Бим

Бим был славным псом! Охотничьей породы, доброго нрава, с большими умными человечьими глазами и серой, собачьей, мохнатой шерстью, забрызганной чёрными, чернильными пятнами. Как кляксы на школьной тетрадке. Как комья чёрной земли из под талого снега. Одно ухо было чёрным, другое – серым, оба опущены вниз, и это ещё больше подчёркивало его добродушие.

Обычно Бим трусил неспешно, наклонив голову на левый бок, чуть приподнимая правое ухо. Где-то из глубин его породы, далёкой по времени и крови, слышался неясный зов природы – учуять запах, взять след, преследовать, гнать, догнать, вцепиться, справиться, подобрать, принести – зов зверя в поисках добычи для нужд человека. Но здесь, в наших неспешно-обывательских широтах, охотиться было не на кого и негде.

У Бима, как и положено нормальному псу, был хозяин. И Бим, как положено псу хозяина, его любил. Любил той странной собачьей любовью, которая проистекает от безысходной необходимости – как же можно твари не любить человека! Ведь он даёт тебе и пищу, и кров. А ты лишь знай стоять на задних лапах, хоть и неудобно, визжать, скулить, лизать хозяина, бежать за ним, слушаться его, хоть и невмоготу, особенно, когда хочется бежать к знакомым и незнакомым сучкам.
Если бы человек заглянул в душу собаки… Впрочем, в душу человека тоже порой страшно смотреть…

Так и жил Бим не спеша, подстраиваясь под образ жизни Хозяина. Хозяина звали на другой, широкий и раскатистый звук, который Бим отлично узнавал, как и своё имя. Но повторить на своём, собачьем языке не мог. Несколько раз он пытался звать Хозяина на этот объёмный, как звук грома, звук, но выходило не по-человечьи, а по-собачьи. Хотя своим языком Бим владел мастерски и мог выразить любые, самые тонкие оттенки собачьих чувств: от угроз до нежной ласки.

У Хозяина тоже не было никого, кроме Бима. В его квартире часто появлялись сучки человеческого рода, их Бим безошибочно признавал по запаху. Но они долго не задерживались: Хозяин, как и Бим, не любил обязательств, хотя псу было веселей в компании, и он искренне радовался за Хозяина, чувствуя, что тому хорошо. Хозяин тоже бегал за каждой сучкой, хотя,  в отличие от пса, был связан бременем человеческих условностей. 

Летом Бим шёл с Хозяином купаться на пруд. Утром они бросались в чистую, прозрачно-прохладную воду, которая к вечеру становилась мутной от множества жарких человеческих тел. О, если бы всегда можно было бы купаться в девственно-свежей воде, думал Бим, если бы день был вечным утром, а год – вечным тёплым и солнечным! Днём было жарко и душно, а темноты Бим боялся, стараясь лечь пораньше, заснуть, забыть о ней, о темноте, снова ожидая утра...
Особенно Бим не любил, когда Хозяин оставлял его на время на привязи и уходил по делам. Тогда пёс начинал громко кричать, и, хотя люди слышали только собачий лай, на самом деле Бим возмущался, не обращая внимания на публику: «Зачем ты меня оставил?! Как тебе не стыдно! Я лучше пойду с тобой!» Обычно это случалось среди большого скопления двуногих, которые ходили, что-то выбирали, забирали вкусно пахнущие предметы, отдавая взамен грязные бумажки. Или Хозяин шёл плавать один и оставлял Бима караулить его одежду. И снова пёс лаял, боясь, чтобы Хозяин не утонул – он по себе знал, как трудно держаться на воде (хотя слова этого – «вода» – Бим не знал, зато знал, как здорово нужно работать лапами, чтобы не наглотаться этого самого,  хотя пить это понемножку можно).

