Вечный Кат

Вольная фантазия на Вечную тему


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Алексей КАТИН, он же Хёд, Каин, Дантес, Сутех, Талмон Свирепый

Константин ОБРУЧНИКОВ, он же Бальдр, Авель, Пушкин, Усир, Нафанаил Пустынник

САВВА, он же Один, Сысько, слепой нищий, секундант, египетский крестьянин, погранец, Иешу Назарей

ИСААК, он же Петюшка, Локки, поводырь, мужичек с топором, египетский крестьянин, дед, Иш-Кериоф

МАРИЯ, она же вёльва Фригг, невольница Сутеха, Первая Иудейка

МАГДАЛЕНА, она же, Старуха, Вторая Иудейка

АЛЛА, девушка с парашютом, она же Исит


Юноша, Лонгин, боги, ангел, танцоры, деревья, воины, гости на пиру, слуги, пассажиры поезда.








ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Перед закрытым занавесом, шаркая огромными облезлыми кроссовками, бредет одинокий прохожий с пакетом в руках. Он является обладателем весьма необычной и чрезвычайно отталкивающей наружности. На вид ему можно дать лет двадцать, двадцать пять. Однако, глубокие морщины, избороздившие его узкий лоб; тронутые сединой, густые кучерявые волосы; грустные, вечно прищуренные и вечно слезящиеся карие глаза, глаза старой, заезженной клячи, ведомой на живодерню, очень сильно старят прохожего.  И только ладно скроенная атлетическая фигура, обшарпанная кожаная куртка да потертые джинсы тонко намекают на истинный возраст этого довольно чудаковатого человека.
Зовут его Алексей Катин.
Пройдя через всю сцену, он скрывается за кулисами. Открывается занавес. На сцене огромный белый задник, который служит экраном. На нем будут проецироваться многие картины.  Ближе к авансцене два возвышения. Слева на возвышении садовый столик и две скамейки, на которых по обыкновению играют старики в домино или шахматы. Рядом с ним дерево, на котором с одной стороны нарисована зелень. На другой стороне осенние листья, его можно повернуть и сменить время года.
Справа на возвышении качели под деревом, и дерево-трансформер, с одной стороны ель, с другой пальма.
Катин появляется из левой кулисы идет к столику, садится за стол, ставит пакет на стол и достает из него бутылку пива. В это время из правой кулисы появляется маленький, черноволосый  бомж-оборванец Петюшка, видя Катина, он подсаживается за стол.
На заднем экране вид ночного города.

КАТИН:  Ну, как?

ПЕТЮШКА: (неуверенно опускаясь на скамью)  Чего как?

КАТИН:  Да так... (закуривает сигарету)  Так о чем ты мне хочешь поведать, Петюшка?

ПЕТЮШКА: А хрен его знат...

КАТИН:   (вынимая бутылку пива и протягивая ее Петюшке) Петюшка, объясни мне, неразумному, для чего ты живешь?

ПЕТЮШКА: Потому что меня мать родила...

КАТИН:   Нет, ты мне ответь на вопрос: «для чего?», а не «почему?»...

ПЕТЮШКА: Слушай, Катин, дай лучше мне закурить, чего твой разговор сегодня на допрос смахивает, может ты еще меня казнить собрался, фамилия у тебя подходящая для етого делу… А вообще мне малопонятен твой прямо-таки болезненный интерес к нашему нищему братству. Живи — как могёшь, и не лезь — куда не след!
 
КАТИН:   Это твой жизненный принцип или трёп пьяного языка? Вообще, ты, опустившийся ниже уровня городской канализации, ты, переводящий добро на дерьмо, чего ты живешь? Таких, как ты, нужно уничтожать, выжигать как бородавку, вскочившую на здоровом теле нашего общества.

ПЕТЮШКА: Во-первых, ты не первой, кто предлагал такие ка-аардинальные меры. А, во-вторых, кто тебе провещал, что наше обчество здорово? Пусть я — бородавка, пусть я не приношу никакой пользы, но ведь и вреда от меня никакого нет. А вот, такие люди, как ты и иже подобные — непотребны, ежели не сказать более, вредоносны. Если и надо кого-нибудь уничтожать — так это вас! Вы, как энцефалитные клещи, присосались к нездоровому телу нашего обчества и сосете нашу последнюю кровь. Разжились тут, «висками» балуетесь, икру трескаете да на «мерсах» разъезжаете... Сволочье, ворье — да и только.
 
КАТИН:   Ты бы последил за базаром. У меня и машины нет, а все деньги, каковые я имею, я заработал... (показывает свои мозолистые ладони) …вот этими руками. Да и потом, кто тебе мешает разбогатеть?

ПЕТЮШКА: Совесть. Пускай у меня неприличная одежда, непристойные мысли, матерный разговор, но душа-то у меня чиста, как стеклышко. Ежели ее ослободить от скверны, коя прилипла ко мне, как ракушки к кораблю, долгое время пробывшему в плаванье, то она заблистает, как брильянт на солнце, в своей чистоте и детской невинности.
 
КАТИН:   Чья бы корова мычала... Да и потом ты же — материалист, ты же отрицаешь существование души.

ПЕТЮШКА: Души в христианском понимании. Душа — это нечто непостижимое для нашего ума. (Раскуривает сигарету) Человек — разумное животное, но с ограниченными способностями и рассудком; и раскусить такую тайну мироздания, как душа, ему не дано никогда в жизни. Но наличествует прочая форма существования материи, способная осмыслить человеческое, порой лишенное смысла, существование. Думается, и у нас на Земле есть подобные существа, но их не так уж много, ибо код к заветному сейфу не просто подобрать, для этого нужны о-го-го какие способности и изворотливость, не нам чета...

КАТИН:   Неужели есть?

ПЕТЮШКА: Ну, ты гонишь! А гении — кто они, по-твоему?.. Откудова они заимствуют свои сверхзнания? Подозреваю, что именно они открыли возможность подключения к сверхразуму, этакому вселенскому серверу, и качают оттудова информацию.
 
КАТИН:   Да ты, Петюшка, филосОф!

ПЕТЮШКА: (не слушая Катина)  Но наличествует еще более тонкая форма материи — (но я не уверен, что самая высокая) это БОГИ! Всемогущи, всеведущи, вездесущи... Наличествует, по моей мысли, по крайней мере, два таких существа... Одно сеет разумное, доброе, вечное. Другое все это посеянное изничтожает...
 
КАТИН:   Единство и борьба противоположностей...

ПЕТЮШКА: Откуда ты это знаешь, ты же не только не любишь думать, но и читать, особенно умные книги.

КАТИН:   Наверное, я подключился к сверхразуму и черпаю оттудова сверхзнания.

ПЕТЮШКА: Не смеши мои ботинки…  Они также дырявы, как твоя голова… А твоя голова будто дуршлаг, мысли чрез дырки вытекают. А говно остается…

КАТИН:  Не зли меня, Петюшка, лучше звезди дальше о своей диалектике?

ПЕТЮШКА: Хорошо,  моей теории сотни примеров: Каин и Авель, Сет и Осирис, Яго и Мавр, лед и пламень... Даже электрон рождается в паре с позитроном. Вот в пример, если ты палач по природе, то, наверняка, есть человек, который предназначен тебе на заклание. И, хошь не хошь, а придется его колесовать. Так как у кажного плюса есть свой минус…

КАТИН:   Так что, по твоему учению, в каждом поколении есть свой Христос и Антихрист...

ПЕТЮШКА: Да, но не всегда они прытко выказывают себя. Вот ты, мо быть, Антихрист, а мо Христос, хотя, чай, как я баял ране, Вечный Кат, кой все время мучает и изводит безобидных людей навроде меня… А может ты —  Вечный Ученик, коего все поучают, а выучить не могут...

КАТИН:  Почему?

ПЕТЮШКА: Да при всей своей выспренности, велеречивости и многозначительности, ты, при всей своей сучьей сути, обыкновенное непорочное создание, кое, при внешней расхлябанности и, извини, тупости, в душе — суть агнец божий, которого откормили, чтобы  сожрать на рождество. Хотя ты и сам могешь замочить любого...

КАТИН:   С чего это ты взял?

ПЕТЮШКА: Я много чего знаю... Я, знамо дело, не гений, но мене, как залатанному юродивому, тоже сверхзнание дано...

КАТИН:   (гасит сигарету о край столешницы) «Ты, Моцарт, не достоин сам себя...»

ПЕТЮШКА: Довольно, сыт я... твоими глупыми расспросами и цитатами. Лучше попотчуй меня пивком или презентуй «бабки»...

КАТИН:   Некогда мне… (встает и хлопает Петюшку по плечу) Может ты и прав…

Сунув старику бумажную купюру, Катин собирается уйти в правую кулису. Когда Он уже берется рукой за занавес, за спиной раздается вскрик и шум упавшего со стула тела. Оглянувшись, Катин видит, как на грязном полу в луже пива корчится в страшных муках Петюшка и, схватившись за живот, тщетно глотает широко раскрытым ртом прокуренный воздух.

КАТИН: (уходя со сцены) Вот и еще один праведник покинул мир земной...


ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Появляется высокий рыжебородый мужчина в окружении двух мускулистых, полуобнаженных охранников, он идет к качелям, он надевает державный плащ и корону, он теперь верховный правитель Один. Он садится на качели, и властным жестом приказывает унести тело со сцены. Телохранители выполняют приказ, в это время на сцену выходит Бальдр.
На заднем экране виды богато украшенного дворца.

БАЛЬДР: (преклоняя колено) О, великий Один, мне стали сниться зловещие сны, мне кажется, они предвещают мою близкую смерть.

ОДИН: Присядь, рядом, мой любимый сын, и поделись со мною своими страхами. Что сниться тебе, когда Соль, объезжающая небо на колеснице, запряженной двумя конями, покидает небосвод, освобождая его своему брату — месяцу Мани?

БАЛЬДР:  Отец, стоит мне сомкнуть очи, как мне видится, странный сон.

На заднем экране виды старого мрачного города.
Мимическая группа изображает рассказываемый Бальдром сон.

Мне снится, что я иду по мрачной, темной улочке, какого-то небольшого поселка. Уже поздний вечер, а может даже ночь. Всюду снуют голодные крысы и скалят свои острые зубки. Они просто путаются у меня под ногами.
Вчера, когда я шел по улице, из-под обветшавшей крыши вырвалась свора одичавших летучих мышей, они пролетели, прошуршали в темноте в нескольких сантиметрах от моей головы.
В глухой подворотне завыл облезлый пес.
«Странно, не в одном из окон не горит свет! — подумалось мне, — не может быть, что во всей этой округе, нет ни единой живой души, они, что ли, все вымерли?»
Вдруг в одном из домиков с безобразным скрипом открылась, висящая на одной петле, разбитая параличом времени, древняя, ворчливая дверь. Из вонючего сумрака дома вышла какая-та беззубая дряхлая старушенция, с большой бородавкой над левым глазом и красным гранатовым ожерельем на морщинистой как у черепахи шее. Говорила старуха, ухая, как сова.
— Ух, как я устала. Ух, как мне все надоело. Ух, ух, угу…
Вынув из-за шерстяного, вязаного платка букетик мелких белых завядших цветочков омелы, старуха протянула их мне и снова проскрипела свои дремучим и протяжным голосом:
— Наконец-то ты возвратился ко мне, Бальдр, сынок…
— Я вам не сын! — возмутился я. — Мой отец — Один. Если ты сделаешь мне что-нибудь дурное, он покарает тебя…
Но старуха не слушала мои слова.
— Ты завсегда был моим сынком, попросту изредка я пущала тя погулять в небеса, малость пожить, покудова я не заточила тебя обратно в нашу студеную пещеру Хеля.
— Злая ведьма, — вскричал я, — ты тронулась рассудком.
— Не бойся меня, сынок, я — твоя грешная мать, покаранная Богом за свою гордыню и фанаберию. Пойдем со мной, сынок, — старуха страшно захохотала, — нам вместе с тобой будет уютно в нашей пещерке. Не пужайся понапрасну, я чаю, что лет через, этак, триста я дозволю тебе еще пожить лет тридцать, от силы сорок, тебе и этого предовольно. А теперича пора…
Потом из мрака вышел молодой человек, чем-то похожий на подслеповатого Хёда. Он был одет в легкие, вымазанные желтой глиной латы воина. В руках он держал короткий, обоюдоострый меч с рукоятью инкрустированной темно-красными гранатами.
— Хёд, что ты тут делаешь? — поинтересовался я.
— Извини, великородный Бальдр, но времени на пустые разговоры и всяческие знакомства у нас попросту нет. Я пришел за тобой, чтобы отправить тебя в царство мертвых — Хель.
Отсеченная острым мечом моя голова медленно низверглась с плеч, покатилась по мокрой, коричневой глине, похожей на вонючее дерьмо, и остановилась посреди огромной грязной лужи. Последним моим виденьем были маленькие серебристые рыбки, снующие в мутной воде, и громкий крик совы: «Гу-гу!»

ОДИН: Сей сон весьма странен и непонятен. Я призываю на помощь вёльму-провидицу.

Из-за кулисы появляется светло-волосая вёльва Фригг в длинном плаще на почти голое тело.

ФРИГГ: Правитель, мне понятны твои опасения. Но судьбы складываютя так, Бальдр – твой сын, должен умереть от руки слепого бога Хёда. Но этому можно помочь, я возьму клятву со всех вещей и существ — с огня и воды, железа и других металлов, камней, земли, деревьев, болезней, зверей, птиц, яда змей, — что они не принесут вреда тебе, мой мальчик.

Вёльва начинает колдовской танец,  мимическая группа в костюмах деревьев водят хоровод вокруг нее.

ФРИГГ:  (закончив обряд) Живи спокойно, мой Бальдр. Ничто тебе не грозит…

Вёльва и деревья убегают.

БАЛЬДР: О, великий Один, объясни мне глупому и желторотому птенцу твоего великого гнезда, почему мне может грозить опасность, если боги по своей сущности бессмертны? Почему меня могут убить, и почему какая-то вёльва может отвести от меня беду, а всемогущий бог Один нет?!

ОДИН: Боги — бессмертны, да это так, но ведь и люди обладают бессмертием. Только люди бессмертны — пока их помнят, а боги — пока в них верят и поклоняются им. Что такое Хель? Это не совсем Царство Мертвых, это Царство Забвения. Те, кто попадает туда — обречены на забвение, а, значит, смерть. В тебя будут верить, пока ты будешь на виду. А стоит тебе перестать пребывать перед взором людей, они сразу же забудут тебя, а, значит, ты умрешь. Бессмертного Бога убить легче, чем смертного человека…

БАЛЬДР: Как это?

ОДИН:  Чтобы убить человека, мало уничтожить его телесную сущность. Нужно уничтожить все друзей и врагов, которые будут вспоминать его, нужно вымарать во всех скрижалях и свитках истории его имя. И тогда его бессмертная душа исчезнет, как утренний туман знойным летом. А чтобы убить бога, достаточно объявить всенародно, что он — умер. И всё! Люди перестанут о нем вспоминать — кому нужен смертный бог?!  Боги притягивают к себе людей тем, что они живут вечно. Этот миф нужно поддерживать в них, иначе они перестанут в нас верить, а, значит, наступит эпоха безбожия и вседозволенности.  Боги нужны человеку, как хлыст погонщика мулу. Если человека не погонять, если он перестанет бояться богов, и вообще чего-либо — это приведет к многочисленным преступлениям и беззакониям…

БАЛЬДР: Так мы бессмертны или нет…

ОДИН: А ты как думаешь?

