Огонь в заброшенном дому. Владимир Белов

Владимир Иванович Белов родился 27 октября 1949 года в селе Большой Кусеряк Аромашевского района Тюменской области. В детстве упавшим деревом ему переломило позвоночник. Он уже не ходил в старшие классы средней школы. А учиться ему хотелось. Когда жил в Тюмени, общался с членами литературного объединения, знакомые студенты приносили ему свои записи лекций, конспекты прочитанных книг. Он очень много читал, читал постоянно. Особенно любил стихи Сергея Есенина.
"М.Лермонтов, Ф.Тютчев, А.Майков, А.Фет, А.Григорьев, К.Случевский, А.Блок, И.Бунин, Б.Корнилов, А.Васильев, Н.Заболоцкий, Е.Винокуров, Н.Рубцов, А.Вознесенский, Ю.Кузнецов — вот круг поэтов, через творческую переработку которых шло образно-содержательное насыщение и перестройка поэтического мира Владимира Белова" (Сергей Комаров).
Его литературный архив находится в Тюменском государственном университете, а три книги стихов вышли посмертно в 1992 году ("Стихотворения"), в 2010 году ("Нам умереть бесследно не дано") и в 2014 году ("Высвечивая судьбы"). При жизни стихи печатались в районных и областных газетах.
Владимир Белов умер в Тюмени 23 мая 1983 года. Ему было 33 года.


* * *

В молодой зеленой ржи
тихо,
               тихо,
                тихо...
Лишь в березовой глуши —
стонет соловьиха.
На скрипучее крыльцо
выйдешь молчаливо,
ветер лижется в лицо
да цветет крапива.
А в березовой глуши —
горизонты алы...
И лежат в туманной ржи
гулкие увалы.
Сам с собою говори
или свистни лихо!
На дороге
                до зари —
тихо,
               тихо,
                тихо...


У омута

Малиновый воздух в дремучем логу,
И мох как зеленая вата,
И в жарких кустах
                на крутом берегу
Охрипше кричат сорочата...
А в сонных черемухах —
                шелест и свист.
И в солнечный полдень лесной
Распаренно дышит березовый лист
И пахнет вода глубиной...
И я
    возвращаюсь сюда иногда
И слышу вдали за спиною,
Как долго
             кукушка считает года,
Которые прожиты мною...
И, молча
                медяшки бросая на дно,
В рябую, чугунную воду,
Задумавшись,
                пью на обрыве вино,
Ценя глубину и свободу...


Август

Обронили перья
                ласточки на крыши,
В соловьиных дебрях —
                тишина давно.
На заре сегодня
                кто-то вздоха тише
Веточкой полыни
                помахал в окно...
На заре сегодня
                на заречных плесах
Разметали гуси
                белое крыло...
Засмеялось эхо
                в солнечных березах,
И по всей округе —
                горько и светло.
Засвистел в три пальца
                ветер на пригорке,
Небо над полями —
                не достанешь дна...
Спелою калиной
                сладковато-горько
У пустых околиц
                пахнет тишина.


Казарки

Полоснет по душе
                непонятный мотив,
Как плеснули на пламя солярки...
Запрокинешь лицо,
                обо всем позабыв, —
Это ж вновь улетают казарки!..
Этой тайны души никому не понять:
Отчего обжигает печалью?
Будто время пришло —
                самому улетать,
Оборваться за огненной далью...
Скоро холод ударит
                и снег полетит,
Если верить старинной примете...
Значит, надо еще об одном позабыть —
О последнем потерянном лете...
Поднят в голое небо
                тоскующий взгляд...
Что там? Туч предзакатные клочья.
Высоко в поднебесье —
                казарки летят,
Чуть заметные, как многоточья...


Дождь на заре

Тревожный крик
                озябнувшей пичуги...
Наркозный запах
                мокрой конопли...
Осенний сумрак
                северной округи,
Дождь на заре...
                И окна затекли.
И большаки,
                и пашни промочил,
Простукал
                по скворечникам и пряслам —
Дождь на заре...
                Проснуться нету сил!
Туман и лес
                на горизонте красном...
Краснеют окна темного двора.
Исходят дымом
                мокрые поленья...
В лугах бело...
                гусиного пера!
Но некому писать стихотворенья...


* * *


Вл. Чухину

Скоро останется без меня
Осиновый красный бор.
И друг одинокий, завет храня,
Один разожжет костер.

