Иван и волк

По обширным лугам, поймам рек и подолью в самом сердце среднерусской возвышенности вился бесконечный проселок. Он аккуратно прорезал жнивье, взбирался на пологие холмы, огибал балки и овраги. То и дело в стороны от проселка убегали мелкие  стежки, впадающие в сеть других дорог, обрывающиеся у криниц и родников, попросту уходящие под темную сень леса, чтобы раствориться в траве или пропасть среди зеленых кочек какого-нибудь моховища.

Вечерело. Дорога была пуста, если не считать одинокого путника, быстрым шагом идущего в сторону близлежащего села. По внешнему виду это еще молодой мужчина лет сорока. Росту он среднего, вроде как слегка полноват. Глаза у нашего героя (а он и будет главным героем нашего рассказа) серые, волосы русые. Руки путника – эти зеркала трудовой деятельности – надежно спрятаны в карманы, поэтому наверняка судить о его профессии трудно. От путника умеренно пахло самогоном. Подгулял где-то мужик. Может, задержался у брата в соседней деревне, может, пригрела его какая-нибудь бойкая бабенка, а может, просто выпил с горя от того, что нет счастья в жизни и некуда податься и некому выложить то, что накипело на душе.
Но вот из-за поворота дороги, круто обходящей густой ольшаник, навстречу нашему герою появился еще кто-то.

– Здорово, Иван! – весело заорал встречный.

Иван остановился. Судя по кислому выражению лица Ивана, его вовсе не обрадовала эта встреча.

– Здорово. Ты что ль, Кузьма? – сдержано произнес он.

– А ты кума не узнал!?

– А тебя, поди, узнай, ты от пьянства совсем окосел.

– Ну-у-у, – обижено протянул Кузьма, – полгода не виделись, а он бранится.

– Ладно уж, тебя побранишь. Ты чего в наших краях в такой час делаешь?

– А я к тебе, Иван, к куму своему в гости приходил. Да, Катька говорит: нет тебя. А мне ждать не с руки, у меня дела, и пошел. А тут ты мне навстречу. Дай поцелую, кум, у меня ж родней тебя никого нету.

Кузьма сделал шаг вперед, вплотную подходя к Ивану, и полез целоваться. Только теперь и сам подвыпивший Иван понял, что его кум сильнейшим образом пьян. А лицо его, Бог ты мой, при ближайшем рассмотрении это и лицом тяжело было назвать: одутловатое и багровое со свернутым набок носом, под одним глазом синяк, под другим волдырь, на лбу и щеках глубокие ссадины.

Между тем, широко улыбаясь, Кузьма мазанул слюнявым ртом по щеке Ивана.

– Да иди ты, – оттолкнул от себя Иван настырного родственника.

– Брезгуешь, – с обидой заканючил Кузьма, – кумом брезгуешь. Вот пойду сейчас, усну в поле, замерзну. Найдут, когда снег сойдет.

Кузьма тяжело вздохнул и опять качнулся вперед, собираясь идти. «А ведь и в правду замерзнет, – мелькнула мысль в голове Ивана, – ночи холодные стали. Ведь на ногах едва стоит».

– Слышь, кум, – примирительно сказал Иван, – пошли ко мне – переночуешь, а утром до дому потопаешь.

– Люблю тебя, кум, – горькая мина сползла с физиономии Кузьмы, а из-под складок набухшего века выползла скупая и мутная слеза благодарности.

– Пошли, что ль.

Иван тронулся с места быстро и твердо. Самогонные пары, выветренные вечерним октябрьским холодом и длительной ходьбой, уже почти не бродили в крови.

– Стой, стой, кум! – закричал сразу же отставший Кузьма. – Забыл я, совсем забыл!

С этими словами он рванул на груди измазанную глиной телогрейку и вытащил из-за пазухи зеленые пол-литра.

– Во, что есть. Баба Ира делала. Выпьем, кум.

– А потом я тебя на плечах понесу? – повернулся к отставшему Иван.

– Ну, выпей ты, один. Веселее же пойдем, а я уж у тебя дома выпью, – с этими словами Кузьма косолапо засеменил к своему родственнику.

«Тьфу, черт, – в который раз подумал Иван, – дал же Бог такого».
 
– Ну, выпей, Ваня, хоть глоточек за мое здоровье, не обидь меня, Ваня, выпей, – снова заканючил Кузьма.

– Ладно, давай, глотну для обогрева.

С этими словами Иван поднес к губам услужливо протянутую ему бутылку, но не успел сделать и двух глотков, как обжигающая жидкость застряла у него в горле. И было отчего – из придорожной поросли молодого ольшаника за ним внимательно следили два больших желтых глаза. Это был огромный, лобастый волк да к тому же, кажется, еще и белый. Иван не успел испугаться, а подумал, лишь, что впервые в жизни ему доводится видеть белого волка. Волк тоже нисколько не испугался и неторопливо, как бы вразвалку, пошел к людям.

– Кузьма, волк, – с усилием проталкивая в желудок последний глоток самогона, тихо прошептал Иван.

То, что произошло дальше, не вписывалось ни в какие разумные рамки. Кузьма, как будто и не был он крепко пьян, резко крутанулся и, похожий на гигантскую жабу, прыгнул в сторону, подальше от подступающего волка, да так прыгнул, что и не каждому трезвому под силу. Волк же оскалил устрашающих размеров клыки, зарычал и вдруг на чистом русском языке рявкнул:

– Стоять!

Припустивший бежать Кузьма остановился. Бедного от страха бил такой озноб, что зубы стучали.

– Опять ты за свое, – угрожающе прорычал волк.

– П-п-приказано было, – еле выговорил Кузьма.

– Проваливай отсюда, трус, и что б я тебя больше не видел, – зарычал волк.

Кузьма часто закивал головой и, вдруг, как лихой танцор, закружился на месте. Повороты его делались все чаще и чаще, пока и руки, и ноги, да и само туловище Кузьмы не слились в сплошной коловорот. И тут, исполняя приказание волка, Кузьма провалился, оставив после себя лишь какую-то кротовую нору в земле, да пару дымящихся кирзовых сапог.

Иван глядел на это, открыв рот от изумления, но никакого страха по- прежнему не испытывал то ли от только что выпитого самогона, то ли от природной крепости собственной души.

– За что ты кума моего так? – зло спросил Иван.

Внутренне он уже готовился к хорошей драке с хищником и посильнее зажимал в кулаке ополовиненную бутылку – свое единственное оружие.

Вопрос Ивана, несомненно, был бы уместен, если бы не относился к волку. Однако волк, не проявляя никаких признаков агрессии, и нисколько не смутившись ни самим вопросом, ни тоном, каким он был задан, ответил:

– А это и не кум никакой. Настоящий Кузьма сейчас у себя дома сидит и чаек с малиной попивает. Тебе же Иван довелось встретиться с обычным оборотнем. Своего облика у него нет, вот он чужие личины и примеряет.

– Оборотень? – переспросил Иван. – Во как.

Он поскреб затылок, с сомнением посмотрел на зеленую бутыль и, с отвращением фыркнув, отбросил ее в сторону. Почему-то он с легкостью поверил этому странному говорящему волку.

– Подосланный он, – продолжал пояснять волк. – Ты бы еще пойла выпил и очнулся бы завтра где-нибудь на верхушке ели с шишкой в зубах. И это тогда, когда в эту ночь решается судьба всего мира на ближайшее столетие. Уже через несколько часов произойдет вселенская битва сил добра и зла, и именно ты, Иван, будешь представлять силы добра в этой битве.

– Не, не, какая битва, – замахал руками Иван, – я и драться не умею.
 
– На тебя пал жребий, Иван, век на исходе, – как бы ни принимая никаких возражений, кратко и серьезно ответил волк. – Проникнись, ибо ты избран.

И наш герой Иван проникся. А почему бы и не проникнуться мыслью о
вселенской битве, когда в паре километров от родной деревни, где родился и вырос, говорящих волков да оборотней встречаешь. А насчет того, чтобы на свои плечи взвалить ответственность за судьбу мира, так это у нас каждый дурак может, а не только человек умный и порядочный.

Вслед за этим в опустившихся вечерних сумерках они шли спасать мир по лугам, где Иван, чертыхаясь, то и дело влезал ногами в скользкие коровьи лепешки. Потом продирались сквозь густой, колючий малинник, влезали в глубокие буераки, ненароком забрели в болото, да и проплутали там битый час, давя клюкву и сшибая пушистые головы у сухого рогоза.

