Смертельный танец

(Выдуманная история на основе реальных событий, по которой поставлен танец для моей внучки Софии. Задумка – автора, воплощение – педагог-хореограф студии классического балета «Дуэт» Толорая Давида Рузгеновича)

Меня зовут Сара. Мне восемь лет. Я жила с мамой и папой в деревне недалеко от Львова. Когда началась война, папу забрали в армию и мы с мамой остались одни. После этого мама стала часто плакать. Я не понимала почему и старалась развеселить ее своими танцами. Я люблю танцевать. Очень. И знаю много разных танцев.
Когда было свободное время, мы с мамой ходили в лес собирать грибы и ягоды. Один раз, когда мы отдыхали на полянке, я сплела маме красивый венок из цветов и листьев и начала перед ней танцевать, потому что она снова грустила. Мой танец развеселил ее и домой мама шла уже улыбаясь. А потом мама почему-то запретила мне ходить в лес. Но я все равно пошла.
У нас в лесу есть замечательный родник. В нем очень вкусная вода. И, натанцевавшись всласть, я всегда хожу к нему напиться. И вот однажды, когда я пила из него, то услышала с неба звук двигателей. Я подняла голову и увидела летящие самолеты со странными крестами на крыльях. Вдруг из них что-то посыпалось и я услышала громкие взрывы. Я испугалась и побежала домой. А дома уже горела вся деревня. Я стала помогать тушить пожары, но их было слишком много. А потом из дыма к нам вышли солдаты с собаками. Они говорили на незнакомом языке. Мне стало страшно и я спряталась за маму. А потом эти солдаты выстроили нас всех в ряд и стали отбирать детей у родителей. Когда дошла очередь до нас, мама страшно закричала и прижала меня к себе. Чужие руки стали отрывать меня, но мама держала крепко. И тогда я услышала над ухом громкий хлопок. Мама дернулась, замолчала и упала. Я опустилась перед ней на колени.
– Мама, мамочка, вставай. – говорила я, но она мне не отвечала, а только смотрела в небо. И не моргала.
– Шнеллер, шнеллер! – услышала я странные слова и чужой солдат больно схватил меня за руку и толкнул в толпу других детей.
Я обернулась и увидела, как двое солдат взяли мою маму за руки и куда-то поволокли. Голова ее была запрокинута.
– Мамочка! – закричала я.
– Не кричи, дурочка. – сказал мне серьезный мальчик чуть старше меня, стоявший рядом. – Она мертва. Ее убили.
– Кто? Кто убил мою маму?
– Фашисты.
– Это вот эти солдаты?
– Да.
– Тогда они очень, очень плохие.
Я заплакала.
– Не плачь. Будь смелой.
Но смелой быть у меня не получалось. Сквозь слезы я смотрела, как от выстрелов падают другие взрослые. Чьи-то мамы, бабушки и дедушки.
– Не смотри. – сказал мальчик, развернул меня к себе лицом и крепко обнял.
Теперь я ничего не видела, но продолжала слышать. Какой-то малыш начал звать маму. Раздался лай и рычание собак, звук удара. Малыш закричал, как от боли и замолчал. Теперь было слышно только собачье рычание. Почему-то запахло кровью. Я посмотрела на мальчика. Он был очень бледным и по его щекам катились слезы. Я захотела посмотреть, что там происходит, но он не дал мне этого сделать, только еще сильнее прижал к себе.
 А потом нас куда-то повели. Мы шли долго, очень хотелось есть и пить. Но нам ничего не давали до самой темноты. В темноте нам дали по маленькому кусочку черствого хлеба и знаками показали, чтобы мы ложились спать.
– Давай убежим. – шепотом я предложила мальчику.
– Не получится. – прошептал он в ответ. – Я знаю немного немецкий язык. Они говорят, что нас окружают овчарки, которые раздерут любого, кто сдвинется с места без разрешения.
– Мне надо в кустики. Я писать хочу.
– До утра не дотерпишь?
– Нет.
Мальчик поднял голову и сказал что-то на этом самом немецком языке. Один солдат подошел к нам, что-то сказал и засмеялся.
– Он сказал, чтобы ты писала здесь, у него на виду. – перевел мне слова солдата мальчик.
– Как это на виду? Это же стыдно.
– По-другому никак.
Я вздохнула, писать хотелось все сильнее. От стыда я заплакала, но все-таки сняла штанишки и сделала свои дела. А солдат стоял, смотрел и улыбался.
На самом рассвете нас подняли и снова куда-то повели. Когда солнце было уже высоко, мы подошли к домам, окруженным колючей проволокой в два ряда. Между этими рядами бегали собаки и рычали.
Нас завели внутрь одного из домов. Дома назывались бараки, а кровати в них нарами. Там мне выдали нашивку в виде звезды Давида и сказали пришить к своей одежде.
– Зачем? – спросила я.
– Затем, что ты еврейка. – ответил мне все тот же мальчик. – У всех евреев здесь такие нашивки.
– А тебе ее не дали.
– Потому что я не еврей.
– А ты знаешь где мы?
– Пока нет, но узнаю обязательно.
 И он узнал. Место, куда нас привели называется «Концентрационный лагерь «Яновский» и теперь мы здесь живем.
Очень быстро я поняла, что это за место. Каждый день немцы здесь кого-то из взрослых пытали и убивали. А у нас, детей, брали кровь.
