личном бессмертье. И конечно, Небеса не простили ему этого, Сампо жестоко покарало святотатца:
Побелел колдун несчастный,
С места сдвинуться не может,
В сон глубокий погружаясь,
Уходя на веки в дрёму.
Спит он, смерти не вкушая,
У святой вертушки виршей.
С той минуты Лемминкяйни
Стал Владыкой Сновидений…
Ещё кружились под тёмными сводами старой бани стремящиеся вырваться на вольный воздух звуки, ещё гудели струны древнего как этот архаический мир музыкального инструмента, а мой учитель уже продолжал свой урок, незаметно перейдя к суровой как жизнь прозе:
- Вот, что бывает, когда человек боится смерти! Тяжко болеет его разум, нарушается весь порядок его души, вложенный в него Творцом при рождении. От больной, извращённой души тело теряет силу, хиреет и погибает. Помни, бояться смерти стыдно. Нельзя. Бойся опустошить свою душу страстью к приобретениям, жадностью и пустить свои мысли по ложному пути стяжательства, – Хранитель бережно, будто брал на руки грудное дитя, снял кантеле с колен, заботливо протёр и поставил в уголок бани. Взглянув на меня он улыбнулся тепло, по-отечески и, потрепав меня по плечу, повторил, – Глупо бояться несуществующего, Ийва. Для сына Народа смерти нет.
… Неделю мой организм боролся с глубокой раной, шесть дней я метался на банном полке в бреду, преследуемый кошмарными сновидениями более яркими, чем сама жизнь. На седьмой день жар спал, и я вернулся в реальный мир. Первое, что я увидел, придя в себя, было лицо Хелли. Девушка низко склонилась надо мной и внимательно, не мигая смотрела прямо мне в глаза.
- Уф-ф! Наконец-то ты очнулся, и я могу уйти. Как я боялась, глупая! А ведь знала, что жизнь в тебе очень сильна, и не сомневалась ничуточки, что всё будет хорошо… Кто такая Марина?
Оказалось, что я в бреду часто повторял имя моей одноклассницы, фигуристки Марины Карасёвой, первой в школе красавицы. Года два назад я был в неё немножко влюблён, немножко провожал её из школы и немножко… Однако любовь давно ушла, не оставив в душе никакой зарубки. Это я так думал, что не оставив, а оказалось – нет. Чудны и непостижимы грёзы тяжело раненого!
Хелля, естественно, начала рассказ о событиях прошедшей недели с нашего несчастного разведвыхода. Ан нет, глубокоуважаемые мои читатели, несчастья никакого не случилось, победили мы! Как говориться, «какое у вас ТАМ может быть несчастье, когда я ЗДЕСЬ?» После того, как упал я без памяти с вражьей стрелой в спине, Урхо и все наши ребята, кроме меня и раненного в ногу Армаша долго вели перестрелку с лазутчиками, потом погнали их к морю, но не дали сесть в лодку. Все руочи были убиты в лесу или на берегу, один ранен в руку и захвачен в плен. Его уже допросили как положено, но то, что он рассказал, начальство держит в тайне. Меня, пронзённого стрелой и не подававшего признаков жизни, сочли убитым, а когда поняли свою ошибку, то очень быстро доставили к Учителю. Он и выходил меня, а Хелля, конечно же, ему помогала. Всё это девушка выпалила радостной скороговоркой и умчалась, чуть не сбив на пороге пришедшего меня навестить Урхо.
- Ну, брат Ийва, и напугал же ты нас! Пелгуй с дедом Хранителем чуть кожу с меня с живого не срезали по кусочкам. Зачем, такой-сякой, взял тебя в поход, да ещё и не уберёг от стрелы?! А Хелля то! Вот отважная девчонка! Когда ты упал, она зашипела как раненная рысь, завизжала, выскочила из-за укрытия и помчалась по лесу вдоль нашей линии обороны. Стреляет в сторону врагов наугад, а сама летит быстрее стрелы и петляет, как заяц. Руочи, понятно, начали по ней бить, да только ни одна стрела её не задела. Зато сами раскрылись (девица то, видно, того и хотела), тут мы их и обрили! Двоих сразу насмерть, третьего подранили и повязали. Остальные кинулись бежать, да куда там, карельская стрела догонит! – Урхо возбуждённо вскочил, забегал по бане, размахивая руками но, наткнувшись на гневный взгляд Хранителя, осёкся, тихонечко сел на лавку и замолчал.
- Что же показал раненный лазутчик? – говорить было тяжёло, голова кружилась, но мне непременно хотелось узнать, какими силами и зачем явились к нам руочи.
- А что надо, то и показал, – оборвал наш разговор Хранитель, – ступай-ка, паря, в крепость, тебя там заждались, я больного отваром поить буду, – дед чуть не силой вытолкал воина из бани и склонился надо мной с ковшом горячего, приятно пахнущего травами отвара, – Отведай, болезный, силы лесных трав, мощи болотных ягод. От горячей и горькой жидкости грудь моя наполнилась теплом, боль отделилась от тела и ушла, шмыгнула в щель между банных камней. Сладкая дрёма на цыпочках подошла к моему изголовью и я забылся добрым исцеляющим сном…
- Вот скажи ты мне, ученик, а какова твоя вера? Каким богам-хозяевам вы там поклоняетесь, в каменном городе на Неве-реке?
- Никаких богов я не знаю, Учитель. Ни отец, ни мать в Бога не верили. Бабушка молилась немножко, ходила на Пасху в церковь. Меня маленького один раз с собой брала. Помню, красиво там, поют здорово… У нас церквей немало, многие ходят в них, потом с праздниками поздравляют: Рождество, там, Крещение. Патриарх перед зрителями по… по теле… в общем, выступает. Только никто взаправду в Бога не верит. Все считают, что всё само собой образовалось, и жизнь и Вселенная, и материя… По-моему, это глупо. Сам по себе и прыщик не вскочит, правда ведь? Но и попам верить я не хочу, они на Мерс… на дорогих колесницах разъезжают, огромные морские ладьи покупают.
- Само собой, говоришь? Хм… А какому богу молилась твоя бабушка? – Хранителя весьма заинтересовали мои скудные и отрывочные сообщения. С чего бы?
