Дети войны. Проза жизни, порожденная войной

         Новый  отсчёт  времени начался со дня нашего возвращения из эвакуации.
Зима 1943-1944 года пришла в начале ноября и была не такой холодной, как прошлая в Немце-Поволжье. Мы были в нашем пришкольном доме. Топили русскую печь и лежанку  сухим,  формованным с соломой навозом (гноем)  и хворостом. Топливо было заготовлено ещё летом и осенью 1942 года и хранилось в сарае.
 В погребе не было никаких заготовок, так как перед  эвакуацией мы всё роздали тёте Груне, Рючиным, Губаревым и тёте Наде Алещенко  с  хутора Ольхового. Но люди поделились с нами картошкой, капустой, морковью, столовой свеклой, тыквой, редькой, репчатым луком. Хлеб, соль и масло растительное мама, получала по карточкам  в Сельпо. Бабушка варила очень вкусные постные борщи, пшённый, чечевичный и гороховый супы, готовила  бухоню (отварную толчёную картошку), зажаренную луком, жарила  овощную  икру – праздничное блюдо.
 Корова, которую мы пригнали из эвакуации, была  на  молочно - товарной ферме колхоза.  Кормить её было нечем, да  и на МТФ, кроме соломы ничего не было. Иногда мама ходила на ферму и приносила  почти ведро молока.  Бабушка  в русской печке готовила казацкую сметану в глиняных кувшинах. С довоенного 1940 года, когда ещё  работала маслобойка, сгоревшая в тот год поздней осенью, в кладовке хранилось несколько кусков макухи (жмыха). Бабушка тонкой пилой резала её на кусочки и давала нам в качестве лакомства.
 Школа работала. Мама преподавала ботанику, зоологию, химию, была классным руководителем в 5-м классе. Она решила, что учиться я начну с 8-летнего возраста, с 1сентября 1944 года.
Война застала папу в Крыму под Ялтой, в санатории “Мисхор” Минпросвета РСФСР. Он прибыл в санаторий из Воробьёвки 15 июня 1941 года, такая дата стоит на открытке с видами Ялты; она сохранилась  в семейном альбоме. Сохранились и две фотографии, датированные 21 и 23 июня 1941 года. На первой – два улыбающихся друга на пляже из крупной гальки в Мисхоре, на второй – грустный молодой человек на скамейке  в Никитском ботаническом саду. Папе было 30 лет.  В детстве, в 1916 году, он перенёс крупозное воспаление лёгких, после чего проблемы с  лёгкими сопровождали всю его короткую жизнь. Он прожил 50 лет.
  В конце июня всех отдыхающих перевезли в окрестности Севастополя, где они строили оборонительные укрепления – рыли окопы, обустраивали брустверы; из камня на цементном растворе сооружали  ДОТы. В средине августа всех отпустили и выдали справки для проезда к месту жительства железнодорожным  транспортом. Почти месяц, под бомбёжками, папа добирался до Воробьёвки.
 На следующий день папа пошёл в райцентр, в военкомат. Где - то находился он полгода, и лишь весной 1942 года, несколько раз, буквально на минуты, появлялся дома. Дело в том, что 2 марта 1942 года родился Лёня. Так получилось. Эта ситуация значительно усложнила нашу жизнь. 
В эвакуации мама узнала, что именно 2 марта 1942 года, в день рождения Лёни, папа был “назначен заведующим Военным отделом Воробьёвского РК ВКП (б) – ЦК ВКП(б)”- так записано в его Трудовой книжке.
    О тех шести месяцах, с конца сентября 1941 года и до марта 1942 года, я узнал лишь во время встречи у нас дома, 5 марта 1953 года, после траурного митинга по случаю смерти  И. В. Сталина, на котором мы стояли  вместе с дядей Лёшей Рючиным. После митинга, папа пригласил дядю Лёшу к нам домой.   За быстро накрытым  мамой столиком, и дядьлёшиной  четвертинкой,  много о чём  вспоминалось, в том числе и сентябрь 1941года. Военкомат подготовил  группу 18-летних ребят и с папой направил в Бобровскую спецшколу, где они проходили  подготовку для ведения  подрывной диверсионной работы на оккупированных фашистами  территориях. Опыт организации учебного процесса, знание физики, были  востребованы спецшколой.
 С марта 1942 года, на созданный Военный отдел,  была  возложена  задача – организовать на территории Воробьёвского района  максимально возможное производство продукции для фронта.
«Всё для фронта!», « Всё для Победы!» - эти призывы Родины должным образом были восприняты народом.  Тыл внёс  существенный вклад в дело победы над фашизмом. Люди, порой даже не понимая того, совершали подвиги.
Я видел, как наши Рючины в своей махонькой хате под  соломенной крышей, всю войну, день и ночь валяли валенки. Надо было понимать, что такое валять валенки! Кучи овечьей шерсти, собираемой в  округе  “Заготживсырьём”, свозились во двор “валиёв”. Её надо было всю передёрнуть пальцами, освободив от навоза и репейника.  Шерсть  пропускали через  чёсальную машину, которую крутили вручную, при этом  дрожали хилые стены хаты. Ровницу на выходе на длинном и довольно широком столе  превращали в конверт, пару конвертов поливали из большого котла, вмазанного в грубу, горячей водой с соляной кислотой и, отжимая и вновь поливая, добивались усадки их. Затем вставляли вовнутрь  деревянные симметричные колодки  и, поливая всё той же кислотной водой, деревянными ребристыми битами сажали заготовки на колодки, прощупывая руками и подбивая там, где ощущалась неровнота  по толщине. В ещё широкий раструб голенищ вставляли  расправочные  деревянные вкладыши, определявшие будущую форму голенища. Опять поливали и битами сажали будущие голенища на вкладыши.  Между вкладышами забивали клин, такой же длинны, как и вкладыши. Клин  определял  окончательную форму голенища.  Горячей кислотной водой поливали и колотили  валенки  до тех пор, пока  не получалась полная симметрия  и, на ощупь, - ровнота по толщине. Матерчатым метром отмечалась высота голенищ  сбоку, посредине пяточной части. Она соответствовала размеру валенок, определяемому внутренним комплектом деревяшек, на которых они сидели и ножом обрезали излишки.
На одном комплекте колодок  и  вкладышей делали два размера валенок, отличавшихся высотой голенищ. Зимой для сушки, выставляли на русской печи вертикально, расправочными вкладышами вниз, а летом раскладывали во дворе.
   Эти люди, отец - Михаил Иванович Рючин, сын – Алексей Михайлович и дочь – Александра Михайловна, не богатырского телосложения, в холщёвой, постоянно мокрой одежде, босиком, передвигаясь по деревянному прогнившему мокрому полу в облаке постоянного пара, творили валенки для фронта. За войну Рючины сваляли и передали в действующую Красную Армию более 3,5 тысяч пар  добротных валенок!
  На соседнем подворье, в сравнительно  большой хате под соломенной крышей, войну встретила многодетная семья  уважаемого всей округой секретаря Первомайского сельсовета Кучмасова Емельяна Андреевича.  Омелько – как родного брата, называли люди, между собой,  этого спокойного, внимательного  и заботливого о всех, человека.