 Все пытки и расстрелы проводились под музыку. Но сначала, когда я первый раз услышала, как играет оркестр, то очень обрадовалась. И мне захотелось потанцевать и увидеть, кто так хорошо играет.
Выглянув из барака, я увидела на площади музыкантов, стоявших кругом, а в центре стоял дирижер и размахивал своей палочкой, помогая музыкантам играть. А потом к музыке добавились стоны и звуки выстрелов. Лица музыкантов стали напряженными и грустными. Они играли долго, час, может, два и все время одну и ту же мелодию, пока из-за угла дома не вышел немец и не приказал прекратить играть. Музыканты опустили свои инструменты и ушли в свой барак. Я запомнила, куда они ушли и ночью пробралась к ним.
– Ты откуда, девочка? – спросил один из музыкантов, когда увидел меня на пороге. – Иди сюда быстрее, пока караул тебя не увидел.
 Я быстро закрыла дверь и, наощупь, прошла к ближайшим нарам. Меня тут же закутали в одеяло и сунули в руки неизвестно как сохранившийся кусок хдеба, который я сразу начала жадно есть.
– Кто ты, девочка? – спросил меня уже другой музыкант.
– Меня зовут Сара. – ответила я. – Я здесь недавно. Меня и других детей привели сюда из нашей деревни. А вы откуда?
– А мы, девочка, из Львова.
– Вы так красиво играете.
– Да, когда-то мы служили в Львовском оперном театре. А теперь развлекаем немцев. Меня зовут Якуб, Якуб Мунд. Но все зовут меня Куба. Я дирижер бывшего теперь оперного оркестра.
– Дядя Куба, хотите я вам потанцую? Я умею.
К темноте я уже привыкла и в тусклом свете из маленького окошка уже различала двухэтажные нары и музыкантов, лежащих на них. Я встала на свободное место и посмотрела на музыкантов.
– Как же ты нам станцуешь? Мы же не можем тебе сейчас сыграть. – сказал один из музыкантов.
– А я так, без музыки.
– Нет, друзья, артист не должен выступать без оркестра. – решительно сказал дирижер. ¬– Надо что-то придумать. Но только очень тихо.
 Музыканты переглянулись. Один из них начал тихонько выстукивать мелодию, которую подхватили другие и я узнала в ней вальс из балета «Коппелия». Я узнала ее, потому что это был любимый вальс моей мамы и она часто играла его в деревенском клубе на пианино. Я подхватила несуществующую юбку и закружилась в танце.
– Где ты научилась так танцевать? – спросил меня дядя Куба, когда закончился танец.
– Меня научила мама. Она обещала мне, что отправит меня в хореографическую школу, когда я подрасту.
– Как зовут ее? Мне знаком стиль твоего танца.
– Ее звали Рахель Арье.
– А-а-а, так вот кто твоя мама. Талантливая была балерина, пока не влюбилась и не поменяла театр на семейную жизнь. Но почему звали? Где она сейчас?
– Ее убили, перед тем, как вести нас сюда. Она не хотела мня отпускать и ее застрелили.
– Бедная девочка. – дирижер погладил меня по голове. – Оставайся здесь до утра. Сейчас опасно выходить, уже собак выпустили. А утром осторожно переберешься назад.
С той ночи я стала стараться почаще видеться с музыкантами. Но не всегда у меня это получалось. В те дни, когда я сдавала кровь, я еле стояла на ногах и у меня не получалось к ним прийти. А потом охранники узнали, что я по ночам танцую в бараке у музыкантов, и поймали меня.
– Ты будешь танцевайт под музик. – сказал начальник концлагеря.
И теперь, когда музыканты играют, я танцую. Это очень тяжело. Я не должна останавливаться, пока играет музыка. Музыку свою музыканты называют «Танго смерти». Она очень красивая, но страшная. Каждый раз, когда под нее стреляют, я вздрагиваю от страха, но танцевать не перестаю. Если я останавливаюсь, меня наказывают.
Несколько раз я видела того мальчика, с которым пришла в концлагерь. Он уходил куда-то с другими заключенными с пустыми руками, а возвращался с тюками одежды. Как-то я спросила дядю Кобу, что это за одежда.
– Это одежда расстрелянных заключенных. – ответил он мне. – Немцы очень практичны и перед расстрелом приказывают заключенным раздеться, чтобы сохранить одежду. А твой знакомый мальчик, значит, ходит собирать ее.
А в один день, когда я танцевала, то увидела, как его, избитого, куда-то уводят под конвоем. Назад он не вернулся и одежду в концлагерь принес уже другой мальчик. И я поняла, что моего знакомого убили и его одежда теперь достанется другому. В этот день я долго плакала, уткнувшись в колени дяди Кобы. А я даже имени не знала этого мальчика. Теперь я решила танцевать еще лучше, ведь и меня в любой момент могли расстрелять.
Я танцую почти каждый день. А сегодня с самого утра немцы почему-то сильно засуетились и заставили музыкантов второй раз играть. Я тоже вышла и начала свой танец.
И тут в наш круг вошли два немца.
– Стоп. – сказал мне один из них. – Раздевайс.
Я испугалась. Я поняла, что меня сейчас убьют. Но за что? Я хорошая девочка. Я делаю все правильно. Я всегда танцую, когда мне говорят, и не останавливаюсь, даже если очень устала. Я не хочу умирать! Я хочу жить! Я не хочу…