Сама мысль остаться без Хозяина вызывала в нём ужас. Он был беспомощен в этом укладе: где жить, что есть, но главное – кому принадлежать. Тому, кто знает всё лучше, чем он. Бим давно понял, что правят в этом мире такие же существа, как и его Хозяин, которые не понимают по-собачьи, существа-собственники. А у Бима не было ничего. Ничего, кроме ошейника, поводка и Хозяина. И Биму этого было вполне достаточно для счастья.

И Хозяин, хотя с виду сердился на его лай, всё же был доволен и преданностью Бима, и его страхом, и, возвращаясь, довольно улыбался, притворяясь, что сердится. Ведь никто другой не любил так Хозяина, который любил только себя и Бима.

И Бим это понимал, и поднимался на задних лапах, и становился на время таким, как Хозяин.

Хорошо было и зимой, когда они гуляли по окрестностям. Правда, зимой нужно было всё время бегать, чтобы согреться. В сильные морозы не помогала его толстая шерсть.

Бим очень любил три вещи: своего Хозяина, куриные лапки, которые тот покупал ему на рынке, и девушек-собак. Если любовь к Хозяину и лапкам была понятна – с Хозяином он жил, а лапки – вкусно, то чувства, которые вызывали у него эти голые,  манящие самки, оставались для него загадкой. Бим никак не мог объяснить Хозяину, почему, несмотря на запреты, на ошейник, поводок и наказания, какая-то невидимо-неведомая сила гнала его за этими прекрасными тварями. Они были такими, как он, и не такими. В них было ещё что-то, что наполняло его собачью душу, если у собак вообще есть душа, сладкими, доселе неизведанными ощущениями.

Почему он забывал обо всём, был готов на всё за их, самок, внимание?! Он прыгал вокруг них, отскакивал и снова прыгал, показывая свою прыть и свою собачью силу. Он громко и страстно кричал: «Смотри, какой я славный и сильный! Давай будем вместе!» Ему нравилось тереться своим лицом о лицо самочки, виляя хвостом. Та кокетливо покусывала пса, отскакивая, как и любая другая самка любого другого животного. Тогда Бим совсем терял свой собачий разум, даже не обращая внимания на крики Хозяина. Его сводил с ума этот женский запах, который шёл оттуда, изнутри, сзади, и Бим старался подобраться к девушке-собаке именно сзади, чтобы иметь над ней преимущество. И нередко ему это удавалось.

Самочки грациозно выставляли лапки, катались всем телом по земле или снегу, а Бим, как заворожённый, смотрел на это чудо. Всё у них было не таким, как у него. И всё это наполняло его собачье сердце таким сладостным томлением и желанием, что он просто не находил ни слов, ни предложений и переставал лаять. Тогда Бим исчезал из дома на пару дней, а Хозяин сердился, хотя знал, что гулять для собаки – дело нужное, но всё равно ругал его нещадно, когда Бим после нескольких ярких ночей возвращался, понурив уши. Он знал свою вину, знал, что будет взбучка, но голод и страх брали своё над похотью. Тогда Хозяин надевал на него ошейник и пару дней водил его, не отпуская. И Бим покорно сносил это, время от времени поднимая свои несобачьи глаза, спрашивая: «Не пора ли снова на волю?!»

У Хозяина было много друзей. Они часто приходили к нему, садились за стол и наливали в высокие, узкие миски какую-то жидкость. Потом они стучались этими мисками, медленно выпивали содержимое, кривились, нюхали, ели и снова пили. В такие минуты Биму становилось грустно, Хозяин не обращал на него внимания, и сам становился каким-то другим, с другим неприятным запахом, который не нравился псу. Голоса людей становились громче, и это ужасно раздражало Бима. Часто после таких встреч Хозяин держался рукой за ту сторону своего тела, где у Бима внутри что-то постоянно тикало: то быстро, когда он бежал или видел самочку, то медленно в минуты покоя, если такие вообще случались в его собачьей жизни. Хозяину было плохо, он долго лежал на кровати, а Бим сидел внизу, скулил, выражая своё сочувствие.

