Верить в мечту

Верить в мечту
рассказ

Колька не отходит от деда ни на шаг. Куда старый стопы направит, туда и малый хвостиком тянется. Дед в огород или на завалинку, внук следом. Дед баню топить, Колька уже рядом, лучину подаёт, пропавшие спички первым находит.
– Да вот же они, деда, неужели не видишь?
– Слеповат я уже, Кольша. Вся надёжа на вас, молодых да вострых, – с хитринкой в слезящихся прищуренных глазах добродушно отвечает дед Андрей.
– И совсем ты не слепой, деда. Я же видел, как ты ловко ниткой в иголку попал, когда старые валенки подшивал мне. А мама говорила выкинуть, выкинуть. Теперь, как новые!
Дед ласково обнимает внука, гладит сухонькой шершавой ладонью по пшеничным мягким волосам. Колька и рад, обеими руками обхватывает старика, так и висит на нём, не отпуская.
– Зашумела, родная, – дед Андрей плотно прижимает дверцу топки и слегка прикрывает поддувало.
Неразлучники выходят из предбанника и садятся на дощатые, выбеленные дождём ступеньки.
– Деда, а когда на рыбалку?
Дед притворно вздыхает, не спеша оглаживает редкую седую бородёнку и, прикладывая ладонь ко лбу, вскидывает взгляд к закатному солнцу.
– Не, Кольша, нынче клёву не быть. Смурнеет. Во-он облака из-за бора заходят. Вот завтреца, точно порыбалим.
– Так ты и вчера, говорил, что завтреца, – не унимается Колька, теребя старого за рукав. – А пару дней назад, мол, давление не то, и морянка; надвигается, – копируя стариковский говор, с напускной важностью произносит мальчуган и лукаво смотрит собеседнику в глаза. Пообвыкнув в деревне день-другой, Колька даже думать начинает на дедовский лад, с удовольствием пользуясь его необычными словечками.
Дед, казалось, не замечает иронию внука.   
– Порыбалим, Кольша, порыбалим…
Колька уже знает, что вытащить деда на желанную рыбалку – дело невыполнимое…
– Да слушай ты меньше, Коленька, этого старого балабола, – обычно  на самом интересном прерывает байки деда баба Шура.
Колька пытается выбросить наваждение из головы. Не получается. Огромные голавли стоят перед глазами, рвут леску, бьют мощными хвостами и плавниками по глади тёмных омутов, вытянутые на берег, трепыхаются на лугу, норовя отчаянными кульбитами вновь добраться до воды и скрыться в глубинах. А рядом с трофеями – он, Колька – матёрый рыбак и добытчик. Откроет глаза, тряхнёт головой и снова вопьётся взглядом в деда. Так бы и слушал, не переслушал.
– Он ведь, поди, и позабыл, когда последний раз рыбу-то удил.  Всё в мастерской своей, да по саду. А ежели за калитку, так одна дорога – за четком, до лавки, – продолжает баба Шура. – Другие-то, вон, с речки не вылазют.
И не понять Кольке, то ли хвалит и гордится стариком, то ли строжится.
– Эко ты, бабка, понапраслину на меня наводишь, – встрепенётся дед. – А сома пудового, что на яблочный спас добыл, запамятовала?
– Так когда это было, – всплеснёт руками бабуся. – Почитай с десяток годков минуло. Тогда ж и отдал Митрофану барахло своё, рыбацкое.
– Но было же, – упрямо не сдаётся дед
– Да ну тебя, – отмахнётся баба Шура. – Ты лучше, внучок, молочка парного откушай, – наливает Кольке стакан доверху.
Мальчишка облокачивается на стол, поджимает кулаками щёки и любуется старческой перепалкой. И становится ему тепло и уютно, словно у себя дома, в городе…

– Ну что, Кольша, баньку затопили. Через часок готова будет. Не пора ли горло сполоснуть?
Колька насторожился.
– Опять кваску, деда?
– А то, как же, его родимого, пора стаканчик пропустить.
– Может не надо? – озабоченно произнёс Колька. – После бани бабуля и так нальёт тебе…

…Без своего любимого кваска дед и дня провести не может. Квасок не простой, особенный. Хранят его в подполе, на полочке, в огромном стеклянном бутыле. По праздникам и выходным баба Шура осторожно спускается по ступенькам, наполняет кваском расписной графинчик и водружает на обеденный стол. Дед тут же наливает гранёную стограммовую стопку и, не отрываясь, мелкими глотками, будто смакуя содержимое, пропускает внутрь. Усталые глаза медленно застилает мечтательная поволока, и даже глубокие морщины, казалось, расправляются на одухотворённом лице. После дед неторопливо наливает вторую и ставит перед собой, а сам в расслабляющем блаженстве откидывается на спинку стула.
Вот тут-то и наступает благословенная пора для Кольки. Воспоминания и байки льются из уст деда рекой. Более преданного слушателя, чем внук, ни за что не найти. Баба Шура демонстративно отворачивается, будто отказывается быть причастной к греховному питию, и продолжает хлопотать у печи. Но краем глаза всё подмечает. Лишь только дед, прервав на мгновение красноречивый поток, тянет руку за стопкой, резко оборачивается  и нарочито ворчливо бросает:
– А ну, охолонись, старый. Вот стол накрою, тогда и выпьешь.
Впрочем, вся это сердитость, скорее привычная, такая же обыденная, как и сам графинчик на столе.               
 Колька глазастый да сообразительный. Прекрасно понимает, что за квасок и почему цвет у него беловатый и мутноватый. Дрожжевой дух ни с чем не перепутать. Хоть и слушает деда, раскрыв рот, но душою на стороне бабушки.
Колька в своей семье – единственный мужчина. Уже восемь годков стукнуло, во второй класс нынче пойдёт. Меньшая сестричка в городе, под присмотром мамы. Ей работать надо и семью кормить. А Кольку на лето в деревню к бабушке и дедушке отправляет. Погостить, подальше от новомодных гаджетов: планшетов и телефонов. Впрочем, в деревне мальчишка и так каждый год бывает. Но именно в этот раз осознаёт, что вырос и повзрослел. Не то, что в прошлые года – беспечность, игрушки да песочница у забора.
Колька всё знает про вред пагубной привычки. Из-за неё расстались мать с отцом Мать не скрывает своей жёсткой нетерпимости к любому «кваску». При ней бабушка в подпол ни ногой. И дед, хоть покряхтывает в кулак демонстративно, а высказать своё желание вслух не решается…

