Ты у меня одна...

Александр Плетнев-Кормушкин

Её звали Лидка! Мы были одноклассниками, и в начальной школе я дергал ее за толстые золотистые косы, она же в ответ бросалась в меня чернильницами. Современные школьники даже не слышали, что это такое - чернильница, а в шестидесятые годы прошлого века ученики писали в тетрадках перьями, не гусиными, конечно, как Александр Сергеевич, а уже стальными. Перед уроком на каждую парту дежурные ставили чернильницу-непроливайку. Это только называлась она непроливайкой, в действительности же чернила были везде – и на партах, и на школьной форме, на пионерском галстуке и, естественно, на руках и физиономиях школяров.
–Анна Прокофьевна, - жаловалась Лидка учительнице, – а Саша ругается, он меня «гадиной» назвал!
Наказание было строгим. Учительница пересадила  меня с «камчатки» на первую парту, прямо напротив своего стола, а рядом посадила её, «ябеду» и «гадину»! Хорошо, что это случилось перед летними каникулами, и во втором классе я снова вернулся в последний ряд.
По-новому я стал смотреть на Лидку классе в шестом. Ведь девочки взрослеют раньше мальчиков. Мы, пацаны, стали замечать, что одноклассницы постепенно превращаются из «гадких утят» в красивых «лебедушек»! На их телах, до этого гладких, стали проявляться разные  неровности, на груди и пониже пояса, и рекордсменкой в этом превращении была Лидка. Пока мы, её одноклассники,  только начали  «оперяться»  и еще  продолжали играть в войну, она стала пользоваться успехом у старших. В седьмом классе я уже сам был бы не прочь сидеть с ней за одной партой, но не знал, как это сделать. Решил воспользоваться старым, но слегка модифицированным приемом – стал при удобном случае к ней прижиматься, а однажды даже положил (как бы случайно) руку на её грудь. «Нахал» – возмутилась Лидка и отвесила мне смачную оплеуху. Учителям она на этот раз жаловаться не стала.
К восьмому классу она обрела почти окончательные свои формы. Говорят, что если хочешь знать, как будет выглядеть твоя невеста через двадцать лет, посмотри на ее мать. Лида и в 14 лет была копией своей матери. В ее фигуре было все – и пышная округлая попа, и талия, и груди третьего, а, возможно, и четвертого размера. Сзади её фигура напоминала формой гитару.
Да, гитара! Как раз в восьмом классе мы все поголовно стали учиться играть на шестиструнке. Это оказалось довольно просто – освоил три аккорда и бой – «восьмерку», и ты уже можешь исполнять под гитару весь небогатый  репертуар. «Уа! Уа! Куда вы спешите гурьбой? Уа! Уа! Меня захватите с собой…», выпив самой дешевой «Яблочной» наливки (по 98 копеек), неистово голосили мы под гитару. Когда количество аккордов дошло до восьми-десяти, можно было исполнять и более серьезные вещи. Как раз в это время вышел на экраны фильм «Вертикаль», и мы стали  копировать голос Высоцкого. Не припомню уже,  кто завез в наш поселок песню, которая всем очень понравилась. Начиналась она словами: «Ты у меня одна…». Уже окончив школу и попав в Ленинград, я узнал, что автор этой песни  – Юрий Визбор. А тогда мы с упоением, перевирая мотив и слова, пели: «Нету другой такой, ни за какой рекой, нет за туманами, дальними странами…!»
Как-то в начале восьмого класса  нас вместо занятий отправили собирать картошку на совхозном поле. В то время это было обычным делом.
Пока ждали машину, которая должна была нас увезти с полей, развели костер из сухой ботвы и стали печь картошку. Мы часто это делали, если успевали , а в тот раз машина задержалась. Не то, чтобы мы были сильно голодны, но это же романтично и вкусно, да и вдобавок ко всему еще и погреться можно у костра. Был уже конец сентября, и вечерами становилось прохладно. Мы уселись кружком  у огня  на свои ведра и, обжигаясь, уплетали за обе щеки выковыренную из углей картошку. Рядом кто-то «мурлыкал» под гитару
– Спой, Саня, свою коронную, – стали упрашивать меня девочки.