Москва, октябрь 2019

Бараки. Плац. И музыканты.
Яновский лагерь. Смерть людей.
Под музыку велели оккупанты
Стрелять в людей. Так веселей!

Над серым плацем скрипки зарыдали,
В бараках люди, цепенея, ждали.
Опять расстрел! Вгрызалось в души «танго».
О, «танго смерти», «танго смерти»!

Пощады — нет.
Два года — двести тысяч павших.
Под «танго смерти» шёл расстрел.
И музыкантов, порохом пропахших,
Ждал скорбный, как и всех, удел.

Над серым плацем скрипки зарыдали,
В бараках люди, цепенея, ждали.
Опять расстрел! Вгрызалось в души «танго».
О, «танго смерти», «танго смерти»!

Пощады — нет.
Остались сорок оркестрантов,
Играют «танго». Их черёд!
Под громкий смех и говор оккупантов,
Раздевшись, падают на лёд.

Над серым плацем скрипки не рыдали…
Фашистов вышибли и смяли,
Но на Земле фашизм живёт.
И где-то вновь стреляют, как стреляли…
Людская кровь течёт, течёт…

Над всей Землёю скрипки всё рыдают.
Под звёздным небом люди умирают…
Опять расстрел! Терзает души «танго».
О, «танго смерти», «танго смерти»!
Забвенья — нет!
Лариса и Лев Дмитриевы