Демон

                Пролог
        «Что это»? Сначала был задан вопрос. Он прозвучал машинально. Только потом пришло сознание того, что он означал. Вопрос касался серых сумерек, которые обступали со всех сторон. Но кто его произнес? Естественно тот, кого они обступали. Он уже догадался о том, что пребывает в полутьме. И даже если на смену ей придет полная тьма, он был рад притушенному и рассеянному свету. Он чувствовал себя этим светом и уже ждал, что, скоро родившись этим светом, снова уйдет в непроглядную тьму, растворится в ней без остатка. Он понимал, что это будет смерть для него. Но странное дело: он не чувствовал не то что горя, но даже легкого намека на слабое сожаление. Он уже знал, кто он такой, но еще не чувствовал себя. Он почувствует себя, когда воплотится, станет воплощенным. Пока же у него есть время быть самим собой в бесплотном виде, то есть, не быть видным, видимым, выделяться на сером фоне. Но вот тьма стала сгущаться, и стало так темно, что «хоть глаза выколи». И вдруг вспыхнул огонь и ударил столп света. Свет ослепил сознание и оно отключилось. Последнее, что промелькнуло в его сознании, это мысль о новом рождении.

                На работе
        Пришла осень. Начался новый учебный год. Но Иван Иванович Иванов уже чувствовал себя уставшим. Удивительно, но ему казалось, что он вообще не отдыхал и только вчера провел свое последнее занятие по курсу о духах русской литературы филологам старшего курса. Но почему? Где справедливость? Такими  больными вопросами загоралось его возмущенное сознание, но тут же гасло, будучи не в силах удержаться в напряженном состоянии. Как избавление от суетного поиска искомого ответа естественно приходило спасительное объяснение: возраст. Иван Иванович был как раз в том, нет, не преклонном, но уже склонном к поклону возрасте под «пятьдесят», когда люди моложе невольно кивали ему с тем видом, что они все понимают, и смотрели вслед с сочувствием, означавшим, что он уже пожил на своем  веку, и ему осталось дожить лишь остаток. Он прежде ошибался, полагая, что вторую половину жизни проведет так же или почти так же, как первую, только, может быть, чуть сбавив темп, чтобы не проехать мимо и затормозить на финише. Но все оказалось не так весело, как хотелось и мечталось. Он уже понимал, что в будущем время будет не продолжаться, а убывать, сворачиваться в трубочку в геометрической, а не арифметической, обратной последовательности, набирая скорость ближе к финалу.
        Хорошо еще, что его возраст чувствовало тело, а не душа. Она еще не переживала, потому что уже пережила тело. В душе он видел себя молодым человеком и никак не мог узнать себя в зеркале и признаться себе в том, что это действительно он, а не его отец или дядя.
        Но вот тут эта усталость. Она была первым симптомом старения души. Он впервые задумался над тем, так ли он молод внутри себя. То, каким он был снаружи, его волновало, но намного меньше, даже несравнимо меньше, чем внутри. Иван Иванович имел мнение о том, что является не каким-то плотским или, прошу прощения, душевным человеком, но что ни на есть духовным существом. Конечно, это была его глупая фанаберия, но тем не менее он жил с полным сознанием того, что является духовно избранным среди людей. Его усталость как симптом старости не только тела, но и души, была первым ощутимым ударом тарана времени по каменной стене его непоколебимой уверенности в себе. Он, наконец, стал сомневаться, чаще задумываться над смыслом жизни. Так ли он правильно жил, чтобы не бояться своего смертного часа?
        В один из жарких дней сентября, когда возвращается бабье лето, Иван Иванович пришел на занятие с аспирантами, на котором они стали разбирать вопрос о влиянии классической французской литературы на формировании отечественной литературы XIX века. Когда Иван Иванович решил, что, наконец, объяснил суть литературных связей на примере классического романа воспитания, одна аспирантка по фамилии Ларина неожиданно спросила его на постороннюю тему.
        - Иван Иванович, вы, случайно не смотрели вчера канал Россия?
        -  Знаешь, Таня, я смотрел канал, но за просмотром уснул. Неужели на нем показывали экранизацию французского романа воспитания, а я пропустил? Какая незадача.   
        - Иван Иванович, вы шутите, а я спрашиваю серьезно. По TV показывали фильм «Внутри секты Мэнсона: утерянные плёнки» про Чарльза Мэнсона. Это тот, который послал свою «семью» убить звезду Голливуда Шэрон Тэйт.
        - И какое отношение имеет банда Мэнсона к литературным связям и роману воспитания? Я вижу,  замучил вас литературными дебрями. Ладно, давайте отвлечемся на комиксовый mass-food. Вот на этом документальном фильме о Мэнсоне я и уснул. Теперь ясно мое отношение к такого рода вещам?! Могу только сказать, что в возрасте моложе вашего, еще в школе, я читал об этом не нормальном Мэнсоне и о его так называемой «семье». И скажу вам, он заворожил меня своим ужасным преступлением. Как могли его жены (или кем они были для него?) пойти на убийство беременной кинодивы, вспороть ей живот, а ее гостей зарезать? Это просто кошмар. И это сделали те, кто говорил о любви в семье. Что за безумный и кровавый коктейль из уголовщины и контркультуры? Мне непонятно, не только как они могли резать и зарезать живых людей, но и то, как я сам мог увлечься этим?
        - В чем именно выразилось ваше увлечение семьей Чарльза Мэнсона? Вам оказались близки его идеи? – спросила Татьяна Ларина.
         - Вы поставили себя на место Мэнсона или его детей? – одновременно спросил Иванова уже другой аспирант Петр Романов, который изучал творчество Достоевского и донимал Ивана Ивановича проклятыми вопросами о жизни и смерти.
        - Я обратил внимание на слова «раскаявшейся жены» Мэнсона на то, что они все были под внушением своего порочного учителя и уголовного авторитета и готовы были сделать все, что угодно, ели он попросит их об этом. Объяснение такой внушаемости автором документального фильма тем, что Мэнсон узнал у сутенеров, каким образом можно научиться управлять девушками для съема, найдя у каждой из них «подбитое крыло», то есть, пунктик для давления на волю, не выдерживает критики, как я сейчас понимаю.
        Если брать меня, то я был заинтригован не идеями Мэнсона о расовой войне («Хелтер Скелтер»), а самой реальностью кровавой истории. Меня занимал вопрос, как можно так увлечь людей идеей убийств людей, что они с такой же радостью, с которой любили друг друга, стали убивать других людей. Но так и не смог найти удовлетворивший меня ответ.
        Теперь я знаю, почему так бывает.
        - Почему? – хором спросили меня аспиранты и тут же засмеялись над своей наивной реакцией, спровоцированной моей догадкой.
        - Я не скажу вам этого. Вы не поймете. Это трудно понять. Я сам долго не готов был это понять, признать и принять. Скажу только следующее: страшен не сам Мэнсон, это уголовное ничтожество, и его подельники, а тот, кто скрывается за ними.
        - Иван Иванович, вы намекаете на бесчеловечные идеи, которые пытались реализовать бандиты?
        - Нет. Идеи, как их обыкновенно понимают, не способны сотворить зло. Речь идет о существах, которые внушают такие идеи дегенератам, показанным в фильме.
        - Но тогда есть ли что-то общее между Мефистофелем, бесом Ивана Карамазова и Мэнсоном? – не отставал от учителя Петр Романов.
        - Общее есть между Мефистофелем и бесом Ивана Карамазова. Они литературные герои. Чарльз Мэнсон - реальный убийца. Мефистофель вынуждал Фауста спасать свою душу. Черт Карамазова испытывал Ивана двусмысленностью своего существования: это сам Иван Карамазов или его чертовый двойник из мира духов. Если сравнивать эти культурные образы двойников, то не с Чарльзом Мэнсоном, а с тем, кто скрывался в нем, завладев его душой. Но кто это был, остается загадкой.
        Я вот что думаю: черт, бес или дух, как его не назови, является нам в лице человека для того, чтобы показать, на что способен не сам «нечистый», а тот, кто является его воплощением. У каждого человека свой демон, соответствующий его характеру. Поэтому демон является тестером человека на человечность.
        - Но позвольте, учитель, по вашему предположению получается, что не человек соблазняется демоном, а демон - человеком. Разве это так? – спросила Татьяна Ларина.
        - Нет, не так. Демон, который сидит в том человеке, который склонен к внушению, демонстрирует своим присутствием ограниченность человечности носителя посторонним, чужим элементом. 
        - Вы хотите сказать, что если человек слабо внушаем, то он больше человек, чем легко внушаемый? – вступил в беседу третий аспирант Тимур Мураев.
        - Я ничего не хочу сказать. Это ваше заключение. Я говорю лишь о том, что внушаемый человек имеет больше шансов для соблазна, чем не постесняется воспользоваться не только темная человеческая личность с харизмой, но и более развитое в плане харизмы сверхчеловеческое существо.
        - Иван Иванович, так вы, значит, признаете существование сверхчеловеческого существа? И как с признанием существования беса мирится ваша ученая совесть? Что нам делать с объективной беспристрастностью в оценке психических явлений? – спросил самый молчаливый из аспирантов Дмитрий Волжский.
        - Если уж Дима стал спрашивать, то я серьезно задел вас за живое. В нашем разговоре мы вышли из рамок научного обсуждения. И понятно почему: предмет разговора – массовая культура и ее продукты - далек от науки. Но я меньше всего хотел высказаться как обыватель о внушаемости хиппи. Однако и научный взгляд на это душевное явление малопродуктивен, если мы хотим понять сущность такого рода внушаемости. Мы не можем здесь обойтись без философии и мистики.
        - Не могу с вами согласиться, Иван Иванович, - возразил Дмитрий и снова спросил, - зачем умножать сущности без необходимости в таком обследовании, где в качестве объекта анализа выступают уголовник, хулиганы и психованные девки? 
        - Полегче на поворотах, - заметила еще одна аспирантка Светлана Пирожкова.
        - Правда глаза колет, Света? Да, психованные, обмороженные девки, а кто еще может вспороть живот беременной женщине, - только такой сумасшедший садист, как Мэнсон, - этот коротышка с комплексами. Неужели для того, чтобы объяснить поведение этих ничтожеств нужно прибегать к философствованию и мистическим озарениям? Не проще ли просто обратиться к здравому смыслу?
        - Конечно, ты прав в том, Дима, что следует не терять головы и здраво размышлять, имея дело с безумием. Но это не просто криминал. Это слабо мотивированное безумие молодых людей, этих «детей цветов», занятых любовью. Как они от любви так быстро и легко перешли к  дикой ненависти?
        - Ничего нет проще, - уверенно сказал Петр, поддержав Дмитрия, - они занимались сексом, а не любовью.
        - Петя, я не знала, что ты ханжа, - пошла в атаку Светлана, - разве заниматься любовью и заниматься сексом – вещи противоположные?
        - Вот такой я ханжа, дорогая Света! Я не сказал, что эти вещи противоположны, но заниматься беспорядочным половым сношением – это не любовь, а один секс. К тому же в неумеренных количествах, что было привычно для хиппи. Вспомни их призыв: “Love, not war”. Речь шла не о любви, а о хипстерском промискуитете. Сексуальная распущенность не может не привести не только к половым извращениям, но и к грубой силе садиста.
        - Итак, ребята! Выходит, что хиппи, предоставленные самим себе, в изоляции, на ранчо вели аморальный образ жизни и поддались сильной воле криминальной личности Мэнсона. В результате он стал манипулировать ими и из жажды власти над ними как «отец семейства связал их серией кровавых преступлений. Здесь налицо комплекс превращенной формы привязанности, которой они все и, прежде всего, Мэнсон, были лишены в детстве. Внушаемость была средством выработать скованную привязанность. Вот чем можно объяснить пресловутую харизму Мэнсона.
        На этом занятие было закончено. Но еще долго, до самого позднего вечера Иван Иванович переживал уже про себя состоявшуюся беседу со своими учениками. Но его волновала не сама преступная история. Хотя имело место реальное преступление, и было реальным наказание за него. Его беспокоило преступление и наказание в метафизическом смысле. Но не как Федора Достоевского, для которого важно было ответить на вопрос, где начинается настоящее наказание за преступление. Для известного писателя важно было знать, что душа, точнее, совесть является барометром, ясно показывающим, где проходит красная черта, через которую нельзя переходить.

                Дома
        В отличие от писателя Достоевского Иванова интересовало не как доцента и ученого, но как думающего, идейного человека, что находится за чертой, по ту сторону добра и зла. Иван Иванович думал о том, что преступники находятся на стороне зла по эту сторону добра и зла. Что же находится по ту сторону того и другого скрывалось, ускользало от его пытливого ума. С этими мыслями он и заснул.
        Ему снилось, что он ломает голову. Мысли довели его до того, что голова полностью отключилась, и он положил ее рядом с собой на траву, на которую прилегло его безголовое тело. Он одновременно видел себя, свое тело из головы, со стороны тела и откуда-то сверху смотрящим на голову и на тело. Иван Иванов прямо чувствовал, как его голова стала пустеть, пока совсем не опустела. Затем ушла и эта пустота, унеся вместе с собой и ощущение себя в сознании, в голове и в теле.
        Сознание к нему вернулось с дребезжащим звонком механического будильника, который он привычно заводил каждый раз перед сном. Иван Иванович долго лежал в постели и никак не мог вспомнить, кто он такой. Он еще не сознавал этого, но уже бессознательно переживал, что не помнил себя. Это было с ним впервые. Со звонком будильника к нему вернулось сознание, но не вернулся он сам. Потом, когда со временем, к нему вернулось сознание самого себя, он очень удивился и машинально посмотрел на часы. Оказывается между сознанием пробуждения от сна и сознанием пробудившегося прошла всего одна минута объективного, хронологического времени. Но ему казалось, что прошла целая вечность.
        Что если действительно прошла вечность между сознанием и  самосознанием. И чем она может отличаться от целой вечности, если  в вечности между и целой вечности нет смены состояний времени? И в самом деле не является ли вечность тем, что лежит между прошлым и новым рождением или перерождением того же самого конкретно лица или абстрактно кармической связи между причиной и следствием, которые в следующий раз поменяются местами согласно закону (принципу) взаимообусловленного  порождения. Почему не может быть такое?
        Или все же есть абсолютное Я, которое постоянно есть, но переменно осознается как Я кого-то смертного. Не является ли оно демоническим Я, вне воплощения пустым, обретая в нем, в воплощении, уже зримые черты конкретного Я, например, человека? Эти мысли, расшевелившие самосознание Ивана Ивановича, показались ему архиинтересными. Мысли имели глубокий смысл. Но этого было недостаточно, чтобы они являлись самоочевидно истинными.
        Иванов понимал, что вечность даже для отвлеченной мысли является крепким орешком. Она есть место пребывания абсолютного Я. Так что же это за место такое? Вечность есть место для того, что есть постольку, поскольку оно есть. Я есть всегда, где есть сознание самого себя. Поэтому тот, кто сознает себя в качестве относительного Я, то есть, такого Я, которое относится к отдельно взятому конечному существу, причастен вечности.
        Оставалось узнать, прямо ли сообщается абсолютное Я с относительным Я, например, человека. Если божественное Я воплощается, то есть, определяется локально как относительное Я на человеческом месте на время жизни человека, то есть ли оно идея человеческого Я, а само человеческое Я есть явление идеи, осознание человеком самого себя. Божественное Я есть идея любого Я как его явления, если Бог есть существо Духа, а идея есть духовное существо.
        Или, все же, связь Я Бога с человеческим Я осуществляется через посредника в форме бестелесного существа – ангела или демона. Ангел посылается человеку для спасения, а демон для испытания души грехом телесного, душевного или духовного характера с целью ее воспитания. Как это происходит? Не человеческое Я находится в Я Бога как момент времени или мгновение, миг в вечности, но ангельское или демоническое Я пребывает в человеческой душе в качестве управителя, с которым отождествляет себя человек. Или, наоборот, человеческое Я двоится, являя амбивалентный тип Я. В таком случае человек находит в себе «не свое другое Я» (alter ego), с которым может вступать в борьбу за свою душу, противясь воле Бога в случае с ангелом или противясь воле дьявола, если другое Я есть демоническое Я.
