Сёстры и братья часть 2 глава 21

Марк
Чем ниже солнце, тем длиннее тени, ложатся, отсекая мир людей. Иосиф Виссарионович Сталин тихо процитировал эту стихотворную фразу.
- Что Вы сказали? - очнулась Валентина Истомина.
Ночь заканчивалась, она отчаянно боролась со сном.
- Ерунда! - отмахнулся Сталин.
Он видел, что единственный слушатель его исповеди не внимательно слушал. Но это было в данный момент неважно.
- 1928 год начался для меня неудачно, - продолжил он рассказ, - и я был зол на всех. Мой личный секретарь Борис Бажанов, разочаровавшись в идеях коммунизма, решил бежать из СССР.
- Я не знала такого… - откликнулась Валентина.
- Он работал до тебя, - уточнил он. - Организовав командировку в Среднюю Азию, 1 января Борис перешёл иранскую  границу и сдался властям! Кроме того, нужно было решать проблему нехватки зерна… 
В марте газета «Известия» организовала пышное празднование 60-летия писателя Максима Горького. Юбилей отмечали не только в СССР, но и по всему миру.
- Горький фигура мирового масштаба, - подумал Марк Михайлов, директор типографии, - его пять раз выдвигали на Нобелевскую премию по литературе!
Возглавляемая им типография печатала газету, в которой регулярно печатались репортажи о «буревестнике революции».
- Он скоро приедет на Родину! - узнал Михайлов. - Иосиф Виссарионович очень хочет вернуть писателя.
28 мая Горького встречали в Москве как национального героя. На руках пронесли от вагона к площади Белорусского вокзала и водрузили на грузовик, обтянутый кумачом.
- Чем не броневик? - с иронией подумал Марк, бывший в толпе. - Присутствуют корреспонденты газет со всего мира… 
Горький так разволновался, что не смог говорить. Рано утром его типография напечатала газету, описывающую встречу. Подойдя к ротационной машине, он взял экземпляр, остро пахнущий керосином, и развернул его перед лампой. Вдруг почувствовал удар в голову от строк:
- «Иосиф Виссарионович Сталин - большой и гиблый ум…»
За такую опечатку директор типографии мог поплатиться головой.
- И родственники могут пострадать, - мучился Марк. - Брату Максиму в Большом театре точно петь не дадут! Хозяин не в духе…
15 января Сталин выехал в Сибирь, посетил Барнаул, Омск и Новосибирск. Из поездки он вернулся в крайнем озлоблении. Из Омска Иосиф Виссарионович поехал в глухую деревню, агитировать сдавать хлеб государству. Кто-то из крестьян, не понимающих кто перед ними, крикнул:
- А ты, кацо, спляши нам лезгинку, может, мы тебе хлебца-то и дадим…
Из Сибири Сталин привёз твёрдое убеждение:
- Если кулак не сдаёт хлеб в необходимых стране размерах, и какие для него положены, нужно применять репрессивные меры.
Он вынашивал планы мести за нанесённое ему оскорбление: 
- Селяне посмели смеяться надо мной... Больше не посмеют, не до смеха будет. Здесь народ понимает только силу!
С помощью оружия большевики начали выкачивать хлеб у крестьян на основании директив о принудительной конфискации хлеба. Отряды рабочих и чекистов вновь пошли по деревням. Сталин выгнал всех соратников из кабинетов выкачивать хлеб. Молотов старался на Украине.
- Я бы тебя расцеловал, как ты действуешь, - сказал по телефону он.
Это вызвало ярость Бухарина, которой вождь не ожидал:
- Сталин вернулся к военному коммунизму. 
Весной Бухарин мобилизовал сторонников Рыкова и Томского. Они писали записки в Политбюро, в которой ссылались на Ленина:
- «Об угрозе союзу пролетариата с крестьянством!»
Сталину собрал пленум ЦК, и в его докладе прозвучала формула:
- «Продвижение к социализму не может не вести к сопротивлению эксплуататорских классов. Ведёт к обострению классовой борьбы».
Шли изнурительные пленумы. Иосиф рассказал делегатам анекдот:
- Приснился мне, товарищи, третьего дня кошмар. Будто бы товарищ Троцкий и его камарилья пришли к власти в Советском Союзе. Зашёл я в газетную лавку, спрашиваю свежих газет. А продавец говорит: «Извините, мол, товарищ Сталин. «Правды» совсем нет, «Советская Россия» распродана, остался только «Ударный Труд», но его и по семь копеек не берут!» «Чем он плох?» «А там, товарищ Сталин, на первой полосе отчёт товарища Троцкого об итогах его пятилетки. Грустные там итоги, вот и не берёт никто…»
На Политбюро Сталин наорал на Бухарина. Он продолжал бороться, попытался завербовать двух членов Политбюро Калинина и Ворошилова.
