Незлободневная диссертация

                Пролог

   Уже лысеющий, интеллигентный человек Иван Иванович Кавун пришёл в институт из райкома КПСС. То ли перестал шагать в ногу с партией, то ли кому что-то не так сказал, но итог многолетней партийной деятельности оказался неутешительным: его успешно «ушли» с райкомовского руководящего поста. Своих номенклатурных людей, однако, партия на произвол судьбы никогда не бросала. Ректору политехнического института было строго рекомендовано: трудоустроить Ивана Ивановича на кафедру марксизма-ленинизма в должности старшего преподавателя и оказать помощь в подготовке и защите кандидатской диссертации.               
   Какое-то время Иван Иванович сильно печалился по потерянным райкомовским привилегиям, но со временем зелёная тоска по ним стала притупляться, и он постепенно успокоился –  увлекла его новая, научно-педагогическая перспектива. Тема диссертации, предложенная заведующим кафедрой, старым коммунистом сталинской закваски, профессором со знаковой фамилией Красный, показалась ему чертовски заманчивой и многообещающей: «Определяющая роль Российской коммунистической партии (большевиков) в организации побед Красной армии в годы Гражданской войны 1918 - 1920 г.г. на юге России». И новоиспеченный вузовский преподаватель с большим энтузиазмом окунулся в кипучую научную деятельность.

                I

   Теперь Иван Иванович очень часто выезжал в командировки в Москву, Ростов и Краснодар. На время командировок по указанию профессора Красного, наделённого подчинёнными уважительной кличкой «Дед», его занятия вели другие коллеги, Те, конечно, в своём кругу недовольно роптали: ведь от такой дополнительной нагрузки никакой прибавки к зарплате не полагалось – в вузах того времени это запрещалось министерскими нормативными актами. Однако понимали, что «плетью обуха…», в общем, смирились. Как же, шишка, бывший первый секретарь райкома партии, да и теперь – в фаворе у самого Красного! А Иван Иванович, не ведая о том, неделями спокойно себе рылся в архивах. Архивных данных сохранилось множество, особенно о легендарной Первой конной армии, но по пыльным папкам архивных документов было видно, что к ним давно никто не прикасался. И Ивану Ивановичу стало крайне интересно – в чём же причина? Дотошно перебирая эти запылённые папки, он неожиданно пришёл к своему первому в жизни научному открытию: уж очень не укладывалось их содержимое в официальную советскую историческую парадигму. Во-первых, как назло, не проглядывалось никакой особой роли в ратных победах ни большевистской партии, ни революционных комиссаров полков и дивизий Красной армии. Всем заправляли Реввоенсоветы. А во-вторых, официально считалось, что, к примеру, создателем Первой конной являлся гениальный полководец Семён Михайлович Буденный. А найденные  архивные документы однозначно свидетельствовали, что подлинным её создателем  и первым комадармом был, все-таки, не легендарный Семён Михайлович, а давно забытый и почти на полвека объявленный врагом народа (похоже – по чьей-то злой воле) тридцатилетний парень из крестьянской голытьбы Борис Макеевич Думенко. Дальнейшее углубление в запылённые свидетельства давних грозных лет привело Ивана Ивановича к совсем уж крамольным выводам. Мурашки у него бегали по коже от страшных документов, пожалуй, впервые за последние десятилетия вытащенных из намеренного забытья. Получалось, что Семен Буденный, выражаясь обыденным языком, подсидел Макеевича. Да ещё как подсидел! Будучи у него замом командарма, Семён «настучал» на Думенко в Реввоенсовет Южного фронта. Будто бы Борис не поддерживает стратегию большевиков. И даже гнет свою линию на самостийность. Словом, стоит за свою Казачью республику – ни за красных, ни за белых. Естественно, по законам революции такое не прощается – Думенко арестовали и упекли в Ростовскую тюрьму. Там и сгинул несостоявшийся герой Гражданской войны, В других архивных папках Ивану Ивановичу удалось откопать ряд показания бойцов Первой конной о том, что Семён Буденный слыл человеком завистливым, стремящимся во всём быть первым. Ну и, чтоб стать во главе легендарной армии, не побрезговал оклеветать своего начальника.
   Вначале Иван Иванович даже испугался своих выводов: «Это же какую научную смелость надо иметь, чтобы в наше время даже просто поставить под сомнение заслуги самого Буденного, а не то, что турнуть легендарного командарма с исторического пьедестала?!» Решил поделиться результатами своих поисков с научным руководителем Никифором Антоновичем Красным. Старый профессор слыл большевиком «набожным». Не удивительно, что таких выводов испугался и сам руководитель:                - Ты вот что, Иван Иванович, на рожон партийной исторической науке не лезь! Сразу же рога обломают: партбилет на стол, из института – тут же под зад коленом! Партию большевиков в грязь не валяй! Вот и докажи в своей диссертации, что именно Российская Коммунистическая партия (большевиков) создавала эти самые Реввоенсоветы и умело направляла их деятельность. А из добытых тобою фактов тоже можно как-нибудь выкроить  научную новизну. Например, несколько реабилитировать того же Думенко. Тем более что в юридическом смысле это сделали ещё до тебя: по протесту Генерального прокурора Военная коллегия Верховного суда СССР без малого два десятка лет назад отменила приговор Реввоентрибунала, а дело Думенко прекратила за отсутствием состава преступления. Так что нынче дело это не геройское. А акценты должен расставь так: мол, в самом начале Гражданской войны, было дело, этот крестьянский парень организовал конный отряд Красной армии в Сальских степях. Пока отряд был небольшим, он справлялся с командованием, но когда в него стали вливаться другие подобные отряды и возникла целая армия, у твоего Бориса Макеевича – пусть так будет – не хватило командирского таланта. Потому он добровольно и сознательно уступил пост командарма Семёну Михайловичу. Кстати, вот для тебя я и цитату хорошую подыскал, слушай, это из протокола заседания Реввоенсовета, слова самого Климента Ефремовича Ворошилова: «Нам против Мамонтова конницу надо надежную бросить. А где ее взять? Думенко мужик боевой, да хитрый и не наш. Если от Мамонтова туго придется, он и сбежать может. Неспроста прислал ему письмо генерал Краснов, обещает прощенье, если перейдет к белым. Ты, Ефим (Щаденко), за Думенко в оба глаза гляди. Дай ему в помощь испытанных коммунистов. Есть там у него смелый, рассудительный мужик Буденный, надо присмотреться, он нам может подойти, тогда и выдвинем». А ещё мой тебе добрый совет: упор непременно сделай на слово «добровольно» – усиль, акцентируй. Уразумел? – хитро подмигнул старый институтский партократ.
 - Уразуметь-то уразумел, не новичок в партии. А как быть с наветом на Думенко?                - А ты проведи через тему смелую идею, будто бы у обоих полководцев был один общий враг. К примеру, из замаскированных меньшевиков. Вот он и стравил их, оклеветал обоих. Буденный к тому моменту уже набрал вес в Реввоенсовете, его и не тронули. А Думенко... ну, сам понимаешь. Видишь, тоже, научно-историческая новизна вытанцовывается. И вот ещё что, пожалуй, самое главное. Наполни-ка свою диссертацию  цитатами классиков марксизма-ленинизма, да так, чтобы их крылатые изречения сразу бросались бы в глаза. И дорогого Леонида Ильича Брежнева не забудь – имя Генерального секретаря просто обязано фигурировать в каждой главе. Его меткие цитаты, крылатые выражения, гениальные мысли в твоей диссертации станут одновременно и прочным идеологическим фундаментом, и официальной точкой зрения на те, далёкие события с высоты сегодняшних дней. Так полагается в нашей партийной науке, понял?               
- Ну, Владимир Ильич Ленин будет в самый раз. Думаю, очень кстати. А что могли сказать Марк с Энгельсом про нашу Гражданскую войну? Их уже и на белом свете-то не было. Да и дорогой Леонид Ильич в те грозные годы ещё пешком под стол ходил.                - Да ты настоящая контра, Иван Иванович! Уму непостижимо, как ты районной парторганизацией руководил? На то он и научный поиск, чтобы найти у классиков нужные цитаты. В общем, хочешь защититься без сучка и задоринки, делай, как тебе велят старые мудрые люди.               
- А как же архивные документы, Никифор Антонович? Факты ведь – вещь упрямая! А вдруг проверят?                -  Упрямая вещь, – заведующий кафедрой резко ткнул пальцем в потолок, – там, наверху! Кому взбредет в голову лазить по архивам, проверять: кто кого подсидел, если все основные положения твоей диссертации не разойдутся с генеральной линией партии?! Сам же говоришь, что эти опасные архивы давно покрыты пылью толщиной с палец. Случайно, думаешь, что ли? Вот что, дорогой соискатель, партия тебе сказала: «Надо!» Что ответить должен ей?                - Есть! 

                II

   После беседы с шефом Иван Иванович несколько успокоился. Ему, бывшему партийному функционеру, далекому от общественных наук, неожиданно приоткрылась «великая» тайна. Теперь он стал понимать, как готовятся диссертации в сфере этих наук: тряси «груши», не ломая «ствола»! «Интересно, а у технарей и всяких, там, химиков так же? – Сначала выстроят выверенную в их науках «красную нить», а потом уж украшают свой «бесценный» труд малосущественными новыми данными. Или они избавлены от идеологической опеки со стороны партии? Тогда эти диссертанты – счастливые люди! Им можно без боязни сыпать правду-матку в глаза: что откопал, то и вставил в научный труд» – не один раз ломал голову Иван Иванович над возникшей острой методологической проблемой. И пришёл к парадоксальному выводу:  он – человек, который солидную часть своей жизни осуществлял эту самую идеологическую опеку, стал тяготиться её же наличием в новой теперь для него сфере деятельности.   
   Работа над диссертацией спорилась. Основные её главы были уже написаны, оставалось только обильно «украсить» их глубокомысленными цитатами классиков и генсека. Этим делом он занимался в читальном зале институтской библиотеки, пропадая там всё свободное от занятий время, до самого её закрытия. И был он единственным преподавателем среди занимавшихся подготовкой курсовых проектов студентов, что вызывало их крайнее удивление: чем, мол, может заниматься этот новый преподаватель, неужели сам ещё учится где-нибудь заочно? Другие-то преподаватели сюда и глаз не кажут. А Иван Иванович, не обращая на это внимания, продолжал  много и упорно трудиться. Только вот выходила одна незадача: с цитатами и крылатыми выражениями о Гражданской войне, кроме как у Ленина, оказалось не густо. Особенно Ивана Ивановича удручало то, что их почти не нашлось и у «дорогого» Леонида Ильича  – ни в партийных документах, ни в его многочисленных речах. Лишь только из одного выступления генсека на торжественном собрании в честь полувекового юбилея Великой Октябрьской социалистической революции удалось выудить небольшой абзац, в котором Брежнев не поскупился сказать несколько общих слов о Гражданской войне: «Победа над полчищами контрреволюции и интервентов достигнута благодаря тому, что большевиков поддержали революционные рабочие и крестьяне. Однако побитые враги не успокоились. И после Гражданской войны они стремились использовать малейшую возможность, малейшую лазейку, чтобы подорвать, ослабить молодое государство рабочих и крестьян». Вот и вся «глубокая» мысль о судьбоносном событии. Правда, чуть позже Иван Иванович откопал ещё несколько строчек практически того же содержания в другом его «гениальном» труде – в воспоминаниях «Жизнь по заводскому гудку». Там он, не мудрствуя лукаво, просто обозвал всех врагов советской власти шушерой, которая вылезла на поверхность, чтобы привлечь рабочих на свою сторону, персонально причислив к ней меньшевиков, кадетов, эсеров и анархистов. И закончил «оригинальным» выводом, что «они просчитались, рабочие пошли за большевиками».  Скупость брежневских воспоминаний о годах Гражданской войны привела пытливого исследователя Кавуна к оригинальной догадке: «Видимо, иные события из богатой биографии генсека стали более близкими сердцу «дорогого» Леонида Ильича. Эх, вот так постепенно и придёт время забвения эпохальных героических лет!». И в памяти Ивана Ивановича вдруг всплыл рассказ одного партийного функционера из Курского обкома КПСС, с которым он отдыхал в закрытом санатории для партработников. Однажды, прогуливаясь почти по безлюдным аллеям санаторного парка, этот обкомовец, не на вынос, конечно, поведал о почти анекдотическом случае: «Нашу область можно считать малой родиной «дорогого» Леонида Ильича. Родители его жили в наших краях. Потом махнули на Украину, там генсек и родился. Однако парнем он вернулся в Курск, окончил землеустроительный техникум, часто посещал родственников в родовом селе, которое в год его восхождения на высший партийный престол переименовали в Брежнево. И вот уже, будучи Генеральным секретарём ЦК КПСС, возвращаясь с отдыха из Крыма, решил Леонид Ильич сделать остановку на перроне Курского вокзала и выйти, якобы, к народу. А вместо народа нас всех, под гребёнку, согнали на вокзал – чествовать высокого гостя. О, как же Леонид Ильич учудил! А смеяться никак нельзя, тут же его личная охрана схватит. После объятий, возьми да спроси он у нашего первого секретаря обкома: «Как там дубрава в моём родовом селе?» А тот опрометчиво ляпнул, что, мол, вырубили дубраву. Леонид Ильич очень расстроился. Вспомнил, как парнем в этой дубраве поджидал с друзьями девчат, которые несли в подолах орехи: «А мы их за сиськи тискали!». Его ближайший соратник по Политбюро и преданный друг Константин Устинович Черненко, ехавший с генсеком в свите, стал было увещевать: «Леонид Ильич! Леонид Ильич!» А Брежнев в ударе продолжал: «У меня друг был, на гармони играл, один раз так наигрались, что остались одни меха, а лады потерялись». Областное же начальство всегда пыталось использовать такие моменты, чтобы обратиться с просьбами. К примеру: «Дайте нам машины на уборку свеклы!» А Брежнев в ответ только улыбался: «Если бы я был царь! А то пока доеду из Крыма до Кремля, все раздам – ничего от государства не останется». Вот таков он, наш Ильич-второй!» С усмешкой на устах от всплывших воспоминаний Иван Иванович представил себе немыслимую, фантастическую задумку: «А что если этот эпизод из жизни генсека приладить в диссертацию? Весёлый бы получился научный труд». Тут же стал гнать от себя эту шальную мыслишку: «Точно выгонят из партии:  партбилет – на стол, трудовую книжку – в зубы, и ставь жирный крест на своей научно-педагогической карьере».
   И так, и этак вертел в руках незадачливый исследователь записанные на листочках бумаги два, с такими усилиями найденных, «крылатых» и «гениальных» брежневских изречения о годах Гражданской войны. И никак не мог взять в толк: как это «богатство» мысли можно размазать по всем главам диссертации? Явно же не хватит, чтобы угодить этому деспоту –  профессору Красному. Назавтра он решил непременно встретиться с коллегой, преподавателем философии Вячеславом Маркитаном, тоже поздно, будучи уже в годах, защитившим кандидатскую диссертацию по трудам главного теоретика научного социализма – Маркса. Слыл он в институте человеком умным и начитанным. Труды классиков марксизма-ленинизма мог цитировать по памяти целыми страницами. Коллеги, на спор, не один раз пытались поставить под сомнение эту его не совсем обычную способность. Брали с полки первый попавшийся том собрания сочинений Маркса, Энгельса или Ленина, открывали любую страницу и предлагали Вячеславу Григорьевичу, по памяти, дословно пересказать, о чём писал классик в такой-то работе. И каждый раз неизменно проигрывали в этом споре. А бились о заклад всегда на один и тот же приз – бутылку коньяка. Любые другие условия спора философ отметал сходу, поскольку слыл стойким почитателем бога Бахуса.
    Утром они пересеклись на кафедре ещё до начала занятий.
- Привет, Вячеслав Григорьевич! На ловца, как говорится, короче, мне очень нужно с тобой пошептаться, – вкрадчивым голосом обратился Иван Иванович к коллеге.
- Доброго здоровья, коль не шутишь, Ваня! Небось с диссертацией нелады какие? 
- Угадал, философ. Только, желательно, не здесь. Мне один на один с тобой надо бы обсудить некоторые щепетильные моменты.
- Так в чём проблема? Прочитаем лекции, приглашай в ресторанчик. Там никто не помешает нам пошептаться – хоть до ночи.
- А без ресторанчика нельзя? Меня сейчас так время поджимает, а тяпнешь рюмку-другую, и весь настрой трудиться куда делся. Весь остаток дня, а за ним и следующий денёк летят коту под хвост.
 - Можно и без забегаловки, но без допинга нельзя: мысли изящностью не блещут, понимаешь? А дед- сталинист на кафедре это дело строго-настрого запретил. Так что выбора у нас, по сути, нет.
- Так уж и быть, коль выбора нет. Только я – ни-ни! Сам понимаешь, мне каждый день дорог.
- Ванёк, придётся денёк потерять, я же один не пью. А зато я тебе весь свой богатый опыт передам: что писать, что не писать, как деду Красному угодить, чтобы диссер(1) защитить. Таких советов тебе больше никто не даст, понял, друг сердешный?
 Как вынужденную меру Иван Иванович Кавун принял-таки предложение Вячеслава Григорьевича Маркитана. 

(1) – Жаргонное название диссертации.