Долго ли, коротко ли, но нужный путь отыскали. Он вел их к высокому лесному холму-гриве, сплошь заросшему березовым и сосновым бором. Иван помнил эти места. Еще в детстве хаживал он сюда за грибами, собирал ягоды. На вершине холма было старое-престарое кладбище. Лишь почти незаметные бугорки с провалившимися надгробиями, да один-два наклоненных каменных креста оставались здесь от могил. В детские годы здесь было чудно и страшно, но он приходил сюда вновь и вновь. Ведь нигде, кроме этого места, не росла такая крупная и сладкая земляника, такие крепкие и белые боровички. И этот кладбищенский холм в лесу долгие детские годы был его личной тайной, предметом гордости и страха. Став постарше, он перестал бояться могил, даже пытался найти в лесу остатки селения, к которому когда-то относилось кладбище, но никаких следов его так и не обнаружил. Позже он ушел в армию, потом учился в городе, а когда вернулся в свои края, не наведывался сюда ни разу.

Волк с Иваном подошли к широкой дороге, ведущей на вершину холма. Она была хорошо утоптана, но изрядно засыпана опавшей желтой листвой. Присутствие дороги было странным и удивительным – Иван хорошо помнил, что не только дорог, но даже тропинок здесь никогда не было. И уж вдвойне странной показалась аллея плакучих ив, уходящая вдоль дороги наверх. Никаких ив тут раньше тоже не было. Пока поднимались, волк объяснял Ивану суть дела:

– Ты, Иван, в своем зипуне на бой выйти не можешь – засмеют. Да и оружия у тебя нет. А добыть все, что надо, можно у Копши. Он клады стережет. Он нам поможет, ведь в кладах любого добра навалом.

На вершине холма волк на время оставил Ивана.

– Надо Копшу разыскать и договориться, – пояснил он.

Оставшись наедине со своими мыслями и воспоминаниями, Иван огляделся вокруг. Уже опустилась ночь. По черному небу, как осколки разбитых судеб, как обрывки неисполненных надежд, плыли лохматые облака, закрывая и обнажая вновь щербатый осколок луны, покрытый чахоточным розовым румянцем. Среди деревьев каким-то чудом появилось множество кладбищенских крестов и могильных плит. Меж них виднелись каменные склепы. Как будто и не лежало на этих тленных творениях рук человеческих тяжкое бремя веков. Как будто само неумолимое время оказалось бессильным над этим таинственным местом. Холодная осенняя ночь уже успела обуять благостным сном все кругом. Спал зверь, спала птица, спал человек, спал в могиле мертвец, в своем последнем пристанище спал, засыпанный толстым слоем земли. Что снилось ему? Какие мысли роились в голове его? Что когда-то в пылу страсти был зачат он, а потом появился на свет Божий, любил и ненавидел, радовался и горевал, к чему-то стремился, о чем-то мечтал и в итоге получил в награду белый саван, сосновый гроб и горсть земли. И лежал он теперь в земле и сам медленно превращался в землю. Спи спокойно, мертвое тело, не скрежещи зубами и не стони под непосильным гнетом, давящим на грудь твою. Сладко спать вечным сном, сладко видеть сны о минувшем, окунаться в безвременье и медленно, медленно превращаться в землю.

Иван зевнул, передернул плечами, отгоняя от себя наплывшее сонливое оцепенение. Хмель от второй за день выпивки из зеленой бутылки подложного Кузьмы уже совсем прошел, осталось лишь желание соснуть, да какое-то незнакомое чувство, даже не чувство, а так, дурь, блажь, прочно засевшая в голове и не дающая проявиться трезвым мыслям о полной несуразности, ложности и бессмысленности происходящего с ним. Он ощущал себя как будто в затянувшемся сне, красочном и удивительно реальном, из которого совсем не хотелось уходить. Ожидание битвы с призрачными силами зла, как преддверие чуда, было приятно, а уверенность в своей неизбежной победе делало это ожидание приятным вдвойне. Тем временем, появился волк.

– Пойдем, Иван, – тяжело дыша, сказал он, – я Копшу нашел, он на тебя поглядеть хочет.

Дорога, приведшая их сюда, продолжалась и на вершине холма, уходя вглубь кладбища. Именно туда и повел волк Ивана. Сначала Иван пытался читать надписи на крестах, выглядывающих из-за березовых стволов и длинных ветвей ивы. Но из прочтенных имен в памяти остался лишь какой-то фельдъегерь уланского полка Седых Тит Тимофеевич, годы жизни которого простирались от одна тысяча семьсот восьмидесятого до одна тысяча восьмисот двенадцатого года. Почти все могилы казались убранными и ухоженными, а на одной даже лежал свежий букет полевых цветов. Иван нарочно нагнулся и осторожно прикоснулся к цветам. Букетик, как пересушенный школьный гербарий, рассыпался в прах.

– Откуда взялось все это? – тихо спросил Иван.

– Понимаешь, Иван, – отвечал волк, – все это: и кладбище, каким ты сейчас его видишь, и еще многое другое существовало всегда. Просто ни ты и никто из людей не могли видеть этого. Но теперь тебе дано новое зрение.

– Это из-за Кузькиного пойла? – уточнил Иван.

–Да, – ответил волк. – Вот он, Копша, пришли.

Действительно, на перекладине одного из мраморных крестов сидел Копша – этакий гомозуля в один локоть ростом. На голове его был островерхий золотой колпак. Остальная одежда, да, собственно, и все тело были скрыты за огромной, торчащей клоками бородой. Сказать, что борода была рыжая, значит, ничего не сказать. Она была огненно-красная. Если увидеть такую бороду издалека, да еще в яркий, солнечный день, то можно было подумать, что что-то горит. Между золотым колпаком и бородой выглядывал подвижный, как у ежа, нос, а при ближайшем рассмотрении под нависающими, рыжими бровями угадывались маленькие, подслеповатые глазки.

– Это, что ль, твой богатырь? – не здороваясь, начал Копша.

Говорил он отрывисто и быстро.

– Да, он и есть, – подтвердил волк.

Копша внимательно оглядел Ивана.

– Стало быть, сударь, готовитесь к ратному подвигу, али так, для прибытку клад подвязались искать.

– Не клад, не клад, – поправил за Ивана волк, – а просто нечто в землю зарытое: латы и оружие.

– Ишь ты, оружие. Ну, а средства у вас для этой цели имеются?

– Какие средства? – спросил Иван.

– Ну, какие. Про цвет папоротника я молчу, его, окромя, как на Купалу не сыщешь. А вот разрыв-трава, шапка-невидимка или хотя бы косточка- счастливка имеются?

После перечисления таких средств наш герой только руками развел, а волк не растерялся, шмыгнул куда-то меж деревьев, но скоро вернулся, таща в зубах большой осколок бедренной кости. Приволок, сунул Копши в руки, спросил:

– Она?

Ничего не ответил Копша, впился цепкими, как у мыши, пальчиками в белую кость, обнюхал ее, осмотрел, забормотал какой-то наговор. Потом Копша пустил искру, пахнул жженой серой и, наконец, высоко подбросил вверх костный обломок. Но ничего необычного дальше не произошло. Кость, как и следовало, упала к основанию креста, на котором сидел Копша.

– Ну и что? – явно ожидая чего-то более интересного, спросил Иван.

– А то, дурья твоя голова, что нужда твоя в этой могиле спрятана, – пояснил Копша и прикрикнул грозно. – А ну, отступи малость, сейчас косточка силу свою покажет.

С этими словами он резво спрыгнул с перекладины и на несколько шагов отошел от могилы. Почти сразу же за его словами могильный холм начал оседать, осыпаться, крест на нем накренился на бок, а потом и вовсе упал. Всего через пару минут из образовавшейся ямы медленно выплыл гроб и с шумом грохнулся оземь у самых ног едва успевшего отпрянуть Ивана. От удара крышка гроба отскочила, и взорам кладоискателей представился покойник, начисто лишенный не только истлевшей одежды, но также и кожи и мускулов. Однако на нем было именно то, что искал волк с нашим героем Иваном, а именно: изрядно проржавевший, но все еще прочный грудной панцирь и медный шишак на голове.

Копша деловито и внимательно осмотрел содержимое гроба и удивленно воскликнул:

– Так это же Федька Сыч!

– Кто такой? – спросил волк.

