Сашенька

               
Часть первая

     1.
Я бегу к ней по срезанной траве, завывая от нестерпимой боли пчелиного жала, она расплывается в моих слезах посреди июльского дня; и уже почти наугад оказавшись в кольце загорелых рук, знаю – сюда не пустят ужас, так неожиданно прервавший мои детские игры.
     Я бегу к ней через замерший от жары летний полдень и замерзаю, понимая, что её нет. Её нет, вокруг только солнце, которое дрожит и превращается в радугу у меня на ресницах…
       Моё вполне благополучное детство закончилось однажды вечером под приглушенный разговор бабушки с двумя красиво одетыми настороженными мужчинами, успевшими подхватить её, внезапно и страшно начавшую падать назад, под запах чего-то тревожного, под непонятные действия приехавших врачей, старавшихся не встречаться со мной глазами.
     Моё детство прибилось к моей бабушке. Она погружалась в него, как в мягкие домашние тапочки и уютный халат – сначала чтобы просто отдохнуть от всего, свалившегося на неё за целую жизнь, а потом все чаще и упоительней. Папа, возникший из водоворота пугающих событий, долго держал меня на коленях, убаюкивая, и я поверила, засыпая, что всё будет как прежде, что мы будем вместе, мы будем…
     Последнее воспоминание о нём, оставшееся в моем, разбуженном непонятными и страшными событиями сознании – слова «держись, Алекс». Больше меня так никто не называл. Теперь я была Сашенька, Александра, Сашка и еще Шура-дура.
     Бабушка, прежде чем окончательно уйти в собственный беспечальный мир, добилась от этого «пенсии-за-маму», обойдя бесконечное количество кабинетов, в которых мужчины с неподвижными лицами прятали от меня глаза, а добрые тётеньки говорили «надо же, а какая хорошая девочка» и «бедняжка». Помню, что меня такая жалость всегда возмущала, и я старалась побыстрее утянуть бабушку от подружек и соседок.
Иногда она разговаривала со мной как будто я – маленькая мама. Сначала я пугалась до жути, но постепенно научилась ей подыгрывать – мне нравилось жить сразу двумя жизнями. Бабушку, никогда не работавшую, но всегда ведшую жизнь достаточную, сначала за дедушкой, потом за моими родителями, стала беспокоить возможность впасть в нищету. На чёрный день откладывалась «пенсия-за-маму» и понемногу продавался золотой запас. Здраво рассуждая, что «чёрный день» уже наступил, я доставала из подсмотренных тайников денежные знаки и тратила их по своему разумению, благо бабушка путалась уже и в счёте.
Счастливо избежав возможности посещать детские дошкольные учреждения благодаря её сердобольности и постоянной нуждаемости во мне, я оценила все прелести жизни «неорганизованного ребенка» – поздние вставания, потакание прихотям, постоянное подслушивание взрослых разговоров, телевизор. И! Не спать!! Днем!!! Всё это омрачалось, правда, настойчивыми попытками привить дитю навыки домоводства и кулинарии, но высот мне удалось достичь только в резании овощей для салатов.
Разноцветные кубики, долечки, кружочки и по кругу – фигурные колечки перца.
     У меня было много книг и времени, мало друзей и возможности предаваться детским забавам. У меня все было наоборот.
2.
     - Сашенька, вставай…
Мой полусонный взгляд падает на:
наглаженное платье с белым воротничком,
кокетливый белый фартук,
белые гольфы с кисточками,
лакированные туфли...
Всё это великолепие, развешанное и разложенное вокруг, сразу вызывает у меня бурю эмоций, которая оформляется двумя словами: НЕ ХОЧУ! О чем немедленно докладываю бабушке.
     - Сашенька, сегодня у тебя такой день! Ты должна запомнить его на всю жизнь…
Я больше ничего не хочу запоминать на всю жизнь. Я, может быть, вообще хочу потерять память. Меня и так лишили детства («бедный ребенок лишен детства»), а теперь еще будут строить и учить целых одиннадцать лет подряд. Я умею читать и считать! Вчера во второй раз дочитала «Робинзона Крузо», и сразу вижу, когда меня обсчитывают в магазине. Вслух я этого не говорю – не хочу разочаровывать бабушку, она должна запомнить этот день на всю жизнь.
