Отрывок из новой повести

К осуждённой Младе Летовой в тюрьму приехал на свидание влюблённый в ней Венедикт, не так давно освобождённый из заключения по тому же делу, по которому сидит Млада.


- Я вся дрожу! – Млада посмотрела на Полинку умоляющим о пощаде взглядом.
- Ну ты даёшь! Ей предлагают глоток свободы, а она ещё возмущается. Глупая, это же твоя судьба приехала и хочет на тебя хоть одним глазком поглядеть.
- Поля, милая, я ничего не могу с собой поделать. Как представлю, что увижу его, ведь он из-за нас сел, значит, и из-за меня… Ну зачем он приехал!..
Млада уткнулась в подушку и больше не смогла сдерживать подступившие к горлу рыдания.
- Тише ты! – зашипела Полина, - слышишь, обход. Провинишься – ведь свидания лишат.
Млада не унималась.
- Ну, Младочка, девонька моя, угомонись, угомонись ты наконец, дура бездумная! Идут же…
За дверью камеры послышались шаги вечернего обхода. Лязгнула задвижка глазка. Зажегся дежурный свет и, казалось, огромный круглый глаз надзирателя блуждает в мёртвой тишине по полутёмному пространству камеры, выискивая нарушения вечернего распорядка и иные противоправные действия заключённых.
Млада нашла в себе силы затаиться, а Полинка, как обезьяна, в один прыжок достигла свой топчан и юркнула под одеяло, успев в полёте скинуть с себя верхнюю арестантскую одежду и чепец.
Не меньше полуминуты глаз въедливо осматривал все закоулки камеры, потом как бы нехотя вылетел в дверной глазок и задвижка, прикрывающая глазок с внешней стороны, закрыла смотровую щель. Шаги последовали дальше.

- Младочка, ты спишь? – минут через пять после проверки прошептала Полина.
- Нет, - ответила Млада, - уснёшь тут.
- А вот поспать тебе очень даже надо, - продолжила перешёптывание Полинка, - у тебя завтра свидание. Ты понимаешь это, подруга? И ты должна хорошо выглядеть. Он тебя помнит ту ещё, крашенную и свободную. А ты нынче, мягко говоря, мадам без макияжа. Постарайся уснуть, бедняжка. А я за тебя полежу-поволнуюсь. Ах, ко мне никто не ходит и гостинцев не несёт!
Полина потешно закатила глазки и откинулась на подушку, раскинув руки в стороны. Если бы не полутьма камеры, всякий, поглядев на полинкину потеху, от души рассмеялся бы. Но в камере кроме Млады никого не было, а Млада, занятая своими мыслями, на подругу даже не посмотрела. А если бы и посмотрела - из-за темноты всё равно ничего бы не увидела, и Полинка, не тревожимая ничьим взглядом со стороны, могла кривляться в своё удовольствие сколько угодно.
- Поль, а вдруг я расплачусь?
С минуту Полина молчала.
- И ничего особенного. Плачь, Младочка. И чего он вообще приехал, на слёзы твои поглядеть что ли?
Полина подпустила в голос нотку серьёзности, всеми силами стараясь оградить подругу от ужаса, который она испытывала при одном упоминании о предстоящей встрече с Венедиктом.
- Поль, так тоже нельзя. Он же не виноват, что я, такая дура, реву из-под плинтуса и всего боюсь.
Полина удовлетворённо улыбнулась под одеялом и захихикала: «Ага, заработало! Будешь, подруга, в другой раз кобенить из себя недотрогу!..»
- Он-то не виноват. А с тобой как быть? – продолжила Полина. – Так и скажи ему: «Ступай, откуда пришёл, любовничек!» А сама держись, будь молодцом.
- Я так не хочу!.. – Млада снова принялась реветь. Она ревела бесшумно, только вздрагивая всем телом. Даже одеяло, не выдержав тряски, потихоньку сползло на пол и там успокоилось.
Понемногу успокоилась и Млада. Полина терпеливо подождала, пока её собеседница успокоится, и ласково прошептала:
- Младочка, миленькая моя, как я за тебя рада! Будь умницей, не спугни своё счастье. Оно так близко.
Подруги ещё долго перешёптывались, всякий раз замирая, когда в коридоре слышались шаги надзирателя. Уснули обе только под утро. Окончание их беседы походило на мирное щебетание двух горлиц.
Единственное, сопутствовавшее, как тень, их разговору было то обстоятельство, что длительное (имеется в виду – более года) нахождение в ИТК даже демократичного общего режима внедряло в человека некую неконтролируемую умом особенность восприятия действительности. Эта особенность проявлялась в человеке по-разному. Даже после освобождения она могла долго напоминать о себе в мирной жизни.
То, что так бывает с каждым, независимо от пола, возраста и личных устремлений, становилось известно всем «насельникам» тюремной ойкумены уже на первом году отсидки. Порой человек, отмотав срок, освободившись и пожив на свободе не одно десятилетие, мог совершенно случайно обнаружить в себе этот тайный подарочек «родной зоны» и лишний раз убедится, что лагерная молва – дело конкретное.
Знали об этом и наши девоньки. И это знание рождало тайный страх перед самим собой, страх, источник которого невозможно обнаружить, пока он сам не даст о себе знать. Страх – невидимка. Не повредит ли? Господи, пронеси чашу сию!..