…Безгранична любовь и привязанность внука к деду, ни в чём отказать ему не может.
Вот и сейчас дед с мольбою посмотрел на Кольку. Больная спина не позволяла спуститься в погреб.
– Ты уж, Кольша, нацеди мне стаканчик, в последний раз, – ласково попросил дед.
 – Эх, деда, деда! Но только в последний раз, – с укоризной по-взрослому ответил Колька и подорвался с места.
Знали оба, что влетит за самоуправство от бабы Шуры, но мужская солидарность превыше всего.
  Пока банька топилась, дед с внуком прошлись по саду. У деда после кваска вся усталость пропала, видимо второе дыхание открылось. Даже поступь стала твёрже и уверенней.
Остановились возле яблоньки, усыпанной зелёными плодами. Дед заботливо подоткнул рогатиной отяжелённую ранетками ветвь. Придержал её в руках, бережно провёл ладонью по листочкам, яблочкам, будто смахивал невидимую пыль.
– А пошто ты яблоньку гладишь? – удивлённо спросил Колька. – Она же не чувствует.
– Чувствует, Кольша, ещё как чувствует. И прикосновение моё и беседу нашу слушает. Попробуй сам.
Колька поднёс руку и нарочито медленно провёл ладонью по  ветке. Словно в ответ затрепетали листья, закачались грозди плодов. Дед значимо посмотрел на внука.
– Так это же ветерок подул, –  не поверил Колька.
– Вот и нет. Это яблоня благодарит тебя за ласку. Всё живое заботу ценит и на доброе слово отзывчиво.
Мальчишка недоверчиво ещё раз прикоснулся к яблоне и впился взглядом в собеседника. Дед лишь по-доброму улыбнулся и накрыл тёплой ладонью мальчишескую ладошку.
Минуя ухоженные грядки и густо усыпанные зрелой ягодой кусты крыжовника и смородины, внук с дедом подошли c тыльной стороны дома к пристрою из потемневшего от времени бруса. Сердце у Кольки гулко заколотилось. Старик расстегнул верхнюю пуговицу, неторопливо извлёк из-под полотняной рубахи серебристый ключ на тряпичной ленте. Отомкнув амбарный замок, распахнул дверь. 
Колька не удержался от любопытства и просунул голову под руку деда. Взору открылась таинственная мастерская. Последние лучи заходящего солнца озаряли резные полочки, вразнобой заставленные склянками с красками, лаками, кисточками. Между ними мелькали скрюченные тюбики с потёртыми от времени надписями. У маленького окошка приткнулся стол с широкой дубовой столешницей, некогда пропитанной лаком. Сейчас лак местами стёрся, покрылся зарубинами, сколами. На поверхности хаотично сгрудились разношёрстные коробочки, тарелки, чаши, наполненные всякой всячиной. В одних лежали сосновые и еловые шишки, в других кварцевый песок, в третьих камушки и галька различных цветов и размеров. Из полированного до блеска деревянного стакана выглядывали ручками вверх неизвестные Кольке инструменты. Некоторые из них, судя по всему брошенные в спешке и перевёрнутые, вертикально торчали заточенными лезвиями и напоминали миниатюрные стамески или резцы. В царящем вокруг творческом беспорядке Колька  чувствовал неуловимое притяжение и внутренний трепет. Нестерпимо хотелось дотронуться до всего сразу, подержать в руках, почувствовать сопричастность к неведомому ремеслу. 
Взгляд молниеносно рыскал из стороны в сторону, перескакивал с одного предмета на другое. В углу хаотично громоздились куски бересты, коры, древесины, причудливо изогнутые корневища. Чуть в стороне возвышалось и вовсе неизвестное устройство, высотой почти в Колькин рост. На четырёх ножках покоился лоток, поперёк которого крепился на валу каменный диск, напоминающий жернов. Колька видел такой же, только огромных размеров, на старой полуразрушенной мельнице. Книзу от вала, минуя рычажок, опускался стальной канатик и пропадал под деревянной педалью.
– Деда, деда…, – переполненный эмоциями затарахтел Колька.
Старик отступил в сторону, пропуская внука вперёд. Мальчишка неуверенно сделал шаг, глубоко вдохнул…
– А-апчхи! – звонко разнеслось на всю мастерскую.
  Вязкий пыльный воздух невидимо колыхнулся, ударяя в нос запахами  древесной стружки, красок и ещё чего-то непонятного, но придающего атмосфере созидательного хаоса ещё больше загадочности, очарования и даже уюта.
Вход в мастерскую посторонним издавна заказан. Никому из домочадцев не дозволялось присутствовать в святая святых пожилого мастера. Прошлым летом Колька пытался проникнуть в пристрой. Но дед оставался непреклонным в своём творческом одиночестве.
– … Что это за штука, для чего? – нетерпение нарастало. –  Ой, это кто? – Колька замер. Прямо на него со стены смотрела голова сказочного незнакомца.
– А сам-то как видишь?
Мальчишка ещё раз внимательно оглядел поделку... Кряжистый чернёный пень. На нём выгнулся крючковатым носом заострённый сук. По бокам глазищи из древесных пятаков, умело подведённых рукою мастера. Во все стороны, извиваясь и переплетая друг друга, нисходили щупальца некогда раскидистого корневища, напоминающие путаную шевелюру лесного чудища.   
 – Водяной! – выпалил Колька на одном дыхании. – Или леший! Я в сказках по телеку такого видел!
– Скорее, леший, – ухмыльнулся дед.
– Здоровско, прям настоящий!
Гордый произведённым впечатлением, старик приосанился, деловито подоткнул руки в пояс, словно и не ждал иной реакции от заворожённого внука.
– Наждак или точило, – опережая Колькин вопрос, произнёс дед и кивнул в сторону механизма с диском.
– Можно, деда? – Колька поднёс ногу к педали.
– Жми, – скомандовал дед.
Диск тонко зашелестел, не издавая ни единого скрипа. Вода из лотка прыснула мальчишке в лицо. И старый и малый дружно рассмеялись.
Довольный Колька продолжил качать педаль. Дед взял с подставки маленькую стамеску и лезвием приложил к вращающемуся камню. Шелест сменился зудящим жужжанием. Из-под руки  брызнули редкие искры…
– Вот и резцы сладили. Куды ж мне без помощника.
– Научишь поделки делать?
– Научить-то научу, Кольша. Я и сам всю жисть учусь. А тебе, пострелёнку, усидчивость надобна. Можа и будет толк, – дед сверху вниз окинул взглядом внука и сурово свёл брови, едва сдерживаясь,  чтобы не засмеяться.
– Строжить будешь, деда? – Колька вздёрнул острый подбородок и попытался сдвинуть брови, подыгрывая старику.   
– А то, – игриво пригрозил пальцем дед. – Не всё ж тебе кваском меня попрекать, – не выдержав, рассмеялся и обнял внука…

…Кольке хорошо с дедом. Спокойно, надёжно, иногда весело и всякий раз познавательно. С первого взгляда друг друга понимают. Достаточно одному в глаза другого посмотреть, и вот уже все помыслы каждого на лице читаются. И эмоции, и желания…
Но Колька не забывает: пройдёт лето, вернётся в город и снова станет единственным мужчиной в семье. А мужчина – он за всё в ответе, и за маму, и за сестричку, и за  хозяйство городское. Это сейчас можно почувствовать себя слабым и беззащитным перед дедом с бабкой. Но, нет, даже такого позволить нельзя. Иначе совестно будет. Для себя он уже давно решил: не дожидаясь деда, пойдёт завтра на рыбалку. Хоть и не был ни разу, но ничего, не страшно, всему научится. Докажет старикам, что он уже не тот Колюшка, которой голыми пятками сверкал да с машинками игрался, а настоящий мужчина-добытчик…

…Колька ещё раз пробежал взглядом по мастерской. Задержался на полочке, заставленной искусными поделками. Здесь и забавные домовята из дерева, со смешными мордочками, изящные русалки с игриво выгнутыми хвостами, кубки и чаши, оправленные тончайшей медью с незнакомой вязью. Даже змей-искуситель из Ветхого завета обвивает ствол райского древа с яблоками…

…Колька знаком с Библией. У него дома, в городе, на книжной полке стоит «Библия для детей». А вот баба Шура про Ветхий завет и слышать не желает.
– Греховная эта книжка, Колюшка, – иногда приговаривает баба Шура. Ты лучше молитвы читай, да Евангелие.
«И что здесь греховного? – искренне недоумевает Колька. – Может, смелые картинки бабулю смущают? Так в городе этим никого не удивишь». 
Вот обманывать, красть, человека жизни лишать – действительно грех. Это Кольке уже известно. А с остальными грехами и вовсе ничего непонятно. «Ну и ладно, подрасту, всё узнаю», – мальчуган прогоняет запутанные мысли из головы.
– Дед, а почему твоих поделок в избе нет?
– Не жалует бабка моё творчество, – с едва заметной улыбкой ухмыльнулся дед. – Говорит, от лукавого.
– А что значит «от лукавого»?
Дед на мгновение задумался.
– А значица, Кольша, пустое это дело, бесполезное. Боженькой порицаемое.
– Неправда, деда, – вступился за старика мальчишка. – Вон как красиво!
– Шурочка иначе считает. Но я, старый грешник, на неё не в обиде. Она по заповедям божьим живёт. Хотя игрушки мои да поделки многим нравятся: и детворе на потеху, и взрослым поглазеть, – оправдался дед.   
– Ты же неделю из мастерской не выходил. Что-то новое ваял?
Дед подошёл к стулу, откинул старое покрывало, наброшенное на спинку.
– Вот это да! – Колька в изумлении раскрыл рот.
На холсте, заключенном в золочёную витую рамку, раскинулось тропическое море. Пенящие волны накатывали на песчаный берег, ударялись и взрывным фейерверком искрящих брызг встречали очередную волну. Под порывом ветра склоняли макушки разлапистые пальмы, переплетаясь своим «страусиным оперением», а в лазурно-изумрудной лагуне горделиво покачивалась белоснежная яхта.
Дед провёл ладонью по глазам, потёр нос.
– Что-то в глазах защипало, – пробормотал он и отошёл в дальний угол к табурету.
Колька стоял перед картиной не в силах отвести взгляд. И море, и пальмы, и  яхта, и даже искрящиеся океанские брызги – выложены на холсте мелкой речной галькой, зернистыми песчинками и декоративными камушками, кое-где покрытыми красками или лаком. Феерическая мозаика ошеломила мальчишку. Взгляд упал ниже, на  блестящую табличку у рамки.
– Лю-би-мой Шу-роч-ке, – по слогам прочитал Колька мудрёные в завитушках буквы и тут же обернулся.
Дед сидел на  табурете, его взгляд был направлен в пустоту, с покрасневших глаз он то и дело смахивал невидимую слезу.
– Ты чего, дед, классно же получилось. Бабуле, точно, понравится.
Дед шумно дышал, выдавая своё волнение. Кольке показалось, что ответ уже давно готов, но подобрать нужные слова получается у деда с трудом.
– Я, Кольша, всю жизнь мечтал море увидеть, – начал дед, охлопывая себя по карманам, в поисках кисета с махоркой, от которой отказался уже более года, –  Вырваться хотел из наших поволжских степей и равнин. Вот закрою глаза и вижу себя в фетровой шляпе, белом плаще, парусиновых штанах, остроносых туфлях, а рядом со мной Шурочка – вся такая воздушная, счастливая, в сарафане васильковом. Прогуливаемся мы с нею под ручку по набережной, а волны бьют по волнорезу, окатывая нас брызгами. Мы смеёмся, отскакиваем, и снова бросаемся в объятия.
Вновь замолчал, подошёл к мозаике и бережно переставил на стол. 
– Всё чего-то ждал от жизни, – продолжил дед.– Вот-вот сейчас, семилетку закончу и в ремесленном на слесаря выучусь. Заживу на широкую ногу, страну увижу. Только от войны тогда подыматься стали. После слесарничал в МТС, Шурочку встретил. Душа в душу жили. Только деток бог не давал. Дом построил, сад посадил. Всю жизнь работал: трактора, скотина, покосы, хозяйство. А мечта несбыточной так и оставалась. Одна ныне  отрада – сад да любимое дело, – повёл рукой полукругом.
Поволока сошла с глаз, взгляд просветлел.
– Жисть-то, вон оно, как обернулась. Гнался за призрачным и не замечал настоящего вокруг меня, ежедневно, ежечасно, секундочку каждую. Смилостивился Господь. Понесла Шурочка на пятом десятке. Катериной девочку назвали, мамку твою, –  дед подхватил внука и посадил на колени. – И нет сейчас счастливее меня человека на свете.
– Как же мечта, деда? – удивился Колька.
И невдомёк ему, чего это дед так разоткровенничался: то ли жалуется на судьбу, то ли благодарит.
– Мечта? Ей, Кольша, быть надобно у каждого. А жить нужно, внучок, именно сегодня, сейчас и благодарить Господа за каждое мгновение, нам данное. И не ждать завтрашнего и послезавтрашнего. Оно никуда не денется, придёт в свой черёд, – дед даже несколько осип от череды откровений.
Мудрёные слова, доволен и горд Колька дедовым прямодушием. Ещё бы! Впервые на равных общаются, словно взрослые.
– Я тут подумал, деда…
– Ну, ну, Кольша.
– Я про мечту твою. Не ту, что в белом плаще, другую.
– Енто какую?
– Про стакан кваска, за которым меня гонял давеча, – Колька сделал вид, что глубоко опечален. – Я вот думаю, пусть в следующий раз он у тебя так мечтой и остаётся, – выпалил мальчишка и крепко-крепко обнял деда за шею.
– Ну ты хитрец, Кольша! Уел старика. Поделом мне, пустомеле, – хрипловато рассмеялся, разрядив витающую в воздухе философскую меланхолию.