     Я смотрю в зеркало на «куколку» (бабушка!) и обещаю ей – до первого тёмного школьного коридора!
     На улице цветы, дети, родители, аккуратные кошки и собаки, невозможно красивые старшеклассники. Праздник! Ведут соседского Мишку. Мишка умыт и тащит розы. Это так для него нетипично.
     У школы – море. Бабушка как буксир проталкивает меня к табличке «1А» – мальчики и девочки, робко сбившиеся в кучку, в надежде не утонуть цепляющиеся за такую же детскую ручонку своей «пары». Сначала меня «отмечают», бабушка от волнения опять путается с именами – моим и маминым, получается громко и смешно. Я цепенею. С усилием подняв глаза на веселящихся одноклассников (выплыли! выплыли!), вижу – ТАК НИКТО НЕ ОДЕТ! Балда! В таком же наряде, наверное, пошла в свой первый класс моя бабушка. Этот фартучек! Провалиться, утонуть.
     Сильная и тёплая рука подхватила мою ладошку – «первый! А! парами! за мной!».
     Обещание, данное «куколке», я выполнила – в бесконечных школьных коридорах потерялся мой пропеллер-бант, а в шкафу уборщицы – атавистический фартук.
3.
     Я сижу на второй парте у окна, за окном – осень. Я буду сидеть здесь сиднем все одиннадцать, нет – тридцать лет и три года, мои ноги станут корнями, а руки – ветками, у меня на голове совьют гнездо птицы; я научу мои листья облетать с окончанием лета и зеленеть весной. Я ни за что не признаюсь, что могу прочитать 78 слов в минуту (бабушка!), я буду с упоением рисовать палочки и крючочки в тетради и считать под партой на пальцах. (Я никому не скажу, что купила такую же книжку, какую вы маскируете среди учебных пособий. Ничего особенного. Про любовь.)
Отучившись три года, я вдруг потеряю память. Буквы перестанут складываться в слова, руки разучатся правильно держать ручку, а ноги …а! станут корнями. Придёт школьная комиссия, вся в очках, а у некоторых по двое и, тщательно изучив явление, постановит: СРУБИТЬ! Нет, не так – «придётся тебе девочка опять в первый класс, опять к Алле Александровне».
    - Саша, всё мечтаешь? - мы встречаемся с Аллой Александровной глазами и, чтобы отвести взгляд, мне приходится делать над собой усилие. Она похожа на Джулию Робертс, Джессику Симпсон и Василису Прекрасную из моей толстой книжки сказок. Это она спасла меня первого сентября. Это её рука у меня на плече, запах духов смутно знаком, она говорит «хорошо», заглянув в мою тетрадь, и идёт дальше между рядами парт.
     После уроков меня встречает бабушка – среди сидящих на низеньких скамеечках в вестибюле родителей она выделяется осанкой – безукоризненно одетая пожилая леди, но по окаменевшему лицу её собеседницы я догадываюсь, что бабушку опять «занесло». Женщина провожает нас любопытно-жалостливыми глазами, стараясь делать это незаметно.
     Мы направляемся в художественную школу – рисовать я люблю и желаниям бабушки «воспитать у ребенка чувство прекрасного» в этом вопросе не сопротивлялась. Воспитывать чувство прекрасного, правда, планировалось сразу по нескольким направлениям – ещё мне грозила музыкальная школа и хореографическая студия. Пришлось симулировать головокружения и обмороки. Бабушка перевела меня на усиленное питание и сдалась. Усиленное питание незаметно выносилось помоечным котам.
     В ближайшем будущем нужно подвести бабушку к идее укрепления детского организма посредством плавания, боевых искусств и стрельбы. Все это пригодиться мне, когда я вырасту и поеду искать маму.
Мы живём в старом профессорском доме. Квартиру дали дедушке, которого я ни разу не видела – мы разминулись во времени. Наверное, в той жизни профессоров уважали. В этой профессорские дети продали, пропили и поделили квартиры, но дом сохранил прежнее название и значение. Бабушка всё чаще произносит «жить по средствам», всё чаще стали у нас теперь и «кашные» дни, но менять квартиру на «более удобную, в зелёном районе, с доплатой» ни за что не соглашается («я пока еще в своем уме!»), пресекая всякие разговоры на эту тему. «Сашенька, дом – это очень важно. Это главное».