« Ты у меня одна,
Словно в ночи – луна,
Словно в степи  сосна,
Словно в году  весна!»
Я пел и смотрел в глаза Лиды! Её губы, как и у всех, были вымазаны в саже от горелой картофельной кожуры. Этот образ так и запечатлелся в моей памяти на долгие годы. Мне показалось тогда, что она поняла: это к ней я обращался словами Визбора. Передав гитару другому, я втиснулся со своим ведром между Лидой и Валей. Мне казалось, что тепло идет не от костра, а от Лиды. Я чувствовал ее тепло, и мне даже показалось, что она сильнее прижалась ко мне. Мне хотелось, чтобы это длилось вечно, но подъехавший грузовик ослепил яркими фарами нашу компанию,  все похватали свои ведра и побежали занимать лучшие места в кузове.
С того памятного вечера я постоянно думал о Лиде и, наконец, решил действовать. Написал записку и подсунул на переменке в её учебник. Ума не хватило написать: «Ты красивая, ты у меня одна, я люблю тебя…»! Я назначил ей свидание  ночью, где-то на окраине поселка, в заброшенном саду. Естественно, она не пришла. Может, не нашла записку, а может, решила, что с дураками, вроде меня, нефиг связываться. Напрасно прождав около часа, я отправился к её дому. Жила она с родителями и братом в «немецкой слободе».
Дело в том, что застройка в нашем поселке делилась на  казенную и частную. Частные дома строили в основном немцы: привозили с Урала лес и рубили основательные дома. Помнили еще их старики, как до войны жили в своих домах в республике немцев Поволжья. При доме были все удобства, хозяйственные постройки, колодец, амбары, коптильни и обязательно  палисад с цветами. Все продумано, чистенько, аккуратненько  ну, как у немцев. Ordnung ,  одним словом. Двор обносили высоким забором с  воротами и калиткой, только палисад отделяли от дома редким забором из  штакетника, наверное, чтобы с дороги был виден выкрашенный фасад дома, окна с наличниками  и кусты с цветами. Много было цветов у немцев.
Преодолев такое несерьезное препятствие, я пробрался к освещенным окнам  Лидкиного дома. Не знаю, почему меня не учуяли собаки и не подняли лай? Может быть, и не было у них вовсе собаки. Мы все жили тогда открыто и просто, двери на замок никто в поселке не запирал, когда уходил из дому, разве что набрасывали щеколду, да вставляли в неё палочку, чтобы сквозняком дверь не открыло и не зашла в хату скотина.
Рискуя быть замеченным, я прильнул всей своей глупой физиономией к оконному стеклу. Нормальному обзору мешали занавески с вышитыми крестиком готическими буквами и ангелочками, но кое-что в щелку между занавесками  я-таки увидел. Похоже, семейство уже готовилось ко сну, её мать ходила по комнате в белой ночной рубашке, плотно облегающей богатое плотью тело. Она внимательно посмотрела в сторону окон и, повернув голову,  что-то сказала в глубину комнаты. Слов  я не расслышал, но сильно перепугался. Неужели заметила?
Хотел было уже бежать, но увидел, как из-за занавески не спеша вышла Лида,  тоже в «ночнушке». Непривычно было видеть ее не в коричневом школьном платье с черным передником. Все её прелести были представлены на мое обозрение. Великолепная грудь с крупными сосками и большими коричневыми ореолами рвалась на свободу из кружевного пеньюара. Она, наверное, только закончила расчесываться, и волосы, разбросанные по плечам и спине, свисали  до самого изгиба спины.
Я сразу же вспомнил, что буквально на днях читал в учебнике по немецкому языку стихотворение Гейне:
«Die sch;nste Jungfrau sitzet
Dort oben wunderbar;
Ihr goldnes Geschmeide blitzet,
Sie k;mmt ihr goldenes Haar».

(Над страшной высотою
Девушка дивной красы
Одеждой горит золотою,
Играет златом косы.