                III

   Обстановка в ресторане располагала к откровенной беседе – только за дальним столиком ворковала одна молодая пара. Учёные присели подальше от них у окна, небрежно бросив свои портфели на подоконник. Тут же подошла молодая миловидная официантка. По привычке, считая себя хозяином положения, инициативу в свои руки взял Маркитан:
- Девушка, нам только бутылочку хорошего коньячка и лимончик порезать.
-А ещё?
- Больше ничего – закуска портит градусы! – с пафосом ответил Маркитан.
Кавуна перспектива пить без закуски не привлекла. Он тут же дополнил заказ:
-  Красавица, да не слушай ты его, он философ, в житейских делах–профан. Запиши что-нибудь серьёзное к коньку и лимону.
-  Котлеты по-киевски подойдут? 
- Неси, только поживей, если можно.
- Можно. Коньяк и лимон прямо сейчас принесу, а котлеты придётся чуток подождать.
Пока официантка ушла выполнять заказ, Иван Иванович начал посвящать Вячеслава Григорьевича в суть проблемы. Философ тут же его осёк:
- Да не спеши ты, Ваня, без допинга как-то не очень воспринимается.
Пришлось помолчать, пока официантка не принесла коньяк с лимоном. Вячеслав снова взял инициативу в свои руки: выбрал самые большие рюмки и наполнил их на «ух ты!» – до самых краёв. Иван Иванович, удивлённо взирая на выпуклый мениск коричневой жидкости в своей рюмке, резко возразил:
- Ты что, Славик, сдурел? Такими лошадиными дозами, да без закуски! Я пока воздержусь.
Маркитан, махнув в его сторону рукой (мол, ладно тебе), потянулся к своему портфелю и достал из него плавленый сырок:
- Вот, радуйся, у меня дежурная закуска всегда с собой, – не разворачивая обёртку, он разломил «закуску» пополам и протянул одну половинку Кавуну, – ну, вздрогнули по первой за твой будущий успех в деле диссертационного цитатничества. И– до самого дна! 
Пришлось уступить. Первую пропустили под плавленый сырок с долькой лимона вприкуску.
- Вот теперь – порядок! Излагай проблему, – поглаживая себя по животу, выразил готовность слушать Маркитан.
Пока Иван Иванович подробно рассказывал о скудости цитат Брежнева, Вячеслав Григорьевич разлил ещё по полной рюмке и предложил пропустить по второй:
-  За небезнадёжность твоих трудов во благо партийно-исторической науки!
Снова пришлось уступить настырному философу – тост-то дельный. Атак как Кавун свою долю «дежурной закуски» употребил ещё после первой рюмки, то Маркитан с готовностью разломил собственную, лишь чуток надкушенную долю и милостиво протянул причитающуюся часть коллеге. Пропустили: один – залпом, другой, скривив физиономию, долго цедил. Немного помолчали, как бы давая возможность своим организмам насладиться новой порцией ласкающего грешные души «допинга». Затем Иван Иванович продолжил. Теперь в его рассказе то и дело стали проскальзывать смелые и довольно критические мысли:
- Ты знаешь, Славик, что-то у нынешнего руководителя партии и государства, не воевавшего по малости лет в Гражданскую, похоже, стал пропадать этот жгучий интерес к тем событиям. О величии идей Октября, нет-нет, да ещё заикнётся, а о наступившей после него лихой године, когда славные выходцы из простого народа, взять хоть того же Думенко, отстояли дело пролетариата – ни одного конкретного слова. Так, выискал у него лишь пару пустопорожних фраз самого общего характера. К чему бы это? Не скатывается ли потихоньку наша руководящая и направляющая партия к ревизионизму идей марксизма-ленинизма, как думаешь Вячеслав?
Тут, наконец, официантка принесла долгожданную закуску. Маркитан скосив взгляд на бутылку с остатками коньяка, обречённо вздохнул:
- Под такую закуску тут и пить-то уже нечего. Ванёк, заказал бы ты ещё одну.
-Ты официантке что сказал? Портит градусы закуска. А сейчас она не подпортит твои градусы?
- Те, что душа приняла и усвоила, уже ничем не портятся. А новым градусам время дам, чтоб там, внутри организма успели зацепиться за старые. И только потом слопаю эту штуку из шелудивого петуха, выращенного в застенках колхозного птичника. 
- Смотрю, у тебя целая философия пития, – покачал головой Кавун и снова был вынужден уступить: совета же этот философ, не в меру жрущий спиртное, до сих пор так и не дал. Пока официантка принесла еще одну бутылку, допили остатки из первой. Вместо тоста Вячеслав Григорьевич стал держать ответное слово:
-Ты, Ваня, вот что, про ревизионизм в своём диссере – ни слова, понял? Сейчас хоть и не сталинские времена, не расстреляют как врага народа, но в психушку загонят – пить дать! О, вот и девушка с бутылочкой, пить, так пить!
Выхватив из её рук бутылку, Маркитан тут же до краёв наполнил рюмки. Свой привычный питейный ритуал – наполнять посуду до краёв и пить непомерными дозами – он объяснил тем, что теперь мысли с верного пути уж точно не свернут. Третья рюмка под котлеты Кавуну пошла веселей. А искушённый философ, так и не прикоснувшись к закуске, вальяжно раскинувшись на стуле и погладив себя по брюху, продолжил посвящать коллегу в тайны партийной науки. Экстравагантные советы в его «просветлённой» голове, казалось,  рождались мгновенно, набегу:
 - Ты, Ванёк, сильно не заморачивайся со своими цитатами. На классиков – да, ссылаться полагается почаще. А на генсека, – куда-то в сторону махнул рукой Маркитан, – ну, нашёл парочку и хватит с него.    
- Так Никифор Антонович же насел, давай ему дорогого Леонида Ильича во всех главах. А где у него столько цитат набраться? – на высоких тонах вопрошал Иван Иванович.
- Какие проблемы? Чтобы деду угодить, просто чаще упоминай имя генсека. В каждой главе – по нескольку раз. И всё. А цитаты, что? Вот те две цитаты и смакуй на разные лады как будто свои суждения, типа: «В своих глубоких, идейно содержательных речах верный ленинец, Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев подчёркивал…», а дальше городи, что хочешь. Один только долгий перечень его титулов надёжно замаскирует твои выдумки. Любой, прочитавший твой диссер, ни за что не усомнится в их подлинности. Да никто их в наше время внимательно и не читает эти генсековские речи. По Москве ходят слухи, что Брежнев сильно занемог, мало времени уделяет государственным делам. Поговаривают, даже в маразм впадать стал. На открытии Московской олимпиады знаешь, как он опростоволосился? Помощник ему подсунул текст приветственной речи, напечатанной на бланке Советского олимпийского комитета. Вверху листа эмблема – пять разноцветных олимпийских колец. Так Леонид Ильич начал своё приветствие с пятикратного восторженного выкрика буквы «О». Тут же к нему подбежал помощник и попытался вразумить: «Леонид Ильич, это не буквы «О», это эмблема такая, её читать не надо». А он еще два раза прочитал олимпийские кольца. Позорище – на весь мир! Так что, выдумывай смелее, шевелись живее, представляй к защите скорее. А то, не ровен час, откинет коньки генсек и его цитаты станут не злободневными. Вернут диссертацию на переработку, заставят их выбросить. Думаешь, из меня пьяный бред повалил? Ничуть. Вот тебе пример из жизни: мой научный руководитель под такой же идеологический каток в своё время попал. Тоже, между прочим, защищал диссертацию по Гражданской войне на Юге России. Докторскую, не то, что ты – кандидатскую! Только он взял уклон на возвеличивание в ней, как думаешь, кого? Конечно же, Будённого, Ворошилова – время-то было хрущёвское. Сталина тоже представил как одного из главных стратегов побед буденовских конников. За Сталина ему сразу же в Учёном совете досталось на крепкие орехи: заставили вычистить диссертацию от всех его цитат. Даже упоминание одного его имени сочли за большую партийную крамолу. И дали настоятельный совет: немедленно заменить сталинские высказывания Никиткиными. Тяжко ему, бедному, пришлось. Хрущёв-то хоть и был, в отличие Сталина, самым непосредственным участником тех событий, но высокого воинского положения не достиг. Сначала командовал батальоном красногвардейцев на Донбассе, а потом его поставили комиссарить в одном из батальонов Кубанской армии, сражавшейся с белыми на Царицынском направлении. Видишь, не то, что Будённый или даже твой расстрелянный Думенко, высоко подняться не смог. Поэтому, наверное, и предпочитал много не распространяться в своих речах ни о самой войне, ни о своём участии в ней. Так что, Брежнев не первый, кто начал потихоньку спускать на тормозах героику бурных событий Гражданской войны. С Никитки началось. Ох, мой руководитель и помучился с поиском нужных хрущёвских цитат! Пока один маститый питерский профессор, назначенный Учёным советом ему же в официальные оппоненты, не намекнул: «Бери и выдумывай нужные мысли за «дорогого» Никиту Сергеевича, но чтобы в подлоге тебя не уличили, не вздумай приводить их в форме прямых цитат. Проверить можно. Излагай, якобы, хрущёвские изречения только в собственном пересказе. А в качестве ссылок на источники, из которых ты, будто бы, почерпнул мысли руководителя партии и правительства, укажи его какие-нибудь речи по поводу малозначимых событий. Типа, встречи партийно-правительственной делегации из страны социалистического лагеря. Их всё равно никто не читает. Там одна пустопорожняя болтовня». И, ты знаешь, всё пошло как по маслу. Диссертацию приняли, было, к защите, но тут… – Маркитан сделал многозначительную паузу, – внутрипартийные заговорщики во главе с Леонидом Ильичём Брежневым взяли и турнули Никиту Сергеевича со всех его высших постов. Буквально через неделю после этого «дворцового» переворота моему будущему руководителю позвонил Учёный секретарь диссертационного совета и вынес убийственный приговор: « Ваша докторская диссертация стала не злободневной, так как сменился руководитель нашей партии. Настоятельно советуем вам кардинально переработать свой научный труд – все хрущёвские изречения удалить, имя его самого не упоминать. Предлагаем заменить их высказываниями Леонида Ильича Брежнева». И мой бедный шеф снова упёрся в ту же проблему, что сейчас и ты. Помог выкрутиться всё тот же добрый профессор-оппонент, второй раз давший дельный совет: «Да не меняй ты, дорогой, ничего! Оставь всё как есть. Только во всех местах убери фамилию Хрущёва и замени Брежневым. Кто там станет докапываться: говорил ли, не говорил об этом Леонид Ильич? Главное, чтобы ни одно из выдуманных тобою высказываний не расходились с генеральной линией партии». Шеф так и сделал. И буквально через полгода защитился без сучка и задоринки. А теперь он уже член-корреспондент Академии наук СССР. Во как! А ты Ванёк, чем хуже?
В запале Маркитан уже забыл, что в одиночестве он не пьёт по принципиальным соображениям, и стал подливать коньячок только в свою рюмку. Кавун не протестовал, он был ошарашен откровениями уже изрядно опьяневшего коллеги. В его, тоже изрядно захмелевшей, голове роились сбивчивые мысли: «Не может быть, так нельзя, это же откровенное враньё, подлог... А как тогда защищаться, если без цитат действующего генсека не пропустят?.. Может и правда, пойти на это ради научной реабилитации забытого имени комкора Думенко?.. Пожалуй, надо крепко обдумать на трезвую голову – вот же проблема!.. И что это я не какой-нибудь физик или химик, горя не знал бы без этих фиктивных цитат».
От невесёлых дум Ивана Ивановича отвлёк голос официантки:
- Ваш счёт, пожалуйста!
От одного только мимолётного взгляда на эту бумажку редкие волосы на голове Ивана Ивановича начали принимать стойку «смирно». «Ого, поди ж ты, с добрую десятину моей нынешней зарплаты просадили!» – бормоча себе под нос, с грустью подытожил результаты ресторанной «консультации» незадачливый Кавун. Впервые в жизни ему пришлось расплачиваться из собственного кармана. А вот в те безмятежные времена, когда он был фактически хозяином целого района, платить ни ему, ни всему партийно-хозяйственному активу и в голову бы не пришло. Как издавна было заведено, по окончании пленумов райкома партии все участники гурьбой шли в ближайший ресторан. Там уже заблаговременно были накрыты столы, бессовестно ломящиеся изобилием. В номенклатурных партийных рядах это, принявшее обязательный характер мероприятие именовалось «шестым вопросом». Кто потом покрывал все расходы на «успешное» решение этого «вопроса», одному богу ведомо. Никогда этим не интересовался и сам хозяин района. А теперь, вот, дожился! Подавляя своё смятение, Кавун вытащил из кармана три красненькие десятирублёвки с изображением вождя мирового пролетариата и галантно их протянул официантке:
- Без сдачи, красавица!
- Мерси, красавчик! – панибратски прыснула девица.
 Маркитан в это время уже допил остатки коньяка и потянулся за портфелем:
- Ну, Ваня, классно посидели и буде! По домам, что ли?
На выходе из ресторана он ещё раз пожелал коллеге-диссертанту: «Не дрейфить! Наука у нас такая – правдивая, выверенная. С партийной точки зрения, конечно». И напоследок захмелевший философ наградил Кавуна смачным поцелуем. Взасос! Было ведь с кого брать пример: «дорогой» Леонид Ильич это дело демонстрировал на весь мир – во время визитов в нашу страну лидеров зарубежных компартий и руководителей дружественных социалистических стран. И при ответных визитах к ним – тоже.


                IV

Следующим был субботний день. Он хотя и считался в вузе рабочим днём, но в институт в этот день заявлялись только те, у кого были пары в расписании. Для Ивана Ивановича это был свободный день, и он твёрдо решил заняться кардинальной доработкой диссертации – сочинением цитат и изречений в «помощь» генсеку Брежневу. Правда, одна мыслишка зародила сомнения: «А вдруг Маркитан спьяну нагородил своих вздорных советов?» Рука потянулась к телефонному аппарату. Кавун  набрал его домашний номер:
- Аллё, Вячеслав, привет! Ты дома?
- Привет, Ванёк! Ну, видишь же, отвечаю с домашнего, у меня сегодня свободный день.
По бодренькому голосу вчерашнего собутыльника Иван Иванович понял, что тот уже «ни в одном глазу», будто бы вчера и не прикончил, почитай, полторы бутылки коньячка. Решил ещё раз уточнить, точно ли так многие «подбирают» цитаты, как вчера откровенничал  изрядно выпивший Маркитан:
- Слышь, Славик, а ты вчера не того, не набуровил ли чего лишнего?
- Да что же ты такой трусливый, друг мой сердешный, сказал же я тебе… – и Маркитан слово в слово повторил свой вчерашний пространный застольный монолог о том, как преодолеть возникшую проблему с цитатами. «Ни фига себе, вот это память! И хмельное зелье её не мутит» – мысленно восхитился Иван Иванович интеллектуальными способностями вечно проспиртованных мозгов коллеги – «Значит, прав философ, деваться некуда, придётся так и поступить». Утвердив себя в мысли, что без таких вынужденных подлогов невозможно донести научному миру главные мысли, положенные в основу своего серьёзного научного труда, диссертант с энтузиазмом стал сочинять выдержки из непроизнесённых речей немощного уже, не ко времени рано сдавшего «дорогого» Леонида Ильича. После того философского «благословления» работа не просто спорилась, а вообще пошла с каким-то неистовым рвение и безудержным энтузиазмом. Иван Иванович очень торопился с её завершением, так как сам себе наметил твёрдую «партийную» цель: доложиться на заседании  кафедры непременно… ко дню рождения дорогого Леонида Ильича Брежнева.
   Декабрьским днём с довольной улыбкой он вошёл в кабинет кафедрального начальника, профессора Красного:
- Вот, Никифор Антонович, торопился ко дню рождения дорогого Леонида Ильича. Так сказать, подарочек ему сделать.
- Оставь, я сперва сам прочитаю, чтоб там, не приведи госпо…, тьфу, чёрт! Словом, чтобы там, – заведующий кафедрой ткнул пальцем в ещё непереплетённую машинописную рукопись диссертации, – ни малейшего отклонения от генеральной линии нашей партии. Народ-то всякий у нас на кафедре, ещё настучат куда следует.
   Через пару дней уже в вечернее время разъярённый профессор орал в телефонную трубку:
- Ты что так классиков марксизма-ленинизма изгадил, негодник! Ты кем их выставил? Срочно ко мне!
Пришлось Ивану Ивановичу бросить все домашние дела и пулей по тёмному городу лететь в институт. Запыхавшись, он вбежал в кабинет заведующего кафедрой с воплем:
 - Да что же я там мог натворить, Никифор Антонович?! Я же все цитаты классиков в свою диссертацию перенёс только из открытых партийных источников. 
- Ты только перенёс! – ревел научный руководитель, – а получился сплошной пасквиль на гениальнейших людей – Маркса, Ленина. Ну, где ты откопал, к примеру, вот эту идиотскую фразу у Маркса? Что ты намерился этим сказать? Только злейший враг нашей партии мог откопать такое у выдающегося классика! Вот, слушай, ты натащил в свою диссертацию: «В политике ради известной цели можно заключить союз даже с самим чёртом – нужно только быть уверенным, что ты проведешь чёрта, а не чёрт тебя»? 
 - А у Маркса к моей теме – ближе этой цитаты ничего и нет. Я-то сперва думал ему вот эту вставить: «Мир никогда не удавалось ни исправить, ни устрашить наказанием». Потом сам понял, что ею вообще можно поставить под сомнение всю ленинскую идею превращения войны империалистической в праведную Гражданскую войну.
- Убрать, немедленно убрать! Марс не для твоей диссертации это сказал – дрожащей от негодования рукой профессор вычеркнул цитату основоположника научного социализма, – а здесь? Ты что, семян белены объелся? Так выставить лютым зверем основателя нашего социалистического государства Владимира Ильича Ленина даже враги партии и народа не смогли бы! Вот, полюбуйся на свою дебильную цитату – теперь профессор Красный той же дрожащей рукой нервно сбрасывал листки диссертации на пол, ища нужную страницу. – Здесь вообще  натуральная идеологическая диверсия получилась: «Неверен лозунг мира – лозунгом должно быть превращение национальной войны в гражданскую войну. Не саботаж войны, а массовая пропаганда (не только среди штатских), ведущая к превращению войны в гражданскую войну. Лозунг мира теперь нелеп и ошибочен». Это как понимать? Куда клонишь? По-твоему получается, что это Ленин инициировал развязывание Гражданской войны. Выходит, что не буржуазное Временное правительство её развязало, не белогвардейщина, не иностранные интервенты, а сам Владимир Ильич, – неистовствовал руководитель. – Ты хоть отдаёшь себе отчёт, какое время сейчас на дворе? Дорогой Леонид Ильич, понимаешь, с такими усилиями вышел в мировые лидеры в деле борьбы за мир, а ты что хочешь доказать этими ленинскими цитатами? Что коммунисты – это люди, которым изначально были чужды идеи мира во всём мире? Пойми ты, ревизионист чёртов, время тогда было такое, либо мы, большевики, их, либо они нас. Потому Ильич и был столь яростным и непримиримым. Но в наше время об этом писать нельзя, заруби себе на носу. Любой школьник тебе скажет, что Ленин – самый человечный человек!
 Профессор помолчал, наслаждаясь своей последней фразой. После паузы, неожиданно для Кавуна, он продолжил уже примирительным тоном:
 – А вот тут ты молодец, сподобился же у Брежнева отыскать славные цитаты. И, главное, к месту. Поистине квинтэссенция всего его доклада XXVI съезду КПСС – ёмкая, крылатая: «Наша армия мира является оплотом мира во всем мире. Когда наша армия мира находится во всем мире, дело мира торжествует мирно!» Классика!               
Снова благоговейно помолчав, наслаждаясь «изяществом» изречения старого, немощного Генерального секретаря родной коммунистической партии, Никифор Антонович принялся дальше разносить в пух и прах самую «ценную» часть диссертации соискателя Кавуна – цитаты:
 - Ну, скажи на милость, с каким намерением ты выдернул эту цитату из собрания сочинений Ленина? Большевиков бандитами хочешь показать? А самого Владимира Ильича – их главарём, соискатель хренов?! Вот это безобразие, – Никифор Антонович снова сбросил пару страниц на пол, ткнул пальцем в лежащие на столе остатки диссертации и стал читать: « Война не на жизнь, а на смерть богатым и прихлебателям, буржуазным интеллигентам. С ними надо расправляться при малейшем нарушении. В одном месте посадят в тюрьму, в другом – поставят их чистить сортиры. В третьем – снабдят их, по отбытии карцера, жёлтыми билетами. В четвёртом – расстреляют на месте. Чем разнообразнее, тем лучше, тем богаче будет общий опыт». А за этот, ещё один пасквиль на Ленина тебя и к стенке поставить – мало будет: «Товарищам Кураеву, Бош, Минкину и другим пензенским коммунистам. Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь взят «последний решительный бой» с кулачьём. Образец надо дать. Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. Опубликовать их имена. Отнять у них весь хлеб. Назначить заложников – согласно вчерашней телеграмме. Сделать так, чтобы на сотни вёрст кругом народ видел, трепетал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков. Телеграфируйте получение и исполнение. Ваш Ленин». Слушай, да ты, похоже, в партии давно засланный казачок! Послал бо… тьфу ты, нечистые поповские слова привязались, назначили «соискателя» на мою голову! – и резким движением старческой костлявой руки профессор смёл со стола остальные листки диссертации. – Сделал он, понимаешь, подарок ко дню рождения Генерального секретаря нашей партии!   
Недавний номенклатурный партработник покорно стоял перед простым профессором провинциального вуза в лакейской позе. Ещё год назад ему бы, фактически, хозяину целого сельского района, и в диком сне не привиделось такое.
 -Так что, Никифор Антонович, дела мои, того, совсем «швах»? Я же старался, хотел лишь показать накал политических страстей в канун Гражданской войны. Что, неудачно показал?
Профессора Красного, набыченного, с раскрасневшимся лицом, такое оправдание вообще привело в ярость:
- А ну-ка, подними свою «макулатуру»! Это ещё не всё. Дальше обсудим твои идеологические «бомбы», которых ты накидал в основной части своей, с позволения сказать, диссертации.
Иван Иванович, ползая на коленках по полу и беспрестанно бормоча под нос что-то типа: «Я же старался, я же очень старался не погрешить против научной истины!», бережно собирал по партийному крамольные страницы своей диссертации и складывал их в стопку согласно нумерации.
- Вот, Никифор Антонович, собрал, как просили… – Иван Иванович снова угодливо положил свой первый в жизни научный труд перед своим грозным наставником.
- Ну, так и затеем теперь «второй тайм». Садись рядышком, чтоб самому лучше видеть свои косяки. Приступим?
- Давайте, добивайте уж меня совсем… – упаднически промолвил незадачливый соискатель.
- Да что ты так дрейфишь, чёртов соискатель? В нашем благородном деле партийной науки у всех не с первого раза получается. Это тебе не какая-то, там, физика-химия: что хочу, то и ворочу! Тут строгий партийный глаз нужен! А как же, упустишь вот такого, как ты, глядишь, и все начнут тащить в партийную историю, что попало. И размоют идеологические основы, на которых стоит не только родная коммунистическая партия, но и всё наше социалистическое государство. Куда такой путь поведёт? Верно, к  развалу могучей и великой страны – Советского союза. Вот что значит проморгать хотя бы одну, к примеру, твою оппортунистическую диссертацию! Ну, что, дорогой, проникся чувством ответственности за судьбу страны? Хочешь её развалить своими бреднями, которых ты натащил в научный труд с запылённых архивных полок? Чувствую, уже проникся, тогда пойдём дальше, – профессор принялся перебирать листки «оппортунистической» диссертации. Дойдя до нужной страницы, Никифор Антонович снова перешёл на сердитый тон:
- Я же тебе давал мудрый совет: откопай в тех архивах замаскированного меньшевика, а ты, какую свинью подложил нашей партии? Кого в меньшевики записать хочешь? Взгляни, что ты тут нагородил? Вот, у тебя читаю: «Думенко был арестован вместе с шестью ближайшими помощниками по обвинению в убийстве военкома и подготовке мятежа. Основными источниками клеветы были комбриг Жлоба, начальник политотдела Ананьин, начальник особого отдела Карташов, а также  комиссары Пескарёв и Кравцов. Свой вклад в сфабрикованное дело внесли и члены Реввоенсовета Первой конной армии Ворошилов, Будённый и Щаденко: каждый, в отдельности, передал в Реввоентрибунал скрепленное собственноручной подписью заявление, в котором утверждал, что Борис Макеевич Думенко пытался склонить Буденного к совместному выступлению против Советской власти. Установить, кто из указанных выше лиц оказался тайным меньшевиком на основании результатов архивного поиска не представляется возможным». Что это за диверсионная фраза – «… не представляется возможным»? Получается, думай на кого хочешь, да? Это кто, по-твоему, меньшевик: Ворошилов? Будённый? Или Ефим Афанасьевич Щаденко – виднейший военачальник времён Гражданской и Великой отечественной войны? А может легендарный командир Первой Стальной бригады Дмитрий Петрович Жлоба, совершившей восьмисоткилометровый поход от Невинномысска до Царицына и нанесшей сокрушительный удар по тылам белогвардейских войск генерала Краснова, оказав решающую помощь защитникам Царицына? А комиссаров, а особистов, которых большевистская партия направляла на эти должности? Какое ты имеешь право даже сомнение зародить в их преданности делу большевизма? Ты думай, голова, а то «шапку не купим»!
- Так кого же мне тогда в меньшевики записать посоветуете? – упавшим голосом вымолвил проштрафившийся соискатель.
- Кого-кого? Кого хочешь, того и записывай, только выдающихся людей не марай. Того же особиста, к примеру. Или, на крайний случай, комиссаров. Правда, тоже опасно: ведь подбором кадров для этого дела занималась сама партия большевиков. А ленинская партия так вляпаться не может, понял? Значит, придётся, всё-таки, в меньшевики отрядить Жлобу. Хоть и легендарным был комбригом, но, всё-таки, не комиссар. Это ему твой Думенко однажды пересёк дорогу, когда отправил донесение командарму 9-й армии Артуру Карловичу Степиньшу, латышу, которого в исторических и партийных документах стали именовать на русский лад – Александром Карловичем Степиным. В нём он обвинил всю жлобинскую бригаду в нежелании принимать бой против беляков, в трусливом бегстве от них. А самого комбрига – в неспособности командовать бригадой и несоответствии занимаемой воинской должности. Ну, скажи, кто бы стерпел такое, что было в том донесении: «Комбриг товарищ Жлоба совершенно не знаком с военным делом»? Но он тоже в долгу не остался, следом за тем донесением направил своё. Причём, туда же – в Реввоенсовет 9-й армии, и дал обидчику сокрушительную «оплеуху»: «Думенко ведёт себя, как Махно». В итоге, через несколько дней Думенко со всем своим штабом  арестовали. А Жлоба стал командиром думенковского  корпуса. Правда, ненадолго,  меньше, чем на полгода. Корпус под его командованием потерпел самое сокрушительное поражение от Врангеля. А вот ещё нужная для тебя цитата, дарю! Ею, как раз, и подтвердишь, что твой Думенко оказался, всё-таки, прав. Это выдержка из доклада комиссии армейского Реввоенсовета, назначенной для расследования обстоятельств и причин того рокового поражения. Слушай внимательно: «Главной причиной поражения стало назначение нового командира корпуса, ввиду явной несостоятельности товарища Жлобы, не обладающего качествами, присущими начальнику столь крупного войскового соединения, разменивающегося на мелочи и не охватывающего работы в её полном объёме». А твой Думенко к тому времени уже был тю-тю – расстрелян. Во как!  Ну, и вдобавок, Жлоба – из репрессированных НКВД в 1937 году, расстрелян как главный организатор и командир повстанцев на Кубани – этой казачьей белогвардейщины, недобитой в горниле победоносной Гражданской войны. А там, сам понимаешь, не ошибались! Как считаешь, «достойная» кандидатура замаскированного диверсанта, главного клеветника на твоего комкора Думенко? Ведь именно его показания легли в основу расстрельного приговора Реввоентрибунала в далёком двадцатом году.
- И Будённого – тоже, - несмело парировал Иван Иванович, чем вызвал новый приступ ярости своего научного руководителя:
- Пошёл вон из моего кабинета! Кто ты такой, чтобы на не просто героя – легенду Гражданской войны – такие поклёпы возводить? Иди, всё переделывай. Ни цитат подобрать не может, ни научных, по партийному выверенных, выводов сформулировать оно не способно. А генеральную линию партии на возвеличивание истории первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян – так вообще выставил в карикатурном виде. Ступай с глаз моих долой, полгода тебе на полную переработку этого диссертационного пасквиля хватит? Думаю, хватит. Это тебе не физика-химия, тут экспериментировать вредно. Здесь только мысль надо направить в нужное русло. Больше от тебя ничего и не требуется. Чего стоишь, как вкопанный? Дуй отсюда! И помни: «Бережёного бо…, тьфу ты, и попадёт же на язык в самый неподходящий момент! Короче, бережёного родная партия бережёт!»
 