     Я люблю бабушку. Мы, старый и малый, помогаем друг другу выжить.
     Мамина фотография – я нашла ее в книге. Яблоня, как в сказке, густо обвешанная яблоками, и мама – прислонившаяся к стволу, в чёрной блестящей куртке. Она смотрит на меня и чуть-чуть улыбается. Она не похожа на других. Она – самая! Несколько альбомов у бабушки в шкафу. Иногда, уступая моим просьбам, она дает их посмотреть, и можно видеть, как мама росла. Я листаю мамину жизнь… «О господи, господи, даже могилки не осталось».
     Я помню – снег, мама везет меня на санках, мне тепло в шубе, а от слишком яркого мира вокруг и равномерного подергивания верёвки – в такт маминым шагам, мои глаза слипаются… Просыпаюсь от детских радостных визгов – мы у огромной горки, с которой горохом катятся дети и взрослые. Мы забираемся на самый верх, мама складывается под габариты моих санок, прижимает меня к себе и …! Ветер в лицо, замирание в животе, мелькание разноцветных пятен перед глазами и в финале – сладостное падение в сугроб.
4.   
     Осень постепенно готовится к зиме, облетают последние листья, среди голых и мокрых веток гуляет холодный ветер. Ночь растянулась в обе стороны, оттесняя утро и вечер с прежних позиций.
     По утрам, сквозь сон, я слышу, как звенит на кухне посуда, как бабушка обсуждает с собой меню на день. Немного погодя в мою комнату проникает запах какао и оладышков. (Гораздо раньше, чем хотелось бы, я пойму, что это и были «звуки и запахи счастья»).
       Покинув тёплую норку сна, пройдя утренний ритуал умывания – одевания – завтрака и убедив бабушку, что я и одна прекрасно доберусь до школы, вылетаю на улицу. У соседнего подъезда меня уже ждет Маша – одноклассница и подружка.  Пока мы перебежками, на ходу обмениваясь последними новостями, продвигаемся к празднично светящейся всеми окнами школе, я знаю – если обернусь – увижу в тёмном окне светлое пятно бабушкиного лица.
     Ура! Сегодня вместо урока труда у нас будет экскурсия в парк за материалом для поделок (пластилиновые грибки в зелёном мху, шишки на ножках, букеты разноцветных листьев…). После письма – чтения – математики (крючочки – слоги – палочки) Алла Александровна, построив нас парами «кто с кем хочет», ведёт по улице, потом через дорогу – машины у перехода недовольно рычат, еще два квартала «пары» как-то обозначены, потом – бегом – врассыпную – наперегонки – по разноцветной листве между тёмных и светлых стволов. Набегавшись и наоравшись, первый «А» стягивается к скамейке, где задумчиво сидит Алла Александровна, держа в руках кленовый лист. Растрёпанные краснощёкие первоклассники, сгрудившиеся вокруг, льнущие к учительнице девчонки... Пёстрая человеческая стайка посреди последнего погожего осеннего дня и жёлтой листвы, а над всем этим – необычайно голубое, какое-то пронзительное небо.
5.
     За окном прямо на осень падает снег – неожиданный и густой. Первый «А» заворожено уставился на медленно опускающиеся снежинищи, и замер. Алла Александровна пишет на доске задание, постукивает мелок. Вчера заболела бабушка – нужно зайти в аптеку, купить лекарства… Лекарства… Целый список с подробными рекомендациями. Врач со «скорой», большой и некрасивый, но хорошо пахнущий и с аккуратными руками, долго сидел за столом – писал печатными буквами, чтобы мне было понятно. И не взял денег, которые совала ему бабушка. Потом бабушке стало лучше, она заснула. Я смотрела на её лицо, которое постепенно разглаживалось во сне, и повторяла «только не умирай» пока не стало светать…
     Ой! Вот это да! Я сижу на полу – упала с парты. Заснула. Мои одноклассники покатываются со смеху, особенно надрывается Горохов – а сам на прошлой неделе описался прямо в классе. Пока я, изо всех сил делая вид, что ничего особенного не произошло, сажусь обратно, Алла Александровна оказывается рядом, ощупывает мою голову и подробно заглядывает в глаза.