Один снимает плащ и корону, надевает их на Бальдра и уходит.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

На заднем экране цветущая поляна в горах.
На сцену выбегают боги. В одной стороне сцены устроивают состязания в стрельбе из лука по живой мишени, то есть бессмертному Бальдру. Стрелы отскакивают от его тела.
Локки, маленький черный человечек с длинными паучьими руками, медленно приближается к молодому подслеповатому Хёду, стоящему в стороне, и начинает ему нашептывать на ухо крамольные слова.

ЛОККИ: Хёд, ты лишен светлого дара, ты не можешь видеть красоты мира. Я недавно был у вёльвы Фригг. Она мне открыла, что твоей беде можно помочь. Но для этого ты должен убить Бальдра.

ХЁД: Но это не возможно.

ЛОККИ: (усмехаясь)  Странно,  тебя нисколько не устрашает то, что ты должен убить Бальдра, однако, ты сомневаешься в самой возможности этого преступления. Не бойся Хёд, боги довольно много правили на земле, настало время, когда они должны погибнуть, предоставив людям возможность самим решать свою судьбу. С гибелью Бальдра наступит Эпоха Гибели Богов, все боги погибнут, кроме Одного. Он станет главным на небесах, и все люди на Земле будут поклоняться только Ему — Единому Богу. Правда, на разных языках, его имя будет звучать по-разному, да и покланяться они будут ему по-разному. Вот только сама идея Единого Бога — будет главенствующей, и моральные нормы тоже…

ХЁД: И этим Богом станешь ты?!

ЛОККИ: Ты умен не по годам, Хёд. Я хотел бы стать этим Богом. Но я в этом не совсем уверен. Боюсь, что меня ожидают: тлен и забвение. Скорее всего, людям нужен другой Бог, малоумный и всепрощающий. Людям приятно, когда их Бог не видит и не ведает, что творят его дети.
Тогда можно грешить — без страха быть наказанным…
Тогда можно красть — без страха быть схваченным за руку…
Тогда можно будет убивать — без страха быть умерщвленным!
Только с таким слабохарактерным Богом можно будет творить многие злодеяния и беззакония, осознавая, что недальновидный Бог бездумно любит всех, даже негодяев, и всегда готов прощать своих неразумных чад.
Я — Бог-закон, а человечеству нужен Бог-любовь. Может быть, ты сможешь стать им.
Во-первых, ты незряч!
Во-вторых, мягкотел!
В-третьих, ты готов ради своих своекорыстных целей убить своего собрата.
Людям это понравится.
Бог, обладающий множеством пороков и недостатков — устроит большинство людей, не особливо пекущихся о выполнении божьих заповедей.
Если хочешь стать единственным Богом, то ты должен понять, что убивать нужно не мерзавцев и безбожников, а праведников и людей, почитающих тебя.
Бей хороших — дабы плохие и ничтожные люди лицезрели и осознавали, что Божья кара может настигнуть любого. Пусть глупые люди будут думать, что Бог забирает праведников к себе на небо, раньше, чем грешников.
Бей умных — дабы дураки совсем запутались в своих мыслях, и никогда боле не стремились к Истине. Ибо она должна быть доступна только Богу.
Бей любящих тебя — дабы проклинающие тебя, заблуждались, думая, что их мудрый Бог наказывает только любимых детей, потому как до остальных ему нет никакого дела.
Уничтожая цвет человечества — ты укрепишь веру в Себя Любимого и окончательно убедишь людей в том, что им, дабы заслужить любовь Бога, дабы стать бессмертным или святым — нужно умереть, желательно, молодым и, предпочтительнее, в муках…
Люди должны жить в вере и в страхе! Только эти два качества делают человека — человеком. Только они поддерживают в людях необходимость существования некого божественного существа, которое всевидящим оком взирает на них с небес и карает разуверившихся в его силе.
Поэтому я приказываю тебе: иди и убей юношу Бальдра!

ХЁД: Но Бальдр — неуязвим. Все вещи и существа дали клятву не причинять зла Бальдру. И потом он — бог, а боги бессмертны.

ЛОККИ: Это ложь, измышленная для глупых людей. Кроме того, Фригг призналась мне, что из всех вещей и существ Омела клятвы не давала, про нее просто забыли.  Возьми стрелу, вырезанную из ветки омелы, а я подведу тебя к Бальдру.  Кстати, тебе не нужно придумывать, как убить Бальдра. Сейчас боги забавляются тем, что стреляют из лука в неуязвимого сына Одина. Кстати, эту игру предложил им я…

Локи и Хёд приближаются к группе развлекающихся богов.

ЛОККИ: Ну-ка, дайте незрячему Хёду стрельнуть в Бальдра.

ОДИН ИЗ БОГОВ: Куда ему, он и в быка попасть не сможет, а не то, что в худого Бальдра.

ЛОККИ: Будьте снисходительны, боги.  Хёд ведь тоже хочет позабавиться.

Поет тетива, остроконечная стрела пронзает незащищенную грудь Бальдра и впивается в его слабое юношеское сердце… Бальдр отправляется в Хель. Эпоха Гибели богов начинается. Все окутывается густым туманом….
Экран заливает алая кровь. Все уходят, на сцене остается лежать убитый Бальдр.





ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

На сцене появляется рыжебородый человек по фамилии Сысько. Он одет в костюм троечку, в руках трость. Он подходит к лежащему на сцене Бальдру-Константину, помогает встать и ведет его к столику. По дороге с Константина спадает царственный плащ,  и он становится обыкновенным студентом. На экране вид рюмочной или захудалого кафе с пьяными рожами за соседними столиками.

СЫСЬКО: Что ж  вы так напились, молодой человек?

ОБРУЧНИКОВ: Да не пил я, просто оступился, упал и потерял сознание. Болен я, понимаете.

СЫСЬКО: Понимаю, я все понимаю. Вы сильно устали, вам следует немного отдохнуть и расслабиться. У меня за городом есть небольшой домик, нельзя назвать его дачей, но садом-огородом называть язык не поворачивается. Знаешь, я не любитель ковыряться в земле. Сажать картошку, выращивать в теплице помидоры, я как-то не люблю, это же добровольное рабство. На моей фазенде ничего не растет, кроме аккуратно постриженной травки. В центре я выкопал огромный водоем, как в американских видиках, с бетонным дном и вышкой для ныряния, рядом с бассейном небольшая банька. Банька сделана добротно, по-русски, не люблю я эти сауны, эти потогонялки. Толи дело пропарится в русской парилке с березовым веничком. А-а-аах… в бассейне охладишься — и годы с плеч долой. Знаешь, когда из бассейна опять в парилку влезешь, такой слоенный пирог получается, внутри жар, кожа холодная, а вокруг около восьмидесяти, я даже градусник в парилку повесил, для контроля.  Друзья, которые у меня бывают, говорят: «У тебя Юрий Михайлович»… (протягивает руку Константину)  Юрий Михайлович…

ОБРУЧНИКОВ: (пожимая руку) Очень приятно, Костя.

СЫСЬКО: Мне тоже приятно… (слащаво улыбается) Друзья говорят: «У тебя, Юрка, не банька — а предбанник в рай». Когда мы с тобой поближе познакомимся, ты по-настоящему поймешь, что такое доподлинная приятность. А езжу я на дачку на тачке. У меня старенькая «Волга», знаешь, такие были, «ГАЗ-21» — зверь, а не машина. Врубишь музЫку на всю катушку, несешься по автостраде и предвкушаешь блаженство, да в моей баньке не только членам правительства можно мыться, но и лицам королевских кровей. Эх, Костик, знаешь, а я бы с тобой прокатился бы с ветерком на мою дачку, ты бы познал, что такое настоящая мужская… компания, с горячей банькой да холодным пивком опосля парилки. Это же верх блаженства… Откинешься на спинку кресла и кумекаешь, ежели смерть когда-нибудь коснется меня своим холодным крылом, то хорошо бы в этот момент, когда ты полностью расслаблен, душа еле держится в распаренном теле —  дунь и сама отлетит.

Наклоняется к Константину.

Знаешь, какие у меня на даче угощения, эти говянные пельмени — не та, пища, которую должен вкушать такой человек, как ты.

ОБРУЧНИКОВ: (испуганно) А какой? (в сторону) Я, конечно, слышал о педерастах, но мне даже в голову даже не приходило, что одному из «гомиков» глянется моя костлявая задница…

СЫСЬКО: (взяв руку Кости в свои ладони)  Ну, знаешь, ты конечно не красавец, но есть в тебе какая-то искра божья, талант, он прямо так и выпирает, его не скроешь. Только настоящий мужчина, может по-настоящему оценить красоту другого мужчины. Что могут эти жалкие сучки, погрязшие в разврате?..

ОБРУЧНИКОВ: (освобождая руки) Это вы про кого?

СЫСЬКО: (пододвигаясь ближе) Про женщин, про это похотливое племя, которые толком ничего не понимают в мужской любви, им нужно только их тело и деньги. А мужчина любит другого мужчину, прежде всего за душу, а физическая близость…

Обручников кашляет, его лицо заливается румянцем.

 …физическая близость, это не самое главное в мужских отношениях, прежде всего духовное единение, а уж потом плоть… Ты, знаешь, после баньки тело человека сбрасывает с себя грязь грехов, кровь очищается, прямо видно, как она пульсирует в сонной артерии, так бы прокусил бы и пил, и пил бы…

ОБРУЧНИКОВ: (в сторону) Может быть, это вовсе не «голубой», может быть, он законспирировавшийся вампир, который под видом гомосексуалиста, заманивает жертвы на дачу, а там выпивает кровь… То-то он говорит про предбанник в рай, конечно же, он – вампир, у меня где-то в кармане есть зубок чеснока, надо сунуть ему под нос, я слышал, они этого боятся, как черт ладана.

Лезет в карман за чесноком, вынимает его и незаметно кладет на стол. Сысько, узрев сие действо, усмехается и, кивнув, как бы в знак благодарности, сует его в рот и разжевывает. 

…Знаете, мне пора…

СЫСЬКО: Погоди, я тебя так просто не отпущу (хватает за рукав).  Знаешь, Константин, есть люди, которые рождены защищать, а есть, которых надо защищать. У тебя на лбу написано, что тебе нужОн сильный покровитель. Если ты не найдешь такого человека, долго на этом свете не проживешь… Ты подумай на досуге, я готов стать для тебя таким человеком.

Сысько вынимает  из кармана голубоватую визитку и дает Константину. Взяв визитку, Константин пытается уйти, но Юрий Михайлович нежно трогает его за ладонь и, взяв ее в свои руки, начинает ласково поглаживать.

Зря ты не хочешь слушать меня, Константин, когда-нибудь ты узнаешь о своем истинном предназначение и ужаснешься, как ужасна твоя планида, как высока плата за твои прегрешения.

ОБРУЧНИКОВ: Да я еще не успел обстоятельно нагрешить.

СЫСЬКО: В этом воплощение да…

ОБРУЧНИКОВ: А что, разве было другое воплощение?

СЫСЬКО: Конечно, такие, как ты, живут на Земле вечно и вечно умирают в самый не подходящий момент.

ОБРУЧНИКОВ: Что-то я не пойму о чем это вы?

СЫСЬКО: А все о том, что тебе нужен сильный покровитель, который бы защитил тебя от насильственной… (запинается)  …от ударов судьбы…

ОБРУЧНИКОВ: Я обдумаю ваше предложение…

СЫСЬКО: Буду ждать вашего звонка.

Сысько уходит со сцены.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

На заднем экране вид тропического леса. Слышится грубый мужской голос: «Бра-аат, браа-ат, поди сюда!». Белокурый пастух Авель с посохом идет на зов. На качелях сидит черноволосый молодой человек Каин. Его крупные грубые черты лица изуродованы многочисленными, преждевременными морщинами, делающими безобразным его, и без этого, некрасивое, узколобое лицо, заросшее на щеках густой многодневной щетиной. Мордоворот сидит и жует огромное красное яблоко, откусывая маленькие кусочки кривыми, пожелтевшими зубами.

АВЕЛЬ: Чего звал?

КАИН: Яблочка не хочешь (резво соскочив с валуна, приближается к брату).  Я сегодня беседовал с Богом. И вот что он мне говорил…

АВЕЛЬ: (качая головой) Брат мой,  во-первых, вряд ли Он захочет с тобой беседовать, во-вторых, о чем можно с тобой говорить?

КАИН: Слушай, надоели мне твои под… ковырки. Если бы ты не был моим братом, в чем очень сомневаюсь, я бы давно тебя убил.

АВЕЛЬ: Ты сомневаешься, что я — твой брат. Ты полагаешь, что твоя и моя мать могла изменить нашему отцу? С кем?! В округе на ближайшие четыре, пять световых лет ни одной мужской душонки.

КАИН: Но есть животные, например, обезьяны. Ты, когда нет под рукой сговорчивой сестрицы, чай, и овечкой не брезгуешь.

АВЕЛЬ: Что за непристойное пустословие!

КАИН: Хватит из себя праведника корчить… Ненавижу, так бы тебя, противного, и убил.

АВЕЛЬ: Тебе еще представиться такая возможность…

КАИН: Что за недвусмысленные дурацкие намеки, брат?

АВЕЛЬ: А никто и не намекает, все и так знают, что ты для того и родился, чтобы убить меня.

КАИН: С этакой каиновой печатью на челе…

АВЕЛЬ: Да, ты очень близок к истине, тем более, сам только что говорил, что жаждешь пролить мою невинную кровушку.

КАИН: Это же я так, без злобы…

АВЕЛЬ: Я тоже… Так что же тебе поведал Бог, чего звал ты меня, зачем оторвал от будничной работы?

КАИН: Пасти овец? И это ты называешь работой? А попробуй-ка, братишка, землицу обрабатывать. Когда ее, земелюшку, от камней-валунов да корней-коряг очистишь, вспашешь да семена посеешь, а потом долгие дни будешь оберегать слабые, беззащитные ростки от палящего солнца, диких животных и твоих бестолковых баранов — вот тогда ты поймешь, что такое настоящий труд!

АВЕЛЬ: Любой труд почетен!

КАИН: Да, но Наш Бог благоволит только пастухам и нищим оборванцам, просящим подаяние на каждом перекрестке...

АВЕЛЬ: (ухмыляясь) Где ты видел нищих?

В это время из-за поворота появляются два жалких оборванца. Первый из них, высокий неоперившийся юнец с хорошо развитой мускулатурой и редкой рыжеватой бородкой на квадратном лице слеп. Он цепко держится правой рукой за хрупкое плечо маленького хромоногого босяка, длинными паучьими руками, державшегося за увесистый деревянный посох. Хромой попрошайка, то и дело зыркает исподлобья маленькими, озлобленными глазками и кашляет. Его сухой, продолжительный кашель больше похож на самодовольный и презрительный смех. Нищие расторопно следуют мимо братьев, оставив младшего из них в идиотическом недоумении, к немалой радости старшего.

АВЕЛЬ: Откуда они здесь, ведь на Земле только три мужчины: ты, я и наш великодушный отец, если не брать в расчет младенца Сифа?

КАИН: В будущем их будет предостаточно, чай, оттуда-то и случайно забрели эти два христарадника в наше дремучее прошлое. Ты лицезрел, брат, как торопко они покинули поляну, уразумев, что туточки им ловить нечего… Голоштанная богомерзкая мразь, тьфу… Все эти ничтожества, воистину говорю я тебе, братишка, произойдут от дурного семени этого ублюдка Сифа…

АВЕЛЬ: Сиф — не дурной, он еще маленький. Как ты можешь так непристойно говорить о нашем брате?!