– Холоп беглый. В лютое время с ватагой на большой дороге промышлял. Между прочим, выдавал себя за дворянина. Эх, – Копша покачал головой, – сколько золотишка напромышлял, да все в землю и зарыл. Я к нему сколько раз приходил, увещевал паразита, откройся, Федюша, укажи место. Чего добру без присмотра лежать. Нет, зальет бельма медовухой и хохочет, сгинь, говорит, нечисть. Но недолго он погулял. Люди князя Поленова его подловили и прихлопнули. А Федотовы сотоварищи его тут под чужим именем здесь и захоронили.

Копша довольно потер руки:

– Ну, ребята, забирайте, что вам нужно, а я с этим аспидом потолкую, теперь он от меня не уйдет, место укажет, он мне…

– Слушай, Копша, оружия-то при нем нет, – перебивая охранителя кладов, сказал волк, – одни доспехи только.

– Хм, – Копша задумался, – точно, нет. А вот что, ребята, за сабелькой ступайте к Яге Ягинишне. У нее, я знаю, есть одна сабелька. Бережет ее, правда, как зеницу ока. Ну, да вы договоритесь.

Иван, между тем, напялил на голову Федькин шишак и, долго провозившись с панцирем, наконец, отстегнул его и взвалил на плечи. Тяжеловат был панцирь.

Попрощавшись с маленьким охранителем кладов, живущим на кладбище, Иван и волк двинулись на поиски Ягинишны и ее заветной сабельки. Почти ни звука не раздавалось окрест. Лишь изредка ухал где-то в дали ночной разбойник филин. Хрипло выла дряхлая, больная волчица, полная тоскливых воспоминаний о лете и солнце. Да молодой медведь однолеток по имени Урс, сопя и хрюкая, пытался поймать языком редких белых и холодных мух, вьющихся вокруг него – первый в его жизни снег. Но это занятие скоро надоело ему, медвежонок нырнул в чернеющую рядом мрачную, но уютную берлогу, уткнулся мордой в теплый бок спящей матери и тут же заснул глубоким и крепким детским сном.

Во влажной заболоченной низине в зарослях высоченного дудника и ядовитого веха нашли жилище бабы Яги или Яги Ягинишны, как уважительно называл ее Копша. К ее дому, а точнее к малюсенькой, ветхой избушечке не вела ни одна дорога, что было и неудивительно, если учесть, что все перемещения вне дома Яга совершала в ступе или попросту на метле. Волк негромко поскреб лапой о дверь. В ответ избушка качнулась и, словно живая, чуть приподнялась над землей.

– Чего надо!? – раздалось изнутри дома.

Голос был явно недовольный и скрипучий, как несмазанная дверная петля.

– Это я, бабушка, откройте, – подобострастно запел волк.

Послышалось шарканье ног, и приглушенное бормотание: «Ходят, ходят, а чего ходят и сами не знают». Негромко щелкнула щеколда, и дверь распахнулась.

Яга оказалась тщедушной и горбатой старушенцией с крючковатым носом, тонкими плотно сжатыми губами и вострыми, внимательными глазками. Одета она была в длинный до самых пят цветастый сарафан.

– Это еще что за фрукт, – буркнула Яга, с подозрением оглядывая Ивана.

– Бабушка, какая ночь сегодня помните? – сахарным голоском запел волк.

При этом он старательно приседал, чтобы казаться меньше ростом.

– Битва сегодня, бабушка. А это витязь наш избранный.

Старуха еще раз внимательно оглядела Ивана и, ничего не сказав, скрылась в своей избушке. Следом за ней шмыгнул волк и с трудом протиснулся Иван.

Изнутри избушка была не такой уж маленькой, как это казалось снаружи. В дальнем углу располагалась жарко натопленная печь, в ней полыхал яркий огонь. На печи, на старой овчине дремал крупный черный кот. Рядом с печью в темном углу стояла ступа с помелом. Все вокруг было заставлено разнокалиберными горшками, кувшинами и склянками. Вдоль стен были развешаны гирлянды сушеных жаб, змей и еще каких-то гадов. Веники сухого болиголова, грудой сваленные у входа, распространяли дурной мышиный запах.

Баба Яга молча указала Ивану на лавку, а сама отошла подальше, к самой печи, подозвала к себе волка и о чем-то зашепталась с ним, то и дело кидая на нашего героя долгие, недоверчивые взгляды. Наконец, их беседа закончилась, и Яга обратилась к Ивану:

– Ну, герой, сабельку я тебе дам, только хоронится она у меня не здесь, а… ну, да тебе знать не надо. Ты нас тута поджидай, а мы с волчком за сабелькой слетаем и в миг воротимся.

С этими словами Яга схватила помело, резво прыгнула в ступу и быстро вылетела в само собой открывшееся окно. Волк выпрыгнул вслед за ней.

– Еремей, ты за хозяина, наблюдай! – уже с улицы крикнула на прощание Яга.
Спящий на печи кот, который и был этим самым Еремеем, только уши навострил, да чуть приоткрыл сонный глаз.

Оконные ставни, пропустив колдунью и волка, так же, сами собой, плотно захлопнулись. Иван привалился спиной к стене. После хождения по ночному лесу в домике бабы Яги казалось уютно и покойно. Негромко и размеренно тикали старые ходики, подвешенные под самый потолок. Потрескивали смолистые поленья в печи. Довольно урчал дремлющий Еремей. Иван думал. Пока еще его роль в необычных событиях этой ночи невелика, пока еще он просто наблюдатель, ведомый за своим поводырем-волком. Но пройдет всего несколько часов и на нем, только на нем одном скрестятся все пути-дороженьки, судьба всего мира, всех людей будет зависеть от него одного. И уж он не подведет, не проявит слабины и трусости в схватке с силой зла. Иван любовно погладил рукой холодный нагрудный панцирь, лежащий рядом на лавке. Тонкий, ромбический орнамент панциря приятно ласкал пальцы. Интересно, что это будет за злыдень, с которым предстоит биться? А кто бы ни был –  Иван обязан победить. На него, Ивана, возложена небывалая ответственность, небывалой важности задача поставлена перед ним. Иван решительно сжал кулаки и с упоением зажмурился. И ведь, размышляя о судьбах мира, не подумал мужик, что в собственном его доме делается. Что подруга его Катерина, пусть и не жена, извелась вся, дожидаясь Ивана, выскакивая то и дело на крыльцо и всматриваясь в ночную темноту. Что старший сын, почти и сам мужик, собирается стащить из сундука отцовское ружье и идти батьку в лес искать. Что младшая дочушка-лапушка смотрит на не находящую себе места мачеху и, конечно, не спит. Но, чу! Что это? Скрипнула половица раз, другой. Иван открыл глаза. Никого. Показалось? Нет, опять этот подозрительный скрип. Ах, вот в чем дело. Посредине дома, на полу крышка погреба, закрытая на большой, железный крюк. И возле этого крюка через широкую щель елозит деревянная щепка, пытаясь подцепить и откинуть запор кверху. Иван поднялся, сделал шаг вперед и придавил сапогом щепку.

– Эй, кто там? – спросил он.

После долгого молчания из подполья раздался глухой голос:
 
– Я это, Иван, кум твой – Кузьма.

– Какой еще Кузьма? Ты мне голову не морочь.

– Открой погреб и сам погляди.

Иван подумал и с сомнением произнес:

–Я открою, а ты чудо-юдо какое окажешься. Потом, поди, с тобой совладай.

– Клянусь мамой родной – я это, Кузьма – кум твой.

– Ну, гляди, кум. Если что, я за себя не ручаюсь.

Клятва родительницей убедила Ивана, и он, освободив крюк из стального кольца, вкрученного в пол, поднял крышку погреба. Тут же в нос нашему герою шибануло запахом вековой прелости и гнили. Зажав нос, Иван заглянул в темную, смрадную яму подполья и, действительно, увидел там Кузьму, того самого, который нынешним вечером повстречался ему на дороге, поил самогоном, а потом, испугавшись волка, провалился сквозь землю. Только теперь его кум-оборотень был еще гаже и грязнее.
– А, это ты, оборотень. Чего тебе надо? – весело спросил Иван.

– Ваня, никакой я не оборотень. Я твой настоящий кум, – проглатывая слова, начал оправдываться Кузьма. – Я во власть к этой нечисти попал. Вишь, как они меня изуродовали. Это они, они!