 Сельсовет был всегда  единственным, авторитетным  органом власти на селе. Он доводил до сведения сельчан основные решения высших органов власти  по совершенствованию бытия,  оформлял метрики о рождении, и свидетельства об уходе из жизни людей  нашего села.
Емельян Андреевич не боялся браться за решение жизненно -  важных для населения вопросов, он составлял  запросы в Районный исполнительный комитет  о необходимости  выдачи разрешения, в основном окончившим нашу Неполную среднюю школу молодым людям,  на право выезда за пределы района для продолжения  образования, или на гигантские стройки пятилеток. У населения не было паспортов.
   5 июня 1940 года нашу школу закончила  старшая дочь Кучмасовых – Настя. На выпускной  фотографии, сохранившейся в нашем семейном альбоме, в верхнем  ряду, крайняя слева девушка с необыкновенно красивыми  чертами лица,  великолепной осанкой, со значком ОСОАВИАХИМа, что свидетельствовало о значительных  успехах в спорте и знаниях по  прикладным дисциплинам, связанным с защитой Отечества – это Настя Кучмасова. 
Родители согласились с её желанием уехать в Ленинград, сначала на заработки, а затем и продолжение учёбы.  Война застала Настю в окрестностях Ленинграда. Став в одночасье его защитницей, она, разделив свою судьбу с сотнями тысяч блокадников, погибла.
  Отец семейства,  Емельян Андреевич, был призван в действующую армию  вскоре после начала войны.  А через совсем короткое время,  семья получила бумагу о его гибели.
   Все люди были опечалены таким ударом судьбы, нанесённом Татьяне Ивановне  и её четверым  детям, оставшимся без отца, - Варе, Яше, Пете, Володе.
  Какую силу воли надо было проявить  этой простой русской женщине, чтобы устоять под ударами судьбы, собраться с силами и подчинить всё сохранению детей,  семейных устоев?!
   Правление колхоза имени 1-го Мая, в меру своих возможностей, оказывало поддержку семье. Татьяна Ивановна  организовала в доме  переработку молока с целью гарантированного обеспечения детей питанием  и производства продукции для нужд фронта. 
 Фронт к средине 1942 года был уже по левому берегу Дона, от Воронежа до Богучара, в 60 километрах от Воробьёвки. Тыловые подразделения  размещались  и через два двора от усадьбы Кучмасовых – в полуразрушенной церкви и на прилегающей территории военные ремонтировали  полуторки, ЗИСы, пушки, стрелковое  оружие. Во всей округе  размещались госпитали. Людей надо было кормить.
В доме  был установлен сепаратор. Переложили печку, на которой установили плиту с большими конфорками. В  конфорки были установлены два больших чугуна.  С молочно-товарной фермы колхоза и от населения привозили в бидонах молоко.
 Татьяна Ивановна  прогоняла со старшими детьми  молоко  через сепаратор. Из одной молочной фляги  получалось 3,5 кг. сливок и 16,5 кг. обрата. Сливки в  деревянных маслобойках и стеклянных четвертях взбивались, получалось сливочное масло.
 Полтора часа надо было колотить 3,5 кг. сливок, чтобы  получить 1 кг.  масла. Много чего надо было ещё сделать, чтобы из масляных зёрен образовалось масло в форме котлеты. 
    А на плите, в чугунах, готовился творог. Творог в разной степени готовности можно было видеть и в решётах, стоящих над тазами, и сумках, подвешенных на жердях, и в таких же сумках, на деревянных кружках под  большими  камнями.
    Во всём был строгий порядок. Люди наши просто не умели делать любую работу по-другому, -  без души. В тяжелейших условиях жизни, они ещё больше старались своим трудом помочь  ближним и разделить с ними постигшие невзгоды.
 Продукция, за малым  исключением, передавалась  на приёмный пункт и затем  отправлялась в действующую армию и госпитали. Семья Кучмасовых сохраняла себя и, как могла, кормила фронт!
    Самым большим сражением  нашего  воробьёвского  народа в годы войны,  было сражение за хлеб. Катастрофически не хватало хлеба. Плодородные земли страны  были захвачены фашистами.
  На наших  степных, не очень плодородных тогда ещё полях, в лучшие годы, больше 16 центнеров зерна с гектара получить было невозможно. На гектар земли надо было высеять 1,5 центнера зерна. Из  полученного урожая,  надо было заложить семенной фонд со страховым запасом для следующей посевной и выдать на трудодни  минимальное  количество зерна  для  поддержки  самоотверженных  тружеников  земли русской. Главное зерно – для Победы!
Старики, женщины и подростки включались в борьбу за хлеб.
 Воробьёвская МТС  располагала небольшим количеством колёсных тракторов “Универсал”, ХТЗ, СТЗ-НАМИ.  Дожидаться очереди на услуги МТС с наступлением благоприятных  погодных условий было рискованно.
Старики прикладывали к щеке землю, определяли начало пахоты и сева. Пахали землю плугами с одним лемехом и предплужником. Главной тягловой силой были лошади и быки (волы). Опытные сеяльщики, после вспашки, наперевес с торбой, в которую входил пуд зерна, периодически пересыпая его в решето, а из решета, рукой равномерно разбрасывали  зерно на вспаханную землю, – “сажень  справа”, “сажень слева”, продвигаясь по полосе. Это была самая ювелирная работа из всего процесса  добычи хлеба. Затем поле проходили боронами, укрывая зерно землёй.
 Первые дожди придавали полю очень красивый вид, который нежно – зелёным  цветом всходов, переливающихся на ветру, вселял надежду на будущее. Летние  дни превращали  поле в золотую ниву, которая ждала своего часа – отдать себя людям,  накормить их, сделать их счастливыми.
    В конце июля старики, растирая в ладонях колоски, считали количество зёрен, их должно было быть не меньше 68,  прикидывали урожай. На зуб определяли готовность зерна и назначали время уборки.
Начиналась страда. Большая часть селян была на полевых станах, в полевых бригадах, на токах. Старики готовили косы: -  отбивали режущую кромку на козелках, наводили брусками жало, обустраивали косы  пятирядными крюками из лозы, чтобы укладывать  скашиваемые стебли с колосками  на стерню в валок; женщины готовили тока, обустраивали быт. В нашем колхозе было  шесть конных лобогреек, использовали и лобогрейки.
   В канун начала страды, ложились спать раньше. Косить начинали рано, по утренней росе. Нива заблаговременно обкашивалась ровно по фронту. Косари  становились в шеренгу, и первый слева начинал косить. За ним, с интервалом в две сажени, входил второй, за ним – третий, и так до конца поля. Самый голосистый косарь выкрикивал оригинальное буквосочетание, которое синхронизировало работу косарей. Над нивой звучала мелодия труда, которую невозможно было положить  на ноты, но она благодатно ложилась на души, лаская их.