- Иисусу Христу. Есть ещё Богородица, святые. Никола Угодник…
- Христос? Это которого распяли? Знаю этого Бога. Значит, у вас Ему молятся, церкви строят, а сами всерьёз не верят? Вот ка-ак!.. – Учитель смерил меня презрительным, хотя и сочувствующим взглядом, – Ладно, ученик, теперь слушай меня. Вот чему ты БУДЕШЬ верить. Будешь потому что, во-первых, я высшей властью Хранителя Песен, данной мне от века, прикажу тебе верить. Во-вторых, ты поверишь потому, что я сообщу тебе единственную и непреложную ИСТИНУ. Никакой другой правды нет и не будет на белом свете! И наконец, в-третьих, я докажу тебе, что наша вера жива и действенна, – Учитель встал, прошёл в дальний конец бани, постоял у маленького волокового окошечка, в который заглядывал недавно народившийся серпик луны, вернулся обратно и просто, без долгих убеждений, без лукавых и пустых иносказаний обратил меня в свою веру.
Жаль, очень жаль, мои милые и дорогие читатели, что не всё я могу рассказать вам. Не всё и не сейчас. Прошу, не сердитесь на меня. Большое знание накладывает большие обязательства. «Во многом знании многие печали» так, кажется? Скажу лишь, что обратил меня Хранитель в свою веру легко и бесповоротно, потому, что открыл мне великую Тайну Вселенной. Всего лишь.
Я быстро шёл на поправку, Учитель торопил меня. Да, да, не удивляйтесь, он умел лечить не только травами и прочими лекарствами и, даже, не только травами и заклинаниями. Многие вещи он умел делать в приказном порядке. Например, скажет ране «Не боли!», и она перестаёт болеть. Вот такая сила может быть в человеке. Его вера давала эту силу. То есть, прошу прощения, теперь это и моя вера тоже.
Лазутчик руоччей под пыткой раскалённым железом проговорился, что его конунг Хрёрик Метатель Колец готовит большой поход на «Кирьялаботнар», что в переводе значит «Карельские заливы». На нашу Родину, проще говоря. Разведчики посланы не только в Поасо, но и в другие шесть крепостей шести племён карельских. Шпионят не одни воины-скандинавы, но и купцы и прочий разноплеменной торговый люд. Сила собирается огромная, ибо конунг Хрёрик объединил под своим началом дружины восьми ярлов, чтобы выбить нас с торговых путей. Прогнать, оттеснить, а лучше, уничтожить Народ, костью в горле засевший у ворот Севера, на ключевом перешейке между Варяжским и Ладожским морем. Но для этого мало одной дерзости, нужна невиданная доселе мощь. И она в Сканзе есть. Щедро рождает людей племя потомков Сакса. Уже полмира подчинило оно себе, с тех пор как пала держава ромеев.
Когда ждать нападения? Когда угодно, может через два года, а может завтра.
И надо ж было мне очутился здесь в столь грозный час! Что же делать? Что с нами будет? А вот что делать решат те, кому положено решать, моё же дело выздоравливать и учиться. Готовиться принять на плечи тяжкий груз знаний и мудрости династии Хранителей Песен, этих посредников между людьми и Небом. Посредников воистину народных, ибо мы, рунопевцы не искали и не ищем для себя никакой выгоды. Так говорил Учитель. И я, его ученик, не мог поступить иначе.
- Ты спрашивал меня, кто такой Илмоллини? Отвечу. Когда Бог Укко, Творец Вселенной расселил людей по земле после Времени Большой Печали, Илмоллини и его детям достались острова в южном Срединном море. Да, да, Ийва, наш Народ пришёл на север, в Похьёлу с далёкого тёплого юга. Там зимуют наши перелётные птицы, а люди строят светлые храмы из красивого белого камня. У Ньеры, славного отца Илмоллини было много детей. Семеро сыновей родилось у него, так любил его Укко. Илмоллини был шестым по счёту, родился он через продолжительное время после того, как на свет появился пятый. А ещё через год его мать родила седьмого, последнего сына, любимца своего Тьеру, которого мы зовём Вяйнямёйни. Эти два младших брата любили друг друга и были не просто братьями, но друзьями. С детских лет они не разлучались, взрослели и мужали вместе. Но вот пришли суровые военные годы, они загнали Тьеру далеко на север, к краю подвижной ледяной пустыни. А шестой брат, Илмоллини, ещё оставался на своих южных островах, близ города отца своего, Ньеры. Остальные его братья далеко ушли от порога отчего дома.
- Мать любила больше всех младшего сына, Вяйнямёйни. А отец? Кто был любимцем Ньеры?
- Ньера сильнее всех своих детей любил шестого, Илмоллини. На него он надеялся, ему желал вверить свою дряхлую старость. Потому и жил недалеко от него, в горах большого полуострова, что вдаётся с востока в Срединное море как раз напротив островов, доставшихся Илмоллини. О, наш прародитель был великим учёным и искуснейшим кузнецом! Там, на острове Само, в недрах огромного вулкана он поставил свою кузницу. Там из горсти золота и серебра, а главное: «Из пера лебединого, Из зерна ячменного, Из шерстинки овечьей, Из капли молочной, Из куска веретёнца» он создал мельницу Сампо, вложив в неё руны священного языка древних людей. Этот короб святых песен, эта вертушка виршей день и ночь кружится и возносит к Богу Укко молитвы обо всём, что потребно тому, кто соединяет небесные звуки кантеле с тайными словами наших рун…
- Значит, мельница Сампо приводится в движение силой священных песен! Кто же вращает её? Рунопевцы?
- Первым законным вращателем Сампо, первым рунопевцем стал любимый брат Илмоллини, Тьера-Вяйнямёйни. С тех пор, как он закончил свой земной путь и переселился на небо, Сампо крутим мы, Хранители Песен, дети кузнеца, создавшего мельницу, – Учитель говорил нараспев, закрыв глаза и покачиваясь на скамеечке. Повествовал о величайшем в мире сокровище, сидя на убогой деревянной лавке, в тёмной, старой, холодной бане.
- Где же находится Сампо сегодня? – что-то подсказывало мне, что я не должен сейчас задавать этот вопрос, что я слишком многое хочу узнать, но я не мог не спросить. Понимаете, просто не мог.