        С этими двусмысленными мыслями Иванов собирался на дачу. Сегодня была суббота, и у него был в полном распоряжении весь день, который он мог потратить на одного себя. Иван Иванович решил его посвятить отдыху на природе за городом. За неделю он устал от шумной столицы и бытовой суеты дома. Необходимо было любым способом снять недельное напряжение. Он выбрал самое безопасное средство – дачную осень. Иванов не был автолюбителем. Но тем не менее имел старенький автомобиль немецкого производства. В другой раз он предпочел бы отправиться на дачу на электричке. Но не в этот раз, - он очень устал от людей, от их разговоров и элементарного присутствия. К тому же путь на машине был прямой и более короткий, чем на общественном транспорте. Поэтому Иван Иванович с утра пораньше сел в машину и отправился на дачу. Он предполагал воскресным вечером вернуться обратно домой, когда его жена и дети, – сын старшеклассник и дочь студентка, – уже соскучившееся, отвечая нашим надеждам, дорогой читатель, приветливо встретят его на пороге дома.

                На даче
       Через два часа он уже подъезжал к своей даче. Все было бы хорошо, если бы подходя к воротам своей даче, он не услышал, как хлопнула входная дверь в дачный коттедж. Он прямо так и застыл с ключом в руке, которую протянул к дверному замку в двери на воротах. У него екнуло в груди и поплыло перед глазами от страха. Все родные остались дома. Соседи никогда не появлялись  без разрешения на его даче. Значит, на даче завелись либо бомжи, которые вскрыли двери в дачный домик, либо воры только что стали «обносить» его кровную собственность!   
        Иван Иванович подумал, было, «сгонять» за местным сельским участковым, но безрассудное любопытство взяло вверх, и он отважился отворить дверь и незаметно прокрасться к двери в подсобку, от которой у него тоже был ключ в общей связке ключей. Открыв подсобку, он спустился в подвал, а из подвала, поднявшись по лестнице, вышел в коридор и услышал через открытую дверь в зале шум. Прислушавшись, Иван Иванович уловил еле слышный вздох и жалобный скрип кожи дивана, как если бы кто-то упал на него. От этого звука у него разыгралось воображение, и почему вспомнилась сцена из одной книги Стивена Кинга, которую он читал, будучи еще студентом. В книге писалось о том, как в загородный дом писателя пожаловал ужасный герой его повести. Иван Иванович поставил себя на место писателя (он тоже был писателем, но не художественной прозы, а научных книг о ней) и невольно подумал: «Неужели ко мне тоже пожаловал герой, но не моего романа, а еще не опубликованной биографии, сам Федор Михайлович Достоевский»!
       - Что за бред! – неожиданно для самого себя прошептал Иван Иванович и тут же осекся, чтобы неведомый гость, не дай бог, не услышал его.
       Доцент Иванов, осторожно держась кончиками пальцев за стену, чтобы не упасть от страха на пол, мокрицей дополз до открытой двери зала, на ходу останавливаясь и переводя дыхание. Он минуту стоял у двери и не решался заглянуть в дверной проем, пока у него не свело шею. Его удивлению не было границ, когда он все же взглянул на то, что было в зале. На диване во всю длину своего красивого тела лежало спящее тело женщины, одетое в его широкий свитер. Когда же женщина, подтянув ноги, оголила попу, выставив напоказ то, что принято считать целью мужского внимания, то у Ивана Ивановича сразу пересохло в горле, и он сдавленно глотнул и невольно закашлялся, покрывшись испариной и покраснев от смущения. У него вопреки его стыдливости стало быстро подниматься не только давление и настроение. От кашля доцента Иванова женщина, видимо сразу проснулась и смекнув, что в комнате посторонний, тут же обернулась всем телом и, заметив его, мгновенно натянула свитер на коленки. Зардевшись от стыда, что она показала не только великолепный зад, но и весь свой интимный фасад, женщина гневно вскрикнула: «Ну, что уставился?! Сейчас же отвернись!».
        Иван Иванович, естественно, спрятался за косяк двери и рассыпался в извинениях: «Простите! Я не хотел смотреть!». То, что он не хотел, прозвучало так неубедительно, что незнакомка вынуждена была заметить: «Знаем мы, чего вы не хотите!».
        - Вы специально меня разглядывали. И как вам не стыдно такое говорить!
        - Извините, конечно, но я сделал это случайно. Я ведь не знал, что вы здесь лежите в таком виде, когда вошел к себе в дом.
        - Ну, раз так, то ладно. Значит, это ваш дом. Теперь я прошу у вас извинения за то, что без разрешения вошла к вам в дом и разлеглась на вашем диване.
        - Но как вы оказались на моем участке, если ворота были закрыты?
        - Я воспользовалась лазом в заборе на заднем дворе.
        - Ах, да. Из-за начала учебного года я совсем забыл его починить. Но как вы там очутились, да еще в таком, с вашего позволения, откровенном виде? Или с вами что-то случилось?
        - Да, вы правы: со мной случилось, и не просто «что-то». Я ничего не помню. Не помню, как очнулась в ближайшем отсюда леске. Я не знала, что делать. Вы были когда-нибудь в голом виде в незнакомом месте? Нет, не были?
        - Да, конечно,… не был. Но вы не волнуйтесь, мы что-нибудь придумаем. Да, извините, я совсем забыл спросить вас: как вас зовут?
        - В том то и дело, что я не помню, я не знаю, кто такая. Представляете?
        - Нет, не представляю. Со мной такого никогда не было. Вы совсем не помните, кто вы?               
        - Нет, даже приблизительно. И что мне делать? – спросила незнакомка, еле сдерживая слезы, которые навернулись ей на глаза.
        - Ничего. Главное успокоиться и попробовать вспомнить, что вы помните. То, что вы хорошо говорите на русском языке и понимаете меня, уже говорит о многом. Вы совсем не безнадежны. Давайте я дам вам женскую одежду, какая здесь есть.
        - Давайте. Но я ничего не помню с того момента, как очнулась на траве в лесу.
        - Ничего: потом вспомните, - не сразу, так позже. Можно я буду звать вас Афродитой?
        -  Вы мне льстите. Осталось только стать пенорожденной. Ладно, если вы так хотите. Как вас самого зовут?
        -  Ах, да, меня зовут Иваном.
        - По отчеству?
        - Иваном Ивановичем. Но для вас я Ваня.
        Иван Иванович нашел в шкафу сносную женскую одежду, как он полагал еще не вышедшую из употребления. Это была одежда подруги жены, которая была чуть ниже и полнее незнакомки. Как только незнакомка переоделась из его свитера в юбку и рубашку жены подруги, она спросила у него, как выглядит.
       - Уже приличнее, то есть, вполне, - шутливо начал Иван Иванович, чтобы разрядить атмосферу напряженности в отношениях между незнакомыми людьми, но потом понял, что «сморозил» глупость, и поправился, - а вам идет.
        - Вы так думаете? Сомневаюсь, - женщина не согласилась с Иваном Ивановичем, - и все же большое спасибо за заботу обо мне. Как мужчина, вы не знаете, каково быть женщине в чужой одежде. Вашей жене оно больше подойдет.
        - Это понятно. Только вы не переживайте. Эта одежда не моей жены, а ее подруги. Она ей очень нравилась, но была мала. А вам идет, к лицу.
        - Я нравлюсь вам в этой паре?
        - Афродита, вы не можете не нравиться, - уверенно сказал Иван Иванович. И ему стоило верить, ибо он хорошо разбирался в женской красоте, имея богатый опыт близкого общения с женщинами в молодом и не молодом возрасте.
        И в самом деле, незнакомка, несмотря на свой тридцатилетний возраст с гаком  (так называемый «бальзаковский возраст») была не просто обаятельна и привлекательна, но довольно красива и даже прекрасна. Попробуем бегло набросать ее портрет, чтобы не быть голословным. Ее великолепно сложенное тело не могло не привлечь мужское внимание. Высокая грудь, тонкая шея, хрупкие плечи, стройный стан, крутые бедра и длинные ноги баловали взыскательный взор. Так мог бы охарактеризовать телесные прелести завзятый ценитель женской красоты. Но такое описание женской телесной красоты было просто банально. Не это нашел в прекрасной незнакомке Иван Иванович. Его поразила не само тело Афродиты, а возвышенные черты ее лица и, главное, ее лучистые глаза, которые, казалось, излучали теплый свет. Важны были не сами глаза, а то, что в них жило, чем они горели и лучились.
        - Знаете, что, Иван Иванович, лучше зовите меня Афродитой Ивановной. Вы мне дали имя и вам быть посему моим названным отцом.
        - Какой я вам отец, Афродита! Неужели я выгляжу таким стариком?
        - Иван Иванович, нехорошо таким лукавым образом намекать на мой возраст, - сделала замечание Ивану Ивановичу Афродита Ивановна.
        - Что вы, Афродита, уверяю вас: вы молодая. Но раз вы так хотите, то я буду звать вас Афродитой Ивановной.      
        - Вот и хорошо. Я надеюсь, Иван Иванович, вы до сих пор верны своей жене? Кстати, как ее звать?
        - Нет на свете более верного мужа, чем я, Афродита Ивановна. Мою жену зовут Еленой.
       - Какой вы проказник, Иван Иванович. Вас положительно тянет на гречанок: То Елена Прекрасная, а то Афродита Анадиомена.
        - Афродита Ивановна, вы еще не вспомнили себя? Не то я узнаю вас все больше и больше. Оказывается, вы знаете греческий язык и мифы древних греков.
        - Общение с вами, Иван Иванович, возвращает мне память, но ни настолько, чтобы вспомнить саму себя и как меня на самом деле звать.
        - Вот и хорошо. Оставайтесь здесь, а я вас буду навещать почаще, чтобы вы быстрее вспомнили себя.
        - Иван Иванович, так вы не хотите познакомить меня с вашей женой? – вдруг спросила гостья Ивана Ивановича, отчего он нервно вздрогнул, что она не могла не заметить.
        - Зачем вам это? Любая жена на ее месте закатит скандал, приревновав меня к вам.
        - Наверное, лучше всего, нам отправиться в больницу. Там скорее меня приведут в чувство реальности.
        - Не скажите, Афродита Ивановна. В общении со мной вы что-то стали вспоминать. Больница вам будет чужая, а здесь я близок вам как названный отец.
        - Хорошо, Иван Иванович, вы уговорили меня. Побуду у вас в гостях, пока не вспомню, как звать меня и кто я такая.
        - Афродита Ивановна, вы не помните род ваших занятий?
        - Вот так сразу сказать: не помню.
        - Сколько знаете языков, вы тоже не помните?
        - Пока я помню только русский, а там, как будет дальше, не знаю.
        Разговаривая с Афродитой, Иванов поймал себя на мысли, что он очарован не ее телом, а чем-то другим, что он назвал для себя душой, чтобы хоть как-то определиться в том, что привлекает его в новой знакомой. Можно сказать, что Афродита его волновала не как объект сексуального влечения, но как субъект душевной привязанности.
        Его сбивала с толку внутреннее смятение гостьи, которое он объяснял тем, что она потеряла память. Вместе с тем, вопреки этому объяснению, он интуитивно чувствовал, что она вела себя так, как если бы была раздвоена в душе. Вот эта амбивалентность проявлялась в том, что Афродита то была телесно игрива, то тут же впадала в задумчивое состояние. Казалось, что она по природе своей была открыта. Однако этой характерной особенности ее натуры что-то мешало полностью раскрыться. На нее как будто находило какое-то наваждение, и она становилась совершенно другой, - не эмоционально отзывчивой, а, напротив, задумчиво отстраненной.
        Иван Иванович понимал, что с его непрошеной гостьей что-то не так, что она сама не своя, не помнит себя, не знает, кто она. Почему? Что является тому причиной?
        - Афродита Ивановна, я предлагаю вас осмотреть. Чтобы восстановить вашу память, помочь вам в этом, необходимо точно установить причину вашей забывчивости. Если она материального, физического характера, то от нее не могли остаться следы, хоть какие-то последствия. Так как от вас не пахнет спиртным, то это не алкоголь. Хорошо. От вас и не пахнет травкой. Покажите ваши руки, чтобы исключить наркотики.
        Афродита Ивановна молча показала руки, засучив рукава рубашки. На них не было ни одного следа от укола. Можно было исключить и эту возможную причину. Тогда Иван Иванович стал осматривать ее голову перед зеркалом, которое стояло в углу гостиной. Он нащупал небольшую шишку в височной части головы. Там под волосами была небольшая ссадина. От легкого нажатия на шишку Афродита ойкнула и часто задышала от боли.
        - Сильно болит? – спросил Иван Иванович.
        - Не очень. Пока вы не задели шишку, было не больно, - спокойно ответила Афродита.
        - Вы не помните, когда очнулись в лесу, у вас болела голова у виска, кружилась голова, тошнило, лихорадило, клонило в сон? Или, может быть, были судороги, а может слабость, трудно было открыть глаза, смотреть из стороны в сторону? Ну, хоть что-нибудь? Например, мурашки по коже, жжение или покалывание в голове или на теле?
        - Я помню, когда очнулась. Тогда у меня была небольшая боль у виска и головокружение. Я была слаба и немного подташнивало. А потом, когда я нашла ваш дом, меня стало клонить в сон, и я прилегла на диван, чтобы забыться.
        - Сейчас вы хотите спать?
        - Нет, сейчас нет. У меня не болит и не кружится голова. Не тошнит и ни лихорадит. Мне не трудно смотреть, слушать и говорить. Я хочу только немного кушать. Да, еще иногда бегают мурашки по коже.
        - Отлично. Это хорошо, что у вас не так явно выражены симптомы черепно-мозговой травмы. Возможно, от тупой травмы головы вы получили ушиб или сотрясение мозга. Но почему вы ничего не помните? Вероятно, вам нужен постельный режим. Я не в силах больше вам ничем помочь. Я не доктор, не нейрохирург. Необходимо сейчас же обратиться к докторам. Слава Богу, у меня есть знакомый доктор в ближайшей пригородной больнице. Там вам сделают КТ или, возможно, МРТ головного мозга.
        Афродита не стала спорить и тут же согласилась. Иван Иванович на скорую руку приготовил стол, и они быстро перекусили. Новая знакомая Иванова ела с завидным аппетитом. Это могло быть обнадеживающим фактом, указывающим на легкую травму головы и скорое излечение или, напротив, не имело никакое отношение к восстановлению памяти Афродиты.
        Иван Иванович кое-как дозвонился до своего знакомого доктора по мобильнику. Тот был на дежурстве и порекомендовал немедленно явиться больной в больницу. Они так и сделали. В больнице помогли, чем могли: завели медицинскую карту, провели первичный осмотр, взяли анализы и сделали КТ. Диагноз был утешительным: легкий ушиб мозга. Назначили постельный режим и списали потерю памяти на посттравматический синдром, диагностировав кратковременную ретроградную амнезию. Иван Иванович настаивал на МРТ. Ему стали отказывать, но он все же уговорил своего знакомого доктора и заплатил за МРТ с контрастом. Однако исследования на томографе ничего нового не открыли, а только еще точнее подтвердили то, что дал первоначальный диагноз на рентгене. Им посоветовали соблюдать режим и обратиться в милицию, чтобы навести справки о личности Афродиты.
        Они решили вернуться на дачу. Иван Иванович решительно заявил, что пока  к Афродите Ивановне не вернется память, она будет жить на даче. Он же останется на даче на выходные до понедельника, а потом, на рабочей неделе, будет навещать ее и привозить продукты для питания.
        У Ивана Ивановича и мысли не было о том, что Афродита его разыгрывает и является аферисткой. Это был не тот случай. Он отгонял от себя мысль, что его новая знакомая может не сказать ему, что к ней уже вернулась память, чтобы остаться у него на даче. Может быть, она находится в розыске и не хочет, чтобы ее нашли: полиция или, не дай бог, бандиты. Такое предположение Иван Иванович списал на то, что у него разыгралось воображение. Это бывает, кстати, у начинающих писателей, к которым Иван Иванович имел честь принадлежать в последнее время.
        Уже было позднее время и следовало ложиться спать. Иван Иванович постелил Афродите в спальне, а сам прилег на диван и тут же уснул от усталости за день. Ему снилась его новая знакомая. Только она была не просто женщиной, а самой богиней красоты. В первые минуты после сна у него еще держалась в памяти та часть разговора между Афродитой и им самим, которая имела хоть какой-то смысл. Все остальное содержание сна ушло из его сознания в сознательное не-бытие или бессознательное по причине отсутствия смысла для человеческого ума и сердца. Чуть позже и от этой части осталась только часть, часть части.
       - Иван Иванович, у меня есть виды на вас. Вы будете Нашим доверенным лицом, явлением Нашего сообщения с  вами.
        - Слушаю и повинуюсь, ваше сиятельство или ваше высокопревосходительство.