 С приближением полудня, косари заканчивали работу. Наступало время обеда. В большом котле на треногах был готов кандёр – полевой пшённый суп, зажаренный до золотистого состояния луком на очень старом сале. Повариха разливала деревянным  половником в алюминиевые миски суп, раздавала по кусочку чёрный хлеб, начиналась трапеза. У каждого в холщёвой сумочке была своя ложка, был чеснок или лук, а иногда и кусочек сала. В нижней половине котла  оставалась пшённая каша. В неё опускали хороший кусок сливочного масла и кописткой (деревянная плоская мешалка для теста) тщательно размешивали. Получалась очень вкусная каша -  сливянка. Труд людей был достойно вознаграждён. Отдыхали.
Если позволяла погода, то женщины  после отдыха вязали снопы.  Снопы складывали в копны.  Лобогрейки  теряли отдельные стебли с колосками, приходилось подбирать их конными граблями. До шести, восьми дней уходило на косьбу, вязку снопов и копнение. Затем снопы перевозили на ток и скирдовали колосьями внутрь, с целью защиты от возможного дождя и дозревания зерна.
   Через  четыре – пять дней, начинали молотить. Молотили цепами (цеп - двух с половиной метров деревянная ручка, диаметром 35-40мм., на конце с помощью куска цепи, прикреплен метровый цилиндрический, диаметром 40 мм., кусок дерева от нижней части ствола, из которого делалась ручка),  выбивая зерно из колосков,  сложенных в ряд снопов на чистой земляной поверхности токов. Оставшуюся солому тщательно стряхивали и убирали за пределы тока для дальнейшего скирдования. Зерно деревянными лопатами сгребали в кучи.  Заканчивали обмолот и приступали к очистке зерна от половы. Лопатами,  на встречном ветерке, перебрасывали зерно на новое место. При необходимости, повторяли этот процесс.
 Затем начинали веять зерно. Эту работу могли выполнять очень опытные мастера своего дела. Веяли зерно на большом  решете, подвязанном к высокой треноге тремя конопляными верёвками. Решето – это клеёный из шпона обруч,  диаметром до полутора метров с высотой борта двадцать сантиметров и толщиной два сантиметра. На обруч натягивалась  выдубленная жировым методом  до пергаментного состояния кожа из  свиных шкур  тяжёлого развеса (шкуры хряков) и прошивалась сыромятной прошвой  по верхнему краю. После хорошей просушки, кожа на деревянной колоде перфорировалась стальными прокусками, диаметром с ячменное зерно, сеткой ”сантиметр на  сантиметр “.
 В решето  засыпалась мера зерна и сложными движениям рук по ”горизонтальной восьмёрке” и изменением угла наклона решета, мастер просеивал зерно, откидывая полову. Просеянное зерно  собиралось  в меры и переносилось в приёмный бункер ручной веялки.
 Два человека крутили  за широкую рукоятку барабан веялки.  Вращались лопасти, сдувая оставшуюся полову с зерна, высыпающегося на трёх- ярусные цинковые  решёта, совершавшие возвратно – поступательные  движения. Очищенное зерно  высыпалось на лантухи (лёгкие брезенты), пересыпалось в мешки и перевозилось в  амбары, расположенные на центральной усадьбе колхоза.  Для сдачи на элеватор, зерно дополнительно очищалось на ВИМах с дизельным приводом. Это была собственность МТС.
   В войну нужен был быстрый и гарантированный хлеб. Сеяли яровые сорта всех зерновых культур. Такими же методами возделывали  рожь, просо, ячмень, овёс.  Страда длилась в наших краях около 25 дней и заканчивалась торжественной сдачей зерна на элеватор, расположенный на железно – дорожной станции  Ширинкино.
   Сдача зерна государству превращалась во всенародный праздник. Первый обоз из пятнадцати подвод, загруженных мешками с зерном, запряжённых парой лошадей, был украшен  лозунгами: - “ Хлеб Родине”!, ”Хлеб для Победы”!, “ Слава Красной Армии”! Каждый участник борьбы за хлеб чувствовал свою сопричастность к этому Великому делу.
   Особо отличались труженицы села из 2-го Никольска.  Одетые в цветные понёвы (длинные, расшитые цветными русскими орнаментами, платья), в кокошниках, они везли на тележках большие мешки с зерном на элеватор. На каждой тележке с невысокой парой колёс и длинными поводьями лежало по два мешка. Каждую тележку катили две женщины. На поводьях тележек были такие же лозунги, как и  на воробьёвских подводах. Периодически, в населённых пунктах, они останавливались, пели песни и водили хороводы.
   Всю войну сапожная артель имени Максима Горького шила из парусины в выворотку чувяки на резиновой подошве для госпиталей. Десяток старых сапожников и  двенадцатилетние, тринадцатилетние  мальчишки – подмастерья,  по двенадцать часов в сутки производили  очень нужную  продукцию.
   Во многих хатах женщины пряли шерсть, вязали двухпалые перчатки и приносили их на сборный пункт для последующей передачи в действующую армию.
   Тыл, в могучем порыве,  помогал Красной Армии  бороться с захватчиками, приближая  Победу.
Сложившаяся условно спокойная жизнь конца 1943 года, вдруг неожиданно прервалась. За пять дней до наступления Нового,  1944 года, Воробьёвку потрясло событие, от которого все буквально оцепенели.
 Утром бабушка попросила меня принести воды из колодца. Я надел телогрейку, валенки и пошёл к  колодцу. Колодец находился на территории школы у западной калитки, напротив Сельсовета. Я услышал приближающийся рокот трактора. Подождал. По Первомайской улице, со стороны  Раковки,  двигался по свежевыпавшему ночью снегу гусеничный трактор ЧТЗ - Сталинец. За ним на цепях тащился громадный деревянный струг,  расчищавший дорогу от снега. Вся эта махина,  надрываясь, проползла мимо меня, оставляя дорогу шириной до шести метров, и  снежные отвалы справа и слева, высотой  около метра. Трактор тащил струг дальше, скрывшись за небольшим поворотом  улицы, направо у Заготскота.
 Я достал из колодца ведро воды и понёс домой. Рассказал бабушке о том, что увидел. Затем сходил в сарай и принёс охапку хвороста. Вышел во двор, полепил снежки, покидал их в стенку амбара. Вдруг я услышал короткие автоматные очереди, затем шуршащие звуки. Оглянулся, и увидел напротив  дома Майбиных  колонну людей в серо-зелёных и чёрных одеждах.  Колонна шла не быстро.  Сопровождалась  она военными, одетыми в ватные брюки, ватные  стёганые телогрейки, шапки-ушанки; на ногах были валенки, шли на широких лыжах, на расстоянии пяти-шести метров  по обе стороны от колонны с автоматами ППШ наперевес. Я сразу подумал: - пленные. Из-за угла школьного здания, с  расстояния не более двадцати метров,  я разглядывал  проходящих мимо пленных. Жутковатое было зрелище.