                V

   Надолго занемог Иван Иванович Кавун после того массированного разноса Никифора Антоновича Красного. На диссертацию не хотелось ему даже смотреть, не то, что браться за «полную переработку», как потребовал строгий научный наставник, ревностный блюститель «набожных» партийных устоев. С полгода она покоилась «на отлёжке» в ящике письменного стола, пока однажды, вернувшись из института после, как ему казалось, с воодушевлением прочитанной лекции на тему «Роль ленинской партии большевиков в разгроме белогвардейских банд Деникина и Врангеля на Юге России», он усилием воли, всё-таки, усадил себя за письменный стол. Нехотя достал папку с содержимым, которое ещё недавно с пафосом называл диссертацией, без особого энтузиазма полистал. Во время этого занятия к нему пришло ещё одно, новое для него самого открытие в области советской исторической науки: «Научная истина не должна перечить партийной правде». От осознания этой максимы, у него не то что чёрные кошки заскребли на душе, а, казалось, обильно туда ему нагадили. И в лысеющую голову пришло неожиданное решение: «Не накатить ли стопку-другую, дабы смыть с души эти вредные  психологические отходы «кошачьей» жизнедеятельности?  Что-то же в доме осталось от недавнего дня рождения супруги?» В кухонном шкафчике нашёл початую бутылку пятизвёздочного коньяка. Накатил, выпил – одну стопку, другую, третью…, так и прикончил весь остаток бодрящего душу напитка. Вернулся в кабинет, снова сел за стол, откинулся на спинку кресла. Отменный хмель на дубовых опилках начал проявлять свою чудодейственную целебную силу – стал быстро изгонять стаю мистических чёрных существ, ещё со времён Средневековья причисленных к спутникам дьявола и ведьм. И его снова потянуло пролистать свой еретический научный труд. Теперь, углубившись в его чтение, Иван Иванович всё сильнее утверждался в мыслях, что если ему и не удалось свершить какой-никакой научный подвиг, то он, хотя бы, отважился на смелый новаторский шаг в советской исторической науке. Решил, что ему удалось представить цепь событий тех героических лет как результат сложного сплетения объективных исторических процессов и субъективных межличностных отношений их главных участников. Дошёл до главы, в которой детально анализировались причины и побудительные мотивы тех самых, главных участников событий, роковым итогом которых стал расстрел Бориса Думенко – истинного, по его мнению, создателя конной армии на Юге России, легендарного комкора, незаслуженно вычеркнутого из героической истории государства. Быстро пробежав глазами её содержание, Иван Иванович впал в долгое раздумье: «В самом деле, перед людьми стояли такие всемирно исторические задачи, а они кляузничали, таили мелочные обиды, подсиживали друг друга. То, якобы, комкор проводил антисоветскую политику, то ругал руководителей Красной Армии, обзывая их жидами. Ну, есть в архивах документ – донесение некоего комиссара Пескарёва, где утверждается, что Борис Макеевич в его присутствии сорвал с груди орден Красного Знамени, швырнул его и выпалил: «Не надо мне его от жида Троцкого». И что? Так его сам Сталин обзывал иудой, а потом объявил врагом революции. Что за время?! Тут тебе эпохальные события, а герои Гражданской войны жрут друг друга, как пауки в банке!»
  « Лекарство» сработало эффективно: под его действием Иван Иванович твёрдо решил кардинально ничего не перерабатывать. И даже Жлобу пожалел: не стал его причислять к лику меньшевиков – лютых врагов пролетарской революции. Закрывая папку и отправляя её в ящик стола, он мысленно подытожил результаты анализа своей научной работы: «Все «хороши»! А ещё герои Гражданской войны! И в чём она, эта организующая роль партии большевиков, в организации склок и наветов, что ли? »

