Желтый идол Часть 1 Гл. 2

                Глава вторая
 
 
Шел 1906 год. События, начавшие сотрясать российскую империю, вынудили П.А. Столыпина издать Указ о переселении крестьян и казаков за Урал- Камень, как в то время называли эту горную цепь. По Указу переселенцы получали немалые деньги. Прибывшим на место, отводился земельный участок по пятнадцати десятин на душу (1,09 га). Выдавалась денежная ссуда в размере 400 рублей на приобретение скота, сельхозинвентаря, а также списывались все долги.
 
За Урал хлынули потоки людей. Кроме «законно» выезжающих, было много и маргиналов: бывшие казаки, солдаты, дезертировавшие из воинских частей.
 
Тит лежал, закрыв глаза, вспоминал длинную дорогу до какой-то станции, где выгрузили из поезда лошадей, телеги, немудреный скарб. Вдоль железнодорожных путей бегал казак, собирал списки людей, формируя колонну. Крик, шум, ругань стояли над составом. Наконец, тронулись. Миновали старенькие домишки городка.

Телеги мягко покатили по пыли полевых дорог. Останавливались, когда солнце поднималось в зенит, потому как пекло неимоверно. Заезжали в тень реденьких деревьев, распрягали коней, обедали, спали. От жары спасали реки и ручьи, попадавшие на пути.
 
В дороге прошел почти месяц. Заканчивались отпущенные «дорожные» деньги. Люди порядком устали. Наконец, прискакал парнишка на рыжем коне, и махнув рукой, показал направо. Свернув с торной дороги, они с пригорка увидели небольшое сельцо, состоящее из одной улицы. Спустившись вниз, стали искать место для строительства домов, сенокосов и пашни. И тут не обошлось без скандала. Местные казаки ревностно отстаивали свои наделы, отдавая чужакам в буераках некось,* да старые, брошенные делянки под зерновые.
 
Для строительства домов отвели местность ниже по улице, ближе к реке. Тит хорошо помнил, как дрались с пацанами-казачатами у реки, деля рыбные места. Помнил и страшный таежный пожар в одночасье унесший поселок и их семью, остался в живых только отец, успевший с ним переплыть реку. Остальных унесла в водопад вешняя вода. Не спасся никто. Поселок опустел… Выжившие уцепились за жизнь, выстроив за лето новые небольшие домики. Выкопали землянки, привели скот из соседнего села, уцелевшего от пожара.
 
Отец сошелся с вдовой-солдаткой. Тяжело мужчине без женщины. Да никто и не осуждал — все так жили. Прожили недолго. Однажды бабы пошли за малиной, и она с ними. Там и заломал солдатку медведь. Больше отец не приводил никого. Стал уходить в тайгу с промысловиками, зарабатывая неизвестно чем. Как-то вернулся раньше срока, снял с себя окровавленный полушубок и затолкал в топящуюся печь.
 
— Волчью кровь, по поверью, надо сжечь! — сказал отец.
 
Больше он в тайгу не ходил. Неожиданно, весной, на подводах привезли новенький кедровый сруб дома.
— Смотри, сынок, — сказал Титу отец, — этот дом оставлю для тебя.
— Откуда деньги, батя? — спросил сын.
— Не твово ума дело, — оборвал отец, — помирать буду — расскажу…

В голове Тита, как в кинопроекторе, промелькнули годы взросления: первая любовь, измена «дамы сердца» с заезжим щеголем, страстные ночи с девчатами, безотказными на чужие ласки. Поклялся всю жизнь мстить женскому полу за измену, стал гулять напропалую. Был неоднократно бит, и, бывало так, что еле доползал до крыльца своего дома. Отлежавшись, начинал похождения снова. Осверепел, осволочился…

Остепенила его голубоглазая Онисья, встретившаяся случайно в местном лабазе, пришедшая за керосином. Постреляли глазами друг в друга, улыбнулись. Пошли встречи. Отец Тита, узнав о гуляниях с Онисьей, грубо переговорил с сыном, запретив встречаться. Но сердцу не прикажешь. Онисья понесла. Чтобы избежать позора, Федорыч, заслал сватов к матери невесты.
 
