Стойздесь. Рассказ

Из больничной палаты мир видится совсем не так, как в обыденной жизни, даже если попадание в больницу вызвано каким-нибудь пустяком.

Когда после операции меня разбудили от наркоза, я увидел много потолков, два лифта, куда-то поднимали – опускали, а потом я оказался в палате возле огромного окна и мог наблюдать небо, много неба.

Воспитанный на русской классике, я, естественно вспомнил Андрея Болконского и то, каким он увидел небо Аустерлица. Когда-то, учась в школе, мы этот отрывок учили наизусть (Лев Толстой «Война и мир», том 1, часть 3, глава 16). Я больше помнил о подвиге князя Андрея, а тут пронеслись слова другой части отрывка. Мне кажется, в тот момент я смог бы его процитировать с большой долей точности. Но в палате никого не было.

«Над ним не было ничего уже, кроме неба, – высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нём серыми облаками. …Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»

Сожалею, что в моей школьной практике так сложилось, что изучать роман «Война и мир» мне со школьниками не пришлось, а я очень люблю Льва Толстого.

Я слегка приподнялся, чтобы получше рассмотреть, что там, за окном палаты, но у меня толи от радости, толи по обстоятельствам хлынула кровь из носа, я залил ею не только операционную распашонку, но и часть простыни, и наволочку, на которых лежал. Медсёстры быстро устранили течь, положили под голову холод, поменяли наволочку и посоветовали не волноваться. И хотя я по-немецки говорю плохо, все их советы для меня были понятны.

А потом я, видимо, спал. Когда проснулся, рядом уже стояла кровать с другим пациентом. У него тоже, что и у меня, но моя операция плановая, а у него – экстренная, после дорожной аварии. Он оказался не очень разговорчив, на мой ломаный немецкий не среагировал. А я нашёл себе занятие поинтересней, наблюдать за небом рядом с телебашней и за детской игрой на спортплощадке. День был солнечный, и на юго-запад летело множество мелких птиц. Это их сезонная миграция.

Я вспомнил, что на моём календаре записано: 25 октября 2018 года журавли летели на юг.

- Вот бы сейчас  увидеть полёт журавлей…- подумалось мне. Начиная с момента переезда на ПМЖ в Германию, мы каждый год видели  журавлиные клинья, устремлённые на юг, иногда видели и их обратный путь. И, о, счастье, я услышал слабое курлыканье.

Я обрадовался и взялся за фотоаппарат. Снимки получились не очень чёткие, ведь журавли летели далеко, за телебашней. Оба клина. А на следующее утро на рассвете пролетел ещё один клин, ближе к моему окну, но было ещё темно.

Потом, когда в нашей палате появился третий пациент, ждущий операции, соседи обсуждали мои поступки, удивлялись, что я с детской наивностью смотрю на небо, что я с радостью встретил полёт журавлей (по-немецки Kranich). Моё поведение им казалось странным. А одного из них удивило, что у меня есть листы бумаги и я пишу на них ручкой какие-то непонятные им тексты. Смартфоны быстро отучили молодых людей писать ручкой на бумаге. Мне тоже есть чему удивиться, но я делал вид, что не слушаю их разговоров обо мне, особенно, когда приходили к одному из них жена и мать. Те  не стеснялись говорить и о диктатуре Путина в России, и о контроле за всеми и вся в России, о массе запретов, в том числе на демонстрации. Говорили гости и об участии русских войск в войне в Сирии. Я понимал, что мне не хватит словарного запаса, чтобы вступить с ними в дискуссию, к тому же эти люди имеют ограниченный кругозор, часто не воспринимают очевидного. Реклама Schwul и телесериалы про гомосексуалистов-пидорасов их не тревожат, а ведь за этим – прямое уничтожение белого человечества, явное противоречие всему тому, что сказано в библии (Бытие, глава 2, стих 24, 25).

Я нашёл для себя более приятное занятие - через открытое окно наблюдал за игрой в мяч на крохотной спортивной площадке с тартановым покрытием из искусственных каучуков между больничными корпусами.

На площадке играли дети по два, по три человека на один мяч. Мячи были разные, большой для водного поло, упругий для баскетбола и небольшой пёстрый, воспетый в считалке Самуилом Маршаком. Помните?

Мой
Веселый,
Звонкий
Мяч,
Ты куда
Помчался
Вскачь?
Желтый,
Красный,
Голубой,
Не угнаться
За тобой!
Я
Тебя
Ладонью
Хлопал.
Ты
Скакал
И звонко
Топал.
Ты
Пятнадцать
Раз
Подряд
Прыгал
В угол
И назад.
А потом
Ты покатился
И назад
Не воротился.
Покатился
В огород,
Докатился
До ворот,
Подкатился
Под ворота,
Добежал
До поворота.
Там
Попал
Под колесо.
Лопнул,
Хлопнул
Вот и все!

Здесь мячи на дорогу не выскакивали, во-первых, дороги рядом не было, во-вторых, забор вокруг спортплощадки был нешуточным.

Выделялся мальчишка лет десяти-одиннадцати, худенький, взъерошенный, в тёмной курточке. Он легко уворачивался от мяча, быстро перехватывал его и попадал в кольцо стритбольного щита без особых усилий. Все говорили по-немецки.

Когда детей на площадке стало больше, мальчишка предложил объединиться в одной игре. Мне не было слышно, что он объяснял. С ним согласились все. Он стоял с пёстрым мячом под щитом, глядя в стену, все остальные распределились по полю. Кроме одного, самого большого, который не отходил от забора. Мальчишка ему что-то сказал, потом снова, подошёл к нему, взял за рукав и вывел на середину площадки, громко объявил: «Стой здесь!» И повторил: «Стой здесь!» Его не поняли, но переспросили что-то, мне не было слышно, что они говорили, но все вдруг стали повторять, некоторые с насмешкой «Стой здесь!» Правда, ни у кого не получилось, звучало некая «штодесь» или «штозезь». А потом стали повторять это слово и указывать на мальчишку, словно это не призыв стоять, а его кличка.

Я опасался, что начнут скандировать эту фразу и упрекать ею мальчишку, но этого не случилось. Мальчишка бросил мяч, и его поймал мальчишка постарше. Он и стал ведущим. Это была игра в обычные вышибалы. Мы часто так играли в детстве, она позволяла объединить десятки мальчишек и девчонок разного возраста.

В течение этого дня и двух других дети появлялись на  спортплощадке неожиданно и через двадцать – тридцать минут также неожиданно исчезали. Я прислушивался к тому, что они выкрикивают. Но ни одного русского слова больше услышать не удалось. И мальчишку никто больше не называл русскими словами «Стойздесь».