 В массе своей – это были люди, одетые в шинели, больше напоминавшие летние удлинённые пальто, цвета хаки. Из-под  пол шинелей виднелись брюки, заправленные в ботинки с высокими берцами и плотной шнуровкой. На головах  были пилотки с опущенными на уши бортами. Лица были не бриты, серые и почти что - чёрные.  Глаза, как две точки, светились на поверхности лиц и быстро бегали, как будто чего - то искали.
 Среди этой массы, шли люди в чёрной одежде. Они были без шинелей, в кителях, бриджах, сапогах; из-под  воротников кителей, торчали белые воротники рубашек. На головах  были фуражки с блестящими козырьками, околышами и высокой тульей, с кокардой по центру. На кителях были военные знаки различия. Держались они гордо и шли более твёрдым шагом, чем основная масса пленных.
 Через какое - то время, я решил посмотреть, когда закончится эта процессия и обошёл здание школы с внутренней стороны.   Конца колонны не было  видно.  Несколько  человек из соседних с дорогой домов стояли у палисадников и наблюдали за процессией. Потом я увидел, как какая- то женщина с двумя вёдрами воды на коромысле, с правой стороны от движущейся колонны, стала приближаться к ней. Один пленный вышел из колонны, перелез через снежный отвал и направился к женщине. Раздалась короткая  автоматная очередь, пленный рухнул.  Видимо испугавшись, повалилась на снег и женщина с коромыслом и вёдрами с водой.
 Я прижался спиной к стене школы и увидел бабушку, которая стояла у амбара. ”Марш домой! “ - скомандовала  бабушка. Я моментально подчинился. Получив подзатыльник, прошёл в дом, разделся и забрался на печку. Меня трясло.
   Мама чуть раньше моего похода за водой, ушла в школу. Накануне из райцентра поступила команда - объявить окончание  первого полугодия и отправить детей на зимние каникулы. В учительской  в  этот ранний час собралось несколько учителей, которые жили поблизости. Они через щели сдвинутых штор наблюдали за происходящим на дороге.
   К обеду мама пришла домой. Готовили обед. Обедали. Всё делали молча. Мне было приказано не выходить на улицу. Вечером за ужином мама сказала, что они разобрали одну перегородку, разделяющую смежные классные комнаты, но  новогоднюю ёлку ставить не будут. Все, и дети и учителя, были опечалены. Они готовились  отметить  отложенный  на Новый год  30-и летний юбилей  школы.
    В канун Нового года, какие - то люди лопатами прочистили дорогу к школе от главной дороги  и убрали снег со школьного двора, передвинув его  на огород.  31 декабря на санях начали свозить в школу пленных, которые уже не могли передвигаться самостоятельно. Их раскладывали на полу в классах, освобождённых от парт, и в коридоре.
Приехал закрытый автобус  со знаками Красного Креста и Красного Полумесяца. Люди в белых халатах, выгрузили какое- то оборудование и перенесли в школу. Тётя Груня топила печи и рассказала нам, что пленные только итальянцы и прибывший медперсонал тоже итальянский, и что хирурги будут делать операции обмороженным и больным пленным.
   Наш большой школьный двор условно разделился на очень активную территорию - около парадного крыльца школы и, как всегда, патриархальную, нашу -  от входа в погреб и амбара, до нашего дома. Мне было категорически запрещено выходить за пределы нашей  территории. За водой к колодцу ходили мама и бабушка. Моя дополнительная задача заключалась в том, чтобы в чугуне на плите всегда была снеговая вода для технических нужд.
  Со своей территории я наблюдал за происходящими событиями на школьной территории. Тяжёлое зрелище видел я. Периодически  выползали на крыльцо замотанные  бинтами люди, сползали на землю и оправлялись  прямо у крыльца. Иногда на себе они  тащили ещё одного, который сам не мог справиться с крайней необходимостью. Несмотря на холод, они задерживались, оглядывались и о чём - то кричали. Я понимал, они были голодные и просили пищу.
 Мне очень хотелось им помочь. Но что я им мог дать? Во - первых, категорически запрещалось, а во-вторых, вся не хитрая еда была в чугунке, либо на сковородке.
 Постепенно я начал приближаться к недозволенной зоне, зоне, где справа был вход в погреб.  И вот, однажды, я вскочил в погреб, набрал в карманы моркови, картошки, красной свеклы и вышел на улицу. Пошёл сначала к дому, убедился, что за мной никто из домашних не наблюдает, - развернулся и подбежал к амбару. В это время на снегу у крыльца было человек пять замотанных бинтами пленных. Я бросил им  морковку, свеклу. Ужас,  что было…, они бросились  на овощи и в одно мгновенье проглотили их.  Я бросил всё, что достал из погреба и убежал домой.
На следующий день,  я ещё раз повторил тоже.  Ожидавших было много. Они не дрались за овощи, но и не делились с совсем немощьными, поглощали всё в одну секунду. Тяжко было видеть всё это. Я побрёл домой. Меня мучили раздумья – что делать дальше?
 Овощи были главным продуктом нашего питания и дали нам их добрые люди, так как у нас ничего не было заготовлено, мы вернулись из эвакуации. В любом  случае, нам не хватило бы этих овощей до нового урожая.
Ещё несколько раз я бросал овощи этим  обездоленным людям, пока  мама,  очень даже спокойно, не сказала мне: “ Сынок,  не надо больше давать  овощи, привезли крупу; им будут варить кашу”. Мне стало легче.
    Не знаю, кормили их кашей или не кормили, но они выползали на крыльцо, спускались на заснеженную землю, вытаскивали на себе других, у которых уже не было конечностей рук или ног, оправлялись и отправлялись в обратный путь.
 На крыльце периодически  появлялись люди в белых халатах, курили, вели разговоры на непонятном языке, оглядывали всё вокруг.
В конце января весь госпиталь  куда - то перевезли. Во дворе осталась  куча  всякого тряпья – верхняя одежда, бельё, шинели, бинты.
 Школьные помещения учителя и уборщицы тщательно вымыли. Люди из райцентра провели санитарную обработку помещений. Вычистили двор, сожгли тряпьё. С начала февраля  школа продолжила прерванную работу.
   В школе появилось радио. Учителя и школьники слушали сводки Совинформбюро. Мама рассказывала  нам о больших успехах Красной Армии на полях сражений.
Вечерами у нас на кухне горела  шести - линейная керосиновая лампа, в зале – десяти - линейная; в нашу махонькую спальню  приносили лампу с кухни, когда мы укладывались спать.
 Я любил в зимний период спать на русской печке, на домотканых половиках, бабушкиной работы. Их довольно часто снимали, вытряхивали и они  днём висели во дворе на верёвках. Шура спала на деревянной кровати, а Лёня – на маленькой кроватке. Перед сном бабушка читала нам сказки А.С.Пушкина  и, по нашей просьбе, рассказывала – “как она была маленькой”.
Зима с морозами и длинными оттепелями прошла довольно быстро. Наступила весна, о которой нам напоминало не только всё более яркое солнце, но и  звонкое чириканье сотен воробьёв, проживавших в  стрихе (нижней торцовой части)  соломенной крыши нашего дома. Близилось время большого половодья на нашей реке Тулучеевке.