     - Саша, всё в порядке? Голова не кружится?
     Я стою перед выбором – изобразить обморок, заслужив таким образом уважение всего класса и ещё большее внимание учительницы или…  К счастью, звенит звонок. Сказав «посиди – подожди» Алла Александровна идёт к своему столу и оттуда руководит процессом собирания портфелей и построения на выход. Мелкий Горохов закатывает глаза и изображает сползание по стенке, впрочем, на это уже никто не реагирует – все рвутся домой. Машка в дверях делает мне страшные глаза. Топот и вскрики одноклассников затихают в районе школьной раздевалки, в классе непривычно пусто и спокойно. Через какое-то время раздаются звуки каблуков Аллы Александровны, потом слышится разговор у дверей нашего класса, я срочно пытаюсь придумать (поинтересней!) версию моего падения, жаль, что рядом нет Машки – вот у кого фантазия- то работает! Она пишет такие прикольные рассказы. Вот, например, последний называется – «Миги счастья – бывают!».
     Алла Александровна жестом показывает мне на парту напротив её стола, садится и подпирает щеку рукой.
           - Рассказывай, Саша.
           - Про что? – я тяну время.
           - Про всё.
     Я смотрела в близкие, внимательные глаза и правда рассказывала – о бабушке, о вчерашнем докторе, о том, что в художественной школе через неделю выставка, о том, что очень хочу собаку (или маленького гремлина), о том, что не знаю, где моя мама – и никто не знает – но вырасту и найду ее! Алла Александровна некоторое время задумчиво смотрела в окно, а потом сказала, что на каникулах мы обязательно сходим с ней в цирк – «я приглашаю»! И в филармонию.
            - А пока – срочно в аптеку!
           Прочитав список, составленный доктором, она покивала головой и пошла за шкафчик надевать «русскую красавицу» – большой не то шарф, не то платок. На улице она взяла меня за руку – как маленькую…
6.
     АФРА И АГРА.
     КАНИКУЛЫ
     ОДНАЖДЫ ДЕВОЧКА АФРА СИДЕЛА У ОКНА И ГОВОРИЛА ПОДРУГЕ АГРЕ: - Я ХОТЕЛА БЫ СТАТЬ СОВОЙ.
- А Я, - СКАЗАЛА АГРА, - ЛЕТУЧЕЙ МЫШЬЮ.
ВДРУГ ЗАГРЕМЕЛ ГРОМ И В ОТКРЫТОЕ ОКНО УДАРИЛА МОЛНИЯ. ДЕВОЧКИ ОТКЛЮЧИЛИСЬ.
- ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? - СПРОСИЛА АФРА, ОЧНУВШИСЬ.
- НЕ ЗНАЮ, - ОТВЕТИЛА АГРА – ПО-МОЕМУ ТЫ – СОВА.
- А ТЫ – ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ, АГРА.
- ИДЕМ СПАТЬ, ЭТО ПРОСТО НЕВЫНОСИМО!
- НЕТ УЖ, ДАВАЙ ПОЛЕТАЕМ. СЕЙЧАС РОВНО ДЕСЯТЬ. УЖЕ ТЕМНЕЕТ. ПОРА СПАСАТЬ МИР.
    ...Сначала мы немного поспорили – кому превращаться в сову, а кому – в летучую мышь. Потом, как в Машином сценарии, следовало сесть у открытого окна и ждать удара молнии. Окно в ноябре можно было открыть только у Машки – мы-то с бабушкой свои заклеили еще месяц назад, а Машка, имея пропадающую целыми днями на работе маму и полное отсутствие других родственников, окна не заклеивала и вообще пользовалась большой свободой.
     - Ба-а-аб! Мы погуляем?
     - Сашенька! Только не долго.
  Я прижимаюсь к бабушкиному боку и чувствую, как ее еще пошатывает после болезни.
     - Ложись – ложись, я возьму ключи.