– Что ты чушь несешь? Ты – оборотень. Ты меня опоить и погубить хотел, – отрезал Иван.

– Ваня, это они тебя погубить хотят. Глянь на меня убогого, и ты таким станешь, если им поверишь. Волчище проклятый меня совсем обгадил, а старуха эта, ведьма Яга, сюда в подвал на вечное мучение засадила. Ну, подумай сам, Ваня, кому ты веришь, какие силы добра. Это они что ли добрые – волк и Яга? Нечисть самая натуральная.

Иван почесал затылок. Действительно, об этом он не задумывался. А между тем, если вспомнить народные поверья и сказки, то, как раз, и выходило, что баба Яга и волк обычно олицетворяли собой злое, темное начало.

Заметив тень сомнения, блуждающую по лицу Ивана, Кузьма с удвоенной силой заголосил:

– Иванушка, кум ты мой любезный, не дай пропасть зазря, да и себя сбереги! Бежим отсюда, пока ведьма с волком не возвернулись, бежим домой. Ведь пропадем оба, как пузыри на воде, пропадем. Что мне сделать, чтобы ты мне поверил?

С этими словами Кузьма бухнулся на колени, продолжая умоляюще снизу вверх смотреть на Ивана.

В нашем герое происходила внутренняя борьба между желанием остаться, принять участие во вселенской битве и победить и новым, только что народившимся позывом убраться отсюда подобру-поздорову.

– Вань, тебя же дома Катерина ждет, – заканючил из подвала Кузьма, – ты о ней вспомни, да о Кольке с Настенькой.

Упоминание о близких окончательно решило дело.

– Ладно, давай руку, – наклонившись, произнес Иван, – пошли домой.

– Спасибо, друг, – с чувством отвечал Кузьма.

Он вцепился в ладонь кума дрожащими от перепоя руками и, пыхтя и поминая беса, с превеликим трудом выбрался из погреба.

– За мною, Иван! – тут же крикнул Кузьма, рванулся к двери, с силой распахнул ее и вырвался из дома.

Вслед за ним, особенно не торопясь, вышел Иван. Кузьма вновь ухватил его за руку.

– Надо бежать, Иван, быстро бежать! Ведьма с волком возвращаются.

И он побежал, увлекая за собой нашего несколько растерявшегося героя. Бег Кузьмы становился все быстрее и быстрее. Встречный холодный ветер обжигал лицо Ивана, кусал колючими снежинками глаза и щеки, лез за воротник, леденя разгоряченное тело. Проносящиеся мимо деревья постепенно стали казаться сплошным неясным частоколом, а потом и вовсе превратились в расплывчатые, туманные полосы. Иван взглянул на ноги бегущего впереди и буксирующего его Кузьмы. От бешеного движения они слились в сплошное, дико вращающееся колесо. Разобрать, где там колено, а где пятка было совершенно невозможно. Иван взглянул на свои ноги и обнаружил на их месте такое же колесо. «Эва, как расписывают, - подумал Иван. – Это  куда же они меня уведут?»

– Эй, Кузьма, стой! – крикнул Иван, но и сам не услышал своего голоса.

Они бежали с такой скоростью, что слова, не успев достигнуть даже ушей их произносившего, остались далеко позади. Поняв это, Иван попросту, потянул на себя руку, крепко схваченную бегущим впереди кумом и, остановив движение ног, встал как вкопанный. Кузьма же, не ожидавший столь быстрого торможения, отцепился от нашего героя и, кувыркнувшись несколько раз, упал на дорогу.

– Ты чего останавливаешься? – злобно произнес он, медленно поднимаясь и потирая ушибленный лоб.

– Ты куда меня завел? – осматриваясь кругом и пропуская мимо ушей вопрос пострадавшего кума, подозрительно спросил Иван.

Леса, где стояла избушка, не было и в помине. Все вокруг было затянуто белым туманом, в котором мерцали крошечные огоньки, насыщая окружающее пространство неярким, голубоватым светом. Дорога уходила вперед и пропадала за сплошной туманной завесой.

– Ты куда меня привел? – вновь повторил Иван, грозно наступая на Кузьму и, не дождавшись ответа, твердо произнес. – Я обратно пошел.

– Никуда ты не пойдешь, – тихо прошипел Кузьма, –  а все твое моим станет.

Но наш герой не расслышал последних слов своего мнимого родственника. Он повернулся к Кузьме спиной и хотел, уже было, идти назад, но в это время, откуда ни возьмись, подул крепенький ветерок. Туман вокруг него заклубился, пришел в движение, начал разрываться на белые лоскутья, между которыми появились быстро увеличивающиеся в размерах окошки ночного мрака. Еще минута, и ветер совсем разогнал туманную завесу, обнажив то, что было сокрыто за ней. Бескрайнее ночное небо непостижимо огромным и величавым куполом висело над нашим героем. Звезды сияли. Над самой головой висел большой, опрокинутый на бок месяц. На нижнем его ободке виднелись перевернутые лунные горы. А далеко-далеко внизу сквозь черноту ночи и редкие плывущие под ногами облака виднелась матушка-земля. Ничего не разобрать было на ней. Стояли же Иван с Кузьмой на прозрачной дорожке, сплетенной, казалось, из лунного света и подвешенной каким-то сказочным образом в пространстве. Одним концом дорожка вела к земле, а другим уходила куда-то еще выше в таинственную беспредельность космоса.

– Так вот оно как, – только и сумел произнести Иван.

Голова его закружилась, ноги задрожали. Высоту наш герой не любил с детства.

И тут на Ивана напал Кузьма. Как давеча на сельском проселке, совершил он огромный прыжок, мешком повис сзади на Ивановой шее и, сыпля какими-то невнятными проклятиями, начал душить его. От неожиданности Ивана повело в сторону, подошвы сапог заскользили по волшебной дороге и, не удержав равновесия, Иван сорвался с нее и полетел вниз, увлекая за собой своего неблагодарного кума.

Земля приближалась с пугающей быстротой. Встречные, ревущие потоки воздуха пузырем надували одежду. Иван падал плашмя, широко раскинув руки и обратив лицо вниз к земле. Он молчал, готовясь с достоинством принять скорую и неминуемую погибель. Мертвой хваткой вцепившись в Иванов ватник и непрестанно воя от накатывающих волн страха, рядом пикировал и Кузьма. За несколько секунд до приземления, что-то заклинило в его пропитых мозгах и, совсем уж не по-человечески взвыв, он вновь полез душить своего спасителя. Иван, оттолкнул от себя Кузьму, освобождая горло, и в тот же момент треснулся об землю. Точнее о своего незадачливого кума, который из-за своей же подлости и трусости, в самый решительный момент оказался между Иваном и земной поверхностью, невольно послужив своего рода подушкой, немного смягчившей удар, полученный нашим героем. Но даже с «подушкой» удар был такой страшной силы, что мир тут же померк в глазах Ивана, а его душа незамедлительно выпорхнула вон из разбитого тела. Она долго витала в черной пустоте, ища хоть какого-нибудь света. Скоро чернота немного посветлела. В ней появилось множество маленьких, блестящих пятнышек и одно большое, светящееся пятно, точнее половина пятна, а еще точнее полумесяц. «Совсем как ночное небо», – подумал Иван. Точно, это и было ночное небо. А он, Иван, лежал на спине посреди сжатого поля на куче соломы и глядел в бездонную, звездную синеву. Сознание включилось быстро. Как-то разом, в один момент он вспомнил все события этой ночи вплоть до головокружительного падения с ужасной высоты.

«Ну, Кузьма, ну и подкузьмил ты меня. Вот ведь гад какой», – с трудом поднимаясь на ноги, подумал Иван. Все тело и особенно голова страшно болели, ноги ослабли и подчинялись с большим трудом. «Должно быть, переломаны, – решил Иван. – А куда этот гад делся?»
 
Действительно, ни Кузьмы, ни хотя бы того, что от него осталось, поблизости Иван не обнаружил, а заметил лишь, что видит он теперь только одним глазом. «Эка беда, через этого Кузьму и зрения наполовину лишился».