   Весной река разливалась до самих крайних дворов одной и второй Воробьёвки на ширину до двух километров и длиной  - до Берёзовки, более семи километров.
 Наполняемый вешними водами с возвышенностей, окружавших сёла, гигантский бассейн поднимал  лёд, образованный в результате многочисленных оттепелей и морозов, и вся эта масса устремлялась в довольно узкий проём в высокой дамбе, перекрытый деревянным мостом.
 Весной 1941 года под напором воды и льда, мост был сброшен и пролежал в огородах южной  части села 2-я Воробьёвка  до конца войны. Ездили через речку по временному мосту, который был ниже по течению в пятидесяти метрах от  проёма в дамбе. От большого моста оставались лишь покорёженные шесть ледорезов.
   Однажды, ближе к вечеру, когда начался ледоход, мама сказала мне в присутствии  всех домочадцев, что мы вдвоём пойдём к Майбиным . Оделись и пошли. Дошли до углового дома Фоменковых, и мама сказала, что пойдём по тамбе (дамбе), посмотрим  на ледоход. Ускорили шаг и довольно быстро добрались до грохочущего потока льда и воды.
Наступали сумерки. На противоположной стороне дамбы мы увидели приближающегося  к  бурлящему потоку  человека в необычной одежде. Мама заплакала. Это был папа. Он что - то кричал, размахивал руками, в руках у него  была какая - то сумочка, которую он протягивал в нашу сторону. Мы тоже кричали,  хотели узнать, когда он приедет домой, но шум воды и скрежет льда заглушал наши крики.  Стояли до наступления темноты. Попрощавшись поднятыми вверх руками, пошли домой, оглядываясь назад.
   Шли молча. Но я несколько раз спрашивал у мамы, когда папа приедет. “Может скоро”, - сказала мне мама.
   Дома мама тихонько рассказала бабушке о нашем походе. Раньше обычного времени,  приготовили ужин. Уложили нас спать, ссылаясь на необходимость подготовиться маме к завтрашним урокам, а бабушке кое - чего  сделать по хозяйству.
   Утром мы встали, умылись, позавтракали. Ближе к обеду бабушка  затеяла побелку фасада русской печки и грубки. Натолкла в чугунке мел, залила  тёплой водой, хорошо размешала и оставила  настаиваться. Так всегда, только в другой посуде, готовилась побелка для  всех стен, потолков, а с наступлением тёплых дней, и  наружных стен всего дома.
   После обеда, несмотря на слякоть во дворе, бабушка одела нас и отправила  во двор погулять. Лёня оставался на крыльце, завёрнутый  поверх какой - то одежды бабушкиным пуховым платком, а мы с Шурой гуляли по своему и школьному двору.
   Звонил школьный звонок.  Учащиеся выбегали на перемену, играли в какие-то быстрые игры. Из округи  доносились  разные звуки, голоса. Воробьёвка жила своей жизнью. Через какое - то время, нас позвала бабушка. Мы пришли домой. В доме пахло  свежей побелкой, полы в комнате и кухне были  вымыты. Бабушка обнаружила, что у нас с Шурой  мокрые  ноги и отправила  на печку греться и сушиться.
    Из школы пришла мама. Собрали на стол ужин. После ужина бабушка читала нам  сказки А.С. Пушкина, а мама убирала со стола и мыла посуду. Немножко посидели вместе и легли спать.
    Утро следующего дня началось не как всегда. Мы проснулись и слышали, как мама ушла в школу.
 Бабушка не дала команды вставать, потом мама вернулась из школы, и через  короткое время поднялся небывалый шум и гам. Мы  услышали главное – папа приехал! Вскочили и прибежали на кухню.
Согнувшись, чтобы не зацепить притолоку  головой, в дверь вошёл и распрямился во весь громадный рост  дорогой наш папа. Мы с Шурой попали в его крепкие  объятья, а Лёня стоял в проёме комнатной двери и никак не мог понять, что происходит. Папа и его взял к себе; сел, расстегнув пальто, на большую табуретку и прижал нас крепко.  В раскрытой в сенцы  двери,  стояла мама, из глаз по  щекам у неё катились  слёзы. “Митя, раздевайся”, - сказала мама и вошла  в кухню. За ней вошла бабушка.
Бабушка быстро умыла нас, отвела в комнату. На маминой кровати лежали  наглаженные рубашки и Шурина кофточка.
Пока мы одевались, мама с папой разложили  стол и развернули его так, чтобы все могли разместиться, накрыли скатертью из бабушкиной укладки и начали доставать из печки и духовки разную еду.
 Папа  достал из вещь - мешка металлическую коробку необычной формы. Это оказалось  американское сало. Коробка легко открывалась ключиком, прикреплённым к крышке.  С нашей отварной картошкой - это было самое вкусное блюдо.
 Мы долго сидели за столом, кушали, папа не раз говорил, что мы стали совсем большие, и что скоро наступит время, когда мы все будем вместе.
 К концу трапезы, папа достал сумочку, которую показывал нам при встрече через прорыв на дамбе. Это были конфеты « Помадка», производства Калачеевского  Райпищекомбината.  Пили чай, бабушкиного приготовления,  заваренный травами, впервые с настоящими конфетами. Мы были самые счастливые люди на земле!
   Папа приехал верхом на лошади через Берёзовку. После вкусного обеда, надо было покормить и лошадь, которую папа поставил в школьном сарае. Мы оделись и пошли кормить лошадку.
    Красивая, статная лошадь коричневого окраса с белым ромбиком на лбу, чёрной гривой и чёрным хвостом,  большими глазами рассматривала нас. На деревянном верстаке, на войлочной попоне, лежало красивое кожаное седло тёмно-жёлтого цвета с красными звёздами на кожаных крыльях. Папа  взял с верстака торбу с овсом и повесил её на шею лошади, заправив морду в торбу.
   С довоенного времени в дальнем углу сарая лежало немного сена. Папа  пристроил большую охапку сена перед  лошадью, через несколько минут снял торбу с шеи и лошадь начала робко пощипывать предложенную пищу. Мы вышли из сарая, и папа закрыл дверь на замок.
   С большим интересом мы рассматривали необычную одежду, в которую был одет папа. На нём было кожаное пальто с  широким ремнём, сшитым из такой же кожи, что и пальто. Обут он был в кожаные  высокие сапоги на подкладке из натурального меха, с двумя ремнями в верхней части голенищ. Подошвы были кожаные, красиво пробитые двумя рядами латунных гвоздей. Каблуки - наборные с рифлёной набойкой. Головной убор из кожи, был похож на шлем для лётчиков и чуть-чуть, - на шапку-ушанку.
Раньше в доме, мы рассмотрели  чёрную гимнастёрку с накладными карманами, с подшитым белым подворотничком; галифе, такого же цвета, широкий кожаный ремень с бронзовой пряжкой, на которой по центру была звезда с серпом и молотом. Через плечо – портупея. На ремне  висела кобура с пистолетом «Вальтер», австрийского производства. На левой руке, на широком кожаном ремешке были швейцарские часы  с пятью стрелками и множеством циферблатов. На боковой поверхности были разные кнопочки. В темноте весь циферблат светился.