- Там, там, на юге, на море, на тайном острове, за семью печатями, за восемью замками, – один глаз Хранителя приоткрылся и лукаво посмотрел на меня.
Шли дни, недели, месяцы. Многое я узнал, ещё большему мне предстояло научиться. Простые, доступные всем песни о предках и героях и тайные священные руны о сущности мирозданья я запоминал легко, с одного прослушивания. Труднее давались мне пение и игра на кантеле. Однажды я так расстроил Учителя своим дурным слухом, что он долго гневно сопел носом, а потом язвительно прошипел, – Знаешь загадку про уши: «Два паруса всю жизнь рядом плывут, а друг друга не видят»? Так вот твои уши-паруса не только не видят, но и не слышат ничегошеньки! – Что ж? Наверное, он прав. Но я не отчаивался и не отступал, а старался, как мог.
Охваченный несвойственной мне прежде жаждой знаний, я и не заметил, как вслед за лебедями к нам пришла зима. На Линнамяги лёг белый покров, чистый, как перья длинношеих красавцев. Воины крепости усиленно готовились к грядущей войне. Все были при деле, все были сосредоточены и неразговорчивы. А Хранитель мой начал сдавать. Всё реже он выходил из своей бани, всё чаще проводил целый день на банном полке. Он беспрерывно кашлял и жестоко мёрз. Хотя зима выдалась не морозная, и баню я жарко топил каждый день. И вот однажды ночью…
- Вставай, ученик, пора тебе кхе-кхе… пора тебе собираться в дорогу, – Хранителю было трудно говорить, он задыхался, – Ты уже достаточно обучен и можешь теперь сочинить свою руну. Нам нужна новая руна, пусть это будет песнь «Об избавлении Народа от иноземного лиха». Ты сможешь, я верю. Составь её и пропой возле Сампо… Да, Иван Колесов, не удивляйся. Я обманул тебя, святая мельница здесь, недалеко… Приготовься, я расскажу тебе как её найти.
Глава 7. Ответный удар
- На кого ты меня покинул, Учитель?! Почему ты ушёл так рано, не закончив своё последнее дело, не подготовив достойного преемника? Кто надоумил тебя остановить выбор на мне, человеке легкомысленном, неопытном, неспособном? Наверное, там, на небесах, просто посмеялись над тобой и надо мной. Ты рассказал мне о непреодолимом частоколе законов Мирозданья, но не успел указать потайную калитку. Как сочинить могучую руну об избавлении людей от беды тому, кто в жизни своей не создал ни одной строчки? Можно заставить человека выучить десятки, сотни священных рун, и ты сделал это. Но даже Хранитель Песен не сможет наделить поэтическим талантом бездарного! Или кузнец Илмоллини понадеялся на мои широкие плечи? Или Бог Укко знает обо мне больше, чем я сам? – так я горевал на свежей могиле, так жаловался и сетовал на судьбу, что самому себе стал противен, — Ладно, всё, довольно скулить! Выше голову! Обещаю тебе, Хранитель, выполнить твою последнюю волю. Не пожалею сил, не пощажу себя, даю слово!
Наплакавшись о потере Учителя, которого уже успел полюбить, навздыхавшись о собственном горьком одиночестве, я поплёлся домой, в крепость. Быстро темнело, хлопьями падал мокрый снег, но следы, проложенные волокушей в рыхлом снегу, не давали сбиться с пути. Чёрный ельник был пуст и неприветлив, как опорожненная с горя кружка. Что там говорил Хранитель о нежданных встречах на обратном пути с кладбища? Его последние слова были невнятны, я скорее угадывал, чем понимал их.
- … а когда узнаешь ты Мюллюнмяги по этим приметам… То там, на Святой горе, в пещере, возле Сампо споёшь свою руну… Но прежде чем идти туда хорошенько продумай свою песнь. Потом спой её как бы для себя, сидя в нашей бане… В полнолуние опробуешь её на слух, отведаешь на вкус. Но чтоб ни одной живой души рядом, только полная луна пусть светит через оконце. Луну не бойся, луна – образ Лето-Лады. Это она выбрала тебя, похитила из грядущих дней, провела своей серебряной дорожкой на наш Север, через Ладогу-море. И оказался ты здесь вовремя… Меня похоронишь один, на тайном кладбище Хранителей. Никто из людей не должен его видеть. Пелгуй и его жена пусть обмоют меня, обрядят, положат в сани, а дальше ты сам, сам…
- Не надо, Учитель, ты ещё поправишься, будешь жить! Ты ещё не всё…
- Молчи! Кхе-кхе… Слушай меня и не мели чепухи! Помнишь ли, что я говорил тебе о смерти? То-то же! Внимай… – Тут Хранитель захрипел, закашлялся надолго. А когда кашель, наконец, оставил его, то вместе с ним ушли и последние силы. Уставясь в потолок невидящим взором, он еле слышно шептал отрывочные, малопонятные, бредовые фразы, – Певучий Ельник ждёт меня. Там моя земля… Учитель мой сидит на пенёчке, совсем заждался, бедный. Иду, видишь, я уже иду… Не тревожься, отец, я не оставил Народ без защиты. Правда, не всё мы успели с учеником. Ну да он толковый, своим умом дойдёт… А-вой-вой, совсем забыл! Ты, Ийва, берестой обложи моё тело. Береста сохранит останки на тысячи лет… О, слышу шаги! Кто там поспешает навстречу Ивану? Ах, вот кто это… Ну, что ж, нежданная встреча по дороге с кладбища… Это к счастью, Ийва. Не бойся… Будь внимателен к тому, кого встретишь. И сверши то, что должен… Что хочешь. Тебе на пользу, перед тем как… А где это я? Хой, ученик! Подай мне кантеле! Скорее дай мне его в руки…
Я вложил кантеле в холодеющие руки Хранителя. Скрюченные пальцы легли на инструмент, коснулись струн, но для игры сил уже не было. Старый рунопевец отошёл в вечность, не успев исполнить свою последнюю песнь. Я принял кантеле из мёртвых рук. Обучен, не обучен, теперь это моё дело.
