17 плюс 18

Посвящается Той, которая однажды постучится в его дверь…

Он въехал в квартиру один. С сумкой в руке. Ни кошки и не хомячка. Просто зашел один в звенящую тишину новостройки и тихо и бережно поставил на подоконник фото. Фото Той и Единственной, даровавшей жизнь нынешнему  вошедшему. С того момента Она обрела свой уголок на краешке  этого широкого  подоконника и всякий раз каждое утро на протяжении двух лет Она  слышала «Доброе утро!». В любую погоду и в любом состоянии, ЕЕ взгляд с прелестной улыбкой Моны Лизы,  был устремлен на ее  « произведение», на ЕЕ смысл и чаяние.
 А ему было всякий раз стыдно за  повышенный тон в разговоре с человеком на другом конце телефона, за  утреннее ругательство, когда  путался в халате и тапках или за не скромное  физиологическое  преображение под утро, когда отбросив  простыню, возлежал аки Аполлон .Она всегда являлась «лакмусовой бумагой». Эти глаза с легкой поволокой являлись для   него  критерием жизни и поступков. Никогда  он не думал, что будет  мерить свою жизнь этими глазами. Он  помнил первый год. Год, когда перестал слышать бархатный голос. Когда уже не чувствовал аромата французских духов .Когда  бетон стен «обнимал» его , вместо этих святых рук.
Много лет назад.
Никто не знал его. Никто не знает через, что  он прошел. Он тихо , как тень входит в дом и выходит  из него. Он никого не трогает и не здоровается. Он ни о ком не заботится   и не волнуется. Он  настолько самодостаточен, что   его нервируют  «лишние» и «попутные» отношения с людьми. Многие при первоначальном общении  восхищаясь и обожая его, не представляют ни на грамм, что глядя порой в эти смеющиеся и «пустые» глаза, он  уже «убил» их руками, двумя движениями  как  его учили на  тренировках. «Сдвигая» полушария или ломая хрящ кадыка, нанося  удар  в область сердца, вызывая  остановку сердечной мышцы. Когда-то его   учили убивать  явных врагов, но с недавних пор  он понял,  что готов  встать в ресторане и  нанести смертельный толчок, чавкающему и громко говорящему  нацмену с жирным задом и толстыми ляжками, лоснящемуся от  безделья и нашептывающему  нашей дурочке, коверканные , но для нее страстные слова, словно это мама склонилась и воркует на ушко.
Это наверное похоже на того французского киллера из фильма, у которого был фикус в друзьях. У  него их, этих друзей, несколько. Два лимонных дерева, фикус и еще не определенного рода растение, брошенное нерадивой владелицей и обреченное на умирание у мусоропровода. Но  он не дает  умереть. Как тогда, в чащобах леса, на самом юге России, когда нужно  было сделать  шаг вперед и выбрать вечность. Когда только холодящая  сталь пулемета в руках «говорила» , что ты жив и ты на земле. Когда последним взглядом провожал согбенные спины спецназовцев, мелькающих и «растворяющихся» в травах позади и только, когда качание трав успокоилось и повисла звенящая тишина, только тогда пришло осознание надвигающейся беды. Он помнил, что  умертвил сотню и. что  штаны были полны мочи, что  уходя бегом, безумствуя и хрипя, натыкаясь на стволы, вдруг обнаруживал в силуэтах  пней и поваленных стволов, лики врагов. С последним  стволом лиственницы он уже расправился  финкой, пулемет был брошен, патронов не было, подсумки  могли обозначить путь его отступления, но наивны были враги , полагая, что он идет  на север. Он шел на юг.
Психологи  общаясь  впоследствии с ним были поражены. Словно человек  просто «прихлопнул» муху. Ничто не выдавало того ада. А он вдруг обрел дар находясь в умиротворении сам с собой. Это было столь  необычно, что  этот феномен исследуется до сих пор. Он стал писать картины. Картины ни кому не интересные. Но эти картины были  необходимы только ему, они обретали  и несли в себе его «семя» мыслей, чаяний, одиночества. Желанием погрузиться в иную плоскость бытия, ощутить  многовековую связь мазка и краски, холста и кисти. Когда ты понимаешь, что  мир никогда не заинтересуется  твоим сокровенным и любой твой мазок, это  только твое, всегда и навсегда, словно «оргазм», не выставленный   на публику. Отсутствие тщеславия подкрепляло ощущение  тепла и уюта вокруг полотен. Они были словно дети, с которыми устанавливалась прочная связь и  они множили длинные ряды складируемых полотен.  Зато каково было восхищение, когда он порой извлекал наугад холст и происходило нечто необычное. Полотно «набирало» и «напитывалось» энергетикой прошедших лет и от того становилось краше и замечательней. Он обычно сравнивал это чувство с выдержкой вина. Даже те полотна, которые были написаны и не удовлетворили  душу, были убраны с «глаз долой», но вот именно  они, спустя лет пять, обретали «выдержку» и восхищали неимоверно, что он  даже выставлял их поочередно для себя на главной стене в квартире. Люди, которые не боятся оставаться наедине с самим собой, могут наслаждаться каждым аспектом своей жизни, потому что они ни от кого ничего не ждут, они самодостаточны!