Г.Гейне, «Лорелея», перевод А.Блока)

Лорелея! Божественная Лорелея!
Больше ничего я разглядеть не успел, мать подошла к выключателю, и  видение растворилось. Я стоял  под темными окнами не в силах покинуть место, где был зачарован этой красотой.
Пришел домой, погасил свет и долго не мог прийти в себя. Образ моей Лорелеи стоял перед глазами. Счастливый, я заснул перед рассветом.
Утром в классе старался встретиться с ней взглядом, но она словно специально не смотрела в мою сторону. Меня это сильно мучило, но подойти и объясниться я не решился. Точнее, я даже не додумался до этого простого действия.
Вокруг Лиды всегда крутились многие, но вскоре у неё появился постоянный «ухажёр», и я потерял всякую надежду на взаимность. Страдал, конечно, молча наблюдая за тем, как после занятий её портфель несет другой, более смелый и находчивый.
Какой же я дурак! Ну, почему не догадался предложить ей свою помощь, решать вместе задачки по математике, в которой она «плыла»?
Моя душевная рана постепенно зарастала, затягивалась, и только услышав в чьем-нибудь исполнении песню: «Ты у меня одна…», на меня накатывала грусть. Сам я, к  удивлению окружающих, эту песню больше не пел.
Когда мы закончили восьмилетку, родители отправили Лиду учиться в город , где жили какие-то родственники, а большинство из нашего класса, в том числе и я, доучивались в соседнем колхозе. Поселок основали немцы-колонисты с Украины, переселившиеся сюда по столыпинской реформе. В отличие от «наших», бывших поволжских немцев – протестантов, эти были католиками. Кроме немцев, в поселке жили и сосланные в 1939-40 гг. поляки.
С понедельника по пятницу мы жили в интернате, а на выходные за нами приезжал совхозный автобус. По дороге все весело и радостно горланили популярные песни, в том числе и  «Ты у меня одна…». Правду говорят, время лечит, и к концу девятого класса слова этой песни перестали  ассоциироваться у меня с Лидой. К тому же я был снова платонически влюблен. Её звали Эмма. Тоже немка, и тоже фигуристая, как и Лидка.
Все мальчишки в интернате поголовно увлекались культуризмом. Каждый составлял себе комплекс упражнений. Никаких специальных  снарядов у нас не было, все делали из подручных материалов.  Старые утюги заменяли нам гантели, тракторные катки, надетые на кусок трубы, – штангу.
После шести вечера учебники откладывались в сторону, наступало время тягать «железо». На вдохе –  полное напряжение мышц, на выдохе – расслабление. Вдох-выдох, вдох-выдох! Одним из важных мотивов для занятий культуризмом было понравиться девочкам! На переменках мы все группировались у перекладины, которая стояла в широком коридоре школы,  и изгалялись как могли. Девочки кучковались где-то рядом, о чем-то весело болтали, периодически  бросая взгляды в сторону турника.
– Юра, а ну-ка склепку  – подзадоривают ребята друг друга, заметив, что красавица Валя скосила глазки в нашу сторону.
– Давай, Санек, крутани-ка «солнышко», – орут кореша, увидев, что к группе девчонок присоединилась Эмма.
На школьных вечерах я ждал, когда объявят «белый танец», и она пригласит меня. Пусть это будет  Сальваторе Адамо. Как цепляет за сердце эта грустная, но такая пронзительная и нежная песня:
« Tombe la neige
Tu ne viendras pas ce soir
Tombe la neige.
Et mon coeur s’habille de noir».
Эмму «увел» у меня из-под носа местный мальчуган. Он не стал ждать, когда она его пригласит на танец, а пригласил сам, но эту душевную «катастрофу» я пережил уже не так болезненно.