В поисках кума Иван начал обходить окрестности и тут же обнаружил еще одну неприятность – во время полета он потерял сапоги, и теперь колючие пеньки сжатой пшеницы больно впивались в пятки, мешая идти. «Хм, так я ж и носки потерял, – разглядывая босые стопы, вслух подумал Иван, – да и штаны на мне, вроде, не мои». Предчувствуя нехорошее, он начал осматривать свою одежду. И точно: и штаны, и грязная, засаленная телогрейка, и даже век не стираная рубаха на нем были чужие, не его, а кума Кузьмы. «Вот гад, вот гад, – удивляясь подлости кума, повторял Иван, – завел черт знает куда, задушить хотел, а потом еще и одежду снял. Спасибо, хоть свое рванье оставил. А я его ищу, заботу проявляю. Тьфу, нечисть». Иван плюнул в сердцах.

Однако, в своей одежде или в чужой, с Кузьмой или без него, а добираться до дому нужно было. Окружающей местности наш герой не узнавал, поэтому побрел, куда единственный зрячий глаз его смотрел, надеясь набрести на людское жилье или хотя бы на какую-нибудь дорогу. Но вместо этого он набрел на маленький пруд и, желая хоть как-то унять мучавшую его головную боль, зашел на пологий бережок и хотел опустить в холодную воду голову. И тут в тусклом свете луны в воде как в черном зеркале, отразилось не знакомое, благообразное лицо, а какая-то страшная харя, тоже знакомая, но чужая, а именно все того же злосчастного кума Кузьмы. Во рту у нашего героя пересохло, сердце бешено застучало в груди, даже голова от такого потрясения перестала болеть. Иван провел по лицу рукой, и тот в воде тоже провел рукой. Иван открыл рот, и тот в воде сделал то же самое. Иван закричал, в приступе безотчетной ярости замолотил руками по воде, заметался по полю, рухнул на колени и в отчаянье зажал голову руками.
 
Да, душа Ивана каким-то чудным образом оказалась заключенной в тело Кузьмы. Падение ли, ушиб головы и потеря сознания тому виной, сам ли подлый Кузьма, или что-нибудь еще судить трудно, да и не это главное. Основной и страшный смысл был в том, что ему, Ивану, его Ивановой душе всю оставшуюся земную жизнь предстояло провести в этом изношенном, протравленном каждодневными выпивками и буквально набитом всяческими болезнями теле. Это была печальная участь.

– Ива-ан, – чей-то тихий голос раздался сзади.

Иван обернулся. За его спиной стоял белый волк и укоризненно глядел на него.
– Что, Ваня, не послушался ты меня, а ведь я тебя предупреждал, что дружба с оборотнем до добра не доведет.

– Помоги мне, волк, спаси меня, – голос Ивана дрожал.
– Помогу, Ваня. Только ты меня во всем слушайся.

Иван молча кивнул.

– Садись на меня верхом. Путь наш до родного леса не близкий. Оборотень тебя далеко увел.

–Куда это? – спросил Иван.

– В лукоморье мы сейчас, Ваня. Вон за теми холмами, море синее.

Иван быстро влез волку на спину, крепко уцепился руками за мохнатый загривок. И волк понес Ивана в обратный путь. Опять ветер засвистел в ушах, а все вокруг слилось в сплошной туман. Но возвращение было не долгим. Скоро волк остановился у избушки Яги Ягинишны и, как в прошлый раз, чуть слышно поскреб в закрытую дверь. Опять раздались за дверью шаркающие шаги, что-то недовольно бурчащий голос. Стукнула щеколда, и Иван с волком вошли внутрь. Ничего не изменилось здесь за время отсутствия Ивана. Так же полыхал в печке огонь, стучали под потолком ходики, а в воздухе стоял отвратный запах болиголова. Только брошенный им панцирь валялся у лавки, да в темном углу рядом со ступой появилась сабелька, упрятанная в ножны.

– Что ж ты, мил человек, то сабельку тебе подай, то летаешь невесть где, – ворчала баба Яга.

Так же как и волка ее ни на миг не смутил внешний вид Ивана, она безошибочно определила, чья душа спрятана за чужой плотской оболочкой.

– Сидел бы сейчас в лукоморье, да слезами умывался. Скажи коту моему Еремею спасибо глазастенькому, ушастенькому. Проследил.
 
В последних словах Яги явственно слышались ласковые нотки. Яга скинула крюк с крышки погреба, подняла ее и строго крикнула:

– Вылезай, ирод!

В подполе засопели, закряхтели, и в избушку из погреба выбрался Иван, точнее не сам Иван, а его тело, управляемое чьей-то чужой душой и неведомой волей. Вылез и скромненько встал посреди избушки, сгорбился, глазки опустил, ручки к груди приложил – святая невинность и только.

– Ты почто на такое изуверство пошел, родимец тебя забери? – строго спросила у него Яга. – Ты почто чужую душу бессмертную в свое тело мертвое, смердящее заточил? Отвечай, ирод!

– А еще чужим именем назвался – Кузьмою – Ивановым кумом, – добавил волк.
От таких обвинений подложный Иван переменился в лице, побледнел как мел и с криком:

– Невиноватый я! – рухнул на пол и, извиваясь, как червь, начал униженно ползать перед Ягой, волком и настоящим Иваном, истекая слезами и целуя перед ними пол.
– Простите! Помилуйте! Бес попутал! – вопил он. – Да чтоб я! Да больше никогда! Да я сам с повинной головой и шел к вам!

–Ага, шел он к нам, – раздался с печи голос ученого кота Еремея, – если бы ни я, искали бы его сейчас где-нибудь на Проксиме Центавра, а то и еще подальше.

Поддельный Иван недобро глянул на кота, но ничего не сказал.

Нашему герою, настоящему Ивану, противно и тошно было глядеть на униженные выкрутасы своего собственного тела. Раньше он и подумать не мог, что может так гадко выглядеть со стороны.

– Встань ты, не позорься, – процедил Иван.

– Спасибо, кум ты мой любезный. Знаю, любишь ты меня и понимаешь. Мы родные с тобой, я твоего Николая крестил! – еще громче заскулил Кузьма, однако, на ноги не поднялся.

– Никого ты не крестил, – оборвал оборотня волк.

– А ну, марш на свое место! – вдруг рявкнула Яга, – хватит лясы точить.

– Не могу, – плаксиво заныл Кузьма, – он же сейчас в своей памяти.

– Можешь! – еще более грозно и громко крикнула Яга и так стукнула Кузьму помелом по затылку, что тот юлой на полу завертелся.

В этот момент голова Ивана закружилась, сознание его померкло, но в следующий миг он очнулся уже в своем теле, лежащем на полу. Иван быстро встал. Ощущение небывалой легкости и здоровья, после пребывания в чужом теле, поразило. Руки и ноги с легкостью подчинялись его воле. Нигде ничего не болело, лишь затылок слегка пекло после удара помелом.

– А ну, брысь в подъизбище! – приказала Кузьме хозяйка избушки.
Кузьма опрометью метнулся к погребу и мешком рухнул в него. Яга, не спеша, опустила крышку и замкнула погреб.

– Вот и водворили подлеца на место, – заметил волк.

Яга пошаркала в угол своего жилища, взяла саблю и поднесла ее Ивану.

– Вот те сабелька, добрый молодец. Не гляди, что на вид неказиста. Она тебя в бою не подведет, сама врага рубить станет.

– Спасибо, бабушка, – с поклоном принимая саблю, поблагодарил Ягу Иван.

– Ну, пора уж вам, – сказала Яга. – Надевай, Иван, свой панцирь, да шишак, и в добрый путь.

Попрощавшись с Ягой, Иван и волк покинули ее жилище, вновь ушли в темный, холодный лес.

Яга еще долго стояла у открытой двери, всматривалась вслед своим ночным гостям, задумчиво, по-стариковски пожевывала беззубым ртом тонкую губу, да потирала рукой согнутую годами спину. Потом, пробормотав тихо: «Предрешенное пусть исполнится», – хлопнула дверью и скрылась в своей маленькой и тоже очень старой избенке.

– Иван, – быстро шагая по лесу, говорил волк, – доспехи у тебя есть, сабля тоже есть. Одного только не хватает – коня доброго и верного.

– Коня? – удивился Иван. – Про коня ты мне не говорил. Где же нам взять коня?

– И в этом я помогу тебе, Иван, – заверил волк нашего героя. – Конь есть у братьев-великанов: Горыни, Дубыни и Усыни. Они, сколько я себя помню, все на берегу речки Смородины сидят, да в карты наиграться не могут, а конь-огонь у них где-то поблизости в тайнике спрятан.

– А где эта река Смородина?

– Старицу Днепра знаешь? Там озерки малые: Глубокое, да Круглое остались, там первоцвет по весне буйно цветет, там и течет Смородина.