Едва петухи зашлись, продрали горло, Колька уже на ногах.
– Ба, я к Митьке, в Дворики.
– Куда ж в такую рань, спи давай. Я и Пеструху ещё не доила.
Колька сделал вид, что ещё глубже зарылся под одеяло, а сам глазком косит. Едва баба Шура за порог, Колька вскочил с кровати, впрыгнул в шорты, натянул футболку. На ходу отломил кусок вчерашнего пирога, да горсть ранеток с блюдца растолкал по карманам. Ещё вчера договорился с дружком Митькой встретиться за фермой, где ивняк гуще. Надумали срезать удилища для будущей рыбалки.
Незамеченным выскользнул за калитку, и со всех ног понёсся к яру.

Красотища с крутоярья открывается – глаз не оторвать! Аж, дух захватывает. Как ни пытается Колька охватить взглядом просторы – не получается. Так и крутит головой, старается сразу всё запомнить и насладиться увиденным. Нескончаемые луга раскинулись вокруг, расплескались радужным июльским разнотравьем. На бескрайних полях пшеница дозревает, гнутся стройные стебли под тяжестью налитых колосьев. А ведь солнце пока едва всходит за Колькиной спиной, поднимается над могучей стеной дальнего бора, пронзает верхушки сосен и елей золотистыми лучами…

…Колька вместе с бабой Шурой в тот бор за малиной ходили. Дед с озабоченным лицом ещё подначивал вдогонку:
– Держи, Кольша, ушки на макушке. Заметишь всхрапы и шевеление в малиннике, улепётывай со всех ног, абы с косолапым нос к носу не столкнуться. Любит он сладкой малинницей лакомиться.
Колька и принял дедовы слова за чистую монету. Услышал в кустах шорохи, присел от испуга, чуть стрекача не задал. Спасибо бабе Шуре, вовремя подоспела, раздвинула колючие заросли, а там зайчонок к земле прижался, ушками шевелит, трясётся мелкой дрожью. И непонятно, чьё сердечко сильнее колотилось: длинноухого или Кольки. А медведей-то, оказалось, отродясь в этих местах не видывали. «Ну, деда, припомню я тебе косолапого, – беззлобливо подумал Колька, – попадёшься и ты на мой розыгрыш»…
   
…В низине под обрывом струилась речка, Казанушка. Совсем не широкая, в три прыжка перескочить, местами в сапогах перебрести можно, едва голенища замочив. Мужики всегда вброд шли. А девки с бабами всё больше по мосткам свежеструганным перебирались. Обмелела Казанушка, ушла крупная рыба, но под обрывистыми берегами ещё остались глубокие тёмные омута. Нет, нет, да плеснёт, ударит хвостищем невиданный зверь или рыба, разойдутся круги по глади. И вновь тишина. Бабки, услышав грозный всплеск, крестились и шептали вполголоса: «Свят, свят, свят», а после сплёвывали через левое плечо, приговаривали: «Сгинь нечистая». Мужики ухохатывались, догадываясь, кто шороху наводит. Может ондатра аль бобёр, а некоторые вспоминали про голавлей гигантских, которые когда-то в былые годы в Казанушке водились.
Вверх по реке, версты за три, есть дамба. Даже сейчас её видно невооружённым глазом. Речка за ней безбрежным морем разливается. Кольке в такую даль ходить одному нельзя. Хотя, по словам бывалых рыбаков, за дамбой рыбы видимо-невидимо. Но сегодня Колька прибежал не на красоты любоваться. Ему в Дворики надо, к Митьке. Только рановато ещё, вот и притормозил на своём любимом месте. Трава от утренней росы влажная, не присесть, не раскинуться всласть. Зато кто-то из местных скамеечку со столиком на обрыве сладил. Не раз сельчане помянули добрым словом неведомого умельца. Присел мальчишка на скамейку, отдышался.
Деревня Колькина звалась Четырёхдвориками. Может когда-то в ней и было-то всего четыре двора. Зато прошлым летом Колька насчитал, аж, тридцать домов. Сейчас и того больше – «бесконечная» улица протянулась до опушки бора. Дома крепкие, ладные – заметно, что работящие селяне и дачники в них проживают. Ничего общего с коттеджами и дворцами новорусскими.
Напротив, через речку, те самые Дворики, в которых Митька живёт. Ещё десяток лет назад Дворики и хутором-то не называли. Одна бабка Марья в покосившейся избёнке, да кошка Мурка с бодливой козой Нюшкой. А ныне… Уже несколько улиц застроили, почту открыли, медпункт оборудовали, церковь заложили. Поговаривали, школе быть в скором времени. Так и потеряли Четырёхдворики своё могущество перед Двориками.
Причина и вовсе оказалась прозаичной. В половодье Казанушка набирала силу, разливалась вширь, сминая и вымывая бурлящим потоком береговую поросль, разбивая и унося мостки. Чтобы добраться до деревни, приходилось делать крюк из райцентра, с полсотни вёрст. Но Колькины соседи и рады-радёхоньки злым напастям. У них тишь, гладь да благодать. Ни шума приезжих, ни склок, разборок, ни гулянок ночных. Чего о Двориках нельзя сказать. На фоне хилых, крытых старым шифером изб, как на дрожжах, росли кирпичные коттеджи с новомодной черепицей на крышах. Целыми днями по большаку да окрестностям пылили навороченные джипы, по ночам гремела оглушительная музыка…
Посидел Колька, глазея по сторонам, скинул сандалии и припустил босиком по едва заметной тропинке вниз, к речке. По мелководью вброд перебрёл, вот уже и ферма из-за кустов показалась. А Митьки-то и не видно. Обежал вокруг фермы, не нашёл друга. «До Митькиного дома рукой подать, придётся идти, – подумал Колька. – Может запросто проспать или забыть. С него станется»…

– Шебутной, неуёмный, в голове  одна каша, – приговаривала баба Шура в Митькин адрес.
 Дед не оставался в стороне:
– Вспыхивает, словно спичка, также быстро гаснет. Но стержень в парне есть.
 Колька и сам знал – в Митькиной голове десятки мыслей одновременно и планов – громадьё. Только всё больше фантастичных, несбыточных, иногда и вовсе авантюрных и хулиганистых…

…Буквально на днях Митька подбил друга незаметно увести из-под носа дремлющего пастуха деда Фомы трёхлетку-жеребца, после оседлать, да галопом на нём припуститься. Мальчишки скрытно подкрались к жеребчику. Глядь, уже под седлом стоит. Тут-то Митька и переиграл всё на ходу. Опутал  привязью задние ноги иноходца, да как свистнет в оба пальца. Рванул с места стреноженный жеребец, понёсся, будто плетью ужаленный, неуклюже взбрыкивая задними ногами. Старое деревянное седло набок съехало, потом и вовсе о землю грохнулось, на кусочки разлетелось. Конь летел, за ним следом дед Фома семенил и причитал. А Митька в кустах заливался смехом и Кольку в бок кулаком, шутя – мол, знай наших…

