Весёлая Марта. Прощение

  «Выпей со мной, детка!» - ревел муж и она пила. Сначала потому, что он предлагал и, отказывать было себе дороже, потом потому, чтобы ему меньше досталось, потом потому, что уже самой хотелось, потом…. Кто его помнит, что было потом?               
  В конце концов, её родителям надоело такое веселье, и они выгнали молодых из своего дома. Последней каплей их терпения стало то, что её супруг взял родительские деньги и, когда отец застукал мужа за этим делом, тот ещё и ударил его.
               
  Это он, конечно, зря, но ведь молодым деньги нужнее. Зачем они старикам? Жить надо сейчас и молодёжь сумеет их потратить на нужные дела. Нельзя же копить – можно сделаться рабом денег, а в этом нет ничего весёлого. Ведь жизнь так коротка, чтобы потратить её на золото. Его надо отдавать, отдавать легко и оно вернётся вдвойне. Это и есть радость жизни.               
  Всё это говорил её муж и Марта, симпатичная высокая, с белыми волосами девушка, влюбившаяся в него как кошка в свои шестнадцать, верила каждому его слову.
 
  То, что она беременна, Марта поняла не сразу. Глядя на свой округлившийся живот, сначала решила, что потолстела, стала его прятать и стараться меньше закусывать. Веселья прибавилось потому, что голодную Марту веселил любой глоток вина. Она страшно похудела и стала похожа на старуху.               
  «Может, черви в животе завелись?» – спросила она у местной знахарки. Та поинтересовалась толчками в животе, тошнотой и, услышав, что ничего этого нет, согласилась с ней, дав порошок серого цвета – истолчённые, Марта не помнила что.
  Трудно сказать, что повлияло на уродство рождённого ею ребёночка. Может, частые возлияния матери, может серый порошок, может, рябь на воде, где она утопила его, а, может, Марте и вовсе привиделось, что ребёнок ненормальный – она ведь редко бывала в твёрдой памяти. Чем больше проходило времени, тем лучше он выглядел в её глазах и видениях, а иногда даже говорил с ней.

  Украденных денег было немного и они быстро кончились. Работать не хотелось, хотелось пить вино и гулять, поэтому работу им никто не давал. Муж предложил идти в его родную деревню, пока на дворе лето.               
  По дороге они прибились к цыганам, и он помогал им воровать лошадей, пока не расшибся, упав с лошади. Цыгане исчезли, а Марта выхаживала мужа прямо в лесу, собирая ягоды, коренья и яйца птиц. Небольшой котелок она утащила из родительского дома и готовила нехитрую похлёбку на костре.               
  Вскоре муж поднялся на ноги, отказался есть её варево, соорудил силок и изловил зайца. Марта сразу повеселела, но, как оказалось, мужу такого веселья было мало. Ему не хватало вина и чараса, курить который он пристрастился у цыган, и к нему у него появилась большая тяга. Вся его весёлость пропала, и появились злость и раздражительность.
  Денег на вино не было, и они перешли на чарас – один из цыган рассказывал, как его добывать.               
  Марта бегала с мужем по конопляному полю голышом, и они занимались любовью прямо на земле.               
  Лето для них было маленькой жизнью, без забот и хлопот, с ночёвками под открытым небом, с побегом от злых крестьян, что гнали их, голых, желая отомстить за вытоптанную коноплю.               
  А они бежали, хохоча и радуясь ветру и толстому слою пыльцы на потных телах.               
  Уже в лесу аккуратно скатывали драгоценный продукт со своих тел в небольшие зеленовато-коричневые шарики и складывали в заплечные мешки.               
  Потом курили их и, счастливо улыбаясь, плыли в облаках сладковато-пряного дурмана.
  Однажды, когда они были в глубокой нирване, на поляну вышел большой медведь. Он хотел было подойти к ним ближе, но, принюхавшись, видно учуял запах чараса, глухо заворчал и снова ушёл в лес. Марта решила, что хозяин леса ей привиделся.
 
  Их одежда осталась в поле и, наверное, досталась разъярённым крестьянам, поэтому, чтобы хоть как то прикрыть наготу, они смастерили одежду из лопухов и травы.               
  Зайцы то ли стали умнее, то ли её муж стал лениться делать добротные силки, но попадаться перестали.               
  Они долго думали, как им добыть еду и одежду и снова муж придумал выход.               
  У реки он, в чём мать родила, выбежал из леса, предварительно извалявшись в грязи, сухой траве и прошлогодних листьях, напугав стирающих бельё баб, которые побросали его и с визгом умчались в деревню. Марта с мужем начали примерять мокрое и сухое, ещё не стиранное грязное бельё, а с деревни уже бежали мужики с косами и вилами.               
  И снова они бежали, держась за руки, и никто не мог их догнать. И снова они смеялись, переглядываясь на бегу, и их волосы развевались по ветру, и этот запах погони так горячил кровь.               
  Вещи они стирали, что-то оставляли себе, что-то продавали по деревням, меняли на продукты. Пугать баб было весело и нетрудно, но Марта стала следить за этим из леса, чтобы на рынках не искали мужчину с женщиной, а всё было свалено на чудище лесное, да бабские страхи и глупость. Это тоже решил её муж, может, это и спасло ей жизнь.