  Кожаное пальто, сапоги, головной убор - американского производства и швейцарские часы прикладывались к мощным трёхосным грузовикам армейского назначения фирмы «Студобеккер». Грузовики поставлялись Соединёнными Штатами по Лендлизу. Униформа для водителей, изымалась и передавалась командному составу Красной Армии и руководству тыловых подразделений Государственного комитета обороны.
   Мы пришли домой. В большой комнате папа много о чём нам рассказал.
   Бабушка приготовила овощную икру. На кухне накрыли стол. Пришёл дядя Лёша Рючин.
 Поужинали.  Допоздна  взрослые беседовали, а мы лазили по коленкам, рукам, плечам  папы. На следующее утро он должен был рано уехать.
   Нас уложили спать, но перед  сном  мы договорились, что нас обязательно разбудят.
   Наступило воскресное утро. Бабушка разбудила нас. Папа был одет и уже позавтракал. Он потискал нас, расцеловал, попрощался и с мамой ушёл. Когда мама вернулась, мы уже тоже позавтракали.  Мама сказала, что будет хороший день,  и мы пойдём  на тамбу смотреть ледоход.
   К десяти часам погода разгулялась, выглянуло солнышко, и мы начали собираться в поход. Дамба просохла и, несмотря на прохладный ветерок,  мы, не спеша, с большим удовольствием, прогулялись до бывшего моста. Уже со средины расстояния до проёма  в дамбе, мы начали слышать скрежет и шум, который усиливался, по мере нашего приближения. Дошли до края, и перед  нами открылась громадная бурлящая стихия, полностью заглушавшая наши голоса.
   Большие льдины наползали на быки ледорезов, ломались; подхватываемые потоками воды, устремлялись в проём. Всё буквально кипело и бурлило.  Справа, сколько  можно окинуть взглядом, было гигантское  море, которое на условном горизонте уходило в дымку. По обе стороны от нас стояло довольно много женщин и детей, которые наблюдали за происходящим.
   На многих льдинах я видел довольно большие тёмные пятна,  мне казалось, что только я и, конечно, мама понимали, что это было.
   Стало прохладно, и мы решили отправиться домой.
Эта картина долгие годы, периодически, - по весне, всплывала в моей памяти.
   Дома мы рассказали бабушке и Лёне о своих впечатлениях.  Бабушка накормила нас вкусным обедом.
   Весна наступала семимильными шагами, может нам казалось, так как все устали от потрясений, все хотели улучшения образа жизни и связывали свои надежды с пробуждением природы.
   Огород – 20 соток, что был у нас до войны, возделывать не собирались. Решили на школьном огороде использовать 10 – 15 соток.  Школьный огород обильно заливали вешние воды, которые неслись по улице Чкалова с окрестных гор и через узкий проход под мостом у артели имени Максима Горького, вливались в гигантский весенний бассейн реки.
   Огород можно было начинать возделывать лишь к концу учебного года. Зато на огороде выращивались довольно высокие урожаи всех огородных культур. Как ботаник, мама всем этим и занималась с учащимися, для которых это были практические занятия по ботанике и уроки труда.  Учащиеся с желанием занимались этой работой. Плодами труда пользовались все. До войны было хорошо организовано школьное питание.
Первой работой на земле была хорошая уборка территории нашего двора. Работали все, кроме Лёни. Бабушка была большим любителем цветов. Она сооружала большую клумбу между дорожкой к школе и фасадным невысоким забором из штакетника. Клумба к центру имела возвышение.
 На тележке дедушкиной работы, бабушка привозила необходимое количество конского навоза из-за сараев ветлечебницы. Разбрасывала навоз по клумбе, перекапывала и металлическими граблями на длинном черенке, придавал нужную форму.
На клумбе, в определённом порядке, бабушка сеяла  семена большого количества  цветов: астр разных видов, флоксов, петуньи, настурции, васильков, бегонии, фиалок, анютиных глазок.  Высаживала многолетние цветы – пионы, ирисы, георгины.  Летними  вечерами  двор благоухал запахом метиолов, белого табака.
  Мы купили 30 штук  цыплят, из которых выросли  к  осени 15 кур, и несколько  петухов.
  Организовалась  череда коров, которых пасли пастухи по буграм выше села. Мы взяли свою корову с фермы, и она паслась с чередой.
   Корова начала давать ведро молока. Часть сдавали на налог. Жирность молока была 4,2 процента при норме 3,7 процента. Нам пересчитывали и по объёму, мы сдавали меньше молока.
   Хлопот с коровой было много. Она была чёрно – белой масти, необычной для наших мест и очень драчливой. Другие коровы страдали от её длинных рогов. Когда после страшных неурожаев 1946-1947 годов налоги увеличили, мы сдали корову в Заготскот.
   Поросёнка не заводили, так как надо было платить налог на мясо и сало. Держать было не выгодно.
   С наступлением тепла и первых дождей, бабушка собирала  большое количество шампиньонов, которые росли на заднем дворе ветлечебницы. Она варила очень вкусные грибные супы и жарила грибы со сметаной. Жители села не проявляли  почему-то интереса к грибам, а мы ими питались в летнее время часто.
   Дмитрий  Петрович Ткачёв – фельдшер ветлечебницы, большой приятель папы, привёз  нам  посадочный материал для огорода. Было всё, от картошки до фасоли.
   В канун майских праздников, школьный огород  достаточно хорошо просох, и его вспахали плугом. В правой части, что была ближе к колхозным амбарам, отмеряли 15 соток. Мама установила вешки. Это была площадь нашего огорода. По внешнему периметру, по натянутой верёвочке, мама лопатой подбросила землю, образовался хороший контур огорода.
   В нашем сарае мы разложили  картошку с тем, чтобы сильнее  прорастали  глазки. Бабушка замочила в марлевых тряпочках семена столовой свеклы, моркови, гороха, фасоли, семечки тыквы. Огурцы, синие баклажаны, помидоры, капусту, решили посадить на небольших участках на  лугу.
    Утром, 1- го мая, появился папа. На нём  было тоже кожаное пальто, а на голове была обыкновенная чёрная фуражка; обут он был в армейские  сапоги из яловой кожи. На гимнастёрке был тот же ремень, но без портупеи и кобуры с пистолетом. Мы были очень рады встречи.
   Накрыли  праздничный стол. Кушали, долго разговаривали. Папа рассказывал об успехах Красной Армии, о том, что скоро будет очищена вся территория Советского Союза от фашистов. К двум часам, чаем закончили застолье. Папа сказал, что он очень хочет спать. До позднего вечера мы не беспокоили его, большую часть времени находились на улице.
   Вечером поужинали, посидели все вместе в комнате и ближе к полуночи, нас  уложили спать.
   Рано утром папа ушёл в Райцентр.
   Весенне - полевая  компания в наших колхозах имени 1-го Мая и Политотдел, как и во всём районе, прошла успешно. Папа, конечно, не покидал полей района до последней бороны.