        - То-то. Но я не сиятельство и не высокопревосходительство. Так вы зовете, точнее, звали прежде своих господ. Я не госпожа вам, не принцесса и не королева. Я Богиня красоты. Я сама Красота. Поэтому ваше чинопочитание неуместно. Я, конечно, понимаю, что вы хотите выслужиться передо Мной, но Я этого не требую и Мне этого не нужно. Мне нужно только найти в вашем лице наиболее полное выражение Нашего присутствия в вашем мире.
        - Как мне быть Вашим присутствием, если я не божественен и даже не прекрасен как человек.
        - Для этого не надо быть самому богом. Важно не ваше личное достоинство, ваша человеческая красота, но Наше обращение. Научитесь знать свое место как место присутствия и не более.
        - Хорошо, ладно. Но как мне быть Вашим присутствием. Честно сказать, у меня это не получится, - как я смогу отказаться от самого себя. Я полагал, что чем больше мы есть сами по себе, тем больше в нас божественного естества.
        - Нет, вы не правильно полагали природу Богов и Богинь. Мы не превосходим вас в человечности. Мы на вас не похожи. Вы тем ближе Нам, чем вас меньше перед Нами. Поэтому вы встречаетесь с Нами не в жизни, в которой вы есть нечто и некто, а в смерти, в которой вы ничто и никто. Кстати поэтому Я явилась вам не наяву, а во сне как образе смерти – образе единственного иного мира, который вы заслужили. Вам самое место там. Ваша жизнь здесь есть иллюзия, которой вы единственно живете в вашем мире. Ваш мир есть мир иллюзий. Животные и те более реальны, чем вы. Поэтому Нам нужны такие, как вы и как можно меньше, чтобы не умножать ничтожество. Лучше вас одного для Меня. Будет меньше возни с вами. Вы вполне способны на полное самоуничтожение.
        - Вы меня, конечно, извините, Ваше Красившество, но я не самоубийца. У меня нет намерения убить себя.
        - Для того, чтобы быть местом Нашего присутствия, не надо убивать себя. Разве можно убить того, кого нет?! Вы вполне способны это понять. Или я ошибаюсь на ваш счет?
        - Не могу согласиться с тем, что Вы можете ошибиться: Боги не ошибаются, на то Они и Боги, в Вашем случае Богини. Но как мне понять то, что меня нет, когда я разговариваю с Вами? Неужели может говорить тот, кого нет с тем, Кто есть, и есть в качестве Есмь. В этом смысле я, как и подобные мне, не могу не быть Вам причастным. Но чтобы быть Вам причастным, мне необходимо быть, а не не-быть.
        - Вы и есть, но не сами по себе, а через отношение к Нам. Вы Наша условность. Надеюсь, вы это понимаете, и Я не зря провожу с вами время. Или зря? Вы не поняли Меня.
        - Где мне понять Вас, я ведь не Бог.
        - Правильно, вы должны знать, что ничего не знаете о Нас взаправду. Общаясь с вами, я решила, что вы способны понять, что ваша жизнь есть сплошное заблуждение.
        - Афродита, Богиня! Но как я могу понять, если моя жизнь есть сплошное заблуждение. Для этого ей следует быть, как минимум, не сплошным заблуждением.
        - Вот чего Я не могу принять, так это вашей ничтожной изворотливости. Вы даже в самом заблуждении так ничтожны, - как минимум. Мне мешает ваше я. Оно исчезающе малая величина, но никак не может исчезнуть. Но почему?
        - Чтобы не быть Вами.
        - Как вас понять? Неужели вы думаете, что Мы еще ничтожнее вас, не могущих исчезнуть?
        - Нет, я так не думаю. Я признаю Ваше существование. Вы есть даже во сне и поэтому делаете сон реальностью иного характера, чем мир наяву, но все же реальностью. Именно поэтому я способен с вами общаться.
        - Ты способен общаться с Нами не потому, что это логично, но потому что Мы так хотим. Мы так хотим и потому то, что Мы хотим, логично. Надеюсь, ты это понял?
        - Нет, не понял. У меня всегда вызывала недоумение такая логика желания. Она понятна в устах профессиональных верующих, которые за неимением разумных доводов прибегают к ущербной логике воли - волюнтаризму. Но такое услышать из уст самой Богини, - для меня нонсенс. Это логично, потому что мне так хочется. Мое желание – для вас закон. Так что ли? 
        - Вы ждете от меня как Духа женского рода глупости? Не дождетесь. Нет, не так. Вы не правильно поняли меня.
        - Тогда как понимать ваши же слова: «Мы так хотим и потому, что Мы хотим, логично»? Может быть так: «То, что позволено Юпитеру, не позволено быку»?
        - Это так и не так. Это про Юпитера. Про Нас же следует понять, что Наше желание не для вас, а для Нас является логичным, ибо Наши желания есть Наши мысли и они же Идеи для вас.
        На этом запас памяти сна Ивана Ивановича иссяк. Когда он проснулся, то решил осторожно поделиться своим впечатлением от сна с Афродитой Ивановной, которую счел главной виновницей ночного наваждения. Таким образом, Иван Иванович хотел ненавязчивым, точнее, хитрым, образом выведать у Афродиты, какое отношение она имеет к самой богине красоты. Является ли связь между ними чисто номинальной, установленной только в сознании Ивана Ивановича? Вот тот вопрос, который беспокоил нашего героя.
        Когда Иван Иванович постучался в спальню, то Афродита тут же подала голос и поздравила его с добрым утром.
        - Я уже встала.
        - И как вам спалось на новом месте? – спросил с интересом Иван Иванович.
        - Неплохо.
        - Вам что-то снилось?
        - Да, но я не помню. В общем, снился какой-то бред.
        - А мне снились вы.
        - Надеюсь, я вела себя прилично в вашем сне?
        - Как сказать.
        - Иван Иванович, неужели вам до сих пор снятся подростковые сны?
        - Нет, если бы. Вы снились мне в сакральном виде Богини Красоты.
        - Иван Иванович, как вам не стыдно так говорить. У меня нет ничего общего с Афродитой, кроме имени. Да, и то, это имя придумано вами.
        - Попробуйте вспомнить свой сон. Может быть мы видели один и тот же сон. Только я что-то помню, а вы нет. Почему вы не могли видеть похожий сон, если я видел вас во сне? Это неспроста. Вот, например, что я помню: как вы вели себя. Вы показали себя не то что королевой, но самой богиней красоты. Может быть, вам напомнят что-либо ваши слова: «Ты способен общаться с Нами, потому что Мы так хотим. Мы так хотим и потому то, что Мы хотим,  это логично, но, никак не наоборот, нечто логично и поэтому Мы это хотим.  Надеюсь, ты это понял». Ну, как, вспомнили?
        - Какой вы несносный человек, Иван Иванович. Зачем вам знать, что я видела во сне? Я не помню.
        - Вспомните. Это важно не только мне, но и вам. Вы не хотите вспомнить, кто вы такая?
        - Как связан сон с тем, кто я такая?
        - Вы не догадываетесь? Сон – это часть вас, вашей жизни. вы потеряли сознание наяву, а не во сне. Возможно, во сне вы помните себя. И если вы вспомните содержание сна, может быть, мы выведем из него и ваше имя, и ваше сознание себя. Теперь понятно?
        - Понятно. Но я ничего не помню.
        - Какая вы упрямая! Вы внушили себе, что ничего не помните и теперь не хотите ничего помнить. Вероятно, ваша забывчивость связана с какой-то психической травмой, которая вас угнетает, и вы намеренно вытесняете из своего сознания травматическое событие. Возможно, это событие связано с ушибом вашего мозга. Откуда мне знать? Вот если вы вспомните сон, может быть, мы узнаем правду. 
        - Ну, хорошо. Я попытаюсь вспомнить, но я ничего не гарантирую.
        - Это понятно. Вы попытайтесь: попытка не пытка.
        - Это как сказать. Может быть, я в прошлой жизни не умела или не хотела думать. И вот, попытка вспомнить сон мне причинит страдание.
         - Вы попытайтесь, и мы узнаем, любите вы думать, напрягать память или нет. Вам понятна фраза из моего сна?
        - Нет, не понятна. Она напомнила мне своей непонятностью то, что я видела и слышала во сне. Вот вы сказали, что мой божественный прототип утверждал, что она хочет не потому, что это логично, но потому, что она это хочет. Так и я в мыслях не логична, а логична только в словах, когда их подбираю, чтобы ясно выразить свои мысли. Но мне не понятно, как это так выходит, что она хочет и в этом уже есть логика? Объясните мне, пожалуйста.
        - Значит, все же в вашем сне есть что-то похожее на то, что видел и слышал я, как вы сказали. Я понял то, что процитировал не столько в том смысле, что желание бога или богини есть закон для человека, сколько в смысле того, что желание бога или богини, в принципе, разумно, логично, то есть, они умеренны в желаниях. Тогда как человек не знает в них меру.
        - Да, да. Я с вами согласна. Мера есть в словах, а не в моих желаниях. Они управляют мною. Хорошо, что не все. И если я вас правильно поняла, те желания, над которыми  не властна, не могу ограничить волей, вооруженной для равновесия, меры умом, я вытесню в бессознательное, обманывая саму себя. Но в таком случае Я не есть Я сама. То, с чем мы обыкновенно отождествляем себя, не есть мы сами. Это Я есть другое мое Я, то, что вы называли по латыни “alter ego”. Оно является управителем, хозяином меня, а не я сама.
        - Кем или чем, по-вашему, Афродита Ивановна, может быть эта инстанция?
        - Я понимаю, куда вы клоните, Иван Иванович. Но я не дура. Вы намекаете на то, что моя потеря памяти связана с одержимостью бесом, который управляет мной помимо моего желания, воли и рассудка. Для этого он якобы стер мою память. Так?
        - Афродита Ивановна, признаюсь вам, я сначала думал, что вы обычная женщина…
        - Говорите прямо, Иван Иванович, вы считаете, что я обычная глупая баба.
        - Ни в коем случае, то-то и оно, что вы не обычная глупая… Вы не обычная…
        - Баба? То есть, сумасшедшая, что ли?
        - Да, нет. Вы умная женщина, к тому же начитанная, да еще красивая. Это не часто встречается. Если честно сказать, то встретить такую женщину, - просто чудо. Ход ваших мыслей говорит не только о вашем остром уме, но и живом воображении. Но в мысли вы пошли не туда, куда надо. Вы увлеклись традиционным, церковным подходом к необычным явлениям психики, приняв расширение сознания за результат внушения бесов, одержания ими.
        - Вы не поняли меня! Я посчитала, что это вы приняли… Да, что с вами говорить!
        - Нет, нет. Афродита Ивановна, говорите. Я внимательно вас слушаю. Я понял, что вы сыронизировали, упомянув про бесовское одержание только после вашего подозрения меня в таком зловредном предрассудке. Мне показалось, что нужно указать на мое критическое отношение к такому архаическому способу объяснению того, что с вами случилось.
        - Но, тем не менее, вы обвинили меня в нем. Я нахожу в этом ваше пренебрежительное отношение к женщинам вообще и ко мне в частности.
        -  Я, наоборот, нередко слышал, что женщины считают мужчин своего уровня всегда ниже по развитию интеллекта, чувств и прочего, чем они есть сами.
        - Иван Иванович, вы из любого положения выйдите сухим из воды, замочив других.
        - Афродита Ивановна, ну, что мне сделать, чтобы вас не обидеть?
        - Сначала признать свою вину и попросить прощение.
        - Афродита Ивановна, прошу меня извинить. Я больше так не буду делать.
        - Хорошо. Но этого мало. Вы должны стать передо мной на колени.
        - Слушаю и повинуюсь! – виновато сказал Иван Иванович, опустившись на колени, но вставая, чуть не сболтнул, - вы говорите прямо, как…
        - Как кто? – строго спросила Афродита и свела, нахмурив, соболиные брови.
        - Как царица.
        - Иван Иванович, вы, пожалуйста, разберитесь, кто я у вас богиня или царица, - заметила Афродита Ивановна.
        - Вы, Афродита Ивановна, моя госпожа, - ответил лукаво Иван Иванович.
        - Какой вы хитрый, Иван Иванович. Ну, и бог с вами.
        - Со мной вы, моя богиня.
        - То-то. Ладно, пошутили и хватит. Во всем нужна мера. Оставим иронию, Иван Иванович, а то я устала от ваших интеллигентных манер. Будьте проще.
        - Хорошо, Афродита.
        - Афродита Ивановна.
        - Хорошо, Афродита… Ивановна. Вот вы сказали: будьте проще, а сами все еще обращаетесь по отчеству и требуете того же от меня. Зовите меня просто «Ваня». Ладно?
        - Ладно. Уговорили.
        - Спасибо, Афродита.
        В такого рода разговорах пролетели выходные. Напоследок, перед отъездом,  Афродита Ивановна напрямик спросила Ивана Ивановича, станет ли он сообщать своей жене, что у них на даче появилась незнакомая женщина.
        - Нет, пока не стану. Вам надо прийти в себя, хоть что-нибудь вспомнить. Для этого на неделе завтра или послезавтра я заеду за вами, чтобы мы поездили по Москве, чтобы вы вспомнили, если не место своего жилища, то, может быть, те места, где вы были прежде. Наверное, завтра вы еще лучше восстановитесь после падения, и вам уже можно будет прокатиться по Москве.
        Моя жена очень ревнива, как, впрочем, все вы. Я не хочу ее расстраивать ненужными объяснениями и вас травмировать. Все потом. Пока отдыхайте. Все необходимое у вас под рукой.
        На этом они простились до завтра-послезавтра.
 
                Капризы памяти
        Обычная жизнь затянула Ивана Ивановича в свой притягательный водоворот. Он закрутился на работе со студентами. И дома его ждали неотложные дела, которые он не сделал на выходных. Поэтому Иван Иванович не смог в понедельник вырваться на дачу.
        Только во вторник, наспех сделав свои дела, - хорошо, что в тот день, у него была небольшая учебная нагрузка, - он сразу отправился на дачу. Он боялся, что там не найдет свою новую знакомую. Но она была на месте.
        - Мир этому дому.
        - …
        - Ау, Афродита Ивановна, где вы? – виновато и вопросительно позвал Иван Иванович.
        - Да, здесь я. Не прошло и полгода, - в голосе Афродиты звенела обида.
        - Простите меня, моя дорогая. Дела, все дела. Они держали и не отпускали. Смотрите, что я вам привез, - сказал Иван Иванович и протянул ей мобильник. Он теперь ваш. Вы помните, как пользоваться мобильным телефоном?
        - Нет, не помню. Зачем он мне? Если бы вы сегодня не приехали, то завтра утром я пошла бы, куда глаза глядят, Может быть, они найдут то, что заставит меня вспомнить, кто я такая и что за жизнь была у меня.
        - Он вам нужен для того, чтобы вспомнить себя и найти дорогу домой. Мы займемся сегодня поиском дороги. Пожалуйста, возьмите мобильник, - попросил от всей души Иван Иванович.
        Афродита Ивановна нехотя взяла его в свои руки и повертела им из стороны в сторону.
        - И как им пользоваться?
        Иван Иванович буквально объяснил на пальцах, как быть на связи.
        Уже в дверях Афродита задержалась, и вдруг объявила, что не готова к поездке по Москве. Иван Иванович невольно чертыхнулся про себя, но ничего вслух не сказал, за исключением того, что стал уверять ее, как ее понимает.
        - В следующий раз мы попробуем навестить Москву. Договорились?
        - Договорились. Когда вы будете свободны?
        - В четверг.
        - Хорошо, в четверг так в четверг.
        - Афродита, что–то случилось? Вы вспомнили?
        - Нет. Но у меня странное чувство. Можно я пойду в спальню. Мне нужно отдохнуть.
        - Конечно, конечно, - поспешно согласился Иван Иванович, а затем, подумав, обратился с просьбой к своей знакомой, - мой друг, разрешите мне осмотреть ваш ушиб.
        Шишка на виске уменьшилась в размерах и Афродита даже не поморщилась при ее осмотре.
        Потом, уже в машине на дороге в Москву, Иван Иванович думал о своем сложном отношении к Афродите. Она по-прежнему была ему интересна как женщина. Но между ним и ей стояла жена, которой он не мог изменить. Как бы это ни было смешно, но наш герой был верным мужем. Влечение к новой знакомой волновало его как мужчину, но как муж он страшно переживал за свою лучшую половину. Вот если бы жена разрешила ему удовлетворить мужское любопытство, то он был бы счастлив. К сожалению, он знал, что такого разрешения ему не видать, как своих ушей. Но он не мог и переключиться на свою жену, хотя любил ее. Афродита стала его наваждением. Что было делать? Ждать, что Афродита сделает первой шаг навстречу или пройдет мимо?