  Как-то раз она залезла на высокое дерево, чтобы сверху наблюдать за очередным представлением и сразу поняла, что бабы на реке были какие-то не такие.               
  С бельём в воде возилась всего одна, остальные сидели на берегу и курили, лениво отмахиваясь от слепней и комаров. Курящих баб в деревнях Марта отродясь не видела и заподозрила неладное. Но мужа она никак не могла остановить.               
  Пока она лезла вверх по дереву, тот уже выбежал из леса, потрясая в воздухе кулаками и своими причиндалами и, как всегда, надеясь на бабий испуг, с устрашающими воплями бросился к ним. Бабы обернулись, встали на ноги, деловито отряхнулись, разгладили бороды, взяли в руки дреколье и бросились ему навстречу.               
  Муж не сразу заметил такую несуразицу и почти добежал до бородатых баб, но вовремя развернулся и побежал к лесу. Он бежал от них голышом и, было видно, что они его не догонят но, на поляне под деревом, где сидела Марта, тот остановился и стал её звать. «Детка!» - кричал он. Она подумала, что если слезет с дерева, то как раз попадёт в руки ряженым и, поэтому ещё крепче прижалась к стволу и сидела не шелохнувшись, тем более, что голос её сына велел ей молчать.               
  Муж метался по кустам вдоль поляны, шарил по ним руками – наверное, думал, что она заснула. Так его и застали бородатые мужики в бабских платьях. Они деловито окружили его и стали молотить всем, что было в руках, как зерно на току, пока он не затих.
               
  Крестьяне обратили внимание на заплечные мешки, лежащие под кустами. Открыли их и обнаружили шарики чараса.

- Что это? – понюхал один мужик.
- Дерьмо лешачье! – заржал другой, и первый брезгливо бросил мешок в кусты.
Шарики весело рассыпались по траве.
  Потом мужики подвязали тело её мужа к жердине и, оживлённо переговариваясь, понесли в деревню на показ публике. Марту они, на её счастье, не заметили.
 
  Сидя на дереве, она видела, как на окраине деревни мужа привязывали к свежеврытому в землю столбу, как накрывали длинные столы белоснежными льняными скатертями, как запалили под этим столбом костёр, как после дикой попойки бабы и ребятишки ушли по домам, как пьяные мужики соревновались между собой, кто дальше, гася угли костра собственной мочой.
  Солнце село, веселье в деревне стихло, и Марта решилась слезть на землю. Её руки затекли, но она всё-таки кое-как сумела спуститься, не упав по дороге.               
  Встав на четвереньки, она ползала по поляне вдоль кустов и собирала шарики той, прошлой, весёлой жизни. В том месте, где били её мужа, она измазалась его кровью и заревела.               
  Вволю наплакавшись, Марта внезапно вытерла слёзы, сложила всё хозяйство в один мешок и прислушалась к голосу своего сына. Тот звал её к себе, на то место, где они расстались, но она не послушалась, положила шарик чараса под язык и пошла в деревню.

  У тлеющего костра на окраине селения она остановилась и долго, не мигая, смотрела на пепелище, словно прощаясь с мужем. Марта смотрела на угасавшие угли, и сердце её тоже угасало, как будто вместе с ними затухала её любовь к мужу, к жизни, к людям и всему, что её окружало.               
  Внезапно со стороны деревни подул ветер, и угли снова вспыхнули багровым светом, светом дикой ярости и кровавой мести, святой для неё, ведь недаром её прадед был викингом.               
  Марта подошла ближе, босой ногой разворошила угли и, взяв по головёшке в каждую руку, пошла по единственной улице, вдоль которой были выстроены дома. Боли она не чувствовала.               
  И вот что странно – впоследствии на ладонях не осталось ни одного волдыря, шрама или рубца от ожогов, как-будто их и не было. Может, и правда не было?
 