Иногда Хозяин уезжал на несколько дней или недель, оставляя пса соседке. Сначала Биму не очень нравилось новое окружение, но как только он начинал привыкать, Хозяин возвращался.

Кроме собаки, у Хозяина было ещё одно увлечение – какая-то большая и длинная вещь, из тех, которые бегают быстрей собак, но пахнут чем-то резким, неживым. Часами он проводил в гараже, что-то разбирая и собирая, и Бим послушно сидел возле него, понимая своей собачьей головой, что это важно, что лучше Хозяину не мешать. Времена были трудные, как и любое время, и Хозяин страстно ругал правительство, цены на бензин, порядки в стране, вспоминая то далёкое, лучшее, светлое время, когда он был молод, а Бима вообще ещё не было. Впрочем, Бим всего этого не понимал, но чувствовал по тону Хозяина, что тот чем-то недоволен, и виновато опускал свою мохнатую голову, хотя его, собачьей, вины ни в ценах, ни  порядках, ни в правительстве не было. Биму, наверняка, было стыдно оттого, что он не мог ничего сделать. И пёс знал, что в такие минуты лучше вести себя хорошо, чтобы ещё более не рассердить Хозяина.

Хозяин работал в охране. Правда, Бим этого тоже не знал, просто видел зелёную грубую форму, в которой человек уходил и приходил. На работе тоже были проблемы, кто-то обижал Хозяина, тот возвращался уставшим и сердитым. И пёс всей душой сочувствовал своему владельцу: становился на задние лапы, старался лизнуть его в лицо. И Хозяин отходил.

Часто он говорил друзьям, показывая на собаку: «Вот это и есть настоящий друг. Никогда не предаст, не изменит. Не то, что бабы!» Бим не понимал, о чём идёт речь, но понимал, что его хвалят, ему было приятно, и он смеялся по-собачьи или потявкивал в переводе на человечий язык.

Всех знакомых Хозяина Бим знал по запаху. Добродушного толстяка – по дымке табака. От физкультурника, с которым Хозяин любил долго говорить, отдавало потом и синтетикой, от рыбака – водой и тиной. Многие двуногие, однако, пахли одинаково: той жидкостью с резким запахом, которую Хозяин наливал в высокие узкие мыски. Бим не знал слова «алкоголь»,  но этот запах был ему неприятен. Но больше всех Бим любил малышей двуногих, таких похожих на собак, на него самого, без серьёзных занятий. Бим понимал, что эти малыши-люди, как и маленькие собаки, как и он сам когда-то, когда-нибудь вырастут и станут такими же большими и уверенными в себе, как его Хозяин, но сейчас они были милыми и беспомощными, и Бим по-отечески осторожно заигрывал с малышами.

У Хозяина не было таких маленьких щенков-людей. Но если бы Бим был человеком, то знал бы, что Хозяин имел трёх таких щенков от трёх разных сучек, но предпочитал заботиться о них на расстоянии.

Долгими ненастными вечерами Бим лежал на одеяле возле кровати Хозяина и, за неимением лучшего занятия, много думал. О чём думают собаки, нам, человекам, не дано знать. Жизнь собак, рыб, насекомых и прочих не-людей, также интересна и познавательна, как и наша жизнь, человечья. Впрочем, вряд ли мысли среднего пса сильно отличаются от наших мыслей: как вкусно поесть, хорошо отдохнуть, куда бежать завтра и зачем, как соблазнить приглянувшуюся девушку-собаку, как избавиться от боли, об уюте, тепле и спокойствии…

Если к Хозяину и ему подобным Бим относился с уважением, как к старшим по эволюции, то с прочей живностью он был проще. Кобелей, вроде себя, он не любил, чувствуя в них конкурентов, хотя инстинктивно держался поодаль от больших, угрюмых, уверенных в себе, злых собак. Их массивные туловища, пасти, огромные торчащие зубы и когтистые лапы внушали страх, и Бим старался избегать этих уродливых тварей. Он знал, в отличие от многих собак и людей, свою стихию: в беге на длинные дистанции ему не было равных. Если бы Бим не был охотничьей собакой, он наверняка, родился бы охотничьей лошадью.

