В Брюгге

 Обстановка суровая. Особенно для новичка. Чем? Что только магазин и ларек. В ларьке только пиво. Водка в магазине. Но из-под полы и своим. Раньше полугода своим не станешь. Это опыт.
Опыт привыкания – жил в Тайшете, теперь здесь. В полуселе, через агентство «Уют». Второй этаж, две комнаты с балконом. Зачем балкон на втором этаже? И огород зачем, если магазин и ларек? Огород в придачу к квартире, а в магазине только своим. Еще есть Серега. Но о нем узнаешь позже. Когда налажены связи и контакты. Уже не чужак. Тем более, что деньги от Тайшета остались. Там все – молодость, работа, растущая слабость. У каждого свои: копить марки, читать, ходить в баню, выпивать... Не суди, да не судим будеши! «Выпивать» – начальное слово. Когда всех (или почти) любишь, ходишь на работу, и не пахнет. Без крепких: вино и пиво. Пиво после, вино до. И заесть!
Потом вино в портфеле – «до», на переменах и «после». Уже без ограничений. Сон отличный!  Далее скандал и семейный совет. Безжалостный, но дающий шанс. Когда шанс упущен – агентство «Уют». Контейнер с мебелью, и прощай, папа! Прощаю.
Могло быть хуже. В смысле торговли и населения, если бы, скажем, в Мордовию. И от города близко. В городе, если что, поликлиника. Город с маленькой буквы. Но сил пока хватает – быть там, где есть.
Кроме торговли вялая школа, бодрая «администрация», периодический клуб, вечная природа, незатейливые артефакты былого – животноводческая жизнь кипела. Треть местных, треть приезжих, треть вымерла. Лидия Борисовна – приезжая, Тамара – аналогично. Витек – местный. Совершенно лысый и безбровый, почему-то. «Механизатор». В прошлом.  С ним тяжело. Но он указал на Серегу. К Сереге в любое время: постучал и жди. Постучал еще и жди, жди, жди. Серега обязательно даст. Чуть слабее водки. Но лучше, чем ничего.
Заметила Лидия Борисовна. Глаз опытный, но человек жуткий по силе выносливости, логике убеждения и внезапности соблазна. Пригласила в гости. В соседний дом. Там же была и Тамара. Ночью подошел Витек.
- А я здесь уже второй год! – Лидия Борисовна поправила очки. – Хорошо здесь у нас. Правда, Тамара?
Тамара лишь мыкнула – пьянела первой. Потом смогла все-же:
- А ты кто?
Тогда и было сказано, что он из Тайшета, бывший учитель, зовут Георгий. Учил рисовать и чертить.
- Гоша! – Лидия Борисовна, кокетливо поправила челку (седая и несвежая).
- Гога! – гогнула Тамара.
- Гоген! – решил пришедший ночью Витек. – А меня нарисуешь?
И повернулся в профиль: Гай Юлий Цезарь!
Ради знакомства Витьку был подарен пиджак.
Так его стали звать Гоген. Здесь. Где с каждым днем становилось все легче и не так сурово эмоциями и душой. Но тяжелей физически – пить, пока в Лидию Борисовну уже не лезет. Ей нравится, когда у нее ночуют мужчины. Один, несколько, ни одного.
У Лидии Борисовны имеются телевизор, видеомагнитофон и проигрыватель. Когда проигрыватель, хочется танцевать или плакать – о жизни, красоте, Левитане. Иногда пели. Вместе, пока не придут ругаться. Это, если ночью или рано утром.
В Тайшете Гоген не знал, что можно пить без перерыва несколько дней. Ну пару деньков. Максимум, три. А здесь неделями, как в морском круизе: не важно куда, важно, что плывешь. Начинает Лидия Борисовна (очередная пенсия или перевод от сына), продолжает он, подхватывает Витек. Иногда Тамара. Тамара моложе, но не никогда не дашь.  Борисовна старше, опрятней, телесней, но никогда не дает. Просил не он, Витек. Не дает! Намекая: не Витьку, а ему. Тут либо, либо. Выбирается первое – поговорить, послушать песни, потанцевать, посмеяться, отдохнуть.