…Колька помнил первую встречу с другом.  В начале каникул это и произошло. Сидел на берегу, лениво камешки побрасывал в речку, глазел на мальков, шныряющих вдоль песчаной косы.
– Эй, ты, – звонкий мальчишеский голос прервал беззаботный досуг.
Колька встрепенулся, повёл глазами. Напротив, на другом берегу, стоял пацан, на полголовы ниже, с растрёпанными русыми волосами.
– Это ты мне? – невозмутимо спросил Колька.
– Кому же ещё? Что-то я здесь кроме тебя никого и не вижу, – последовал недовольный ответ.
– Чего тогда надо?
– Ты вообще откуда взялся? – в голосе незнакомца послышались угрожающие нотки. –  Я тебя раньше в нашей деревне не встречал.
– Да и я тебя в Четырёхдвориках не видел, – дерзко ответил Колька.
– Чё, смелый, да? По сопатке давно не получал? – продолжал «наезжать» незнакомец.
– А ты из Двориков? – неожиданно сменил тему Колька. – Умеешь рыбачить?
– Ну, умею, и чё? – растерялся паренёк.
– А я вот ни разу на рыбалке не был, – с задумчивой грустью в голосе продолжил Колька. – Меня Колькой зовут, я здесь на каникулах, у дедушки с бабушкой. Давай дружить?
Обескураженный  дружелюбием собеседника, незнакомец буркнул:
– Митяй, можно Митька. Меня так все кличут, – в несколько прыжков по камням ловко преодолел поток, остановился рядом и небрежно хлопнул по протянутой ладони. – А ты телёнка рыжего с белой звёздочкой во лбу не видел в своих Четвертаках? – от былой агрессии не осталось и следа.
– Почему в «Четвертаках»?
– Не знаю, наши все так говорят.
– Прикольно, Четвертаки – хохотнул Колька. – Телёнка говоришь, со звёздочкой? А ну, погнали.
Мальчишки рванули вверх по косогору. Колька «летел» первым, в спину дышал Митька, норовя обогнать и держаться на полшага впереди. Миновали дворы, постройки, выскочили на опушку бора. Колька резко затормозил и Митька со всего разбега ткнулся лбом в затылок нового знакомца. Оба кубарем полетели в траву, кувыркнулись через голову. Митька первым вскочил на ноги, размазывая рукой по лицу крупицы земли. Колька сидел в траве и, морщась, потирал содранные коленки.  Пацаны посмотрели друг на друга и дружно рассмеялись.
– Вставай, четвертак! – протянул руку Митька.
Колька ухватился и поднялся на ноги.
– Налево гляди, – мотнул головой.
Митька бросил взгляд в указанную сторону. В кустах мирно пасся рыжий телёнок, неторопливо жуя сочную траву.
– Ура, нашёлся! – воскликнул Митька. – От стада отбился, а дед Фома всё прошляпил. Мамка говорит, давно его гнать из пастухов надобно. Старый, ничего не видит. Я в будущем году уже в третий класс пойду, сам смогу за пастуха быть, – важно надул щёки.
Колька недоверчиво ухмыльнулся.
– А чё, я и на лошади могу, и хлыстом щёлкать, от меня никто не сбежит. Батька обещал на ферме договориться, – продолжал хвалиться Митяй. – Со стадом голов в тридцать запросто управлюсь, триста рубликов в день пастуху положено, – гордо расправил плечи.
– А давай я тебе помогать буду. За просто так.
Митька пару секунд помедлил, что-то прикидывая в своей голове.
– Можно, вдвоём веселей. И не надо за просто так. Вдвоём мы и с полусотней коров управимся, – рассудил по-хозяйски. – Пару сотен к зарплате накинут, поделим по справедливости. Погнали Звездочёта до хаты, – кивнул на бычка. – Мамка дома пироги печёт, угостимся…               

…Колька уже было поднёс палец к звонку на заборе, как дверь дома внезапно распахнулась, из сеней выскочил Митька, перепрыгнул через крыльцо и сходу плечом распахнул калитку. Колька едва успел отскочить.
– Стой, ты куда?
Митька остановился, и посмотрел на друга. В глазах мальчишки блеснули слёзы. Он обречённо махнул рукой и, ни слова не говоря, быстрыми шагами побрёл от дома.  Колька за ним следом, молча, не тревожа друга.
Дома закончились, потянулся пустырь, за ним кустарник. Мальчишки вышли к берегу Казанушки. Неожиданно Митька поскользнулся на влажной от росы траве и грохнулся на «пятую точку». Тут же подтянул к себе коленки, обхватил руками, склонил голову. Плечи мальчишки затряслись мелкой дрожью, глухие всхлипы вырвались из его груди.
– Мить, ты чего? – Колька осторожно прикоснулся к плечу друга.
– Отстань, – выкрикнул Митька и откинул его руку.
– Как знаешь.
Колька ничуть не обиделся на выходку друга и невозмутимо присел напротив, на корточки.
Беспрерывно шмыгая носом, Митька поднял голову и посмотрел вдаль, за речку. Всхлипы прекратились так же внезапно, как и начались.
– Я, наверно, из дома убегу.
– Опять батя? – участливо спросил Колька.
– Ага, – кивнул Митька. – Вот, смотри, – повернулся боком.
Из-под копны белых волос заметной краснотой отливало опухшее ухо.
– За что? – недоумённо вскинулся Колька.
– Да ни за что. Пришёл с дежурства под утро, как всегда пьяный, на мамку с кулаками кинулся. Всю посуду переколотил, орал, чтоб водки ему налила, – Митьку словно прорвало, и он торопился выговориться.
– А ты?
– А чё я? Бросился на него, повис.
– За мамку заступился?
– Ну, да, – Митька вновь потупил взгляд. – Вот и прилетело, – буркнул устало.
– Да брось ты. Проспится и забудет, а ухо твоё заживёт – участливо произнёс Колька.
– Надоело, каждый раз так. Сейчас проспится, в магаз пойдёт, конфет мне покупать, а себе водки. Мне эти карамельки уже, знаешь, где стоят? – со злостью выкрикнул Митька и полоснул ладонью по горлу. – Не, я лучше сбегу из дому.
– А куда?
Митька чуть задумался.
– Вниз по Казанушке пойду, до Волги, – уверенно ответил мальчишка. – А там плот сделаю и до самого моря поплыву.
– Здоровско! Столько можно увидеть! – воскликнул Колька и тут же осёкся. – А как же мама твоя?
– Блин, я и не подумал, нельзя её одну оставлять, – Митька вновь обхватил голову руками.
Оба затихли и надолго задумались. Первым прервал молчание Колька:
– Знаешь, мой папка тоже пил. Только у нас дома об этом никто не говорит. Я его плохо помню. Глаза закрою, пытаюсь представить. И почему-то вижу, как он меня на санках катит. Большущий такой, бородатый, – на мгновение прервался. – И добрый. И мы оба смеёмся. Мне всего три  было, когда он от нас ушёл.
– Сам ушёл?
– Не знаю, бабуля говорит, что мама выгнала. Лизка тогда только народилась.
– А дед?
– Дед вообще молчит, ни слова о нём.
– И где он сейчас?
– Где-то далеко на севере. Он маме деньги присылает.
– А чё на мобильник не позвонит? Или он с вами вообще не общается.
– Не знаю. Может, номера у него нет, – Колька пожал плечами. – А мама иногда плачет, я сам видел. Думаю из-за него.
Митька заметно успокоился, иногда продолжая утирать шмыгающий нос тыльной стороной ладони.
– Ну и видок у тебя! – впервые за всё утро улыбнулся Колька, разглядывая грязные разводы на лице друга.
Солнце медленно, но упорно приближалось к зениту. Воздух нагрелся, просветлел. От былой росы не осталось и следа. Со стороны поля дохнуло терпким дурманящим ароматом полыни, скошенного хлеба, медовых трав. Задиристый стрёкот кузнечиков временами заглушался бодрящим посвистом ласточек, молниеносно скользящих над водой и тут же ныряющих в тень  обрыва.
Мальчишки вальяжно валялись в траве на спине, закинув за голову руки, и вяло переговаривались.
Митька лениво перебирал во рту сочный стебелёк травинки, смакуя едва уловимый сладковатый вкус. Он вряд ли делал это осознанно, скорее, спонтанно, по привычке.
Рядом порхал мотылек, крошечный, чуть заметный. Нежно-лазурные блёстки хрупких крылышек искрились в лучах восходящего солнца. Мотылёк покружил над пацанами и приземлился прямо на Колькин живот. Мальчишка скосил глаза и замер, боясь неловким движением спугнуть необычного гостя. Досчитал про себя до трёх, мотылёк не улетал, лишь едва заметно вздрагивал кроткими взмахами крыльев. «Если успею загадать желание, и мотылёк не улетит, значит, всё исполнится», – внезапно возникла абсурдная мысль. В голове хаотично замелькали образы мамы, Лизки, деда Андрея, бабы Шуры, и… почему-то бородатого мужчины. «Это же папа, мой папа!», – вскричала Колькина душа, словно пытаясь укрепиться в его сознании. Попытка сфокусироваться на чём-то одном не получалась. Разум пытался охватить всё, всех и сразу. Мотылёк не улетал, будто терпеливо ждал окончательного решения мальчишки. Улыбка до самых кончиков ушей озарила лицо. Колька вдруг понял, что все эти люди, и настоящие и мнимые, бесконечно дороги ему…   
Митька успокоился, от былой досады не осталось и следа. Не спеша, якобы со знанием дела, принялся рассказывать другу, как правильно строить плот.
– Главное, пилу или топор найти, срубил деревья, очистил от веток, обвязал верёвкой – и плот готов…
 Колька слушал в пол-уха, едва сдерживаясь, чтобы не перебить. Улыбка не покидала его, и он был даже рад, что увлечённый рассказом собеседник сейчас уставился в небо. Понимал и то, что Митька опять привирает, выдумывает, и никакой плот в своей жизни никогда не строил. 