С презрением относился Бим к котам и птицам. Первые, воровато озираясь, в панике вскарабкивались на деревья, вторые, вороны и голуби, взлетали, как по команде. И Бим уходил с чувством достоинства и исполненного долга, гордо тряся ушами. Напротив, с людьми, Бим старался ладить. Он знал из опыта, что такие, как Хозяин, могут всё, но главное – доставать собакам пищу и готовить её. А этого пёс не мог.

Зато к Беляшу, мохнатому, чёрному, небольшому псу, с белой отметиной на груди, Бим относился с уважением. Беляш ни с кем не дружил, он жил сам по себе, был горд и с презрением относился к двуногим. Нет, конечно, он так же временами скулил и становился перед ними на задние лапы. Он так же вилял хвостом, двигал мохнатой мордой и жалобно смотрел на людей в надежде на съестное. Но потом терял к людям всякий интерес, вновь напуская на себя презрительное высокомерие. Казалось, Беляш говорил: «Да, не могу не брать у вас съестное, должен, но всех вас презираю. Недостойны вы меня». Бим удивлялся, откуда в этой дворняжке было столько барского пренебрежения к людям, сознания своего собачьего достоинства, уверенности в своем образе жизни.

Обычно Беляш неспешно трусил, не смотря ни на кого, высоко подняв хвост. В отличие от других собак, он не просил у каждого – Беляш хорошо знал, кто может дать, а кого нужно просто игнорировать. Больше всего Бима возмущала и поражала неблагодарность Беляша: тот быстро забывал кормящего и на следующий день лаял на него. Беляш облюбовал небольшое кафе в парке, где летом всегда было много публики, здесь был его дом, и по ночам в округе был слышен негромкий, но настойчивый лай собаки, охранявшей территорию от поздних прохожих.

Беляша можно было увидеть и за много кварталов от парка. Часто, летними вечерами он лежал, как сфинкс, возле магазинов и кафе в ожидании съестного подаяния. Или трусил тёмными улочками, всякий раз безошибочно находя дорогу к дому, к парку. Если в одном из близлежащих домов Беляша кормили, он быстро осваивался здесь и начинал лаять на жильцов. Беляш, казалось, был совершенно лишён романтики привязанности к человеку, свобода была его стихией, а предками – вольные птицы или степные волки.

Удивительным в этой собаке было и то, что его никогда не видели в компании сучек. Казалось, пёс был совершенно равнодушен к женским особям, игнорируя их, как и прочие существа – людей, птиц, четвероногих. Беляш был весь в себе, в прошлой жизни он, наверняка был королевской особой, которая в этой нынешней жизни должна была добывать себе еду и кров в образе лохматой чёрной дворняги. И Бим чувствовал это высокомерие и держался от Беляша подальше. Правда, однажды весной Бим увидел Беляша вместе с какой-то приблудной в их районе, лохматой, безобразной сучкой, которой бы побрезговал любой уважающий себя пёс. Увидел – и не узнал Беляша. Куда девалось всё его высокомерие! Беляш как-то робко, не по-своему, тёрся мордой об уродливую дворняжку, даже еда, казалось, потеряла для него смысл.