КАИН: Маленький, а уже дурной. Хорошее потомство оставит он! Мужеподобные существа, кои родятся от него, будут большими и тупыми, как этот прошедший здесь пустоглазый бугай. А ты что не спешишь произвести потомство?

АВЕЛЬ: (отведя глаза в сторону) Не могу я, брат, сожительствовать с сестрой! У меня рука не поднимается…

КАИН: Причем чем здесь рука? Для сотворения потомства нужна сила не рук, а… впрочем, одному из твоих предков, бараньему пастырю, однажды руки заменят женщину. А другой голубоглазый царь, будет полюбовничать не только с женщинами, но и с мужчиной…

АВЕЛЬ: Какой ты похабник и бахвал, что-то измыслил про какого-то голубого царя… Ты, что ли, способен предвидеть грядущее?

КАИН: Во-первых, не голубого, а голубоглазого, хотя ты недалек от истины. Во-вторых, я способен не только предвидеть грядущее, но бывать там. Ты тоже можешь, но пока об этом, по своей молодости и глупости, не ведаешь… Тысячи, миллионы людей, рожденные позже нас, не способны разобраться даже в настоящем. И только мы, избранные люди, полубоги, нет! сверхчеловеки, кои намного выше и мудрее Богов, ибо, многократно рождаясь в разных обличиях, странах, и прошедшие через многотысячные рождения и смерти, постигли все несовершенство физического конца, и безукоризненность духовного начала. Я уже прошел через многие лишения и многократную гибель не только тела, но и некой части бессмертной во многих аспектах человеческой ДУШИ. Но, при каждом вочеловечении, напрочь забывал о прожитом. Пока мой сверхчеловеческий разум мой не смог закрепить, где-то на уровне подсознания, весь мой душевный и физиологический опыт предыдущих перевоплощений… Бог поставил маленький блокиратор, чтобы мы не помнили наши прежние воплощения…

АВЕЛЬ: Не понимаю, о чем ты говоришь, какой блокиратор? Ты будто лишился ума…

КАИН: Ты близок к истине, как и к своему концу…

Старший брат прекращает разговор. Пройдясь вдоль берега ручья, он кидает в ручей плоские камушки.

КАИН: (про себя) Зачем Бог избрал меня в качестве вечного Палача, Великого Экзекутора? Неужели только проведя умерщвление, можно доказать всему неправедному миру, что в спешке угробленный праведник, достоин большего уважения и поклонения, чем то, что горемыка имел при жалкой земной жизни?..

Авель, немного постояв и, подходит к брату и садится рядом.

АВЕЛЬ: Слушай, брат, терпеть ни могу твою привычку не заканчивать начатое… Что же тебе поведал Яхве?

КАИН: (громко смеясь и брызгая вонючей слюной прямо в лицо брату) Он говорил мне, что тебе пора в будущее…

АВЕЛЬ: Зачем? Мне и здесь неплохо…

КАИН: Там тебя ждет очередное заклание, только на этот раз в роли агнца будешь ты…

Выхватив остро отточенный кривой нож, черноволосый ударяет широким лезвием по горлу своего брата, вытерает кровь о кожаный сапог и неторопливо идет в горы.

КАИН: Такова воля Бога. Зло и добро существуют в противовес друг другу, мы никогда бы не узнали, что есть день, если бы не было ночи. Только пройдя через смерть, мы можем оценить все величие жизни. Только, протянув ноги, можно тешить себя надеждой на воскрешение!

Черноволосый мужчина скрывается в кустах.
Спустя некоторое время, из-за холма, возле которого еще недавно восседал на валуне братоубийца, выходят две молодые девушки. Мария —  красивая девушка с ангельским личиком в свободном белом платье говорит, склонившись к своей спутнице и указывая на бездыханное тело бедного юноши с перерезанным горлом

МАРИЯ:  ОН сделал свое дело…

Магдалена — девушка с вьющимися локонами шелковистых темно-каштановых волос, грациозной походкой идет к убитому. Магдалена  с деловым видом опытного патологоанатома осмотрев убиенного и потрогав пульс на запястье, хладнокровно говорит.

МАГДАЛЕНА: Профессиональная работа, Экзекутор знает свое ремесло на ять.

МАРИЯ: Надо сообщить, что дело сделано…

МАГДАЛЕНА: Они уже были здесь, и, думаю, скоро сами сюда наведаются!

МАРИЯ: Ну, а я что говорю, эти вороны сами скоро сюда прилетят…

МАГДАЛЕНА: Если у Сифа не будет детей, то весь будущий человеческий род начнется от братоубийцы…

МАРИЯ: Веселенькое начало истории человечества…

МАГДАЛЕНА: Но я слышала, что от Сифа родятся твердолобые мужики, а от Экзекутора пойдут мудрые женщины.

МАРИЯ:  Теперь понятно, почему у женщин иной раз чешутся руки, держащие столовый нож, когда они со своими пустоголовыми мужиками собачатся.

МАГДАЛЕНА: Слушай, надо бы схоронить убиенного…

МАРИЯ: (разводя руками) Ничего не выйдет… Пока его отец жив, земля будет его выталкивать, как вода выталкивает дерьмо, упавшее в нее…

МАГДАЛЕНА: Так что ему еще сотни лет тут валяться и смердеть, ведь его родитель загнется в девятьсот тридцать лет…

МАРИЯ: Девятьсот тридцать лет! Ну, ты и загнула.

МАГДАЛЕНА: Так в Писании сказано.

МАРИЯ: Так ведь, они счет ведут по лунным месяцам, что не месяц, то год. Так что твои девятьсот тридцать…  (прищурив левый глаз, морщит гладкий красивый лоб, производя в уме какие-то хитромудрые вычисления)  …девятьсот тридцать умножаем на двадцать девять с половиной лунных дней и делим на триста шестьдесят пять, итого это будет: семьдесят восемь привычных лет с дробью.

МАГДАЛЕНА: Слушай, достала уже со своими вычислениями, пошли отсюда. Пусть сами разбираются: когда им умирать? кого рожать? и сколько валяться в грязи и смердеть?..

МАРИЯ: А что нам с Йешу теперь делать — мы же опять не смогли воспрепятствовать…

МАГДАЛЕНА: Не волнуйся, это не последний случай…


ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

На экране появляется вид набережной какого-то курортного города. На сцену выходит высокая светловолосая девушка — Мария, она подходит к Обручникову и трогает его за плечо. Тот пугается. 

МАРИЯ: Ви ест мистер Обручников?

ОБРУЧНИКОВ: Да, в некотором роде…

МАРИЯ: Я — ест представител английской телекомпании «British Broadcasting Corporation», I want… я бы желаль… кхотела преобрест у… you, mister Обручник, all rights… права на прокат yours… вашего тэлефилма «Уснувшие в Армагеддоне» в Штатах.

ОБРУЧНИКОВ: Вы не шутите?

МАРИЯ: Of course, шутю! Костя, неужели ты не узнал меня, несравненную исполнительницу главной роли в твоем шедевральном фильме.

ОБРУЧНИКОВ: (узнает девушку) Маша?! Какими судьбами?
 
МАРИЯ: Да вот, слышала, что ты закончил монтаж фильма, и потому я просто сгораю от любопытства…

ОБРУЧНИКОВ: Хорошо, ты будешь первой, кто увидит мой фильм. И как ты додумалась, так разыграть меня?

МАРИЯ: А, по-твоему, красивые блондинки имеют ограниченные умственные способности?

ОБРУЧНИКОВ:  Нет, я так не думаю…

МАРИЯ: Знаешь, может быть когда-то я была красивой пустышкой, но прошли годы. А они у одних берут свое, другим свое отдают. То есть, чем больше человек живет на земле, тем чаще он умнеет…

ОБРУЧНИКОВ: А что, ты уже долго живешь?

МАРИЯ: А то ты не знаешь?

ОБРУЧНИКОВ:  Нет… А что я должен знать?

МАРИЯ:  Придет время…

ОБРУЧНИКОВ: Ты не первая об этом мне говоришь… Какое время придет, и что я должен буду узнать?

МАРИЯ: Я этого еще сама не понимаю. Знаешь, иногда мы в жизни совершаем такие ошибки, я бы сказала, роковые ошибки, за которые приходится расплачиваться до конца жизни, а иногда и жизни не хватает, приходится нарождаться вновь и вновь, пока вина не получит абсолютной сатисфакции…

ОБРУЧНИКОВ: Значит, я в предыдущей жизни совершил просчет, за который должен понести наказание в этой…

МАРИЯ: Ты удивительно догадлив, только я и мои друзья до сих пор не могут постичь какое, и как помочь тебе это наказание избежать.

ОБРУЧНИКОВ: Зачем вам это надо?

МАРИЯ:  Это наш крест и нам его нести, пока наша вина не сойдет на нет… А сегодня я уполномочена открыть тебе всю правду. Но только есть одно но… Все, что я тебе сейчас скажу, ты забудешь, сразу же, как только я закончу говорить…

ОБРУЧНИКОВ: Зачем тогда это говорить? И потом, это невозможно?

МАРИЯ: Для меня нет ничего невозможного…

ОБРУЧНИКОВ: Кто же ты такая?

МАРИЯ: Это неважно. Но я — не человек… Ты можешь смеяться, можешь мне не доверять. Но у меня нет никаких своекорыстных планов обманывать тебя. Для пущей убедительности, я бы могла открыться тебе, назваться, но ты все равно ничего не поймешь, а если и поймешь, все равно скоро забудешь абсолютно все…

ОБРУЧНИКОВ: Ты не ответила, зачем тогда затевать весь этот сыр-бор, зачем о чем-то со мной говорить, если я сразу же забуду все слова, кои ты мне доверишь?

МАРИЯ:  Мне нужно согласовать с тобой одно важное решение.

ОБРУЧНИКОВ: То есть соблюсти все формальности…

МАРИЯ: (дотрагивается рукой до плеча Кости) Ты правильно все понял... (серьезно) Так вот, Константин, тебе предстоит тяжкий и обстоятельный выбор: или ты будешь жить, как прежде, писать в стол, снимать на полку, без всякой надежды на то, что это когда-то найдет своего зрителя или читателя; или ты умрешь в рассвете сил через полтора года. Но твоя смерть станет для всех полной неожиданностью, и все то, что ты создал и еще успеешь создать за оставшееся время, станет достоянием всего человечества. Твое имя будет у всех на устах. Согласен ли ты умереть в двадцать четыре с небольшим года, дабы обрести бессмертие?

ОБРУЧНИКОВ: А по-другому нельзя, чтобы можно было стать великим в ближайшее время, а умереть лет через …дцать?

МАРИЯ: Нет, сам понимаешь за все надо платить.

ОБРУЧНИКОВ: Не слишком высока ли плата?

МАРИЯ: Мы не на базаре, чтобы торговаться такими вещами. В конце концов, я не настаиваю, ты можешь продолжать жить как прежде, но ни одно твое произведение никогда не увидит свет, как бы отчаянно ты этого не вожделел…

ОБРУЧНИКОВ: То есть, как я соображаю, ты мне предлагаешь в обмен на жизнь — всемирную известность и славу. Но, сыграв в ящик, ведь я никогда уже не узнаю — сдержала ли ты свое обещание или нет?!

МАРИЯ: Никогда.

ОБРУЧНИКОВ: А ответь мне, бес, что ждет мою бессмертную душу после смерти: Геенна Огненная или Райский сад?

МАРИЯ: Этого я тебе не могу сказать, как не в праве открыться, кто я есть на самом деле. Но я не бес…

ОБРУЧНИКОВ: Кто тогда? Ангел?!

МАРИЯ: Бес, ангел, все эти понятия выдуманы людьми, и они не совсем соответствуют истине.

ОБРУЧНИКОВ: Хорошо, дева Мария, я согласен. Только одна маленькая просьба, а нельзя ли мне оставить в памяти всего одно малюсенькое воспоминание о нашей беседе.

МАРИЯ: Какое, собственно?

ОБРУЧНИКОВ: Что я умру летом позаследующего…

МАРИЯ: Зачем тебе это? Ведь прелесть жизни человека заключается в том, что он не знает, когда конкретно умрет, завтра или через 120 лет… Живет такой человечишка, радуется горькой жизни или печалится частым неудачам, строит громадные планы на туманное будущее или подводит промежуточные итоги, а его (хрясь!) тюкает инфаркт или разбивает паралич — и все… Нет человека — нет никаких, тебе, проблем; нет никаких, тебе, радостей…

ОБРУЧНИКОВ: Ты очень убедительна.  Я всецело с тобой согласен! Но мне обязательно надо знать, что я обречен. Ведь только располагая этой горестной информацией, я успею свершить как можно больше дел, за оставшиеся мне в этой жизни считанные часы…

МАРИЯ: Хорошо, что-нибудь придумаем. Например, во сне тебе присниться, что скоро ты умрешь, а потом какая-нибудь цыганка подтвердит твои опасения…

ОБРУЧНИКОВ: Ладно, пусть, хотя бы так. Только скажи мне, все равно это я скоро забуду, кто убьет меня?

МАРИЯ: Хотя мне нельзя об этом тебе говорить, но тебя убьет, как много раз до этого он профессионально делал это, твой друг, твой брат, твой отец, твой сын или просто сердобольный римский воин, у него много ипостасей…

ОБРУЧНИКОВ: Не говори загадками, кто это?

МАРИЯ: В этом воплощении его зовут: Алексей Катин.

ОБРУЧНИКОВ: Лёха?

Обручников теряет сознание и падает головой на стол. Мария проводит рукой по его волосам

МАРИЯ: А теперь… ты все забудешь…

Мария уходит со сцены, в это время с другой стороны к скамейке спешит Алексей Катин.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Константин отрывает глаза и почему-то потирает затылок, будто он болит после удара чем-то тяжелым. Видит рядом с собой друга.

КАТИН: Что-то ты неважно выглядишь, что ли  вчера перебрал чуток? Рассказывай, приятель, как у тебя дела? Али теперь, когда вы сняли известный фильм,  вы считаете ниже своего достоинства разговаривать с простым смертным? Ну, пророк Илия, что новенького поведаешь ты нам грешникам, скоро ли грядет Страшный Суд?

ОБРУЧНИКОВ: Брось нести ахинею, тут все намного серьезней, чем ты подозреваешь.

КАТИН: Хорошо, рассказывай все, а мы уж как-нибудь разберемся...

ОБРУЧНИКОВ: Понимаешь, в жизни любого человека бывают случаи, когда обстоятельства становятся выше нас. Человек не способен, при всех своих талантах и возможностях, обратить некоторые, подчас роковые изменения в своей судьбе, в частности это касаемо жизни и смерти, впрочем, и любви тоже.
Слушай, мне кажется, что я способен кого-либо убить, ради себя, тебя…

КАТИН: Это ты брось. Ты ведь человек, а не скотина, которая безропотно идет на убой… 

ОБРУЧНИКОВ: Не лезь ко мне в душу и без тебя гадко...

КАТИН: Хорошо...

ОБРУЧНИКОВ: Что-то хреново мне дружище, будто скоро я должен буду умереть, слушай, закурить не дашь?

КАТИН: Дам…

Катин протягивает открытую пачку, Обручников, вместо того, чтобы взять одну сигарету, выхватывает всю пачку

ОБРУЧНИКОВ: Мне тут весь день сидеть…

КАТИН: А вообще, объясни мне, чего ты тут делаешь?

ОБРУЧНИКОВ: Ты, брат, не поверишь, как в том анекдоте, трамвая жду... точнее сказать, поезда…

КАТИН: Поезда... в лесу? Да здесь даже рельсов нет.