  На краю деревни Марта остановилась и забросила одну головёшку на крышу дома справа, другую на крышу дома слева. Сухая солома стала тлеть и потрескивать, появился дымок, который на ветру потянулся в нужную сторону.               
  Она медленно, сгорбив плечи и опустив голову, пошла обратно к пепелищу, а огонь пожара пытался догнать её, то с одной, то с другой стороны, весело прыгая с крыши на крышу, как будто это они с мужем снова бежали наперегонки.               
  Больше Марте здесь было делать нечего и, захватив горсть пепла со смертного костра мужа и, измазав им лицо, в знак скорби, она зашагала туда, куда её звал сын. На встречу с самым дорогим и любимым, что у неё осталось в этом мире.               
  Звёзды над её головой превратились в Солнца. Так светло у неё на душе никогда ещё не было. Марта шла, раскинув руки, навстречу новой жизни, новому счастью.
  Коричневый шарик под языком постепенно таял. Позади неё разгоралось пламя.

  Уже потом, через много лет, она слышала от монахинь одну страшную историю про деревню, сожжённую дотла лесным пожаром и уничтожившим собранный урожай и всех мужчин деревни.               
  Оставшиеся в живых бабы и ребятишки не пережили суровой зимы, уж очень крепки были морозы. Их так и нашли по весне в коряво вырытых землянках на опушке леса.               
  Говорили, что это месть лесного колдуна, которого они убили, вместо того, чтобы принести ему дары.               
  «Брехня!» - подумала тогда Марта и больше никогда об этом не вспоминала.

  Ещё говорили, что кое-кто из выживших женщин, выбежавших с детьми на руках из пылающих домов, видел духа смерти в женском обличии. И что отлетал он от пепелища, где сожгли колдуна. Расправил огромные чёрные крылья, тряхнул белыми волосами и взмыл в небо.               
  Такую фигурку из дерева с головой женщины нашли в одной из землянок, а рассказала об этом умирающая от голода девочка. Может это был её безумный бред, но ещё она рассказала, что это им в наказание за то, что они все ели сердце колдуна, ещё тёплое и подрагивающее. Рассказав это, она испустила дух, но эту часть истории Марта уже не слышала.

  Оставшись одна, она просила милостыню и выполняла самую грязную работу за еду или просто за кусок хлеба. Деревья пожелтели, по ночам стало холодно, и Марта спешила до наступления зимы вернуться в свой город. Торговать чарасом она не решалась – могли убить или избить, отняв весь запас весёлой жизни как его называл её муж, добрый и весёлый человек, чересчур озорной, конечно, но незлобивый. Марту он не обижал и, о нём она вспоминала с теплом, как о самой яркой части своей жизни, как о счастье.               
  Она силилась вспомнить – как же его звали, но память молчала.

  На лесной дороге Марту окружила шайка грабителей. Обнаружив в её мешке отсутствие денег, они обратили своё внимание на неё.
 
- Как тебя зовут? - спросил самый старший из них.
- Марта.
- Марта? Тебе не повезло с именем, детка.
- Меня так называл только один человек и это не ты.
- За это имя придётся заплатить, детка. И старший ударил её по лицу.
- Не называй меня так, скотина!
 
  Новый удар свалил её с ног, заставив потерять чувство реальности. Они в одно мгновение разодрали и сорвали с неё платье. Потом долго насиловали впятером, при этом старший бил ладонью по лицу и она теряла сознание, приходила в себя, и он снова бил.

  Грабители развалились у костра, пили кислое вино и решали, кто её убьёт. Выбор пал на молодого толстяка.
 
- Может, утопим её, Коул? – сказал толстяк.
- Мы пьём оттуда, дурень! – произнёс второй грабитель.
- Нет! Ты должен доказать, что можешь убить, если будет нужно. И не называй моё имя! Сколько раз тебе говорить?! – Коул хлопнул толстяка по плечу.
- Всё равно она никому не расскажет. – поёжился толстяк.
- Может, женишься на ней! – произнёс третий.
- И она тебе всё простит! – заржал четвёртый.
- Всякое бывает, лучше не произносить имена, даже у деревьев есть уши. Давай, не скули! – подытожил Коул и дал толстяку в руки нож.

  Тот неуверенно приблизился к лежащей в стороне Марте. Она увидела у него в руках нож и поняла, что живой её не выпустят.
 
- Ну что, мальчик, хочешь ещё попробовать? – насколько можно игривей произнесла она разбитыми губами и криво улыбнулась.
- Я, я больше не хочу. – замялся толстяк.
- Если ты возьмёшь в моём мешке шарик и съешь его, то сможешь и не раз. Почувствуешь, что такое быть настоящим мужиком.
- Нашла дурака! Ты меня отравишь. – заулыбался толстяк.
- Дай сначала съесть его мне и увидишь, что он может.
- Коул, ты слышал, что она говорит? – обернулся назад толстяк.
- Слышал. - поморщился главарь. Дай посмотреть, что она хочет.
Коул порылся в её мешке, вынул на свет пригоршню чараса, понюхал и сказал:
- Я слышал об этом. Дай ей, что она просит.