Свадьбу решили провести летом, перед Петровым днем — временем начала сенокоса. К слову сказать, черная кошка пробежала меж глав семей давно: не поделили покос. Дело дошло до драки с кольями. И быть бы смертоубийству, но ситуацию спасла мать Онисьи, огрев черенком вил по лбу самого задиристого. Вроде бы помирились, но злоба осевшая глубоко в душе, ждала своего часа. Фрол повернулся на бок, вспомнил, как гуляли на свадьбе.
 
…Свадьба, простая, деревенская свадьба, где гуляет все село. Загодя готовятся лагушки с крепчайшей брагой, гонится ведрами самогон, закупается вино для дам. В сараях визжат закалываемые поросята, готовятся холодцы, запекаются рубцы,** набитые осердями.*** Набиваются кровяные колбасы с луком и чесноком. Как лопаты, в печах лежат, жарятся в сметане караси. В высоких блюдах навалены маринованные лосиные губы, копченина разных сортов. На столах высятся горы котлет и пирожков с грибами, колбой, зеленым луком и яйцами, сладкие завертушки со смородиной и малиной. Отдельно стоит квашеная капустка, соленые грузди, помидоры и огурцы. Ну и, конечно, царь стола — винегрет.
Столы накрыты в просторном дворе Нила. Поставлены буквой «П» с навесом от солнца и возможного дождя.
 
Как всегда, начало свадьбы радостное: венчание, подарки, поздравления. Родители новобрачных поздравляют детей, обнимают друг друга — идиллия! Гости внимательно наблюдают за теми, кто дарит подарки, и что дарят, обсуждая каждого. Сыплются реплики:
 
— Глянь, Стешка-то, «красненькую» не пожалела.
 
— А энтот мог и поболе положить. Тоже мне, родственник!
 
— Смотри, Танька, откуда у Машки таки серьги?

— Точно, она якшается с Нилом!

— Бабы видели!
 
— Горько-о-о-о!!!
 
Чем дальше, тем становится интереснее. Градус веселья постепенно повышается. Становятся громче разговоры. Девки и парни блудливо постреливают глазами друг на друга. Беспрерывно сыплются тосты и крики «Горько! За молодых! Здоровья родителям!»

Поднялся глава стола Нил Федорыч. Взяв в левую руку стакан с самогоном, постучал по нему вилкой, с нацепленным соленым груздем. От ударов груздь слетел, шлепнулся в тарелку со сметаной, обрызгав купчиху Феклу — соседку Нила. Та, медленно слизнула капли сметаны с рукава, не сводя с Нила похотливого взгляда.  Череда капель была похожа на выстрел из мужского орудия. И неожиданно, закрыв глаза, шумно засопела и задвигала мощным задом взад-вперед.
 
- Фекла, ты чо ёрзашь, словно тебя шершень долбанул? – задала вопрос соседка по лавке Маланья.

- Никто меня не долбит, - томно протянула Фекла.

Мужики, сидевшие напротив, поняли высказывание по-своему.

- А я бы тебе подолбил, - с шумом втянув воздух сквозь сжатые зубы и сглотнув слюну, промолвил Сенька, известный любовными похождениями всей деревне.

- Долото у тебя коротенькое, - опозорила его Фекла,любительница не только длинных столярных инструментов, но и не противница позубоскалить, - до дна не достает.

Послышались короткие смешки присутствующих. Нил снова поймал ускользающую закуску, и, побагровев от распиравшей ярости, прокашлявшись, начал поздравление молодых:

— Сын мой, Тит и сноха Онисья! Поздравляю вас с бракос-с-с-сочетанием, — заплетающимся пьяным языком промолвил он.
 
— Уже налакался папаня-то… — пополз шепоток присутствующих.
 
— Титка, дарю тебе медный рудник в Змеином урочище! Пользуйся! Чти мою благодетель! Горька-а-а-а!...
 
— Ничо так, папаня-«благодетель», отвалил подарочек сынку, — рудник-то, давно уже пустой. Так, добывают в месяц сто пудов медной руды, и всё… — снова пополз шумок.
 
— А я со своей стороны, дарю две дойные коровы с нетелями, племенную свинью и борова, а так же десяток овец и птицу, — в свою очередь поздравила молодых сватья — мать невестки Онисьи.
 
Гости одобрительно зашумели, раздались редкие аплодисменты и крики
«Горька-а-а!!!» Визгливо запиликала гармошка, вызывая на круг любителей размять ноги.
 