Любовь к чтению мама привила Кольке ещё в пятилетнем возрасте. Сначала Колька за пару дней с неподдельным энтузиазмом «проглотил» весь алфавит. А уже через неделю умел складывать слова и читать по слогам. Тихие вечера с чтением вслух стали доброй семейной традицией.
Приглушённый свет торшера. Нежный бархат пузатого кресла; в него Колька забирался с ногами.  Лизка в своей кроватке, аппетитно чмокающая любимой соской, от которой вот уже полгода никак не могли отучить. И мама, сидящая на диване, тоже подогнув ноги, с раскрытой книгой. Мамин голос: спокойный, лёгкий, чуточку звенящий в тишине, мягкий, ласковый, и в то же время, вселяющий уверенность – всё и всегда в дружной маленькой семье будет хорошо.
Потому и неудивительно, что «Путешествие на Кон-Тики» Колька прочитал запоем ещё в первом классе. И зачем на плоту прямоугольный парус, для чего служат килевые доски, как грамотно управлять длинным рулевым веслом – знал и представлял.
Даже весной попробовал соорудить возле дома некое подобие из подручного хлама, коим оказались две старых двери, выброшенные на улицу за ненадобностью. Скрепить поперёк парой брусков, прибив их большущими гвоздями – не составило труда.
И вот дана команда: «Вёсла на воду»! Посреди огромной весенней лужи закачался величественный плот, а на нем Колька с жердью в руках – отважный «пятнадцатилетний капитан» из романа Жюля Верна! Эх, ему бы штурвал и парус…. Друзья оценили… Но влетело дома, от мамы…

Знал Колька и кто такой Тур Хейердал. Восхищался писателем и отважным путешественником. Но хвастаться сейчас не хотелось. Главное – Митька забыл про свои беды. А то, что завирает? Так пускай треплется – ничуть не жалко. 
– Чего разлёгся? – тычок в бок заставил Кольку очнуться от грёз. – Забыл, куда собирались?
Через секунду оба вскочили на ноги.
Заросли тальника находились рядом. Мальчишки успели покачаться над обрывом на неизвестно кем устроенной тарзанке. Впрочем, отпустить руки и окунуться в омут не рискнул ни один. Кто его знает, что там внизу, на дне.  Старшаки, вроде, сигали. Решили при случае приглядеться.
 – Самое то, – Колька неуверенно ткнул пальцем в длинную ветку.
 – Не-а, – уверенно отмахнулся Митька, – тонковата. Вот эта для удилища покатит, – вытащил из кармана складешок, лихим движением кисти выбросил лезвие.
«Да, – подумал Колька, – тебя бы сейчас в город,  в магазин рыбацкий. Чего в нём только нет. И лески, и грузила, и спининги… Поплавки любых форм и цветов».
Поплавки недаром всплыли в памяти. Колька незаметно прыснул смешком в кулачок, вспоминая события недельной давности…

– Деда, а как поплавок для удочки сделать?
– Да просто, Кольша. Лучше из винной пробки, проткнешь гусиным пером и готов поплавок.
– А перо где взять? – простодушно спросил Колька.
– Как это где, – бодрячком ответил дед, опрокидывая внутрь очередной стаканчик кваска. – У гуся, конечно…
Колька видел гусей в Двориках, потому и рванул к другу.
– Перо? Гусиное? Да запросто, – Митька долго не раздумывал.
Была в его характере черта, которую Колька особо ценил. Митька на лету схватывал суть дела. Иногда даже не задумывался. Если друг сказал надо – значит надо.
Кепку на голову, небрежно сплюнул в сторону сквозь щербинку в зубах, шорты подтянул, грудь колесом и в лобовую атаку на гусиную стаю, важно вышагивающую по дороге. От такой наглости гуси шарахнулась на обочину. Митька грозно за ними. Гуси на ходу по дуге бочком и давай улепётывать, оглушая округу многоголосой какофонией. Тут и гортанный клёкот, не имеющий ничего общего с расхожим га-га-га, и заливистое тявканье, похлеще, чем у мелкой соседской Жучки. Колька даже глаза зажмурил, взирая  на устроенный Митькой тарарам. 
Чего хотел добиться птичий налётчик от своего лобового наскока – Колька так и не понял. А вот гуси, похоже, раскусили возмутителя спокойствия. Первым отошёл от шока вожак стаи. Не исключено, что, удирая, косил взглядом, оценивал Митьку. Мелковат, неказист, значит, и острастка мнимая. Развернулся сходу гусак, распушился, шея столбом, защёлкал клювом, грозно замахал крыльями. Следом за ним вся стая отступать передумала. Поворотились в сторону неприятеля, шеи вытянули, зашипели со свистом. Митька опешил от беспардонной наглости, застыл, как вкопанный. Тут-то вожак и воспользовался его оплошностью. Сначала издал пронзительный боевой клич, оглушая пацана, и сразу, не раздумывая, в атаку – зашлёпал своими ластами по траве. Молниеносный бросок увенчался оглушительным успехом.
– Ай-яй! –  разнёсся по округе отчаянный Митькин вопль.
Гусь больно щипнул соперника кончиком клюва за бедро. Да не один раз. Вдогонку второй, третий! Митька удирал со всех ног. За ним Колька, не дожидаясь, когда и ему перепадёт. Во двор влетели, словно угорелые, калитку на засов, облегчённо выдохнули и дух перевели. Колька устыдился за постыдный драп, румянцем залился. А Митьке хоть бы что, будто и не было ретирады. Ничуть не расстроился, лишь потирал боевые раны. 
– Я тебе ещё покажу, только попробуй по моей улице пройти! – погрозил кулаком из-за ограды. – Держи! – развернулся к другу и протянул ему большое гусиное перо.
В пылу отступления Колька и не заметил, откуда Митька добыл трофей.   Победителей не судят. А Митька, как ни крути, с задачей справился.

Гусиное перо Колька обкромсал ножницами, сердцевину наждачкой зашкурил. С пробкой проблем и вовсе не было. В кухонном ящичке бабы Шуры такого хлама навалом. Проковырять дырку в пробке тоже не составило труда. Через отверстие продёрнул леску и заткнул гусиным пером. Львиная часть работы сделана.
«Классное удилище срезал Митька! Гибкое, упругое», – подумал он, старательно делая засечки на конце и любуясь складешком. Подарок всё-таки! Ещё в тальнике от Митьки не ускользнул жадный Колькин взгляд на ножичек. С ладошку рукоять, цветными камешками инкрустирована, клинок отливает блеском, аж, слепит.
Митька враз уловил восхищение друга.
– Забирай, дарю!
Колька даже растерялся от неслыханной щедрости, но подарок принял.
– А теперь деньги гони, – тоном, не терпящим возражения,  сурово произнёс  Митька.
Колька растерялся.
– Нету у меня денег. Хотя…, – порылся в кармане. – Вот, только одна монетка, – обескураженно протянул гривенник.
– Сойдёт, – деловито забрал монету Митька и рассмеялся. – Нельзя ножики дарить, мне папка сказывал. Обязательно нужно денежку брать в ответ. Заруби на носу.
– Зарубил! – восторженно ответил Колька и приложил ладонь ребром к носу.
Сейчас он всласть пощёлкал клинком и спрятал подарок в карман. Теперь предстояло решить ещё одну немаловажную проблему.
Ох, и нелёгкое это дело – крючок к леске приладить. Здесь простым узелком не обойдёшься. Хоть дед и крючок нашёл, и битый час учил внука вязать морским узлом, всё равно не выходило. Тут-то и пришли на ум дедовы слова про усидчивость. Семь потов сошло, пока крючок привязывал. В сотый раз мысленно в  голове прокручивал урок. «Протянул леску в ушко, вдоль цевья пустил и петельку – хоп! После прижал пальчиком, вокруг цевья обернул трижды и конец лески в эту же петельку. А теперь не спеша затягиваешь», – приговаривал дед
– Один, –  считал вслух Колька, делая оборот леской,  – два…
Ну что за невезение, соскочила петля. Но рыбачок упрямо не сдавался.
– …Три. Ура, получилось! – воскликнул Колька, затягивая леску.
Подёргал за крючок – крепко сидит. Хоть сию минуту беги, забрасывай. Червяков ещё с полудня с Митькой накопали возле фермы за старой навозной кучей. Проморгался усталыми глазами, вздохнул. Уже и темень на дворе. Завтра чуть свет –за Митькой, и на рыбалку. Ведь тот точно проспит.
Получилось наоборот. Зорьку проспал сам Колька. Видно, устал намедни. Вскочил на ноги, глазами захлопал, а за окном уже и дымка утренняя рассеялась, петухи на дворе давно отпели. Хоть солнце и не встало над бором, но вот-вот появится.
– Ба-а, –  разочарованно протянул Колька, – Я же просил…
– Так жалко тебя будить-то было. Умаялся вчера, сердешный. Вон, как сладко во сне посапывал, – заботливо проворчала баба Шура, хлопоча на кухне.
 – Ба, я уже не  маленький, –  возмутился Колька, на ходу проглатывая кусок хлеба и запивая молоком. – Я помчался, на рыбалку.
 – Беги с богом, только не балуй, да осторожничай. Бидончик под улов, что давеча приготовил, не забудь.
Митьки на условленном месте опять не оказалось. У привычной калитки едва нос к носу не столкнулись.
– Ты чего, тоже проспал? – сходу выпалил Колька.
Блеск в Митькиных глазах слегка потускнел, но загадочная и довольная улыбка не сходила с конопатого лица.
– Ничего я не проспал. Тут дело такое, – будто извиняясь, вполголоса прошептал Митька и кивнул в сторону дома. – Батя меня в помощники взял, на покос, за сеном. Он сейчас телегу снаряжает.
– А как же наша рыбалка?
– Мы мигом. Туда и обратно. Сена накидаем в телегу и домой. За пару часов управимся, – зачастил Митька и доверительно продолжил. – Ой, что вечера было! Он проспался, всю водку, что не допил, в помойное ведро выплеснул, в магазине конфет и пряников накупил, мамке духи в придачу. Заявил, что пить навсегда бросил и прощения попросил.
– Да ну, не может быть.
– Вот и я не верю в такие чудеса. Но мамка довольная ходит, улыбается. С утра нас яичницей с салом накормила, сейчас борщ варит и напевает себе под нос, – Митькины глаза вновь засветились.
 – Да-а, точняк, чудеса, – Колька почесал затылок. – Тогда лады, я не в обиде. Буду за плёсами рыбалить. Туда и прибегай после покоса.
В знак согласия друзья, шутя, ударились плечом о плечо.