А к Малышу Бим относился свысока. Малыш из маленького щенка за год превратился в крупного пса, обитавшего в их дворе. Малыш хорошо знал своё место, он вечно был голоден, но всегда молчал, и только его глаза выдавали страдание: умоляюще, с упрёком, как может смотреть только профессиональный вымогатель, его глаза взывали к людям. Если бы собаки были людьми, Малыш был бы великим актёром, а его скорбно-страдальческие глаза были бы увековечены на полотнах старых мастеров. В морозы Малыша иногда пускали в квартиры жильцов, но заставляли при этом мыть лапы. Мыть лапы Малыш боялся и ненавидел, и каждый раз, когда ему открывали дверь, отступал из подъезда туда, назад, в мороз. Малышу была уготована долгая собачья жизнь – он, как никакой другой пёс, мог приспосабливаться. При виде машин Малыш сразу отходил в сторону – он знал, чем грозят собакам эти рыкающие создания. Также хорошо распознавал Малыш и настроения людей: либо сразу ретировался – «здесь явно ничего не светит», либо униженно и жалостливо, понурив голову, бросал на человека укоризненные взгляды – «видишь, как мне плохо, неужели ты такой бессердечный!»

Когда кто-то из жильцов шёл в магазин, Малыш неспешно трусил сзади, и человек, не оглядываясь, был уверен, что пёс не отстанет. Или Малыш лежал вместе с другими дворовыми псами возле магазина, зная, что кто-то из людей сюда пожалует, и ему что-то перепадёт. Когда собакам давали сосиску, Малыш всегда оказывался первым при раздаче. Хотя в их компании были и девушки-собаки, галантность в собачьем мире была явно неуместна. Тогда Малыш преображался: из покорной и жалкой жертвы он сразу превращался в хищника – мгновенно, опередив всех, выхватывал сосиску из рук человека, быстро нюхом оценивал съестное и отходил в сторону, чтобы съесть. И вновь с просящим и жалостным видом возвращался за подаянием.

Была ещё Кукла, тень Малыша. С детства щенками они резвились вместе. Но повзрослев, Кукла потеряла своё лицо. Ей просто хватало места в стае, она никогда не лаяла первой, решения всегда принимал Малыш или другие крупные псы. Кукле последней доставались остатки еды, но она всегда довольствовалась малым.
Вообще, жизнь собак, как и жизнь других животных и насекомых, заслуживает художественного описания в романах, сериалах, картинах. Людские проблемы и коллизии кажутся мелкими по сравнению, например, с ночными приключениями бродячих псов, испытаниями голодом, морозом и жаждой, смертью под колёсами машин, схватками за первенство в стае, любовными драмами.

Многое в людях Бим не понимал. Почему, например, Хозяин сердился, когда он пропадал с другими самочками. Ведь это так здорово, так сладко. Ничто не могло сравниться с этим, даже куриные лапки. Тем более, пёс видел, что и Хозяин любил двуногих сучек: брал их за руки и плечи, и ниже, хотя было непонятно всё же, почему Хозяин не заходил к ним сзади, как нужно, а тыкал свою морду в их морды и тёрся. Так пёс не умел. Впрочем, не только это было непонятно Биму в поведении людей. Как можно было лаять друг на друга, кусаться, сердиться и переживать, как Хозяин, если у них была еда и кров. Как люди не понимали, недоумевал Бим, что всё остальное вокруг совсем не важно. Люди просто не знали, как в сильный мороз покрывается коркой льда кожа-шерсть, не знали, как сводит желудок от голода, как кружится собачья голова, а от отчаяния там, в глубине глотки, рождается вой диких предков.

Так и жил пёс со своим Хозяином от зимы к лету, от утра до вечера, от прогулки к прогулке, и две жизни, человечья и собачья, слились в одно существование. Утром Бим будил Хозяина, или наоборот, смотря по предшествующему вечеру. Потом они завтракали вместе – за столом и под, здесь уже без вариантов. Потом Хозяин выводил Бима, или Бим Хозяина, опять – как посмотреть. Бим был воспитанным псом и с нетерпением ждал, когда его выведут, чтобы облегчиться под кустом или деревом и в собачьей душе недоумевал, почему Хозяин не делал этого вместе с ним, ведь это так удобно и естественно.