        Иван Иванович не обманывался на свой счет. Он прекрасно понимал, что роль героя-любовника ему не к лицу. Конечно, он мог увлечь женщину как человек. Но стоит ли такая игра свеч? Будет ли цель превосходить затраченные усилия? Разумеется, она стоит того, если является не простым адюльтером, а нечто большим, намного больше банальной измены. Шестым чувством Иван Иванович понимал, - для него это была интеллектуальная интуиция, - что за явлением на дачу Афродиты скрывается что-то важное для него самого. Но что это было, скрывалось не столько в прошлом, сколько в будущем, которое, не исполнившись, не могло заранее поведать ему о себе.
        Уже дома, встретив на пороге жену - Валю, он понял, что никакой другой женщины ему не надо. Его не просто устраивала Валя, - он по-настоящему любил ее, как может любить мужчина. Тогда зачем ему Афродита? Валя была его Афродитой, ее живым и человеческим воплощением.  Ему не нужно еще одно воплощение богини любви. Для чего оно? Для разнообразия? Но он не охотник до оного.
        Жена Валя интересовала Ивана Ивановича  как женщина и человек, а вот Афродита привлекла внимание нашего героя уже не как женщина и человек, кстати, в ней и женщины, и человека было немало, но как некто иная. А вот какая иная, для Ивана Ивановича это было загадка. С этими мыслями он и уснул на диване перед телевизором. Жена, с сожалением, накрыла его пледом и пошла одна в супружескую спальню. Дети – дочь-первокурсница и сын-аспирант – уже видели второй сон. В семье Ивановых ложились рано. Только иногда Иван Иванович засиживался за рукописью в кабинете, да сын Евгений корпел над своим компьютером. Но не сегодня. Сегодня Ивановы ночью спали.
        Иван Иванович проснулся в пятом часу, когда самый крепкий сон. Он долго шарил рукой по пледу, ища плечо своей лучшей половины, пока не пришел в себя и, удивившись, понял, что лежит один на диване в гостиной. Рядом с ним на краю дивана сидела, как ему показалась, его жена Валя, завернутая с головы до ног в покрывало. Было плохо видно в предрассветных сумерках ночи. Но все же он различал еле видимый женский силуэт. Он дотронулся до рукава жены. На ощупь покрывало было из шелка. От его неосторожного прикосновения покрывало спало. Но… под ним никого не оказалось. От неожиданности сердце Ивана Ивановича остановилось, а затем бешено забилось. У него от страха закружилась голова. Он точно знал, что не спит, и это ему не приснилось. Тогда что это могло быть? Он точно видел женский силуэт, завернутый в шелковое покрывало. Куда же он делся? И тут он услышал голос у себя за спиной, который звал его. Однако его не могло там быть, потому что у него за спиной стояла стена. Или пространство комнаты отодвинулось назад?
        Иван Иванович, вывернул шея за спину и наткнулся взглядом, как он и предполагал, на стену. Неужели он услышал голос из другой комнаты. Да, нет же, - это была несущая наружная стена. Что ж, показалось со сна. У него отлегло от сердца. Пришло время успокоиться. Но не тут-то было.
        - Иван Иванович, - раздался нежный женский голос, отдаленно напоминавший голос Афродиты. Теперь он звучал внутри него, как если бы он расширился до размеров комнаты или даже стал выходить из нее. В голосе сквозила еле различимая ирония.
        - Да, - машинально ответил Иван Иванович.
        - Да, не пугайтесь вы так. Я не сделаю вам ничего плохого.
        - Кто вы? Почему я вас не вижу?
        - Куда вы торопитесь спросонья?
        - Что у вас за кошерная манера отвечать вопросом на вопрос.
        - Иван Иванович, вы сердитесь. Да, не бойтесь вы меня. Это глупо. Ведь я – это вы, вы – это я.
        - Не обманывайте меня. У вас не мой голос, а голос Афродиты Ивановны.
        - Иван Иванович, признаюсь вам, - у вашего Я женский голос.
        - Как же так, а как быть с Афродитой?
        - Афродита – это вы в бессознательном состоянии. Неужели вы думаете, что у вас на даче поселилась женщина, красивая как сама богиня красоты, да еще с ретроградной амнезией. Вы в своем уме? Повторяю: вы не в уме, а в бессознательном состоянии представили себя воплощением того, во что влюблены, насколько себя помните. Это более вероятно, чем то, что вы приняли за случившееся.
        - Все вы врете. Могу поймать вас на враках. Вот вы говорите, что я в бессознательном состоянии увидел плод моего больного воображения. При чем же тогда ваше замечание о том, что я представляю себя богиней красоты, насколько себя помню, если я без сознания?
        - Не перевирайте мои слова, - я не так сказал. Сами вы врете. Надо же: что вы за человек, - сами себе врете!
        - Значит, я сошел с ума, - с огорчением признался себе Иван Иванович. – И как дальше я буду жить?! Сумасшедший!
        - Да, не огорчайтесь вы, Иван Иванович. С кем не бывает. Вот, наконец, случилось с вами. Обратитесь к психиатру: он мигом вас вылечит. Впрочем, вряд ли. Придется вам лечь в психиатрический стационар и пройти целый ряд неприятных и мучительных процедур тестирования вас на вменяемость. То, что вам казалось невообразимым, неожиданно свалилось на вас, как снежный ком. Все об этом узнают. И когда вас выпустят из дурдома на свободу, все будут говорить шепотом у вас за спиной: «Вот дурик»!
        От странного разговора на душе Ивана Ивановича стало дурно, и он с тоской подумал о будущем, которое не сулило ему ничего хорошего. Он буквально почувствовал, что разговор с самим собой пахнет настоящим безумием. Выходит, его я безумно. Или он сам безумец?
        - Иван Иванович! Вы в своем уме: это не я, а вы безумны.
        - Значит, вы есть голос разум в мире безумия, если мир безумия – это я? Вы мне говорите, что я безумен. Между тем вы же говорите, только уже наоборот, что вы – это я, я – это вы. Так это не я безумен, а вы, ибо я последователен, а вы противоречите себе.
        - Иван Иванович, вы правы. Сумасшедшие именно так себя и ведут.
        - Поэтому если я безумен, то безумны и вы. Но если вы не безумны, то не безумен и я. И тогда мы есть одно целое. Вы есть часть меня. Мы не равноправны. Я есть я, а не вы. Вы есть мое отражение от меня самого. В этом смысле вы есть не я, а мое второе я, alter ego. И вы не можете говорить от моего лица. Это я целое, а вы моя часть, мое отражение во мне самом.
        - Вы интересно рассуждаете. Но что это доказывает? Только то, что вы не идиот, а сумасшедший. Сейчас я вам докажу, что вы ошибаетесь, ибо противоречите самому себе. Вы одновременно говорите две взаимоисключающие вещи: мы равны друг другу и я есть ваша часть. Но часть и целое не равны друг другу. Я не могу говорить от вашего имени. Однако говорю. Почему? Потому что у вас наблюдается расщепление личности. Хорошо, что вы замечаете это. Но это не избавляет вас от сумасшествия. Значит, есть сознательные сумасшедшие. Это вы. Большинство сумасшедших не сознают, что они сумасшедшие, а вы сознаете. Следовательно, вы атипичный случай сумасшествия. Вы ненормальный сумасшедший. Можно сказать так: мало того, что вы сумасшедший, вы еще философ. Нет, точнее, вы философствующий сумасшедший. Вы не философ, ставший сумасшедшим, а сумасшедший, занятый философствованием. Но это не важно.
        - Что важно?
        - Важно то, как вы стали сумасшедшим. Это результат физического превращения, необратимого по своему характеру. Или результат психического притворства, навязчивого состояния, которое обратимо в нормальное состояние. То, что вы меня слышите, как не себя, а постороннего, может быть реакцией на психическую травму.
        - Так, подождите. Дайте мне слово, - теперь моя очередь. Вы хотите сказать, что я могу находиться на пути к психическому исцелению, ибо вы уже существуете не полностью отдельно от меня в качестве фантома Афродиты Ивановны, а только моего внутреннего голоса во мне?
        - Ну, конечно.
        - Хорошо. Но тогда, какого рода психическая травма случилась со мной, если я раздвоился и одновременно существовал, как я собственно и в то же время Афродита, которая потеряла память.
        - Это вы могли потерять память о себе здоровом до раздвоения. Не Афродита упала на даче, а вы. И в результате забыли себя, став Афродитой у себя в голове.
        - Как быть тогда с моим приятелем в больнице и обследованием Афродиты на КТ и МРТ?
        - Это вас обследовали на КТ и МРТ.
        - Вы так думаете?
        - Это вы так думаете. Что вы намерены делать?
        - Завтра же пойду к психиатру.
        - Зачем? Чтобы попасть в сумасшедший дом? Знаете, что я скажу вам: многие там остаются, теряя навсегда свою свободу, а тем, кого выпускают на время на свободу, дают справку о том, что у них не все дома, а в сумасшедшем доме, в дурдоме. Вы хотите, чтобы об этом все узнали, например, ваши близкие, коллеги  и студенты на работе? Валя будет жить с сознанием, что она живет с сумасшедшим. Студенты  будут смеяться над вами и крутить пальцем у виска у вас за спиной. Вы это хотите?
        - Нет, я не хочу.
        - Ну, тогда, мы никому не скажем, что мы – это вы и я, ваше другое я, которое гуляет само по себе, когда и куда захочет, помимо вашего желания.
        - Но тогда я буду отвечать за то, что вы натворите, а не я. Так нечестно.
        - Ладно. Я никому не скажу, что это сделали вы.
        - Я не согласен. Ведь все будут думать, что это сделал я. Ведь они слышат только меня. Вас слышать может только я.
        - Хорошо. Я буду предупреждать вас о том, что я желаю делать, а вы будете отговаривать меня от этого. Ладно?
        - Посмотрим. Заранее я ничего не обещаю.
        - Вот и ладно. А теперь я вас покидаю.
        - Вы куда уходите?
        - К себе, в никуда.
       Воцарилась тишина. Сколько Иван Иванович ни прислушивался к своему внутреннему голосу, он больше ничего не услышал. Светало. Ему стало казаться, что только что состоявшийся наяву мысленный разговор на самом деле только пригрезился. Он удивился тому, что открыл для себя новый жанр беседы: мысленный разговор. Надо же. И все же, несмотря на то, что ему очень хотелось принять этот разговор за беседу с самим собой, он не мог до конца обмануть себя. Он только что беседовал не с самим собой, а с неведомо кем, выдававшим себя за его второе, другое Я. Или это был он сам? Но если так, то он находился, нет, до сих пор находится в измененном состоянии сознания, характерном для сумасшедшего. Он впервые в жизни почувствовал себя в таком неприятном состоянии. Это чувство было равносильно тому, как если бы он признал в себе таракана. И в самом деле, дорогой читатель, поставьте себя на место нашего героя и почувствуйте вместе с ним себя сумасшедшим. Вам было бы приятно это осознать, если прежде вы были убеждены в том, что душевно нормальны, находитесь в здравом уме и твердой памяти?
       Тут нельзя не вспомнить Франца Кафку с его новеллой «Превращение», в которой главный герой превращается в жука. Толкователи стали защищать, во всяком случае, Кафку, если не его героя, что это превращение следует понимать не буквально, а в метафорическом смысле. С какой стати, ведь, в самом деле, Кафка был, мягко говоря, «тронутый», очень странный человек, который вполне мог полагать, что если не он сам, то его герой превратился в жука. Одно другому не мешает, а, наоборот, обостряет метафоричность вторичной буквализацией. Подчеркнутая телесность насекомого ставит предел самой метафоричности превращения человека в живую вещь. Так и в случае Ивана Ивановича явление его второго Я в виде невидимого по(ту)стороннего собеседника делало самого Ивана Ивановича пограничным существом, марионеткой рефлексии.
        Оказавшись в таком превращенном положении, Иван Иванович стоял, балансируя, существовал на грани здравого смысла. В любой момент он мог зайти за грань, соскользнуть, сорваться с каната здравомыслия в пропасть безумия.
        Если рассуждать с точки зрения научной медицины, то весь разговор Ивана Ивановича можно интерпретировать как выражение измененного состояния сознания со словесными оценочными галлюцинациями, характерными для шизофрении. Но был ли наш герой сумасшедшим? Прежде до происшествия с Афродитой за ним не водились такие измененные состояния сознания с голосами внутри головы или где-то там, ибо Ивану Ивановичу казалось, что голова выросла у него с целый мир. Но когда навязчивое состояние спало, Иван Иванович стал рассуждать здраво. И в самом деле, если он не душевнобольной, то, значит, есть нечто такое, что нельзя объяснить. Таким нечто и стал его внутренний голос.
        Он вдруг вспомнил Гамлета с его сакраментальным обращением к своему другу: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», памятуя свою встречу с тенью убитого отца. Неуютно было нашему герою в положении Гамлета. Но было что-то в его облике, что делало похожим на датского принца. Только не он сам прикинулся сумасшедшим, а судьба толкала его быть таким ненормальным, идти навстречу своей злосчастной судьбе. Ну, прямо трагический герой. Сравнение с Гамлетом приободрило Ивана Ивановича. И он почувствовал значительность, всю важность своего призвания. Видно, не просто так ему попалась на жизненном пути Афродита, и высшие силы с помощью его второго (альтернативного) Я заговорили с ним. Сам Господь Бог коснулся его своей десницей. Он продолжал думать в таком возвышенном духе, пока ему не пришла на ум простая мысль, как говорил в свое время Картезий, “simplex intuitio”. Что, если Бог и ангелы ничего не могут сделать с нами материально, ведь они есть идеально? Но тогда получается, что они все знают наперед и ничего не забывают еще и потому, что ничего не могут изменить. Естественно возникает вопрос: «Могут ли изменить хоть что-то ангелы, когда воплощаются в людей»? «Могут ли они вообще воплощаться»?
        Вот какие вопросы занимали ум Ивана Ивановича, когда он слепо смотрел в одну точку после своего пробуждения и исчезновения внутреннего голоса. Из прострации его вывел голос, нет, не внутренний, свой, а чужой, точнее, родной голос его жены.
        - Ответь мне. Где ты теперь?   
        - Ну, как, где? Я просто задумался, - стал объясняться Иван Иванович.
        Валя посмотрела сквозь Ивана Ивановича, тяжко вздохнула и пошла на кухню.
        - Подожди, пожалуйста, я хотел сказать, что нам надо поговорить, - Иван Иванович решился на серьезный разговор с женой, но та его не услышала или сделала вид, что не слышит, и ушла, не обернувшись на просьбу мужа.
        Иван Иванович махнул рукой и продолжил раздумывать. О чем же он думал? Разумеется, он не мог не думать о только что пришедшей ему на ум идее, которая проясняла смысл известного народного выражения: «Бог помогает только тем, кто сам себе помогает, и никому больше он не помогает». Но тогда зачем он нужен человеку, если человек сам достигает своей цели? Есть ли он для других? Кому такой он нужен? Но так думать, это не уважать самого себя. Почему? Просто потому, что тот, кто сам помогает себе, действует так, так уверен в самом себе. Что является причиной такой уверенности? Бог как даритель, податель веры. Бог скрывается за человеком, чтобы человек доверился себе, принял себя. Может быть так надо понимать это странное выражение. Не додумав до конца свою мысль, ибо держать ее в уме было трудно, Иван Иванович решил отвлечься от высоких материй и пошел вслед за женой на кухню. Но к его немалому удивлению на кухне не было ни одной живой души. Иван Иванович озадачился тем, куда подевалась жена, ведь она только что пошла тем же путем на кухню. Выйти из кухни она могла лишь тем путем, каким вошла. Наш герой устал удивляться тому, что с ним творилось. Он унял беспокойство по поводу исчезновения жены на кухне тем, что не заметил, как она прошла обратно мимо него.
        Тогда он прошелся по комнатам, но никого, - ни жены, ни детей, - там не нашел. Иван Иванович не на шутку был озадачен: куда могли подеваться его близкие ранним утром? Может быть, они уехали в гости и еще не вернулись? Но тогда кого он видел только что и принял за жену? Так и не найдя ответ на эти вопросы, Иван Иванович решил найти их позже, а пока необходимо было проверить случай с Афродитой. Действительно ли она ему только привиделась, как недвусмысленно заявил ему его alter ego? Если нет, то он просто видел страшный сон со своим посторонним Я.