ОБРУЧНИКОВ: Рельсов нет, а остановка в наличии.

КАТИН: А как, собственно, ты здесь оказался? Ты же в городе оставался на практике...

ОБРУЧНИКОВ: Так точно. Сижу я на скамеечке, курю сигаретку, а тут ко мне подсаживается рыжеволосая девушка и молвит вкрадчиво: «А давненько ли ты видит своего товарища Катина?»
«Не так чтоб давно... но порядочно... сегодня какое?.. 31 июля, так, значит уже 33 дня и 32 ночи.» — ответствую я, а она мне так с подковыркой: «Я могу посодействовать...»
Я говорю ей: «Скоро он и сам в город вернется, чего мне забегать вперед поезда, да и больно-то мне надо его видеть...»

КАТИН: Вона ты как...

ОБРУЧНИКОВ: Да, что ты, обиделся что ли? Шучу я...

КАТИН: А что она?..

ОБРУЧНИКОВ: А она говорит: «Приходи в полночь в парк на остановку «Гастроном» и жди поезда...»
Сказала, а сама будто растворилась.
Я глаза протер, думаю: «Какая фигня приснилась, должно полагать, переработал сегодня...»
Идет я, шутки ради в парк, сел, да и закемарил, как ямщик на облучке, а очнулся, по сторонам оглядывается, батюшки светы, а остановка-то вместе со мной в дремучем лесу оказалась.
Вот так я и сижу, как идиот, да поезда поджидаю, будто бы и взаправду он придет. Идти куда-нибудь ночью совсем не хочется, сижу, дремлю, мыслю: «К утру, блин, либо рельсы проложат, либо проснусь, либо ты придешь... Оказалось, к сожалению, третье...

КАТИН: Ты что ли мне не рад?

ОБРУЧНИКОВ: Рад, известное дело, но лучше бы я проснулся... Слушай, Лёха, какой ты странный человек? За два последних года с тобой столько приключилось, на десять жизней хватит, а тут еще и со мной чудеса твориться начали. Пора с тобой кончать...

КАТИН: Не ты первый желаешь моей погибели...

ОБРУЧНИКОВ: Да нет, я не желаю тебе смерти, я просто хочу, чтобы все твои приключения благополучно закончились, а ты стал таким же, как был до всего этого... нормальным...

КАТИН: А сейчас я ненормальный что ли?

ОБРУЧНИКОВ: А что ли ты этого не замечаешь? У меня такое ощущение, что пришел сюдя, чтобы меня убить…

КАТИН: Может быть…

Молодые люди замолкают.

ОБРУЧНИКОВ: (нарушая тишину) Может быть еще покурим.

КАТИН: А не много будет?

ОБРУЧНИКОВ: А ты предлагаешь какое-то другое занятие… Может быть, через час другой придет смертный час. Так что не жилься, а дай, жмот, хоть накуриться перед смертью, раз не получается надышаться...

КАТИН: Да я не для того послан, чтобы тебя живота лишать...

ОБРУЧНИКОВ: А кто тебя  знает.

КАТИН: Мне тоже почему-то кажется, что кому-то из нас сегодня не поздоровиться…

ОБРУЧНИКОВ: Что болтаешь-то?

КАТИН: Да нет, мил друг, это не болтовня, к сожалению…

ОБРУЧНИКОВ: Блин, не поверишь же... Эта рыжая говорила мне, когда подъедет поезд, чтобы я садился в шестой вагон... А там...

Костя смеется.

КАТИН: Что там? Слушай, тут такие дела творятся, а ему смешно...
 
ОБРУЧНИКОВ: Да не так, чтобы очень смешно, это у меня, наверное, на нервной почве, нервишки никуда...

КАТИН: А думаешь у меня как стальные канаты, короче или ты мне договариваешь, безо всяких ухмылок и смешков или я тебя... за себя не ручаюсь. А потом, про какой ты мне поезд гонишь, ежели остановка трамвайная?
 
ОБРУЧНИКОВ: Слушай, а ты прав… Только с каких пор ты стал все схватывать на лету? А и потом не все равно трамвай ли, поезд ли — факт что ни тот, ни другой здесь появиться не может, в силу отсутствия рельсов…

КАТИН:  Ну, рельсы это для них не проблема…
 
ОБРУЧНИКОВ: Для кого?

Не успевает Алексей ответить на заданный вопрос, как треск и сверху на сцену падает девушка на парашюте.







ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Константин и Алексей подбегают к девушке и пытаются освободить ее от парашюта.

ОБРУЧНИКОВ: (цитируя классика) «Откуда ты, прекрасное дитя?» 

АЛЛА: (говорит нараспев высоким, звонким голоском, указав пальцем тонким и длинным пальцем куда-то наверх)  Оттуда… 

ОБРУЧНИКОВ: Я так и думал, я давно подозревал, что однажды за мной прилетят пришельцы из иных миров, чтобы вступить в контакт с земной цивилизацией, избрав меня как наимудрейшего для этой почетной цели…

АЛЛА: (передразнивая Костю) Сколько пустых и глупых слов, наимудрейший. Просто меня ветром занесло в этот глухой лес. Скажи спасибо, что голову тебе не пробила…

ОБРУЧНИКОВ: Спасибо, надеюсь, ты не поранилась…  (протягивая девушке руку) Костя, а этого паршивца (кивает на Катина) зовут Алексей, он как бы мой друг.

АЛЛА: Алка…

КАТИН: (бубня под нос) Алка – Алкестида…

ОБРУЧНИКОВ: Чего обзываешь, такую красивую девушку.

КАТИН: (бубня под нос) Дурак ты Обручников, легенды и мифы читать надо.

ОБРУЧНИКОВ: А ты объясни, зачем сразу дураком называть.

КАТИН: Жил когда-то в греческой Фессалии царь города Фер по имени Адмет. Ничего особенного он из себя не представлял, если бы не одно но. Богини судьбы, дочери ночи Мойры, повинующиеся одному только Зевсу, обрекли этого царька на раннюю смерть.

Мимическая группа изображает рассказываемое Катиным. На заднем экране виды Греции.

Вот как это все было. Когда сын Зевса и Лето олимпийский бог Аполлон за убийство циклопов был наказан отцом и осужден пробыть целый год в услужении у простого смертного, то выбор пал на Адмета. Именно у него Аполлон пас овец, а Адмет, не ведая, что это олимпийский бог, относился к своему батраку подобающим образом, даже, если можно так выразиться, с почтением. За это Аполлон помог ему жениться на Алкесте или Алкестиде, ну, в общем, Алке…

ОБРУЧНИКОВ: И конечно на роль Апполона ты выбрал себя.

КАТИН: Но не с твоей же внешностью быть Аполлоном.

АЛЛА: Не ссорьтесь, я не за кого из вас замуж не собираюсь, ни за Адмета, не за Аполлона.

КАТИН: Да никто и не собирается на тебе жениться. Я просто вам легенду рассказываю. Так вот. Но Отец Алкестиды тоже, как потом выяснилось царь, иначе и могло быть, согласился отдать дочь Адмету, если тот приедет на свадьбу в колеснице, запряженной львом и вепрем… Сейчас отец требует, чтобы жених прикатил на мерседетом шестисосе или накрайняк на лимузине, но тогда в Древней Греции были другие нравы. Ну, так вот, Аполлон помог Адмету выполнить эту дурацкую прихоть царя Пелия, и бракосочетание состоялось. Но беда, обрадованный Адмет запамятовал принести жертву богине Артемиде, а та, мало того, что была обидчивой женщиной, она была еще и злопамятной богиней, именно она и подговорила богинь судьбы Мойр укоротить нить жизнь забывчивого царя на несколько сантиметров-лет…

АЛЛА: Вот так и надо поступать с вами мужиками, чтобы не забывали о нас…

ОБРУЧНИКОВ: Тогда бы и мужиков на земле не осталось…

АЛЛА: А много ли вас надо, одного петуха на десяток курочек за глаза хватает…

КАТИН: Что — верно, то — верно…  А не обидно было бы делить мужика с другими…

ОБРУЧНИКОВ: Ты не отвлекайся, взялся за гуж, так рассказывай… муж…

КАТИН: Так вот, все тот же Аполлон как-то столковался с Мойрами, что те отсрочат царскую смерть, если найдется человек согласившийся сойти в Аид вместо Адмета. Прознав об этом, Адмет, не мешкая ни минуты, пускается на напрасные поиски такого человека. Но никто, ни любящие престарелые родители, ни нищие оборванцы, никто не хочет поменяться с ним судьбой. И тогда накануне гибели супруга царя Алкестида соглашается заменить его в царстве мертвых, посчитав, что ее муж и царь, оставшись в живых, сможет лучше обеспечить достойное будущее ее детям…

АЛЛА: А откуда у нее дети, если она — это я, а замуж я пока не собираюсь…

КАТИН:  Речь не о тебе, а о настоящей Алкестиде… А дети, естественно от этого… (кивает на Обручникова) От Адмета. Ведь о будущей смерти он узнал не сразу после свадьбы, чай, за это время супруги успели настругать пару-тройку детишек.

ОБРУЧНИКОВ: И чем все это дело закончилось?

КАТИН: По ранней версии, Геракл, навестивший дом Адмета, отбил Алкестиду у ангела смерти, а по более поздней версии мифа, богиня царства мертвых Персефона, супруга Аида, умиленная силой супружеской любви Алкестиды, вернула ее мужу, при этом сделала ее более прекрасной и привлекательной, чем та была до смерти…

ОБРУЧНИКОВ: А ты бы, Алка, смогла бы сойти в Аид вместо, скажем, меня?

АЛЛА: А тебе что ли предречена ранняя смерть…

ОБРУЧНИКОВ: (вздыхая) Кто знает… Но я просто так спрашиваю, мне интересно знать твое мнение…

АЛЛА: Во-первых, Костя, я еще не твоя жена, во-вторых, у нас нет детей. И, в-третьих, ты только не обижайся, но наверно я бы не смогла, даже если бы  любила тебя. Любовь — любовью, а хочется и самой пожить, тем более еще неизвестно, что ждет за порогом смерти, да и сейчас нет Гераклов, способных победить смерть…

КАТИН: Ты не согласилась бы даже ради собственных детей?

АЛЛА: А что дети? Сейчас, ребятки, наступили иные времена, и матери в наш век легче поднять детей и поставить их на ноги, чем это было в Древней Греции…

ОБРУЧНИКОВ: Возможно, ты права, но какая красивая легенда о самопожертвовании во имя любви…

АЛЛА: А, по-моему, глупая…  Какая-то она скучная и несовременная…

КАТИН: Но почему?

Девушка собирает парашют и собирается уходить.

ОБРУЧНИКОВ: А ты что ли уже уходишь?

АЛЛА: А что, ты мне предлагаешь остаться жить в этом лесу?

КАТИН: Сейчас приедет поезд, и мы поедем в город на паровозе…

Слышится какой-то гул, и скрежет. На заднем экране возникает картина прибывающего  поезда.

АЛЛА: Нет, вы ребята, точно сумасшедшие, откуда в этой глуши поезд, тут даже и рельсов нет.

ОБРУЧНИКОВ: Будут…

АЛЛА: Ну что, поехали…

Троица делает вид, что садится в поезд. Поезд уезжает.


ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

На экране появляется вид зимнего леса. На сцену выходит молодой человек. Это Дантес, радом с ним высокий рыжебородый секундант. Январский принизывающий насквозь ветер, пытается наглым образом залезть под длинную шубу, в кою Жорж все время кутается. Соперник по непонятным причинам задерживается и, чтобы чем-то занять себя, молодой человек пускается в пространные философские размышления. Можно на французском с синхронным переводом.

ДАНТЕС: Россия очень жестокая страна, она совершенно не приспособлена для жизни, особенно для жизни в ней иностранцев, выходцев из благопристойных государств. Здешние нравы, устои общества дикие, как в экзотической Азии. Географическое положение этого дикарского края таково, что он лежит на стыке двух культурных пластов Азии и Европы. Но если азиатское варварство и дикарство здесь присутствует в преогромных количествах, то до цивилизованной европейской цивилизации им, в смысле россиянам так же далеко, как до Китая пешком, несмотря на семимильные шаги, предпринимаемые правителями государства, начиная с россиянина Петра Великого и кончая немкой Екатериной Второй. В Англии уже пустили железную дорогу, а здесь до сих пор не отменено рабское, крепостное право!

(обращаясь к секунданту)

Однако к вечеру становится еще холоднее. Православное Крещение, славящееся своими трескучими морозами, уже давно прошло, а теплее не стало...

СЕКУДАНТ: А вы попрыгайте, авось помогнет…

Жорж, безуспешно пытаясь согреться, прыгает округ хилой березки. Но прыганье, притопывание и прихлопывание нисколько не помогает. Тут из кустов выходит хромоногий мужичёк в коротком тулупе, у которого за пояс заткнут топор.

МУЖИЧЁК:  Чего это ты барин здесь ошиваешься, чай, замыслил барский лес порубить? (взявшись за топорище) Я тя живо отважу по вечерам в лесу шастать…

СЕКУДАНТ: Тише ты, чего разгорячился, однако…

Завидев высокого, крепко сложенного мужчину, в руках коего были два заряженный дуэльных пистолета фирмы «Лепажа», мужичек спешно ретируется и скрывается в густых кустах. Жорж, пожав плечами, продолжает свои пространные размышления

ДАНТЕС: В какое дурацкое положение я попал. Меня, может быть, сегодня, впервые за все мои перевоплощения, убьют, а я прыгаю, как молодой козлик, тщась разогреть скованные холодом одеревеневшие члены...
Хотя, наверное, мне не суждено нынче погибнуть…
Кто я такой?
Жалкий, неимущий двадцатипятилетний французишка, волей судеб оказавшийся в Санкт-Петербурге — цивилизованной европейской столице варварского азиатского государства; великолепной и восхитительной по красоте дворцов и храмов и вопиющей и неприглядной по нравам и порядкам, здесь царящим.
В этом противоречивом городе, совершенно лишенным внимания и покровительства Небесного Вседержителя, равнодушно взирающего с небес на все безобразия и бесчинства, творимые здешними людьми. Не для того я приехал сюда за несколько тысяч лье, чтобы меня хладнокровно подстрелили, будто глупого вальдшнепа впорхнувшего из надежного укрытия прямо под роковой ружейный выстрел.
Я, на свою беду, родился в просвещенной благовоспитанной Франции; и когда из глубин подсознания до меня поднялось, дошло осознание моего истинного, весьма устрашающего «Я», а было это лет семнадцать, восемнадцать назад — признаюсь себе, я несказанно обрадовался и в той же мере опечалился.
В те достославные времена непревзойденный Наполеон I (Бонапарт) уже который год томился в итальянской ссылке на острове святой Елены. И я уже грешным делом начал подумывать, что сызнова был вызван из небытия для того, чтобы спровадить на тот свет Великого императора, ежели тот осмелится на очередную авантюрную, как в 1815 году, попытку реванша.
Я, питал надежду, что мне выпало право без колебаний убить опального императора, чтобы озабоченному человечеству не пришлось в очередной раз организовывать очередную битву при Ватерлоо; чтобы снова не пролилась кровь тысячи солдат.
Но я, к сожалению, сильно ошибся.
Вскорости, Великий Император скоропостижно скончался, оставив сей грешный мир и меня в ярком недоумении и душевном расстройстве.
Я так и жил без всяких явственных перспектив, пока каверзная судьба не забросает меня в эту варварскую во всех отношениях страну.
Вскоре, я познакомился здесь со многими талантливыми людьми и был поражен глубокой духовностью этих людей, безнадежно лишенных элементарных бытовых условий собственного существования.
А вот сегодня я должен убить одного из них. Дурацкая, все-таки, у меня должность, иной раз, я должен убивать симпатичных мне людей и даже близких родственников и друзей...