Своим огородом  мы занимались больше недели. Где - то в средине мая, освоили небольшой участок земли на лугу. Когда - то на лугу люди выкопали  большие ямы до пяти метров в диаметре и глубиной до полутора метров (копанки), в которых после весеннего половодья  оставалась вода. Возможно, там были и грунтовые воды. По близости вскапывали  очень  плодородную почву, делали лунки, диаметром 30-40 сантиметров и высаживали проросшие семена огурцов. Поливали верхней тёплой водой из копанки и прикрывали лопухами. Остальные овощные культуры высаживали рассадой. Вечерами ходили поливать. Вокруг копанки  размещалось  четыре – пять соседских  маленьких огородиков.  Копанок  было около десяти.  Люди работали и общались друг с другом. Кто - то называл эти огородики «капустниками».                       Днём, во второй половине, когда я выполнял все поручения, ходил к Рючиным и Кучмасовым . Толик Яковлев – сын тёти Шуры, был старше на год и с 1943 года учился в первом классе. У нас с ним  были какие - то общие темы для разговоров.
     По выходным дням, я с интересом просиживал на скамейке у дома Кучмасовых с Яшей и Петей. Яша был старше нас лет на пять.  Он обладал великолепным слухом и виртуозно владел мандолиной, баяном и, наверное, любым другим инструментом, попадись он ему под руки. Был он и  великим сочинителем разных шуток-прибауток. На ходу сочинял стихи “ на тему дня”. Мне было очень приятно слушать и смотреть на то, как он,  какой - то косточкой  извлекал из струн мандолины прекрасные переливы музыки, которыми я просто восхищался. Это были настоящие университеты познания прекрасного. Ребята приглашали меня в дом. Яша показывал свои художественные работы – он хорошо рисовал. Мы были дети, с  нашими детскими наклонностями;  когда не было мамы -  Татьяны Ивановны, мы голыми руками хватали  будущий творог из чугунов и с наслаждением  кушали его.
   Кроме как с ребятами  через  улицу – Толиком, Яшей и Петей, я общался со Стефаном Мерчаном (так звали по-уличному членов этой семьи) и пареньком, приехавшим с мамой к своим родственникам в гости из Грузии за несколько дней до начала войны. Стёпа жил в доме напротив нашего первого домика, в котором я родился, а Генацвали - Георгий, жил напротив тёти Груни.
   Стёпа зимой 1942 года сильно простыл.  Его одолели громаднейшие фурункулы, которые даже мешали ему двигаться. Мама возила его на возике в районную амбулаторию, где врачи проводили необходимые процедуры. Я приходил к Стёпе,  мы вели разговоры на разные темы.  Он был очень интересным собеседником.
 
 Георгий был необычным мальчиком. Мы были ровесники. Его интересы мне совсем не были понятны, может потому, что говорил он с акцентом      о неведомой  мне  жизни. Любил напевать грузинские песни и, чаще других- «Сулико». Я слушал его.
   Однажды, после возвращения с мамой из амбулатории, Стёпа сказал мне и Генацвали, что “на той стороне”- ” на тойбику”- (на местном наречии так называли Райцентр), в крайнем доме с решётками на окнах, справа у тамбы, сидят пленные итальянские офицеры.
   Георгий  проявил большой интерес к этому и стал уговаривать меня сбегать и посмотреть. Я отказался. Мне казалось, что он ничего не знал, что творилось в школьном дворе зимой.
   Был я в Райцентре, до войны, с бабушкой у Мировицких в гостях, и с родителями, - тётей Мартой  и Шурой - в фотографии.
   На следующий день мой грузинский приятель пришёл к нам и начал опять уговаривать  сбегать “на ту сторону”.
   Я спросил у бабушки разрешения сходить  вдвоём на речку. Было это в конце мая или начале июня. Бабушка разрешила  при условии, что купаться не будем.
  Мы помчались. Очень быстро добежали до этого дома.
   Это была большая хата под соломенной крышей. Дверь была закрыта на наметку с большим замком, на раскрытых окнах были укреплены редкие решётки из толстой проволоки.
   Мы с опаской подошли к окну. На нас спокойно смотрели  люди в военной форме с расстёгнутыми верхними пуговицами. В хате из двух, а может трёх комнат, было человек восемь.
   Один из них достал из какой-то папки фотографию и стал показывать. Мы подошли  к окну и стали разглядывать.
   На фотографии размером больше, чем 9х12, со светло-коричневым оттенком,  на фоне гор и красивого дома, на садовой скамейке со спинкой, сидели и за скамейкой стояли,  красиво одетые люди разного возраста. В центре сидел в военной форме человек, видимо хозяин этой фотографии. Всего было человек 15. На лицах были счастливые улыбки.  Конечно - же, это родные  люди провожали  хозяина семейства на Восточный фронт.
   Много мыслей крутилось в голове. Не знаю, сколько времени мы смотрели на фотографию. Потом посмотрели  на  этих  людей, повернулись и поплелись домой.
   Очень долго я находился под впечатлением  всего того, что увидел.
   В начале июня взрослые ребята села решили организовать в церкви производство разных головных гребешков. Требовались “ снабженцы”, которые собирали бы по селу рога коров и быков, а так же козлов и баранов. Я попросил записать меня в снабженцы. В сарае у нас был один бараний, красиво закрученный рог и большой рог, видимо от бугая. Я думал, что для начала – это очень хорошо.
   Дома по хозяйству дел хватало, но я находил время для поиска рогов в ближайшей  округе. Вскоре я убедился, что занятие  это, практически, бесперспективное. В районе ветлечебницы я нашёл пару бараньих рогов, но они были очень маленькие.
   Мне  хотелось находиться среди этих деловых ребят. Я видел технологический процесс производства  гребешков, и он мне очень нравился. Говорили между собой ребята на «взрослом» языке, Пушкин отдыхал.
   Я, конечно, принёс всё, чем располагал и благодаря этому, какое - то время посещал «производство».
   Вечерами  ходили поливать огородик на лугу. Дождались огурчиков. На огороде подкапывали картошку. Бабушка начала варить свекольники из ботвы и ещё совсем  маленьких свеколок.  Из отвара ботвы свеклы бабушка готовила квас для окрошки. Появилась окрошка, заправленная сметаной. Горохом начали наслаждаться.  Жизнь налаживалась.
   Редко заезжал папа. Он работал по 12-16 часов. На фаэтоне,  запряжённом парой лошадей, папа передвигался по району и находился постоянно в сельсоветах, в колхозах и совхозах, на предприятиях Районной потребительской кооперации, откормочных пунктах Заготскота, элеваторе, свеклопунктах, железнодорожных станциях, от Солонцов до Коренного и от Никольска до Верхнего Быка. Организация работ по производству продукции для фронта была многотрудной. Народ бедствовал, но находил в себе силы создавать продукцию для фронта.
   Лето было не жарким, периодически шли дожди, громыхали грозы. Природа была ласковой  к людям, как будто понимала их участь и хотела  всем помочь в преодолении неимоверных трудностей.
