Круговерть Глава 47

     Тут как раз и его семейные объявились. Случилось это весьма кстати, потому что он как раз искал кого-нибудь понаблюдать, а может, и расспросить на предмет свободной воли. Первой его навестить и нарушить его затворничество приехала дочка Маша. Машуня, как он её называл. Со свадьбы минул год почти, и дочь уже носила несуразно большой, выступающий кверху живот и вся целиком, с головой, была в этой своей беременности. Целиком настолько, что их с мужем всякие лазанья по горам и пещерам, насколько он понял, отошли куда-то в область невозвратно минувшего прошлого. Как и многое, многое другое из прошлой жизни. «Но отца всё ж таки не забыла, — вспомнила».

     Дочь была для него всегда, как ему представлялось, самым близким человеком. Самым близким в смысле той доверительности, с какой он когда-либо с кем бы то ни было сближался душевно. По всей видимости, никого он так сильно не любил в жизни, как её. И ему особенно любопытно было наблюдать её и общаться с ней. Особенно теперь, когда она была задействована самыми мощными природными механизмами. В памяти него всё ещё были свежи эмоциональные воспоминания, как он жалел её, умилялся на неё, как он игрался с ней, как они дурачились и смеялись вместе до хохота. А тут как-то незаметно и постепенно случилось так, что она была полностью отобрана у него, и отобрана просто каким-то процессом, процессом воспроизводства, механистическим природным процессом, к которому он сам уже не имел никакого отношения. «И где тут была её воля?» Невзирая на то, что она добровольно себя отдавала во власть этой животной стихии, Андрей не мог (или не хотел) признать это проявлением воли собственной, своей воли, — своеволием.
   
     Ему представлялся в воображении весь этот, уже изученный людьми, процесс с генами, клетками, и всякой прочей жидкой химией. И ему казалось весьма странным, что это «я», такое особенное «я», какое он так любил в дочери, было полностью занято механистическим процессом создания какого-то другого, нового и неведомого «я», как бы отдавая ему, передавая ему всю свою самоценность, своё само-стояние. Андрей, правда, не смог даже начать разговора с дочкой по предмету, который его тогда больше всего занимал, потому что это было бы просто нелепо в том положении, в котором дочь в это время пребывала. Ему оставалось только одно — наблюдать. И он не смог отыскать в дочери и тени недовольства своим положением. Даже наоборот, если дочь и вздыхала по тому, чего была лишена из-за беременности, этими вздохами она только выказывала ценность этого своего положения, ради которого приносились все эти жертвы.
 
     Повидался он и с женой, которая специально приезжала из своего монастыря ради дочки. И в поведении жены по отношению к дочери угадывалось полное согласие Валентины с тем процессом, в который дочь была вовлечена всем своим существом. Как в своих церквях она подчинялась этим своим церковным процессам, так и здесь они обе подчинялись какому-то процессу. И обе были удовлетворены этим и умиротворены этим. И  весьма, надо отметить, довольны собой. Создавалось впечатление, что свободная воля жены и дочери в том и заключалась, чтобы добровольно и сознательно лишить себя всякой свободы.

     Но много хуже было то, что супруга стала жалеть его. Жалела она его именно за то, что он, по её мнению, пребывает не в процессах, а значит, пребывает как бы вне жизни. И в этот раз не он с ней, а она с ним начала разговаривать. И смысл её разговора был в том, что она видела путь жизни, а он, по темноте своей, не видел этого пути. И она старалась открыть ему глаза, чтобы он вместе с ней всё же пошёл по истинному пути. Объяснить толково она ничего не могла, и все у неё сводилось к: «усмирись, поклонись, подчинись, помолись, перекрестись», а там — оно и само пойдёт. Надо было просто «усмирить свою гордыню» и следовать, куда все. То есть отказаться не только от свободы проявления своей воли, но и от самой в себе воли. Само собой разумеется, этот вариант был не для него. С супругой Андрей тоже не стал говорить всерьёз и в настоящую силу.
 
     Поговорить ему удалось только с сыном. И как это ни странно, сын оказался ещё сильнее женщин повязан внешними условиями, условностями и обстоятельствами. Повязан он был тем, что не просто подстраивался под обстоятельства, а пытался на них повлиять, пытался их изменять, пытался изменять под себя. Он был вполне убеждён, что течение внешней жизни можно принципиально переиначить по-своему, активно реализуя свою волю. Но это было больше похоже на видимость своеволия, а на деле это была западня. Если ты бьёшься в силках, ты только затягиваешь силки. Силы закончатся рано или поздно — и уже не выпутаться.
 
     В этот раз сын приезжал из своей Америки не только за тем, чтобы их всех (родителей и сестру) навестить, но и чтобы установить контакты на родине со своими единомышленниками. У него ТАМ каким-то непостижимым образом образовались единомышленники ЗДЕСЬ. Там, за океаном, он успешно занялся недвижимостью, и у него появились достаточные денежные и даже интеллектуальные средства, чтобы начать думать, что он знает, как нужно устроить внешнее устройство жизни не только своей, но и других людей, всех «цивилизованных» людей в целом. И сын естественным образом связался с людьми, которые думали так же. Это выяснилось из разговора с сыном. И это было смешно, потому как и он сам, Андрей сын Назаров, тоже ведь намеревался каким-то образом изменить людей так, чтобы их жизнь переменилась. Они оба хотели иметь влияние на внешнее течение человеческой жизни. «Два сапога пара». Это было на самом деле забавно.