— И-и-и-и-э-эх! — раздался звонкий крик.
На полянку выскочил Тимофей Сизов, всем известный мастер-краснодеревщик и любитель поплясать. И пошел, и пошел по кругу, приседая и подскакивая в воздух, звонко шлепая ладонями по голенищам сапог. За ним потянулись несколько парней и девчат. Павой в круг вошла Танька Малышева. Красавица, неприступная, как Бастилия, за руку и сердце которой не раз бились местные парни. Гордо подняв полную грудь, оттопырив круглый зад и раскинув руки с платком, игриво закружила вокруг парней. Тотчас ее окружили с пяток претендентов, яростно отбивающих каблуки о пересохшую землю.
 
— Гля, Нил, щас, чота будет! — дрожащим от возбуждения голосом произнес местный попик, в прошлом забияка и пропойца.
 
Схватив стакан с самогоном, он разинул заросшую пасть и лихо опрокинул спиртное внутрь. Довольно крякнул, вытерев рукавом сутаны мокрые усы и бороду.
 
— Ты ба хучь, закусил, что ли, — Нил подал ему на вилке соленый груздь.
 
Попик молча, не отрывая глаз от танцующих парней и девчат, снял его рукой с вилки,  и с чмоком втянул в рот.
 
— Ай, хорошо! — прожевав закуску, промолвил попик, — ну чо, не начинают-то? Может, мне?
 
— Сиди, тебе по чину не положено драться! — осадил служителя церкви порядочно накачавшийся Нил.

На круге плясали человек двадцать. Начали петь задорные частушки. Сначала под гармошку пели шутливые, а потом с «картинками». Наконец, дошли до конкретных персонажей. Первая не вытерпела обиды Прасковья — одинокая бабеночка, принимавшая ночами всех, у кого «в паху засвербило». Подскочив к обидчице, пропевшей про нее похабную частушку, с размаху нанесла ей крепкий удар по щеке. Та, в ответ, завизжав пойманным поросенком, вцепилась в волосы сопернице, стараясь ее повалить. И началось…

Давняя вражда местных и «пришлых», как назвали здесь переселенцев, всегда выплескивалась не только на свадьбах. Не было ни одного праздника без драки. Иногда к дракам готовились заранее: обе стороны, крадучись, приносили колья, прятали в густой траве, зимой — в снегу. Так было и в этот раз. Но хитрый Нил в ночь перед свадьбой послал сторожа, чтобы тот собрал всё, что припрятано вокруг его усадьбы. Сторож набрал целую вязанку кольев и палок, свалил их возле бани — годятся на растопку…
 
— Наших бьют! — раздался чей-то вопль, воспринятый обеими сторонами, как руководство к действию.
 
Полянка перед столами мигом превратилась в место побоища.
По земле катались клубки остервенившихся людей, вцепившихся, как клещи, друг в друга. Трещали распарываемые рубахи, отлетали воротники, рукава и пуговицы, зачервенели белоснежные и цветные кофты девчат и женщин, кто постарше. В воздух летели разорванные бусы, платки, слетали плохо привязанные юбки, мелькали голые груди. Кто-то сбегал за кольями, но — пусто! Вернувшись, выискивал жертву, с хеканьем и придыханием молотил по телу выбранного соперника. Свалка была всеобщей. Люди, одурманенные алкоголем, в каком-то исступлении били всех, кто попадет под руку, не разбирая, мужчина это или женщина. Во дворе стояли рев, мат и визг.
 
Нил и попик сидели дрожа от возбуждения, но в драку не лезли, беспрестанно подливая себе самогон. Наконец, Нил вытащил револьвер, спрятанный позади за поясом, и несколько раз выстрелил в воздух. «Тиха-а-а-а! Хватит! Перестреляю!» — заревел он.
 
Драка прекратилась, все стали приводить себя в порядок, умываясь возле бочек с дождевой водой, прикладывая платочки, смоченные самогоном к набухающим синякам. Бабы снимали рубахи со своих мужей. Не стыдясь, переодевались тут же, бросая свои изорванные кофточки. Садились за столы, пыхтя и матерясь, сплевывая между ног кровавую слюну.
 
Пошли разговоры:
 
— Ты за чо мине зуб выбил?
 
— Танька, ну ты даешь! Все из-за тебя, стерва! На****оваться не можешь!
 
— Васька, не попадай мне в темном переулке, зарежу!
 
— Ты, курва рыжая, за кофту мне курицу отдашь!
 