     Пробежавшись до киоска и купив там конфет и газировки, несемся к Машке. До обозначенного в сценарии времени остается ещё часа три. Я предлагаю открыть окно и ждать удара молнии уже сейчас, но Мария непоколебима – ровно в десять! Десять, ещё, как минимум, час – чтобы спасать мир. А бабушка? А вдруг мы …
     - Машка! А ВДРУГ МЫ НЕ ВЕРНЕМСЯ?
Машуня задумывается – в сценарии об этом ничего нет. Сидя на ковре и по очереди отпивая, иногда обливаясь, из большой бутылки, закусывая конфетами, решаем доработать сценарий. Непонятно, как превращаться обратно в девочек и как это – спасать мир? Наверное, это очень увлекательное занятие: все только о спасении мира и говорят.
     - Сашка! Надо посмотреть в Интернете! – Маша несется в другую комнату, я – за ней. У Машки – продвинутая мама, она говорит, что сейчас не уметь обращаться с компьютером – все равно, что не уметь читать. Стыдно. Забегали Машкины лапки по клавиатуре, заелозили мышкой. Запищал системный блок, ожил монитор, запел свою песенку модем.
     - Как пишется «спосать» или «спасать»? – А это моя помощь понадобилась.
      Оказалось, что спасти мир могут дизайн, красота и прикольные открытки с сайта с дурацким названием. 
То есть готового рецепта не нашлось.
7.
     Мы с Аллой Александровной идём в цирк. Детишки с родителями со всех сторон стекаются к круглому стеклянному зданию, на площади перед ним – катают малышню нарядные пони. Я иду рядом с Аллой Александровной, она такая красивая и все, наверное, думают, что она – моя мама. Наши места во втором ряду. Гаснет свет, по зрителям бегают разноцветные круги от прожекторов, громко играет музыка, начинается ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.
Клоуны, воздушные акробаты, наряженные медведи, дрессированные кошки–облоумки, красавец–мужчина жонглёр и дикие наездники на послушных конях. Алла Александровна хлопает в ладоши и смеется как и я, а в антракте покупает мне большую сладкую вату и блестящие дрожащие рожки из мишуры. Когда во втором действии по арене забегали тигры, она прижала меня к себе и тихо сказала «не бойся». Все, наверное, опять подумали, что она моя мама.
     Я боюсь. Мне кажется, что ничего не получится – никогда я не сумею перенести объемную живую картинку на белый лист. Но, как только по бумаге начинает чертить карандаш, как только на подготовленный лист ляжет первая краска, страх улетучивается, и я начинаю жить в том мире, который рисую.
     В художественной школе нас учат рисовать по правилам – перспектива там, тень-полутень. Поскольку сопротивляться бесполезно, я делаю то, чего от меня ждут. Но в моих «домашних» рисунках нет ни тени, ни полутени – только свет.
     Рисунки складываются в шкаф – там уже целая гора. Временами мы с Машкой их рассматриваем, когда достаем снизу – совсем детские – бывает смешно. Недавно раскопали полотно, созданное в трёхлетнем возрасте. Называется «Сантехники». Там изображены три мутных дядьки, заполонившие всё пространство своими руками-щупальцами. Странно, но я даже не помню, как всё это рисовала и какими событиями был навеян сюжет.
    Я люблю рисовать под музыку. В наследство мне достался музыкальный центр, который бабушка почему-то называет «комбайн». Чтобы разобраться со сложной техникой, она пригласила соседского Мишку. Мишка сказал про технику – клёвая, про диски – старьё, и показал, какие кнопки надо нажимать. Я переслушала все записи, чего там только не было – и попса, и рок, и классика. Теперь новую музыку покупаю сама. Деньги–то у меня есть.
8.
     Уже основательно лёг снег и даже был мороз под двадцать, но бабушка говорит, что это ненадолго и всё еще растает. Мы с Машкой ходили кататься в овраги и вернулись «без ниточки сухой». Было очень весело, здорово и невозможно уйти. Сначала катались на своих санках, потом знакомые мальчишки притащили со свалки крышу от кабины грузовика, мы все туда прыгали и съезжали с горы, а внизу долго разбирались, где чья конечность.