     В себе Андрей хорошо знал то понимание жизни, которое давало ему право влиять на жизнь людей так, чтобы это влияние было положительным и плодотворным. А на основании чего сын также считал себя вправе участвовать в жизнеустройстве человечества, Андрей не знал, и ему было интересно это выяснить. Андрей стал разговаривать с сыном разговоры и быстро определил для себя, что цель, которую сын видит впереди, одна — богатство, материальное благополучие. Движение к достижению этой цели и определяло всю систему его ценностей и приоритетов. Богатство было для сына как целью, так и критерием оценки верности выбранного пути. Причём, сын принципиально не хотел благополучия только себе, он хотел благополучия всем, всему обществу. Так, как это было в самых богатых западных государствах. «Если он содействует материальному благополучию людей, значит, он прав».
 
     Они оба понимали, естественно, что благополучие весьма и весьма понятие относительное, поэтому очень сложно определить, что является тем благополучием, какого они хотели достичь. Ведь очень не трудно было себе вообразить такой уровень жизни, по сравнению с которым теперешний уровень самых зажиточных обществ показался бы самой убогой нищетой. Андрей спросил об этом у сына, и тот удивился на такой вопрос, но точного определения благополучия дать так и не сумел. Или не захотел. Единственно, что он смог сформулировать, так это простенькую мысль — у нас должно быть не хуже, чем у них. У кого «у них»? — у самых лучших. У нас было, по его мнению, много хуже, чем у лучших. На этом основании делалось простое логическое заключение, что «мы», вместе с другими отстающими неудачниками, выбрали неверный путь и идём этим неверным путём, а нужно просто сойти с этого пути и присоединиться к тем странам, которые пошли по правильному пути и стали благополучными. И для сына это однозначно были западные, «цивилизованные» страны. И вся западная цивилизация в целом.
 
     Сын со товарищи избегали называть себя западниками, но они ими, по существу, являлось. Они намеревались как-то так перевести стрелку, чтобы поезд русской государственности покатился по другой колее, по той, по которой уже многие годы на всех парах двигался Запад. И им представлялось, что очень успешно двигался. И «если бы не мы», то все на планете уже давно бы жили чуть ли не в раю. Андрей расспрашивал сына, как они намереваются это сделать, раз уж мы столько лет ехали не в том направлении. В ответ сын говорил сначала что-то про свободу, права и ценности, но после долгого и утомительного разговора всё свелось к тому, что мы должны вступить в «клуб цивилизованных держав», а на деле — подчиняться тем, кто этим клубом управляет. Мы должны были лишиться самостоятельности, чтобы нас другие вывели на верный путь развития. На словах — свобода, а на деле опять надо было «смирять гордыню».

     Андрей не стал спорить с сыном, потому что не мог, а главное, не хотел предлагать ему какого-то иного пути, если этот путь заключался исключительно в изменении внешних условий жизни. А они с единомышленниками  выбрали именно такой путь, путь изменения внешний условий жизни. В этом не было никаких сомнений. Но Андрей уже ясно видел, что у них ничего не выйдет. Во-первых, потому, что и Россия, и нецивилизованные страны, и любые страны идут по тому же пути, что и Запад, только немного запаздывают. «Просто различные этапы одного и того же пути они принимают за различные направления». А с переходом из второй формации в третью все эти «нецивилизованные» страны будут догонять и перегонять Запад и так, без их грандиозных планов. «Вопрос времени». Во-вторых, потому, что объединить человечество под одной властью с единым центром — ни у кого не получится. Те цивилизованные центры, которые уже давно сформировались, так и останутся центрами силы и власти. И сыну Андрей не смог бы объяснить почему. Ему пришлось бы употребить тот аргумент, что Бог не только не играет в кости, как говорил Эйнштейн, а Бог ещё и никогда не складывает все яйца в одно лукошко. Бог не допустит абсолютной власти одного центра власти над всем человечеством. «Только потому хотя бы, что это очень энергозатратно. И совсем небезопасно». И на самом деле, это была бы чересчур энергозатратная и очень неустойчивая, без естественных сдержек и противовесов, система.
 
     Аргумент с «богом» вообще нельзя было применять в разговоре с сыном, потому что однажды, когда Андрей употребил понятие «бог», сын с таким сарказмом, почти с издёвкой, глянул в ответ, что стало предельно ясно: «бог» для молодого человека вовсе не аргумент. А рационального аргумента, почему нельзя разнородное объединять в одно целое, Андрей в пылу спора не нашёл. Да и о чём было спорить — беды большой не было, что у тех ничего не выйдет. Главное, чтобы была цель, к которой нужно двигаться, а движение начнётся, оно само куда-нибудь да выведет. Цивилизованные центры развиваются по своим законам, и эти центры используют усилия этих молодых и энергичных людей в своих интересах, для своих собственных нужд. «И бог с ним». В этом, увы, истинный смысл активности этих людей, а не в том, что они себе придумали. «О какой тут свободе воли могла идти речь, когда все они были использованы втёмную». И его сын Сашка вместе с другими.



Продолжение: http://www.proza.ru/2019/10/28/1242