За исключением Витька и молодого Андрюхи – все интеллигенты. Лидия Борисовна бывшая технолог, Тамара – старший инспектор. Общение без особенного мата, грубостей, нечистоплотности – пепел в банки, посуда моется, уборная, в отличие от Витька, запирается.  Можно ополоснуться под душем – фурычит водогрей. Можно не ополаскиваться.
Пища несложная – макароны и консервы. Иногда раздельно.
За школой виднеется лес. За бывшим телятником виднеется поле. В мае слышатся соловьи. Или так казалось? В августе и июле идут дожди. А в дождь сам бог велел.
И бога помнят – промтоварный переделан в храм. Звонят иногда. Иногда бывают артисты на площадке перед клубом. Они с Витьком начали плясать, их прогнали.
Все бы хорошо, но что-то болит живот. Слева.
                ***
Гоген открыл глаза… У себя. Среди своего: стул рядом с кроватью, штаны на стуле, свитер. В голове непонятно. Из окна сумерки, оказавшиеся занавеской. Прежде всего попить! Элементарно воды.
На кухне светло. Часы стоят. А за окном… зима!
Белая лужайка, белая помойка, белые кусты, белая лиственница… Снег толстый. И солнце, делающее его блестящим.
Гоген охренел. И на ум мгновенно пришел Грабарь. А потом свалился вопрос – а сколько-ж я спал, едрена мать?
Страшный вопрос, попахивающий комой. Гоген прекрасно помнил, что вчера была осень. Они еще с Лидией Борисовной поспорили, когда ей переведут пенсию - до народного Единства или потом. Потом Тамаре стало плохо, и ее носили под холодную воду. Кончилось курево. Пошел сюда за куревом…
Часы стоят, приемник он поменял, мобильник сел, календаря сроду не держал. Сколько ж он, мать ети, отсутствовал, не будучи бодрствующим?
  А вдруг уже декабрь?! Или, еще хуже, январь?! Число эдак тридцатое две тысячи двадцатого года. А его на Новый год не разбудили! И теперь он вообще спит месяцами – отдыхает психика. Сейчас ляжет снова, а очнется уже после Дня победы. Если очнется. Вообще.
Гоген забыл, что хотел пить, и пошел в ванную смотреться в зеркало. На всякий случай. В ванной пахло не очень. От старого белья – никак не постирать.
В зеркало смотрелся старик.  Страшный и красноглазый. Дайте другое зеркало! Хотел пошутить Гоген и заплакал, себя жалея. Вот так однажды раз… и все… Очухался, а тебе уже девяносто, пора освобождать… Тем более, что с Людмилой Борисовной и ее марафонами вряд ли дотянет до семидесяти. Ведьма!
Ни ногой! Ничем! Никогда!
Такова была решимость в те и последующие минуты.
Стук в дверь.
- Кто? - гулко спросил Гоген, не открывая.
- Конь в пальто! – пошутил Витек.
- Что? – гулко спросил из-за двери Гоген.
- Не хватает. Добавляй тридцатку и к Лидке. Она спрашивала.
- Какой сейчас день?
- Открывай!
- День какой?
- Какой, какой… хрен его знает.
- А месяц?
- Октябрь.
- А снег почему?
- Выпал!  Открывай.
- Не буду.
- А тридцатник?
- Сказал «все!», значит все – пробормотал Гоген, отходя от двери.
Витек громко послал и удалился. Через двадцать минут робко стучалась Тамара.
Но Георгий Николаевич ее не слышал. Он попил воды и снова уснул. Храня решимость.
Проснулся днем. Солнце вовсю. Решимость тоже с ним.
Сварил макарон. Поел, помылся. Чем еще?
Рисовать – дрожит рука. Выходить нельзя – там Лидия Борисовна и Витек. Что? Читать лень. Тогда писать самому. К вечеру было готово:
Лето красное пропето,
оглянуться не успето –
глядь опять бело-белым!
Только из котельной дым
черной струйкою сигналит
что село еще живет,
хоть не сеет и не жнет.
Эх!
Как выражение настроения, клятва, девиз, молитва.
Он уже вторую неделю держится. Снег давно растаял, и обратно вернулась осень, как бы раскручивая все назад. И день Единства миновал. И белье постирано. И в лес впервые за все время удосужился сходить. И в библиотеку записаться хочет. Вот только бессонница. А так, можно.  Очень даже.
Держаться…