                VI

    О своём решении оставить всё как есть, Иван Иванович объявил заведующему кафедрой не сразу, а лишь к концу рабочего дня, когда провёл все занятия. Понимал, что разговор предстоит нелёгкий, и завершится он, по всей вероятности, ещё одним неминуемым разносом. По пути в кабинет шефа он почувствовал, как ноги становились ватными, а сердце с неимоверной частотой гулко отбивало барабанную дробь. В кабинет начальника упёртый диссертант Кавун входил как на эшафот.
- Ну, надеюсь, переработал свою пасквильную диссертацию? – сердитым голосом вместо ответа на приветствие спросил хозяин кабинета.
- Да вы знаете, Никифор Антонович, я подумал-подумал… и решил: а чего бояться? Командарм Будённый почти уж девять лет как похоронен у Кремлёвской стены. И Борис Макеевич Думенко с соратниками, по злым наветам расстрелянными вместе с ним, давно реабилитированы, сами же об этом говорили. Так что, думаю, пора и в науке закрепить эту справедливость, – выпалил Иван Иванович, в мыслях подивившись своей неожиданно нахлынувшей смелости.
- Значит, ничего не поменял? – растягивая слова и пристально вглядываясь своему подчинённому прямо в глаза, задал гневный вопрос научный руководитель. Вдруг он резко, словно ужаленный пчелой из потревоженного улья, выскочил из-за стола и заметался по кабинету, размахивая кулаками над своей седой головой, будто отгоняя от неё ту самую невидимую пчелу. Его гневные крики были слышны по всему этажу, где располагалась кафедра марксизма-ленинизма:
- Ты что, негодник, удумал? Кафедру решил подставить? Меня на всеобщий партийный позор выставить? Да я тебе знаешь что?.. Откажусь от руководства над таким диссертантом! Кафедра не даст тебе положительного мотивированного заключения по твоей антипартийной писульке, понял, контра замаскированная?
 Затем, тыча пальцем в грудь стоящему по стойке «смирно» соискателю Кавуну, разгневанный руководитель вынес свой убийственный приговор:
- И тебя не Иваном – Митькой звали! Уволю с кафедры к чертям собачьим, найду повод, не сомневайся! Да с такой формулировкой уволю, что тебя потом даже бахчу сторожить не возьмут! Понял, оппортунист хренов?! Дуй отсюда, к чёртовой матери!
 Про бахчу разбушевавшийся профессор Красный резанул, похоже, не случайно. Видимо, решил окончательно припечатать своего непокорного подчинённого ассоциацией с его редкой для русского человека фамилией. Ошарашенный Кавун тут же удалился из кабинета и, склонив голову, побрёл по коридору. Встречным курсом по тому же коридору двигался Маркитан:
- Чую, от деда выскочил, Ванёк, да? И что ж такой сумной и невесёлый? Опять, видно, старый большевик тебе тумаков навешал? Со своим диссером полез ему на рожон? Он этого страшно не любит!
- Я ему дело предложил, а он меня из института выгнать грозился,  уволить по такой статье, что меня больше никуда не возьмут. Так и ляпнул, мол, мне, Кавуну, даже кавуны сторожить не доверят, – срываясь почти на визг, заорал Иван Иванович.
- Не ты, Ваня, первый. Молодого доцента Курочкина, что читает курс политэкономии социализма, тоже грозился вытолкать в шею. Орал на него так, что на весь институт было слышно: «Уволю с кафедры к чертям собачьим! Да с такой формулировкой, что тебя потом даже курятник сторожить не возьмут!» Это фишка Никифора Антоновича, понимаешь?
- А когда это было? Что-то я такого не припомню.
- До твоего прихода ещё. Этот «малый» тоже в трубочку полез, правда, не с диссертацией – он к тому времени уже был защищённым. Деду пришло приглашение выступить с докладом на Всесоюзной научной конференции. А Никифор Антонович, сам понимаешь, уже в таком возрасте, что ничего нового в теорию марксизма-ленинизма внести не может, вот и живёт мозгами учеников. Те вынуждены его включать в свои статьи и доклады – как соавтора. И это не дедова выдумка, это неписаное правило, которое строго соблюдается даже у технарей и естественников. Старик и предложил Курочкину сделать доклад, вместо него. А ты, Ваня, думаю, уже понял, что без его одобрения ни одна бумажка за пределы кафедры не выскользнет. Ну, так вот, Вася Курочкин полез доказывать профессору, что его придирки к составленному докладу необоснованны. И получил от дедушки суровое напутствие. А Вася, сам видишь, до сих пор работает.
- Тогда что значат дедовы угрозы?
-Ты просто плохо знаешь деда, Ванёк. Никифор Антонович, конечно, самодур, каких ещё поискать, многих он свалил на землю, под ноги своего «вороного коня». Но, ни одного человека, ни разу не дал «коню» затоптать копытами. Усёк?
-Что-то я ничего не понял. Как мне-то теперь быть? Может, самому опередить старика: подать заявление об увольнении по собственному желанию?
- Да ну, Ваня, что ты горячишься? Ставь магарыч, получишь мудрые советы.
- Вячеслав, давай только не в ресторане, сам понимаешь, я – нищий вузовский преподаватель без степени. Получка у меня – в два раза пожиже твоей будет.
 - Это временные трудности. Защитишься,  в доценты выйдешь и вырастет твоя заплата, так, что лишь на четвертинку не догонит твою прежнюю райкомовскую.
-Так вот, оно, зачем все рвутся защищать диссертации! Конечно, такая «игра» стоит свеч! Так я, пожалуй, сбегаю в магазинчик, сколько брать? А ты, Славик, помысли, где присядем? На кафедре же нельзя.
-Как, где присядем? К химикам пойдём. Те ребята свои, весёлые! У них и спиртик водится. Так что, Ванёк, сэкономим твои денежки – бери одну, для затравки. А там, химиков раскрутим. И вот что, не забудь четыре плавленых сырка прикупить – у химиков вечно никакой закуси не водится. Как к ним ни нагрянешь душу «отполировать», так всё время и запиваешь спирт  дистиллированной водой вместо закуски. 
   Дверь химической лаборатории оказалась запертой, но по ту сторону её раздавались весёлые мужские голоса. Маркитан, многозначительно подняв указательный палец вверх, радостно воскликнул:
- О, «потомки» Менделеева уже отмечают торжество Периодического закона! Мы – вовремя!
Тем же, но уже крючком согнутым указательным пальцем он пробарабанил в дверь условный стук: «Дай, дай закурить!» Через минуту замок вкрадчиво щёлкнул и в дверном проёме показался высокий худощавый мужчина лет тридцати пяти. Широко раскинув руки, он бросился радостно приветствовать нежданных гостей:
- Какие люди, в нашем «Голливуде»! Игорёк, принимай дорогих гостей, верных марксистов-ленинцев! Достань-ка из шкафа пару чистых химических стаканчиков.
Приветствия были недолгими, ибо гостей ждал по химически «богато» накрытый стол. На нём красовались лишь литровая «долговязая» мензурка, наполовину наполненная бесцветной жидкостью и «пузатая» плоскодонная колба – тоже, с виду, такой же жидкостью. Молодой коренастый парень сноровисто «досервировал» стол двумя стаканами с частыми делениями на стенках. 
- Что пьём, Петя? – деловито осведомился Маркитан у старшего из химиков. 
- Игорёк, яви гостям истину, каким напитком мы с тобой разговляемся. Обоснуй с химической точки зрения. А я пока «банковать» буду, – Пётр взял со стола мензурку и давно намётанным глазом «разбанковал» всё её содержимое по четырём стаканам. Всем поровну – тютелька в тютельку, под одну и ту же риску на химической посуде.
- Как что потребляем? Само собой, «коктейль Менделеева» – технический спирт, разведённый дистиллятом ровно под сорок объёмных процентов, как предложил ещё сам Дмитрий Иваныч, – просветил гостей Игорь и рукой указал на портрет корифея химической науки, – в мензурке у нас «коктейль», в колбе – дистиллят, чтобы было чем проталкивать этот суровый напиток.
- И какой же в том кайф – запивать обессоленной водичкой? Она и так в состав вашего «коктейля» входит? – съязвил Маркитан.
- Вот сейчас потянете стопку, сами поймёте, надо ли запивать, дорогой Вячеслав Григорьевич, – парировал молодой химик.
- Не густо тут у химиков, Ваня, вытаскивай нашу долю – приказал Маркитан Кавуну.
Тут же, словно волшебный ларец, открылся портфель-самобранка и из него «выпрыгнули»  на стол бутылка коньяка и… четыре вожделённых плавленых сырка. 
- Ну, ваши щедрые дары оставим на потом, чтобы в конце «глянцевать» дорожку на прощание. А пока давайте вздрогнем нашим напитком. Слово предоставляется самому молодому кандидату наук нашего института. Игорёк, сочини тостик, ты брешешь правдоподобнее, – сделал предложение Пётр.
Взяв в руку стакан, он встал из-за стола и деланно принял стойку «смирно». Остальные тут же последовали его примеру, и молодой учёный химик выдал свой, на бегу выдуманный тост: 
- За установившиеся дружественные отношения между стойкими последователями идейного наследия исторически выверенных учений гениальных мыслителей – Маркса, Ленина и Менделеева! До дна, дорогие товарищи!
У-у, какой замечательный тост! – восхитился Иван Иванович и первым опустошил свой стакан. Буквально через секунду он уже визжал, как перепуганный суслик:
- Воды, скорее воды! Что за гадость вы мне подсунули?! – во рту он ощутил гадкий, неприятный привкус: будто его заставили прожевать кусок старой резиновой галоши, обильно «сдобренной» низкосортным этилированным бензином.
-Усекли, для чего дистиллят на столе? – усмехнулся бывалый химик Пётр, наполняя стаканы водой из колбы. И все четверо судорожно, с гидроударами, принялись проталкивать «коктейль Менделеева» сладковатой на вкус, опреснённой водичкой.
- И как вы эту гадость пьёте, химики? – плаксиво вопрошал ошарашенный Кавун.
- Да вот так и мучимся, дорогой Иван Иванович, он же – «на халяву», – обняв соседа по столу, честно признался Пётр.
Через пару минут технический спирт приятной истомой начал растекаться по всему телу. Первым охотником к задушевным беседам оказался Маркитан. Сначала он дал превосходную оценку только что употреблённому «коктейлю»:
- Геройский напиток!
Затем, кивнув в сторону портрета великого гения химической мысли, поинтересовался: 
 - И как это он установил, что спирт надо разбавлять именно на сорок градусов? Просветил бы, Петро.
- Игорёк, просвети философа, твои байки на слух лучше воспринимаются, – переадресовал просьбу Пётр. 
Игорь, артистично жестикулируя, продекламировал давно гулявшую в химических кругах то ли быль, то ли небылицу:
 - У Дмитрия Иваныча, ведь, докторская диссертация была посвящена вовсе и не Периодическому закону. В ней он разработал практически важную тему –  «О взаимодействии спиртов с водой». А в те годы водочных дел короли производили крепкие напитки самой разной концентрации – как бог на душу положит. Вот и решило царское правительство ввести монополию на спиртное. И дало задание Менделееву, к тому времени уже всемирно известному учёному, разработать стандарт на водочку, – Игорь ласково погладил опустевшую мензурку, – а Дмитрий Иваныч был, конечно же, нашенским мужиком! Всю кафедру привлёк к исполнению важного государственного заказа. Готовили водно-спиртовые растворы с шагом в пять процентов – от самых разбавленных и до сильно концентрированных. Потом все эти смеси они дружно выпивали и добросовестно записывали свои субъективные ощущения в лабораторный журнал. На основе их записей великий химик и предложил стандарт, доживший до наших дней: «Крепкий спиртной напиток на основе этилового спирта должен содержать оного ровно сорок процентов по объёму, ибо превышение данной пропорции вызывало у многих участников эксперимента ощутимое першение в горле, а понижение супротив данной концентрации, по заявлению тех же экспериментаторов, уже не бодрило мятежную русскую душу». В правительстве графа Витте посмеялись над этим «обоснованием» да и приняли предложенный стандарт. Лишь объёмные проценты в нём переименовали в привычные градусы.
- О, про градусы и в наших, «ненабожных» марксистско-ленинских кругах своя байка есть! – оживился Маркитан. – Вот, после смерти Ленина, его преемники – Сталин с Рыковым – быстренько отменили сухой закон, введённый ещё царём Николаем и продлённый ленинским декретом после революции. А чтобы руководителей компартии и социалистического государства не обвиняли в возврате к капиталистически устоям, решили, что для победившего пролетариата будет достаточно и тридцатиградусной водки. Через месяц после опубликования в газете «Правда» соответствующего постановления, на стол Иосифа Виссарионыча легла неожиданная телеграмма из Парижа. Её отправил последний из отпрысков главного водочного короля дореволюционной России Петра Смирнова – Владимир, организовавший за границей выпуск популярной в Европе водки «Smirnoff»: «Господин генеральный секретарь партии большевиков! Стоило ли из-за какого-то десятка градусов затевать всю вашу пролетарскую революцию? Могли бы по-мужски и договориться».
Сам рассказчик и оба химика дружно захохотали. А Кавун, насупив брови, стал выговаривать Маркитану:
- Да ты, Вячеслав, коллаборационист ещё тот, похлеще меня будешь! Деда Никифора Антоновича на тебя нет! Ты какие гнусные кляузы о Великой Октябрьской революции разносишь! Наша ленинская партия свято хранит её идеалы и завоевания, а ты…
Тут встрял Пётр и оборвал его пафосную речь:
- Иван Иванович, вы в какой стране живёте? Где эти идеалы? Партийные бонзы жируют, для себя уже и коммунизм построили – ни в чём они не нуждаются, а народ как живёт? Всё стало дефицитом, достать можно только из-под полы, и то по блату, А с теми, кто пытается правду говорить, как расправляются? В психушках упрятывают. Даже за никчёмные проступки людей гнобят. Вон, наша заведующая этой лабораторией Людмила, приболела в день выборов и не пошла голосовать. Так её за это в конец очереди на жильё отодвинули. Да за единственного в бюллетене кандидата, да еще от вашей единственной в стране партии и без Людмилы девяносто девять и девять десятых процентов голосов подневольные избиратели в урну накидали бы, а женщина до сих пор с семьёй в общаге ютится. А вас самих? Взяли за шкирку и выкинули из райкомовского кресла. Вот, на поверку, чего стоит «скромный» лозунг: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи». Сплошное очковтирательство!
- А, правда, Иван Иванович, за что с вами так обошлись ваши партийные товарищи? Слухи-то разные по институту ходят, – полюбопытствовал Игорь.
 Кавун сидел красный и набыченный, что-то напряжённо обдумывал. И вдруг разоткровенничался:
- Тамбовский волк им товарищ! За правду и принципиальность они меня выперли. Второй секретарь обкома прямо с трибуны партконференции стал чихвостить меня за низкую урожайность зерновых в руководимом мною районе. Приводил в пример соседние районы, где урожаи оказались выше – аж на десять – пятнадцать центнеров с гектара. Сначала пригрозил мне выговором с занесением в учётную карточку. А я в прениях вылез на трибуну и врезал ему: «Никогда приписками не занимался, не занимаюсь и впредь заниматься не намерен. Наши цифры урожайности – правдивые, и это может подтвердить любой учёный агроном: в засушливой зоне восточной части области более высокие урожаи невозможны». Тут же с места этот второй секретарь как взвизгнет: «Вы слышали, товарищи, как этот демагог и бездельник вас всех оклеветал? Он, понимаешь, один такой честный, а вы все, якобы, обманываете партию и правительство, занимаетесь приписками. Мыслимо дальше держать на руководящей должности такого клеветника?» И весь зал подхалимски заорал: «Долой гнусного клеветника!» Громче всех, как раз, старались мои коллеги из соседних районов. Домой я возвращался уже не первым секретарём райкома. Хорошо, хоть партбилет не отобрали.
- Иван Иванович, и что же вас заставило лезть на рожон? Вы же сейчас, кажется, о Гражданской войне диссертацию пишите? Так вот, ваш поступок, по-человечески честный и принципиальный, в глазах высокопоставленных партийцев выглядел так, как будто бы один несмышленый пацанёнок вышел с рогаткой против целой конной армии Будённого, – изумился младший из химиков.
- Хорошее сравнение, Игорь! С Будённым ты в точку попал. Вот такие его последователи, двурушники сейчас в партии и окопались. А останься в живых Борис Макеевич Думенко, не было бы этой скверны. Говоришь, не стоило лесть на рожон? Ты молодой, не хлебнул горя, какого мне довелось. Отец с Великой Отечественной войны не вернулся, нас с братом мама одна растила. В школу с ним по очереди через день бегали, не в чем было. Один день я одеваю оставшуюся от отца старую фуфайку, обуваюсь в клееный сапог и клееную галошу, на следующий день – брат. Бедно жили, голодали. В сорок седьмом мама с такими же вдовушками идут с поля, своруют по нескольку корней сахарной свеклы, прячут их под подол. Заметит колхозное начальство, и загремят несчастные  в тюрьму лет на десять. А детишек в детдом определят. Но всё равно рисковали, потому что дома каждую из них голодные рты ждали. Напарит мама в чугунке этой свеклы, вот тебе и завтрак, и обед, и ужин. Так и выжили. И в жизнь вышли – врать не приученными. Ну, накинул бы я на бумаге те несчастные десять центнеров на каждый гектар, а как бы я потом в глаза глядел селянам своего района? Особенно людям, которые такого же горя хлебнули, как и я. Они-то видят, что на полях выросло. Я хоть этим не дискредитировал ленинскую партию. Без меня охочих пускать пыль в глаза народу в ней теперь предостаточно: в районе плановые показатели подшарманят, в области «подкорректируют», в министерстве обобщат и выведут «правильные» цифры, и, наконец, Генеральный секретарь лезет на трибуну очередного съезда и на весь мир вещает о гигантских достижениях во всех отраслях народного хозяйства. А «несознательный» беспартийный Петр, понимаешь, возмущается, что всё у нас стало дефицитом. Понятно, что вся коммунистическая партия не виновна, но до чего её доведёт эта критическая масса обуржуазившихся перерожденцев?
- Крамольные вещи говоришь, Ваня! Тяжко жить стало в нашей стране. Надо бы скрасить, – и Маркитан потянулся за бутылкой коньяка. Стаканы он наполнял уверенно, хорошо запомнив, по которую из рисок в прошлый раз разливал Пётр свою адскую жидкость. Тост тоже взял на себя:
- А давайте, други мои, опустошим наши кубки за поиск истины в тёмных лабиринтах нынешней советской действительности. Вот, хотя бы взять Ивана. Сколько же оплеух, бедному, пришлось выдержать! Да и теперь достаётся – от деда Красного. За тебя, Ваня! За то, чтобы все запутанные лабиринты партийной науки ты успешно преодолел и нашёл достойный выход из всей этой катавасии. Бог тебе в помощь, хоть я и атеист!
В знак согласия трое осушили свои «кубки» залпом. И только виновник тоста, кривясь, медленно цедил. В ход пошла «дежурная» закуска, но Маркитан вовремя остановил:
- Э-э, на сырки не налегать, у химиков наверняка в загашнике ещё «огненная вода» припрятана. Что эти две поллитровки на четверых? Так, только губы смочить.
- Игорёк, сходи в лаборантскую, посмотри среди реактивов, должно быть у Людмилы, – поддержал идею философа Пётр.
- Да ну, Петя, Люда спирт в сейфе прячет, а ключ с собой забирает, чтоб не так быстро «испарялся».
- Я видел, сегодня она отливала спирт в бутылку – такую, коричневую, из-под пива. Нам для завтрашних лабораторных занятий растворы готовила. 
- Братцы, может, больше не будем?! – взмолился Кавун.
Маркитан твёрдо пресёк его неслыханное отступничество:
- Будем! Игорь, что сидишь? Тебе старший товарищ команду дал!
Игорь без возражений встал из-за стола и удалился в смежное помещение. Оттуда сначала послышался звон склянок, а затем громкое ворчание: «Да где же она его спрятала? Вот же хитрая маскировщица!» Наконец, в двери показалась плотная фигура молодого химика с коричневой поллитровкой в одной руке и стеклянной палочкой в другой:
- Эврика! Нашёл! Тут граммов двести имеется. Если триста граммов дистиллята добавить, в аккурат поллитровка «коктейля Менделеева» выйдет. Петя, нюхни-ка, а то ведь и метиловый спирт, которым горелки заправляем, практически так же пахнет. Чем чёрт ни шутит, ещё попадём к нему в преисподнюю на свидание! 
Пётр долго обнюхивал открытое горло бутылки, затем, не проронив ни слова, вылил её содержимое в мензурку, добавил до полулитра дистиллята из колбы и принялся размешивать палочкой. Жидкость в мензурке начала мутнеть. Иван Иванович наблюдал за Петровым «колдовством» с плохо скрываемым ужасом. Ужас вскоре перешёл в панику:
- Да ну вас, с вашим «коктейлем Менделеева»! Четыре гроба хотите в землю заложить?! 
- Не бзди, Ванёк, у нас химики первоклассные, видел, как долго Петя «анализировал» спирт на нюх? Такие химические орлы умереть на боевом посту не дадут, – успокаивал Маркитан.
- А какого лешего ваш «коктейль» побелел? – не унимался перепуганный Кавун.
- Это значит, что пошёл процесс гидратации. Как бы понятнее вам объяснить? Ну, якобы, молекулы воды и спирта стали тискать друг дружку в объятиях. Через пяток минут им надоест обниматься и их смесь снова станет прозрачной, – нашёл оригинальное объяснение молодой  химик. 
- А где гарантия, что он, – Иван Иванович ткнул пальцем в мензурку, – не тот, который ядовитый? Сам же, Игорь, говорил, что у него запах такой же.
- Да не совсем такой, я же нюхал – не похож на метиловый. У того спиртовой запах был бы не столь насыщенный, – успокоил Пётр.
- Понял, Ваня, у наших химиков нюх как у служебной собаки, на раз унюхают, где питьевой, а где ядовитый. Гарантия – сто процентов, – выразил уверенную поддержку Петру Маркитан, – Петя, разливай по «кубкам» весь сразу. 
Петр с готовностью исполнил его просьбу – «разбанковал» содержимое мензурки по всем четырём химическим стаканам. Но Кавун в такую «гарантию» верить отказался: не взял в руку наполненный стакан. Тогда Игорь решил вскрыть последний химический козырь:
- Дорогой Иван Иванович, не сомневайтесь, не отравитесь. Мы до этого по сто с лишним граммов точно такого же разбавленного спирта заглотили и бог миловал. Был бы он метиловым, к этому моменту мы все уже бы гарантированно ослепли, если не стали биться в предсмертных судорогах. Нет у нас его, нам не выделяют. Чтобы получить для лаборатории ядовитое вещество, необходимо серьёзное обоснование: для каких конкретно опытов оно предназначено, и что его никаким другим нетоксичным веществом заменить невозможно. Потом специальное разрешение надо получить, вести журнал строгой отчётности расхода этого яда. Кто этим станет заморачиваться? Мы с Петей просто взяли и исключили такие опыты из учебной программы. А для нагревания пробирок у нас простые газовые горелки имеются. Уж извините, это у нас с Петей ритуал такой, своего рода «приписка» гостей к клану потомков Менделеева.
- Ну, бесовское химическое отродье, как пацанов – вокруг пальца, а мы и уши развесили, верно, Вячеслав? – с наигранной обидой воскликнул Иван Иванович. И, схватив наполненный стакан в одну руку, колбу с дистиллированной водицей – для экстренного проталкивания «коктейля» – в другую,  первым опустошил свой «кубок».
Дожевав остатки плавленых сырков и убрав со стола специфическую посуду, участники «химического» застолья заторопились по домам. Правда, на крыльце институтского корпуса они чуток подзадержались: Кавун выговаривал Маркитану за то, что обещанных мудрых советов от него так и не дождался:
- Опять ты меня в пьянку втравил, Славик! А мне, кровь из носа, во как надо отношения с дедом Красным поправить, – резанул себя ладонью по горлу Иван Иванович, – да и как в диссертации свести концы с концами, тоже думать надо.   
- Иван Иванович, дали бы мне вашу диссертацию почитать, вдруг сторонний взгляд дилетанта в чём-то и поможет свести ваши концы, – предложил Игорь.
- А разве химики что-то смыслят в нашей специфической науке?
За Игоря ответил Пётр:
- Иван Иванович, химиков за годы институтской учёбы тоже бреднями вашей партийной науки, будь-будь, пичкают. История КПСС – два семестра, марксистско-ленинская философия – два семестра, марксистско-ленинская политэкономия – два семестра, научный коммунизм – аж три семестра! Да еще и государственный экзамен по этому коммунизму удумали. Вот, к примеру, сдай Игорёк ваш научный коммунизм хуже, чем на пятёрку, хрен бы его взяли в аспирантуру сразу же после окончания института. Так что, парень он подкованный, подсуньте ему диссер на читку, увидите, что-то полезное для вас он непременно откопает.
На этом изрядно захмелевшая четвёрка стала прощаться. Маркитан, как водится, наградил каждого «истребителя» героического напитка страстным брежневским поцелуем. Через стеклянную дверь всю эту картину наблюдал старичок-вахтёр. Он что-то записывал себе в блокнотик.