Скоро вышли к названному волком месту. От маленьких озерец не осталось и следа. Вместо них взору Ивана открылась легендарная и призрачная река Смородина. Зажатая меж высоких, крутых берегов, извиваясь, как пастушья плеть, безмолвно катила она свои воды в неведомую даль.

На высоком утесе, черной громадой нависшем над водой, сидели братья-великаны и резались в карты. Волк с Иваном вплотную подошли к ним. Но братья были настолько увлечены игрой, что ровным счетом ничего вокруг себя не замечали. Росту они были завидного – саженей до пяти каждый. Физиономии имели широкие и круглые, как калачи. Были носаты, грибаты и пучеглазы. Руки загребущие и толстые, как бревна, неуклюже сжимали карточные веера. В общем, как видно, природа не наделила братьев большой изысканностью и разнообразием черт. Из одежды на великанах были с горем пополам сшитые порты и куртки-безрукавки. Сидели они здесь так долго, что зады их успели обрасти мхом, а в складках одежды, за ушами и в сивых шевелюрах виднелись ласточкины гнезда.

– Эй, ребята: Горыня, Дубыня, Усыня, здравы будьте! Дельце до вас есть! – крикнул волк.

Один из великанов от неожиданности выронил карты и воскликнул:

– Ой, братцы, гляньте, гости к нам!

– Цыц, Дубыня, вижу, – оборвал его другой великан, самый большой и старший – Горыня и засветил Дубыни такую затрещину, что ей с легкость можно было бы убить быка.

Дубыня же, видимо, этой оплеухи и не почувствовал. Однако держать ее при себе не стал, а тут же с удвоенной силой передал самому младшему брату – Усыни. Этому передавать оплеухи было уже некому, и он ограничился тем, что изо всех сил вдарил кулаком о землю.

– Человек, – вытаращившись на Ивана, с удивлением прорычал Горыня, – тысячу лет тут сидим, а человека видеть не доводилось.

– Да вы за своими картами вообще ничего не видите, – сказал волк и тут же, не затягивая, добавил. – Конь нам нужен, братья.

– Какой конь? Нет у нас никакого коня, – быстро ответил Горыня, – Дубыня подтверди.

– Того, что в пещере спрятан? Ага, точно нету, – простодушно подтвердил Дубыня и тут же получил от старшего брата звонкую затрещину, которую, как и в прошлый раз, без промедления передал Усыне.

– Вот что, конь-огонь у вас есть, я знаю, – твердо произнес волк, – и нужен он нам не для пустого чего, а для дела важного. Вы, братья, мозги свои напрягите хоть раз в тысячу лет, да вспомните, какая ночь сегодня, и что сегодня ночью будет.

Братья-великаны напряглись, задумались. Было видно, что дело это для них тяжелое, непривычное. Тут Горыня, который, был поумнее остальных, хлопнул себя кулаком по лбу.

– Знаю, вспомнил! – закричал он.

– А если вспомнил, – оборвал его волк, – то вот он, Иван – витязь избранный, а я помощник его. А теперь подумай, Горынюшка, что тебе, да твоим увальням будет, если вы нашу волю не исполните.

На этот раз Горыня думал совсем недолго. Даже в неярком свете ущербной луны было видно, как сильно он побледнел, после чего быстро вскочил на ноги, махнул рукой, призывая всех за собой, подбежал к краю утеса и, похожий на гигантскую муху, головой вперед пополз вниз по отвесной стене к речке Смородине. Братья тем же нехитрым способом последовали за ним. Иван спланировал верхом на волке.

Внизу оказалась песчаная коса. У самого подножия утеса виднелась груда огромных валунов, которую братья-великаны, смачно фыркая, тут же начали разбирать, расшвыривая камни во все стороны. За каменной грудой в утесе показалась большая дубовая дверь, запертая на висячий замок, невероятно большой и невероятно ржавый.
Горыня, стараясь сохранить тайну, аккуратно отвернулся от Ивана с волком, полез за пазуху, долго копался там и, наконец, извлек длинный ключ.

– Вот он ключик, – с гордостью сказал он, – сейчас дверцу откроем.

Горыня вставил ключ в замочную скважину, чуть поднапрягся, пытаясь повернуть его. Безрезультатно. Замок так основательно проржавел, что открыть его ключом не было никакой возможности. Но Горыня поднапрягся еще и еще сильнее. Результат был прежний. Горыня уперся плечом в дверь, широко расставил ноги и налег на замок изо всех сил. Опять безрезультатно. Все более зверея и обливаясь от усердия потом, Горыня начал дергать замок, трясти его, вынимать и облизывать для лучшей смазки ключ и вновь вставлять его в замочную скважину. Дубыня с Усыней и не пытались помочь ему. Наоборот, переглянувшись, они как можно дальше отошли от разгоряченного старшего брата.

Но терпения у Горыни хватило ненадолго. Взбешенный неповиновением замка он дико вскричал и так хватил кулачищем по замку, что тот жалобно хрустнул и расколотый упал к ногам великана.

– Есть еще силенка, – любовно потирая ушибленную кисть, с улыбкой проговорил моментально успокоившейся Горыня. – Пойдем. Эх, конь у нас огонь, тонконогий, златогривый, масти белой в яблоках, а во лбу звезда горит.

Тщеславное чувство от обладания чем-то особенным, чего нет у других, буквально, распирало его. Горыня распахнул дверь и вошел в пещеру. За ним, толкаясь, ввалились Дубыня с Усыней. Последними вошли Иван и волк. Пещера была неглубокая, почти круглая. Когда глаза привыкли к пещерному мраку, стало ясно, что никакого коня здесь нет, точнее нет никакого живого коня. На каменном полу белел конский череп и множество крупных и мелких конских косточек, растасканных мышами. Горыня молча поднял череп, взвесил его на руке, заглянул в пустые лошадиные глазницы и исподлобья посмотрел на своих братьев. Выпученные глазища его горели, как угли, от едва сдерживаемой ярости.

– Вы когда коня в последний раз кормили? – вполголоса произнес он и, зарычав, метнул лошадиный череп в голову дрожащего, как осиновый лист, Дубыни.

Дубыня, едва увернувшись, истошно завопил:

– Это Усыня виноват, он кормить был должен, он коня уморил!

– Врешь! – закричал в ответ Усыня. – У меня и ключа от пещеры не было! У меня…

Не дослушав Усыню, Дубыня врезал ему по уху. Но младший брат, за долгие годы переполненный подзатыльниками и оплеухами старших, не захотел больше терпеть и так засветил Дубыни по едалам, что у того зубы затрещали. Братья сцепились. Горыня кинулся бить их обоих.

– Пойдем, Иван, – шепнул волк, – толку с них не будет.

В один миг вознес волк нашего героя на утес.

– Что ж, – задумчиво произнес волк, – пропал конь. Видать, придется мне старые времена припомнить, самому в коня оборотиться.

– А сможешь? – спросил Иван.

– Раньше мог и сейчас смогу.

С этими словами волк поднялся на задние лапы, перевернулся через голову. На миг все вокруг заволокло горячим, белым паром, а когда он рассеялся, Иван увидел стоящего пред ним коня.

– Ну, как? – спросил конь-волк.

– Нормально, хорошо, – после недолгой паузы ответил Иван.

По правде сказать – ничего хорошего в этом новоиспеченном коне не было. Скорее, наоборот, у волка вышла откровенная халтура. Был конек неказист, невысок, масти непонятной грязно-белой с серыми разводами. Никакой горящей во лбу звезды не было и в помине. Мохнатые ноги сильно смахивали на волчьи лапы, а глаза так волчьими и остались. Зато на коньке уже было, неизвестно откуда взявшееся седло и уздечка.

– Поспешим, Иван, – заторопил нашего героя волк, – урочный час близок.
И они снова тронулись в путь, скрылись во мраке долгой, казалось, бесконечной ночи.

Путь их лежал к далекой лесной поляне. Там, по словам волка, и должна была состояться роковая битва сил добра и зла.

И вот заветная поляна. Она отгорожена от всего леса сплошным колючим забором терновника и окружена огромными вековыми дубами. На них, рассевшись по толстым ветвям, дремали какие-то большие птицы. Заросли терновника сами собой расступились перед Иваном и, пропустив его на поляну, так же густо сплелись за его спиной.

– Вот, мы и на месте, – негромко произнес волк. – Постоим пока здесь, под деревом, противника подождем. Опаздывает он, а уж пора бы.