Очень любил Бим ездить в машине, на заднем сидении. Так много впечатлений! Оказывается, мир был совсем другим, отличным от его собачьего представления. Кроме пруда, квартиры и рощи есть так много славных мест, в окне мелькали красивые самочки, и Бим вовсю вертел ушами, прижимаясь горячим носом к холодному стеклу, лаял, но Хозяин не останавливался.

Однажды они с Хозяином, как обычно, пошли гулять. Дело близилось к вечеру, было лето – жарко, томно, душно. Биму было тревожно и неспокойно, чувствовалось, что Хозяин чем-то озабочен – держал его на поводке, чего Бим как вольное существо страшно не любил, и постоянно дёргал, что всегда случалось, когда что-то было не так. Хотя был вечер, но жара не спадала. В воздухе стоял зной, как ртуть термометра при высокой температуре. Природа была в изнеможении и старалась забиться в прохладу. Горячий асфальт жёг лапы. Бим недоумённо посматривал на Хозяина: куда идти в такую погоду? Но как воспитанный домашний пёс нёс крест и бремя ошейника.

Наконец, запахло прохладой. Река! Бим умоляюще посмотрел на Хозяина, и тот спустил собаку с поводка, а сам присел к дереву. Бим бросился стремительно, как картечь врассыпную. Он катался по траве, нагретой дневным солнцем. Он гонялся за воробьями, как дикий зверь за добычей. Он прижимался носом к земле, вынюхивая, нет ли вблизи самочек. Но нет, увы, как назло, самочками не пахло. А ведь именно сейчас, в этой одуряющей вечерней прохладе, так хотелось к ним. Биму было незнакомо слово «любовь», но ему в этот вечер так хотелось собачьей любви. Он лёг на спину, наслаждаясь вечерней прохладой. Там, наверху, далеко в небе, загорались первые огоньки, а сбоку, вместо горящего шара, на который днём было так больно смотреть, высунулся большой жёлтый диск, похожий на уличный фонарь. Вокруг его носа кружилась надоедливая мошкара, и Бим встряхивал ушами или тёрся мордой о траву, чтобы отогнать докучливых мошек.
Вечерело. Было покойно и тепло в этих сумерках, и Бим задремал. Ему снился странный сон. Как будто он – человек, сидит за столом, как Хозяин, а на столе – много всякой еды и даже его любимые куриные лапки. Бим уже предвкушает обед и хочет стащить всё вкусное со стола вниз, на свою подстилку, где удобнее, чтобы спокойно поесть. Но в это время к столу подходят рычащие голодные собаки с угрожающе поднятыми хвостами, а Хозяин спешно убирает съестное со стола…

Это был собачий кошмар, и Бим проснулся. Было прохладно, и он вдруг вспомнил о Хозяине, ему показалось странным, что Хозяин его так долго не звал. В собачью душу закрался холодок страха, не потерялся ли он, как он знал, бывало с другими собаками. Пёс вскочил, повертел головой, стараясь распознать знакомый запах, но запаха не было. Стояла тишина, как ночью в комнате, но тишина не умиротворения, но тревоги, когда предчувствуешь что-то ужасное. Было темно, луна спряталась за макушками деревьев, лишь где-то вверху равнодушно-холодно светили далёкие звёзды. Ночь была полна неясного томления, которое к утру должно было благополучно разрешиться рождением нового дня…

Не без труда Бим нашёл Хозяина, который сидел, привалившись к дереву. И здесь псом вдруг овладел безотчётный страх. Хозяин сидел неподвижно, образуя с деревом и камнем рядом одну цельную группу. Он был отрешён от всего: от Бима, от расстояния и времени – далёких звёзд и темноты. Он, как будто вглядывался через водную гладь реки в противоположный, покрытый мраком берег, где всё было неразличимо, неведомо, нереально…