                VII

   От конечной остановки городского транспорта Иван Иванович бежал во всю прыть – сильно скрутило живот. Вот уже и его подворье, куда они с женой вынуждены были съехать, освобождая роскошную служебную квартиру в элитном доме для номенклатурных работников. Вбежав в прихожую, он швырнул в угол портфель и снова метнулся во двор. Там, в дальнем углу приусадебного участка стояла деревянная будочка с дверцей, закрытой на вертушку. С целью экономии времени Иван Иванович, не отворачивая вертушки, изо всех сил рванул дверцу на себя. Та неожиданно сорвалась с проржавевших петель и в ответ больно стукнула страждущего по лысеющей голове. Пока Кавун тёр ладонью ушибленную голову, время было безнадёжно упущено. Он с ужасом ощутил, как сзади брюки стали обильно мокреть и по ногам вниз устремились струйки вязкой, дурно пахнущей субстанции. Постояв минуту в раздумье, сконфуженный пострадавший обречённо побрёл в особняк. В прихожей его встретила растревоженная жена. Цепким женским взглядом, оценив непотребный вид мужа, она неподдельно всплеснула руками:
- Ванечка, родной мой, да что с тобой?
- Ох, Марьюшка, эти идиоты, наши институтские химики, какой-то несусветной гадостью нас с Маркитаном  напоили – спиртом каким-то техническим! Вот чем закончилось, – вяло расстегивая ремень, жаловался незадачливый муженёк. 
- Снимай, снимай, дорогой, я сейчас тебе всё необходимое принесу, а ты – быстренько в душик.
Душ тоже был во дворе, рядом с роковым туалетом. Пока Иван Иванович боролся с непрошеным запахом нижней части своего тела, супруга с бельём и свежим полотенцем терпеливо поджидала мужа у дверцы душа:
- Вот, Ванечка, вытирайся, одевайся и иди на кухню, я тебе там семена конского щавеля заварила. Говорят, хорошо помогает от этой напасти.
Вернувшись в дом, Иван Иванович шмыгнул на кухню, присел за стол и медленно выцедил ещё горячий тёмно-коричневый отвар. Немного отпустило. Рядом присела жена:
- Родной, может, скорую вызовем?
- Какую скорую, Марьюшка? От меня же спиртным разит, как из винного погреба! А медикам, сама знаешь, дано очень суровое предписание: сводки о лицах, поступивших к ним в нетрезвом состоянии, ежедневно передавать и в милицию, и в партком по месту работы. К тому же с такими симптомами ещё и в инфекционную больницу упекут. А там, минимум, неделю продержат, пока анализы придут. Кто за меня лекции студентам читать будет? Раньше-то, проблем бы не было, заведующий кафедрой был ко мне благорасположен. А теперь из-за диссертации вдрызг рассорились с Никифором Антоновичем. Не станет он покрывать злостного нарушителя трудовой дисциплины. И, как любит угрожать этот самодур, – Митькой звали твоего муженька. Давай так: утро вечера мудренее. Ой, ой, ой! Не очень помогло твоё зелье, – схватился за живот Иван Иванович и рысью метнулся во двор.
Так и не смог Кавун – горемычная жертва геройского «коктейля Менделеева» – сомкнуть глаз до самого утра. Каждые полчаса ему приходилось стремглав лететь во двор к отдельно стоящей деревянной будочке. Благо, теперь вход в неё был свободным – отпала нужда шарить в темноте рукой по дверце в поисках злосчастной вертушки. Не спалось и Марии, тревожилась за мужа: «А ну, как что-то страшное с ним случится?! Столько лет вместе – и в горе, и в радости, уже и коралловую свадьбу(2) недавно отметили. Как он мог дойти до такого, чтоб всякую гадость в рот тащить? Раньше бы Ванечка себе такого не позволил».
Беготня во двор к будочке не прекратилась и утром. Ближе к полудню, после очередной, уже бессчётной пробежки по опостылевшему маршруту, Иван Иванович решился-таки узнать, как «здоровье» у других участников вчерашнего застолья. По привычке первым набрал домашний номер Маркитана. На том конце трубку долго не брали. Удалось дозвониться только после третьей попытки: 
- Алё, Славик, ты дома? Какого дьявола трубку не брал? На работу тоже не пошёл?
- Какая работа, Ваня? Болею. Видно твой сырок был несвежий, всю ночь унитаз «попугивал» – как с гуся хлещет. Куда тут идти?
- Причём здесь сырки? Это их чёртов «коктейль» так сработал. Видал же, как побелела та вонючая адская жидкость, когда воды добавили? А ты: «Стопроцентная гарантия, стопроцентная гарантия!»! Ещё неизвестно, сколько времени нам с тобой, браток, придётся «гарантированно» дристать? Скорую тоже не вызывал?
- Сам же знаешь, найдут в крови остатки этого мерзкого «коктейля Менделеева», капнут в институтский партком. Там, будь здрав, дело раздуют так, что с треском вылетишь с работы. А так, если молчком отлежимся, глядишь, одним строгим выговором отделаемся.
- Для меня и такой расклад, как приговор будет. В Учёный совет-то при  защите диссертации абсолютно безупречная характеристика требуется, а кто её даст после выговора?  Это, минимум, на целый год защита откладывается, пока выговор не снимут. Ну, спасибо, дружище, втравил же ты меня, однако! А как там эти, твои «высококлассные» химики, не знаешь? Или их закалённые организмы уже никакая отрава не берёт?
- Не знаю, дома у Петра никто трубку не поднимает, у Игоря вообще домашнего телефона нет. Молодой ещё, пока не заслужил такую привилегию. Может, и вправду, их чёрт не берёт, на работу потопали.
- Славик, а ты в лабораторию им не звонил?
- Звонил, тоже никто не берёт. На занятиях, наверное. Ой-ой, всё, Ванёк!..
В трубке послышались короткие гудки, означавшие, что Маркитана унитаз снова позвал к себе. Будто бы через телефонную трубку состояние коллеги передалось и Кавуну – срочно захотелось во двор, посетить будочку. В дом вернулся только на оклик жены:
- Ванечка, тебя к телефону. Женщина звонит, Людмилой назвалась. Кажется, из института.
В трубке послышался взволнованный голос:
- Иван Иванович, здравствуйте! Это Людмила, заведующая химической лабораторией. Тут в институте большой скандал разгорается из-за вашего вчерашнего застолья с нашими соколиками. Дедушка-вахтёр вас всех четверых заложил. Наших гуляк тоже нет, я за них лабораторные занятия веду. Только что прибегала секретарша вашей кафедры Тамара, сказала, что профессор Красный лютует: вы с Вячеславом Григорьевичем лекции сорвали.
- Да мы только бутылочку коньяка распили и разошлись.
- Это вы так в объяснительной на имя ректора можете написать. А я-то сразу поняла, в чем причина отсутствия всей бравой четвёрки. Кроме коньяка, вы и коричневую бутылку опустошили. А там был не просто спирт, в нём я развела фенолфталеин, индикатор на щёлочи для лабораторных работ.
- И что, это опасно для жизни?
- Для жизни не опасно, но его концентрации хватило, чтобы каждый из вас не меньше суток проторчал в туалете. На языке медиков это вещество пургеном называется. Если представить, что тот спирт вы распили поровну, то, считайте, что каждый принял по две таблетки этого сильнодействующего слабительного. Наших парней этим я уже «обрадовала»: Петьке еле дозвонилась, а Игорьку через его жену «добрую весть» отправила, на соседнюю кафедру сбегала.
- Так вон оно что?! Пурге-ен, значит? Ну, барбосы твои химики! Мне же категорически нельзя в нарушители попадать, диссертация полетит к чёртовой матери! Что же делать, что же делать?
- Первое, перестаньте паниковать, повиниться вам всем надо. В институте есть люди с положением, кто, если и не отведёт руку с мечом, занесённым над вашими буйными головушками, то легонько подтолкнёт её так, чтобы меч на них опустился лишь плашмя. Повинную голову меч не сечёт, а только оглушает! По себе знаю: сходила в партком, хоть и беспартийная, деланно раскаялась за то, что голосовать не ходила и не стали увольнять с работы, правда, очередь на квартиру потеряла. Мой вам добрый совет, Иван Иванович, быстрее поправляйте здоровье.Чаще принимайте таблетки активированного угля, чтобы остатки фенолфталеина из стенок кишечника извлечь и вывести из организма. Никакое другое средство здесь не поможет. А когда «хворь» утихнет – срочно в институт, в ноги кланяться своему Никифору Антоновичу. Ваша судьба теперь только от него зависит. Ректор вашему и нашему кафедральным начальникам поручил самим разобраться и определить меру наказания.
- Ой, всё, пропал я! Что теперь будет, что будет?! Выгонят, наверное?
 - Скорее всего, не выгонят, строгач в приказе ректора всем грозит. Да, Иван Иванович, не вздумайте воспользоваться вашими бывшими связями, не несите купленный больничный лист, уже не сработает, только своих друзей-медиков подставите. Дед-вахтёр сильно постарался: не только нашему начальству, но и в горком партии капнул.
 - А чего надо было этому старому провокатору?
- Не провокатору, а стукачу. Дед до пенсии в милиции служил. Вот его руководство и пригласило не только ключи от кабинетов и аудиторий выдавать, а и приглядывать за нами. Что нехорошее подметит, начальству наушничает.
- И как таких негодяев коллектив терпит?!
- Иван Иванович, вы как маленький. Не вы ли ещё недавно верой и правдой служили этой власти, которая с помощью вот таких стукачей порядочных людей в страхе держит? И не простым винтиком, а целым крепёжным болтом вы в ней пребывали. Любой коллектив такими сволочами напичкан. А их невзрачная должность – только для маскировки. Начальство же, в благодарность за доносительство, подкармливает их разными подачками: то бытовую проблему решат, то путёвочку бесплатную в санаторий через профсоюз выделят. А вы что, об этом не знали? Небось, и к вам в райком такие ходоки наушничать наведывались. Теперь эта мерзопакостная система и вам аукнулась. Скорейшего вам выздоровления!
Долго стоял Иван Иванович с пикавшей короткими гудками телефонной трубкой в руке. Он был не просто ошарашен, убит этой телефонной вестью. Перед глазами замельтешил назойливый рой чёрных мушек. Мозги сверлил безрадостный «гороскоп» профессора Красного: «Уволю с кафедры к чертям собачьим, найду повод, не сомневайся! Да с такой формулировкой уволю, что тебя потом даже бахчу сторожить не возьмут!» Ноги вдруг стали ватными, и Кавун, потеряв сознание, рухнул на пол. Увидев эту картину, Мария упала на грудь лежащему навзничь мужу и истошно заголосила: 
- Отравили, убили родного моего Ванечку враги окаянные! Как жизнь теперь одной коротать?! Ой, горе моё, не выдержу, сама повешусь!
Последние слова супруги вернули Ивана Ивановича в сознание:
- Что ты, что ты, Марьюшка?! Со мной всё в порядке, только опять в животе «революция» разбушевалась. Ты бы сходила в аптеку, купила таблеток активированного угля. Штук сто, не меньше. А я в деревянный домик побежал.
 Мария, всё ещё всхлипывая, целовала мужа в лысую макушку и приговаривала:
Живой, живой мой милёночек! Слава богу, не помер! А понос, что понос? Понос вылечим! Я – мигом.
Поддерживая друг дружку, они поднялись с пола и каждый побежал в свою сторону. 

(2) – Тридцать пять лет совместной жизни.

                VIII
 
   Ранним утром Кавуна разбудил настойчивый телефонный звонок. В трубке послышался встревоженный голос секретаря кафедры Тамары:
- Иван Иванович, некогда здороваться, вам срочно нужно явиться на кафедру. Вчера наш дедушка пришёл от ректора чернее тучи. Что они по всей вашей компании решили, не знаю, профессор не говорит. Только дал мне указание обеспечить вашу с Маркитаном явку к нему. Ваши занятия распорядился передать Васе Курочкину. В общем, я вас предупредила.
- А что, Курочкин такой специалист широкого профиля? Может запросто лекции читать по истории КПСС?
- Ой, Иван Иванович, дело не хитрое:  читай что хочешь – это не главное. Главное, чтобы студенты по коридорам не слонялись, начальству глаза не мозоли. Всё, Иван Иванович, мне Вячеслава Григорьевича выдернуть надо. Пока!
И после этого звонка настроение Кавуна снова резко упало до нуля. Но что делать? Идти на эшафот и класть голову на плаху всё равно придётся. Попив крепчайшего чайку вприкуску сразу тремя таблетками активированного угля и предусмотрительно сложив в портфель остальной запас спасительного лекарства, он трусцой побежал на остановку. Уже подъезжая к институту, Иван Иванович твёрдо решил: «Буду каяться». Сначала он забежал на кафедру, увидел Тамару. Поздоровавшись, вкрадчиво полюбопытствовал:
- Как, Томочка, профессор сильно лютует?
- Да не то слово, Иван Иванович! С Маркитана уже стружку снимает. Терпите, не перечьте дедушке, дешевле вам обойдётся.
- Ну, так я пошёл?
-Ни пуха вам, ни пера!
-А, к бесам собачьим! – обречённо махнул рукой Кавун и неуверенной походкой вышел с кафедры. Дверь в кабинет заведующего кафедрой оказалась чуть приоткрытой, из-за неё неслась грозная тирада профессора Красного:
- Это ты, Вячеслав Григорьевич, втравил Кавуна в это грязное дело! Я справлялся у высоких партийных товарищей: пока тот работал в райкоме, за ним таких грехов особо не водилось. Даже по великим пролетарским праздникам он слыл самым малопьющим. Что теперь прикажешь делать? Ректор предложил всей вашей четвёрке влепить строгача. Но и это ещё не всё. В отличие от химиков-собутыльников, вы с Иваном Ивановичем, задумайся, – члены ленинской коммунистической партии, с вас и партийный спрос полагается. На партийное бюро института вас затребовали, будут рассматривать ваши персональные дела. Кто знает, чем кончится? 
От услышанных слов у Кавуна померкло в глазах. Кому как не ему знать, что такое персональное дело на партбюро. Там за милую душу влепят выговор в партийную карточку – это минимум. А то и потребуют партбилет положить на стол. Тогда пиши – пропало: изгнать человека из партии означало фактически сломать ему судьбу до конца жизни. Бывали, конечно, случаи реабилитации, но никогда – по поводу пьянок. «Ну, чему быть, того не миновать», – настроил себя Кавун и резко толкнул дверь. Забыв даже поздороваться, он начал своё скорбное покаяние:
- Дорогой Никифор Антонович, я – последний мерзавец, не оправдал доверия родной коммунистической партии! И лично вашим доверием, известнейшего и уважаемого во всём научном мире учёного, тоже гнусно пренебрёг. Нет мне никакого оправдания: гнать таких надо из партии, с треском увольнять из института! 
Профессор Красный, от неожиданности, молча смотрел на него округлёнными глазами. Он впервые в жизни видел человека, отважившегося на столь убийственное для себя раскаяние. Минуты две в кабинете стояла мёртвая тишина. Было видно, что покаянная речь Кавуна сильно обескуражила заведующего кафедрой. Быстро улетучилось и злобное выражение его лица:
- Да погоди ты, Иван Иванович! Чего раскис-то сразу? Сам ректор тебя пожалел, только выговор объявил за нарушение трудовой дисциплины. Это не смертельно, через год, коли примерно вести себя станешь, он выговор снимет. Намного тяжелее ситуация с партбюро. Сам знаешь, материалы разбирательства пойдут в горком партии на утверждение. Ты вот что, такую же речь, как сейчас в моём кабинете, на партбюро тоже выдашь, понял? А ты, Вячеслав Григорьевич, возьмёшь удар на себя, признаешь, что инициатором этого позорного мероприятия был ты. И не смей мне перечить, точно выгоню! Я, как член партбюро, постараюсь убедить партийных товарищей, чтобы дело ограничилось только выговором с занесением в партийную карточку. Причём, только тебе, Вячеслав Григорьевич, а Ивану Ивановичу буду просить, чтоб выговор оказался без занесения. Ему, ведь, ещё защищаться. За примерное поведение и партийные выговоры снимают. А пока, в плане исправления, вот вам партийное поручение. Из горкома КПСС на кафедру пришла разнарядка: подготовить лекторов для городского общества «Знание». Будете читать лекции в рабочих коллективах и в общежитиях строителей нашего завода-гиганта. Я уже тематику согласовал: «Возрастающая роль КПСС в ускорении научно-технического прогресса в эпоху завершения строительства развитого социализма». Вот вам и первый шаг к исправлению. Всё поняли, братцы? А теперь – шагом марш проводить занятия! И чтобы больше даже пробку не нюхали. Ступайте с глаз моих долой, алкаши!
Маркитан тут же выпорхнул из кабинета, Иван Иванович замялся у двери:
-Так вы, Никифор Антонович, считаете, что мне стоит доработать диссертацию?
- Не доработать, а кардинально переработать. И чтобы без этих твоих пасквилей в отношении классиков марксизма-ленинизма, понял? Ты, Ваня, держись меня, – профессор неожиданно перешёл на дружелюбный тон и непосредственное обращение по имени, – и подальше от этого Маркитана, за ним водится, был у него уже выговор без занесения в карточку. А ты, человек ещё не пропащий, партии нужны толковые учёные-обществоведы. У тебя теперь есть целый годик, чтобы всем нам это доказать. Да, пока не забыл, зайди к Тамаре, распишись на экземпляре ректорского приказа, что с ним ознакомлен.
- Замечательный вы человек, Никифор Антонович! Спасибо судьбе, что я попал в ваши надёжные руки. Ну а годик, что ж, можно и потерпеть. За это время я, клянусь, основательно переработаю диссертацию в строгом соответствии с вашими указаниями.
- Ваня, запомни, если ты в течение полугода положишь мне на стол толковый научный труд, а не ту галиматью, что мне подсовывал, да ещё и зарекомендуешь себя талантливым лектором по обществу «Знание», я сам, как твой научный руководитель, буду ходатайствовать о досрочном снятии взысканий. Трудись, дорогой, во благо родной коммунистической партии!
Итоги воспитательной беседы окрылили Кавуна. В памяти всплыло маркитанское  пророчество: «…ни одного человека, ни разу не дал «коню» затоптать копытами». Он с готовностью, не читая, сопроводив словом «Ознакомлен» расписался на бумаге, подсунутой ему Тамарой. Эта, пребывавшая в курсе всех институтских дел женщина, уловила позитивные изменения в настроении опального сотрудника:
- Ну что, Иван Иванович, пронесло? 
- Честно скажу, думал, будет хуже. Никифор Антонович – человек необычный: тут тебе всыплет по первое число, а в трудную минуту и руку тонущему протянет.
- Вы на него не обижайтесь, он знает, что такое гонения на человека. Никифор Антонович в хрущёвские времена ведь ректором нашего института был. Уволили, когда открыто выступил против выноса Сталина из мавзолея, портрет генералиссимуса в своём кабинете снять отказался. С заведующих кафедрой тоже турнули, рядовым профессором трудился, пока самого Хрущёва не свергли. Только при Брежневе снова вернули его на должность кафедрального начальника.
-Не знал, не знал, Томочка. Спасибо за ценную информацию.
На выходе из здания института Кавун столкнулся с Игорем:
- Привет, Игорь! С приказом ректора уже ознакомился? Там нам, всем любителям «коктейля Менделеева» по строгой «благодарности» влепили.
- Добрый день, Иван Иванович! Не издевайтесь, вас в приказе нет. Нас с Петей уже ознакомили: Маркитан и мы – там красуемся, а вашей фамилии не было.
- Как так? Быть такого не может. Я сам своими глазами видел: всем четверым строгача всыпали. 
- Трое нас там, без вас. Иван Иванович, вы, кажется, грозились дать мне свою диссертацию почитать. Завтра принесёте?
- Зачем же до завтра откладывать? Давай к нам на кафедру завернём, там в моём столе есть экземпляр. Заодно у Тамары уточню, что же в том приказе наворотили.
Увидев возвращавшегося в сопровождении Игоря Кавуна, Тамара не преминула съязвить: 
- Снова в стаю сбиваемся, товарищи пострадавшие?
Ничего ей не ответили «пострадавшие». Кавун достал из ящика стола толстую папку с надписью: «И.И. Кавун. Кандидатская диссертация» и вручил её Игорю. Тот, заверив хозяина папки, что к концу недели выскажет ему своё мнение, удалился из кафедры марксизма-ленинизма. И только оставшись вдвоём, Иван Иванович отважился спросить вкрадчивым голосом:
- Томочка, покажи, пожалуйста, ещё раз ту бумагу, с которой ты меня пятнадцать минут назад ознакомила. 
- Зачем вам, Иван Иванович? Вы уже ознакомлены, всё улеглось. Работайте дальше, не волнуйтесь.
- А затем, что в тех экземплярах, с которыми ознакомили химиков, моей фамилии не оказалось. Игорь так утверждает. 
- Ох, и шпионы же эти химики, всё вынюхают! Ладно, поведаю вам великую тайну, – тоже вкрадчивым тоном заговорила Тамара, – меня подруга по секрету просветила. Знаете её – Ирина Викторовна, секретарь в приёмной ректора. Вас очень сильно пожалели, ректор распорядился отпечатать два разных варианта приказа и присвоить им один и тот же номер. В том, с которым надо было вас ознакомить, Кавун есть, а Маркитана я ознакомила с другим вариантом, где вы не упоминаетесь. Именно этот вариант подшит в дело. Надеюсь, ясно? Только об этом – никому! Иначе сильно пострадает моя подруга: других каналов выноса таких секретов просто нет.
- Молчу. Могила! С меня – большой гостинец, – клятвенно заверил Кавун и с лёгким сердцем покинул родную кафедру.