Место для рыбалки Колька присмотрел заранее. От бывалых рыбаков уже знал, что рыбу надо искать под перекатами или там, где глубже. Ему бы за дамбу, но слово дал, туда ни ногой. Можно и напротив крутоярья с удочкой пристроиться, так рядом мелкота, пастухи вброд скотину гоняют. Вот чуть ниже по течению – самое то. Игривый бег Казанушки по галечнику успокаивается, и река разливается спокойными бирюзовыми плёсами. Течение слабое, берега песочком золотятся. Колька решил здесь сперва и начать, рыбацкие навыки опробовать. Но самое интересное – за плёсами. Местами река с боем вгрызается между высокими берегами. Вырвавшись, испуганно мечется беспорядочным серпантином. Тут под обрывами и находятся те самые загадочные глубокие омута, о которых местные судачат.
 Первые забросы никак не получались. То леска путалась, то поплавок  вкривь летел, то ветром его сносило. Иной раз и сам на крючок попадался, за футболку или шорты. Да вдобавок крючок за корягу зацепился, пришлось раздеваться, под водой рукой шарить, спасать снасти. Это ещё полбеды. Вот с червяками помучиться действительно пришлось. Скользкие, вёрткие, так и норовили из рук выскользнуть, минуя острое жало.
Вспомнилась Кольке дедова пословица про терпение и труд… Через четверть часа дело наладилось. Залюбовался поплавком – плавно по течению скользит. Всё хорошо, только поклёвок нет. Легкий ветерок ласково поплавок колышет, но рыбы и незаметно. Может, наживка не по вкусу или место неудачное выбрал.
Закончился плёс, зашумела, забурлила на перекате Казанушка, следом резко скукожилась, выгнулась крутой излучиной. Напротив, прямо под обрывом долгожданные омута начались. Неужели и про них одни лишь байки сказывали? Вся круча отверстиями утыкана, словно снарядами прошита. Это – ласточкины домики. Нет, нет, и выпорхнет стремительно хозяюшка гнезда, скользнёт молнией над тёмной синевой омута и тут же обратно. Может и не она, а другая. Кто их разберёт при таком скоплении. Но к полудню уже незаметно птичьего бума. Притомились птахи, всё реже «выныривают» из гнёзд.
Первый заброс получился неудачным. Не долетел поплавок до омута, упал в воду рядом, понёсся по быстрине… И… – раз, исчез под водой. Колька ничего не понял, машинально дёрнул удочкой… Вот она – удача! На крючке болталась первая рыбка. Заколотилось рыбацкое сердчишко, задрожали ладони. Колька не верил своему счастью. Маленькая рыбёшка, всего с ладошку, но такая желанная. Пригляделся внимательно, пока с крючка снимал. Пескарь! Уж его ни с кем другим не перепутать. Шевелит усами, возмущённо попискивает.
Колька набрал воды в бидон, запустил туда рыбку, полюбовался уловом. Ну, сейчас  пойдёт рыбалка! Действительно, вторая поклёвка не заставила себя ждать. Поплавок, после прицельного заброса, тут же затанцевал: то слегка опустится под воду, то вынырнет. Колька, напряженный как струна, терпеливо ждал. И вот притопленный поплавок повело в сторону… Пора, решил мальчишка и дёрнул удилищем.  Леска натянулась, со свистом рассекла воздух, над поверхностью взвилась серебристая рыбка. Тут же сорвалась с крючка, перевернулась в воздухе и шмякнулась об воду. Колька сгоряча чуть не прыгнул за ней.
«Эх, простофиля, – мысленно обругал себя юный рыбак. – Подсекать же надо было, – вспомнил былые уроки деда и советы друга Митьки».
Азарт нарастал. Колька торопливо поправил наживку и прицельно отправил поплавок в омут. «Сейчас, сейчас клюнет, главное – не прозевать», – напряжённо пульсировало в голове. Минута, вторая, третья… Поплавок стоял не шелохнувшись.   
Солнце палило нещадно, спрятались ласточки, никто уже не порхал, как прежде. Звенящие трели кузнечиков доносились реже и реже. Незаметно стих и вовсе пропал освежающий ветерок. Парило. Над водой поднималось марево. Сквозь сгустившийся воздух Колька продолжал до боли в глазах всматриваться в неподвижный  поплавок.  Но… желанной поклёвки так и не дождался.
Положив удочку на песок, присел рядом, с тоской глянул в бидончик на пескарика, осмотрелся вокруг. В пылу рыбацкой страсти не удалось толком понять, куда забрёл. Под ногами горячий песок пятки прижигает, чуть дальше, за спиной, пятачок луговины, укрытый нежной муравой, за ней ивняк густится. На том берегу, над обрывом, высится пышная берёза, утопая в плакучих ветвях. Высоко над белоствольной коршун крылья расправил.… 

Заслушался Колька необыкновенной мелодией, доносящейся издалека. Вроде на дудочке кто-то играет, или на флейте. Нет, точно на флейте, уж её ласкающие слух переливы ни с чем не перепутать. Показалось, что сама берёзка разгоняет вязкую дремоту полуденного зноя. 
Внезапно мелодия оборвалась. Коршун стал снижаться, перешёл в крутое пике, прямо на берёзу. И тут ему наперерез, из густой кроны, маленькая птаха, ярко-жёлтая, от самой головы до кончика хвоста. На всю округу разнеслись пронзительные мяукающие звуки. Послышались в них отчаяние и боевой клич одновременно, и ещё какая-то надрывная, граничащая с самопожертвованием безнадёга. Схлестнулась птаха в неравной схватке с хищной птицей. Колька замер, сжал кулаки, широко распахнул глаза.
Мгновение назад казалось, что гибель желтокрылой неизбежна. О, чудо! Удирает коршун, один за другим наматывает круги вокруг берёзы. За ним, не умолкая, та самая бесстрашная птаха, бьёт клювом на всём лету, аж клочья перьев разлетаются. Не ожидал хищник бесславного исхода, ретировался ввысь, скрылся из виду. А птаха вновь нырнула в гущу ветвей. «Это же она своё гнездо защищала, – догадался Колька, – наверняка и птенцов»…

