Последнее слово

Иногда он умудрялся жалеть, что не запомнил тот день, число, месяц — хоть что-то из календарной реальности. Увы, время не рулон наклеек. Время происходит от индоевропейского *wertmen — колея, след от колеса — того, древнего, кривого, как сезоны в степи, что оставляло след волнами в половину и четверть окружности, но никак не деления транспортира.

Вот и по его голове прокатила не то осень, не то весна — промозглое время утеплённых свитеров и лёгких курток, побеждающих вешалки не массой, но числом. В тот день в бизнес-кафе, в очереди пиджаковатых менеджеров, размалёванных бухгалтерш и совсем безликого планктона было проще вообще её не заметить. Или не проще. «Экая замухрышка», — подумал К. Н. одним полушарием. «Ух, прямо богиня», — подумал другим. Никогда так не делайте. Огнеопасно.

«Il y a eu, comme on dirait chez nous, l'accident prévu, donc c’est assez…», — говорил француз за соседним столиком: «Имел место, как у нас бы сказали, предвиденный несчастный случай, так что хватит…». К.Н. не дослушал, чего хватит. Он задумался о том, что "assez" (хватит) происходит от латинского "ad satis" (до насыщения), что, в свою очередь, восходит к индоевропейскому *seh₂- (насытить), отсюда же английское "sad" и, видимо, русское  с ы т ы й. Кстати, звук [t] франкофон выговаривал традиционно, твёрдо, без модного придыхания, а вот [r], наоборот, раскатывал как в русском. Канадец? Гласные без дифтонгов. Выходит, просто южанин. К.Н. даже размечтался поболтать с ним на языке Ойль о языках Ок (или наоборот), но француз был занят спором с коллегой, нашим, московитским — судя по акценту и общей корявости речи. Да и что они оба знают? О языках. И о несчастных случаях.

«На безрыбье…» — мог бы оправдывать себя К. Н., но ему было не до этого. Блокнот, котлета, макарон, котлета, блокнот, котлета, макарон, блокнот... а поднять глаза, и прямо по курсу чёрная брючина, спина в зеленоватой кофточке, унылые прямые русые волосы до плеч и уплощённое лицо в профиль. «Просто непривычная, — думал К. Н. уже второй месяц. — Но чем не красота?»

Красота вообще тёмное слово, непонятное и тревожное, где сквозь новые краски и старые аблауты зияет то ли унылое  к р и ч а т ь, то ли старинное  к р е с а т ь (высекать огонь), возможно, близкое к латинскому "cresco" (поднимаю) и "creo" (создаю).

«You're creating problems for yourselves... ohmnomnom», — говорил кто-то с русско-татарским акцентом, держа телефон в одной руке и шашлык в другой: «Вы сами себе создаёте проблемы».

Создавать. Создавать — это не поднимать, это катиться с горки, улюлюкая под шелест купюр. Переводчик — очередная мура на потеху Интернету, но не из воздуха же начальство создаёт зарплату. Просто накопить бюджет и сделать всё по-своему. Машинный перевод работает с текущей нормой языка, но язык — это щупальце, ползущее сквозь века, и резать его надо вдоль. Это раньше лингвисты окапывались ворохом таблиц, сегодня есть облака, big data, нейросети, а также никем не отменённый блокнотик... и смуглое девичье лицо с маленьким антиботоксным ротиком.

«Ну, и чего ты ждёшь?» — говорила в телефон полная брюнетка. Ждать происходит от праславянского… на этой мысли К. Н. сморщился, ударил себя несколько раз чуть выше висков и просидел минуты две с заткнутыми ушами.

В отличие от полных брюнеток, о н а  никогда не приходила одна. Коллеги — этого слона он не приметил ни в первый раз, ни в пятый. Женщина, которая ей в матери годилась, и два мужика никак не моложе — да как их вообще можно запомнить в лицо? Ладно, дама со своей зрелой, ухоженной безликостью, но различать джентльменов и отличать их лица от картофелин — труднее глупости за весь обеденный перерыв не сыскать.