        Он так и не притронулся к еде, но сразу спустился в гараж и выехал на своем стареньком «жуке» на дачу. Уже через полтора часа он был на месте. Когда он подходил к дачному коттеджу, ему навстречу из входных дверей вышла Афродита.
        - Иван Иванович, на вас лица нет! Что с вами случилось? – встревоженно спросила Афродита.
        Наш герой машинально отметил, что ей к лицу маска заботливого участия. В ответ он в очередной раз бессильно махнул рукой, присел на травяной газон дачной лужайки и непроизвольно выругался. Афродита уже хотела сделать замечание Ивану Ивановичу, но вовремя остановилась, она благоразумно рассудила, что он не хотел оскорбить ее, и нотации в этот момент просто бесполезны, ибо он недостаточно вменяем для них.
        Иван Иванович раздумывал о том, сказать Афродите о своем сне или нет. Но потом, подумав про себя «была – не была», решил, наконец, рассказать о нем так, чтобы заодно выведать  у нее, кто она такая. Он уже понял, что она реально существует, ибо не было для него никакой разницы между представлением себя в квартире с женой и представлением себя с Афродитой на даче. Она была также реальна, как дача.
        - Знаешь, Афродита, - начал он свой рассказ, - мне сегодня после сна было откровение у меня дома. Я увидел силуэт женщины, которая сидела рядом со мной на диване в гостиной. Когда я прикоснулся к ней, то она исчезла, оставив в моих руках покрывало и услышал голос, точь-в-точь ваш голос у себя за спиной, а за спиной у меня была… стена.
        - В самом деле? Иван Иванович, как это странно. Так я стала стенкой, что ли? Например, я ничего не видела во сне. Или, может быть, я была у вас в сознании?
        - Да, вы оказались у меня в сознании. И стали уверять меня в том, что это не вы, а я попал в аварию, и это не у вас, а у меня потеря памяти. Вы прямо сказали, что Афродита, - это я у себя в голове.
        - Какая глупость. Вот я, а вот вы. Как, скажите мне на милость, я могу быть вами у вас в голове?! Конечно, у вас в сознании есть образ меня и он ваш, а не мой, лучше сказать, образ меня, но ваш образ, образ в вашем сознании, а не в моем. Посмотрите на меня: я существую не только в вашей голове, но и отдельно от вашей головы. Понятно?
        - Разумеется! Афродита, вы так со мной говорите, как будто я идиот и не понимаю очевидных вещей. Но как тогда понимать мой разговор с неизвестной, как сказать то, гм… может, субстанцией, - как бред наяву или ночной, предрассветный кошмар. Но почему тогда он такой осмысленный?
        - Иван Иванович, я не в курсе относительно того, что творится у вас в голове. Могу только вас успокоить, что я реальная женщина, да, впрочем, вы и сами видите.
        - Значит, я разговаривал сам с собой и это был сон. В противном случае, если это произошло со мной наяву, то я психически, сознательно ненормальный. Или, все же, вы произвели на меня столь сильное впечатление, что я стал бредить вами наяву?
        - Это лучше вам знать, а не мне.
        - Почему? Ведь это вы явились мне со словами и стали уверять меня в том, что вас нет. Зачем вам это надо?
        - Иван Иванович, вы предъявляете мне претензию? И что я делаю у вас?! Я ухожу! – сказала Афродита и встала с дивана, намереваясь навсегда покинуть дом негостеприимного хозяина.
       - Что вы, Афродита Ивановна. Простите, если можете, меня за то, что я сказал вам. Вы неправильно меня поняли. Я просто хотел узнать, как быть с тем, что мне стал являться голос, так похожий на ваш. Что это: наваждение, колдовство, сумасшествие или только странный сон? 
        - Откуда мне знать, если у меня самой потеря памяти. Вы не нашли ничего лучше, как спрашивать у больного, каким образом можно вылечиться, - ответила Афродита, еле сдерживая свое недовольство Иваном Ивановичем.
        - Еще раз прошу меня, извинить, дорогая Афродита. Я думал, что вы мне поможете понять, что со мной случилось.
        - Хорошо. Давайте рассуждать здраво, - смилостивилась Афродита, осознав, что проблемы у Ивана Ивановича начались с ее появлением у него дома. И он, кстати, сразу бросился ей помогать, когда она очутилась в столь неловком положении. – В том случае, если вам привиделся дурной сон, то с пробуждением он перестал быть проблемой. Поэтом я вам желаю видеть хорошие сны.
        Однако если вы услышали мой голос после сна, то это слуховая галлюцинация. Она же бывает, насколько я помню, только у людей с расстроенной психикой. Вероятно, мое появление в вашем доме так сильно на вас повлияло, что вы расстроились, но спрятали у себя в сознании. Вот, после сна, который освобождает то, что вытеснило сознание в бессознательное, из-за его травматического эффекта на вашу психику, вам и почудилось то, что для вас представляет угрозу, - существование в вас другого, альтернативного Я.
        Но вы должны понять, что у каждого человека, а не только у вас, есть второе Я, которое прячется от вас, от вашего обычного Я сознания в стихии бессознательного. После сна, когда вы полностью еще не освободились от сна, ваше второе Я не успело спрятаться и вступило в конфликт с вашим Я, или наоборот, ваше Я вступило с ним  в конфликт. Понятно?
        - Понятно то понятно. Вы славно разобрались с моими Я. Видно, до амнезии вы были психиатром или психологом.
        - Видимо или кем-то в этом роде. Наверное, поэтому мне было интересно думать об этом. Считаю, что вам, Иван Иванович, незачем зря беспокоиться.
        - Это логично. Обещаю вам не волноваться по этому поводу в связи с вами. Мир?
        - Ладно, мир. Но больше так не давите на меня, Иван Иванович, а то я не выдержу.
        - Договорились.
        Но, несмотря на убедительность речи Афродиты, она не рассеяла всех сомнений нашего героя. Он колебался и не мог просто так с ней согласиться, ибо, с одной стороны, не считал себя психически ненормальным, а, с другой стороны, полагал голос Афродиты не менее реальным, чем свой собственный голос. Но то, откуда он взялся и то, что сообщил, Иван Иванович был не в состоянии объяснить внятно и понятно. Он успокаивал себя тем, что увидел страшный сон о том, что является Афродитой, но в душе он понимал, что видел не сон, вернее, слышал не во сне ее голос, а наяву. И вдруг ему пришла такая мысль в голову: «Что если сама богиня красоты заговорила со мной? Но зачем мне представлять себя богиней красоты? Что за нелепость. Если только этого не желает мое бессознательное, альтернативное Я». Гадание порядком достало Ивана Ивановича и поэтому он, сказав Афродите, что ему по работе нужно найти рукопись, удалился в кабинет. Там, за закрытой дверью, наедине с самим собой он, наконец, предался горестным размышлениям. О чем же они были?
        Он размышлял о том, что в том, что с ними – им и Афродитой – случилось то, что они отключились, никто не виноват. Вот только сам он не помнит, как потерял сознание. Тогда как Афродита не помнит не только того, как потеряла сознание, но и кто она такая. Альтернативное Я Ивана Ивановича предупредило его, когда еще не было вытеснено после сна, о том, что с ним произошло, но не прямо, а иносказательно. Вся загвоздка в том, как именно понимать это иносказание. Для этого было необходимо иметь ключ, шифр иносказания. Извлечь его можно только из контекста сновидения. Контекст сообщения с тем, что иначе сказывается, чем принято или заведено, ткется испытаниями. Если ему до сих пор не очевидно случившееся, значит необходимо пройти еще ряд испытаний.
        Может быть, вы, умный читатель, уже догадались, в чем заключается отгадка иносказания, но для нашего героя смысл иносказания был скрыт за «семью печатями» интерпретации. Некоторые из них он уже взломал, не зная точно, они это или не они.
        Ивану Ивановичу, было, пришла мысль о том, что как совместить физическую травму и заблуждение насчет себя в качестве Афродиты, но он ее сразу отклонил ввиду неадекватности реальному положению вещей с точки зрения ученого, каким он был. Эта мысль состояла в том, что он, как и Афродита, получил физическую травму, например, в результате автомобильной аварии, и отдал Богу душу в больнице, в которой перепутал свое тело с телом потерпевшей и погибшей женщины в больнице.
        Спустя час они выехали на автомобиле Ивана Ивановича из дачного поселка и, доехав до Москвы, принялись колесить по ней в поисках мест, знакомых Афродите, чтобы там, на месте, по крупицам восстановить ее память. На удивление, на улицах Москвы в обеденное время было мало прохожих и, еще более удивительно, почти не было машин. Это обстоятельство стало нервировать Ивана Ивановича. Ему показалось, что прохожие не обращают на них никакого внимания, как будто их и в помине нет.
        К сожалению, Афродита признала только исторические места в Москве. Но и они не вызвали у нее никаких ассоциаций, связанных с ее личной жизнью. В результате она сказала Ивану Ивановичу, что устала. Потом вслух заметила, что не ускользнуло от внимания Ивана Ивановича.
        - Смотрите, как странно идут прохожие. Полное впечатление, что они идут наобум, куда глядят глаза.
        - В самом деле. У многих обмороженный вид и стеклянной взгляд. Посмотрите, они идут, как будто под собой не чувствуют земли, и поэтому  в любой момент могут оступиться. Но странно: ни один из них не падает, словно их ведет какая-то невидимая сила к неведомой цели.
        - Как точно вы сказали, Иван Иванович. Вы случайно не пишите любовные романы? – спросила его Афродита, лукаво улыбнувшись.
        - Что вы, Афродита Ивановна. Вот только если вы станете моей музой, так я попытаюсь взяться за сочинительство.               
        - Договорились. Иван Иванович, по вашей просьбе и моему желанию я произвожу вас в рыцари пера и бумаги, - сказала она и звонко засмеялась так, что улыбка, порхавшая на губах Ивана Ивановича, расплылась до самих ушей. 
        Покружив еще немножко, они, несолонно хлебавши, поехали на дачу. Но на выезде из столицы Ивану Ивановичу пришла вдруг безумная идея в голову.
        - Афродита, а не поехать ли нам ко мне домой? Я познакомлю вас с моей женой.
        - Вы хорошо подумали, Иван Иванович? Окажись я на месте вашей жены, то вы пожалели бы о своей затее. Она доверяет вам? Она ревнивая?
        - Конечно, доверяет. Я не давал ей повода для ревности.
        - Наше появление вдвоем у вас в квартире может стать таким поводом.
        - И все же давайте съездим туда. Я не могу дозвониться ни до нее, ни до детей.
        - Вы уверены? Не проще ли сначала оставить меня на даче, а потом обратно одному вернуться домой?
        - Да, так разумнее поступить. Но я потеряю время.
        - Конечно, конечно. Делайте, как вам подсказывает сердце.
        Иван Иванович развернул машину и поехал обратно в Москву. Возле дома не было ни души. Но когда они входили в подъезд, то столкнулись в дверях с молодым соседом со второго этажа. У этого соседа по имени «Вася» была плохая репутация человека, который нигде не работает и находится на содержании своей бабки. Говорили, что она промышляет ворожбой и знахарством.
         Вася уставился на Ивана Ивановича, перевел взгляд на Афродиту и после минутной паузы произнес: «Здрасте»! 
        - Иван Иванович, как вы еще… это самое, - начал Вася и затем, кашлянув для уверенности, продолжил, - вам нельзя домой.
        - Как это «нельзя домой». Это почему? – возмутился он, чувствуя в то же время, что совсем не гневается, а, напротив, испугался предупреждения Василия.
        - Нельзя, и все. Поверьте мне, вам же будет лучше и вашей спутнице.
        - Вася, ты не можешь мне объяснить, почему будет лучше? Что-то случилось с моими родными. Я прав?
        - Да, нет. С ними все в порядке.
        - Тогда что же?
        - Как вам сказать… Мне трудно говорить о таких вещах, а не то я опять запью. Вы хотите, чтобы я снова стал скандалить? 
        - Нет, не хочу.
        - Да, к этому трудно привыкнуть. Лучше пойдем ко мне.
        - Зачем, Вася?
        - Там все объясню вам, если смогу.
        Заинтригованный предложением соседа Иван Иванович поднялся с Афродитой по лестнице на второй этаж. Его квартира была на шестом этаже, куда он поднимался на лифте. Когда то, кажется, в позапрошлом году, он был в гостях у Васи. Тогда они заспорили о жизни после смерти, и Вася стал убеждать Ивана Ивановича в том, что для него жизнь после смерти не вопрос, ибо он живет сразу в двух мирах: в этом, обычном мире и в том, ином мире. Разумеется, Иванов поднял его на смех. Но тот стал доказывать, что говорит сущую правду, и в доказательство может привести свидетельство общения с мертвыми.
        - Оно есть у меня дома, - стал уверять Вася своего ученого соседа. – Пойдемте: сами проверите.
        Ивану Ивановичу было интересно, до каких границ может дойти человек в своем вранье, и поэтому он пошел к соседу домой. Вася жил вместе со своей бабкой-знахаркой в двухкомнатной квартире. В комнатах было грязно и сыро. Пахло чем-то затхлым и сгнившим, напоминавшим трупный запах, как в мертвецкой. У Ивана Ивановича сразу испортилось настроение, и он только ждал подходящий повод, чтобы покинуть помещение. В комнате Васи окно было наглухо занавешено черной материей. Вместо лампочки горели свечи, стоявшие по углам комнаты в канделябрах. Вдоль стен стояли шкафы с книгами. В центре комнаты располагался невысокий стол. У стола стояли два кресла напротив друг друга. Пол устилали шкуры козлов. На столе лежала черная маска, и стоял человеческий череп, блестевший в свете свечей. Интерьер комнаты недвусмысленно указывал на то, что она принадлежит некроманту или чернокнижнику.
        Иван Иванович смутно припоминал, что разговор в келье некроманта шел о дневнике усопшего, написавшего его на том свете. Иванов держал этот дневник якобы умершего, но ничего не смог в нем разобрать. Он подумал, что это записки сумасшедшего. 
        С позапрошлого года в двушке Васи мало, что изменилось. Только воздух стал чище, и в коридоре было меньше мусора. Иван Иванович увидел бабушку Васи на кухне и поздоровался с ней из прихожей: «Здравствуй, Никитична»!
        - Это кого черт принес? Ах, это ты, покойник, да еще со своей чертовой кралей, - недружелюбно встретила Ивана Ивановича и его спутницу бабушка Васи. – Гони их в шею, - крикнула она своему непутевому внуку.
        - Уймись, бабуся-ягуся, - ответил ей Вася и завел их в свою комнату.
       На первый взгляд комната выглядела так же, как это было в первое посещение Иваном Ивановичем. Может быть, света было меньше. Вероятно, за прошедшее время бедный некромант довольно поиздержался в средствах.
        - Еще в прошлый раз, когда я попал к вам, у меня было такое впечатление, что я увижу в вашей келье призрака. Уже потом, я задумался над тем, почему я ожидал увидеть именно призрака? Василий, как вы думаете?
        - Что тут думать: вы поставили себя на место Гамлета, которому явился призрак отца.
        - Василий, вы знаете, у вас проницательный ум. Именно о шекспировском Гамлете я и подумал. Знаете, Василий, а вы помните Бэкона?
        - Это того царедворца, с которым путают Шекспира?
        - Ну, конечно. Не зря вы окружили себя стеной книг. Так этот Бэкон как философ учил об идолах, тех же призраках, которые смущают человеческий ум и путают его, как тень отца Гамлета запутала Гамлета ложью так, что распутывание превратилось в кровавую развязку. Может быть, и в самом деле Бэкон и Шекспир – одно и то же лицо?
        - Интересный оборот приняла наша неожиданная встреча, - сказал Василий и удовлетворительно хмыкнул. – В нашем случае этой тенью призрака стали вы сами. Вы оказались в астральной ловушке, и теперь водите самого себя за нос.
        - Вася, я тебя не понял.
        - Если говорить иносказательно, как любил это делать Гамлет, вы есть тень самого себя, призрак, который утешает себя самообманом.
        - Каким образом Иван Иванович обманывает себя? – вступила в разговор прежде молчавшая Афродита.
        - Как звать то? – спросил нахально Афродиту Вася.
        - Тебе зачем?
        - Потом узнаешь.
        - Вот именно: потом узнаешь.
        - Василий, ты сам не догадываешься? – вопросом намекнул Иван Иванович. – Только посмотри, какая красавица.
        - Венера, да?
        - Почти угадал. Я назвал Афродитой Ивановной.