Оглянется — пусто на берегу,
Калиновый перезвон...
И кем-то пролит в сыром логу
Горький одеколон...

И будет долго кричать желна
И ведьмою хохотать.
Высокий костер догорит до дна —
Некому помешать.

Значит, осень, и нет нужды
Вспоминать о былом жилище.
Утонули в траве следы.
Паутина на пепелище...


Тане

Горсть земляники на твоей ладони.
Счастливые, тревожные глаза...
Ушли в туман
                стреноженные кони,
В дремучие июльские леса.
Белы березы, и чумазы бани.
Наверно, в этом мало красоты.
Я ж не могу без этой глухомани,
Где отчий дом и отчие кресты...
Вот и речушка детства обмелела,
И продали черемуху мою...
А ты смеешься молодо и смело —
У красного обрыва
                на краю...
А за туманом —
                шорохи и вскрики,
Промокшие, глухие ивняки.
Благодарю за сладость земляники
В полынном поле
                из твоей руки...


Элегия

Отгорев, сигарета упала...
И, с озлобленной, тихой душой,
Я стою у ночного вокзала
Неприкаянный, хмурый, чужой.
Что ищу я по свету устало —
Если в северном диком краю
Даже мать меня
                ждать перестала
И вспахали дорогу мою...
Оглянулся — дошел до предела.
В поле — иней,
                на омуте — лед.
Жизнь ушла, утекла, улетела.
Смерть меня подождет...


Время

Идем
через Время
вброд.
Надежды на берег
нет.
А с темных, пустых высот —
все тот же
далекий свет...
И тысяча лет пройдет.
Но в белой, холодной мгле —
никто никого
не ждет.
Ни в небе,
ни на земле...
Идем
через Время
вброд.
По травам
и по воде...
А те,
что ушли вперед, —
где?..
Не все ли теперь равно!
Все, кто ушли, —
ушли...
В небо или на дно.
Но Время —
не перешли.
Звезды...
Костры...
Дымы...
Далекий поющий свет.
Куда же уходим мы?
На берег,
которого нет.


* * *

Любимая,
                люби меня всегда.
Смешно и слепо,
                хмуро и весенне.
Твоя любовь —
                как горькая вода
И самое последнее спасенье.
Ты это понимаешь не вполне...
Так отчего же,
                радуясь несмело,
Так зелены глаза твои при мне?
И так безвольно
                тоненькое тело,
А за спиной —
                пустая даль небес...
И пусть кричит кукушка равнодушно,
Что мне осталось времени
                в обрез.
Но без любви —
                мне вечности не нужно.
И, уходя сквозь судьбы и года,
Я заклинаю
                памятью и телом:
Любимая!
                Люби меня всегда,
При свете черном —
                и при свете белом.


* * *

Мы одни в заброшенном дому.
В гулкой пустоте вечерних комнат.
Твои губы прошлого не помнят
И смеются только потому...
Я ж сбежать от времени хотел,
Только ничего не получилось.
Среди ночи память пробудилась —
Будто кто под окнами запел!
Кто запел? Молчание в ответ...
В чем мы перед жизнью виноваты?!
Ледяной
                зеленый
                лунный свет,
Черные цветы среди ограды...
И пришел единственный ответ,
Тот, что озарением зовется.
Мы погасим сами этот свет.
А с любовью — время разберется...
Ты же улыбаешься и спишь
Белыми коленями во тьму...
А в ночи —
                туманы выше крыш
И огонь в заброшенном дому...


* * *

М.В.

Я думаю о том, как ты ушла...
Стонал январь задымленною ранью.
И над глухими крышами села —
Цвело полнеба красною геранью...

Гудели гулко мерзлые столбы,
И по полю,
                сама еще не зная,
Ты уходила из моей судьбы,
Как из больницы —
                тяжелобольная...


* * *

Вот так и кончаются сказки...
От нежности нашей слепой
Всего полчаса до развязки,
И — мы незнакомы с тобой.
Потянутся долгие годы,
Как в горизонт облака...
Любви гениальные ноты
Отдашь ты рукам дурака!
Так будет...
Но, рано иль поздно,
Оставив и дом, и дела,
Придешь ты
                по гаснущим звездам
К двери —
                где любимой была.
Откроются двери с опаской,
Как черный провал над душой...
Вот так
               и кончаются сказки —
У запертой двери чужой...
А все, что меж нами случилось, —
Нелепая только игра.
Зачем ты ко мне возвратилась?
Долги?
Но —
       я умер вчера...