  Толстяк протянул Марте один шарик и та, благодарно улыбнувшись, съела его на глазах внимательно наблюдающих за ней разбойников.
 
- Ну что, поехали? – Марта выгнула спину и приглашающе поманила их к себе рукой.
  Толстяк схватил два шарика и моментально проглотил. Через двадцать минут он уже пыхтел на девушке. Разбойники схватили по шарику и тоже проглотили. Через некоторое время они сменили довольного толстяка.               
  Прилив бодрости и новые ощущения заставили их поверить Марте, и она уговорила разбойников взять ещё по одному шарику чараса.
 
  Через два часа отключился толстяк, который вместо одного брал по два шарика. Ещё через два часа отключились трое. Оставшийся в сознании Коул догадался выплюнуть остатки коричневой жижи изо рта, но двигаться почти не мог. Повинуясь животному инстинкту самосохранения, он пытался отползти от костра в кусты, почуяв угрозу со стороны этой странной и ставшей опасной девки. А та, вся избитая, с заплывшим глазом, в кровоподтёках и ссадинах, перемазанная собственной кровью и мужской жидкостью, взяла их же охотничий нож и поочерёдно перерезала глотки четверым разбойникам, забрызгав себя красным с головы до ног.

  Последним оказался тот, что пытался уползти. Это был Коул – главарь шайки, и ему не повезло больше всех. У Марты уже не оставалось сил, когда она стала резать ему горло и, поэтому здоровенный зазубренный нож царапал, кромсал и рвал его плоть, но никак не мог углубиться и сделать своё дело.
 
- Запомни, Коул! Никто не может называть меня «деткой», никто! – шептала она ему на ухо.
  Тот вяло сопротивлялся и хрипел, вытаращив глаза, понимая, что его ждёт. Он так и умер с выражением животного ужаса на лице, а вконец обессилевшая Марта упала рядом с ним на землю, потеряв сознание.
 
  Проснулась она от холода, костёр даже не тлел, а лежащее рядом тело, уже окоченело. Марта приподнялась на руке и оглядела место вчерашней оргии. От тяжёлого запаха крови и увиденного в реальности её вырвало.               
  Она встала на четвереньки и поползла, дрожа от слабости и боли, к лесному озерцу, на берегу которого всё это и происходило. Долго и жадно пила, пока её снова не вырвало. Потом немного отдохнула и снова пила воду. Потом провалилась в сон.               
  Проснулась она уже ближе к обеду. Натаскала большую кучу хворосту, затащила на неё трупы и запалила костёр. Пока он разгорался, залезла в воду и долго тёрла себя пучками травы с илом и песком, поглядывая на разгоревшийся огонь и чувствуя запах горящей плоти.
               
  Выбравшись на берег, она вытерла тело какими-то тряпками, найденными в мешках у грабителей, и поела. Потом стала подкидывать хворост в огонь и ворочать палкой трупы, чтобы быстрее сгорели. К утру всё было кончено и на месте огромного пепелища остались только угли да кости, которые она вытащила и утопила в озерце.               
  Найденные деньги и еду Марта сложила в свой мешок, снова положила шарик чараса под язык и продолжила путь к сыну.
               
                *  *  *
  Весёлая Марта поправила головной убор, расправила платье на коленях и продолжила рассказ:

- Иду я, значит, и мне так легко на душе, так радостно стало.               
  Пришла я на реку, где с сыночком мы расстались, гляжу в воду – увидеть его хочу, попрощаться перед монастырём.               
  Глядь в отражение – а я голая вся, как будто родилась только, и полгорода народу на берегу стоит – на меня смотрит, пальцами тычут.               
  Я застыдилась, да и залезла в воду по самую шею. И сижу.               
  Старьёвщик, что за мной с тележкой своей всю дорогу по городу шёл, то ли хотел чего, то ли меня пожалел, но оставил на берегу одежонку кое-какую плохонькую. Для меня, стало быть. А я хитрая – сижу в воде, не вылезаю. Ишь, удумали чего – меня им подавай разглядывать. И за одежду не вылезу.               
  Просидела я так до ночи, пока солнце не село, да люди не разошлись. Вылезла тогда на берег, пиявок отодрала, оделась, да спать упала прямо тут же, на камнях.
Намаялась я чего-то за день то.
               
  А утром, спозаранку, проснулась оттого, что колокола зазвонили в церкви, праздник был какой-то, кажись.               
  Смотрю на реку и сыночка вижу: он большой стал, подрос, стало быть, во всю реку от берега до берега. А, сынок мой и говорит: «Мама, ступай в монастырь, там и живи на успокой».               
  Я и послушалась, встала и пошла в путь дальний до монастыря нашего. По пути не ела – только воду пила, обет вроде как исполняла. И на четвёртый день пришла сюда.