        - Иван Иванович, я вас не просила говорить за меня.
        - Покорно извини.               
        - Редкое имя в наших краях. Вас действительно так зовут.
        - …
        - Она не помнит.
        - Понятно.
        - Что вам понятно? – раздраженно спросила Афродита.
        - Мне понятно, почему вы не помните своего имени, - просто ответил Вася.
        - Это почему?
        - Потому что вас больше нет, - сказал со значением Вася.
        - В каком смысле?
        - В прямом.
        И тут Иван Иванович неожиданно спросил Василия о том, почему Никитична назвала его покойником. Таким способом он хотел отвлечь внимание Афродиты от того печального факта, который отказывалось принимать его сознание.
        - Извините, конечно, но вы покойники.
        - Не может быть, - в один голос в сердцах выкрикнули Иван Иванович и Афродита Ивановна.
        -  Да, вы спелись, - ответил Вася. – Обыкновенно я вижу покойников отдельно друг от друга.
         - Скажите, что вы пошутили, - потребовал Иван Иванович, увидев, как у Афродиты невольно наворачиваются на глаза слезы. Он сам был потрясен сказанным и не мог поверить.
        - Я понимаю, что вы не верите мне, но это так, как то, что вы слышите.
        - Василий, вы помните «Королевский балет ночи» Люлли?
        - При чем тут балет? Нет, не помню.
        - Вот и я о том же. Признайтесь, что вы неудачно, дурно пошутили.
        - Хорошо было бы, если бы я пошутил. Но какие могут быть шутки. Если бы вы знали, как я, живой, устал от встреч с призраками. Порой я вижу вас, призраков, во всей «красе» смерти, - в том виде, в каком вы погибли.
        Иван Иванович сделал над собой усилие, чтобы не послать всех к черту и убежать, чтобы остаться наедине с самим собой и пережить собственную утрату, пожалеть себя, несчастного. Но он не сделал этого, напротив, посмотрел на Афродиту. Она уже отключилась, опустившись в кресло, съежилась и застыла в оцепенении, будучи не в силах пережить свою смерть.
        - Как может быть, что мы умерли, но остались живыми?
        - Я точно не знаю, но такое бывает, когда мертвые не знают, что мертвы.
        - Что они могут знать, если уже мертвые? Ничего они не знают, - их же нет, значит, нет и знания, и вообще ничего нет... для них, - машинально сделал вывод Иванов, помолчал и снова спросил, - Как тогда я умер?
        - По дороге на дачу вы сорвались с моста в реку. Ваше тело не нашли. Нашли тела только вашей жены и детей.   
        - Когда… это случилось? – спросил Иван Иванович упавшим голосом, громко всхлипывая.
        - Несколько дней назад. Их уже похоронили.
        - Почему же я не вижу их мертвыми? – вскричал наш герой, что Афродита вздрогнула и она еще больше сжалась, приняв позу зародыша. 
        - Потому что вы сами мертвы. Впрочем, я не знаю точно, почему вы видите живых, например, меня. Вы еще кого-нибудь видели?
        - Да, я видел свою жену дома. Она была живой. Но потом исчезла…
        - Иван Иванович, вы меня слышите?
        - Еще мы видели людей на улицах. Только их было намного меньше обычного, - машинально продолжил свою речь наш герой, уходя от горя в себя.
        - Иван Иванович, возьмите себя в руки, оставайтесь со мной, не отключайтесь, - посоветовал Василий, и когда Иван Иванович опомнился, продолжил,  - то, что вы видели свою жену, вероятно, означает, что спиритическая связь с ней полностью не разорвана. Может быть, потом восстановится связь и с вашими детьми. Люди на улице обращали на вас внимание?
        - Нет, они были заняты тем, чтобы не упасть прямо на улице.
        - Обычно призраки видят тех, кто умер, но еще не ушел, а скоро уйдет из невидимого измерения нашего мира в мир иной.
        - Я могу встретиться с моими близкими в ином мире или в этом мире при, как вы сказали, «спиритическом контакте»?
        - Кто знает? Возможно «да», а возможно «нет». Это как судьба, ее карта ляжет. Моя бабка может погадать. Но я верю больше в видение, нежели в гадание.
        - Вы можете это увидеть?
        - Попробую. Попытка не пытка, - пообещал Василий и поудобнее уселся в кресло напротив Афродиты, сжавшейся в комок плоти и нервов.
        Иван Иванович смотрел на него остановившимся, остекленевшим глазом, напоминая своим видом прохожих, которых видел на улицах Москвы, только он не шел, а стоял, как вкопанный посередине комнаты. Хорошо еще, что он стоял рядом с креслом, а то упал бы прямо на пол во всю длину своего тела, но, покачнувшись, он упал прямо на Афродиту. Та, закричала от страха под навалившимся на нее телом Ивана Ивановича. Василий вскочил с кресла, подбежал к ним вплотную, взял за грудки Ивана Ивановича. Афродита ловко встала и помогла усадить его в кресло. Иван Иванович открыл глаза и уставился на них, ничего не понимая. Тогда Вася размашисто ударил его по щеке всей растопыренной пятерней со свистом. На ней отпечатался багровый след ладони с пальцами.
       - Осторожно, - строго предупредила Афродита Васю.
       - Тогда сами приводите его в чувство, - обиделся Вася. – Хотя, смотрите, он уже приходит в себя, - добавил он, показав той же рукой, какой нанес пощечину, на Ивана Ивановича.
       И то правда, взор Ивана Ивановича стал осмысленным и он вспомнил, где находится и что с ним случилось.
        - Теперь не мешайте мне заняться тем, для чего вы пришли, - серьезно напомнил Василий.
       Он сел обратно в свое кресло, закрыл глаза и отключился. Прошла минута, другая, затем еще медленнее потянулись следующие минуты, пока Василий не выпустил воздух из легких и не открыл глаза. Но это были уже не его глаза. Они горели красным светом, как у животных ночью. Иван Иванович непроизвольно подумал про себя: «Глаза, как у вампира»!
        Василий угадал реакцию гостя и коротко спросил: «Страшно»?
        - Страшно неприятно, - уточнил Иван Иванович. – Ну, и что: как ваше путешествие в мир духов?
        - Ничего не могу сказать определенного.
        - Так зачем тогда браться за ясновидение?
        - Вы думаете всегда получается?! – возмущенно то ли спросил, то ли умозаключил Василий. Ног заметив негативный эффект от своего ответа прибавил, - могу определенно сказать про прошлое: ваши родные уже на пути на тот свет. Слава Богу, что в адову тьму.
        - Так они попадут в рай? – с надеждой спросил Иван Иванович.
        - Это не мне решать. Скорее всего где-то рядом.
        - И это вы называете определенным ответом?
        - Что вы хотите услышать? Какая может быть точность в ответе, если один ответ распределен на множестве возможных ответов, стремящихся к бесконечному количеству, ведь исходом является вечность, то есть, бесконечность во времени.
        - Вы так полагаете, что вечность есть бесконечность? Но это не совсем так. Вечность является тем же самым неизменным, без изменений во времени, то есть, без прошлого и будущего, без смены состояний времени. Если бесконечность есть одновременно и безначальность, то только в этом случае она может быть такой же неизменностью, как и вечность.
        Но с другой стороны эта неизменность единственна и поэтому есть предел для изменений, которым нет числа. Можно сказать, что она одновременно инфинитна, или, образно говоря, есть точка безразмерности, вокруг которой окружность конечной размерности, и трансфинитна, то есть, превосходит предел, конец, бесконечна. Вечность инфинитна и в этом смысле она безначальна, не имеет размера как точка окружности, проницающая плоскость, уходящая в бездну безмерности, трансцендирующая в то, что не имеет начала, уже чего не может быть Одновременно она трансфинитна, заходит за край, границу, предел, беспредельна и бесконечна в расширении.
        - Да, доцент и есть доцент. Спасибо за лекцию, Иван Иванович. Что остается делать, когда имеешь дело с вечностью как бесконечностью – говоришь абстракции. Но я в отличие от вас занят конкретным делом, - интерпретацией видения того, что не имеет конечного итога, - смерти как конца, в котором нет конца.
                - Позвольте, батенька Василий. Что значит, вы заняты видением? Это ваше видение есть ведание? Вы видите, как ведаете, знаете? То есть, ваша веда есть знание? Но если это знание, то его можно проверить на актах или мыслях, в нем можно сомневаться, его доказывать, опровергать, или мне можно только вам верить, что вы ведаете, знаете? Что это такое ваше видение? Фантазия, игра воображения или некий неведомый другим, простым смертным канал связи с невидимым? Видите как зрите? Но чем? Глазами, ушами, языком, носом, руками, плетущими магические пасы, всем организмом, своим нутром или умом? У вас, что, есть нюх на невидимое как видимое? Вы его чуете?
        - У вас так много слов, но мало реальных вопросов. Одни слова. В отместку я возвращая вам вопрос: А вы видите словами?
        - Я не болтаю, а рассуждаю и думаю вслух, размышляю. Как вы, вы чем заняты?
        - Я уже сказал: вижу. Я визионер, спиритуалист-медиум, я общаюсь с духами, с призраками, например. С вами. Я вижу вас и общаюсь с вами. Вы думаете, вас видят и могут общаться с вами обычные люди? Конечно, нет. Только такие, как я. А нас единицы.
        - Я так понимаю вас, вы видите глазами. И я так же вижу вас.
       - Повторяю: вас не видят другие живые люди. И вы не видите их. Почему? Потому что вы живые трупы. Вас не похоронили. Вы где-то лежите: в воде, в земле. Люди не нашли вас. Но души ваши не лежат. Они не успокоились. Они привыкли видеть не собой, но глазами, точнее, думать, что видят глазами. Вы видите только тех, кто видит душой, кто, как и вы, блуждает в поисках себя, своего тела, или кто, как я, визионер, способен видеть.

                В ином мире
        То, что говорил некромант-визионер, было так необычно для обычного когда-то Ивана Ивановича, что тот вдруг подумал, а не дурак ли он сам, простофиля, который поверил на слово его россказням. Не является ли Василий просто сумасшедшим, дурачащим его и Афродиту? Может быть, они целиком живые, как и живы все его, Ивана Ивановича, близкие? Нужно было это обязательно теперь же проверить, поднявшись на три этажа вверх по подъездной лестнице в квартиру Ивана Ивановича. Перестав колебаться, Иван Иванович встал с кресла и,  взяв за руку Афродиту, пошел к себе домой. Вася бросил им вслед несколько слов, но наш герой его уже не слышал. Подхватив свою спутницу, он мчался навстречу своей судьбе. Однако, как и предупреждал его Василий, горько обманулся в своих ожиданиях. Его квартира была пуста. В ней никого не было, не было ни одной души, кроме души его и Афродиты. И только теперь Иван Иванович понял, куда он попал. Он понял, что пропал  в буквальном и переносном смысле. Он, точнее, они оказались в состоянии сознания телесной смерти. Иван Иванович даже подумал, а не жил ли он всю свою несчастную жизнь  в этом состоянии, что ему оно так привычно, что он даже не замечает разницы между этим состоянием и состоянием сознания телесной жизни. Иван Иванович вдруг подумал, что все это время, какое  знал себя Иваном Ивановичем, он на самом деле не жил, а думал, что жил, будучи мертвым, мертвецом. И вот он взял и прозрел, но до него, до его сознания, до души это еще не дошло.
        Но тогда и этот мир, в котором и которым он живет, тоже не реальный, как и он сам. Это иллюзорный мир. Он живет иллюзией жизни в смерти.  Что если это сон? Эта жизнь была сном. Кого? Духа. Он дух, который видел сон, длинной в целую жизнь Ивана Ивановича. В таком случае, где ему в ней, в этой иллюзорной жизни сна духа, демонического сна, место? Не в сумасшедшем ли доме, где существуют такие же демоны, которые узнали, что видят сон, но никак не могут целиком очнуться от него.
        Что если и Василий является сумасшедшим? Как только он подумал об этом, так сразу припомнил, что мельком слышал как-то, что того уже брали на обследование в психиатрическую клинику. Или это его сознание продолжает лгать, утешая удобной сказкой, давая ложное толкование тому, что не может быть принято в натуральную величину? Пускай он будет сумасшедшим, не просто сумасшедшим, но сумасшедшим демоном, лишь бы быть живым, а не мертвым обычным Иваном Ивановичем.
        И тут он живо представил себя «живым трупом», выдающим себя за сумасшедшего в дурдоме, и дико засмеялся.
        - Иван Иванович, что с вами? – с неподдельным участием спросила его Афродита.
        - Знаешь, Афродита, а я оказывается сумасшедший. Мне легче быть им, чем живым трупом.
        - Даже так. Что ж, Иван Иванович. Вот вы говорили с Василием о Гамлете Шекспира. Не являетесь ли вы собственно Гамлетом, а я Офелией? Может быть, мы не актеры, которые играют в жизнь, а герои, играющие жизнью, или роли, которые играют актерами?
        - Очень интересно. Надо подумать. Но сейчас я думаю о другом. Не оказался ли я в картезианском положении сомневающегося Я, мнящего, что его путает Genius malignus («злой и коварный дух»). Правда, у Картезиуса это Я не совпадает с гением, демоном. Тогда как у нас оно находит себя в нем. В результате получается, что мы можем обманывать самих себя, когда пытаемся освободиться от сомнения. Декарт же обращается к инстанции коварного духа, с которой соотносит свое, точнее, мыслящее, Я не как предикат личного обладания в случае «своего», а как субстанцию, которая не имеет необходимости в другом понятии, чтобы образовать свое. Причем в этом отношении дух путает как путаник сомневающееся, мыслящее Я как путанное, то есть, является субъектом, вводящим в заблуждение, а не вводим в заблуждение. В нашем случае демон является как природой, творящей заблуждение, так и природой, сотворенной заблуждением, или, сомневающимся Я. При таком понимании нас как явления заблуждения демонической сущности вряд ли можно утверждать, что состояние сомнения есть состояние несомненности в сомнении. Мы продолжаем сомневаться, колебаться в установлении не только того, кто мы есть, но и того, есть ли мы или нас нет. Мы даны себе, но не знаем как кто. То, что эта данность установлена как сомнение, не лишает нас сомнения, но подтверждает, усиливая его. Мы зацикливаемся в сомнении. Оно превращается из средства, метода в цель существования и познания. Находясь в нем, нельзя преобразовать субстанцию демона в субстанцию Бога, который единственно может гарантировать, обеспечить адекватность соответствия, пропорции или разумности порядка идей и порядка вещей, сознания и мира, духа и тела, материи как одновременно правдивое или истинное существо. Бог как существо не конечное, а актуально бесконечное и безначальное, абсолютно субстанциальное с более мощным статусом (положением) бытия, чем человек или внешняя сознанию вещь, может обосновать их связь. Чем обеспечена истинность, правдивость Бога в рассуждении Картезиуса? Тем, что идея Бога дана человеку в сознании при совершеннолетии, то есть вменяемом (сознательном или идейном) состоянии, дана непосредственно, то есть, ясно и отчетливо, не менее отчетливо, чем идея себя как самосознания, сознающего себя сомневающимся.
        У нас же нет этой ясности и отчетливости, отличности от усомнителя в качестве сомневающегося, ибо у нас сомнение есть не неравенство, а равенство состояния как усомнителя, так и того, кого он вводит в сомнение. В нашем случае получается, что сам демон «водит себя за нос». Он не в состоянии установить адеквацию, адекватность порядка идеи и вещи, тела человека. Он сам путает себя с человеком, принимая его тела за свое, будучи в нем в качестве сомнительной, грешной души. Поэтому мы не можем знать, кто мы - люди или демоны, живые или мертвые.
       Но как человеку управиться с самим собой, со своей природой, если для этого ему следует обмануть свои чувства, начиная с чувства Я, обмануться в чувствах, чтобы они приняли управителя, хозяина за своего, за чувство хозяина. Между тем как правдивость или истинность является условием возможности существования адекватного Я как того же самого Я, равного себе. Невольно приходится играть управителя, начиная с усомнителя для рассудка, а потом усмирителя для чувств, вырабатывая интеллектуальную любовь к Богу. Победить, во всяком случае, управиться с аффектами страхов и желаний можно только наивысшим аффектом, верховным чувством как бесконечной чувствительностью, если так в проекции на мир чувств понимать разум. Но тогда не будешь ли ты сам раздвоен в своих телесных чувствах и душевном разумении? Решение этой проблемы в уме приводит к обнаружению двух других проблем. Одна из них – проблема чувств собственно: все ли они телесны, ведь есть любовь к разуму, при условии, что любовь есть уподобление предмету влечения, тем более, если этот предмет влечения – субстанция? Способно ли чувство любви к Богу обратиться в разум, стать разумным, не потеряв себя, или это будет только имитация для притворства, обмана всех прочих чувств?