                IX

    Через три дня Игорь вернул Кавуну его диссертацию со словами:
- Интересная диссертация, многое из того, что в ней изложено, нам в институте не преподавали. Но как-то несистемно она выстроена. Хотите, потолкуем более обстоятельно по окончании занятий.
- Любопытно было бы услышать стороннее мнение. Так сказать, взгляд молодого учёного-естествоиспытателя на судьбоносные исторические процессы. Где присядем?
- А давайте у меня в лаборатории, через пару часиков?
- Согласен, у вас там посторонних ушей меньше. Только это, Игорь, чтоб вашего чёртового «коктейля Менделеева» – ни-ни! А то потом выговорами не отделаемся, – наигранно опечалился Кавун, зная, что самому-то даже этой кары избежать удалось.
- Мне тоже теперь беречься нужно: в ближайший год мне перевод в доценты уже не светит. Придётся ждать, пока выговор снимут. Это для Пети и Вячеслава Григорьевича никакой выговор на судьбе не отразится – им избираться в ближайшей перспективе никуда не надо. Так что, будьте спокойны, Иван Иванович, у Петра сегодня свободный день, в институте его нет. А Людмила Сергеевна нам точно не нальёт, – засмеялся молодой химик.
Через пару часов они склонили головы над разложенными на лабораторном столе листками многострадальной диссертации.
- Всё есть в вашей диссертации, Иван Иванович, но отсутствует некая иерархическая структура выстраивания тех давних событий, их мотивов, «приводных ремней» истории, что ли, – назидательно, как студенту, объяснял Игорь почти в два раза старшему от него диссертанту. – И действующие в них персоналии тоже должны составлять своего рода пирамиду, в основании которой оказались бы вот те комиссары и особисты, как-то влиявшие на ход событий. Над ними – все ваши комбриги и комкоры с их сложными взаимоотношениями. Ещё выше – те самые роковые Реввоенсоветы, а над ними кто? Правильно, Лейба Давидович Бронштейн, то бишь, зловещая фигура Троцкого. Вот кто главный виновник расстрелов Думенко и членов его штаба. А прогнувшиеся под него Будённый, Ворошилов и Щаденко – лишь вынужденные исполнители его губительных указаний. 
- Как складно у тебя получилось! Вот это подход! Теперь всё по полочкам, не надо и выдумывать, кого меньшевиком выставить. Восхищён!
- Иван Иванович, это всего лишь структурно-системный подход к анализу явлений. Сейчас этому учат в аспирантуре. Это – общенаучная методология, применимая в любой науке.
- Завидую молодому поколению учёных, нас такому не учили.
- И это ещё не всё. Посудите сами, Иван Иванович, годится ли оставлять отрицательную личность на вершине составленной пирамиды? Да вас же все заклюют: и официальные оппоненты, и в отзывах на автореферат диссертации, да и на самой защите в специализированном Учёном совете найдутся те, кто будет вас долбить за такую «оппортунистическую» оплошность. Напрашивается ещё одно, высшее звено в этой пирамиде. Кто это должен быть?
- Ну, думаю ленинская партия ВКП (б).
- Почти, да не совсем так. Мощная персона должна быть над всей этой системой. Конечно же, на этом месте должен быть Ленин. Однако, вспомните, в самый разгар Гражданской войны Владимир Ильич уже был безнадёжно больным после роковой пули эсерки Фани Каплан. А кто на первые роли в молодом социалистическом государстве рвался? Известно, Троцкий. Ему в качестве противовеса по партийной линии Ильич и поднимал Сталина. Он должен был играть роль влиятельного ставленника Ленина в Реввоенсоветах разных фронтов. Вот вам и определяющая роль партии большевиков. Вот и соответствие теме вашей диссертации. Правда, вам придётся признать, что главенствующую роль ко времени суда над вашим Думенко Сталин ещё занять не успел, поэтому и не смог уберечь комкора от расстрела.
- Слушай, Игорь, да ты дело говоришь! Как это у тебя называется?
- Структурно-системный подход. Это – когда необходимо дать объективную оценку явлениям или событиям, а не в угоду чьим-то пристрастиям. В диссертации, Иван Иванович, должно быть примерно так же, как при установке Новогодней ёлки: сначала нужно поставить хвойное дерево, а уж потом украсить его красивыми игрушками. А на верхушке – пятиконечная звезда. В вашей диссертации «игрушки» – как раз, те самые личные взаимоотношения: доносы, назначения, приговоры. Словом, чистый субъективизм.
- Да, ты прав, в исторической науке субъективный взгляд на события часто становится доминирующим. Довелось мне, как-то, побывать на творческом вечере нашего писателя Карпенко, автора романа «Комкор Думенко». Владимир Васильевич подробно рассказывал о том, в каких условиях готовилось постановление о реабилитации легендарного комкора. В один момент следователю Генеральной прокуратуры СССР Беспалову, занимавшемуся этим делом, позвонил… сам Будённый, и угрожающим голосом спросил:
- До меня дошли сведения, что вы собираетесь реабилитировать Думенко. Так ли это? 
Следователь тактично объяснил маршалу:
- Мы никого не можем реабилитировать. Это может сделать только суд. Действительно, занимаемся делом Думенко, но в порядке прокурорского надзора за законностью и обоснованностью вынесенного судом приговора.
- А не собираетесь ли вы и Врангеля реабилитировать?
- Нет, конечно, не собираемся.
- Ну, смотрите, – и в трубке раздались короткие гудки.
Игорь, немного помолчав, как бы оценивая только что услышанный факт, подытожил разговор: 
- Берите пример с того следователя, Иван Иванович. Видите, человек не испугался даже живого Будённого, а вы что, перед мёртвым пасовать станете? Кавун, будто не услышав вопроса, стал прощаться:
- Ну, спасибо, мой юный друг! Теперь я стал соображать, что такое диссертация. Разреши откланяться?
   Домой Кавун вернулся в хорошем настроении. Решил сразу же после ужина вплотную засесть за масштабную переработку своей диссертации. И тут, как назло, настроение подпортил телефонный звонок:
- Это я, Никифор Антонович, тебе звоню. Завтра в пятнадцать ноль-ноль чтоб как штык явился на партбюро. Сукины вы сыны с этим Вячеславом! Ваши серьёзные партийные взыскания, пить дать, капитально подпортят показатели кафедры в социалистическом соревновании. Ты можешь себе представить такое: кафедра марксизма-ленинизма – и, вдруг, не победитель по итогам года? То-то! Вот что, я тут покумекал и решил действовать иначе: не вздумай на партбюро выдать ту тираду, что и в моём кабинете. Маркитан будет виниться за обоих, а ты, Ваня, –  покаянную голову вниз и уста на замок. Понял? Думаю, так дешевле обойдётся. Остальное – дело моей техники. Всё, отдыхай, до завтра.
Рабочее настроение улетучилось, и Кавун решил отложить  перекраивание диссертации до вынесения партийного приговора. «А вдруг, осечка, вдруг дед Красный не сможет убедить институтское партийное начальство. Влепят тогда строгача в карточку и кому нужна твоя, Вань, диссертация? Да, с таким пятном в биографии к защите точно не допустят. Вон, когда на пленум обкома партии отправлялся, никаких «грозовых туч» ведь не предвиделось, а чем обернулось?», – накручивал себя Иван Иванович. 
   Вопрос о дисциплинарном взыскании в повестке партбюро стоял последним, поэтому Маркитан и Кавун томились в коридоре. Наконец, дверь приоткрылась и в проёме показалась седая голова профессора Красного:
- На месте, соколики? Вячеслав Григорьевич, ты винись, а ты, диссертант чёртов, молчи. А то ещё дёрнет тебя нечистая на безудержные покаяния. Всё испортишь. Взяли в толк? Заходите!
Согласно кивнув, оба прошмыгнули в зал заседаний и скромно присели у самого входа.
- Ну-ка, сюда, поближе к нам, – скомандовал секретарь институтского парткома, профессор кафедры марксизма-ленинизма Малахов. Пришлось пересесть на первый ряд. Вопрос «О нарушениях трудовой дисциплины», в противовес ожиданиям, завершился довольно быстро. Партийный секретарь Малахов только и произнёс пламенную речь общего характера: «Товарищи! В то время, когда родная коммунистическая партия под мудрым руководством верного продолжателя дела Ленина, дорогого Леонида Ильича Брежнева ставит перед всем советским народом всё более грандиозные задачи по ускорению научно-технического прогресса и воспитанию трудящихся в духе Морального кодекса строителя коммунизма, всё ещё находятся отдельные несознательные товарищи. Видать, не понимают они исторической важности текущего момента. Короче, трудовую дисциплину нарушать никому не позволено. Вопрос, который мы сейчас рассматриваем, предельно ясен и без лишних дебатов. Поэтому предлагаю: товарищу Маркитану объявить выговор, а товарищу Кавуну ограничиться устным предупреждением».
- А как писать в протокол: с занесением выговора в учётную карточку доценту Маркитану или без? – заинтересованно уточнила ведущая протокол заседания, секретарь кафедры марксизма-ленинизма Тамара.
- Пока ограничимся только занесением в протокол, – с притворным недовольством буркнул Малахов. 
Голосование за предложенную «кару» было единогласным. Знать, отстоял старый партийный вояка Красный достигнутые успехи своего коллектива в деле социалистического соревнования.
Выйдя из зала заседания, Иван Иванович машинально, как, бывало, мама в его детские годы, сложил пальцы правой руки троеперстием, потянул их ко лбу и стал шептать: «Слава тебе господи!». Этот чуждый члену партии жест привёл в ярость вышедшего следом Никифора Антоновича:
- Ты что, собачий сын, себе позволяешь? Тебе кто помог избежать сурового наказания? Попы, что ли? Тебя партия уберегла, а ты вон как её благодаришь?
- Дорогой Никифор Антонович, да вам показалось! Я только лоб хотел почесать. У меня всегда так: как взбучку получу, сразу лоб чешется, – на ходу придумал отговорку Кавун.
- Смотри у меня! Ещё раз увижу, в шею вытолкаю из института. Да с такой формулировкой, что тебе твои попы даже свечные огарки тушить не доверят! Пойдём ко мне в кабинет, потолкуем.
 Обескураженный Кавун, словно бычок на верёвке, покорно поплёлся за властным хозяином кафедры. Уже в кабинете профессор Красный назидательным тоном поучал:
- Так, экзаменационная сессия через неделю завершается, чтобы в отпуск ушёл без единого «хвоста». 
- Не поняв истинного смысла последнего профессорского слова, Иван Иванович прытко встал со стула, повернулся к начальнику спиной, приподнял полы пиджака и ткнул пальцем чуть пониже спины: Никифор Антонович, да у меня хвоста отродясь не водилось. Не чёрт же я с хвостом!
- А чёрт тебя знает, чёрт ты или не чёрт? Ты как будто из преисподней выскочил. И прямо на нашу кафедру нечистая тебя принесла. Хм, он даже не знает, что «хвосты» – это двойки, которые вы с алкашом Маркитаном студентам понаставили. Остальные преподаватели-то  экзамены принимают по-человечески, двоек не ставят.
- Никифор Антонович, да как же их не ставить, когда студент на лекции не ходил, семинары посещал через раз и, вдобавок, на экзамене молчит как партизан?
- Да ты что, до сих пор не понял, какую ты дисциплину преподаёшь? – с раскрасневшимся лицом ревел Красный, – история родной коммунистической партии для тебя, выходит, такой же предмет, как какая-нибудь физика-химия?! Это же фундамент марксистско-ленинского мировоззрения будущих советских инженеров! А ты двойки лепишь. Не может, понимаешь, не может советский студент не знать истории партии. Значит ты, как педагог, не увлёк его этим интереснейшим предметом. Так и будут расценивать твои двойки. Короче так, чтоб успеваемость у тебя была стопроцентной. Подпортишь показатели кафедры в социалистическом соревновании, пеняй на себя.
- Буду стараться, Никифор Антонович!
- Ишь ты, будет он стараться! В нашем деле партийного воспитания молодёжи старания мало, нужен гарантированный результат. Это тебе партийное задание. 
- Ладно, буду ставить трояки всем подряд, кто придёт на экзамен.
- Ставь, но только так, чтобы студент не понял, что он и двойки не заработал. Побеседуй с ним по вопросам экзаменационного билета, объясни ему сам, а потом спроси: «Вы же так считаете?», и только он вслух подтвердит, сразу троечку ему. Уже до лысины дожил, а тебя таким простым вещам учить надо.
- Спасибо, дорогой Никифор Антонович, за науку! 
- Партию благодари! Это она моими устами тебя, простофилю, на путь истинный вывести пытается. А ты как обошёлся с нею в своей диссертации? Так ли уж важно для партийной науки, кто кого под расстрел подвёл? Главное – показать выверенную политическую линию партии, понял, голова садовая? Вот что я тебе, Ваня, настоятельно советую: хочешь учёным мужем стать, слушай меня и больше не взбрыкивай.  Два летних месяца тебе хватит, на полнейшую переработку, мягко сказано, совсем сырой диссертации?
- Постараюсь.
- Сколько же тебе вдалбливать? Если партия сказала: «Надо!», что ответить должен?
-Есть!
- Вот теперь – порядок! Значит так, из города никуда не отлучаться – работать, работать и работать! Я сам давно по санаториям не мотаюсь, блажь это буржуазная. И вот ещё что, каждую неделю по телефону будешь докладывать мне, что переделал, но главное – как. А теперь ступай с глаз моих долой, устал я воевать с такими сотрудниками. На Маркитана меня уже не хватит, завтра придётся пропесочить.
   Домой Кавун, как ни странно, возвращался в приподнятом настроении – как никак, тёмная полоса в жизни как будто бы закончилась сравнительно малой кровью.


                X

   Весь свой отпуск Иван Иванович «колдовал» над диссертацией. В ход пошли обыкновенные ножницы: непереплетённый экземпляр забракованного варианта он перекраивал в буквальном смысле слова. Первым делом пришлось вырезать все скандальные цитаты классиков – Маркса и Ленина. Мария тут же отпечатывала на пишущей машинке новые, более умеренные цитаты, которые вклеивались на место вырезанной крамолы. Главной целью всей этой «портняжной» работы было выстраивание той самой, предложенной молодым химиком «пирамиды», на вершину которой должна быть водружена всемирно-историческая личность вождя мирового пролетариата. А рядом непременно бы вставала фигура верного его соратника в борьбе с контрреволюцией, и, в особенности, в противостоянии антипартийным козням зловещего Троцкого – Иосифа Виссарионовича Сталина. Приходилось делать и совершенно новые вставки с тем, чтобы подвести под оправдание зловещую непримиримость и скандальность позиции Ленина в отношении превращения Первой мировой войны во внутреннюю – Гражданскую: «Время было такое». Завершая работу над очередной главой, Кавун непременно звонил своему научному руководителю и докладывал о своих успехах. В ответ он всегда получал однообразное  одобрение в виде короткой фразы: «Молодец, славно выходит, посмотрим, что получится в итоге». И только однажды, когда профессор Красный услышал, что соискатель Кавун выстроил систему фактов и доказательств таким образом, что главным вдохновителем и организатором всех побед в Гражданской войне на Юге России оказался Сталин, его восхищению не было пределов:
- Ваня, дорогой мой ученик, вот именно этого я от тебя и ждал! – радостно кричал в трубку старый большевик Красный. – Ты понимаешь, что это научный подвиг?! Сколько ещё можно замалчивать роль гениального Сталина в славных победах Советской власти? Молодец, это будет в пику хрущёвским выкормышам, до сих пор не изгнанным из рядов нашей ленинской партии. Они пока ещё есть и в рядах учёных-общественников, но поверь Ваня, будущее нашей партийной науки – не за ними. А главное, Троцкий – вот кто самый зловещий враг нашей партии большевиков! Давай, дорогой, завершай свою работу поскорее, реабилитируй кого хочешь: хоть того же Думенко, хоть Жлобу. Это так, семечки. Ты до сих пор не понял, в чём изюминка твоей диссертации? Это же будет первое систематизированное научное обоснование необходимости политической реабилитации самого Сталина! Вот так-то, Ваня.
Такая лесная оценка своих диссертационных построений очень вдохновила Кавуна. И он с ещё большей политической смелостью приступил к завершению «судьбоносного» труда.
   В первый же день нового учебного года, смело войдя в кабинет заведующего кафедрой, Иван Иванович выложил на стол из портфеля обновлённую версию своей диссертации. Пока не переплетённую – так, на всякий случай. Лицо научного руководителя на этот раз светилось приветливой улыбкой:
- Да верю, верю, Ваня! Конечно же, внимательно прочитаю, чтобы не дай бо… - тьфу ты, поповщина приставучая! В общем, чтобы ничего подозрительного с партийной точки зрения туда не закралось, – ткнул пальцем в стопу отпечатанных листов профессор.
- Да кто же будет возражать, дорогой Никифор Антонович, с таким научным руководителем я как за каменной стеной! – лицемерно согласился Кавун.
- Иди, готовься докладывать о своей работе на заседании кафедры, через пару дней соберёмся! 
- Так разрешите откланяться?
- Ступай, ну тебя к бесу!
От заведующего кафедрой Кавун зашёл к Тамаре:
- Томочка, я тебе тут обещанный гостинчик за твой добрый секрет принёс. Дефицитный продуктовый наборчик – по старой райкомовской дружбе специально для тебя достал, – он вытащил из портфеля и протянул красивой кафедральной даме увесистый свёрток. 
- Что вы, что вы, Иван Иванович, я с вами делюсь секретами из дружеских чувств, – смутилась Тамара, но подарок, всё-таки, взяла и проворно затолкала в его ящик стола.
- Томочка, ты у нас в курсе всех тайн, просветила бы друга, в чём же причина таких постоянных резких перемен в настроении нашего дедушки Никифора Антоновича? То он грозится в шею вытолкать меня из института, то, фактически, спас от ректорской и парткомовской кары.
- А это у него такие особенные воспитательные методы партийной закалки. Дедушка всегда стремится подмять под себя любого, кто попадает в сферу его влияния. А когда поймёт, что положил подчинённого на лопатки, начинает поднимать его, подталкивать наверх. Рассказывал, что его самого так же воспитывали в сталинские годы. К тому же вы сейчас ему очень понадобились: дело в том, что последним, кто успешно защитил диссертацию под руководством Никифора Антоновича, был Вася Курочкин. Сколько уж лет прошло? А если у профессора нет защитившихся в течение трёх лет подряд, то с него Учёный совет может снять научное руководство аспирантами и соискателями. Сами понимаете, для учёного это позор. Как ни странно, ваша попойка с химиками помогла ему вас поскорее обтесать. Вот и пользуйтесь моментом.
- Ох, Томочка, ну ты и молодчина, всё по полочкам разложила! Что бы я – сугубо чужеродное тело в этой вашей вузовской системе – без тебя делал?! Тогда, золотко, с меня ещё один гостинчик, – и Кавун вытащил из портфеля второй, точно такой же свёрток. 
- Иван Иванович, это же вы, наверное, для семьи выпросили, – кокетливо возразила Тамара.
- Не беда, Томочка, Мария пусть в этом месяце на борщах посидит, с голоду не помрёт. А на следующий месяц опять нырну в спецраспределитель продуктовых пайков. Что поделаешь, там тоже ведь лимиты установлены. Ну, бывай здорова, золотое сокровище нашей кафедры! – комплементом попрощался Кавун и с пустым портфелем отправился домой.
   Заседание кафедры провели быстро. Кроме пламенной речи Никифора Антоновича, в которой он расхвалил диссертацию Кавуна, никто больше ничего не сказал – ни хорошего, ни плохого. Всем хотелось поскорее домой. Поэтому, привычно проголосовав «за», все спешно стали покидать кабинет шефа. Ивана Ивановича профессор Красный попросил задержаться:
- Ваня, спасибо тебе за презентик.
- Помилуйте, Никифор Антонович, какой такой презентик? Диссертация, что ли?
- Я понимаю, скромность красит коммуниста. Тамара сегодня до начала заседания мне передала свёрточек, сказала, что ты сам постеснялся мне преподнести, её попросил. 
- А, вон вы о чём, – догадался Кавун и приврал, – да, да, я её попросил. Самому, знаете ли, как-то неудобно, вы ведь такой могучий столп партийной науки, а я…
- Да ладно тебе лицемерить, все свои, – прервал его профессор, – я, что хочу посоветовать: вот такие же презенты надо бы организовать для председателя Ученого совета, где тебе предстоит защита, и обоим официальным оппонентам. Кстати, все они мои хорошие приятели и единомышленники. Как там эти, твои химики-собутыльники называют? Катализатор, что ли?
Кавун мысленно возмутился: «Чёрт старый, нет-нет да напомнит, что я у него на крючке! Попробуй теперь просьбу не выполнить». Сделав скорбное лицо, вкрадчивым голосом он вымолвил:
- Дорогой Никифор Антонович, да я бы с радостью. Только в райкомовском спецраспределителе установлена жёсткая квота: раз в месяц дают не больше двух наборов в одни руки.
- А я, как старший партийный товарищ, вовсе и не запрещаю делать невозможное, – дружески похлопал Кавуна по плечу «старший товарищ», – оформляй командировку и дуй докладывать о своей диссертации в Учёный совет, я звонил, там тебя уже ждут. А когда её примут к защите и утвердят оппонентов, прямиком к ним – с экземплярами диссертации и презентами. Уяснил?
- Уяснил, да кто же занятия за меня вести будет, на полмесяца, считайте, отлучаюсь?
- И за что б он ещё переживал? Васька за тебя будет трудиться, дело не хитрое,  – подмигнул Никифор Антонович.
- Что-то на душе у меня тревожно, смогу ли защититься, как думаете, Никифор Антонович?
- Ступай с моих глаз подальше, дурачок, тут всё схвачено! – игриво воскликнул профессор и вытолкал своего подопечного из кабинета.