       Дома, пока я развешивала по батареям «изгвазданное», бабушка охала и два раза прижимала сердце рукой – пришлось пообещать, что больше такое не повториться. Конечно, не повториться – теперь после горок буду переодеваться у Машки и чинно-благородно приходить домой. Я приготовила пакет с запасной одеждой и поставила его за дверь, чтобы при случае переправить. Машка сегодня вечером забежит – принесет новый сценарий.
     ДЕТЕКТИВ О ЧЕРНОЙ НЕУДАЧЕ
     ЧЁРНАЯ КОШКА ПЕРЕШЛА ДОРОГУ 3-Х ЛЕТНЕМУ РЕБЁНКУ И У НЕГО НАЧАЛИСЬ СПЛОШНЫЕ НЕУДАЧИ: ТО УПАДЕТ В ЛУЖУ, ТО ПЕРЕПАЧКАЕТСЯ В ГРЯЗИ. КОГДА ЕМУ ИСПОЛНИЛОСЬ СЕМЬ ЛЕТ, И ОН ПОШЕЛ В ПЕРВЫЙ КЛАСС, ТО СТАЛ ПРИНОСИТЬ ОДНИ ДВОЙКИ, И МАМА РУГАЛА ЕГО. ПОТОМ ЭТА КОШКА ПЕРЕШЛА ДОРОГУ 8-МИ ЛЕТНЕЙ ДЕВОЧКЕ, И У НЕЕ ТОЖЕ НАЧАЛИСЬ СПЛОШНЫЕ НЕУДАЧИ – ЕЁ ПОДРУГИ С НЕЙ НЕ ДРУЖИЛИ И ОБИЖАЛИ, А КОГДА ЕЙ ИСПОЛНИЛОСЬ ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ, ОНА УПАЛА С ТРЕХМЕТРОВОЙ ГОРКИ И ДВА С ПОЛОВИНОЙ МЕСЯЦА ЛЕЖАЛА В БОЛЬНИЦЕ. ЭТА ЖЕ КОШКА ПЕРЕШЛА ДОРОГУ 25-ТИ ЛЕТНЕЙ ЖЕНЩИНЕ И У НЕЕ РОДИЛСЯ МАЛЬЧИК-РАСТЯПА. ОНА СПРАШИВАЛА СЫНА: «СКОЛЬКО ДНЕЙ В НЕДЕЛЕ?» И ОН ОТВЕЧАЛ «ДЕВЯТНАДЦАТЬ». А КОШКЕ ОПЯТЬ ПОВЕЗЛО – ОНА ПЕРЕШЛА ДОРОГУ 30-ТИ ЛЕТНЕМУ МУЖЧИНЕ. ЕГО ЗВАЛИ ДЕНИС, ОН ПЕРЕСТАЛ ЛАДИТЬ С ЖЕНОЙ, И ОНИ РАЗВЕЛИСЬ.
     НО ТУТ КОШКЕ ПЕРЕСТАЛО ВЕЗТИ – 10-ТИ ЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА УКРАЛА МАШИНУ И РАЗДАВИЛА ЕЁ. КОШКА, ПРАВДА, ПЕРЕД ЭТИМ УСПЕЛА РОДИТЬ. ДЕВОЧКУ ЗАБРАЛИ В КОЛОНИЮ ДЛЯ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ. КОНЕЧНО, КОТЯТА УЖЕ ПОДРОСЛИ – ИХ БЫЛО 12 – ШУСТРЫЕ И ЛОВКИЕ: 2 ЧЁРНЫХ, 4 БЕЛЫХ И 6 РЫЖИХ. 2 РЫЖИХ УМЕРЛИ ОТ ГОЛОДА, 2 ЧЕРНЫХ – ДЕВОЧКА И МАЛЬЧИК УБЕЖАЛИ ИЗ ЭТОГО МЕСТА.
     Я СОВЕТУЮ ВАМ НЕ ВСТРЕЧАТЬ ЧЁРНУЮ КОШКУ, А ТО БУДЕТ КАК В ДЕТЕКТИВЕ, НО ЕСЛИ ВАМ ДОРОГУ ПЕРЕЙДЕТ БЕЛАЯ КОШКА, ТО БУДЕТ СЧАСТЬЕ.
       Вот тебе и раз. 