…Итак, чёрный ельник, в котором пряталось от глаз людских тайное кладбище Хранителей, был пуст и неприветлив, как амбар в апреле. Недолгие сумерки уже успели смениться длинной новогодней ночью. Кажется, я не сказал, что дедушка наш преставился аккурат перед праздником Коловорота, что, по мнению знающих людей, было явным знаком богоизбранности. В эти короткие дни и бесконечно длинные ночи небо приоткрывается, беспрепятственно пропуская на землю души умерших предков – посланцев Укко. Также свободно в эту пору уходит к Творцу Вселенной душа новопреставленного, чтобы у горна Илмоллини, на его небесной наковальне соединить-спаять две пластины булатного клинка. Одна из этих пластин, нижняя, хранит на себе начертания имён всех ныне живущих членов Народа, другая, верхняя, - всех умерших предков. Это объединение двух половинок Народа, небесной и земной, происходит в праздник Коловорота, в самый короткий день в году. Нынче молот и клещи Илмоллини возьмёт в свои руки мой Учитель, это его долг. А меня ждут земные дела.
Боковым зрением я уловил какое-то движение в лесу. Из-за кустика можжевельника показались три фигуры: большая и две маленьких. Медведица с медвежатами. Зимой? Вот так встреча!.. Да нет, это мокрые снежные хлопья совсем застили мне глаза. Медвежата на поверку оказались двумя замшелыми пеньками, а медведица… По лесу шёл человек в медвежьей шкуре, на лоб надвинута страшная зубастая голова лесного хозяина, задние лапы волочатся по снегу. Ряженый глухо зарычал, мастерски подражая голосу зверя, но мой обострённый слух он не обманул. Я даже узнал голос.
- Испугался? Бойся меня р-р-р-р… – притворщик согнулся в три погибели, так, что теперь и передние лапы заскребли когтями снег. Конечно, это была Хелля. Подойдя ко мне вплотную, она упруго распрямилась, скинула шкуру и вновь согнула спину, с самым серьёзным видом отдавая мне земной поклон, – Прими мой привет и пожелание великих славных дел, господин мой, новый Хранитель Песен!
- Да что ты, Хелля, шутишь? Какой я ещё Хранитель? – от неожиданности у меня глаза на лоб полезли. Впрочем, нечему удивляться. Девчонка насмешничает, как всегда. Всё бы ей играть, да баловаться.
- Я принесла тебе лыжи, о господин мой. Вот, возьми и позволь проводить тебя, до дома. Ты нуждаешься в отдыхе, – нет, Хелля совсем не шутила, тёплые карие глаза лучились восторгом и почтением. Что бы это значило?
Просунув острые носки своих сапог-пьексов в лыжные крепления, я хотел пропустить девушку вперёд, но та наотрез отказалась идти первой. Вот чудеса! Да Хелля ли это? В полном молчании мы доехали до подгорной деревни. Поравнявшись с баней старого Хранителя, я хотел бежать дальше, в крепость, но Хелля не пустила меня. Оказывается, я должен пока жить здесь. Никто не посмеет нарушить покой нового Хранителя и помешать моим размышлениям. Пища и постель для меня приготовлены. Сейчас она только подаст мне на стол и сразу же уйдёт. Я был немало озадачен.
Хелля пропустила меня первого в дверь, тихонько шмыгнула следом и зажгла масляный светильник. Её медвежья шкура сразу же закурилась паром, – баня была жарко натоплена. Вкусно пахло мясной похлёбкой, жареной рыбой и ещё чем-то сладким и терпким. Расставив на столе полные миски, налив дорогой серебряный кубок (откуда он взялся?, раньше я такой красоты здесь не видел) пенящимся, рубинового цвета напитком, девушка ещё раз поклонилась мне в пояс и решительно направилась к двери.
- Постой, – я успел схватить её за руку, развернул лицом к себе, – не уходи! Прошу тебя, пожалуйста, побудь со мной. Мне одному сейчас нельзя, кусок в горло не полезет.
- Не могу, господин мой. Простой девице нельзя быть там, где Хранитель Песен разговаривает с предками и думает свою высокую думу! Пусти, мне пора идти…
- Да останься же, тебе говорят! – меня вдруг разобрала злость. Сколько же можно терпеть выкрутасы этой вздорной девчонки? – Мне грустно, понимаешь? Ты поужинаешь со мной, мы поговорим немного, а потом иди, куда тебе надо. Иди на все четыре стороны! – последнюю фразу я почти выкрикнул, так был зол на мою, вечно ускользающую, «сестричку».
- Если ты приказываешь, господин мой, я останусь, и с радостью выполню любое твоё повеление. Это честь для меня! – карие бусинки её глаз сверкнули, полыхнули жгучим пламенем не то восторга, не то ненависти. Она скинула на пол шкуру, сдёрнула с головы платок, стянула с ног пьексы, взяла с полки глиняную кружку и ловко наполнила её и серебряный кубок красным напитком.
- Вот так-то будет лучше. Садись и перестань называть меня «господином» и «Хранителем Песен». Может, я теперь действительно новый Хранитель, но я ещё не вступил в должность, не сочинил и не спел ни одной песни. И, в любом случае, для тебя я всегда буду Ийвой, твоим другом и… самым близким другом. Ты ведь не против?
- Нет, – девушка потупилась, краска залила её щёки, – Я совсем не против, Ийва. Но ты теперь не просто мой друг и карельский воин, ты новый Хранитель Песен. И чем раньше ты это поймёшь, тем будет лучше для тебя… мой господин!
Мы со вкусом ели восхитительную жаренную рыбу и с жадностью пили пенный, сдобренный хмельным мёдом, клюквенный морс, – Так это ты, Хелля, привела меня в Поасо? Ты с самого начала знала, чем закончится для меня это путешествие?
Мы пели весёлые карельские песни и плясали при неверном, колышущемся свете примитивной лампы. И наши тени танцевали вместе с нами дикие первобытные пляски на бревенчатых стенах бани.
- Знаешь, я ещё на Свири, ещё на русском корабле поняла, что ты будешь небывалым сказителем. Сильным и великим как… как… Я с самого детства ждала тебя! Почему ты так долго не приходил?
Со смехом мы вывалились из бани на улицу, на залитый лунным светом мокрый снег, и бегали друг за другом, и пихали друг друга в сугробы, и кидались снежками.