Очнулся мальчишка от созерцания птичьей схватки, вспомнил про удочку. А там  поплавок вовсю выписывает круги на воде. Ловкая подсечка. Есть улов! Пригляделся – плотвичка с радужными чешуйками. Это не какой-то там пескарик, серьёзная рыба. Хоть и невелика, в полторы ладошки, но увесистая, широкая. За последующие полчаса Колька ещё парочку плотвичек выудить успел. Теперь и некогда по сторонам глазеть, всё внимание только на поплавок, главное, поклёвку не прозевать.
– Ма-а-у! – непривычное кошачье мяуканье заставило мальчишку резко обернуться назад.
За спиной стояла довольно упитанная лощёная кошечка-трёхцветка и без страха с вызовом в упор смотрела на него. «Хорошенькая какая, наверно, из кустов вынырнула, знакомится», –  мелькнула нейтральная мысль.
– Мау! – вновь подала голос кошка, не сходя с места, на этот раз требовательно и даже повелительно.
Колька чуть растерялся. «Рыбку просит, – догадался он. – Ничего не поделаешь, придётся угостить». Запустил руку в бидончик, достал пескарика и бросил кошке. Не спеша, грациозной поступью, соблюдая величественную осанку, кошечка приблизилась к пескарику и жадно впилась в него зубами. Через несколько секунда от рыбки не осталось и следа.
Колька, довольный своим благородным поступком, с умилением посмотрел на нежданную незнакомку и вновь всецело переключился на созерцание поплавка. Насладиться рыбалкой не довелось. Вместо того, чтобы идти своей дорогой и с благодарностью вспоминать о полученном угощении, кошка подошла вплотную к рыбаку и стала ласково, но в тоже время дотошно тереться о его ноги.  Колька вновь отвлёкся на беспардонность разношёрстной красавицы. Ну как же тут отказать? Мальчишка опустил удилище на песок, вынул из бидончика одну из плотвичек. С тоской посмотрел на двух оставшихся и бросил рыбёшку под ноги бесцеремонной попрошайке. В мгновение ока кошка расправилось и с этой рыбкой. Глубоко в душе наслаждаясь собственным бескорыстием,  Колька ласково произнёс:
– Наелась, Мурка, больше не будешь просить?
Судя по всему, Мурка, как прозвал её Колька, не разделяла оптимизма рыбака, а может робость была у кошечки не в почёте. К тому же на голодное, отощавшее от тяжёлой жизни  животное, она и вовсе не походила.
– Мау, мау – дважды требовательно мяукнула кошечка, развеяв надежды Кольки на быстрое расставание. 
Обречённо вздохнув, мальчишка пожал плечами, достал ещё одну плотвичку… За ней последнюю, которую Мурка приговорила также безжалостно и безоговорочно, как и предыдущих рыбок.
– Всё, нету больше, – растерянно развёл руками Колька, – всех до единой тебе скормил.   
Только сейчас юный рыбак до конца осознал, что полностью лишился своего улова. Впрочем, он сразу отогнал безрадостную мысль: «Ничего, ещё наловлю». Начисто лишённая стыда и вовсе не терзавшаяся моральными принципами кошечка поднялась на задние лапки, опустила передние на край бидончика и осторожно заглянула внутрь. Убедившись воочию в отсутствии желанного лакомства Мурка ещё раз мяукнула: то ли благодарила за оказанное её персоне внимание и дружелюбие, то ли выражала недовольство и разочарование смехотворным по её меркам уловом, мелкими шажочками лениво отошла в сторону, по-хозяйски улеглась на мягкой траве, тщательно нализывая лапы и намывая ими сытую мордочку.
Посчитал свою благородную миссию выполненной и Колька. Вновь повернулся к речке, пробежал взглядом по поверхности омута. Поплавка нигде не было. Удилище с притопленным концом по-прежнему лежало на песке. Колька в недоумении приподнял удочку и сразу почувствовал тугое натяжение лески. Попробовал потянуть, но леска лишь завибрировала, зазвенела, ивовое удилище выгнулось дугой. «Зацепил за корягу», – мелькнуло в голове. Вдруг на поверхности раздался оглушительный всплеск, из воды вылетело что-то огромное, блестящее, серебристо-красное, выгнулось в воздухе, с оглушительным шлепком опять ударилось о воду, окатив рыбака водопадом брызг, и скрылось в глубине омута. Удилище рванулось из рук, утаскивая за собою Кольку.  Леску резко повело в сторону. Колька за ней. …Два, три, пять шагов по кромке воды... Кисти  рук словно парализовало, кровь ударила в голову, глаза накрыло пеленой.  Выворачивая удилище из рук, леска пошла обратно…
Колька ничего не понимал. Потрясение, паника, шок – одновременно завладели его телом и разумом.. «Только удержать, только удержать», – маятником пульсировало в голове
– Колька, держись! – донёсся из-за спины отчаянный крик Митьки.
Колька пришёл в чувство, взбодрился и неосознанно стал пятиться вглубь берега.
– Тащи, тащи! – продолжал вопить невесть откуда появившийся Митька, обхватив друга за пояс и увлекая назад.
Вслед за леской на берег из воды вывалилась рыбина немыслимых размеров, и отчаянно сопротивляясь, забилась на песке. Колька застыл на месте, сил на неравную борьбу не осталось. Только побелевшие ладони продолжали намертво сжимать удилище. Мальчишка понимал, ещё шаг и  тонкая леска не выдержит. Митька подскочил к рыбе и грохнулся на неё сверху пузом. Его спина, выгнувшись горбом, пару раз дёрнулась под натиском придавленной добычи…
Колька устало опустился на траву. Митька, лёжа на животе, стремительно подгребал под себя влажный  песок, стараясь защитной горкой отделить улов от кромки воды.
– Чё расселся, – Митька повернул голову в сторону Кольки. – Помогай.
Через несколько секунд, оба друга, надрываясь, тащили рыбину волоком за жабры вглубь берега. Рыба вяло трепыхалась и всё норовила выскользнуть из мальчишеских ладоней. Убедившись в полной безопасности, выпустили добычу из рук.
И только тут Колька смог разглядеть, невероятный улов.
– Голавль, – кивнул на рыбину Митька, шумно дыша. – Видишь, плавники красные. Я таких громадин и не припомню в наших местах. С пять кило потянет, – словно бывалый рыбак, раскинул руки вширь, примериваясь к размерам. – Батя, бывало, с мужиками сети ставил за дамбой, но даже там мельче ловились.
Колька молча сидел и упивался триумфом. Улыбка всё больше озаряла его лицо. Он понимал, что никаких пяти кило нет и в помине, ну два-три, не больше, но Митькины слова приятно ложились на душу и ласкали слух.
Откуда ни возьмись, из кустов вынырнула знакомая Мурка и, бесшумно подойдя к рыбине, стала её обнюхивать. Казалось, кошечку не смущают ни размеры, ни присутствие рядом юных рыбаков. В этот момент голавль вновь неожиданно трепыхнулся и со всего размаху залепил хвостом по Муркиной морде. Кошка отпрыгнула в сторону, зашипела, шерсть на холке вздыбилась, усы ощетинились. После недовольно фыркнула и бегом скрылась в кустах.
Мальчишки хохотали до колик в животе.
– Ты чего так долго. Я тебя полдня прождал, – перестав смеяться, сказал Колька. – Опоздай на секунду, я б её и не вытащил.
– Как и обещал, пару часиков и обратно. Сена накидали в телегу и домой, – Митька пожал плечами и бросил взгляд на рыбу. – А так-то да, вовремя подоспел.
Колька молчал, во всём соглашаясь с другом.
– Блин, нам же никто не поверит, что мы её сами выудили, – продолжил Митька. – Ниже дамбы таких голавлей, отродясь, не было. Так, одна мелочь. Мы с тобой, Колька, герои! Потащили в деревню, всем улов покажем, вот удивятся.
Забыв об усталости, мальчишки подскочили, пристроили под жабры толстую ветвь и, водрузив добычу на плечи, гордо зашагали домой.
– К тебе или ко мне? – спросил Митька.
– Как скажешь.
– Вообще-то улов твой, я только помогал. Значить к тебе, в Четвертаки.
Колька некоторое время молчал.
– Давай моим покажем, а после заберёшь себе.
– Класс! – подпрыгнул от радости Митька. – У меня папка, знаешь, какую уху готовит! Пальчики оближешь! Во дворе казан поставит и варит на костре. Мы помогать ему будем, а после всех угостим.
Оба, довольные принятым решением, ускорили шаги.

По деревне вышагивали спотыкаясь, но с гордо поднятыми головами, сбавляли ход перед случайными зрителями и небрежно, тоном бывалых, бросали в ответ восхищённым зевакам короткие ёмкие фразы:
– Внизу, за дамбой, –  баском  отвечал Митька
– Конечно на удочку, на что же ещё, –  с хрипотцой вторил Колька.
– Ну да, голавль, он самый…
– Ещё как упирался…
В Колькину калитку заходили уставшие, преисполненные величия и несколько утомлённые вниманием и произведённым в деревне фурором.
– Боже праведный, – всплеснула руками баба Шура, первой увидев рыбаков; так и опустилась на крыльцо. Обняла подошедшего Кольку, прослезилась.
– Ты чего, баб? – растерялся Колька, не найдя нужных слов.
Дед неслышно появился на крыльце, близоруко вгляделся в улов:
– Однако-ж, – только и вымолвил удивлённо. – Геро-о-и, – протянул уважительно и крепко по-мужски пожал Митькину руку.
– Голавль, бабка, – поучительно продолжил дед, – это тебе не сом, поважнее будет. Помню, мы по малолетству голавля рыбалили…
– Понесло старого, – встрепенулась баба Шура. – Опять своими байками будешь головы деточкам дурить…
– Молчу, Шурочка, молчу, – прикусил язык дед и лукаво глянул на Кольку.
– Ба, мы только показать, и к Митьке, уху варить будем с его папкой.
– Умаялись, сердешные, вон какую рыбину сподобили. Никуда вас не пущу. Сначала молочком с шанежками покормлю. Передохнёте и бегите уху свою кашеварить, – засуетилась баба Шура.