   С фронтов поступали очень хорошие сообщения. В конце весны и начале лета  наши войска перешли границу Румынии и Польши. Всем очень хотелось скорейшей победы над  фашистской Германией.
   20 июня мне исполнилось 8лет.  Приехал папа, и мы отметили это событие. Он подарил мне полосатую ткань, из которой бабушка к 1-му сентября сшила рубашку, чуть на вырост. Мне помнится, что я ходил в школу в этой рубашке до 5-го класса. Кроме того, ему в Когизе пообещали к началу учебного  года портфель. Все домашние считали меня вполне взрослым человеком. Я не возражал, хотя понимал, что завтра я должен был делать дел по хозяйству ещё больше.
   До войны дедушка, как пайщик Сельпо, купил самые ценные вещи по меркам села, да и нашим тоже. Сначала у нас появился патефон, шесть пластинок и коробочка с патефонными иголками.
   Бабушка летними вечерами ставила патефон на подоконник и заводила по просьбе соседей Бродягу, который подходил к Байкалу. Женщины слушали и вытирали слёзы платками. Это было ещё в том домике, где я родился, напротив  Мерчанов.
   Потом дедушка купил велосипед ” Украина”. На нём умели ездить все взрослые.
   Так вот, летом 1944 года я начал ездить по школьному и нашему двору на велосипеде “ сквозь раму”. Велосипед был очень тяжёлый.  Моя правая нога была всё лето поцарапанной о цепь и, конечно же, в салидоле. Когда накатывалась дорога, я ездил чуть ли не до конца улицы Чкалова, заезжал к Стёпе, к Толику, Яше и Пете. Велосипед  расширил мои возможности общения  с друзьями, без которых жить уже было невозможно.
 Летние дни, наполненные домашними заботами, посещениями моих  друзей, заканчивались на лугу, где мы все поливали огородик и собирали урожай.
   Вечеров хватало на ужин и подготовку ко сну.
   На традиционное чтение сказок и рассказов в летний период, почти не оставалось  времени.
   Когда бабушка или мама уносили лампу из спальни, а иногда обходились и без неё, я начинал размышлять  о дне прошедшем; о том калейдоскопе событий, которые  произошли  с  того  момента, когда дедушка  ознакомил меня с окружающей средой и до дня сегодняшнего.
   Не знаю, на каком  моменте истории моего детства  я погружался в сон, но всё чаще я обращался к мысли о том, что  живу я по наставлениям  бабушки, а она всегда руководствовалась  опытом жизни предков, у которых была  постоянная  потребность в добрых делах, милосердии, вежливости и нежности  к людям. Мне нравились  такие наставления. Я хотел походить на моих предков – Орловых и Щадиловых.  Конечно – же, первым моим учителем, ещё до школы, была моя бабушка – Орлова(Щадилова)  Мария  Андреевна.
   Первое сентября приближалось. Бабушка, на своём Зингере, сшила из каких - то очень старых папиных брюк простейшие штаны; кто - то из старых сапожников, по просьбе мамы, сшил мне чувяки с брезентовым верхом на резиновой подошве алтанным способом (в выворотку).
   В канун первого сентября приехал папа. Он сказал, что портфели будут только к концу года. Папа привёз два учебника для первого класса, одну тетрадь в косую линейку для чистописания, карандаши, ручку и несколько перьев № 86. Тетрадь я не использовал. Бабушка делала мне тетради из газет и использовала эту тетрадь в качестве образца для нанесения горизонтальных и наклонных линий. Она  быстро сшила  холщёвую сумку вместо портфеля и сумочку для чернильницы – непроливайки, с тесёмкой. Я был готов постучаться и войти в новую для меня жизнь.
   Тот день настал – Первое сентября 1944года. Бабушка благословила меня, и я с мамой пошёл в школу, я – учиться, мама – учить.
   Школа встретила меня шумом и гамом. Старшие были рады встрече после летних каникул. В руках девочек были красивые букеты цветов. Попытки учителей организовать определённый порядок, долго не имели успеха.  Петя Кучмасов, Ваня Майбин, Люся Гудимова, Вася Тихоненко, Нина Фоменко, Володя Десятиркин, я и ещё несколько ребят и девочек, держались обособлено. К нам подошла наша будущая учительница, сказала нам, что её зовут Татьяна Ильинична Дейнекина. Мне она понравилась. Очень простой человек, в одежде, как у всех в наше лихое время, приятный голос и прекрасные лучистые глаза, ну просто располагали к общению и выполнению всех её учительских требований. Видимо не только я испытывал такие чувства, девчонки просто облепили её, вручили Татьяне Ильиничне букетики цветов.
  Наконец - то всех построили и директор школы, Сорокин Иван Павлович, поздравил учащихся и учителей с началом учебного года.  Особое поздравление было направлено в адрес первоклассников.
   После официальной части, разошлись по классам. Сели за парты произвольно. Татьяна Ильинична взяла в руки классный журнал и начала знакомиться с нами, и мы друг с другом. Кроме тех, кого я знал, в классе были: Полтавцев Вася, Вишневецкая Нина, Подорожняя Лида, Хвостикова Нина,  Дискин Коля, Перловский Миша, Сидоренко Маша, Полтавцева Нина.  Нас, ребят, было чуть больше, - не помню на сколько, но, думаю, не на много.
   Татьяна Ильинична предложила сесть за парты мальчику и девочке. Мы с Люсей Гудимовой были “давно знакомы”, и я предложил ей сесть за парту вместе. Мы сели за крайнюю парту справа во втором ряду.
   После того, как все определились, Татьяна Ильинична начала знакомить нас с учебным процессом. Мы ознакомились с предметами, которые предстояло изучать. Нас ожидали очень большие проблемы  с обеспечением учебного процесса. Надо было освоить производство тетрадей из газет; какие газетные полосы можно использовать при этом, размеры тетрадей, как наносить горизонтальные вертикальные и наклонные линии для написания потом палочек, букв, цифр. Необходимо было знать, какие перья и чернила надо использовать, как аккуратно пользоваться чернильницей –  непроливайкой. Недоставало учебников, устанавливалась очередь пользования ими. Несмотря на то, что некоторые первоклассники умели читать по слогам, все должны были выполнять то, что разъясняла и произносила Татьяна Ильинична. Чтение, правописание, чистописание, арифметика – это были предметы, с чего мы начинали наше, начальное образование. Все очень хотели учиться и благодаря Татьяне Ильиничне, её великому терпению,  материнскому отношению к каждому,  втягивались  в трудный процесс, который вывел многих из нас на тернистый путь освоения фундаментального среднего образования; образования, обеспечившего познание наук, необходимых для получения серьёзной профессиональной подготовки в ВУЗах.
   Имя нашей первой учительницы стоит во главе таких замечательных имён, как Мировицкие, Давыденко, Бессарабовы, Мыльниковы, Рыбниковы, Лазько, которые вручили нам настоящие путёвки в жизнь - Аттестаты зрелости.  Время показало, что эти документы были очень высокой пробы.

 Орлов Владимир.15 апреля 2013 года.