- Больше ты не убежишь от меня, слышишь?! Ты, кареглазая дочка Паккули, я прижму тебя к этой стенке и никуда не отпущу!
Я схватил брыкающуюся, вёрткую как скользкая рыбка девушку в охапку и затащил в дом, в ласковое тепло. Мы нежно по-карельски тёрлись носами и страстно по-русски целовались в губы. Но и после этого Хелля не сдавалась. Она притворялась покорной, а потом выворачивалась. Снова попадалась, смирялась и снова коварно ускользала.
- Не возьмёшь меня! Не поймаешь, куда тебе! У-у, противный, так нечестно… Ага, что взял?!
И лишь тогда, когда каждая моя мышца, каждый нерв во мне загудели и запели от страсти, как струны в хорошо настроенном кантеле, Хелля покорилась мне. Непритворно и не насильно, а искренне, без остатка, целиком… И в огне её могучей любви я, прежний, растерянный и бездарный, сгорел начисто, до последних угольков.
Ранним холодным утром первого дня Нового года с ложа поднялся совсем другой я. И это не гипербола, не поэтическое преувеличение. Это преуменьшение той волшебной метаморфозы, которая произошла со мной. С брачной постели поднялся уверенный в себе, сильный и одарённый свыше Иван Колесов. Но Хелля исчезла. Её не было рядом и не было нигде.
- Это ничего, что моя ненаглядная ушла. Она и раньше исчезала внезапно и надолго. Такая уж она есть, ничего страшного, – говорил я себе, – Главное сейчас что? Правильно, главное мне за дело взяться. Засучить рукава и работать! А Хелля придёт, не сегодня, так завтра прибежит, – вот как я занимался самоуспокоением и старательно настраивал себя на деловой лад.
Тщетно. Вместо того, чтобы сочинить свою руну и доказать тем самым себе и всем, что не напрасно воины Поасо и жители окрестных деревень глядят на меня с уважением и даже страхом и обращаются как с новым Хранителем, я занимался поисками своей сбежавшей невесты. Но Хелля исчезла бесследно, пропала вместе со своей рыжей собакой, и даже тётушка Онни не знала где они. Я искал и день, и два, и… На третий день во мне проснулась совесть и взашей погнала домой, в старую баню. К рабочему станку, так сказать.
Дело осложнялось двумя факторами. Во-первых, я понятия не имел, как сочиняются стихи, тем более священные руны. То есть я знал, из чего они состоят, как устроены, поэтический размер и так далее, но вот, как они рождаются в голове рунопевца? Во-вторых, мне остро не хватало компьютера, или смартфона, или хоть какой-нибудь пишущей машинки. Да ладно, Бог с ней, с клавиатурой! На худой конец сгодились бы и простейшие бумага с ручкой. Но местное население, хоть и весьма развитое в культурном отношении, надо признать, понятия не имело об этих атрибутах цивилизации. Впрочем, как бы я записывал свои творения? При помощи какой системы знаков? Кириллицей? Латиницей? Китайскими иероглифами? Ведь никто не учил меня письменному древнекарельскому языку. За неимением письменности как таковой.
Итак, мне пришлось (о ужас!) делать, исправлять и складировать в собственной голове всю работу. Наверное, любой мало-мальски опытный поэт посмеялся бы над моими бедами. В лучшем случае он недоумённо пожал бы плечиком «Ну и что?», дескать. Но я то не поэт и никогда им не был… Или я уже сообщал вам об этом? Извините, повторяюсь.
Дня три-четыре, а может быть и пять, у меня совсем ничего не получалось. «Детский лепет и паровозные трубы», как любит говорить моя мать. Потом дело со скрипом, но пошло… Пошло, да не туда! Вот, прошу, судите сами:
Ой ты, милая сестричка,
Дева пены, дочь порога,
В лёгком платье из тумана!
Вижу я тебя, сестрёнка,
Знаю я тебя, русалка!
Выходи ко мне малинка,
Вылетай навстречу, пташка…
Ну и как вам это? Исключительно военная тематика, не правда ли? Или вот ещё:
Вижу – волны забурлили,
До небес валы взлетели, -
Среди пены вижу тело,
Стан девичий меж волнами,
Красотой оно сияет –
Тело девы острогрудой.
И атласом блещет кожа
На поджарых юных бёдрах.
Вот и родинка видна мне
На плече её на правом
Да на левом остром локте…
Как видите, по началу мой мозг выдавал исключительно любовную лирику. Но, как писал один настоящий (не чета мне) поэт: «Кто сказал, что любовь зараза, кто сказал, что любовь беда?» Я должен был переболеть детскими болезнями, пройти через стадию восторженного восхваления «звезды моих очей». И я через неё прошёл.
Улетело немало дней и ночей, съеден был ушат дармовой каши (впрочем, теперь я на своей шкуре узнал, что стихосложение и песнопение это тяжкий, неблагодарный труд), прежде чем я твёрдо встал на песенные лыжи, на рунические полозья. В одно прекрасной утро, когда в деревне прокричали уже третьи петухи, я родил, наконец, песню-зачин, эту дверь, этот фундамент руны. Не могу удержаться от тщеславного желания усладить ваш слух, дорогие читатели, несколькими строками этого зачина:
Разреши нам, Вседержитель,
Сампо привести в движенье,
Раскрутить вертушку виршей,
Песнь военную исполнить!