Удручающие раздумья молодого дуэлянта безыскусно прерваны. С подъехавших саней спрыгивает смуглый кучерявый человечек с большими нелепыми бакенбардами.

ПУШКИН: Eh bien, le monsieur, vous avez l'intention de battre avec moi?

СЕКУДАНТ: (переводит на русский) Драться, говорит, барин, будете…

ДАНТЕС:  (на ломаном русском) С вас, месье, драться один удовольствие, а надраться совсемь другой…

ПУШКИН:  Не до шуток, милостивый государь, к барьеру!

Занавес.



ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

В честь возращения из победоносного похода властитель Усир устраивает знатный пир. В числе приглашенных гостей числился и младший брат Сутех, но он, почему-то не торопится осчастливить всех своим появлением. За огромным столом сидит около тдесятка гостей, вино льется рекой, звучат добрые и лестные здравицы в честь победителя.

1 ГОСТЬ: Наш разлюбезный господин, царствуя над нами, ты стал наилучшим правителем, за все времена.

2 ГОСТЬ: Твоей благородной волей и умом наше государство Кемт стало еще богаче и просвещенней.

1 ГОСТЬ: Ты отучил скудоумный народ от дикого, варварского образа жизни и такого страшного наследия темных времен — людоедства.

2 ГОСТЬ: Желанный наш правитель, ты обучил нас обрабатывать землю, выращивать хлеб и виноград. Благодаря тебе, мы научились курить вино, выплавлять медь и ценить золото…

1 ГОСТЬ: Под твоим мудрым руководством, наше государство стало мощным и непобедимым, наши враги не подходят к нашим границам…

И вот, в самый разгар пира, неожиданно огромные золоченые двери в мраморный зал торжеств широко распахиваются, и в помещение вбегают воины в парадных, позолоченных доспехах и с инкрустированным драгоценными камнями оружием. Вбежавшие воины встают вдоль стен, возложив руки на серебряные ножны. Спустя тягостное мгновение, в зал торжеств бесцеремонно входит Сутех, в обнимку с какой-то рыжеволосой невольницей. Следом за господином входят четверо  высокорослых черных рабов, которые тяжело несут роскошно украшенный саркофаг.

УСИР: Уж, не собрался ли ты умирать, брат Сутех?

СУТЕХ: Нет, что ты, брат, я решил сыграть с тобой в одну интересную игру, «Черный ящик» называется. Где-нибудь через десять тысяч лет, в одной придурочной, северной стране, эта игра будет сверхпопулярной…

УСИР: Это очень интересно, тем более что наше веселье стало несколько скучноватым, слова слишком слащавыми, а здравницы слишком высокопарными и надутыми. Так что твоя потеха, брат Сутех, как раз ко времени. Рассказывай, в чем заключается твоя игра?..

СУТЕХ: Я в честь твоей триумфальной победы приказал изготовить сей драгоценный саркофаг, который я решил подарить тому, кому он придется в пору.

Ропот одобрения проходит по рядам сидящих за столом гостей. По очереди, но больше по родовитости, гости подходят к саркофагу и ложатся в него. Но он им не подходит. Вскоре Усиру это представление надоедает и он, хлопнув в ладоши, останавливает игру.

УСИР: Довольно, нам становится скучно… Нет ли у тебя Сутех в запаснике игры повеселее?..

СУТЕХ: А что ты, венценосный брат, сам не хочешь попробовать залезть в мой саркофаг?

УСИР: (отхлебнув из золотого кубка несколько глотков сладкого вина) Зачем? Стоит мне захотеть, мои подчиненные изготовят мне сотни таких саркофагов и побогаче украшенных, чем у тебя…

СУТЕХ: (обижено) Зачем обижаешь, изобильный брат, никто не сомневается в твоем неисчислимом богатстве и беспредельной власти, но, забавы ради, попробуй и ты. Зря, что ли, я старался развеселить тебя и твоих достопочтенных гостей?

Сутех переглянулся со своей рыжеволосой рабыней. Та грациозно идет к Усиру и одаривает брата своего господина продолжительным поцелуем.

УСИР: У твоей невольницы губы слаще моего вина.

СУТЕХ: Дарю ее тебе вместе с саркофагом, если, само собой разумеется, он придется тебе в пору.

УСИР: Что с тобой делать, велеречивый брат? Я на все согласен…

Едва старший брат ложится в саркофаг, предумышленно изготовленный по его меркам, заговорщики захлопывают крышку. И уносят саркофаг. Экран показывает, как Усир лежит внутри саркофага.

УСИР: О, мой достославные предки: солнцеликий прадед Ра-Атум; эфирный праотец Шу; наидобрейший родитель мой Геб, почему вы оставили меня в такую трудную минуту? Почему допускаете, чтобы это ничтожество по имени Сутех, замуровало меня в этом саркофаге и собирается теперь утопить в Великой Реке Бахр?
Да я и сам, наимудрейший правитель, наихрабрейший воин, позволил так хитро обвести себя вокруг пальца какому-то трусливому недоумку. Сейчас мои гости и слуги опомнятся и вызволят меня из этого нелепого, ненавистного плена.
Что такое, что за запах? Они запаивают свинцом саркофаг, а это значит, что мне отсюда самостоятельно не выкарабкаться никогда и ни за что.
Они куда-то меня понесли. Да мои скверные предчувствия оправдываются, они собираются меня бросить в Бахр. Если я не утону, то задохнусь из-за недостатка воздуха.
Сколько своих воинов я посылал на верную гибель, прикрываясь святой Верой и славным Отечеством, сколько недругов и безвинно оклеветанных верноподданных отправил я в Царство Мертвых, а теперь настала пора самому отправляться в это мрачное царство.
Нет, я, конечно, понимаю, как бы я не был богоподобным, но я смертный, то есть конечный. Все наше существование – есть подготовка, приготовление к смерти. Страшна не сама смерть, а то, что она приходит, как всегда, не вовремя. Хорошая мысль, думается, какой-нибудь рассудительный человек в будущем, додумается до нее и скажет вслух, а лучше запишет на папирусе, жалко, если такая светлая мысль затеряется в мраке веков.
Господи, о чем я думаю, скоро меня не будет, может даже совсем. Все эти разговоры о загробной жизни — сладенькие сказочки, дабы как-то отвлечь человека от мысли, что, преступив роковую черту, человек исчезнет навсегда. Неужели смерть это полное уничтожение человека? А для чего тогда человек, разумная тварь, живет, накапливает знания и опыт, чтобы потом все так бездарно разбазарить, однажды кончившись, как прочитанный свиток…
Обидно умирать относительно молодым, в самом рассвете сил и разума. У меня нет даже детей. Если уж действительно бессмертие не существует, то малая частица моего «Я» должна передаваться моим детям. А если у человека нет детей? Это значит, что он лишен бессмертия… Какая безжалостная планида…
Неужели моя благоверная Исит так и останется в этом жестокосердном мире без меня и моего сына, который мог бы стать ей надеждой и опорой…
Все кончено… вода заполняет саркофаг… тяжело дышать… воздуха осталось на несколько вздохов…
Господи, прими мою грешную душу, если есть в этом подлунном мире и Ты, и моя Душа… Но ничего… скоро я это сам узна…


ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

На экране берег большой реки, типа. Нила. Правитель Усир приходит в себя на берегу реки. Его тяжелая голова лежит на хрупких коленях жены Исит. Мутным взором Усир смотрит на свою жену. Она не похожа на других женщин его государства, так как привезена в качестве рабыни из далекой Греции. Исит кивает на двух крестьян, стоявших за ее спиной.

ИСИТ: Они помогли выловить твой саркофаг, прежде чем ты успел нахлебаться воды.

Правитель с трудом приподнимает голову, чтобы рассмотреть своих спасителей.  Первый крестьянин высокого роста, с хорошо развитой мускулатурой и редкой рыжеватой бородкой на квадратном лице. Он открыто улыбается своему господину, его темно-карие глаза струят тепло и радушие.
Второй маленький лысенький крестьянин с длинными паучьими руками, висящими как плети, то и дело зыркает исподлобья маленькими, озлобленными глазками и кашляет. 
Исит дает крестьянам какую-то мелочь и жестом приказывает оставить их с правителем наедине. Непреложно признательные и благодарные крестьяне, все же неохотно покидают их. Уходя, они что-то обсуждают меж собой, отчаянно жестикулируя руками и громко крича какие-то ругательства… Видно, чего-то не поделили, либо были недовольны скудной платой за свой каторжный труд.
Оставшись один на один со своей женой, Усир, как дикий, необузданный зверь в период гона, набрасывается на женщину, дрожащими руками срывая легкие одежды.

ИСИТ: Милый, что с тобой? Ты сейчас слаб, погоди, еще будет время…

УСИР: Я хочу стать бессмертным…

Они бегут на качели и качаются, издавая сексуальные звуки.

ИСИТ: Хочешь, но я-то причем, сумасшедший. По-моему от пребывания в саркофаге ты немного тронулся умом.

УСИР: Молчи, ты должна родить мне сына…

ИСИТ:  Рожу, но к чему такая спешка…

УСИР:  А-а… (испустив крик сладострастья Усир, выбившись из сил, валится на траву рядом с женой) Теперь можно и умереть…

Неожиданно появляется Сутех с несколькими воинами.

СУТЕХ: Я помогу тебе в этом!

 Пока Усир занимался страстной любовью с Исит. Сутех с десятком воинов незаметно подкрался к их импровизированному ложу любви.

УСИР: (вскакивая) Ты не посмеешь сделать это дважды…

СУТЕХ: Я готов это проделать хоть сто раз, хоть тысячу, лишь бы быть уверенным наверняка, что ты навеки вечные покинул наш подлунный мир и безвозвратно сошел во мрачное Царство Мертвых.

Выхватив меч, Сутех с ловкостью искушенного, умудренного опытом мясника, легко разрубает брата на несколько частей, по количеству нагрянувших вместе с ним слуг.

Возьмите каждый по одной части и развезите их по всей стране, чтобы этот смердящий пес боле никогда не возродился…

Когда все ухолят со сцены, из густых кустов появляются два крестьянина.

1 КРЕСТЬЯНИН: Ну шо, супостат мой, будэм кИдать жгебий, як пгошлый гхаз…

2 КРЕСТЬЯНИН:  Нет, на этот раз будем играть в кости, ты уже видишь, что я опять проиграл...

1 КРЕСТЬЯНИН: Шо с тобой делать, ежели ты эдакой нерасторопный…

Уходят со сцены.


ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Вагон поезда. В  полутемном вагоне необитаемо пусто. Два ряда исцарапанных деревянных скамеек. Неспешно, как в замедленном кино, двери вагона открываются и в вагон входят довольно-таки странные экстравагантные личности.
Первым входит, вернее даже, втягивается, как мусор в шланг пылесоса, какой-то маленький плюгавенький старикашка. Он принюхивается и, почувствовав запах табака, недовольно ведет носом и три раза убедительно чихает.
Следом за ним входит молодой человек в форме солдата-пограничника. Строевым шагом он следует в полумрак зала. С ногами, обутыми в начищенные до блеска дембельские сапоги в гармошку с высокими неуставными каблуками, он ложится на жесткой скамье и, вскорости, безмятежно засыпает, посапывая и сладостно постанывая во сне;
Потом вваливается толстозадая, грудастая баба и прямиком направляется к плюгавому мужичку. Судя по тем площадным и беспощадным оборотам речи, коими она «ласкает» горемычного, сия дама определенно состоит с ним в законном родстве. Окончив длинную и пустословную речь, бабища бухается рядом с муженьком и к сладкозвучному солдатскому завыванию примешался уверенный бабий храп.
После бабы в тесное помещение вливается целая толпа разноликих и разновозрастных людей. Быстренько, как горная река, выбежавшая на равнину, неорганизованная орда разливается по всему вагону; и через каких-нибудь пять-десять минут, многохрапный хор затягивает одну, заунывную песню утомленного путника.
Трое наших друзей садятся, чуть поодаль и наблюдают за пассажирами.
Проснувшийся боец-погранец, приподнимается над скамейкой, невольно поежившись от лютого холода. Немного посидев на краю скамьи, потирая затекшие руки, он направляется к плюгавому старикашке.

ПОГРАНЕЦ: Дед, а дед, не подскажешь сколь часов?..

ДЕД: Чего?

ПОГРАНЕЦ:  Время, гарю, скока?

ДЕД: Мало времени, милай, совсем мало-ть остал;сь. Давно-ть десятый десяток разменял. Чай, скоречко заберет мене беззубая бестия. А счастий-то, сынка, я нисколь и не видывал до сих пор. То, мать ее за ногу, революция; то Сталин со своими, как их, бля..,  риплесиями — полутора десятка годков вшей по баракам откармливал; опосля, енто значитца, мать ее дери, хрущевская оттепель, брежневский, знамо дело, застой, понимаешь, тока кто стоит и чего стоит не разумею. А следом и горбачевская перестройка, будь она трижды не ладна... Да и сёдни, чорт ведает, кака мутотень завертелась...

ПОГРАНЕЦ:  Деда, ты мене не понял, какой час спрашиваю?

ДЕД: А бис его ведает, у меня и часов, отродясь, не был;...

ПОГРАНЕЦ:  Слушай, дедуля, хватит мне по ушам шоркать про политику да про свою жизнь злополучную, мне нужно пунктуально знать: када будет без пятнадцати минут шесть.

ДЕД: Да на кой эт тобе?

ПОГРАНЕЦ: Да я, батя, от эшелона сваво отстал, а он как раз без пятнадцати должон подойти...

ДЕД: Не понял... Ежели ты от него отстал, зачем тебе выходить?

ПОГРАНЕЦ: О, Господи, повторяю для особливо слабоголовых: я… от-стал… от.. э-ше-лона...

ДЕД:  Эт я разумею...

ПОГРАНЕЦ: Без пятнадцати шесть я должен выйти на полустанке...

ДЕД: Допустим... Но, яко ты отстал, ежели оказался здеся раньша, чема твой эшелон сюды притащится...

ПОГРАНЕЦ: Дед, тебя в детстве вниз головой со стула не роняли?

ДЕД:  Почем я знаю? Но, послухай мене, хлопец, объясни лучша деду-тупице, на хрена тебе выходить, бог ведает где, ежели ты отстал от ешелона? И при том ровно в шесть.

ПОГРАНЕЦ:  Без пятнадцати...

ДЕД: Един чорт.

ПОГРАНЕЦ: Блин, до чего ты меня замонал, лучше бы и не спрашивал. Я отстал от эшелона... так?

ДЕД:  Так...

ПОГРАНЕЦ: А он без пятнадцати шесть я должен выйти на полустанке...

ДЕД: Ну...

ПОГРАНЕЦ: Ну!.. Баранки гну… Каждый день, без пятнадцати шесть...

ДЕД: Вечор?

ПОГРАНЕЦ: А я знаю?.. Слушай, ты мене не перебивай... Без пятнадцати шесть поезд проследует через полустанок и я должен на нем выйти, чтобы сесть на свой эшелон...

ДЕД: Так бы сразу-ть и молвил... Нут-ка, бабка…

Дед толкает маленьким с кукишку кулачком необъятный зад своей старухи. Та озлобленно оскаливается.