Снова раздался громовой рык Нила: «Тиха-а-а-а!.. Всё, успокоились! Пейте, доедайте всё, что на столах, и уёбы…те! Завтра приходите на похмел».
 
Свадьба продолжалась до поздней ночи. Принесли свечи, но поднявшийся ветер их задувал. Все, кто мог, разбрелись по домам. У столов с объедками лежало несколько человек, не способных шевельнуть ни рукой, ни ногой. Храпели и мычали что-то в пьяном бреду.
 
На следующий день веселье продолжалось, хотя уже без того огонька, что был вчера. На людей было страшно смотреть: все в синяках, с опухшими губами и ушами, у некоторых лица заплыли так, что их не узнавали соседи. К обеду все были поголовно пьяны. Расползлись, кто куда.
 
Немилосердно палило солнце, словно хотело дотла выжечь на земле эту скверну. Пришла громадная туча, засверкала стрелами молний, оглушила орудийной пальбой мощного грома. Ударила по спящим в траве людям градом, размером с куриное яйцо. Многим, кроме синяков от драки, достались новые удары, от ледяных мячиков. Освеженные ливнем люди, заползли под навесы, скрываясь от Божьего гнева.

Тит с Онисьей, не ожидая конца драки, потихоньку улизнули на сеновал, закрыв лаз изнутри, целовали и ласкали друг друга до исступления, под крики дерущихся.
— Хоть бы сарай не подожгли! — отдышавшись от ласк Тита, промолвила Онисья. И вновь прильнула к широкой груди мужа, напуганная ярким синим светом, и оглушенная мощным грохотом грома.
— Ой, Божичка мой, страсти то какие! Давно такой грозы не было!
Ласкай меня милый, ласкай...
 
— Титушка, понежнее со мной, понежнее, я ведь в положении!
 
— Ничо, можно еще во всю! — смеялся жених.
 
— Ой, Божечка, всемилостивый, не пугай так! — с дрожью в голосе произнесла новобрачная, истово крестясь. — Титушка, пошли в дом, я что-то здеся боюсь!
 
— Не бойся, милая, Бог любовь не наказывает! — ответил Тит, — будем спать тут!
 
— Как скажешь, — покорно ответила Онисья.

А гроза набирала обороты. Молнии сверкали одна за другой, гром грохотал так, что было больно ушам. Онисья в испуге прижалась к Титу, каждый раз вздрагивая всем телом, при орудийной пальбе грома.
 
— Тит, Онисья, где вы? — раздался голос кухарки Феклы, — батьке Нилу Федоровичу плохо!

Тит, бросив Онисью, пулей слетел с сеновала, и по мокрой траве понесся в дом. Забежал в отцовскую горницу. Старик лежал в своей горнице на спине с закрытыми глазами и хрипел.
 
— Что с ним? — спросил у челяди, столпившейся у дверей комнатки.
 
— Не знаем, Тит Нилыч. Он сидел за столом, а потом захрипел и упал на пол.
 
— За фельдшером послали?
 
— Послали сразу же!
 
— Расступитесь, дайте ему свежего воздуха! Откройте двери и ставни!
 
Челядь, шлепая босыми ногами по доскам крашеного пола, кинулась выполнять приказание. Сын сел на краешек кровати, глядя на лицо отца. Тот что-то бормотал, но слов было не разобрать. Тит взял его руку в свою — рука постепенно холодела.
— Кажись всё… Теперь я буду богат! — с тайной радостью в душе думал он. — Медные рудники все мои, и золотоносные — тоже! Ух, развернусь!
 
В голове замелькали картинки из жизни богача, как он едет на тройке белоснежных коней в яблоках. Карета отделана золотом и слоновой костью, сверкает драгоценными камнями. Жители деревни стоят на коленях, кланяются головами в пыль. Онисья сидит в белоснежном платье с бобровым воротником. Вся обвешена бриллиантами. Прикрывшись от солнца зонтиком, лениво разбрасывает по сторонам медяки.
 
— Титка, — вырвал из грез Тита умирающий отец, — поклянись мне, что выполнишь мою последнюю просьбу!
— Конечно выполню, отец, о чем разговор! Проси!
 
*некось – некошенные участки лугов.
**рубец – обработанный желудок животных.
***осерди – мелко рубленные в деревянном корытце сердце, почки, печень и легкие животных.
 
(продолжение: http://www.proza.ru/2019/10/27/883