Видим гибели начало,
Дней кровавых приближенье:
Заблестели злые шлемы,
Злые ножны загремели,
Двинулись чужие стяги,
И жужжат чужие стрелы…
Мне очень понравилось моё творение. Ещё бы такое не понравилось! Нашу фамилию всегда отличали талант, трудолюбие… и скромность. Я воодушевился первой победой и быстро, всего за каких-то пять-шесть бессонных ночей, сочинил в таком вот духе почти всю руну. Пора было приступать к песне-концовке, но тут меня взяло сомнение. Какая концовка? Берег и в бинокль не виден! Я что, батальный стих пишу?? «Рука бойца колоть устала, и ядрам пролетать мешала гора кровавых тел…». Разве чужое вооружение, какое оно ни будь убойное, все эти шлемы, стяги и стрелы – это и есть самое страшное, что несёт нам враг??? Конечно, нет. Страшнее клинков и стрел оружие духовное: чужая вера, чужой язык, чужые обычаи. Об этом мне не раз говорил старый Хранитель. Но это я знал и по своей прежней жизни. Мать часто повторяла, что крупнейшее в мире государство, Советский Союз, сумел победить внешнего врага в самой страшной войне, умылся кровью с ног до головы, но выстоял, а против внутренних врагов и духовного, так сказать, вторжения, против чуждых и враждебных идей оказался бессильным. Так что…
И когда я подумал об этом, на мою карельскую голову пикирующими бомбардировщиками ринулись воспоминания о российской жизни. Я вспомнил, как мать рассказывала о смерти моего отца. Он был умница, учёный, математик, служил в научном институте, занимался любимым делом, получал за это хорошие деньги и готовился защитить докторскую диссертацию. Но грянул 1991 год, развал Союза, и вслед за этим развал фундаментальной науки. Во всяком случае, в отцовском институте исследователям, не обличённым административными должностями, стали платить так, что не хватало на проезд в общественном транспорте. Отец, как и все его семейные коллеги, вынужден был уйти. Долго мыкался без работы, долго перебивался случайными заработками то на рынке, то в магазине, то на разгрузке вагонов. И как следствие, надорвал спину, а потом и сердце. Инфаркт и нет человека, а ведь ему было всего тридцать лет! Умер молодой работоспособный учёный. Да разве он один? Мама всегда говорила, что папу убил развал державы, его родной, любимой страны, которой он очень гордился.
Не знаю, чем именно был горд мой отец, ведь я родился уже после распада страны, но мать, бабушка, родственники и соседи всегда очень тепло вспоминали о Союзе. Помню, однажды на каникулах я взял велосипед и проехал по разбитому асфальту сорок километров, чтобы посмотреть на пионерский лагерь, в котором мой отец провёл не одну летнюю смену. Я увидел роскошные цветочные поляны, окружённые могучим девственным лесом, а рядом, золотой пляж на берегу красивого, чистого озера. Природа меня потрясла, такой красоты мне тогда ещё не приходилось видеть. Но больше чем природа меня потряс сам пионерлагерь. Он был не просто заброшён, он был разграблен, выпотрошен, загажен. На развалинах уцелевших стен жилых корпусов скалили зубы черепа и прочие художества глумливых, сатанинских граффити… Знаете, я рос крепким, спортивным, вовсе не нервным мальчиком, но когда я вспоминаю этот разгромленный пионерлагерь моего отца, то мурашки бегут по спине.
Помню, я подумал тогда, – какая страшная, ненавидящая сила обрушилась на это дивное место, на этот лагерь, созданный для детей заботами богатого государства?! Теперь я понимаю, что сила обрушилась и на само государство и, так же как и лагерь, разорвала, растащила и изгадила его.
Почему я об этом вспомнил тогда, в древней Карелии, за тринадцать веков до наших дней? Вроде бы, некстати. Да нет, очень даже кстати. Из рассказов Учителя, из тайной мудрости рун, а также из собственных наблюдений и сопоставлений жизни в прошлом и настоящем я понял, нет, скорее, почувствовал одну очень странную, на первый взгляд, вещь.
Сейчас я скажу вам, и можете после этого считать меня больным, дураком, сумасшедшим, кем угодно. Я понял, что на нас, на карельский Народ ополчилась и вот-вот готова обрушиться та же самая сила, что разрушила и пожрала державу моего отца, что и после этого не успокоилась, а продолжает терзать нашу страну!
Что? Вас же предупреждали. Это очень странная мысль. Но она верна! И не спрашивайте у меня доказательств. Многого я не могу объяснить привычными вам, современными научными понятиями. Кое о чём я мог бы поведать вам языком VII века, языком Хранителей священных песен но, право, не стоит. Всё равно вы не поймёте этого языка, при всём моём искреннем уважении к вам, дорогие читатели.
Больше мы не будем углубляться в сакральное знание, а лучше давайте вернёмся к моему повествованию. Итак, когда я понял и хорошенько осмыслил то, о чём я только что рассказал, мне пришлось полностью переделать свою руну. Теперь я направил остриё поэтических слов не на грозное оружие наших врагов, не на их численность и физическую мощь. Я обрушился на ту злобную, воистину чёрную силу, что стоит за их спинами. Ту, что поработила и безжалостно бросила своих холопов на карельские мечи и копья. К счастью я наступил на хвост этой мрачной тени. Я разгадал её и понял, по кому надо нанести ответный удар. Сильно, конкретно, персонально!
Прошло тридцать, а может, сорок горящих в творческом огне, тонущих в бессоннице дней и ночей. Я очень плохо спал, мало ел, забыл про стрижку и бритьё. Страшный как могильная мотыга я лазил по окрестным лесам и скалам в поисках вдохновения, в поисках нужных, единственно правильных слов. Дошёл до предела нервного и физического истощения, но добился своего. Друзья мои! Дорогие Хелля, мама, Учитель, живущий на Небесах, оцените мой труд. Я сделал это!..
- Вот, пришёл проститься, господин мой, светлейший валит. Надо мне отлучиться на некоторое время в… Ну, в общем, старый Хранитель поручил одно важное дело. Не знаю, когда вернусь, – я стоял в доме Пелгуя и скромненько разглядывал узор на длинных дорожках (это такие яркие, разноцветные карельские половички, тканые из всякого тряпья).
- Отлучиться? Ну что ж, на то твоя воля. Я скажу жене, чтоб собрала тебя в дорогу, испекла рыбник, приготовила калитки. Ты, Ийва, теперь сам себе голова. Должен честь свою высоко держать, – и Пелгуй прочёл мне длинное наставление, суть которого сводится к следующему: «Хранитель Песен дышит, где хочет и обязан отчётом только Богу, да Кователю Неба».
Ну что ж, коли так, в путь с чистой совестью. Кантеле бережно завёрнуто в толстый шерстяной платок и убрано в заплечный берестяной кошель, лыжи на ногах, ясеневый посох Хранителя в руках, что там ещё? Вроде, ничего не забыто, «вода в ключах, а голова на плечах». Пошёл.