  - Машка! Ты же обещала продолжение истории про Афру и Агру! При чем здесь какие-то кошки?
     - А что, я виновата? Мне не писалось про спасение мира! Мама говорит – нужно делать то, что получается и хочется. У меня получилось про кошку!
    - Хорошая у тебя мама. Классная! А кто будет мир спасать?!
     - …..!
            - Ну и проваливай! Обойдусь!
     Машка кое-как навертела на себя одежду и убежала, хлопнув дверью. Да. Горки отменяются на неопределенное время. И спасение мира, похоже, тоже.
9.
       В филармонию мы с Аллой Александровной так и не сходили – она заболела. Строгий мужской голос в трубке сообщил, что у неё болит горло и она даже по телефону не может разговаривать. Почему взрослые болеют? Они же не едят снег и сосульки, не катаются до умопомрачения с горок и не бегают «расхристанные».
       Последний день каникул, на улице холодно. Затихла в своей комнате бабушка, мерно капает вода из разболтанного крана. Я рисую лето.
     У нас есть дача. Вернее, недостроенный дом с запущенным садом–огородом, на котором в начале сезона мы с бабушкой возделываем две грядки и небольшую клумбу. Весь остальной участок покрыт вечнозелёным пыреем и сочными одуванчиками. Летом мы живем на даче по нескольку дней подряд, и к нам на это время прибивается ничейный Васька-кот. Несмотря на трудную судьбу бродяги, выглядит он просто великолепно – пушистая пёстрая шубка и чистые глаза мечтателя. Обычно он садится у крыльца и начинает вежливо мяукать. «Невозможно отказать такому благородному коту», - говорит бабушка и выносит ему изрядную порцию. Этот же номер он проделывает и на соседних дачах. С тем же успехом.
- Бабушка, - спрашиваю я, - почему он такой? Ничейный, а лучше, чем домашний. И все его любят.
- Все дело в крови. Если есть в тебе хоть капля хорошей крови – ничего с тобой жизнь не сделает.
     Я рисую летний полдень на даче и вольного, понявшего гармонию жизни, Ваську среди ярких жёлтых цветов.
     «Пейзаж с котом».
     Иногда мне трудно ориентироваться в мире взрослых – как всем детям. Бывает, что я элементарно не понимаю, чего от меня хотят, и по этому поводу сильно переживаю. Я не знаю некоторых слов, а у бабушки спросить боюсь – вдруг это что-нибудь неприличное и она, услышав выданный мной перл, будет бледнеть и искать рукой сердце. Правда, тут мне сильно помогает Машка – мама у нее продвинутая и может объяснить отдельные слова и выражения ребёнку, кроме тех, которые «ну это уж совсем» и «ты это из школы притащила?». Вот и приходится частенько догадываться, что к чему.
Зато это развивает мыслительный аппарат. Про этот аппарат я услышала от «тёти писихолога», которая проверяла умственные способности и какие-то ещё другие показатели будущих первоклассников на приёмной комиссии в школе. За «аппарат» я не волновалась, а вот полдня находится в детской массовке мне страшно не хотелось, о чем я и доложила «тёте», в результате чего мой словарный запас был пополнен не менее впечатляющим выражением – «возможные трудности адаптации». Фигня. Нет никаких трудностей адаптации, да и адаптации никакой нет.
Оказалось, что мне ничего не нужно от одноклассников – учусь я лучше всех и, в силу сложившихся обстоятельств (тоже красивое выражение), имею карманные деньги, а если что – особенно наглых и непонятливых – могу и портфелем треснуть!
«Зачем нам прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он…».
10.
    Я:
начистила–надраила свои CAMELOTы,
достала парадные джинсы и свитер,
три раза проверила школьный рюкзак,
заплела мокрые волосы в косички (чтобы завтра быть кудрявой),
подстригла ногти,
легла спать на час раньше.
     Потому, что сегодня – последний день каникул.
     А завтра, со второй парты у окна, я увижу, как улыбается мне Алла Александровна.
     ...Просыпаюсь от надсадного кашля, обильно приправленного свистом, сипением и переливами. Когда кашель затихает, не открывая глаз, засыпаю опять. Окончательно будит меня тычок в спину.