Они приходили в час семнадцать, плюс минус пять минут. К. Н. никак не мог подгадать, и всякий раз их разделяло четыре, пять, шесть человек. Впрочем, вставать к ним вплотную было ещё большей ошибкой. Прослушав всю очередь о том, как ремонтировать туалет на даче и что говорили по телику о геополитических угрозах, К. Н. зарёкся вообще ходить в эту столовку, но прошёл день, и всё, что запомнилось, — молчание милого ротика, нервные попытки уложить прядь за ухо и вывод: она сама их еле терпит. Что теперь делать с этой надеждой?

«We hebben de financiering te beperken», — говорил кто-то сзади на диалекте славного города Лейден: «Мы вынуждены ограничить финансирование».

Ограничить, именно. Оградить перком… парком… нет, парк — это по-английски. Ограничить глубину модели (100-словный список, балтославянский ареал), пока дерево языков не порвало тебя, как князя Игоря. Ограничить снаружи, чтоб быть свободным изнутри. Ограничить время и место обеда, чтобы видеть только лицо и фигуру, но не слышать остальных…

«Странно, — думал К. Н., силясь не думать об этимологии слова “странно”, — Чем меньше расстояние между носом и верхней губой, тем больше неизъяснимой, серьёзной милоты во всём женском лице, даже если это ведёт к утяжелению нижней челюсти». Эта мысль зацепила его своей новизной. Оказывается, не только слова, но и образы можно анализировать, проводить нити ассоциаций, причин, следствий... и натыкаться на беспричинную дрожь где-то под диафрагмой. Да, вот ещё одно полезное слово: элегантность. Строгие брюки или платье в тёмных тонах, облегающее наповал, стоит ей опереться на одну ногу и напрячь сопутствующее бедро. Фотосессия, которая всегда с тобой. Нет, круче — кино. Драма. Контрастный полумрак, никакого «хи-хи», никакого «пю» на губах, только улыбка на пол-Джоконды… и смертный приговор. Выйдет из-за стола, а коллеги останутся, развешанные по спинкам стульев. Они слишком много знали… о геополитических угрозах. Но это не последнее слово. И вот она сама, распластанная, с красной струйкой из уголка субтильного ротика… всё кончено, К. Н., вы спасены.

 «Её в третьем сезоне убили, потому что актриса ушла… — балаболил кто-то из молодых и перспективных. — …Да он по сценарию придурок, их не планировали делать парой».

Редко К.Н. мечтал успокоиться так яростно. Думать в глубину. Слово девушка, дева происходит от индоевропейского *dhōiweh₂, от корня *dhēi — кормить грудью. Сюда же и дитя, и латинское "femina", и…  д о и т ь  — просто каузатив *dhōi-eie, и нечего было ей обижаться. Даже на то, что слово блудница по-старославянски звучало примерно как   б л о н д ь н и к а. Как же звали ту сотрудницу? Забыл. Забыл, как галлы галльский язык. Но с той поры изменились не только галлы. Например, К. Н. и сам себя сократил до инициалов. Не из едкости, просто чтобы не отвлекать мир на дивную историю происхождения этих долбаных имён. Он бы и буквы опустил, кирилло-греко-финикийские, но так хочется иногда быть с людьми на равных!

Её звали Света. Светлана. Полулегальное славянское имя, родственное, разумеется, свету, а также английскому "white" и таджикскому "сафед". Спасибо коллеге, что позвала её громко, через весь зал. А вот фамилию не разглядеть, даже когда она забывала снять бейджик. Или садиться ближе и слушать про понаехавших, про тупую молодёжь и гомосеков за каждой спиной. Но бесило не только это. Зачем топать целый квартал из другого бизнес-центра, как будто у них там нету своей едальни? К слову, то была не шаражка, не ЧОП, а приличная коммерческая фирма, в которой даже старпёры делятся фотками в соцсетях. Да, К. Н. нашёл их всех. Всех… кроме неё. Её нигде не было. Ни в друзьях, ни в официальных документах, ни в альбоме «Наш дружный коллектив», а значит, всё напрасно — этих Свет в Москве больше, чем статей в словаре Фасмера!

Если бы она хоть раз пришла одна!

Постоянство есть половина счастливой жизни. Вторая половина — саморазрушение. За год К.Н. подсел, как на героин, на эту столовую, на эти блюда, вешалки, иностранцев, эту бригаду застоерождённых и даже опасность того, что и заложница этого колхоза может оказаться замужем, беременной третьим ребёнком, четвёртым десятком лет, пятым десятком IQ… или просто счастливой, хоть трава не расти. Не было времени на сыск, дела не музы, но тоже тянули к свету. Сотоварищ оформлял документы на грант, арендовал мощности вычислительного центра, а в предисловии статьи дописал, что ещё чуть-чуть и о старых методах работы с языками можно забыть, как о делении в столбик. Что ж, без его красивых пустословий не то, что грант, — зарплату бы обоим не видать.