- Калинин задумался… - Иосиф Виссарионович образумил старичка. - Он, бывший крестьянин, конечно же, против коллективизации. 
В дело был введён Демьян Бедный. Любимый поэт партии проживал в Кремле, и его огромная квартира, мебель красного дерева, гувернантка, повар и экономка были легендой в голодной писательской среде.
- Демьян умеет отрабатывать блага… - знал Марк.
В «Известиях» появился фельетон, в котором он написал:
- Некие старички путаются с молоденькими артисточками из оперетки...
Калинин, у которого был роман с молоденькой певицей Татьяной Бах, ставшей примадонной московской оперетты, всё понял и капитулировал.
- Но Бухарин ведёт переговоры с руководителями ОГПУ Ягодой и Трилиссером... - редактор Михайлов не хотел попасть под раздачу.
Печать газеты с ошибкой наборщика остановили. Марк стал хватать пачки отпечатанных экземпляров и бросать в печь, одновременно размышляя над прошедшими многочисленными процессами над вредителями: 
- Все обвиняемые занимались самобичеванием, просили отвести защитников, которые их защищали. По «Шахтному делу» прокурор потребовал двадцать два смертных приговора, но в благодарность за сотрудничество казнили пятерых.
На пленуме ЦК Сталин смог подвести нужный итог:
- Налицо зримое нарастание классовой борьбы... 
На всех предприятиях начали искать вредителей. Пришлось Иосифу Виссарионовичу охлаждать пыл сторонников на очередном пленуме:
- Вы, по-моему, место перепутали. Тут ЦК, а не ЧК! ЦК, ведь, не просто так назвали. Наша задача на вредителей и нарушителей «цыкать», выводить их на ленинский путь. А «чикать» - это задача ЧК, они и без нас разберутся.
В июле Бухарин отправился к поверженному врагу Каменеву. Он объявил разногласия ерундой и призвал заключить союз против Сталина: 
- Это Чингисхан, беспринципный интриган, который всё подчиняет сохранению своей власти, меняет теории ради того, кого в данный момент следует убрать... Мы с ним разругались. Разногласия между нами серьёзней во много раз всех бывших разногласий с вами... Было бы гораздо лучше, если бы мы имели в Политбюро вместо Сталина Зиновьева и Каменева.
Он изложил им концепцию вождя партии и причину их разногласий:
- Капитализм растёт за счёт колоний. Колоний у нас нет, займов не дают. Поэтому основа - собрать дань с крестьянства... Будет сопротивление. 
- Каковы ваши силы? - спросил Лев Борисович.
- Я, Рыков, Томский и Угланов, глава московских большевиков.  Питерцы с нами, но испугались... Ворошилов, Калинин изменили нам.
Иосиф Виссарионович возвратил из ссылки раскаявшихся левых. Пятаков, Смилга, Раковский, Белобородов заклеймили Троцкого и вернулись в партию. Ведь ранее их бывший лидер выдвинул тезис:
- Партия всегда права!
Михайлов закончил вспоминать, когда последняя пачка с убийственными для него экземплярами газеты была сожжена в печке котельной типографии. Строка с искажённым словом была перелита и впаяна на место старой.
- Следов происшедшего вроде не осталось… - выдохнул Марк. 
Газету перепечатали, никто не узнал об ошибке. Вечером Иосиф Виссарионович отправился с женой на постановку оперы Глинки «Иван Сусанин» в Большой театр. Главную партию исполнял его трат Максим.
- До революции он пел в церкви и был рукоположен в протодьяконы… - пояснил Сталин Надежде Аллилуевой.
Придя в Большой театр, сана Михайлов не снимал, но церковное прошлое тяготило его. Петь арии во весь могучий бас-профундо Михайлов немного стеснялся. Сталину исполнение Михайлова арии Сусанина понравилась. В перерыве он зашёл к артисту за кулисы и добродушно сказал:
- Я, товарищ Михайлов, тоже в семинарии учился. А вот, видите, чем теперь занимаюсь. Будем считать Вас нашим, пролетарским протодьяконом. И брату передайте, чтобы не переживал насчёт досадной опечатки… Пойте в полный голос, не стесняйтесь. Получается у Вас уж больно хорошо!