Поднялся сильный ветер, заволновались, неодобрительно покачивая головами высокие деревья. Природа тяжело дышала, и так же, высунув язык, дышал Бим. Ему было жутко, рядом была смертельная угроза, хотя пёс не мог понять её источник, не мог определить, что происходит. При угрозе нужно либо бежать, либо сражаться, но вокруг всё было спокойно, всё, кроме ветра, лунного света, шелеста листвы и свежести ночи… И тогда Бим понял, что жутко ему от неподвижности Хозяина, который не должен, не мог так безмолвно сидеть и так бесстрастно взирать в тёмную даль…

Бим подошёл ближе. Хозяин сидел, вытянув ноги. Пёс осторожно взобрался на его тело и, встав на задние лапы, лизнул Хозяина в лицо…

Тишина… Это уже был не Хозяин, а просто холодное лицо того, кто когда-то был Хозяином. И Бим сразу всё понял. Он понял, что хотя это тело и ноги, и запах были ему знакомы, но в сидящей неподвижной груде не было того самого главного, что делает её Хозяином. А ведь это нечто и ласкало Бима, и кормило его куриными лапками, и ругало его, и гуляло с ним… А сейчас этого, самого главного, не стало. Бим вспомнил, как однажды он наткнулся на собаку. Его сородич лежал неподвижно, уткнувшись носом в землю. Всё было так в этом теле: и лапы, и хвост, и голова. И всё не так. Тот пёс лежал неподвижно, не обращая внимания ни на что. Бим кусал его, теребил лапами, старался оттащить в сторону, но пёс был неподвижен, как будто ему было совсем не больно. И неинтересно всё, что вокруг: ни солнце, ни зелёная трава, ни птицы, ни воздух. Он продолжал лежать неподвижно так же, как сейчас Хозяин – сидеть. И Бим понял, что здесь что-то не так. Что-то, чего ему не понять своим собачьим умом…Что больше ни того пса, ни Хозяина здесь уже не будет.

Бима вспугнули чьи-то шаги. Какие-то тени зловеще вышли из темноты в яркий свет луны. Отчётливо запахло людьми – запахом грязной одежды, дешёвого табака и алкоголя – смесью, которую Бим не терпел. Пёс залаял, тени остановились, но вид Бима не внушал им опасения, и они подошли ближе. Одна тень наклонилась к неподвижному Хозяину, что-то сказала другой, и обе фигуры начали бесцеремонно обшаривать тело. Бим пробовал возражать, залаял, как можно громче и злее, но у него это плохо получалось. Одна фигура бросила палку в пса, и Бим отбежал. Две фигуры вывернули карманы Хозяина, потом сняли с него всю одежду, оставив в таком виде, в каком Хозяин ходил дома летом. Он при этом воспринимал происходящее спокойно, как будто всё это его не касалось.

И тогда Биму стало страшно. Он окончательно понял, что Хозяина больше нет. И  появилось отчаяние, страх за собственную судьбу. Бим отчётливо понял, что ему теперь негде жить, и кормить его тоже некому. Он сразу представил тех бродячих псов, которых сторонился, избегая их отчаянно голодных глаз, их дурного запаха, нездорового тела… Куда бежать?! К кому?! Кто защитит, накормит, приютит, если не Хозяин!

И Бим побежал. Совершенно один, как бездомный пёс, по пустым и гулким улицам ночного города. В городе ещё продолжалась человечья жизнь: горели фонари и витрины, слышалась музыка и голоса, пахло вечером, летом, прохладой. Но без Хозяина Бим был один в этом мире. И Бим бежал, куда гнал его волчий зов природы, от отчаяния, страха и голода, как когда-то его предки в поисках убежища и добычи…

Изредка, по дороге, ему попадались бродячие псы, которые при виде одинокого Бима заходились свирепым лаем. Они угрожающе кричали ему: «Убирайся вон! Это – наша территория. Идите все сюда. Загрызём чужака!» И Бим ускорял свой бег, не отвечая на угрозы. Темнота придавала смелость этим тварям, трусливым поодиночке, смелевшим, когда сбиваясь в стаи-своры, у них просыпались волчьи инстинкты.