                XI

   Все организационные мытарства остались позади. Диссертация к защите принята, оппоненты назначены, презенты вручены – третий пришлось доставать из-под полы по двойной цене. И главное, дату защиты не стали откладывать, назначили на середину декабря. Иван Иванович счёл это добрым знамением: «Получается, мою успешную защиту по столь злободневной тематике желают представить как подарок ко дню рождения дорогого Леонида Ильича Брежнева. Здорово!» 
   Солнечным ноябрьским утром Иван Иванович не спеша собирался в институт. Спешить было некуда: в расписании стояли лишь две последние пары семинарских занятий. Поздно позавтрвакав, он прошёл в зал, по привычке включил телевизор, сел на диван и взял в руки вчерашний номер газеты «Правда». Медленно стал просматривать страницу за страницей, пытаясь найти свежие факты из партийной жизни, чтобы поделиться ими со студентами на лекциях и семинарах. Вдруг на экране появилось скорбное лицо диктора центрального телевидения Кириллова: «Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР с глубокой скорбью извещают партию, весь советский народ, что 10 ноября 1982 года в 8 часов 30 минут утра скоропостижно скончался Генеральный секретарь Центрального Комитета КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев. Имя Леонида Ильича Брежнева – верного продолжателя великого ленинского дела, пламенного борца за мир и коммунизм, – будет всегда жить в сердцах советских людей и всего прогрессивного человечества». Кавун обомлел: «Как же ты, дорогой Леонид Ильич не вовремя, не мог хоть до конца года потерпеть. Эх, не станет моя защита подарком к твоему дню рождения! И пройдёт она никем не замеченной, жаль».
- Марьюшка, ты в курсе, Брежнев взял и помер, – громко прокричал на весь дом Иван Иванович.
- Все мы когда-нибудь там будем, – философски ответила из кухни жена,  – а свято место долго пустовать не будет. Старцев в партии на этот пост ещё хватит.
- Да ну, Марьюшка, если всех старцев по очереди назначать Генеральным секретарём, у Кремлёвской стены места для могил не хватит. Надо бы молоденького избрать, чтоб энергично взялся за обновление партии. А этому старичью уже ничего не надо, у них одно желание:

                Лишь занять место у красной стены
                На главной площади нашей страны.

- Сам сочинил, Ванечка, или подсмотрел где?
- Да так, само нечаянно сложилось.
 - А что, его там, за мавзолеем хоронить собираются? Будь моя воля, я бы оттуда всех перезахоронила. Негоже из сердца нашей Родины – Красной площади – кладбище для избранных устраивать. Новодевичье для этого вполне бы подошло. Хрущёва же там похоронили, и ничего. А эти чем лучше?
- Ну, ты, мать, сравнила: Никита – трепло кукурузное! Он дуба дал простым пенсионером, а не руководителем партии и государства. Не нашего ума дело, где хоронить партийное руководство. Вечная ему память, этому дорогому Ильичу Второму! Ну, я пошёл трудиться, золотая моя!
   Без пары дней целую неделю страна пребывала в трауре. Повсюду в трудовых коллективах парткомы сгоняли людей на митинги народной скорби перед портретом моложаво выглядевшего усопшего Генерального секретаря коммунистической партии. Специально готовились те, кто в строго определённый момент должны были пустить «неподдельные» слёзы для кинокамеры. Иван Иванович подошёл к одной такой дамочке, преподавателю кафедры физики и прошептал проникновенные слова соболезнования:
- Не убивайтесь вы так, дорогой Леонид Ильич умер, но дело его будет жить в веках!
- Да лучше бы наоборот! – резко повернувшись к нему, зло прошептала в ответ артистично заплаканная коллега.
   Едва закончились похороны, во всех партийных и административных кабинетах, как по мановению невидимой волшебной палочки, стали снимать портреты теперь уже не и дорогого Леонида Ильича, а на их место водружать как будто заранее подготовленные глянцевые портреты нового руководителя партии, официально объявленного преемником Брежнева – Юрия Владимировича Андропова. За этим важным партийным занятием Кавун и застал своего руководителя. Старичок стоял на стуле и держал в руках портрет Андропова, ненужный теперь портрет бывшего генсека лежал на столе тыльной стороной вверх.
- Ну-ка, Иван, подсоби, не то шмякнусь ненароком. Да не себя жалко, вдруг дорогой портрет подпорчу.
Кавун с готовностью подставил рядом второй стул, снял ботинки, влез на него и принял дорогой портрет из рук Никифора Антоновича. Бережно вешая его на гвоздь, Иван Иванович с пафосом воскликнул:
 - Мы так вас ждали, дорогой Юрий Владимирович, правьте нами во славу социалистического отечества! Многие вам лета!
Профессор Красный молчаливо взирал на него, а в голову лезла навязчивая мысль: «То ли наш человек, то ли прохвост отборный». Потом сам же испугался: «О ком это я, об этом моём ученике-скоморохе или о том, кто на портрете?» 
   В первых числах декабря на кафедре раздался телефонный звонок. Трубку взяла Тамара, поздоровалась. Из трубки спросили: «Далеко ли там Кавун Иван Иванович? Передайте, пусть срочно перезвонит учёному секретарю специализированного совета. Дело касается его диссертации». Бросив взгляд на лежащее под стеклом расписание занятий, Тамара встала из-за стола и отправилась оповестить об этом Ивана Ивановича. Из чуть приоткрытой двери доносился мягкий баритон лектора, самозабвенно вещавший студентам о решительной борьбе Ленина с анархо-синдикалистским уклоном в партии большевиков. Заглянув в аудиторию, она поманила преподавателя к себе. Кавун, прервав лекцию, вышел в коридор:
- Что-то срочное, Томочка?
- Иван Иванович, вас срочно просят позвонить в диссертационный совет. Учёный секретарь звонил.
- Спасибо тебе, дорогая Томочка, за благую весть! Значит, и там волнуются, дело-то близится к защите. Лекцию закончу, обязательно позвоню – тема чертовски интересная. Через полчаса Кавун в хорошем расположении духа набирал нужный номер с кафедрального телефона, покоившегося на краешке секретарского стола: 
- Здравия желаю, Николай Петрович! Я вас внимательно слушаю, – бодрым голосом почти прокричал в трубку Иван Иванович, – надеюсь, порадуете хорошими вестями о предстоящей защите?
- Здравия, конечно, и вам желаю, Иван Иванович, но председатель Учёного совета поручил мне сообщить вам не столь радостную весть: ваша диссертация стала не злободневной, вам придётся её забрать на переработку, – как ушат холодной воды выплеснулась из трубки безрадостная весть.
- Позвольте, Николай Петрович, а что же в ней теперь не так? Когда я докладывал вашему совету её основные положения, все члены совета, и вы, и председатель расхваливали мою диссертацию на все лады. 
- Вы что, перемен не заметили? У нас теперь новый генсек партии и руководитель государства, поэтому цитаты его предшественника, обильно разбросанные по всем главам вашей работы, стали архаичными с партийной точки зрения. Короче, приезжайте, забирайте, перерабатывайте. Сами понимаете, чем быстрее вы это сделаете, тем раньше примем решение о новой дате защиты.
- Это же всё-всё заново: доклады на кафедре и в совете, новых оппонентов назначите, автореферат диссертации опять рассылать, так?
- Оппоненты останутся те же, переназначим. А вот автореферат тоже придётся переработать, вы же и его напичкали устаревшими цитатами Брежнева. Ну, бывайте, успехов вам! – и на том конце трубку опустили на рычаг аппарата.
Телефонный разговор поверг Ивана Ивановича в многоминутный ступор. Испуганная Тамара суетилась вокруг него:
- Иван Иванович, родненький, что с вами? Вам плохо? Вот, выпейте водички, пройдёт.
Кавун жадно осушил стакан минералки, громко отрыгнул из желудка образовавшуюся там газовую пробку и стал приходить в себя:
- Зарезали мою диссертацию, собаки! Месяца, понимаешь, не прошло, как вождя похоронили, а его цитаты уже стали незлободневными. Что за порядки в нашей стране?!
- И это всё, больше ни к чему не придрались?
- А к чему там ещё можно придраться? Все остальные научные истины в моей диссертации с дедушкиной партийной правдой –в абсолютном согласии. 
- Что вы духом упали, дорогой Иван Иванович, какие ваши годы? Уберёте брежневские цитаты, вставите анроповские и как из пушки защититесь в следующем году, – успокоила коллегу Тамара и усилила свой благоприятный прогноз дружеским поцелуем в щёку.
   Долго приходил в себя после столь неожиданного «нокаута» Иван Иванович. Садился, бывало, за письменный стол в своём домашнем кабинете, вяло листал «брежневскую» диссертацию и снова прятал её. Положение усугублялось и тем, что научный руководитель Никифор Антонович Красный после подведения итогов социалистического соревнования слёг в больницу с инфарктом – впервые за многие годы кафедра марксизма-ленинизма не стала его победителем. Самым большим минусом оказалась запланированная на текущий год, но незащищённая диссертация Кавуна. Старый большевик счёл это косвенным намёком в свой адрес: «Наверное, меня стали методично задвигать, кому-то я не пришёлся ко двору». Заведование кафедрой временно возложили на Василия Курочкина. А тому чужие диссертации – до лампочки.
    Из состояния апатии его смог вывести только… сам больной руководитель. Накануне мужского праздника «День советской армии и военно-морского флота» Иван Иванович решил навестить профессора, продолжавшего лечение в реабилитационном центре. В спецраспределителе выпросил для больного очень дефицитных субтропических фруктов – мандаринов и лимонов. Неподдельная радость читалась на морщинистом лице резко сдавшего Никифора Антоновича:
- Спасибо, Ваня, не забыл старика! Кроме Тамары да тебя, никто с кафедры ни разу так и не навестил. А наша красавица, между прочим, жаловалась, что ты хандришь, диссертацию совсем забросил. Ну-ка, голову выше, гордый взгляд: мы же с тобой воины, а воины всегда должны верить в победу. Меня скоро обещают выписать, вернусь на кафедру, стружку со всех поснимаю.
- При таком «полководце» да не верить в успех, дорогой Никифор Антонович! –  Кавун осторожно обнял бодрящегося профессора, – отдайте подчинённому приказ!
Медленно поднявшись из кресла, Никифор Антонович игриво принял стойку «смирно»:
- Партия сказала: «Надо!»
- Есть! – артистически вздёрнул правую ладонь к лысоватой голове рядовой солдат партии.
   Через месяц профессор Красный вернулся на свой «боевой» пост – снова взял бразды правления кафедрой в собственные руки. Кавуна он сразу же заставил перелопатить все партийные источники, имевшиеся в фондах институтской и областной библиотек. Целых четыре месяца ухлопал Иван Иванович на это безнадёжное дело: как тщательно ни искал цитаты нового Генерального секретаря о периоде Гражданской войны, так ничего и не нашёл. «Не мудрено, длительное пребывание Юрия Владимировича на посту руководителя Комитета государственной безопасности не предполагало политической публичности» – подумалось Ивану Ивановичу. Об этом с неподдельным разочарованием он доложил на заседании кафедры в самом конце учебного года. В ответ профессор, в свойственной ему манере, опять отчитал Кавуна:
- На то ты и исследователь в области партийной науки, чтобы найти то, что партия требует от тебя. Всё равно ты на летнее заседание диссертационного совета уже не успел. Ориентируйся на сентябрь.
   Ничего не оставалось Ивану Ивановичу как крепко задуматься над авантюрным советом Маркитана: просто вычеркнуть одну фамилию и заменить другой, оставив в тексте все те же самые цитаты. Поупражнялся для примера: в нескольких местах исправил фамилию, якобы, автора цитат. И сразу же усомнился, что подобная «переработка» останется незамеченной. «У оппонентов еще те, «брежневские» экземпляры остались на руках, а вдруг догадаются сравнить с этим вариантом? Скандалов не оберёшься», – мелькнула чёрная мысль в Кавуновой голове. Набрал домашний номер Маркитана: 
-Слышишь, Вячеслав, хочу уточнить: твой бывший руководитель, который хрущёвские цитаты переделал в брежневские, защищался где? В том же самом совете? 
- Да нет, Ванёк, ты что, эти «горбыли» бы сразу всплыли.
- А оппонентов ему прежних назначили?
-Тоже других. Совет новый – и оппоненты другие.
- А что ж ты за авантюру такую мне предлагал? У меня-то и совет – тот же, и оппоненты прежние.
- Откуда я знал, что ты такой туповатый? Творчески надо подходить: одни цитаты – подкорректируй, другие – переиначь, третьи – перетасуй как колоду карт, сделай их переброс между главами. Учить вас да учить, учёных из опальных партократов!
- Чего грубишь, порядочных людей бранными словами обзываешь? С перепою озлобленный, что ли? Сам же – шулер околонаучный!
 - Интересно, кто за генсеков цитаты сочиняет, ты или я? А за мудрые советы взял бы да угостил.
- Вот защищусь, накачаю тебя до такого скотского состояния, что по пути домой упадёшь, ворона начнёт глаз тебе выклёвывать, а ты и «кыш!» сказать не в состоянии. Шучу. Ладно, и на том – спасибо.
   Ещё одно лето ушло серьёзную переработку диссертации. «Ничего, – успокаивал себя подзадержавшийся в соискателях Кавун, – ведь старик Красный отдых считает буржуазной блажью. Правда, боком ему это вышло. Как бы и со мной чего не приключилось. Да ладно, последний рывок, а там…»
   В сентябре Учёный совет вновь принял диссертацию к защите, назначенной на середину марта следующего года. Почти полгода прошли в томительном ожидании. Для страны, руководимой новым Генеральным секретарём ЦК КПСС, они ознаменовались серьёзными переменами. Андропов занялся капитальной чисткой партийно-правительственного аппарата: уволил 18 союзных министров и 37 первых секретарей обкомов, повёл активную борьбу с коррупцией – дал полный ход самому масштабному за всю историю СССР коррупционному «хлопковому» делу в Узбекской ССР. Все эти начинания нового руководителя искренне одобрялись широкими слоями советских трудящихся. Восхищался ими и Кавун. С особым энтузиазмом поддерживал он начавшуюся активную борьбу партии по ужесточению мер трудовой дисциплины, но только до тех пор, пока его родная дочь не попала в рабочее время в продуктовом магазине под милицейскую облаву, проводимую с целью выявления прогульщиков и тунеядцев. Дочь ещё мягко отделалась – только лишили квартальной премии. 
   Во время зимних каникул стали приходить отзывы на автореферат диссертации, один из которых оказался, мягко говоря, нелестным. В нём подвергалась сомнению выдающаяся роль Сталина в организации побед Первой конной армии. В отзыве акцентировалось внимание на том, что ошибкой диссертанта являются: попытка представить И.В. Сталина в качестве второго вождя партии; чрезмерно преувеличены его заслуги в создании Вооружённых сил Советской республики; недопустимо завышена роль простого члена Реввоенсовета Южного фронта. В первый же день нового семестра Кавун показал его профессору Красному. Тот спокойно махнул рукой:
- А, знаю я этого апологета хрущёвской оттепели. Из репрессированных в тридцать седьмом году. Не трусь, Ваня, на защите дадим ему такую оплеуху, что мало не покажется. Я сам составлю для тебя достойный ответ.
   Возвратившись из института и отобедав, Кавун по привычке включил телевизор. И окаменел от неожиданной новости: диктор Центрального телевидения Суслов со скорбным выражением лица читал по бумажке: «Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР с глубокой скорбью извещают партию и весь советский народ, что 9 февраля 1984 года в 16 часов 50 минут после продолжительной болезни скончался Генеральный секретарь Центрального Комитета КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Юрий Владимирович Андропов. Имя Юрия Владимировича Андропова – выдающегося деятеля Коммунистической партии и Советского государства, стойкого борца за идеалы коммунизма, за мир – навсегда сохранится в сердцах советских людей, всего прогрессивного человечества». Обескураженный этой, совершенно неожиданной новостью Иван Иванович завопил на весь дом:
- Марьюшка, ты слышала? Как будто вчера на трон возвели, а уже хоронят!
На истошный крик мужа в зал вбежала жена. Тыча пальцем в экран телевизора, она ехидно прокомментировала: 
- Следовало ожидать. Большие гонки на лафетах вышли на финишную прямую к Кремлёвской стене.
- Им, этим старцам высшие посты нужны исключительно для могилы в самом престижном месте, а мне опять диссертацию переделывать! Да когда же этот дурдом закончится?! Может, хоть теперь молоденького изберут?
- Ты такой наивный, Ванечка, там их столько еще, дряхлых претендентов на место у красной стены…
   Мария оказалась права: на следующий день объявили, что на внеочередном заседании Политбюро ЦК КПСС Генеральным секретарём партии единогласно был избран семидесятидвухлетний Константин Устинович Черненко. У руля огромной державы встал человек, самой примечательной чертой которого явилось отсутствие всякой примечательности. Даже по телевизору было хорошо видно, что во главе партии и государства встал тяжелобольной человек, у которого уже не осталось ни физических, ни духовных сил, чтобы управлять такой сверхдержавой, как Советский Союз. Первым желанием Кавуна после этих новостей было: всё бросить и умотать из города на малую родину – в глухой степной хуторок, где жила его старенькая мама. Вяло он отреагировал и на звонок Учёного секретаря диссертационного совета, дежурными словами заявившего, что его диссертация снова потеряла злободневность и её придётся забрать на переработку.
- Что ж поделаешь, забирать, так забирать. Вам виднее, – обреченно выдохнул в трубку Иван Иванович.
Видя его плачевное состояние, не стал донимать Кавуна своими требованиями даже самый несгибаемый большевик Никифор Антонович Красный. До самого отпуска Иван Иванович так ни разу и не прикоснулся к незлободневной «андроповской» диссертации. А в отпуск, уговорив дочь приглядывать за подворьем, они отправились в родной хуторок вдвоём с Марией. Даже простой сельский быт с трудом изгонял из души хворь обречённости. Однажды на сеновале, под утро ему приснился очень взбалмошный сон: будто скачет впереди отряда красных конников с шашкой наголо не Борис Думенко, а… он – Иван Иванович Кавун. Хрясть шашкой – и отлетела голова белогвардейского офицера. Присмотрелся – голова Брежнева. Хрясть по другой белогвардейской башке – от него отлетела голова Андропова. Занёс, было, свою вострую шашку над третьим беляком, да вовремя остановился: белогвардеец-то уж очень похож на Черненко! Спешился он с вороного коня, вложил саблю в ножны и громко проорал: «Нет, голубчик, тебе башку сносить не стану, ты мне ещё пока нужен. Это ваша кодла навязала нам, людям от сохи, свои дикие порядки – чтобы я за тебя цитаты выдумывал. Вот тебе, вражина, мой сказ – защищу диссертацию, с миром отпущу, а нет – не сносить тебе головы, как и твоим деникинским соратникам. Тем, что уже успели занять место у Кремлёвской стены». От собственного крика во сне «красный конник» пробудился в холодном поту. «Фу-у, и приснится же такая нелепая бесовщина!» – тяжело дыша, вслух пробормотал Кавун. На его крик прибежала испуганная жена, за ней приковыляла и старушка-мать. Узнав, что приключилось, первой, как водится, – по старшинству – запричитала мать: 
- Ванюшенька, кровинушка моя, тебя наверняка кто-то сглазил. Ой, горе, моё горе! К Софье тебя надо отвести, она лечит.
- Ну, ты придумала, мамочка, я – убеждённый коммунист, пойду к знахарке?! Узнают, в шею вытолкают из партии.
- Следом запричитала жена:
- Ванечка, родной мой, слушай маму, она плохого не пожелает. Сходим, Ванечка, к бабке Софье, хуже ведь не будет! Не бойся, кто тут узнает, у кого ты лечился.
Нехотя согласился Иван Иванович – только для того, чтобы успокоить мать и жену. Бабка Софья, выслушав сбивчивый рассказ Марии, перво-наперво уточнила: чьи конкретно головы летели из-под сабли красного конника? Кавун наотрез отказался сообщать старой знахарке имена тех, кого наповал разила его крепкая большевистская рука. И Марии запретил. Всплеснув руками, знахарка с обидой увещевала несговорчивого пациента:
- Так нельзя, милок, без откровения не бывает лечения. Скажешь, как на духу, я пошепчу молитву, и порчу как рукой снимет.
- Чего? Ну, вы, тётушка Софья, придумали! Я же коммунист, в шарлатанство не верю.
Тогда она обратилась к Марии:
- Маруся, угомони своего благоверного! Сам приплёлся, понимаешь, а теперь шарлатанкой меня обзывает. Для таких больных – вон у плетня метла стоит.
Долгими были уговоры жены. Кавун не поддавался. Помог только её ультиматум:
- Свихнёшься, попадёшь в психушку, уйду от тебя.
Любящий муж этого допустить никак не мог, потому, махнув рукой, он от стыда закрыл лицо своими большими ладонями и рявкнул:
- Валяйте, всё равно впереди жизни никакой!
Через минуту он услышал старушечий напевный голосок: «Боже милосердный, спаси да убереги душу да тело раба своего Ивана, всегда в тебя верующего да праведно живущего…»
В этот момент терпение Кавуна лопнуло. Резко отняв от лица ладони, он завопил:
-Тётушка Софья, и как у вас язык повернулся своего бога в обман вводить? Это в кого я верую? В марксизм-ленинизм верую, в партию верую. А вы что ляпнули? Типун вам на язык!
-Тьфу ты, антихрист окаянный! – злобно обругала Кавуна обиженная знахарка и пошла прочь в свою хатёнку.
Мария метнулась вслед за нею, стала просить прощения за непутёвого мужа. Старуха была непреклонна. До прощения она снизошла только поле того, как в карман её засаленного передника попала купюра фиолетового цвета.(3) «Ого, почти столько же мы с Маркитаном в ресторане прогудели, – изумился упёртый партиец, – придётся смириться, а то моя сердобольная жёнушка всю
отпускную заначку этой старой чертовке рассуёт по карманам». Повторный
сеанс молитвенного лечения он вынес, не проронив ни слова. Перед расставанием знахарка за отдельную плату вынесла из горницы пучок сухой травы, с виду похожей на простой пустырник. Наказала Марии заваривать это зелье и три раза в день поить им своего благоверного.
   В город чета Кавунов возвратилась перед самым началом нового учебного года. Иван Иванович выглядел спокойным и посвежевшим.
Заметное улучшение самочувствия мужа Мария отнесла на счёт чудодейственности Софьиной молитвы, а сам Кавун – «магического» действия растраты большой суммы за шарлатанство старой сельской плутовки. В любом случае «лечение» вселило в него уверенность и толкнуло на откровенную авантюру. Он понял, что в эпоху столь часто сменяемой геронтократии никому нет дела до каких-то цитат дряхлых вождей партии. Не мудрствуя лукаво, он просто заменил в диссертации фамилию одного, усопшего полгода назад, генсека и на ныне пока живого. Правда, с целью маскировки он произвёл межстраничную «рокировку» придуманных ещё для Брежнева высказываний и цитат. Однако, на сей раз профессор Красный это заметил и попенял:
- Что за чудеса, Ваня, Генеральные секретари сменяются чуть ли не каждый год, а их высказывания похожи как сиамские близнецы?
- Никифор Антонович, дорогой, да нет у них никаких высказываний о Гражданской войне, я их сам придумал, выполняя ваши указания, – как на духу признался Кавун, – я так понял, что сейчас никому нет дела до каких-то цитат, другим занято высшее руководство партии и страны.
- И чем же, по твоему мнению?
- Знатными похоронами друг друга, чем же ещё?
- И то – правда, Ваня, – тихо и отрешённо согласился старый профессор, – устал я от всей этой мелкобуржуазной возни в верхах. Давай, валяй, два раза прокатило с высосанными из твоих пальцев цитатами, прокатит и в следующие разы.
- Что у вас за намёк – «следующие разы»? Считаете и этот вариант диссертации не последним?
- Увы, мой дорогой соискатель, чует моё сердце, недолго протянет новый руководитель партии и государства. Помнишь, состояние здоровья Брежнева и Андропова было строжайшей государственной тайной. Только после смерти сообщили об их давних тяжёлых болячках. А у нынешнего руководителя и не скрывают, в обкомах в открытую говорят: астма, цирроз печени. А там, – профессор ткнул пальцем в потолок, – сколько ещё таких: Громыко, Тихонов, тот же министр обороны Устинов…
- И сколько же, полагаете, мне ждать?
 - Давай считать. К примеру, если каждый из них окажется на вершине власти хотя бы на год, то, пожалуй, к 70-летию Великой Октябрьской социалистической революции защитишься. Зато, какой подарок к юбилейной дате будет, – невесело пошутил Никифор Антонович.
- Очень «радостная» перспектива, – обиделся Кавун, – да если так и дальше пойдёт, как вы нагадали, всё брошу к чёртовой бабушке и насовсем уеду из города. Вот эта попытка станет последней.
- Не принимай заблаговременных решений, Ваня. Может, всё еще изменится, не могут же там, наверху, не понимать, что великой социалистической стране нужны не их пышные похороны, а могучая поступь в строительстве коммунизма. А пока – вези диссертацию в совет, вдруг успеешь проскочить, – напутствовал на прощание старый большевик.
   Диссертацию к защите, конечно, приняли, но отнесли это событие на самый конец апреля будущего года. В приватной беседе председатель диссертационного совета посетовал, что в последнее время очень засуетилось областное партийное начальство: суют к нам всю свою родню – детей, племянников, внуков – попробуй им откажи. И снова начался для Ивана Ивановича ритмичный отсчёт томительных месяцев неизвестности и смутной тревоги. Теперь он принял за правило: каждый день включать телевизор минимум дважды – до работы утром и по возвращении из института.
   Солнечным мартовским утром Кавун безучастно уставился в экран, с которого строгим дикторским голосом вещал всё тот же глашатай очередной «великой скорби» Кириллов: «Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР с глубокой скорбью извещают партию и весь советский народ, что 10 марта 1985 года в 19 часов 20 минут после тяжёлой болезни скончался Генеральный секретарь Центрального Комитета коммунистической партии Советского Союза, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Константин Устинович Черненко. Имя Константина Устиновича Черненко –  выдающегося деятеля Коммунистической партии и Советского государства, стойкого борца за идеалы коммунизма, за мир – навсегда сохранится в сердцах советских людей, всего прогрессивного человечества». Вскочив с дивана, Кавун не стал дальше слушать информационное сообщение и в сердцах выключил телевизор:
-Черти бы их побрали, этих «верных ленинцев», мрут как мухи, а ты, Ваня, мучься! – со злостью прокомментировал услышанное сообщение Иван Иванович и в подавленном состоянии отправился проводить занятия. 
Перед лекцией он зашёл на кафедру, чтобы снять верхнюю одежду. Его радушно встретила Тамара и с радостной улыбкой на лице воскликнула:
- Поздравляю вас, дорогой Иван Иванович, наконец, дождались!
 - Ты это о чём, Томочка? Чего дождались, кончины ещё одного старого маразматика? Так нового изберут, такого же. Там их ещё столько в очередь к Кремлёвской стене выстроилось!
- Вы что, не слышали? Молоденького же избрали – Михаила Сергеевича Горбачёва! Теперь надолго. Последний раз подчистите свою диссертацию, и – гуляй, не хочу!
- Спасибо, красавица, за весть. Добрую ли? Пока неясно, чего ждать от этого ставропольского комбайнёра. И какие ему цитаты подбирать, если в лихую годину Гражданской войны этого пацана и «в проекте» не было?
- А вдруг цитаты больше не потребуются: новые времена – новые и веяния. Что, так разве не бывает?
- Вряд ли. Он-то, может, и пришёл во власть с новыми веяниями да партаппарат весь старый. А в его «вязкой» среде правила игры так быстро не поменяются. Уж я-то всё это испытал на своей шкуре. Подождём, что скажут из Учёного совета.
   К концу месяца из диссертационного совета сказали то же самое, что и раньше: «Ваша диссертация – незлободневна, на высших постах партии и государства теперь новый человек. Отныне именно его политические взгляды должны определять общепартийную точку зрения на те, давние события. Надо подождать, переработать».
   Трудно было понять Ивану Ивановичу, человеку старой партийной закалки, куда клонит молоденький генсек со своим «новым мЫшлением» и перестройкой. На первых порах его курс на гласность в работе партийных, государственных и общественных организаций казался привлекательным для простых советских граждан. Особо понравились Кавуну горбачёвские слова о том периоде жизни страны, в котором он так и не смог защитить диссертацию: «Умирала сама система, её застойная, старческая кровь уже не имела жизненных сил». Это его и натолкнуло на новаторскую, «перестроечную» мысль: «А что, если вообще обойтись без всяких цитат? Нет, конечно, цитаты классиков пусть останутся. Ведь недвусмысленно же заявил Горбачёв с трибуны апрельского пленума ЦК КПСС: «В ленинском понимании преемственность означает непременное движение вперед, выявление и разрешение новых проблем, устранение всего, что мешает развитию. Этой ленинской традиции мы должны следовать неукоснительно, обогащая и развивая нашу генеральную линию на совершенствование общества развитого социализма». Надо бы очистить диссертацию от выдуманных цитат, тем более, молоденькому генсеку их не припишешь, сразу в глаза бросится. С профессором надо бы посоветоваться». Никифор Антонович идею Кавуна выслушал с равнодушным лицом, но и отвергать с ходу не стал:
- Чует моё сердце, Ваня, что в той эпохе, которую наш новый руководитель партии и государства назвал «застоем», и я сам остался. Не покидает меня очень недоброе предчувствие: не туда они заведут могучую социалистическую страну, эти молодые перестройщики. Понятно, что ветшающее жилище требует ремонта. Но когда в спешке станут без разбора крушить и несущие конструкции, рискуют развалить само здание. Сколько было на моём веку разных перемен в жизни страны, Ваня, а народ выстоял, страна окрепла, вышла в мировые лидеры. И всё это – при «застое»! А теперь сил моих нет – ни помогать перестройщикам, ни противиться их устремлениям. Решай сам, Ваня – без цитат, так без цитат. Можешь хоть всю диссертацию подогнать под веяния «нового мЫшления», если сочтёшь, что для защиты так будет надёжнее. Я тебе уже не советчик. А с организацией защиты я помогу, только не в прежнем диссертационном совете, его закрыли. Халтуры много пропустили,  направо-налево раздавали степени кандидата исторических наук за откровенную чушь, а то и за откровенный плагиат. В одну нашу Закавказскую республику поедешь. Там председателем специализированного Учёного совета в педагогическом институте недавно назначен мой самый первый аспирант. Сейчас он уже доктор исторических наук, заведует кафедрой истории КПСС. Сам понимаешь, всё придется начинать с нуля.
- Что мне остаётся, Никифор Антонович? Не впервой, переработаю, опыт уже накоплен немалый, – грустно пошутил Кавун.
Из кабинета заведующего кафедрой он вышел в глубоком раздумье: «И такой «кремень» время безжалостно обтесало. А каким закалённым бойцом за торжество ленинских идей был старый большевик Никифор Антонович ещё какие-то три года назад, как ревностно он охранял, казалось бы, незыблемые вековые устои коммунистической партии! Ох, время, время – никого ты не щадишь!»
    И ещё один отпуск прошёл в трудах над исправлением «незлободневных» мест в диссертации. Первое заседание кафедры марксизма-ленинизма в новом учебном году, по печальной традиции, завершилось докладом многолетнего диссертанта Кавуна о готовности к защите диссертации по всё той же заезженной теме: «Определяющая роль Российской коммунистической партии (большевиков) в организации побед Красной армии в годы Гражданской войны 1918 - 1920 г.г. на юге России». Проголосовали, как водится, единогласно – «утвердить». В диссертационном совете педагогического института её приняли, всё-таки, к защите, но без особого энтузиазма. Видимо, первый ученик старого большевика Красного просто не пожелал обидеть своего учителя. Правда, дату назначили только на осень следующего года. Прощаясь с Иваном Ивановичем, моложавый председатель диссертационного совета с заметным кавказским акцентом попросил:
 - Пэредайте Ныкифору Антоновичу, щто я сдэляль для него всё, щто мог. И вот ето пэредайте, – он протянул большой свёрток, – ето мой падарак дарагому учителю, дай Аллах ему здаровья!
Последние слова особенно покоробили Кавуна: «Ничего себе времена настали! Кафедрой истории КПСС уже заведуют верующие люди, да еще и в педагогических институтах. Каких строителей коммунизма они навоспитывают?!»
   По возвращении домой, вручая подарок от кавказского ученика, о своих сомнениях он поведал профессору Красному:
- Дорогой Никифор Антонович, к кому вы направили меня защищаться? По-моему, там будущим педагогам скоро станут каноны шариата преподавать вместо истории КПСС, если уже не начали.
- Что поделать, Ваня, я с добрый десяток Учёных советов по твоему профилю обзвонил – от Кишинёва до самой Алма-Аты – и нигде не согласились. Так хоть в этом пединституте приняли, и на том скажи спасибо, – обречённо ответил научный руководитель.
И на том – спасибо, Никифор Антонович. Будь, что будет! – попрощался подопечный.   
   Первым, кому боком вылились горбачёвские ускорение и перестройка, оказался пьющий советский народ. Полагая, что одной из главных причин стагнации советской экономики стал общий упадок морально-нравственных ценностей «строителей коммунизма» и халатное отношение к труду, в которых был повинен массовый алкоголизм, архитекторы перестройки в пятый раз ввергли социалистическое отечество в испытание сухим законом. Самым большим варварством этой кампании стало повсеместное изведение виноградников. А к редким магазинам, сохранившим право продажи спиртных напитков, выстраивались стометровые очереди. Попавшие в руки милиции в пьяном виде стали иметь серьёзные проблемы на работе, а члены партии – и вовсе рисковали положить партбилет на стол. В отместку народ запел злые частушки:

                «На недельку до второго»
                Закопаем Горбачёва.
                Откопаем Брежнева –
                Станем пить по-прежнему.

   По требованию горкома партии на предприятиях и в организациях как грибы вырастали первичные ячейки Всесоюзного общества трезвости. В парткоме института припомнили выговор Маркитану по партийной линии и в плане запоздалой реабилитации назначили председателем институтской ячейки трезвости. А его заместителем – конечно же, Ивана Ивановича. Первым их партийным заданием было активное вовлечение новых членов. Первым делом они направились к химикам. Те, по привычке, после занятий тайно употребляли «коктейль Менделеева». Химики встретили предводителей ячейки трезвенников радостными возгласами:
- О, какие люди! Бог – в помощь! Милости просим к столу, дорогие наши начальники!
Маркитан, тут же подзабыв о своём новом руководящем статусе, начал, было, пристраиваться за лабораторный стол с мензуркой и пузатой колбой, наполненных бесцветными жидкостями. Однако его резко остановил Кавун:
- Вячеслав, хочешь партбилет на стол положить? Да и вы бы, ребята, поосторожнее, не то турнут вас с работы. Тот самый дед сегодня на вахте дежурит. Гоните-ка, лучше вступительный взнос в общество трезвости –  по рублю с каждого красного носа.
-А нам по фигу, – ответил младший химик, – мы сегодня с Петром новые должности обмываем, в Чернобыль нас командируют, Петю – командиром разведгруппы, а меня – начальником радиационно-химического поста наблюдения. Может, живыми не вернёмся, а вы тут со своим обществом трезвости в душу лезете. А рубля хорошим людям нам не жалко, да, Петя?
- Что это вы заранее поминки по себе устроили! Партийное руководство заверило советский народ в том, что авария на Чернобльской атомной станции не такая уж серьёзная, и радиация там невысокая, – неумело попытался успокоить химиков Иван Иванович.
- Вы всё ещё верите этому сборищу отпетых лжецов, спрятавшихся от народа за высокой Кремлёвской стеной?! – с негодованием отпарировал Игорь, – вы послушайте, что об этой аварии  вещают «забугорные голоса». Это даже не авария, а самая, что ни на есть, вселенская техногенная катастрофа. За всю историю человечества такой ещё не случалось. Это ваша партия пела сладкие песни в уши народу, что мы – самая передовая страна в мире, что у нас самые лучшие технологии, что наш народ надёжно застрахован от всяких катаклизмов. А как обернулось? Тут даже радиация – не самое главное. Теперь все байки вашей ленинской партии о социализме, как о самом передовом строе, пойдут коту под хвост. Несчастна та страна, траектория развития которой круто изламывается эпохальными «выстрелами»: то выстрелом «Авроры» в первом двадцатилетии нашего века, то, теперь, «выстрелом» Чернобыля – в последнем таком же временном отрезке. А теперь слушайте внимательно, товарищи упёртые коммунисты: согласно диалектическому закону двойного отрицания вашего же основоположника Энгельса получается, что чернобыльская трагедия – это предвестник новых эпохальных потрясений. Вот таков он, трагический итог безраздельного правления вашей партии. Да чёрт с ним, с вашей партией, разгонят и слава богу, но за ней погибнет и сама могучая страна, как в своё время погибла тоже некогда сильная мировая держава – Российская империя.
- Пойдём, Вячеслав, пойдём отсюда. Здесь одни антисоветчики, «забугорные голоса» они слушают, спирт хлещут, а потом несусветную ересь несут, – нервно завершил политическую дискуссию растерявшийся Кавун.
   На следующий день к нему пришла ещё одна роковая весть. Из трубки кафедрального телефона с сильным кавказским акцентом ему сообщили: «Ващя дыссертация савсэм незлободнэвна в прынципе. Её садэржание польнастью расходиться с новай афицияльной точкай зрэния партии на ысторические сабытия врэмён Гражданскай вайны. Паетому Учоный савет приняль рэшение атменить защиту ващей дыссертации. Всэ её матэриали атправлены вам почтай».
В глазах потемнело – рухнула последняя надежда…

(3) - в советское время денежная купюра достоинством в 25 рублей.

                Эпилог

   На частном подворье, меж стволов садовых деревьев, в тускнеющих лучах вечернего солнца был виден худощавый силуэт человека, присевшего на корточки перед лениво разгоравшимся костром. В нём, слабо сопротивляясь огненному насилию, скукоживались и обугливались переплетённые коленкором все четыре тома того, что ещё недавно помпезно величалось диссертацией – и «брежневский», и «андроповский», и «черненковский, и «горбачёвский». От костра лениво улетал в небеса сизоватый дым. А вместе с ним Время уносило в небытие и выстраданные в муках тяжкого научного поиска цитаты классиков марксизма-ленинизма и генеральных секретарей коммунистической партии – верховных правителей страны. Могучей страны, доживающей свой сложный, противоречивый и трагический век. Страны Советов, фактически рождённой в горниле того грозного лихолетья, о котором Ивану Ивановичу так и не дали беспристрастно и правдиво поведать всему научному миру. На тихо угасающую страну победившего, было, пролетариата неумолимо надвигалась другая эпоха, в новейшей истории которой уже не находилось места никому из тех, овеянных легендами героев сабельных походов. Теперь История ставила жирный «знак равенства» между ними и предводителями Белого движения – теми, кто кровь проливал по противоположную сторону ратного барьера. Кто подставлял свои буйные головы под острые сабли Красных конников – за так же точно отживавшие в ту лихую годину совсем другие идеалы. Правда, этот «знак равенства», придуманный новоявленными тружениками исторической науки, воздавал каждой из сторон совершенно разные заслуги: красным – за то, что храбро бились за идею, хотя и призрачную; белым – за то, что яростно отстаивали свободу, хотя и мнимую. 
   Костёр уже давно погас. А Иван Иванович, ссутулившись, обхватив голову руками и медленно покачиваясь всем своим телом, наверное, в такт горестным мыслям, продолжал сидеть над маленькой кучкой пепла. Это всё, что осталось от его былых жизненных идеалов, надежд и устремлений. Как жить дальше?