Высшая степень окрылённости — это когда крылья растут быстрее, чем сгорают на солнце. К. Н. сел так близко, что мог достать пальцем до её плеча. Дойдёт и до этого. Всяко не последние слова. Просто перетерпеть…

— Вчера показывали концерт… — начала старшая сотрудница.

К. Н. поднял было руки к ушам, но тут же опустил, триумфально усмехаясь.

— …Он и говорит, что у них там всё из русского: dream — дремать, sleep — слипаются глаза. У них даже Уэллс происходит от Велеса…

— Типа арийские корни? — спросил один из мужиков.
 
— Логично, — отвечал второй. — Это же остров. Откуда туда люди пришли? С севера! Потому что там всё близко, и Балтика, и поморские земли. У меня знакомый, подводник, говорит, что в принципе от Северодвинска до Лондона вообще там что-то около часа…

— Кстати, я где-то читала... — тоненький Светин голосок. — Этруски, был такой народ в Италии, знаете? Да, а свою страну они называли Рашена! И ещё у них письменность такая, как будто латинская, но она по-русски читается! А по-латински, наоборот, получается какая-то фигня.

— Да уж понятно, что фигня. Латинский-то когда придумали? В семнадцатом веке?

— А мне понравилось, что Лондон на самом деле Лоно на Дону, — продолжала женщина.

— На Дону? — мужской голос. — Там же эта… не Сена, а как её?

— Ну а что? — другой мужской смех. — В это лоно вечно всё ворьё сбегало, пару имён украсть — вообще не проблема. Потом ещё напишет какой-нибудь учёнишко, что это Дон происходит от Лондона, и ему премию сразу дадут…

— Вообще что за народ? Шотландцы у них скоты, Бог у них гад, как их только Земля держит?

— А я ещё по радио слышала, — снова тоненький голосок. — Один учёный говорил, что русский и арабский — это один и тот же язык, просто арабы по-другому гласные расставляют, а если их правильно расставить, то там просто все тайные намёки раскрываются! Начинаешь лучше понимать родную культуру.

Окошко для грязных подносов было непростым испытанием, особенно если сдающих несколько, а тележку куда-то укатили. К. Н. уже опустил один угол подноса на кафельную раму, когда произошло нечто вроде ДТП. Звякнули тарелки, кружка проехалась до самого края, и только рукам двух людей повезло — они соприкоснулись мягко и нежно. Взгляд почти осязательно нащупал кожу, идеально тонированную без следов косметики, лицо с изящно выточенными скулами, челюстью и подбородком — со всем совершенным, кроме несуразненького ротика, сдвинутого вверх. Потом глаза соединились с глазами, и всё померкло, даже тот факт, что двум подносам в одно окошко не забраться.

— Апуту? — тонкий женский голосок.

— А? — не понял К. Н.

— Даробнуля? — уточнил хорошенький ротик, после чего растянулся в такую игривую улыбку, что у зрителя на секунду испарились коленные суставы.
Улыбнуться в ответ он не смог. Просто разинул рот, словно забыл, как дышать, куда дели жабры… и чем заставить себя не смотреть, как сдувается улыбка, как кривятся брови, как вздымается грудь и как опускается грудь, исторгая следующее:

— Закранокитурутата!

 …А сильные пальчики отталкивают чужой поднос, вгоняя в дырку свой.

— Наркамадол! — гневно окликнула его работница столовой, после чего вырвала у него поднос и отправила в окошко, успевшее вновь стать свободным.

— Личкимажидая, — щебетала в телефон какая-то блондинка, не замечая ужаса в глазах у того, кто мешается на выходе. — Алекитину, дули!

— Ващеренбе, — буркнул на крыльце белокурый рабочий, таща воду для кулеров.

«Да на каком языке вы все говорите?!» — хотел выкрикнуть К.Н., и даже, как водится, набрал воздуха в грудь. Только на выдохе, сопя, словно ниппель, он понял, что не знает, как эта фраза звучит на его родном языке. На любом языке. Вообще на человеческом голосе.
 