БАБКА: Чего ищо?!

ДЕД: Сколь времени на твоих хронометрах?

Баба садится на скамью, поправила растрепавшийся платок и, поднеся правую руку поближе к своим подслеповатым глазам.

БАБКА: Скоро шесть будет...

ПОГРАНЕЦ: Конкретней, бабуля!

БАБКА: А ты на мене не дави... А то так заеду — мало не покажется...

ПОГРАНЕЦ: Извини…те… Это я так, по-солдатски... Огрубел, понимашь, в казармах. Дак без скольки  шесть-та?

БАБКА: Без шестнадцати...

Пограничник вскакивает, как ошпаренный, и бежит на перрон.  Пробегая мимо наших друзей, он говорит Константину.

ПОГРАНЕЦ: Ты, Костя, не сиди близко с Лехой, неравен час он тебя прихлопнет, мокрого места не останется… Да и вы, барышня. Зря связались с этой компанией, как бы жалеть не пришлось…

Погранец уходит.

КАТИН: Ни кто не хочет составить компанию старому пожарному, что-то подымить хочется.

АЛЛА: Пойдем, посмолим…

Катин и Алла уходят в тамбур.


ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

К Обручникову подсаживается Дед.

ДЕД: Слышь, мил человек, а ты чегойт курить не пошел, думаешь такенным образом жизню свою продлить, не получется, мало-ть тебе осталось на ентом свете хаживать.

Обручников молчит и смотрит в окно.

ДЕД: Ты, шо, парниша, слэпоглухонемой чой ли? С тобой же балакаю… хоть кивни, ежли слышишь…

ОБРУЧНИКОВ: (повернувшись к деду)  Чего тебе?

ДЕД:  (напевая)  «Давай закурим, товарищ, по одной»

ОБРУЧНИКОВ: Я тебе не товарищ и не друг…

ДЕД: Ша, как же нэ друг, ежли сказано: человек человеку — друг, товарищ и брат!

ОБРУЧНИКОВ: Где сказано?

ДЕД: Гдэ надо, там и сказано…

ОБРУЧНИКОВ: Ладно тебе, извини дед, что ты мне сказать-то хотел?

ДЕД: Слухай, парнишка, вот ты верующий человек?

ОБРУЧНИКОВ: Ну, да, а что?

ДЕД: А ты веришь, шо есть ведьмы?

ОБРУЧНИКОВ: Может быть…

ДЕД: Вот, а увидал бы мою женку, не сомневался. Форменная ведьма! Она у меня — мразь некрещеная, я ей говорю, давай ноныче пойдем, я тобе окрещу, вернее не я, а батюшка. Ну, столковались мы с ней, уговоритась она, а када мы с евонной к церковке близиться стали, так ее, родимую, и скрутило, схватилась она за живот и давай в смертных конвульсиях биться. «Не пойду, — говорит, — вишь, плохо мне…». Одно слово, не баба, а форменная ведьма, потому ее и скрутило, бесы не пущают ее в Дом Господень. Вот, така стория, хошь не хошь, а поверишь во всякую дьявольщину… Ты знашь, у меня приятель был — Коська, не чета тебе… Умнейшей человек, форменный гений…

ОБРУЧНИКОВ: А почему не чета? Может быть и я — гений?

ДЕД: Не смешите мои ботинки, парниша, ты — гений? Ты на свою рожу глянь, разве с такой рожей бывают гении.

ОБРУЧНИКОВ: А чем тебе мое лицо не нравиться?

ДЕД:  Ты бы видел моего Коську, красовЕц мужчина, а якие он вирши слагал, почище Пушкина будут…

ОБРУЧНИКОВ: Я тоже пишу…

ДЕД: Не о тебе речь, парень, ты тока не шибко дуйся, но эдакие стихи даже Маяковскому, сукин кот, не снились. Вот тока ты, блин, послухай...

Дед, размахивая длинными паучьими руками, начинает декламировать стихотворение.

Довольно!
Нет боле:
        ни боли,
                ни страха...
Внемлите!
Я исповедуюсь перед всеми:
Я — негодяй, по коему плачется плаха;
Я — убийца, умерщвляющий Время.

Сколь угробил невинных я дней,
сколько часов уморил в одночасье...
Презрите меня — я не стану несчастней.
Казните меня —  мне не станет больней.

Виноваты другие...
                Но более сам!
Не к чему головою о стенку биться.
Повесьте меня на самых высоких часах
на позор таким же времяубийцам!!!

Ну шо, парниша, клёво, а?! Ты тока зацени какой кайф!

ОБРУЧНИКОВ:  Допустим, чего ты от меня хочешь? Чтобы я книгу стихов твоего Коськи издал?

ДЕД:  Брось, кто ж его теперича издаст? Да и потом нужно ль это теперича Коське-то, окочурился горемычный, отмаялси. Дак шо я те про него по ушам шоркаю? Я же тебе про дьявольщину хотел порассказать. Чуешь, яко ему, дружку моему, царствие небесное, незадолго до безвременной кончины сон заковыристый соснился. Вроде как бредет он по какому-то мрачному городишку, и на какой-то грязной улочке срубил своим маленьким мечом какой-то римский воитель Коськину голову к чертям собачьим. И покатилась его головенка прямехонько в грязную вонючую лужу, а вокрест, значиться, рыбешки мелкие плавают, да из кустов совы гукают… Жуть! Так вот, парниша, и года не прошло, яко протянул ноги мой дружок… Ты бутылку-то не выбрасывай…

ОБРУЧНИКОВ: Ты что, мужик, какую бутылку? Я и не пью ничего…

ДЕД: Это я по привычке, звиняюсь, даруй мне еще цигарку, да я и отчалю. Вижу, тебе потряс мой разговор. Так, вот, парниша, дьявольщина-то она наличествует. Тока мы, в силу своей незрячности, ни хрена этого не замечаем, покудова сами с нею, паскудною, рыло в рыло не столкнемся.  Ну, бывай, паренек, звини, не полюбопытствовал, как звать…

Старик протягивает руку за сигаретой, но ошарашенный услышанным Константин, даже не обращает на это внимание. Видя такое безразличие со стороны юноши, Старик пожимает худенькими плечами.

…Как хошь, я тебе в друзья не набиваюсь. Бывай, студент, когда будешь в храме, поставь свечку за новопреставленного раба божьего Константина…

Дед с трудом приподнимается со скамейки и уходит в тамбур.







ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Катин и Алла стоят в тамбуре, в тамбур заходит старуха.

СТАРУХА: Девушка, там вашему другу плохо стало, вас завет.

Алла спешит прочь, Алексей следом, но его хватает за руку Старуха.

Не торопись, горемышный, дай закурить старухе.

Катин достает пачку сигарет и зажигалку. В это время старуха стягивает с себя седой парик и платок, Перед Алексеем молодая девушка Магдалена.

КАТИН: Кто вы такая, откуда вы?

МАГДАЛЕНА: Неважно...

КАТИН:  Ну, ладно... Допустим в этом ты права, но не сможешь ли ты мне объяснить, что за чертовщина здесь происходит на самом деле?..

МАГДАЛЕНА:  Не поминая черта, ни то он не преминет появиться...

КАТИН: Не уклоняйся от ответа. А, быть может, ты и сама не ведаешь, что происходит на самом деле?

МАГДАЛЕНА: Может... Давай лучше поговорим о тебе...

КАТИН: А что говорить?.. Так... ничего особенного...

МАГДАЛЕНА: Не скажи... Ты просто еще не ведаешь, что ты Великий...

КАТИН: Великий кто, Экзекутор, да?

Прекрасное личико девушки бледнеет, а на пухленьких щечках проступает легкий румянец. Она собирается уйти. Катин ее хватает за руку.

КАТИН: Ты куда?

МАГДАЛЕНА: Куда-нибудь...

КАТИН:  А пообчаться...

МАГДАЛЕНА: О чем?

КАТИН: О жизени.

МАГДАЛЕНА: Разве это жизнь…  У тя хоть закурить есть?

КАТИН: А якже...

МАГДАЛЕНА: Тяжко тебе? (закуривая)  Знаю, что тяжко...

КАТИН:  Не надо меня успокаивать, лучше открой тайну, скажи-ка мне, зачем я как Великий Экзекутор, должен вскрыть консерву тела новоявленного пророка, дабы вы как падальщики растерзали ее.

МАГДАЛЕНА: Слушай, Алексей, ты не части, как из пулемета, во-первых, я не имею прав все это тебе открывать. Во-вторых, ты скоро и сам все это прознаешь… Развязка близка, только не пытайся уйти от ответственности, раз тебе предназначено пустить кровь, так пускай.

КАТИН:  А кому, я как-то пока нифига не урузумею…

МАГДАЛЕНА: Да не прикидывайся, думаешь зазря к тебе твой дружок Коська был представлен…

Девушка спешит прочь из вагона.


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Гефсиманский сад. Под маслиной  сидят двое мужчин в древне-иудейских одеждах. Иш-Кериоф и его учитель Назарей.

НАЗАРЕЙ: Сегодняшняя ночь станет самой определяющей в нашей и не только нашей жизни. Сегодня днем мне являлся посланник от Отца Моего Небесного, чье святое благословение превыше родства.

ИШ-КЕРИОФ: А в народе говорят…

НАЗАРЕЙ:  Мало что говорят в народе, дражайший друг.  Я обыкновенный смертный человек по плоти, но с божественной душой, каковою наделены немногие из смертных. Но Бог — мой духовный Отец!
Бог есть, Бог един, и Он есмь Дух…

ИШ-КЕРИОФ: А как же триединство: Бог Отец, Бог Сын, Божий Дух…

НАЗАРЕЙ:  Досадное заблуждение. Когда Господь Бог создавал Вселенную, меня еще не было… и я еще не ведаю, буду ли существовать вечно. А Бог — это дух, он лишен плоти, он не может быть отцом в прямом, человеческом смысле. И всякие изображения Нашего Отца в виде бородатого старца — се глубокое невежество.
Бог есть, Бог един, и Он есмь дух!

Учитель замолкает, за окном начинает краснеть краешек неба, проснувшиеся птицы, весело щебеча, знаменуют начало нового дня.

…Но наш разговор не об этом. Господь решил, что я должен публично погибнуть, чтобы люди окончательно убедились, как сильно любит их Бог, что готов отдать на Заклание собственного Сына.

ИШ-КЕРИОФ: Но в чем моя роль?..

НАЗАРЕЙ: Ты — самый любимый и любящий мой ученик. Ты — мой земляк, ты единственный из всех учеников, кто способен пойти на самопожертвование, ради любви ко Мне и Богу. Подумай, ведь тебя проклянут все последующие поколения, твое имя станет нарицательным для всех предателей рода человеческого, твой страждущий дух никогда не найдет упокоения…

ИШ-КЕРИОФ: Но, нужна ли простым людишкам такая жертва… Что они понимают в жертвоприношениях? Пройдет год, два и они забудут о Сыне Божьем, который во искуплении их грехов идет на заклание…

Припадает к стопам своего учителя.

НАЗАРЕЙ: Зачем ты так? Восстань, брат мой…  (поднимает ученика, и крепко обнимает)  Я верю в тебя, иначе бы не назначил на такую ответственную роль… Ты должен исполнить Высшее Предназначение. Оно необходимо для искупления мира и предписанно самим Богом. Скоро рассветет, тебе надо успеть к первосвященнику Каиафе.

ИШ-КЕРИОФ: Хорошо, Учитель, я предам тебя, чего бы мне это не стоило…  (показывает на маленький кувшинчик)  Но сначала, в знак нашего уговора, давай глотнем сладчайшего вина, сделанного из винограда, собранного в год твоего знаменательного рождения. Ты же пил с другими учениками, выпей и со мной, ведь се кровь твоя…

НАЗАРЕЙ:  Хорошо…

Учитель пригубляет сосуд, поданный ему учеником, и сразу же падает как подкошенный. Карминового цвета вино, вытекшее из выпавшего из божественных рук кувшина, будто свежая кровь, заливает грудь упавшего…

ИШ-КЕРИОФ: Ты не должен умереть, Учитель мой, Ты проспишь три дня, а когда все уладится, Ты воскреснешь, как предречено в Писании, но уже без всякого Божественного вмешательства.  Бог, хотя Он всемогущий и наимудрейший, в данный момент поступает весьма неосмотрительно… И потом с чего ты взял, что Он этого хочет. Бог делает свое дело, то есть создал мир и человека, и навсегда устранился от дальнейшего сопровождения собственного проекта…
Может быть, его уже нет давно... Боги также смертны, как и все сущее, разве что срок их жизни несколько больше человеческого…
Не думаю, что Богу могла прийти в голову такая абсурдная мысль, как послать тебя на заклание. Разве можно ценой мучений купить любовь бездушной толпы?
Спи, мой боготворимый брат, мой возлюбленный Учитель, завтра я отдам на заклание другого Агнца.
Да, это смертный грех, да этот безвинный человечек пострадает ни за что…
А скольких безвинных человечков наш великомилостивый Бог посылал на смерть ради достижения каких-то высших, Ему одному известных целей?
Спи…

Иш-Кериоф сидится рядом,  головой на его коленях, спит его учитель. Ученик мысленно беседует с учителем, чей голос звучит откуда-то сверху.

НАЗАРЕЙ:  Как ты мог поступить таким образом? Как я теперь буду глядеть в унылые глаза людей, в светлые очи моих учеников?

ИШ-КЕРИОФ: Они даже не заметят подмены, едва появляется римские воины, они в страхе разбегутся. Дело сделано, нужно только немного подсуетиться… Когда тело юноши предадут земле, надобно выкрасть его, а потом провозгласить всенародно, что Учитель воскрес!

НАЗАРЕЙ:  Я не хочу участвовать в этом балагане. Я не могу обманывать людей…

ИШ-КЕРИОФ: А выбора нет, Учитель. Я предполагаю, что Господь не станет возвращать к жизни никчемного мальчишку. А если даже и воскресит, что сможет этот юнец поведать людям? Нет, Учитель, воскреснешь ты! Ты посеешь в душах людей хлипкую надежду… надежду на Царствие Небесное…

НАЗАРЕЙ:  Я не хочу, чтобы все начиналось со лжи…

ИШ-КЕРИОФ: Но, если ты помнишь, в начале было Слово! А мысль, изреченная — есмь Ложь! Таким образом, все в этом мире началось со Лжи. Малая ложь породила большую…  Вера в Бога — это тоже ложь, вернее самообман…

НАЗАРЕЙ:  Почему?

ИШ-КЕРИОФ: Потому что существование Бога бездоказательно! Или ты веришь, что Бог есть, или нет, третьего не дано. Но и то и другое недоказуемо…

НАЗАРЕЙ:  Но я бы своим воскрешением доказал это!

ИШ-КЕРИОФ: А ты уверен, что Бог воскресил бы тебя…

НАЗАРЕЙ:  ???

ИШ-КЕРИОФ: То тоже… Не надо убивать в людях слабое упование на бессмертие и Царствие Небесное, кое их ожидает за роковой чертой…

НАЗАРЕЙ:  А разве не так?!

ИШ-КЕРИОФ: А ты, Учитель, был там?