Антон
На пожухлой от зноя траве играла утренняя роса. Бездонное синее небо Украины обещало прекрасный день. Заря, прохладная и свежая, осветила лица белогвардейцев, и Антон Сладов невольно подумал:
- Какие все молодые, какие суровые! Перед боем у многих солдат удивительные лица, особенно у тех, кого вскоре убьют…
Он стал бесстрашным командиром белых, водил в атаку вверенные ему войска. Имел девять ранений, которые переносил практически на ногах.
- В человеческой душе есть предел нравственной упругости, после которого все переживания и волнения теряют остроту… - понимал Антон.
Чтобы уменьшить невыносимую боль от ранения в живот в начале 1919 года, не заживающее более полугода, он начал колоть себе морфий, затем пристрастился к кокаину, отчего за ним закрепилась слава наркомана. 
- Не смущают уже грязь, и вши, и даже качавшиеся на площади трупы повешенных по приговору суда большевиков... - размышлял Сладов.
Его солдаты хоронили павших соратников, и каждый из живых думал:
- Сегодня ты, а завтра я...
В летнее утро многие в последний раз смотрели на небо, на солдатский синий покров над ними. Зная, что будет бой, завтрак он отменил.
- Еда всего лишь источник энергии для поддержания жизни… - ему не хотелось даже есть. - Не более!
Ровно в шесть они услышали дружный гул. Далеко заблистали первые цепи противника. Правее них, на железной дороге, закурились дымы бронепоезда. Курсанты красных шли на них превосходно.
- Легко, быстро, стройно, с возрастающим гулом, - одобрил Антон.
Загремели пушки. Бронепоезда красных, распугивая стаи голубей и воробьёв, били по сонному городу Орехов, по мокрым от росы крышам, над которыми бродил румяный пар.
- Огня не открывать! - приказал белогвардейцам Сладов.
Серые, выблескивающие цепи курсантов подкатили тысячи на три шагов и заметно замедлили движение. Их тревожило молчание противника и от их цепей покатились вперёд дозоры в два-три человека. Наступающие медленно двинулись за ними, точно ощупывая, куда идут.
- Наше гробовое молчание поколебало их великолепный первый порыв, - впервые за утро улыбнулся Антон.
Неуверенно, как бы отяжелев, они плыли к ним. Две тысячи шагов. В бинокль ему были хорошо видны люди, блистающие на солнце штыки.
- Огонь! - скомандовал он. - Покажем кто в России хозяин!
Сто пулемётов ударили. Огненная валящая смерть разбрасывала их, словно кегли. Курсанты катились вперёд, как лавина теряющая силу.
- Они качнулись, покатились назад… - отметил Сладов.
Бронепоезд красных, заметив отступление курсантов, открыл ураганный огонь. Он бил вслепую, куда ни попадя, разбивая снарядами город. Осколком смертельно ранило вахмистра Ситникова.
- Это простой солдат империи, - расстроился Антон. - Сильный, спокойно красивый русский богатырь, настоящий белый солдат.
Между крупными пальцами в серебряных кольцах затекала полосками кровь. Ситников желал перекреститься, страдал от раны и уже кончался.
- За правду, - бормотал он, - за правду...
Тонко дрожал в предсмертной улыбке его рот. Навсегда открылись в синее небо серые глаза. Сладов закрыл ему веки. Вернувшиеся конные разъезды донесли, что большевики отступали на Камышеваху.
- Можно теперь смениться с позиции и занять город! - распорядился он.
Антон занял квартиру и с удовольствием забрался в ванну. Вдруг, как пробуждение, послышались раскаты артиллерийских залпов, застрочили пулемёты. Спешно натянув сбрую на мокрое тело, он вышел.
- Мирная жизнь вокруг, вечерняя тишина всё обман, - огляделся Сладов.
Красные курсанты атаковали город. Они очнулись от утреннего огня. Их второй вал будет яростнее первого. Курсанты шли в атаку с пением. Они переиначили белогвардейскую песню:
- «Смело, мы в бой пойдём за Русь святую»:
Полк сосредоточился у вокзала. Подошёл командир роты и сказал:
- У нас мало патронов, а к красным подошло подкрепление…
Ночь была тёплая, безветренная. По небу медленно волоклись тучи.
- В потёмках сходятся революция и Россия, бунт и строй! - Антон готовился. - Красных и белых бойцов, павших в бою, уравняет смерть, но для живых останется заветом беспощадная борьба, выбор между белым и красным, между бунтом и строем, между революцией и Россией. Мы за Россию!