– Ты, Кольша, не забудь головёшку-то дымящую в ушицу окунуть, – напутствовал внука дед. – Иначе смака не будет…
– Обязательно, деда, не забуду, – помахал рукой Колька, направляясь с Митькой и рыбиной в Дворики.
Во дворе возле дома Митькин отец мастерил клеть для живности.
– Ого! – воскликнул он, встречая героев-рыбаков, и удивлённо присвсистнул. – Никак голавль?
– А то, – гордо ответил Митька.
– Знатная добыча! И где выудили?
– За плёсами, в омуте, – пояснил Колька.
– Вот оно что. Теперь понятно, кто вечерами нагонял страху на всю округу. Мы-то думали выдра или бобёр в омуте шалит. А вы молодцы! Не каждый бывалый может таким трофеем похвастаться. Утёрли нос нашим рыбакам.
Мальчишки зарделись от похвалы.
– Ну что, герои, будем уху готовить?
– Да! – хором ответили друзья.
– Ну а мне не грех и стаканчик беленькой под ушицу опрокинуть, – Митькин отец сладострастно потянулся. – Шучу, шучу, – поднял вверх руки, заметив нахмуренное лицо сына. – Я же слово дал. А слово моё – кремень.
Лицо Митьки просветлело, он вскинул голову и увидел мать, стоящую в дверях.
Она натянуто улыбалась, губы её дрожали, словно готова была расплакаться. Митька подбежал, взял её за руку. 
– А мы сейчас уху варить будем, – срывающимся голосом сообщил он.
Митькин отец подошёл вплотную к жене и сыну, прижал обоих к себе.
Колька молча во все глаза смотрел на счастливое семейство. В горле стоял комок. Завидовал ли он Митьке или радовался за мгновение счастья и понимания в семье друга – Колька вряд ли мог признаться даже себе. Мальчишка незаметно провёл тыльной стороной ладони по глазам и часто-часто заморгал…

На заднем дворе горел костёр. Колька подбрасывал в огонь древесную кору, для жара. Под руководством отца Митька деловито помешивал в подвешенном казане большой деревянной ложкой и пробовал варево на вкус.
– Подсолить бы не мешало, – тоном знатока заявил он и поднёс ложку ко рту отца.
– Можно – согласился отец. – Ну а ты, беги за своими. Всех ждём на званый ужин. Скоро готова будет ушица, – сказал, обращаясь к Кольке.

Со всех ног Колька понёсся домой, только пятки засверкали. На подходе притормозил. Напротив калитки стояла неизвестная иномарка, в салоне за рулём мелькнул мужской силуэт. 
– Дед, баба, – Колька ворвался в гостиную и на мгновение опешил.
Напротив него за столом сидела мама. Милая мама – самый дорогой и любимый человек на свете; одухотворённое лицо, чуть строгое, но бесконечно доброе, пронзительный взгляд, карие глаза, лучащиеся теплом и нежностью, каштановые, тщательно уложенные волосы, прихваченные в пучок бирюзовой ленточкой,  непослушная прядка волос,  игривым завитком струящаяся по виску, и лёгкий румянец на бледных щеках… Вне себя от радости Колька повис на шее мамы. Мысли, заботы, дела – всё забылось, улетучилось, ушло в небытие. Осталась только неисчерпаемая любовь и безудержный восторг от желанной встречи   
Колька почувствовал лёгкую дрожь маминых рук, обнимающих и гладящих его, отпрянул, застеснялся своего порыва. Наконец-то оглянулся по сторонам. От удивления  приоткрыл рот. Баба Шура вытирала платочком покрасневшие влажные глаза, а дед… Дед невозмутимо сидел на своём любимом ореховом стуле, перед ним стоял слегка опорожнённый графинчик с кваском. В руке старик держал стакан, наполненный доверху и  медленно, маленькими глотками смаковал драгоценный напиток.
– Случилось чего? – вырвалось у Кольки.
Ответа не последовало. Мама опустила глаза, будто не решалась сказать что-то важное. Колька впился взглядом в деда. Тот, увлечённый кваском, лишь пожал плечами. Мальчишка повернулся к бабушке.
– Видишь ли, Коленька, – слегка запинаясь, начала баба Шура.
– Понимаешь, сынок, – тихим севшим голосом перебила Колькина мама.
Колька отступил на шаг и пристально посмотрел в глаза.
– Да ладно, чего уж там, – спокойно и бесстрастно включился в разговор дед, –  Нагнетаете тут страстей, пугаете мальца, – отставил стакан. – Папаня твой пропащий нарисовался. Повинился, с вами жить просится. Вот так-то, Кольша.
Колька растерялся, не зная, что сказать.
– Правда, мам? – наконец произнёс он.
Мама едва кивнула головой и вновь опустила глаза, не решаясь продолжить разговор. Румянец на её щеках запылал ещё ярче.
Колька обескураженно скользил взглядом по лицам домочадцев. Услышанные слова ещё не оформились в его голове в какую-то конкретную мысль или образ. Сейчас ему больше всего хотелось просто быть рядом с мамой, чувствовать её теплоту и нежность, рассказать о своих приключениях, новых друзьях, рыбалке… Но смущение на лицах родных, их нерешительность вызывали беспокойство. Какой такой папка? Откуда, и самое главное – зачем? Им же было так хорошо втроём. Мама, Лизка… Есть ещё дедушка с бабушкой. Хоть и маленькая, но уютная квартира в городе… Он понимал, что-то должно измениться, и жизнь уже не будет прежней. И будущее сейчас во многом зависят от него – Кольки.
Глаза сына снова встретились с маминым взглядом. Кроме тревоги, трепетной любви и заботы в нём отражалось что-то новое, доселе неведомое, ни разу за последние годы не замеченное им. Эти новые чувства, прочитанные в глазах самого близкого человека, настораживали его, даже немного страшили. Но в то же время он видел, что мама не может им противостоять, хотя и пытается спрятать, подавить в себе. И снова глаза – любящие, всё понимающие… Сейчас они чего-то ждали от Кольки. Ему даже показалось – просили, умоляли, кричали, а где-то далеко, спрятавшись в бездонной глубине маминых глаз, едва-едва светился крохотный огонёк, готовый разгореться и полыхнуть безмерным счастьем.
И вдруг Колька всё понял. Он вновь трепетно прижался к маме, неумело ткнулся  конопатым носом и губами в щёку  и тут же рванул вон из гостиной.
Выскочил в сени, распахнул дверь и… замер. Перед ним стоял среднего роста мужчина, в строгом городском костюме, широкоплечий. Колька поднял глаза. Тёмно-русая, склонённая набок голова, мужественное лицо, сдержанный взгляд и ровная пепельная борода, от виска до виска.

Колька молчит, эмоции переполняют. Мальчишка едва сдерживает их. Он тянет руку к бороде и осторожно дотрагивается.
– Настоящая?
– Самая, что ни на есть, – слышит в ответ.
– Знаешь, я тебя таким и представлял, – слегка волнуясь, шепчет Колька…
Каждому из них есть, что сказать. Но только не сейчас, позже.
Долгий и непростой мужской разговор ещё впереди.
А сейчас на крыльце стоят двое. И у каждого – своя правда и одна общая мечта, которая уже начинает сбываться…

Друзья сидели на траве, на своём любимом месте у обрыва. Митька светился, как надраенный пятак. В руках он крутил только что подаренный Колькой смартфон и никак не мог им насладиться. Внезапно на счастливое лицо набежала тень.
– Жаль, что уезжаешь, – грустно произнёс Митька. – Мы бы ещё столько голавлей натаскали. Я за плёсами такой омут присмотрел!
– Я ещё вернусь, обещаю, – твёрдо сказал Колька. – Теперь у нас машина есть. Попрошу папку, привезёт меня.
– Классно мы за ухой тогда посидели, все вместе.
– Ага, весело было, и уха – пальчики оближешь.
– А то, знай наших!
– …И никакой водки, – думая о чём-то своём, произнёс Колька.
– Я тоже дивлюсь, батя с того раза, вообще про неё не вспоминает, – Митька потёр ухо и поморщился, скорчив шуточную гримасу.
– А мой теперь с нами будет жить, мама так и светится, глаза весёлые.
– А ты?
– Я? – задумчиво переспросил Колька. – Я тоже рад, но особенно за маму.
– У меня мамка тоже плакать перестала. Скажу по секрету, – Митька понизил голос, – папка согласился кодироваться ехать, в район.
– Это как?
– Не знаю, что-то против водки.
Мальчишки ненадолго замолчали.
– Колька, замри, – прошептал Митька. – Над тобой мотылёк кружит
Колька скосил глаза. Мотылёк сел на его плечо
– Вот скажи, Митька, у тебя есть мечта? – также шёпотом спросил Колька, стараясь не шевелиться, чтобы не спугнуть мотылька.
– Какая?  – не понял Митька.
– Ну, мечта, самая сокровенная. Неужели не понимаешь? – вполголоса торопливо уточнил Колька. – Или желание.
– Есть, конечно, – наконец-то догадался Митька.
– Загадывай скорее! И закрывай глаза!..

Оба одновременно крепко зажмуриваются.
Мотылёк по-прежнему неподвижно сидит на Колькином плече...

; Морянка – южный (юго-восточный) ветер на Волге, дующий с Каспия и приносящий ненастье.

октябрь 2019 г.