        Другая проблема: может ли самостоятельно существовать дух в человеческой душе? Или он и есть душа, обремененная телесностью, связанная ей?             
        Получается, есть две проблемы отношений тела и души в разумном измерении и души и духа в телесном выражении.
        Что можно сказать еще об этом, Афродита?
        - Да, Иван Иванович, вы мастер в области мысли.
        - Афродита, я тронут твоим признанием, - ответил хвастливо Иван Иванович, показав свое слабое место.
        - Но и к мастеру мысли могут быть, да, нет, не могут  не быть вопросы. Вот вы спрашиваете меня о своих проблемах, обобщая их до нас с вами. Но могут ли они быть моими проблемами, ведь я женщина, а не мужчина, и согласно врожденному вам, мужчинам, предрассудку, по своему полу не могу справиться с чувствами как чувствительное существо. Для меня положено так, чтобы чувства справились с умом, а не, наоборот, ум с чувствами. Мы должны верить в Бога, а не думать о Нем. Думать надо о земном, о телесном, в лучшем случае, душевном, о любви к мужу, к детям, быть озабоченной домом и заботиться о них. Заботиться о муже, которого надо бояться и уважать, или, почитать, и детях, которых нужно накормить и привить человеческие чувства, заняться воспитанием их чувств. Так ведь, по-вашему?
        - Нет, не так. Я не сторонник домостроя, я выступаю за равенство между полами в человечности.
        - Это хорошо. Я этому рада. Но это встречное движение мне навстречу как женщине не устраняет проблему действительной слабости силы управления женщиной собой при напряжении градуса (величины) чувств. Если я вас правильно поняла, то вы, когда говорили о демоне, имели в виду, что это духовное существо, дух, спирит, забывает себя, тем самым предоставляя нам возможность употребить его Я в качестве материала для построения собственного Я. Так дух становится душой в теле. И уже в этом качестве он может придавать нашим телесным чувствам бестелесный характер, который в нас становится человеческим. В результате у чувств появляется новое измерение: уже не объективно материальное, а субъективно идеальное. Это измерение появляется благодаря уму. Разум индивидуализируется как ум в живом сущем. В этом живом сущем, способном к уму, концентрируется в виде точки зрения как центре силы ума, влечения к перспективе, стремления к идее, к идеалу, к совершенству как оптимуму между минимумом и максимумом, сам демон. Это демон Иванова.
        - Ну, ты даешь, Афродита. По-твоему есть еще и демон Иванова, а не только демон Сократа, Лапласа, Максвелла, Лема, как «иже с ними»?
        - Я-то даю, а вы не берете себе как заметку для размышления, все только шутите. Я говорю серьезно. Это и есть ваш демон – точка, схождения бесконечного множества углов твоей жизни как среды воплощения демона.
        - Не саму мысль, но такую терминологию я уже у кого ты слышал.
        - Если вы сильны в математике и помните историю европейской мысли, то без труда вспомните. В противном случае…
        - Вы, Афродита Ивановна больше так не будете разговаривать? Странное дело, сегодня вы заговорили так, будто вспомнили, кто вы такая.
        - …
        - Хорошо. Рассуждение в таком духе мне напоминает сторонника идей Лейбница. Правильно?
        - Видимо.
        - Афродита, ошибусь ли я, если предположу, что вы инопланетянка? – спросил Иван Иванович, наконец, решившись.
        - Не знаю, что вам и сказать, Иван Иванович. Если понять ваш вопрос в том смысле, какой вы вкладываете в это слово, то нет. Но если понимать его не буквально, а аллегорически, то…
        - То вы есть, что ни на есть настоящая Афродита, богиня красоты, - продолжил Иван Иванович за Афродиту.
        - Вы мне льстите, Иван Иванович. Я никакая не богиня красоты. Я… ваша муза.
        - Каллиопа?
        - К вашим услугам.
        Иван Иванович ошалело посмотрел на Афродиту Ивановну, - честно, он такого не ожидал. Женщина средних лет, еще не растерявшая своей красоты, а возможно даже с годами еще более похорошевшая, к тому же, без памяти,  моментально превратилась для него в саму богиню, от которой он ждал вдохновения. Это была вторая новость за один день: он не только живой труп, но еще и ведом богиней по царству мертвых. Только теперь Иван Иванович понял, в каком состоянии сознания и душевном настроении был Данте Алигьери, когда «земную жизнь, дойдя до середины, оказался в сумрачном лесу», чтобы затем встретить своего поэтического проводника по аду римлянина Вергилия, жившего до него за тысячу лет. Иванов не мог не спросить свою возвышенную спутницу о том, что его ждет впереди.
        - О, высокочтимая Каллиопа! Зачем было меня разыгрывать, а не представиться сразу музой?
        - Иван Иванович, я явилась вам в привычном образе земной женщины, которая, к сожалению, уже была мертва, поэтому, кстати, она не в претензии на меня.
        - Высокочтимая Каллиопа, я нахожусь, мягко говоря, в изумленном состоянии, чтобы адекватно воспринять то, что вы поведали мне.
        - Ладно, внимательно слушайте, я введу вас в курс дела. Во-первых, давайте сориентируемся на местности. Мы находимся в царстве мертвых. Я, ваша муза, Каллиопа являюсь вашим проводником по этому царству. Пока вы находитесь только на пороге, в «прихожей», если можно так выразиться,  царства мертвых. Здесь томятся души тех, кто не погребен и бродит в поисках своего места.
        - Извините, уважаемая проводница, можно задать вопрос?
        - Вы пришли в себя?
        - Да, если можно прийти в себя после смерти.
        - О чем вы хотели меня спросить?
        - Как быть с той, чьим телом вы воспользовались? Я еще встречусь с ней?
        - Вы к ней уже привязались?
        - Да. Все лучше, чем быть одному. Она одна из нас. Кто она?
        - Я, значит, не в счет?
        - Нет, что вы. Но вы другая, вы бессмертная и не испытываете тех мук, которые выпали на нашу долю смертных в царстве мертвых.
        - Кто вам сказал? Я страдаю вместе с Афродитой Ивановной.
        - В ее шкуре? Но вы, Каллиопа Аполлоновна, можете не страдать.
         - Тогда как я буду вашей проводницей? Мало того, что я вынуждена страдать по вашей милости, чтобы быть вашей проводницей, так вам мало меня, и подавай еще одну женщину. Какой вы, Иван Иванович, непостоянный. Вы знаете, что в аду, на пороге которого вы находитесь, ждет вас? Кто вы, кстати, по меркам нашего мира?
        - Я боюсь подумать.
        - И правильно делаете. Мы сейчас попадем по вашей милости в первый круг ада, где страдают сладострастники.
        - Пожалейте меня, Каллиопа Аполлоновна. Я больше так не буду.
        - Чего вы не будете?
        - Вам изменять с Афродитой Ивановной.
        - Поздно, мой дорогой. Мы уже на пути туда. Не надо было мне мысленно изменять. Вы что забыли, что вы живы только душой, а ваше тело лишь ее проекция, как вы себя помните? Будьте теперь осмотрительны: все, что вы подумаете и почувствуете, пожелаете и убоитесь, исполнится!
        - И что меня ждет?
        - Сами увидите. Учтите, за ваш порок будет расплачиваться и Афродита, которую вы пробовали спасти, и я в ее лице, - предупредила Каллиопа.

                Ад
        Смысл последних слов проводницы дошел до Ивана Ивановича позже, но прежде у него земля ушла из-под ног и он упал. Когда он встал, то увидел, что находится в большой пещере, своды которой терялись в сгустившейся тьме наверху. Рядом же у него под самым носом горел  в руках Каллиопы Аполлоновны потайной фонарь. Резко пахло застоявшейся мочой и крепким запахом, какой бывает, если долго не подмываться. Иван Иванович подумал про себя: «Хорошо еще, что у меня на ногах сапоги, а то утоп бы в моче по самые уши». В слух же он спросил: Где мы»?
        - А то сами не знаете. Нюх потеряли?
        - Неужели мы попали в допотопное отхожее место? Я читал научную литературу по палеолиту. Так там было написано, что троглодиты жили, ели и, не отходя, «ходили» тут же под себя, оставляя окаменевшие отходы: копролиты и уролиты.
        - В самом деле, мы попали в «Злые щели» ада.
        Недалеко раздались человеческие голоса: «Ау! Где мы»?
        - Где-где? В …, - негромко заметила Каллиопа Аполлоновна, добавив с раздражением, - и все по вашей милости, любитель женских прелестей.
        В чьей-чьей? – с недоумением спросил Иван Иванович. Он никак не мог поверить в то, где находится.
        - Ну, не в моей же и не в …  Афродиты, - сказала, кивая головой, Каллиопа таким пренебрежительным тоном Ивану Ивановичу, как будто он сказал глупость.
        - А в чьей? – простодушно переспросил Иван Иванович.
        - В общей,  большой … на весь мир.
        «Ах, вот, значит, где мы находимся», - про себя подумал Иван Иванович, как громом пораженный этой обескураживающей новостью.
        - Ну, конечно, - вслух сказала Каллиопа и с сожалением посмотрела на него. – Иван Иванович, вы и не догадываетесь, что с минуты на минуту будет дальше.
        Она только это сказала, как по пещере пробежала волна теплого воздуха, обдав их тошнотворным запахом.
        - Вот видите! У меня даже в глазах защипало от этой вселенской вони, - вскричала Каллиопа Аполлоновна и глубоко задышала, закатив глаза.
        Сперло дыхание и у Ивана Ивановича. Было слышно, как люди постепенно заполняют пещеру. Они стекались живыми ручейками со всех сторон через щели в центральную камеру пещеристого тела.
        Вдруг накатила новая волна. Она была мощнее предыдущей и от нее задрожали стены пещеры. Эта волна прошла через толпу людей, прошив ее судорогой экстаза. Вокруг послышались оргиастические выкрики. Иван Иванович не мог больше сдерживаться: его обуяла дикая энергия совокупления. Он уже порывался наброситься на возбужденную Афродиту, с которой спала маска Каллиопы.  Но от немедленного исполнения желания Ивана Ивановича отвлек неподдельный ужас от того, как чудовищно вырос его детородный орган, оказавшись больше его самого. К своему ужасу он почувствовал себя целым органом, вошедшим в Афродиту, ставшей одной большой вагиной. Его эрегированное тело пронзила молния оргазма, и он заорал от неуемного желания: «Бл…»! Безудержный крик Ивана Ивановича слился с истошным визгом Афродиты, готовой буквально на все. И они стали в такт судорожно кончать, но никак не могли закончить, доставляя друг другу уже не удовольствие, а самое что ни на есть невыносимое страдание. Новая волна желания подхватила их и понесла, как и многие другие пары обалдевших людей, в одном направлении по пещере, разбивая в кровь о сталактиты и сталагмиты копролитов и уролитов их тела, уродливо превращенные в гигантские половые органы.
        Скорость движения волны желания возрастала, сливая их слипшиеся от грязи тела в один упруго дергающийся червяк, который, в конце концов, вылетел из исполинской дыры как пробка из бутылки и дугой повис над адовой пропастью, переливаясь и истекая слизью, смешанной с кровью, выделяемой бесчисленным количеством частей. Люди так быстро неслись толпой по небу над адовой бездной, добела разогретой их скоростным движением, что создавалось полное впечатление замедленной съемки застывшей в столбняке оргазма толпы.
        Странные вещи в это время происходили с Иваном Ивановичем. Он чувствовал себя лишь одним из звеньев бесчисленной цепочки, извивавшейся в поисках своего  конца, адского круга сладострастья («сколько веревочке не виться, а конец все равно будет»).   И в то же самое время он был как бы в стороне от вселенского непотребства и беспристрастно наблюдал за происходящим. Сосредоточенность на ужасе увиденного настолько потрясала его, насколько он сам чувствовал своим органическим телом, что провалился в змеящуюся дыру, из которой никак не мог вылезть. В ушах у него свистело от бешеной скорости движения, засасывая все больше в жерло содрогающейся от слепого желания дыры бытия. Это не могло продолжаться дольше и он, к счастью, потерял сознание, чтобы не сойти с ума.
        Очнулся Иван Иванович, лежа на спине и механически перебирая своими ногами и руками, вроде жука, сучащего своими лапками, как будто все еще несся в толпе обезумевших от сексуального голода сладострастников. Рядом с ним на коленях стояла Афродита и с вытаращенными от натуги и налившимися кровью глазами блевала прямо на Ивана Ивановича. Он невидящими глазами смотрел на то, что творила Афродита, пока до него не дошло с запахом рвотных масс, что он похож на раздавленное насекомое. Его взяло такое отвращение, нет, не к Афродите, но к самому себе, что он застыл в немой позе.
        - Что мы тут делаем? - наконец, выдавил из себя Иван Иванович, и огляделся вокруг себя.
        - Что-о-о? – протянула, переспросив, Афродита и, посмотрев на него осоловелыми глазами, смачно икнула. Из угла ее рта потекла скользкая дорожка слюны.
         Иван Иванович, с отвращением сглотнул свою слюну, уставившись на Афродиту, и тут же его вывернуло наизнанку тем, чем он наглотался, когда его засосало в самое нутро «вечной женственности». Оправившись, Иван Иванович стал озираться. И тут он услышал, как к нему обратилась уже не Афродита, а его вечная муза.
        - Да-а-а, Иван Иванович! Нечего сказать, наглотался ты женских гормонов на всю свою оставшуюся мертвую жизнь. Вот что значит возжелать не своей жены, а чужой …
        - Так я… это самое…
        - Да, уж молчи ты, мой милый, Иван Иванович. Что уж говорить-то, - нечего оправдываться: все и так видно, как сквозь чистое стеклышко.
        Чтобы отвлечься от неловкого разговора, Иван Иванович глубоко вздохнул и тут же поперхнулся. Он учуял носом неприятный запах, который дотянулся снизу до высокого уступа, на котором находились Иван Иванович и Каллиопа в лице Афродиты. Иван Иванович подошел к краю пропасти, помялся и осторожно заглянул в нее, но тотчас отшатнулся. Он испугался, что упадет в нее, потому что стала кружиться голова и подступать комок к горлу, который он не мог сглотнуть. Но не только это заставило его прямо отпрянуть от пропасти. Это был тошнотворный запах гнили и еще чего-то…
        - Что, Иван Иванович, тяжело дышать г…? – спросила его с усмешкой Каллиопа.
        Только теперь до него дошло, что это «что-то» есть обыкновенный кал, но его столько, что уму непостижимо. Он живо представил, что мельком увидел. Внизу лежали большие кучи экскрементов, в которых копошились люди, как черви в навозе. Они вылезали из куч и вновь залезали в них, их жадно выедая изнутри.
        - Неужели наш путь лежит туда? – спросил с дрожью в голосе Иван Иванович и махнул рукой в сторону червеобразных гурманов.
        - Нет, мой дорогой Иван Иванович. Слава Богу, ты не обжора. Так живут после смерти чревоугодники, а ты сладострастник.
        С этими словами Каллиопа взяла Ивана Ивановича за руку и взмыла вверх, но под тяжестью его тела резко накренилась к земле.
        - Ваня, ну, что ты повис как мешок с г.... Или мне бросить тебя к г…едам, чтобы они сожрали тебя?
        - Но что мне делать, раз у меня нет крыльев? – взмолился Иван Иванович.
        - Где твое воображение? Представь, что у тебя есть крылья! А не то я тебя сброшу вниз.
        Иван Иванович попытался представить, но у него никогда ничего не получалось из-под палки. Поэтому он, не сдержавшись, в сердцах крикнул Каллиопе: «Ну, какая ты муза, если требуешь от меня вдохновения»!
        - Ах, так! Ну, и лежи камнем у дороги, под который вода не течет, - приговорила его Каллиопа.
        Она подкинула его вверх в воздух. Иван Иванович, крича и дергая ногами и руками от страха, описал в раскаленном воздухе ада широкую дугу, упав на каменистое дно уровнем ниже круга пожирателей нечистот. Когда он упал, то поднял целое облако праха. Все его тело было разбито, а из ран хлестала темная кровь. Последнее, что посетило его сознание, была мысль о том, что он оказался в новом кругу ада – кругу страдания ленивцев.