Он остановился только у подъезда соседки, куда Хозяин отдавал его во время отъездов. Другого места у  пса не было. За массивной железной дверью текла жизнь: звучали человечьи голоса, звон посуды, доносились запахи пищи, сквозь щель пробивался свет – все было иначе, не так, как там, где звёзды и камни, и неподвижная фигура Хозяина…

Вдруг за дверью залаяла собака: «Кто-то там снаружи! Чужак!», и Бим залаял-заскулил в ответ: «Это я! Я уже здесь был, откройте, мне нельзя одному, мне плохо!» Дверь отворилась. Появление Бима вызвало переполох, люди о чём-то говорили, показывая на пса, а он продолжал жалобно скулить.

Наконец, хозяйка и её сын вышли из квартиры и что-то начали говорить Биму. И Бим сразу понял (он был славным и умным псом): люди хотели, чтобы он их проводил к Хозяину, к тому месту, откуда он убежал. И он повёл их туда, обратно – через город и темноту, теперь было совсем не страшно, ведь с ним были люди.

Потом, там, на месте, было много людей, много шума и много машин. А когда все разошлись, Хозяина под деревом уже не было. Не было и его привычного запаха, пахло рекой, листьями, пылью, ветром и темнотой. Впрочем, как именно пахло, Бим объяснить не мог и не обязан был объяснять, он просто чувствовал эти запахи. Соседка надела на Бима поводок, почему-то прижала его к себе, и Бим сразу понял, что теперь она – его новый Хозяин, и ему стало легче, не так одиноко, как тогда…

… Я часто вижу Бима с его новой хозяйкой. Он так же неспешно трусит, наклонив голову на левый бок, выставив вперед правое ухо. Если бы я был собакой, то спросил бы у него, что случилось тогда с Олегом в ту злополучную ночь: его убили или просто подвело сердце. Но ответ знает только Бим, и никакой силой у него это не добьёшься. Бима я часто вижу на помойке, где он ест объедки: новая хозяйка поощряет такое питание в наше суровое время, хотя Олег никогда не допускал этого и сейчас, наверняка, ругается на том свете. Я нередко спрашиваю: «Как Бим?» – в тайной надежде услышать, что пёс тоскует, что ему не по себе, но соседка недоумённо пожимает плечами: «А что ему? Как видите!»
В моей старой машине висит зеркало заднего вида: его мне поставил Олег – широкое удобное зеркало. В нём хорошо видно всё, что делается сзади, там, в прошлом. Глядя назад, видны ошибки и твои, и других водителей в увеличенной перспективе. И всякий раз, поправляя зеркало – оно немного съезжает вниз – я вспоминаю Олега. И поправив зеркало заднего вида, уверенней чувствуешь себя на дороге. Дисциплинирует. Спасибо, Олежка! За зеркало. И за рассказ этот тоже спасибо!

Возле гаража Олега, кто-то из соседей поставил старую будку, а в неё одним летним утром подбросил шестерых щенят: двух девчонок и четверых мальчишей. Щенята, все как на подбор – белые с чёрными отметинами, виляя хвостиками, перебирая лапками и тыча мордочками в обувь сочувствующих людей, осваивались в этой жизни, переваривали информацию. Им пока было хорошо летними днями, в удобной будке с полной миской еды…   

Бим не знал, как долго лежал Олег в морге, никому не нужный, как не хотели его забирать его бывшие жёны и нынешние дети, как, наконец, его похоронили, как бездомного пса за общественный счет, как потом долго и скучно делили имущество Олега – квартиру, гараж, машину. Как кто-то на двери его гараже нацарапал мелом: «Олежке – п.зд.ц!», просто по факту, как в последних новостях. Как будто написавшего это совсем не касается. И Биму это совсем неинтересно.
И, правда, зачем?