Впереди, за околицей деревни, на пронизывающем ветру стояла Хелля. Я знал, что она придёт проводить меня. Хоть мы и не виделись с той памятной ночи, и я не имел от неё никаких вестей, но знал, сегодня она будет ждать меня здесь. Откуда? Да, просто знал. Холодная февральская вьюга принесла весточку.
- Уходишь? Ты уже уходишь! – только и сказал она мне, после того, как я крепко обнял её и нежно прижал к сердцу.
- Ну что ты, свет мой ясный. Я же скоро вернусь, мне тут надо…
- Я знаю, господин мой, куда ты идёшь, – в её лице было столько тоски, столько безутешной грусти, что я невольно испугался.
- Знаешь? Откуда? Я же никогда, никому… И что тебе ещё известно?
- Милый ты мой Хранитель! Пора бы тебе привыкнуть к тому, что мне многое, многое известно. Вой-вой, Ийва, как я устала. Сколько я всего знаю, как давно живу на белом свете! Мне пора возвращаться домой, к матери. Назад по дороге Лады… Но ты не бойся, всё будет хорошо. У тебя всё будет хорошо.
- У меня хорошо? А у тебя, у нас? – острая боль уколола мне сердце, стало трудно дышать. Как будто тонкая, холодная льдинка пронзила мою грудь.
- У нас? А что у нас? Что может быть общего у маленькой колдуньи с тем, у кого за плечами священное кантеле Вяйнямёйни?.. У тебя свой путь. Он велик и светел, слышишь, Ийва! А у меня своя дорога, я иду по ней всегда одна. Наши пути никогда не встретятся, не пересекутся. Это грустно, очень грустно, милый Ийва. Ведь я… люблю тебя и хочу быть с тобой. Но с тобой мне быть нельзя, ты сам уходишь от меня по небесному пути Хранителей Песен. Молчи! – она закрыла мне рот горячей ладошкой, увидев, что я хочу возразить, – молчи, любимый, и слушай меня. Ты человек другой страны, другого мира, и душа твоя болит и плачет о нём, о том мире. Не о нас, Иван Колесов, не о нас. Ты чужой здесь, и твой путь лежит через чужое поле. Мне не перебраться через него, не пойти с тобой рядом, но…
Хелля ловко вывернулась из моих объятий. Снежинки падали на её непокрытую голову и не таяли, солнце выглянуло из-за туч и зажгло в них огонь драгоценных алмазов. Девушка отошла от меня на три шага, гордо выпрямилась и заговорила торжественно с расстановкой, как ворожеи читают заклинания, как присягают воины, – Наши пути никогда не пересекутся ни на землях, ни на водах, ни на восьмых-девятых небесах. Но помни, наши дороги идут в одном направлении, они проходят рядом, они ведут к одной цели. Где бы ты ни был, в какую бы далёкую даль не ушёл от меня, я всегда буду близко, я всегда буду рядом, я всегда буду видеть тебя. Я приду к тебе на помощь, если ты позовёшь меня, а сейчас… обернись и посмотри на солнце!
Онемевший от удивления, запутавшийся в сетях её горьких слов, ничего не соображая, я послушно обернулся. Взглянув на небо, я тут же зажмурил глаза, ослеплённые злыми лучами зимнего холодного солнца. Я повернулся обратно к Хелле, но не увидел её. Поначалу я решил, что меня подвели ослепшие глаза, но зрение скоро вернулось. А Хелля – нет.
Маленькие следы вели к разлапистым заснеженным ёлкам. Ещё не веря в случившееся, я долго бегал по лесу, искал, звал. И, конечно, напрасно. А ведь злая вьюга Похьёлы предупредила меня вчера и об этом. Только я, глупец, не привык ещё доверять своей новой способности – многое знать наперёд. Я поудобнее пристроил на спине кошель с кантеле, набрал полную грудь холодного воздуха, задержал дыхание, прочитал про себя краткий заговор для поднятия духа, с шумом выдохнул и направил свои лыжи в сторону Святой горы.
- Как же она могла сказать такое, будто я чужой здесь, будто душа моя не болит о Народе? Ох, Хелля, как же ты не поняла меня? Видно, жить мне здесь одному, никто меня не понимает. Ну и пусть! Пусть свои же осуждают, пусть считают зазнавшимся, самоуверенным и нескромным гордецом! Всё равно я вас люблю. Всех. Да, я гордец, потому что мне многое дано. Вы ж не понимаете, невдомёк вам, мои немногословные, мои скромные карелы… Должен же за тысячи лет найтись один неправильный, нескромный, кто не постесняется громогласно возвестить всему свету о величии и славе самого скромного в мире народа. Да, Кователь Неба знал, что делал, когда послал меня сюда, к этим людям! – Я быстро торил лыжню, уверенно отроплял путь через белые снега прямо к святому Сампо по известным одному мне приметам. Это была моя дорога.
…Пели песню девы неба,
Говорили девы битвы:
- О, безумный Лемминкяйни,
Чёрный лебедь Ёукахайни,
Кто призвал тебя к злодейству?
Знаем гибели рожденье,
Знаем родичей несчастья:
Лемпи – он отец злодея,
Хийси – он твой повелитель…
Уже целый час я играл на кантеле и пел руну «Об избавлении Народа от иноземного лиха», но усталости не было. Наоборот, я чувствовал, как прибывает сила, как клокочет и бурлит она во мне. Но я спокойно, с достоинством перебирал струны кантеле и пел сильным, благозвучным голосом. Я был рунопевцем. Больше не было на свете юноши Ивана Колесова, который от звуков волшебных карельских песен хотел пуститься в пляс, хотел кружиться, раскинув руки, обнимая весь белый свет.
Обнимать свет не было надобности, он весь был здесь, в пещере Святой горы, а я был в пяти шагах от него. Священная мельница Сампо кружилась передо мной, надо мной, внутри меня, наполняя мир добрым, божественным, несказанным Светом. Она то ускоряла, то замедляла бесшумное вращение, внимательно-послушная ритму моей песни. А невечерний Свет, исходивший от святой вертушки, то играл семью яркими цветами: красным, оранжевым, жёлтым, зелёным, голубым, синим, фиолетовым, то смешивал их всех в один прекрасный цвет горного снега.
…Знаем колдуна погибель,
Ведаем начало смерти.