Вокзальная элегия

Любовь моя, я так устал
От доброты
               с недобрым миром,
Жить по чужим пустым квартирам
И домом
           называть вокзал...
Не умер я,
             но умирал,
И знаю цену этой жизни,
И прихожу к последней мысли,
Что мир —
               на всех один Вокзал,
Где я полжизни промотал
Средь духоты,
                духов и давки —
За место ложное на лавке...
Пока не понял,
                что Вокзал
Огней не гасит до рассвета.
Прости, что многое сказал.
Я заплатил судьбой за это!
Тупик Истории...
Вокзал.


Вокзал

Потрясает вокзал,
Как орган,
Рокотаньем глухого вздоха.
Мир, уложенный в чемодан.
Эмигрирующая эпоха.
Дремлет в креслах
Свободный люд,
В неуютной вокзальной стуже.
Улыбаются, спят, поют.
И — никто никому не нужен!
Вскрикнет поезд —
И пуст перрон.
Только кто-нибудь опоздал...
Стонет музыкой всех времен
Исполинский орган —
Вокзал...


Песня о спичках

Один на один в целом городе,
Как на льду,
Запрокинув на плечи голову —
Я иду.
Сколько света вокруг и честности!
Ну и ну!..
Одолжите полспички нежности,
Я — верну.
Мне бы только в собачьем холоде
Нос согреть.
Только, видимо, в целом городе —
Спичек нет...
Жарко окна горят над скверами
Ресторанчиков и больниц.
Черт возьми!
Всюду шляпы серые
Вместо лиц!..
Люди милые, люди грешные,
Холод лют.
Одолжите полспички нежности.
Не дают...


На сырой газете

Холодно и тихо
                на рассвете.
Город заснеженный.
В голом парке
                на сырой газете
Спит отверженный.
Спит на лицах
                грязными ногами,
На парадных фраках
                и стихах.
Спит,
               вздыхая тощими боками, —
На штыках!..
Спит на бомбах
                пьяной головою —
С горя ли?
Спит,
               уткнувшись маленькой судьбою —
В человеческую Историю.
А во сне — смеющиеся дети,
Дочка-школьница...
В голом парке
                на сырой газете —
Плащ корчится...


* * *

Ю.Ефимову

Девятое июня...
                Вечер.
                Сон.
В туманном городке —
                кошачьи сумерки.
А днем шел дождь,
                сморкаясь на газон.
И мокрый друг
                принес вина и музыки...
Так проходило энное число.
Лилось вино,
                хрустели рыбьи кости.
Друг пел и тряс бородкою...
                А после —
Сознание как пеплом занесло...
А музыка,
                как огненный букет,
Цвела —
                и искры сыпались в стаканы!..
...Открыл глаза: и... ха! —
                мне тридцать лет,
И на меня расставлены капканы...


* * *

Мне ничего не надо — я богат.
Мое богатство — прошлые потери.
Толкаю в ночь заржавленные двери
и ухожу по жизни наугад...
И там, где свет боится темноты,
на мертвом пне —
                душою забываюсь...
Цветут на кленах белые цветы.
На мертвых кленах,
                я не ошибаюсь.
И сквозь седые лунные леса
бреду к едва мигающему свету
и выхожу по собственному следу
к тому же пню... похожему на пса.
И вот когда ночная тишина
не знает ничего о человеке —
пишу стихи, на белой грани сна,
о том же счастье и о том же снеге.
И обрываюсь, забываясь сном,
косматой тенью поперек страницы...
А флаг зари сгорает за окном
на каменных развалинах больницы.
И медленно садится снегопад
на крыши,
                на следы,
                на парапеты...
Мне ничего не надо — я богат,
хотя и нет рубля на сигареты...


Откровенно

                Я
Никогда не стану старым.
Не потому, что не хочу,
                А,
как цыган за звон гитары,
за юность жизнью заплачу...
                И
на каком-нибудь рассвете,
окрасив свистами зарю,
все, что имел, — спущу на ветер
и за туманами сгорю.
И, не мечтая о бессмертье —
пускай достанется седым, —
я лишь у мамы
                на портрете
останусь странно молодым...
влюбленным в лунные туманы,
в огонь и белую тетрадь...
Я никогда седым не стану.
Вернее — не успею стать...

На снимке: Тюменский поэт Владимир Белов