        Сознание приходило к Ивану Ивановичу толчками, пока не застыло на одной и той же картинке дороги, которая уходила вдаль под острым углом и терялась в легкой дымке от адского пламени уровнем ниже. Иван Иванович понимал, что лежит на боку, но ничего не чувствовал. Шло время, а ничего не менялось. Он не помнил: то ли у него от усталости сами закрылись глаза, то ли отключилось сознание от боли при открытых глазах. Он ничего не видел и не слышал. Он только где-то глубоко в самом себе понимал, что уже ничего не чувствует, потому что боль оказалась далеко за допустимым физиологическим порогом восприятия.
        Очнулся он от легкого прикосновения нежной ладони к своему лбу и открыл глаза. На него с любовью смотрела Каллиопа, виновато наматывая на свой указательный палец колечко светло русых волос.
        - Вот и хорошо, что ты проснулся. Я больше так больно не буду тебя испытывать. Ты меня извини. Но ты сам виноват. Это наказание за твою лень. Однако я немного преувеличила.
        - Ничего себе преувеличила. Я не мог пошевелиться от боли, не чуя себя, плаксиво ответил Иван Иванович.
        - Но ты тоже не преувеличивай. Теперь ты вполне можешь идти, - возразила Каллиопа.– Хватит разлеживаться. Давай, вставай, и полетели, - скомандовала она.
        - Как в прошлый раз, чтобы так больно упасть? Нет, я встану, но никуда не полечу.
        - Ах, вот так, да?
        - Да, вот так, - упрямо ответил Иван Иванович, но потом посмотрев на Каллиопу, уже более сговорчивее сказал, объясняясь, - я буду настраиваться на полет.
        - Ну-ну, подождем, но недолго, - черти не будут ждать.
        - Какие черти? Я ни одного еще не видел черта.
        - И не увидишь. Они же невидимые.
        - Это как понимать?
        - Буквально. Черти вокруг. Они в воздухе. Воздух есть среда духов ада.
        - Поэтому попусту не разевай рот, иначе черта проглотишь.
        - Ничего себе.
        - Не отвлекайся: ты хотел настроиться на полет мысли.
        - Но полет мысли - это не то же самое, что полет в мысли. Мысль летает, но не летает мыслящий. Он летает, если мыслит полет в мысли.
        - Какой ты умный. Вот и сделай то, что подумал.
        - Но для этого нужно, чтобы все происходящее происходило в мысли. В нашем же случае то, что происходит, происходит не в мысли, а в реальности.
        - Ты так думаешь? Вспомни, ты находишься в аду после смерти. Это в жизни мысли и реальность не совпадают, а разнятся.
        - Неужели в смерти, то есть, после смерти не так?
        - Подумай и увидишь.
        Иван Иванович последовал совету Каллиопы. Он подумал о том, почему бы не полететь, если он уже мертв. Как иначе можно объяснить то, что с ним происходит, как не то, что он еще умирает и перед смертью грезит, что находится в аду. Просто он адски чувствует себя в смерти, в агонии. Но раз так, то что мешает ему полететь в мысли. Сознание, предоставленное самому себе, вероятно, может пока еще не умерло, создать полную иллюзию полета наяву. И действительно он почувствовал, что оторвался от земли и полетел. Каллиопа взяла его за руку, и они полетели вниз адской пропасти на следующий уровень.
        - Куда мы летим? – спросил весело Иван Иванович. Небывалое чувство полета перехватило у него дух и подняло настроение.
        - Мы летим к более ужасным, но менее телесным кругам ада. Там переживаются грехи уже не тела, но души, - наставительно объяснила Каллиопа тоном классной учительницы.
        - Значит, там я буду страдать уже не физически, а морально? Так?
        - Нет, не так. Там будет страдать, не твоя совесть, а сама душа. Как это сказать по-русски? Ты будешь чувствовать боль весь целиком, не находя ее нигде конкретно, в определенном месте. От этого тебе будет еще больнее.
        - Спасибо, Каллиопа, утешила, - саркастически заметил Иван Иванович. – Но, по моему разумению, это и есть моральные, точнее, нравственные страдания.
        - А что ты хотел? Ведь это ад. Я не могу тебя утешить. Я могу только огорчить тебя. То, что это моральные страдания, можно сказать, но с натяжкой, - моральные страдания абстрактны, а твои страдания реальны, душевны. Нравственные страдания ждут тебя  на дне ада, где страдают за духовные грехи. Они касаются уже не твоей души, а собственно тебя как Я.
        - И за какой душевный грех мне отвечать сначала?
        - Пришло время ответить тебе за свою гневливость, за то, что ты нередко выходил из себя и злился на людей, а не на самого себя.
        - И каким образом меня накажут?
        - Не торопи события. Впрочем, мы уже прилетели, - сказала Каллиопа и отпустила руку Ивана Ивановича.
        Беспомощно барахтаясь в воздухе, Иван Иванович упал навзничь на вязкую землю и схватился за левый бок от острой боли.
        - Каллиопа, ты куда? – крикнул Иванов вдогонку своей музе, но от нее и след простыл.
        Он привстал и осмотрелся. Рядом с ним зияла пропасть, из которой валил едкий дым, по запаху, от горелой человеческой плоти. Напротив шла отвесная стена, разделявшая уровень круга гнева с уровнем круга лени. Но ней что-то стекало. Присмотревшись, Иван Иванович похолодел от ужаса: стена как живая сочилась кровью. Он невольно обернулся, испугавшись, не стоит ли кто рядом. Но никого не было. Между стеной и пропастью стелилась дорога. Вдруг недалеко из-за поворота он услышал топот множества ног. Кто-то бежал, улюлюкая и страшно, грязно ругаясь на неведомом Ивану Ивановичу языке ада. До него дошло, что пора «сматывать удочки» и «делать ноги». Бросившись со всех ног в противоположном крикам и топоту направлении, Иван Иванович почувствовал предательскую вязкость земли, которая прямо хватала его за ноги и не хотела отпускать. Он стал невольно выходить из себя, злиться и материться в страхе. «Вот, значит, как меня будут наказывать: погоней за мной как жертвой», - молнией пронеслась догадка в его голове. Адский страх гнал его вперед, и он бежал, не разбирая дороги.
        Но топот и крики неумолимо приближались, пока из-за очередного поворота (ведь он бежал по кругу гнева ада) не показались его охотники. Они неслись во всю прыть. Одни из охотников бежали, пятясь, так что были видны только их лоснящиеся от грязи и пота спины, другие охотники бежали боком вприпрыжку, высунув свой длинный красный язык. В толпе охотников выделялись паукообразные существа с множеством глаз на маленькой голове, оснащенной складными жесткими челюстями. Они стучали своими челюстями, дергали брюшком и часто сучили по земле длинными и согнутыми в коленных суставах ножками. Впереди всех охотников скользила, шелестя по земле переливчатой кожей, гигантская змея, периодически высовывая из жуткой пасти раздвоенный язык. Раз обернувшись, Иван Иванович замедлил свой бег, завороженный тем, как на него смотрела, не мигая, змея своими злыми глазками, все ближе приближаясь, волной, из стороны в сторону, накатывая на него свое гибкое тело. Но тут кто-то из охотников наступил змее на хвост. Остановившись, она, шипя, натянулась и пружинно вернулась обратно, мгновенно ужалив бедолагу в лицо. Тот снопом повалился набок, задергался в ужасной конвульсии и затих. Все молча, тяжело дыша, наблюдали за случившимся. Змея снова обратилась в сторону Ивана Ивановича, зашипела со свистом, призвав охотников продолжить погоню. В страхе от того, что с ним скоро будет, если он не ускорится, Иван Иванович побежал, не чуя под собой ног.
        Он уже намеревался броситься в пропасть ада, зияющую справа от него, но тут подумал на ходу, что не может умереть дважды. Так зачем тогда он убегает от злодеев? Он сам может быть еще большим злодеем, чем все взятые охотники. Только он подумал об этом, как стал расти. Когда его преследователи поравнялись с ним, то они наткнулись уже не на жалкую жертву, в страхе убегавшую от них, а на сам воплощенный гнев в образе циклопа. Тогда змея обвилась вокруг его исполинской ноги и стала взбираться по ней вверх, по пути жаля его в ногу. Но таким образом впрыскивая свой яд, змея только увеличивала его ярость. Он отодрал ее от своей ноги и разбил ей голову о стену, бросив ее тело как тряпку на землю, и стал давить ее своими ногами, от топота которых дрожала и стонала земля со всеми теми, кто ему попадался под ноги. Потом он стал бить и давить руками и ногами тех, кто пытался убежать от него.
        Завернув за поворот, который только недавно он пробежал в страхе, Иван Иванович увидел еще одно живое существо, скрытое с головы до пят плащом и сидевшее, потупившись, на камне. Еще не отойдя от ярости, он решил убить и его, не отдавая себе отчета в том, что в аду убить нельзя. Занеся свою циклопическую ногу над жертвой, он увидел, что она в страхе посмотрела на него, беспомощно прикрыв свое лицо слабой рукой. Это была Афродита Ивановна. Но Иван Иванович уже не мог ничего сделать, - нога механически закрыла собой тело бедной Афродиты и припечатала его к каменистой земле. Так вся сила ярости Ивана Ивановича, убив Афродиту Ивановну, убила саму себя. Но она убила не только себя и Афродиту, она убила душу Ивана Ивановича. Убитый горем, Иван Иванович упал рядом с бездыханным и разбитым телом Афродиты и стал громко рыдать. Когда он затих, то за спиной услышал голос Афродиты.
        - Ты сам виноват, что убил того, кого спас.
        - Но я не убил тебя, ведь ты со мной говоришь, - ответил с надеждой Иван Иванович, обернувшись на голос, но осекся, - за спиной никого не было.
        - В аду не умирает тот, кто проходит испытание. У каждого свой ад. Тот, кем испытывается испытуемый как предмет испытания, полностью находится в его власти. Ты убил Афродиту. Хотя мог не убивать ее, и тогда она помогла бы тебе закончить испытание адом. Но ты не внял голосу разума и остался один. Я не смогу больше являться тебе в прекрасном виде Афродиты. И ты потерял не только Афродиту, которая полюбила тебя, но и ту часть себя, которая еще жила после твоей телесной смерти. Так тебе и надо. Пусть будет так, как есть. Ты – убийца. Тебя ждет новое испытание завистью. Но я больше тебе не помощница. Я больше не твоя муза Каллиопа, я фурия мести, - без злобы, даже с сожалением констатировал голос Каллиопы.
        Не давая шанс Ивану Ивановичу оправдаться и повиниться, неведомая сила грубо схватила его и, подняв в небо, швырнула  еще ниже уровнем на круг зависти. Только недавно Иван Иванович был гигантом. Но теперь он стал карликом. Еще не встав после удара оземь и не размяв свои кости, Иван Иванович почувствовал себя еще хуже, когда бродячий кобель подбежал к нему и пометил его свой вонючей псиной. Это была метка отверженности. Иван Иванович, наконец, понял, что такое зависть, как можно завидовать самому себе, тому, былому, который еще не совершил преступление. Он метался из стороны в сторону и все укорял себя, пока не призадумался о том, кто виноват во всем, что с ним происходит.
       - Неужели только я один во всем виноват? Пускай, я виновен. Но почему только я? Виновен и тот, кто создал меня таким, каким я есть сейчас.
        Как только он это сказал, так сразу провалился сквозь землю на следующий уровень адского испытания. Если прежде под ним была твердая почва, земля или подземелье, то здесь не было опоры. Не на что было встать. У него было полное впечатление того, что он парит. Иван Иванович не мог сказать, что он падает. Он догадывался, что ниже пасть уже нельзя. Он был на дне ада. Но ад не имеет дна. Дно ада, на котором он теперь находился, было бездонно.
        - Мне жаль тебя. Но ты опять не внял голосу разума и нарушил меру, которая приличествует прежнему уровню, и оказался на самом дне ада без дна, - сказал голос невидимой Каллиопы.
        - Я, наверное, дурак, раз не могу управлять своими страхами и чувствами.
        - Нет, ты еще пока простой смертный человек. Однако оказался в нечеловеческих условиях выживания. Это и есть ваша смерть. Теперь ты испытываешь духовную муку ада – муку гордыни. У тебе есть только одна попытка, чтобы спастись. Если пройдешь испытание гордыней до конца, то у тебя останется в запасе только одна возможность не поддаться унынию. Помни это и оставайся один.
        - Каллиопа, милая моя Каллиопа, подскажи мне, как правильно думать, - обратился Иван Иванович с просьбой к пустоте, но пустота не ответила ему.

                На пути в рай
        Оставшись в одиночестве в подвешенном состоянии, Иван Иванович не заметил, как заговорил вслух с самим собой.
        - Что мне делать? Как правильно подумать о моей виновности, не приплетая к ней Бога?  Попробую подумать сам. Теперь на бездонном дне ада остался только Я. У меня нет ни тела, ни души, и я ничего и никого не вижу, даже себя. Что делать? Нужно что-то сделать, чтобы прекратить нравственные страдания одинокого существования голого Я без души.
        Однако есть не только Я, но есть и Бог. Кто Он? Не Я ли? Чем его Я отличается от моего Я? Тем, что оно абсолютно, а мое Я относительно именно потому, что оно мое, то есть, относительно меня. Его же Я безотносительно, но абсолютно. Поэтому божественное Я есть Я. Только Оно и есть Я. Нельзя сказать, что оно есть в моем Я. Это не Оно мое, это я Его. Богу как Я все имманентно, тогда как Он всему трансцендентен в качестве абсолютного Я. То, что Он есть Я, есть Дух, вездесущий и вечный. Я же меня ограничено местом и временем моего существования. То, что я остаюсь Я после смерти, является возможностью быть уже не человек, а кем-то большим, чем он. Но это не означает, что я как Я в отношении ко мне, то есть, в экзистенциальном смысле, является божественным Я. Но это уже не человеческий, а преображенный в иной, неведомый человеку вид. Так, значит, прав был Михаил Михайлович, когда заметил, что тот, у кого есть самосознание, сознание Я никогда не узнает о том, что умер, как не знает он и своего рождения? Не совсем. Человек не знает, не помнит того момента, когда родился, ибо тогда его сознание было свернуто, но он знает тот момент, когда родился как Я, узнавший себя таким. 
        - Поздравляю тебя, Ваня, ты прошел испытание адом. Поэтому Бог миловал тебя, избавив от испытания унынием, - благосклонно сказала невидимая Каллиопа.
        - Каллиопа, ты здесь! Фу, слава Богу! – с облегчением сказал Иван Иванович. – Но неужели так мало следует подумать, чтобы остаться живым, к тому же разумным существом, после смерти?
        - Нет, конечно. Твои мысли абстрактны. Они должны соответствовать реальному состоянию Я, которое уже не твое, но ты его, ибо у тебя нет ничего своего. Видно, до тебя это еще не дошло.
        - Выходит, меня больше нет? – спросил Иван Иванович упавшим голосом.
        - Да, Ивана Ивановича уже почти нет. Есть новое существо с начальным, «стартовым» Я. Оно еще помнит себя Иваном Ивановичем потому, что не прошло сквозь очистительный огонь чистилища. Выйдя из него обновленным, ты забудешь о том, что был когда-то Иваном Ивановичем. Для Ивана Ивановича идея Бахтина о том, что вы люди не знаете своей смерти, верна только наполовину: ты знаешь себя в смерти, но не знаешь своей смерти и как Иван Иванович, и как демон. Как Иван Иванович ты полностью умрешь, но будешь помнить себя Я без воспоминания о нем как о самом себе.
        Сказав это, Каллиопа явилась Ивану Ивановичу в таком виде, как если бы он смотрел на нее сквозь дымчатое, закоптевшее в аду стекло. Она взяла его за руку и понесла вверх навстречу очистительному огню.
        - Скоро ты увидишь меня такой, какая я есть.
        - Но что будет со мной?
        - Ты будешь свободен для воплощения, чтобы уже жить не отдельно, но для людей, чтобы выводить новых духов так, как следует, по духу. Ты встанешь на мое место. Я же стану ангелом, - это были последние слова Каллиопы, сказанные Ивану Ивановичу перед их встречей с огненным духом.
        Из горнила духа вышли только Каллиопа и новый демон. Иван Иванович сгорел как на духу. Но от него осталось то Я, которое нетленно. Все остальное сгорело, обратилось в прах. И все же память о нем, об Иване Ивановиче Иванове, осталась у той, которую он назвал Афродитой. Она не умерла. Она очнулась от беспамятства в больнице. Она знала, что потеряла, но как потеряла не помнила.