Как он вспоминал себя в четырнадцать лет, когда к нему, сыну офицера, зашел одноклассник. Товарищ,  сын  «цеховика», явного по меркам нынешнего времени. И как же ему было стыдно за  пустые стены и голые полы. Он даже помнил эту фамилию  одноклассника, Крапивин , Олег… Да именно так. Но как он мог объяснить, что есть офицеры, служащие Родине, а не личным интересам. И не понял бы отпрыск в тот момент важности замечания. Мозги «заточены» на замечательную жизнь, а не на  служение Родине и патриотизм.  А потом в жизни, он встречал девочек, «на раз» менявших его с его возвышенными идеалами, на самые обычные преимущества  в жизни, а именно  квартиры и  машины, «заграницу» и прочее. Когда он был потрясен очередной пассией, Олечкой Латыевой  ,променявшей его на  Скандинавию, то понял, что слово «любовь» придумали  те же люди, что написали и Библию.  Это алгоритм и правило, теорема, которую все пытаются обойти или решить, либо попросту игнорировать. Это «пунктик», который ничего не значит для большинства. Но это аксиома для редких единиц, способных умереть «ради». Ради любимых, Родины, веры , за идеалы. Их столь мало, что порой страшно становится. Ему, пацану и в голове не могло уложиться, как двадцать миллионов коммунистов в одночасье «отдали» завоевание их отцов и дедов? Как все разом сожгли партбилеты и обратились к «мужику на небесах».  В тот момент он понял, что человеческий фактор самый зыбкий и не надежный фактор, ставка  «в никуда». Если хочешь надежности, поверь собственному псу,  чем уверениям и присяге «хомо сапиенс».
Ему было всегда хорошо. Он не замечал, что выходя из квартиры, всегда был готов отразить выпад, входя в лифт к незнакомцам, вставал так, чтобы можно было нанести смертельные удары, выходя из подъезда мгновенно оценивал  обстановку, а садясь в машину, понимал, что это первый день езды и надо быть во внимании, но удивительно, что все это не было навязчивостью, а столь обычным и не броским поведением, что никто и никогда не понял бы, что он все видит и может. И даже ему иногда выговаривали, что он не расторопен и слеп. А  для него лучшей оценки и не было,  значит он идеально просчитывает свое поведение.
Но вот случилось то . чего он  не ожидал. Он влюбился в перестук каблучков. Самые элементарные постукивания. Когда он поставил на себе «крест» и окончательно погрузился в бизнес и живопись и тема либидо ушли  далеко «за горизонт», вдруг в утренней тиши он  услышал эти звуки. Звуков было всегда много, но эти были особенные. Они мгновенно стали родными и близкими, но как он думал, а с чего? Ведь Она могла спешить от детей и любимого и все напоминало лотерею! Но, когда он лежа в постели , почти в семь утра жадно ловил этот перестук, то  отвергал все хоть малейшее напоминающее о ней, как о  имеющей семью. Так хотелось, чтобы Она  была одинока и с фикусом ну или в крайнем случае с котом и эти несколько  десятков секунд пока Она шла к лифту , были симфонией его души и столь радостным предзнаменованием хорошего дня, что он пытался  вообразить Ее образ, но был столь далек от помыслов, что прекратил сие занятие. Всякий раз он желал хорошего дня и везения Ей. Та икона Андрея Первозванного, что  он купил за сто рублей на «барахолке» и прошедшая с ним пару десятков лет, была его оберегом и та, которой он посвящал свои откровения и тайны, вселяла  ему веру всякий раз на день, когда сон уходил. Но последний почти год, он обращался к ней с просьбой о заботе той, которая  выстукивала каблучками мелодию в течении десяти секунд. Он , когда-то по началу решил было выйти к лифту и дождавшись перестука, ждать лифт, ведь по логике вещей, он остановится с Ней ниже и подберет его.С 18-го на 17-ый этаж. Но…что-то остановило его. Опять неверие в людей или «крест» поставленный на себе? Он не понимал, но любил эти каблучки. Любил так, как наверное никто не любил такой перестук, симфонию и музыку ласкательную и божественную. Способную осчастливить и дать счастье двоим, незнакомым и даже не понимающим, что есть кто-то , кто с замиранием в душе способен  слышать поступь судьбы и быть уверенным, что придет день, когда  к нему  постучатся и он  в этот раз безбоязненно откроет дверь, будучи не готовым отразить атаку, а просто  увидит Ее, случайно прочитавшую рассказ и сложившую все «пазлы» и  понявшую вдруг, что есть одинокая душа жаждущая мира и покоя, любви и вечности. Увидит Ее глаза, Ее взгляд. Впустит  молча. Навсегда. Потому, что  любит эту незнакомку давно и  верно, навсегда и преданно, словно пес, как в сказке. Не веря в успех и правдивость, но каждый день, после перестука каблучков жизнь становится осмысленной и светлой, жизнью с целью в конце дня. Ведь завтра ему вновь будет дан знак  к стремлению! Стремлению ждать и верить…