* * *


Кому какое дело, куда пропадают завсегдатаи бизнес-столовок? Кто-то уволился, кто-то помер, кто-то вообще женился и вовсю эксплуатирует домашний очаг. Но спустя квартал, в феврале нового года повседневность заработала небольшое сотрясение. В тот день в зал не вошёл, а ворвался некий, с позволения сказать, человек. Исхудавшее лицо, небритость и хаос везде, где можно видеть волосы, дополняла одежда из последней коллекции помойки и взгляд от создателей бешенства. Оглядев охотничью территорию, дикарь освободил руку из кармана и даже встал в очередь. Когда очередь дошла, заказал простенький обед, мыча и показывая на блюда пальцем. Это никого не удивило, поскольку большинство иностранцев поступали схожим образом. Лишь на кассе — а кассирша явно его узнала — произошёл конфуз. Доставая деньги из кармана, он что-то выронил и тут же вскрикнул, явно от боли в ноге. Он резко наклонился и ещё резче поднялся вновь, сжимая в руке мощный, далеко не столовый нож. В такой позе, словно снимаясь на постер для триллера, он провёл секунд пять, за время которых кассирша едва не сломала себе кресло, пытаясь отпрянуть и закрыться руками. Затем ножик был сложен и убран в карман, а всё, что осталось от триллера, производило такое жалкое впечатление, что никто и не подумал бить тревогу.

Обладатель ножика ещё не раз появлялся в кафе, хотя ножиком у всех на виду больше не обладал, да и в целом от образа маньяка посильно отдалился. Он даже называл ртом некоторые блюда. Один раз, пользуясь затишьем в потоке посетителей и всепрощающим позитивом кассирши, он попытался вылепить губами не слово, и не два, а целый вопрос:

— А где… ну… были… ходить… вместе…

Терпя поражение, он принялся показывать на себе прямые волосы до плеч и специфическую форму рта. Последнее было явно лишним: смеющийся собеседник — плохой помощник в серьёзной миссии. Но кассирша, как выяснилось, умела не только смеяться добродушно, но и читать мысли. Или просто тыкать пальцем в небо так, что иногда везло.

— Нет. Давно нет. С нового года не приходили, — говорила она. — Не знаю, может, переехала фирма. Или обеды где получше нашли. У нас тут цены поднялись, да и очереди, знаете, какие бывают. Так что нет. Не поняли? Я говорю, не видела. Не-при-хо-дят. Что с вами? Вам помочь? Вы что, плачете? Подождите, давайте я вам... Слушай, Таня, подмени меня… Куда вы? Молодой человек! Как вас зовут?
 

* * *


Татьяна, кассир в кафе «В***»:

«Да нет, хорошая была эта Ленка, улыбалась так, что и не скажешь, будто в жизни не везёт. Но, главное, расторопная, всегда всё успевала — вот я и удивилась, что на неё нашло: то пробьёт не так, то просто замрёт: “А? Где? Что?” — или ляпнет какую-то бессмыслицу. И никто, главное, не ругает, потому что, ну, невозможно. Тамара говорит, влюблённое лицо! А мне, наоборот, как-то не по себе на неё смотреть. А потом пропадать стала. Говорят, что отпрашивалась, но раньше меня как-то заранее предупреждали, что работы будет много. А ещё я заметила, что она говорить стала отдельные фразы как бы не по-русски. Какие-то звуки, знаете, ещё губы так делает… а Тамаре плевать: иностранца, говорит, охмурила, везучая! А тут как раз вечером мой придурок пьяный меня встречать пришёл, как всегда, пока молчит, не буйный, вот его и пустили опять. И Ленка уходила, что-то ляпнула себе под нос, а он услышал и чуть не околел. Серьёзно, думала, с сердцем что. Пыталась его растормошить, а он и так пьяный лыка не вяжет, а тут ещё как будто, не знаю, ангела увидел. Это я потом подумала, что он же филолог у меня, до алкоголизма диссертации по языкам защищал. В общем, так и не достучалась, а наутро он уже ничего не помнил. Кстати, Ленка после того дня совсем исчезла. Уволилась или как — не знаю, всем плевать. Видите ли, два кассира слишком затратно. А мне теперь даже перерыва не дают».

2017.