Наконец наступил тот решительный момент, которого так долго ждал Иван. Сейчас появится противник, и грянет бой за будущее всей земли, за счастье всего мира. И он, Иван, обязательно победит в этом бою. От предвкушения битвы и скорой победы сердце волновалось в груди, слегка сосало под ложечкой, а рукоять загодя обнаженной сабли приятно холодила ладонь.

– Смотри же, Иван, – давал нашему герою последние наставления  волк, – дети тени хитры, подлы и двуличны. Будь всегда начеку, будь всегда готов отразить подлый удар. У них сто дорог и сто лазеек, ведущих к одной черной цели. Смотри же, сам не теряй лица, ибо у тебя всего лишь одна стезя, одна дорога. Обитатели леса будут следить за тобой, они здесь уже, невидимые до поры, но…

Волк не договорил. От неожиданного грома содрогнулось само небо. Северный ветер злой и холодный завыл, заиграл опавшей листвой. Спящие птицы на деревьях встрепенулись и, расправив крылья, закричали зычно и отрывисто. А в один из дубов, окружающих поляну, изломленным, огненным клинком ударила молния. Дерево вспыхнуло, как порох, в мгновение ока превратилось в столб ревущего, белого пламени. От яркого света Иван зажмурил глаза, а когда открыл их, то увидел всадника, выехавшего, казалось, из самого пламени и теперь искусно гарцующего в центре поляны. Конь под ним был не Иванову коню чета: высокий и тонконогий, вороной масти, под богатым седлом, в усыпанной дорогими каменьями сбруе. А всадник, Бог ты мой, что это был за всадник. С головы до ног был закован он в золотые, ажурные доспехи. Рубины и бриллианты украшали его грудь и плечи. Лицо закрывала золотая же маска, сделанная в виде козлиной морды с угрожающе выставленными вперед витыми рогами. С плеч его ниспадал длинный, кроваво-красный плащ, отороченный седым соболиным мехом. Различного оружия, в отличие от Ивана с его единственной сабелькой, при нем было предостаточно. В одной руке всадник сжимал длинное копье, в другой тяжелую палицу. У пояса из-под плаща выглядывала рукоять меча и, по крайней мере, три кинжальные рукояти.

Однако на Ивана весь этот блеск и мишура не произвели никакого впечатления. С большим интересом он отмечал про себя, что всадник ростом поменьше его будет, хотя в плечах шире, а может это не сам он шире, а доспех его золотой. В седле сидел умело, а палицу свою поперек седла перед собой положил – тяжела, видать, для него палица. Неожиданно конь под посланцем зла захрапел, спесиво повел глазами, поднялся на дыбы.

– Неприятель мой здесь!? – утробно заревел всадник.

Иван легонько тронул поводья и выехал из тени на ярко освещенную пожаром поляну. Он хотел поприветствовать противника, но пока размышлял над речью, противник изогнулся в седле и метнул в Ивана копье. Только волк, рванувшийся в сторону, спас Ивана от этого первого, неожиданного удара.

– Супостат, – тихо пробурчал Иван, – и здороваться не хочет. Гляди у меня.

Он снова тронул поводья:

– Поехали, волчок.

Наш герой сошелся со своим противником в самом центре лесной поляны. Сначала они рубились саблями. Силы их были примерно равны, и долгое время ничья из сторон не брала верх. Но сабля врага не выдержала и сломалась, Тогда враг выхватил спрятанный сзади боевой топор и начал наступать на нашего героя. Но Иван снова оказался сильнее. Увертываясь от ударов, он смог выбить грозное оружие из рук своего врага. Тогда враг схватил устрашающую палицу, но, как еще раньше заметил Иван, тяжеловата она была. И опять Иван успешно обезоружил своего противника. Но враг, как будто напичканный оружием, все выхватывал то алебарду, то длинный палаш, то цепь с чугунным шаром на конце, выхватывал и тут же терял все это под точными ударами Ивана.

Но вот коварный конь врага зубами впился в правую руку нашего героя. Иван вскрикнул, разжал ладонь, и заветная сабелька со звоном упала на землю. Захохотал враг, занося над обезоруженным противником кривой кинжал. Но волк вновь спас Ивана. Видя безвыходное положение нашего героя, он крепко цапнул своими острыми, волчьими клыками за шею черного коня. Обезумев от боли, тот взвился свечой, сбросил наземь своего седока и, припустив галопом, скрылся под сенью леса. Падая, враг успел нанести свой удар Ивану, но не ранил, а только выбил его из седла. И волк покинул поле сражения, оставив Ивана один на один с врагом. Сошлись в рукопашной. Иван бил врага голыми руками, оставляя вмятины на его золотом панцире и шлеме и не чувствуя боли от ответных ударов. После очередного, особенно точного удара враг рухнул на землю. Иван поставил ногу на грудь врага и склонился над ним, пытаясь заглянуть в прорези для глаз на золотой маске, но увидел там одну черноту.

– Чего ты ждешь? – захрипел враг. – Сабля в траве, возьми и бей скорее.

– Зачем? – отозвался Иван. – Можно и без смертоубийства обойтись. Считаешь ли ты себя побежденным?

– Да, – после долгой паузы раздалось в ответ, – будь ты проклят.

– Клянешься ли ты не причинять никому зла, если я отпущу тебя?

– Да! Будь ты проклят.

– Вот и хорошо.

С этими словами Иван отошел от поверженного противника, сплюнул пару выбитых зубов, потрогал разбитую скулу и с чувством исполненного долга, не торопясь, зашагал к лесу.

– Будь ты проклят, – нашаривая в траве оброненную Иваном саблю, снова повторил враг, – будь проклят и умри.

С этими словами он резво вскочил, опрометью метнулся вслед за Иваном и неслышно нагнал его. После чего мощным ударом закованного в броню кулака опрокинул Ивана на землю и, приставив к горлу острие клинка, верхом уселся на его грудь.

– Что, не ожидал? – довольно произнес враг. – Моя взяла. Ты думал, что меня завалил, клятвочку взял и все. Ха-ха-ха! Дурак! Дураком и умрешь. И мрак воцарится на земле, а утро не наступит никогда. Подыхай!

Враг поднял саблю, целясь в горло Ивана, но тот изловчился и из последних сил врезал по золотой козлиной физиономии. В шеломе врага что-то с треском лопнуло, и козлиная маска съехала на бок, обнажая скрытое за ней лицо. Это был Кузьма – коварный и подлый Иванов кум-оборотень. Поняв, что личность его раскрыта, Кузьма взвизгнул от злости и еще выше занес саблю, чтобы пригвоздить Ивана к земле. Но неожиданное открытие и осознание того, что перед ним не легендарный богатырь, а всего лишь вечно пьяный кум, удесятерило силы нашего героя. Молниеносно вскинув руку, он перехватил запястье Кузьмы, вырвал саблю и, как куль с соломой, стряхнул с себя кума. Иван поднялся на ноги и слегка пнул ногою в бок скорчившегося родственника.

– Зарубить бы тебя, поганец, да саблю тупить о твою башку неохота, – зло процедил Иван.

Теперь он был начеку, крепко сжимал саблю и поворачиваться спиной к поверженному врагу не собирался.

– А ты не тупи, Ваня, не тупи. Ты же у нас теперь победитель. Как пожелаешь, так и сделаешь.

В последних словах Кузьмы слышалась насмешка. Кузьма медленно встал. Золотые доспехи его были изрядно помяты и иссечены саблей. Шлем сполз на затылок, наполовину оторванная маска болталась на ухе, от роскошного плаща остался жалкий обрывок.

– Ты победитель, – повторил Кузьма и широко улыбнулся, обнажая редкие осколки зубов, – ты победитель в извечной схватке сил зла и добра. Победитель! Слава победителю! Ха-ха-ха!

Кузьма громко и издевательски засмеялся.

И тут из кустов, окружавших поляну и освещенных пламенем догорающего дуба, как бы вторя Кузьме, послышались приглушенные смешки.

– Победитель! – хохоча, повторял Кузьма. – Победитель!

– Победитель, победитель, – зашептали в кустах и дружно прыснули от смеха.

И Иван увидел скрытых до поры от его взора, но теперь проявивших себя обитателей леса. Это о них еще до битвы предупреждал волк. Короватые лешие, пышногрудые русалки, зеленорожие водяные таились в кустах, прятались за толстыми дубовыми стволами, показывали пальцами на Ивана, скалились, шутили и хохотали.