Пение курсантов слышалось ближе. Сладов приказал петь всем полком. 
- Хорошо, что помылся… - ненароком подумалось ему.
Передние цепи курсантов выкатились на вокзальную площадь. Из темноты доносился приказ командира:
- Товарищи, вперёд, ура...
Они бросились в атаку. Засияли чудовищные молнии пулемётных очередей белых, озаряя площадь в беспрерывных падениях курсантов.  Теснясь кучками, они пытались удерживаться на площади, шевелящиеся островки сносит плотным огнём. Начали приводить пленных. Все курсанты щегольски одеты, лихо замяты фуражки с красными звёздами.
- Все в хороших сапогах, с клоками намасленных волос, выпущенными из-под фуражек... - он узнавал коммунистов по наглым лицам.
Ночной бой утихал. Сладова охватила дикая усталость, он лёг на землю и мгновенно заснул. Вскоре проснулся в потёмках от невыносимой жары и духоты, не понимая:
- Как такое возможно на свежем воздухе?
Оказалось, что когда Антон спал, стал накрапывать ночной дождь, и стрелки потихоньку прикрывали командира шинелями.
- Один покроет, - догадался он, - за ним другой набросит свою…
Вскоре на нём оказалась чуть ли не дюжина шинелей, а гора всё росла.
- Не проснись я от духоты, - усмехнулся офицер, - стрелки, чего доброго, навалили бы на меня шинели всего батальона…
Под утро он повёл цепи по городу, преследуя уходящих курсантов. 
- Проклятая Гражданская война! - мучился Сладов.
У каменистой высохшей речки под городом отступавшие курсанты с отчаянной дерзостью кинулись в штыки. Белые нанесли встречный удар. Две лавины сшиблись в остервенелой схватке. Дрались прикладами, разбитыми в щепья, камнями, катались по каменистому дну реки.
- Наш штыковой удар сильнее! - видел Антон.
Курсантов сбили, погнали и перекололи до двухсот. Все остервенели. Наступающие волны белых, настигая кучки отставших курсантов, мгновенно их уничтожали. Разъезды донесли, что курсанты отступали по всему фронту:
- Подошли конные лавы генерала Барбовича и разметали их!
Вечером из земской больницы, на вокзальной площади, пришёл унтер-офицер, раненный в грудь штыком, и сообщил:
- В больнице большевики... Под койками винтовки... Сговариваются ночью переколоть наших и бежать.
Сладову показалось, что унтер-офицер помешался, но прошёл с ним в больницу. Раненые встретили командира возмущёнными рассказами:
- Нас даже не перевязывали, просто брошены врачами!
Они обнаружили палату, где лежало человек тридцать курсантов в больничных халатах. Курсантов, не успевших пробиться к красным, собирал в больницу врач Лавров. Он выдал им халаты и уложил на койки.
- Врач, коммунист, - разведал унтер-офицер, - скрылся…
Курсантов вывели на двор, они побледнели, прижались друг к другу. Один выступил вперёд, взял под козырёк, хотя рука слегка дрожала:
- Разрешите нам спеть «Интернационал»?..
Сладов пристально посмотрел в его серые русские глаза. Курсанту на вид было лет двадцать, смелое, худое лицо.
- Кто он? - прикидывал Антон. - Как успели так растравить его молодую душу, что Бога, Россию, всё заменил для него этот «Интернационал»?
Перед ним стоял московская курноса, но какая зияющая пропасть крови, интернационала, пролетариата, советской власти оказался между нами.
- Пойте, - разрешил он. - Отпевайте себя «Интернационалом».
Выступил другой парень, семитского вида, с ровными белыми зубами, щека была исцарапана в кровь. Отдал офицеру честь:
- Ваше превосходительство, разрешите покурить в последний раз.
- Курите, - хотя нам бы не дали, попадись к вам в руки...
Они затягивались торопливыми, глубокими затяжками. Быстро побросали окурки, как-то подтянулись, откуда-то из их глубины поднялся глухой голос, воющий «Интернационал». От их предсмертного пения, в один голос, у Сладова мурашки пошли по корням волос.
- С интернационалом воспрянет... - пели они уныло.
Следующие слова проклятой песни «…род людской» потонули в мгновенно грянувшем залпе. Следом наступила  пугающая тишина.

 

 
продолжение http://www.proza.ru/2019/11/01/550