Суп

Суп
- Один ополовник, - говорит бабушка, погружая в кастрюлю половник размером с мою голову, - всего один ополовник.
Вообще-то бабушкин суп я люблю, он всегда вкусно пахнет, отливает золотом и фрикадельки маленькие безупречно круглые и такие нежные…но я вглядываюсь в геометрию морковных треугольников …и есть все равно не хочется. У бабушки имеется тарелка специально для меня – с нарисованной на дне коричневой лошадкой и белыми совершенно обычными краями – маркетологи празднуют победу – идея работает! Заманчиво доесть наконец суп и встретиться с этой лошадкой, и снова погрузиться в разглядывание линий и черточек рисунка, поскрести по донышку ложкой и ощутить шероховатую фактуру краски, всмотреться в лошадкину морду: «какая-то она странная…Словно ей бы и хочется мне улыбнуться, да художник не слишком старался и улыбка не получилась…Я берусь за ложку и медленно ем…снова останавливаюсь. Оранжевая морковка слишком очевидна. Голова никнет. Есть не хочется даже ради лошадки.
Бабушка поворачивается к окну:
 - Вон посмотри, видишь вот тот балкон? Если ты не начнешь хорошо кушать, выйдет дядя и будет очень сердиться!
Я поднимаю голову и теперь всматриваюсь в дом на противоположной стороне улицы. Он совершенно не похож на тот, в котором живет бабушка: бетонный серо-зеленого цвета, с завитками гипсовых украшений и балясинами в виде кегль. В отличие от обычных балконов, на которых всегда или что-нибудь сушится, как в доме моих родителей, или высажены цветы, как у бабушки, на балконах дома напротив нет ничего – никаких признаков жизни, и на окнах нет занавесок. Может быть и есть, но тогда они все одинаковые и одинаково закрывают все окна – как солдаты свисают с полотка и до пола по стойке смирно.
 - Смотри-смотри, он уже выходит, вот сейчас будет недоволен, что ты не ешь!
 Я верю. Я, кажется, уже вижу, как кто-то появляется на балконе и строго вглядывается вдаль. Конечно же он не видит меня, потому что у бабушкиного окна двойная рама и плотная занавеска мягким полукругом закрывает, пожалуй, треть окна, но этот строгий, вечно недовольный моим аппетитом дядя знает, что я пришла к бабушке в гости и опять плохо ем. Интересно, как он живет и откуда узнает каждый раз, что именно сейчас я обедаю? Я спрашиваю об этом бабушку
- Потому что мы всегда обедаем в одно и то же время.
Точно…ведь и правда…у бабушки обед по часам, как и завтрак, и ужин, и дневная прогулка с походом на базар или в магазин «Маяк», и послеобеденный сон, и час досуга, который она обязательно проводит со мной. Читает вслух про «кота в сапогах» и «речные камешки», собирает со мной металлический конструктор, а позже, спустя несколько лет играет в карты, домино и шахматы. Бабушка всегда верна заведенному порядку вещей. Следовать ему у нее получается легко и очень спокойно. Ничто и никогда не врывается в ее размеренную жизнь, и потому мы всегда обедаем в одно и то же время. И сосед из безжизненного дома напротив об этом тоже знает. Я бабушке верю.
Совершенно невозможно не верить человеку, в доме которого тихо, как в музее, и слышно, как щелкает маятник в ходиках на стене.
 У моих родителей, с которыми я и живу, тишина и покой – редкое явление: практически все в нашей большой семье музыканты – вечно занимаются, а еще вечно куда-то спешат, бегают, много суетятся, бурно скандалят и мирятся. Разговаривают обо всем на свете, громко смеются и плачут, искренно и пылко любят меня и друг-друга. Часы вешают на батарейках, а когда они сваливаются с отведенного им гвоздя, то долго еще стоят на тумбочке и гвоздь торчит из стены - злится.
А у бабушки тишина. И размеренность. И вечером дедушка приходит с работы всегда в одно и то же время. И всегда его на столе уже ждет тарелка, а меня моя тоже всегда ждет – появляется ровно за полчаса до назначенного часа. И мне от этого очень хорошо. Я могу вглядываться в загадочный дом напротив с его невидим жителем, все про меня знающим;  в лошадку на дне именно моей, а не общей, тарелки, и в огоньки машин, проносящиеся по широкой дороге, на которую выходит окно спальни. Каждый вечер бабушка подходит к нему, одергивает занавеску, берет меня на руки, и мы молча смотрим в это окно: я – на дорогу и огоньки машин, она – вдаль…
Так же тихо, согласно собственному заведенному порядку вещей, бабушка ушла. А мне остались окна домов, на которые я до сих пор люблю смотреть, представляя, какая за ними может быть жизнь; трассы с мчащимися машинами, вдоль которых я люблю ходить, когда сумерки еще только готовятся стать темнотой, и картины. Все это – моя обитель покоя и равновесия. Я ухожу в нее каждый раз, когда канонада суеты становится слишком громкой, и когда я похожа на тот гвоздь из стены …