– Победитель, ай да победитель!

Дух неумолимого, мгновенно народившегося веселья витал над поляной. Заходясь от смеха, обхватив лапками волосатые животики, катались по земле козлоногие паны. Гадкие болотницы хлюпали набитой тиной ртами, хихикали и игриво подмигивали Ивану.

– Победитель! – неслось отовсюду. – Ну и победитель. Сошлись два шута в поле. Один на волке верхом, другой на поросе. Ха-ха-ха!

Иван стоял среди всего этого смеха и веселья перед захлебывающимся от смеха Кузьмой. Губы нашего героя дрожали от обиды, разбитые ладони до боли сжимали рукоять сабли. Все прежние мысли Ивана об избранности, о великом своем назначение, о ждущих его лаврах победителя, да и сама только что одержанная победа в миг рухнули, превратились в ничто. Сам же он превратился в шута, в посмешище для всей этой лесной нежити.

– Ах, вот вы как! – закричал Иван, загоняя назад чуть было не народившуюся слезу своего ущемленного самолюбия. – Смеяться надо мной вздумали! Вот я вам покажу!

Он вознес над головой саблю и с криком опустил ее на Кузьму. Удар пришелся Кузьме сбоку, на уровне груди. Несмотря на золотую броню, сабля на этот раз прошла сквозь кума, как сквозь масло. Верхняя часть его туловища с руками и головой соскочила на землю и, не переставая хохотать и улюлюкать, опираясь на руки, убежала в кусты. Ноги же с животом и половиной груди заметались по поляне и, лишенные драгоценного зрения, угодили во все еще жарко пылающее пламя, подняв целый сноп огненных искр и вызвав новый взрыв хохота и шуток у лесных обитателей.

– Победитель! – неслось со всех сторон.

– Победитель! – насмешливо кричала с ветви дуба птица с румяным женским лицом и длинной, змеиной шеей.

– Победитель! – хрюкало вылезшее откуда-то кабанье рыло.

И даже притащившийся сюда Федька-Сыч, привалившись к древесному стволу, твердил, как заводная кукла:

– Победитель, победитель.

– Ах, так, – теряя контроль над собою, заорал наш герой и кинулся, было, к кустам крушить злых шутников своей верной сабелькой. Но подвела его сабелька, прямо в Ивановых руках превратилась в суковатую и кривую палку.

– Ой, рятуйте, братцы, – увертываясь от неуклюжих Ивановых ударов, кликушествовала нечисть, – ой, конец наш настал, ой, прибьет нас победитель.

– Тьфу, ну и черт с вами, – видя, что у него ничего не получается, остановился Иван.

Он со злостью швырнул палкой в какую-то русалку, рванул панцирь, чтобы скинуть с себя лишнюю обузу. Да не было на нем панциря. Вместо него грудь охватывала какая-то корзина из еловой коры. Иван с руганью сорвал ее с себя. Вместо шишака-шлема на голове оказалось облепленное засохшим, пометом воронье гнездо. Иван и его сорвал с себя и долго с остервенением топтал ногами.

– Пропадите же вы все пропадом, мать вашу, – выругался напоследок Иван и, оставив на колючем терновнике половину своего ватника, потопал прочь.
 
Никто не преследовал его. Отзвуки буйного веселья скоро перестали доноситься до слуха нашего героя. Он же все шел и шел, надеясь отыскать дорогу домой. А лесу, казалось, не будет конца.

Вдруг он ощутил на себе чей-то взгляд. Иван остановился, осмотрелся по сторонам. Позади него, точно, скрывался кто-то.

– Кто это? – спросил Иван и поразился, как громко прозвучал его голос в разлитой вокруг мертвой тишине.

– Это я, Ваньша, – тут же прозвучал в ответ голос, – иди ко мне.
 
И был этот голос таким родным и близким для нашего героя и вместе с тем далеким и безвозвратно утерянным, что сердце защемило у него в груди, а ноги сами понесли его на звук голоса. Там, среди тонких белых березок в бледном свете луны стояла Наташа – жена первая, любимая и единственная, мать его детей. Она стояла, опершись на березку, и с грустью смотрела на него. Стояла живая и здоровая, как будто и не оставляла она его пять лет назад, как будто и не цвели пять весен с тех пор голубые подснежники на ее скромной могилке на деревенском кладбище. Была она нага и, как при первой их встрече на заре юности, молода и прекрасна.

– Ната, – зачарованно прошептал Иван, – замерзнешь, милая.

– Нет, Ваньша, не замерзну. В лесу тепло.

Иван протянул вперед руки и шагнул к своей жене, любимой и ненаглядной женщине, каждая черточка которой была знакома ему. Но она предупреждающе подняла пальчик, строго покачала головой. И это ее движение было знакомо Ивану.

– Подожди, Ваньша, ведь не дома мы. Глаз злых, завидущих кругом хватает. Пойдем ко мне, муж мой милый.

С этими словами Ната повернулась и, нисколько не стесняясь своей прекрасной наготы, пошла, словно поплыла вглубь леса.

– Но ведь ты, Ната…, – начал и осекся Иван.

– Ты хотел сказать – умерла, – через плечо отвечала Ната, – нет, Ваньша, то была другая, нелюбимая тобой женщина. А ты, как всегда, все перепутал, ты такой рассеянный. Иди же за мной, я приведу тебя в свой дом большой и теплый. И мы заживем в нем богато и счастливо.

Голос уходящей женщины становился тише, деревья почти скрыли ее от глаз Ивана. И чтобы окончательно не потерять этот сладкий мираж прежней своей жизни, Иван со всех ног кинулся за ней, но так и не смог догнать. Ее белое тело то и дело мелькало где-то впереди среди березовых и сосновых стволов, да, иногда, доносился ее призывный, чарующий голос.

Но вот лесная поросль резко оборвалась, и Иван увидел огромный дом, даже не дом – дворец. На высоком-высоком крыльце, устланным сплошным ковром алых роз, стояла его Наташа. Теперь она была еще прекрасней и желанней, чем там, в лесу. Она протянула вперед руки:

– Иди ко мне, любимый. Здесь я хозяйка. Здесь мы одни. Здесь никто не помешает нам подарить друг другу любовь.

И Иван начал медленно подниматься. Каждый шаг наверх, каждая ступень давались ему с трудом, как будто тяжелые гири кто-то привязал к ногам, как будто тяга самой матери-земли препятствовала его восхождению. А вот последняя ступень, последний шаг, и он сольется с любимой женой в пламенном объятии. Но тут, словно тысяча острых, раскаленных иголок впилось ему в пах, словно рой злых, диких ос залетел в штаны и принялся нещадно жалить свою жертву. От неожиданной боли Иван вскрикнул, отшатнулся от любимой и тут же увидел, как все: и дом, и темный лес, да и сама Ната зарябило и начало таять. Увидел он, как белое, уродливое тело, бывшее только что его красавицей-любимой, метнулось к нему, попыталось ухватить его за руки, но не успело, а раскисшим тестом стекло куда-то вниз.

И взор Ивана прояснился. Уже занималось серое, пасмурное утро. В неподвижном воздухе кружились одинокие снежинки. Он, Иван, по пояс стоял в холодной воде Днепра, а перед ним, всего в половине шага хищно темнело пятно омута. Да, ледяная днепровская вода, пробравшись в штаны нашего героя, вмиг отрезвила его и спасла от неминуемой гибели.

Чертыхнувшись и отерев покрывшейся испариной лоб, Иван побрел к берегу. И только выбравшись на глинистый берег, вылив воду из сапог и отжав мокрые брюки, почувствовал Иван, как сильно устал он за эту долгую, безумную ночь. На этот раз окрестные места были известны Ивану, поэтому он быстро нашел дорогу домой, да и попал как раз на то самое место, где накануне вечером встретился с оборотнем и белым волком. По-прежнему на обочине дороги чернела дыра, в которую по приказу волка провалился злосчастный кум. Но сапоги его исчезли. Иван огляделся, пытаясь найти брошенную бутылку, но вместо нее обнаружил лишь невесть откуда взявшуюся еловую шишку.

– Тьфу, морок проклятый! – в сердцах плюнул Иван, поддал по шишке ногой и потопал в сторону родной деревне.

На этом следы нашего героя теряются совершенно, и рассматривать его
дальнейшую судьбу мы более не в состоянии.