НАЗАРЕЙ:  Нет… Но зачем ты отправил на крест безвинного юношу, мог бы найти какого-нибудь прожженного подлеца? Все бы не так было горестно…

ИШ-КЕРИОФ: Ты чаешь, что прожженный мерзавец согласился бы заместить тебя? Да и времени, если честно, на розыск заместителя не было…

НАЗАРЕЙ:  Тебя всю жизнь будет истязать сей обман; вид окровавленного юноши будет являться твоему взору по ночам; а днем мои последователи будут гнать тебя, как затравленного зверя, забрасывая камнями и словами презрения и ненависти…

ИШ-КЕРИОФ: Я давно обмозговал все то, что изрекаешь ты… Когда тело юноши погребут, я его выкраду, пущу слух, что ты воскрес… А сам повешусь на какой-нибудь осине…

НАЗАРЕЙ:  Ты так страстно хочешь умереть?

ИШ-КЕРИОФ: Нет, не хочу! На земле нет ни одного человека, который бы сумел побороть в себе чувство страха смерти. Люди боятся смерти, так же как боятся темноты или неизвестности, потому что не ведают, что их ожидает после ее прихода. Но все равно боимся ли мы смерти, не боимся — рано или поздно она нас настигнет. Чем изощренней наш разум, тем труднее нам понять смерть. Иное дело дикие твари божьи, они живут, не задумываясь о грядущем конце, смерть для них — это избавление от болезней и старости… Мы все хотим достичь старости, но боимся постареть! Я тоже не хочу быть дряхлым и беспомощным стариком. Зачем мучится в тяжком ожидании смерти, не лучше ли самому шагнуть ей навстречу?

НАЗАРЕЙ:  А может быть лучше просто жить и наслаждаться прелестями жизни…

ИШ-КЕРИОФ: Зачем обманываешь, Учитель, разве в нашей жизни так много радостей?

НАЗАРЕЙ:  Малая толика, всецело соглашаюсь с тобой. Но знаешь, Иш-Кериоф, умереть легко, труднее жить. По-моему, еще недо конца  поняв, что есмь жизнь, ты пытаешься понять смерть… Ты сначала попробуй добиться в жизни счастья, или хотя бы своей жизнью облегчить жизнь других…

ИШ-КЕРИОФ: Но ведь можно же облегчить жизнь других и собственной смертью, как это намеривался сделать ты. Почему мне нельзя сделать тоже самое, я же твой ученик.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Голгофа.

Два воина стоят в стороне от трех столбов, на которых терпят муки распятые осужденные, и что-то оживленно обсуждают, держа в руках тканный сверху хитон. По краям от центрального, самого высокого и большого столба распяты два душегуба, два грабителя с большой дороги. Одного убивца весьма пожилого, но, несмотря на средний рост, весьма сильного и жилистого зовут Нафанаил Пустынник. А другого разбойника, огромного и могутного, величают Талмоном Свирепым, несмотря на красивое сильное тело, сей разбойник обладает страшным, сильно подержанным лицом, кое будто жестокая маска была навечно одета на его ранее красивое лицо. На среднем столбе безмолвно принимает муки некий Йешу из языческой Галилеи, названый, по обвинению иудейского суда, гнусным самозванцем и лукавым лжепророком. 
Сотник Лонгин неспешно приколачивает к его столбу маленькую табличку, на которой прокуратором иудейским были собственноручно начертаны какие-то клеймящие позором слова. Но Лонгин, как и многие римские воины, нисколько не разумеет в грамоте и поэтому ему было абсолютно все равно, что было накарябано на потрескавшейся деревяшке, лишь бы не приколотить ее кверху ногами, за что его могли незаслуженно наказать. Приколотив надпись, сотник присоединяется к препиравшимся соратникам.

ЛОНГИН: Что за шум, други мои?

1 ВОИН:  Да вот, Лонгин, никак не можем сей хитон поделить. Одежды мы уже раскидали на четыре части, а что делать с хитоном, никак не сообразим. Ты у нас сотник, а знать поумней нашего будешь, рассуди любезный, будь добёр.

ЛОНГИН:  Давайте не будем его раздирать, все-таки вещь дорогая. Бросим жребий, да и дело в шлеме.

2 ВОИН: Голова…

Воины отходят в сторонку, дабы осудить какой жребий они будут бросать. В это время к столбам подходят две иудейки. Одна из них, красивая девушка с ангельским личиком в свободном белом платье поправляет длинные, белокурые волосы, покрытые легким, прозрачным покрывалом и, указав на распятое тело иудея, начинает говорить.

ПЕРВАЯ ИУДЕЙКА: Се, брат мой!

Вторая девушка с вьющимися локонами шелковистых темно-каштановых волос, грациозной походкой идет к ногам распятого мученика и прикладывается алыми, дрожащими губами, к его кровавым ранам, как верующие во храме припадают к нарисованному распятию.

ВТОРАЯ ИУДЕЙКА: (отпрянув испуганно) Это не он! Иш-Кериоф вместо Йешу выдал другого, невинного юношу.

ПЕРВАЯ ИУДЕЙКА: Какая разница, главное народ будет думать, что Йешу во искуплении мук всего человечества идет на смерть…

ВТОРАЯ ИУДЕЙКА: Но ведь на столбе погибает безвинный юноша.

ПЕРВАЯ ИУДЕЙКА: И что с того, этого никто и никогда не узнает, сам видно напросился, хотел побывать в шкуре пророка.

Лонгин подходит к девушкам и, весело подмигивая, говорит.

ЛОНГИН:  Шагали бы вы, прелестницы, отседова, да и от греха подалее…

ПЕРВАЯ ИУДЕЙКА: А что нельзя полюбоваться казнью?

ЛОНГИН: Можно, но только отступите подальше от распятий. Вон туда за камни, где весь любопытствующий народец отстаивает.

ВТОРАЯ ИУДЕЙКА: (томно) А, может, мы хотим ближе подойти не к распятым злодеям, а к вам благородный сотник…

ПЕРВАЯ ИУДЕЙКА: Это завсегда можно, но приходите, когда стемнеет. Работа, знаете ли, прежде всего…

ВТОРАЯ ИУДЕЙКА: Да что это за работа? От душегубцев, на столбе распятых, ротозеев, будто мух надоедливых отгонять?

ЛОНГИН: Это не работа, куколка, это служба во благо римской империи и кесаря.

ВТОРАЯ ИУДЕЙКА: (вкрадчиво шепча и придвигаясь к сотнику) О, как это интересно? Продолжайте, велеречивый юноша, я просто млею от твоих слов...

ПЕРВАЯ ИУДЕЙКА: Полно тебе блажить, Магдалина, идем отсель!

ВТОРАЯ ИУДЕЙКА: Дурочка, я же несу эту околесицу, дабы подтрунить над этим недоумком… Помедли, Мариам, я отправляюсь вместе с тобой.

Девушки, приподняв полы длинного платья, убегают прочь.

ВТОРАЯ ИУДЕЙКА: (помахав рукой Лонгину) Встретимся после девяти…


ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

После того как девушки уходят, между двумя распятыми злодеями завязывается словесная перебранка. Первым начинает разбойник Талмон Свирепый, который приводил одним только своим безобразным видом в трепет всю округу.

ТАЛМОН: (к юноше) Эй, Йешу, ежели ты такой дюжий, ежели ты за три дни можешь храм отгрохать, а дружка, откинувшегося, из гроба оживленным и невредимым вывести. Спаси себя, избавь от нечеловеческих страданий, сойди со столба, как ты мог по воде, аки посуху хаживать…

НАФАНАИЛ: Уймись, охальник.  Не видишь, что плохо горемычному, ты бы его поддержал лучше бы… (зовет Лонгина) Сотник, сотник!

ЛОНГИН:  (подходя к распятию) Чего тебе, кровопивец?

НАФАНАИЛ: Мне-то ничего, я свое уже прожил, юношу жалко, зеленый он еще, а уже смертушку приять должОн. Облегчи его мучения. Дай Йешу напиться. Вишь, пекло како ныноче.

Лонгин нехотя напитывает губку молодым вином и, наложив на древко копья, подносит ее к пересохшим губам Йешу. Тот стонет и отворачивает голову.

ЮНОША: Я не Йешу…

Юноша теряет сознание, уронив голову на грудь…

ТАЛМОН: Нужна ему ваша жалость. Он же пророк! Ему недостойно принародно выказывать свою боль, он должен вызывать у простых смертных не жалость, а почтение и благоговение. Он сулил всем праведникам Царствие небесное. Ты — Пустынник, сегодня его обретешь первым…

НАФАНАИЛ: Какой ты, право, негодяй, Талмон, зря тебя прозвали Свирепым, ты ничтожество, вонючий шакал! Знал бы я, что ты такая сволочь, еще раньше бы тебя на тот свет спровадил, а наше злодейское ремесло забросил ко всем чертям собачим...

ТАЛМОН: Тогда бы ты, Нафанаил, не обрел Царствия Небесного…

НАФАНАИЛ: Может быть, именно тогда и обрел его, но ни ценой нечеловеческих мучений, как сегодня, а своей обычной, праведной жизнью, честно зарабатывая на свой хлеб.

ТАЛМОН: Глупец, и с эти обалдуем я спал под одной шкурой, с этим болваном я делил свой скудный разбойничий хлеб…

Оба смолкают. Юноша начинает что-то шептать как бреду…

ЮНОША: Зачем я дал согласие этому сладкоречивому плюгавому подонку? Зачем прельстился на красивые одежды, широкий хитон? Захотелось хоть раз красиво пожить, вкусно поесть. А еще он обещал мне, что я попаду на заседание Синедриона, а если повезет, увижу самого римского прокуратора…
Не слишком ли высока цена за один день красивой жизни?

(Воздев голубые, почти бесцветные очи к небесам).

…Господи, за какие грехи Ты обрек меня на такие мучения, чем я провинился перед Тобой?  Прими мою душу в руце своя….

Замирает, уронив голову на грудь.

Римские воины, принимаются перебивать у осужденных голени, дабы положить конец их мучениям, поскольку нельзя было оставлять в Шаббат тела на столбе. Когда Лонгин подходит к Йешу, то видит, что распятый молодой человек уже бездыханен. Но дабы окончательно убедиться в этом, сотник пронзает остро оточенной пикою опавшую грудь мученика. Умирающий страстотерпец пронзительно вскрикивает и, ужасающе захрапев, испускает дух…



ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Ученик вместе с Учителем под покровом ночи, тайно, будто ночные тати, крадутся ночью к пещере, в каковой по ходатайству Иосифа Аримафейского, был спешно упокоен юноша, согласившийся подменить Йешу на некоторое время, в результате чего оказался распятым на столбе. Какой ужас испытали молодые люди, когда увидели, что камень, закрывающий вход в пещеру, отвален, а на камне сидит АНГЕЛ, облеченный в белую одежду.

АНГЕЛ: Я ведаю, что вы выискивайте останки безвинного юноши, коего вы обрекли на нечеловеческие муки токмо за то, яко он уговорится заместить на несколько часов почитаемого им пророка…
Так вот, презренные людишки, Господь отвращается от вас, отныне ты, Иш-Кериоф, и ты, Назарей, будете прокляты. Вы будете мытарствовать, переступая из одного времени в иное, переменяя имена, державы и веру, в тщетных поисках смерти.
Но вы не сможете найти ее вплоть до Второго Пришествия Истинного Сына, коего вы в нынешнюю пятницу бессовестным образом обрекли на нечеловеческие муки.
Господь усыновил его, предав вас анафеме, вечному проклятию!
Вместе с вами будут наказаны ваши подруги Магдалина и Мариам, кои остались безучастны к мукам Сына Господнего. Им уготована такая же участь, что и вам, до Второго Пришествия скитаться по просторам сей грешной планетки...
Отныне волею божьей я назначаю на должность Великого Экзекутора (Вечного Ката) Талмона Свирепого, яковой зло надсмеялся не только над Сыном Божьим, но и над самим Богом.
До Второго Пришествия он будет в каяждом своем воплощении жестоко умерщвлять великих пророков и талантов, обретающихся во славу Бога и человеческого гения. Великий Экзекутор будет нарождаться только для того, чтобы убивать и убивать, а, убив, будет умирать сам, дабы чрез какое-то время рождаться сызнова, чтобы сызнова умерщвлять…
Но первейшей целью Великого Экзекутора будет Великая Жертва. Нарождавшись, в новой жизни Экзекутор будет, прежде всего, отыскивать Великую Жертву, коей все время будет разбойник Нафанаил Пустынник, будет искать его, дабы, найдя, самым изуверским образом расправиться с ним.
Нафанаил, несмотря на то, что он испытал сострадание к умирающему Сыну божьему только за то, что он был разбойником и убивцем, многократно рождаясь человеком исключительным и даровитым, будет обречен на вечную раннюю смерть, коей его будет предавать при каждом воплощении Великий Экзекутор Талмон...
Трепещите, ничтожные твари!

Иш-Кериоф и Назарей падают на колени.

Ты, Иш-Кериоф, пытавшийся ценой смерти невинного юноши заплатить за жизнь любимого Учителя, усомнившийся в самом существовании Бога; и ты, Назарей, который после того, как узнал о таком низком поступке своего ученика не обращался за советом к Богу, а пошел у ничтожного на поводу, согласился изображать из себя воскресшего пророка…
Отныне вы осуждены на вечную и мучительную жизнь!
Отныне вы будете искать Великую Жертву, уничтожать ее с помощью Великого Экзекутора, дабы как-то облегчить свои невыносимые мучения…
Хотя нет, ты Иш-Кериоф будешь вместе с рыжеволосой бестией Магдалиной потворствовать злодеяниям Талмона, а ты, Назарей, вместе с блудливой Мариам будете препятствовать приведению в исполнение Воли Божьей, если, разуметься, сможете…



ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Большое помещение на корабле или в поезде.  Катин решительно направляется к пианино, за которым сидит Исаак (Иш-Кериоф). Константин и Алла идут следом.

КАТИН: Кого я вижу? Знакомые все лица…Костя, друг мой, познакомься… Если бы твоя память не была так коротка, как та зимняя ночь, в каковую ты имел несчастие родиться — ты бы помнил, что изначально ты был Нафанаилом Пустынником, а также, бесспорно, недурственно бы знал всех этих мерзавцев.

Катин показывает на людей, находящихся в вагоне.

Вот, например, Савва, он же Иешу Назарей — посредственный попрошайка, отменный виртуоз слова, великолепный философ и никудышный египетский крестьянин.
А этот негодяй, сидящий за пианино, Исаак, который больше известен как Иуда Иш-Кериоф, но при этом он еще и Агасфер, и Люцифер, и Архистратиг Михаил в одном лице.

ИШ-КЕРИОФ:  (вставая из-за пианино) С каких пор наш пустоголовый душегубец Талмон Свирепый научился думать и произносить мудрые слова?

КАТИН:  «Время — великолепный учитель, но оно убивает своих учеников…» — говорил когда-то Берлиоз, но вам проклятым это не грозит…

НАЗАРЕЙ:  (садясь за пианино, вместо Исаака) Что не грозит нам? поумнение что ли?

КАТИН:  Нет, смерть! Вы просто не представляете, что это наслаждение однажды умереть…

ИШ-КЕРИОФ: Назз-зарррей, этого Талмона, надо занести в К-гасную книгу, как погядочную скотину… Ты тока послушай, Учитель, он ешо издевается над нами, да мы, если ты хочешь знать, бессмертные как боги. А вот ты, смертное ничтожество, спровадил на тот свет столько невинных душ, что никогда не сможешь отмыть своих грязных рук и очистить забрызганную кровью душу…

КАТИН:  Но ты, Иш-Кериоф, забываешь, что я при этом умирал, в постели от изуверской хвори, на эшафоте или от рук неуемных мстителей… и я не хуже моих жертв ведаю, что такое смерть. С каждым рождением я становился все умнее и умнее, а ваши мозги заплесневели за две тысячи лет, вы не способны адекватно оценивать происходящие события…

ИШ-КЕРИОФ: Ша, ты тока послушай Назарей, шо годы сдэлали с этим недоумком…

Пока Катин-Талмон разговаривает с Назареем и Иш-Кериофом, Константин-Нафанаил стоит в стороне и потирает потными ладонями обеих рук свои сжимаемые болью виски. Алла неудоименно стоит рядом с ним.