Летом я узнал, что «хорошая девочка Лида» будет учиться и жить вместе с нами в интернате, и не мог дождаться встречи со своей Лорелеей! Но увидел я совсем другую девочку. Вместо длинных золотистых волос – короткая модная стрижка, короткая юбка, глубокое декольте. Дешевая помада портила ее рот. Какая-то распущенность, раскрепощенность в ее поведении всем бросалась в глаза! Она гуляла напропалую с местными ребятами, «колхозниками»,  как мы их презрительно называли. Её сразу же невзлюбил наш воспитатель по фамилии Штольц за то, что она часто не являлась к отбою, или сбегала ночью на свидание через окно. В конце-концов он добился того, что Лидку выгнали из интерната, и последние месяцы перед выпуском она снимала жилье в поселке. Думаю, что для нее это было еще и удобнее: не надо считаться с этим гордецом   и торопиться к отбою.
Окончив школу я уехал в Ленинград, откуда меня призвали в армию. Уже получив повестку, я вернулся на несколько дней в родной поселок и неожиданно столкнулся с Лидой. Мы с ней мило поболтали, вспомнили школьные годы и договорились вместе пойти в кино на вечерний сеанс. Народу в зале было мало, мы выбрали места подальше и потемнее. Как только погас свет, я попытался её обнять.
– Не отвлекайся, смотри кино…
Какое кино? Я больше ни о чем не мог думать, во мне вмиг проснулись юношеские чувства. После сеанса мы «заблудились» на детской площадке, сидели в домике и целовались взасос. Только большего она мне так и не позволила. Она, опытная уже женщина, играла со мной, как кошка с мышкой, точнее, как кошка с маленьким котенком. Я сильно на нее обиделся, назвал дурой и ушел.
А после армии жизнь затянула меня в свой водоворот: студентки, аспирантки, молодые, пожилые. Успел несколько раз жениться и развестись. Лиду вспоминал, конечно, когда натыкался на её фотографии в старых альбомах. Да, красивая была девочка, но не стала моей единственной. Перевернув страницу альбома, я тут же её забывал. Правда, с песней Визбора ассоциации были стойкие. Как там у Булгакова:
– Вспомнят тебя, вспомнят и меня.
Услышу песню «Ты у меня одна…», сразу вспоминаю хорошую девочку Лиду! Действительно, хорошую, без всяких кавычек. Такой и помнил её,  свою Лорелею, увиденную той ночью в окне.
Лет десять, пожалуй, прошло, когда в очередной свой приезд на родину я узнал, что Лида отбывает срок в лагере. Подробностей добиться ни от кого я не смог, но говорили, что она вместе с любовником убила своего мужа. Где сидит, сколько дали? Первой реакцией было поехать, проведать, но у меня –трое детей, и «новая» жена явно меня не поймет. Жалко Лидку, конечно, стало. Мог ли я подумать тогда, когда дергал этого ангельского ребенка за косы, что так трагично сложится ее судьба?
И опять лет, пожалуй, через десять, в очередной свой приезд, я встретился с бывшей одноклассницей  Валей. Ну, разговорились, начали вспоминать школьные годы, одноклассников. Слово за слово вспомнили и про Лиду.
– Где она, как? Давно освободилась? Где живет?
– Да Лидка живет недалеко, в соседнем поселке, – сообщила мне Валя, – давно уже освободилась.
– Вот бы  съездить к ней, пообщаться: двадцать лет не виделись. Ты, наверное, помнишь, как я любил ее в юности сильно, как пытался за ней ухаживать,  да она на меня внимания не обращала. Может, если сошлись бы мы с ней тогда,  совсем по-другому жизнь её сложилась.
– Ну,  ты идеалист, Санька! Лидка всегда на передок была слаба, как сучка во время течки. Была я у нее в гостях с месяц назад. У нее все разговоры только о выпивке да о траханье! Под первого встречного ляжет, только бы выпить принес!
В общем, отговорила меня Валентина, так и не поехал я в тот раз к Лиде.  Может, и к лучшему. Позже уже узнал, что она умерла.
Так и осталась она в моей памяти той, «хорошей девочкой Лидой!» Моей Лорелеей!  Ведь только памятью живет человек, доброй памятью!
«Ты у меня одна…»,   любовь первая, безответная,  такой и останешься в моей памяти!