Дуб заветный отыскался,
Ключ для ларчика нашёлся,
Час настал давно желанный!
Встань за нас, Святая Дева!
Открываем смертный ларчик,
Сампо – короб песнопений.
Помоги нам, Пресвятая,
Поспеши нам на подмогу!
Крышку пёструю мы вертим:
Первый круг – шерстинка зайца,
Круг второй – перо от утки,
Третий круг – яйца скорлупки,
Новый круг – иглу ломаем!
В ней-то Палвани погибель,
В ней дыханье Лемминкяйни.
Уж стрела лететь готова,
Лук натянут до отказа.
Силой Божьего веленья,
Делом истинного Бога,
Прямо в грудь игла вонзилась,
Прямо в сердце Лемминкяйни.
Кровь потоком заструилась,
Чёрная впиталась в землю,
Кровь безумца Лемминкяйни.
Умирай же, царь бесчестья,
Пропадай, телёнок Хийси!
Ну а мы продолжим песню,
Рода нашего сказанье, -
Пусть вперёд помчится время,
Белый свет вперёд стремится!
Так я спел эту руну, так завершил своё… Нет, не своё, а данное мне свыше сказанье. Дело было сделано, находится здесь долее мне не полагалось. Но прежде, чем уходить, надо было посмотреть, не испортилась ли погода, не завалил ли снег мои следы. А то, можно и заблудиться, не найти дороги домой. Я легонько провёл пальцами по струнам, так всегда делал мой Учитель, ведь уставшее кантеле надо успокоить. Сняв песенный короб со своих колен, я поднялся и осторожно положил его на каменную лавку. Потом низко-низко поклонился святому Сампо, чтя в его лице Бога Укко, Творца Вселенной, отдавая дань уважения создателю мельницы, кузнецу Илмоллини, и медленно вышел из пещеры наружу.
Эпилог
Опять шёл снег. Он кружился в ярком свете фонарей, заметал только что расчищенный асфальт улицы Труда. Отдыхая в глубоком удобном кресле перед широким плазменным экраном телевизора, я бездумно глядел в окно. Смотрел, как красиво горит и серебрится над Ольховцом праздничная подсветка трёх витых остроконечных башенок Речного вокзала, как за присыпанной снегом улицей мерцает и переливается приятным зеленоватым светом прозрачная овальная сфера водной турбазы Леппяоя. Наблюдал, как вспыхивают и отражаются в реке неоновые буквы двуязычной надписи «Добро пожаловать в Карелию!».
На переднем плане, во дворе дома, отец широкой пластиковой лопатой расчищает дорожки от снега. И куртка как всегда молодецки распахнута на крепкой груди. Уже двенадцать лет, каждый ноябрь, он приезжает из Петрозаводска и отмечает свой День рождения здесь, в Ольховце, в нашем доме на Свири. С тех пор как ему, оставшемуся в Питере без работы, предложили место на физмате Петрозаводского университета. Старый, но изрядно перестроенный бабушкин дом – наше родовое гнездо – единственное, что осталось у него от прежней жизни.
«Сампо TV» передаёт новости: близится к завершению строительство международного пассажирского порта в Кеми; в Выборгском и Кякисалминском районах образованы сельскохозяйственные общины переселенцев из Тверской области; полным ходом идёт отбор и подготовка артистов на Праздник карельской песни; в Кууярви названы имена победителей конкурса на звание «Лучший рыбак Карелии»; с триумфом прошли гастроли ансамбля «Кантеле» по скандинавским столицам. Рассеянно слушаю в пол уха. А мама готовит на кухне праздничный ужин.
Скоро год, как неведомая сила выбросила меня назад, в моё время, а я так и не нашёл ответа на главные вопросы: «Что я сделал не так? Почему вновь оказался в своём мире? Нет ли здесь ошибки?» Я задавал их себе в Республиканской больнице, где меня продержали два месяца и отпустили с Богом домой, так и не найдя в моей психике никаких отклонений. Задавал и сидя на лекциях в университете, на филологическом факультете, куда я с большим трудом восстановился после восьми месяцев таинственного отсутствия, оформленного задним числом как «академический отпуск по состоянию здоровья». А первый раз я спросил себя об этом на окраине города Сортавала, когда передо мною мягко притормозила полицейская машина, и меня, такого непонятного чудака в волчьей шубе и с берестяным кошелём за плечами доставили в отделение. Задержали беспаспортного, как неопознанный, ездящий на лыжах объект.
Но однажды я задал свои безнадёжные, риторические вопросы вслух. Потому, что на этот раз адресовал их не только себе, но и своему учителю истории. Я тогда нарочно приехал в Петербург, чтобы повидаться с ним, единственным образованным человеком, способным меня понять. Но ничего вразумительного он мне не ответил, хоть и умный человек, и я его уважаю. Только условился со мной о новой встрече, извинился и умчался на педсовет. Я понимаю, у него дела. Да и что он мне может ответить? Хоть сумасшедшим не считает, и на том спасибо.
Ни маме, ни отцу я, конечно, про своё путешествие во времени больше даже и не заикаюсь. Хватит, один раз уже побывал в дурке, больше не тянет. Стараюсь, по совету врачей, поменьше думать о крепости Поасо и налегать на учёбу и спорт. Ещё бы, на носу межвузовская спартакиада! Тренируюсь до поздней ночи на катке, восстанавливаю форму, радостно напевая «Эй, вратарь, готовься к бою».
Только сестрёнке Леночке я рассказал всё как есть. По секрету, естественно. Она у меня молодчина, учится на одни пятёрки, ходит в секцию стрельбы из лука, мечтает стать настоящей спортсменкой, чемпионом Карелии. Станет, если научится проигрывать. А то, любое, самое пустячное поражение для неё, это море слёз и вселенская трагедия. Лишь я могу её успокоить. Мы ведь с Хеленой друзья. Она мне верит безоговорочно, всюду ходит за мной хвостом и, таясь от родителей, величает Хранителем.
2019 г. Волнаволок – Подпорожье – Петербург
Небесное кантеле. Главы 5-7
© Copyright: Дмитрий Анатольевич Бакулин, 2019
Свидетельство о публикации №219102300468
Свидетельство о публикации №219102300468
Рецензии