КАТИН: А где ваши распутные подружки, которые рядятся в красивые одежды и напяливают на свою наглую физиономию личину целомудрия и невинности? (обрашаясь к Обручникову) Ты уже переспал с ними, Нафанаил, секс с этими гуриями вящее приятство.

ИШ-КЕРИОФ: Довольно юродствовать, Экзекутор, мы здесь не для этого, тебе пора приступать, до окончания ночи дело должно быть закончено…

КАТИН: А если я не стану делать этого? С каких пор вы боитесь ослушаться Бога. Интересно, что будет, если я перестану убивать бедного Нафанаила?

НАЗАРЕЙ:  (с угрозой) Талмон, ты играешь с огнем…

КАТИН: А что вы сделаете? Вы убьете меня? Так я уже сотни раз умирал, что привык к этому?

ИШ-КЕРИОФ: Мы убьем Алку — подругу Нафанаила…

Услышав это, Обручников не выдерживает.

ОБРУЧНИКОВ: Только не это, довольно с меня этого балагана, я хочу…

ИШ-КЕРИОФ: Умереть?..

ОБРУЧНИКОВ: Нет, домой…

ИШ-КЕРИОФ:  Ха, эта Великая Жертва не желает умирать… Шо будем делать, Учитель? Мне плохо, слуга, воды…

Раздается громкий пароходный гудок, пол качается как палуба корабля попавшего в легкий шторм, дверь в помещение распахивается, и входит лакей.

ЛАКЕЙ:  Сэр, вода подана, мы в самом центре Тихого океана, под нами три километра воды, до ближайшей земли три тысячи миль…

ИШ-КЕРИОФ: (глядя в иллюминатор) Кажется, шторм собирается…

НАЗАРЕЙ:  (обращаясь к Иш-Кериофу) А чего вы избрали Тихий океан, почему не опять Атлантику. Какой бы прощальный круиз мы бы смогли организовать, с банкетом, девочками и цыганами. А, помните, как было здорово в апреле 1912-го, ночь, «Титаник» и айсберг, величественно выплывающий из тумана?..

ИШ-КЕРИОФ: Да-а… Славные были тогда времена, пришлось затопить целый корабль и отправить к рыбам больше тысячи безобидных пассажиров, чтобы убить всего одного праведника, который, как потом оказалось, опоздал на пароход…

НАЗАРЕЙ:  Да, пришлось добивать его на суше…

ИШ-КЕРИОФ: Но какой талант был у этого праведника, какая душа — брильянт, достойный короны аглицкой королевы…

КАТИН:  Только, вот ты, Иудушка, лепечешь, что бессмертный как Бог, а чего вы с Иешу первые бросились к шлюпкам, расталкивая женщин и детей. Боялись, что ли умереть?

ИШ-КЕРИОФ: Отнюдь, парниша, утонуть мы все равно бы не смогли, а мучатся в ледяной воде должен был вот он  (кивает на ничего непонимающего, впавшего в прострацию Обручникова), негодник Генрих Розенбуш, который со своей шлюшкой Энн Колтрейн забавлялся на берегу, в том время, когда тонул его корабль…

Иш-Кериоф берет шахматы и идет с ними к пианино.

ИШ-КЕРИОФ: Ну-с, приступим к делу, ради коего мы, собственно, и собрались на этом корабле…

НАЗАРЕЙ:  Что вы, господин хороший, предлагаете на этот раз?.. в шахматишки сыграть?!!

ИШ-КЕРИОФ: А почему бы не сыграть? По крайней мере, милостивый государь, у вас будет меньше возможностей жульничать, если, конечно, вы часом не умыкнете, как Остап Бендер, ладью с доски…

НАЗАРЕЙ:  Почему вы обо мне так плохо думаете, прошу, милостивый государь?  Только играть будем без всяких часов, нам торопиться некуда, а эти… (кивает на Обручникова и Катина)  никуда с корабля не денутся, разве только на дно морское, да я думаю, им сейчас не до этого…

ИШ-КЕРИОФ: (потирая руки) Ну-с, кто будет играть белыми?

НАЗАРЕЙ:  Осмелюсь вам предложить, ваше ничтожество, у меня имеется медный пятак.

ИШ-КЕРИОФ: С превеликим удовольствием, я выбираю «решку», кто будет кидать?

В это время, в ажурном передничке почти на голое тело входит Магдалина с подносом в руках. На подносе стоят два бокала шампанского и лежат в пепельнице две раскуренные гаванских сигары…

ИШ-КЕРИОФ: А мы попросим барышню, (похлопывает девушку по пухлой розовой попочке) ух какая она соблазнительная…

НАЗАРЕЙ:  Осмелюсь заметить, ваше ничтожество, иных девушек не держим…

Назарей берет с подноса бокал вина и сигарету.

ИШ-КЕРИОФ: Вот и славненько, когда обстряпаем дельце, Талмона выбросим за борт, да и займемся развратом по полной программе…

Иш-Кериоф тоже берет сигару.

НАЗАРЕЙ:  Как пожелаете, хотя это все мне не по душе….

ИШ-КЕРИОФ: Дорогуша, (пуская колечко дыма) не соблаговолите ли своей ангельской ручкой подбросить этот истертый пятачок…

МАГДАЛИНА: С удовольствием…

ИШ-КЕРИОФ: Нет, милая, с удовольствием мы потом будем разбираться, а сейчас, (грубо хватает Магдалину за длинные темно-каштановые волосы) кидай монету, потаскуха.

Побледнев, девушка дрожащими руками, берет пятак и подбрасывает, пятак падает «решкой» вверх.

…Ну-с, вот, милостивый Учитель, жребий брошен. Мой ход первый…

Иш-Кериоф смеется, выпустив клуб дыма в лицо собеседнику.

НАЗАРЕЙ:  Посмотрим-с, ваше ничтожество, за кем будет последний…

ИШ-КЕРИОФ: Приступим…

Начинают играть в шахматы.  Катин берет журнал, который лежит на пианино, и идет к ничего непонимающим Алле и Косте.

КАТИН: (обращаясь к другу, листая журнальчик) А знаешь, Нафанаил, я слышал, что через три года произойдет Конец Света, на Землю упадет астероид, так что можешь не переживать, что твоя жизнь так неожиданно оборвется, как интересный сон на самом интересном месте…
(показывая статью в журнале) Вот, видишь об этом даже в журнале пишут. Так что, Костя,  друг мой ситный,  лучше умереть от моей профессиональной руки, чем блаженно сгинуть под градом огненных камней, падающих с небес.

ОБРУЧНИКОВ: Но ведь три года жизни — это ни три часа, как сейчас…

КАТИН: Да что ты переживаешь? Не пройдет и века, как ты снова воплотишься в какого-нибудь пророка…

ОБРУЧНИКОВ: Ага, чтобы какое-нибудь бездушное животное, вроде тебя, снова лишило меня жизни на самом взлете моей земной карьеры…

КАТИН: А она ничего? (кивая на Магдалину).

Молчавшая до этого Алла вмешивается в разговор.

АЛЛА: Противно смотреть на эту падшую женщину, как можно так унижаться?

КАТИН: Ну почему, Я бы ей отдался, не все им Назарея с Иш-Кериофом ублажать…

ОБРУЧНИКОВ: Слушай, как можно разглядывать смазливых девочек, когда тут такое происходит, можно сказать решается наша судьба…

КАТИН: Какая судьба? Судьба наша была решена две тысячи лет назад, когда эти два иудея  (кивает на играющих в шахматы Иш-Кериофа и его учителя Назарея) решили обмануть Бога…

Назарей встает.

НАЗАРЕЙ:  Я предлагаю вам, ваше ничтожество, ничью… (взяв слоном ладью на f5) Конь у тебя перегружен, слон не работает, а пешкой ты не сможешь пройти…

ИШ-КЕРИОФ: К сожалению, милостивый Учитель, должен согласиться с вашим предложением, но в это раз все-таки Вечный Кат должен будет убить Вечную Жертву. Вы забыли про моего ферзя, вам мат…

Назарей, проанализировав собственную позицию, поднимает руки вверх…  Иш-Кериоф гасит сигару в бокале с недопитым вином,  встает из-за игрового стола, поманив пальцем листающего журналы Алексея. Когда тот подходит к нему, вынимает из-за пояса кривой нож и протягивает молодому человеку.

ИШ-КЕРИОФ: Знакомо ли тебе сие орудие?

КАТИН: (разглядывая нож) Да, таким ножом я перерезал глотку Авелю. Но, Исаак, тебе не кажется, что повторяться это mauvais ton, я не хочу повторяться.
Убийство — это искусство, пусть жестокое и безобразное, и потому подходить к этому делу надо творчески, с чувством юмора, как бы это не звучало цинично...

Кладет нож на пианино.

НАЗАРЕЙ: Что же ты предлагаешь нам, Профессор Убийственных Наук? Может его отравить?

КАТИН: Я уже отравил как-то одного композитора, и мое имя теперь стало более нарицательное, чем имя композитора, коего я отправил к праотцам…

ИШ-КЕРИОФ: Может повесить?

КАТИН: Это не эстетично…

Алла и Константин незаметно покидают помещение…

НАЗАРЕЙ: (вздымая руки к небесам) Отец мой небесный, если ты не даруешь мне смерти, то избавь меня от этого скудоумного душегубца, за две тысячи лет он мне надоел пуще пареной репы.
(обращаясь к Катину)
…Так как же будем действовать на этот раз?

ИШ-КЕРИОФ: Может, поджарим его на сковородке…

КАТИН: Это тебя, Иш-Кериоф, в аду будут черти поджаривать на сковородке.

ИШ-КЕРИОФ: И ты веришь в эту ахинею, вроде ада, неужели думаешь, что Господь настолько расточителен, чтобы так нерационально расходовать поделочный материал. Да и потом как можно поджарить душу, она же нематериальна…

КАТИН: А давайте заморим его…

НАЗАРЕЙ: Каким образом?

КАТИН: Оставим его в покое, а он скоро сам загнется.

ИШ-КЕРИОФ: С чего ты это взял, что скоро? Но, учти, нам нужна насильственная смерть.

КАТИН: А она и состоится года через три…

НАЗАРЕЙ: Откуда такая уверенность?

КАТИН: А вот,  (показывает красочный журнальчик),  здесь пишут, что именно через три года состоится Конец Света.

ИШ-КЕРИОФ: Ха, и этот убивец, вешает мне лапшу на уши, втирая, что скоро состоится очередной Конец Света, может быть, еще и Второе Пришествие не за горами?

НАЗАРЕЙ: Так что вы решили: заморить, поджарив на отравленной сковородке? (оглядываясь и замечая, что Константина и Аллы нет в помещении) Кстати, а позвольте полюбопытствовать, где ваша Великая Жертва?

ИШ-КЕРИОФ: (хватая Катина за грудки) Действительно, где это ничтожество?

КАТИН: А я знаю? Он с Алкой спрашивал меня: «Где здесь гальюн?», и, не получив ответа, пошел искать самостоятельно.

НАЗАРЕЙ: Черт, не хватало, чтобы он убежал?

ИШ-КЕРИОФ: Ха, этот убогий не сможет ничего сделать, поскольку мы находимся в океане. Но искать его придется. Я, конечно, понимаю, что ожидание праздника — больше чем праздник, но, тем не менее, пора бы ему и наступить…

Дверь открывается, и в кают-компанию входит Мариам с Аллой и Обручниковым, держа их под прицелом автомата.

ИШ-КЕРИОФ: Это что еще за явление Христа народу? Мариам, где ты нашла этих заблудших овец.

АЛЛА: (обращаясь к Алексею) За что они собираются убить Костю?

КАТИН: Костю?! Не Костю, а Великую Жертву, и убить его должен я!

АЛЛА: Ничего не понимаю…

КАТИН: Такова его планида, вот уже несколько веков, а вынужден отыскивать и убивать его.… И хочу ли я того, нет ли, но должен его убить, пришлепнуть, укокать, угробить, утрамбовать…
Называй это, как хочешь, но ему уже не отвертеться,  как собственно и мне…

АЛЛА: Но он же твой друг.

КАТИН: К сожалению, мы не властны над судьбой.

Алла делает несколько шагов к пианино, на котором лежит кривой нож.

АЛЛА: А, может статься, мы сможем изменить судьбу?

КАТИН: Один китайский философ говорил мне перед тем, как я снес ему голову: «Природу человека не переделать, судьбу не изменить…»

ОБРУЧНИКОВ: Ты хочешь сказать, что рано или поздно снесешь и мне голову, как тому китайцу?

КАТИН: Ничего я не хочу сказать, наше наказание и кара Иш-Кериофа и Назарея должны закончиться незадолго до Второго Пришествия, может быть, стоит ожидать рождения Христа…

Алексей смеется и, взглянув на совсем растерявшуюся Аллу, добавляет.

…Аллочка, быть может, вы родите нам нового Сына Божьего от этого ублюдка, которой не хочет отправлятся на корм рыбкам …

АЛЛА: Обязательно, вот только выберемся, в моей Книге Судеб нет записей о моей ранней смерти в океане, за тысячи километров от родного дома… Бред какой-то, ведь если кому рассказать — не поверят!

ОБРУЧНИКОВ: (жалостливо) Алексей, ты не сможешь убить меня!

КАТИН: Смогу, это мой крест, я не могу ничего изменить. Нельзя, Костя, идти против Бога, как ни хочет я убежать от судьбы, я должен исполнить, то ради чего я бы возрождаем…

ОБРУЧНИКОВ: (пугаясь) О чем ты?

КАТИН: Видишь ли, Костя, я должен убить тебя, как бы я не пытался избежать этого, Бог снова и снова подталкивает меня к этому. Потому я не вижу выхода из сложившейся ситуации…

АЛЛА: Зато я вижу.

Алла вонзает кинжал в грудь Алексея.

…Я освобождаю тебя от твоей доли.

Катин падает на пол и испускает дух. Иш-Кериоф, Нащарей, Мария и Магдалина обступаю труп Алексея…

ИШ-КЕРИОФ: Как ты думаешь, учитель, Алла изменила судьбу?

НАЗАРЕЙ: Нет, ученик мой, просто за столько лет мы совершенно утратили нюх…  Великий Экзекутор, чтобы мы ему не помешали, стал женщиной — Вечной Катицей.

МАРИЯ: (Магдалине) Я не понимаю, какой смысл в гибели Алексея, он же никто, зачем нужно было его убивать?..

МАРИЯ: (разводя руки) На все воля Божья. Может быть, Господь хотел испытать нас, а может проверить Экзекутора. Однако, все кончилось, Вечный Кат сделал свою работу (обращаясь к Назарею). Мы же опять не смогли воспрепятствовать…

ИШ-КЕРИОФ: Не волнуйся, это не последний случай…

НАЗАРЕЙ: А может этой девице действительно удалось изменить судьбу…
Грядет мое Второе пришествие…

ИШ-КЕРИОФ: Не говори глупости… И кто сказал, что Пришествие твое?!!

На экране возникают  картины Апокалипса. Несколько крылатых всадников выезжают на белых конях, и Первый Ангел поднимает золотую трубу и начинает трубить.

ЗАНАВЕС.