  - Сашка, б...! Женихи все ворота обоссали! Вставай, б…!
Хотя какие у меня сейчас могут быть женихи – потерявшие цвет лохмотья на грязной вешалке и полна голова вшей. Люди морщатся и отворачиваются. Но подают хорошо. Из того, что удается заныкать от моих старших товарищей, скоро составится вполне приличная сумма – и! Здравствуй, новая жизнь! Хотя, не смотря на всю отвратность моего теперешнего существования, в нем есть и некоторые плюсы. Главное – не вживаться в роль. Это ж не театр. Это жизнь.
     Нас, бродяжек, оказывается, не так уж и мало – заняты все приличные чердаки и подвалы, за каждой стаей закреплена территория, покидать которую – чревато осложнениями. Параллельный мир.    
     Мне повезло – как только я оказалась «на улице», наверное, сам бог послал Рыжую Тамару на внеплановый обход своих владений. В той жизни Тамара иногда поднималась очень высоко, да и в этой, в общем-то, не упала – положением своим не смущалась, вредных привычек не имела и ауру свою никому мять не позволяла. К единственному, что меня в ней коробило – изобилию ненормативной лексики – я скоро привыкла и кое-что даже переняла. Некоторое время меня напрягали еще грязь и запахи, но потом я и с ними сроднилась.
     Община наша на сегодняшний день состоит из пяти человек. Кроме собственно Тамары Рыжей и меня, имеются два дедушки, один из которых все время кашляет и задыхается, а второй пьян в стельку и ушибленный молодой человек с аккордеоном. Насколько я разбираюсь, достаточно дорогим. Царит здесь полный и абсолютный матриархат – в дикой природе иначе не выжить. Тамара, скромно именующая себя «мать-моржиха», разруливает все спорные моменты внутри и снаружи коллектива, вовсю используя свою харизму, дедушки подворовывают в разных общественных местах, а мы с ушибленным Владиком гастролируем в электричках. Всех нас объединяет благородная цель – дожить до весны.
11.
     Сначала я только торбочку за Владиком по вагонам носила, да контролировала его припадки – чтобы аккордеон не сперли, пока он в отключке. А потом постепенно и петь начала. Играет Владик классно, всё – от русских народных до хитов. И серьёзную музыку может запросто забацать, только пиессы среди наших пассажиров популярностью не пользуются. Очень хорошо на «Розу чайную» подают – «между нами дверь стеклянная, между нами тишина-а!-а!». А я рок-н-ролл люблю…
     Мы с напарником – передовики нищего производства (больше всех приносим). «Картинка маслом», как выражается Тамара Рыжая – здоровый малый со спутанной гривой и заблудившимся в пространстве взглядом, наяривающий на «Вельтмайстере», и оборванная чумазая пацанка, голосящая что-нибудь типа «до свиданья-а-а, мо-о-ой любимый горо-о-од…».   
     Когда мне будет не так больно ковыряться в памяти, и я снова смогу вспоминать, я,
конечно, восстановлю все опущенные события, а пока…
       Забираюсь на свою «лёжку» – видавший виды ватник, удобно раскинутый на двух больших тёплых трубах, и еще кое-какое тряпьё вокруг. Обмотка одной трубы отодрана в укромном месте – там мой тайничок. В большой носовой платок замотаны: мамина фотография, стопочка баксов и свидетельство о рождении Земцовой Александры Николаевны – меня то есть. Александре Николаевне через неделю исполнится восемь лет.
Остальные мои накопления (в рублях) утрамбованы в плоскую железную коробку из-под какой-то заграничной закуски и прикопаны в углу подвала под дохлой вонючей крысой – никто не сунется. А с собой я не ношу ничего серьёзного, ну, может быть какую-то мелочевку – отберут и не жалко. Опять же, не подозрительно. Если совсем ничего не найдут «на теле» будут пинать до тех пор, пока не выдашь припрятанное. По неопытности со мной такое случалось. Дедушки, проклятые злобные старики, метелили два раза – очень им выпить хотелось. Им всегда хочется выпить, и всегда очень. Но после второго раза ко мне больше не пристают. Я их подожгла. Так мне стало обидно и жалко выбитого зуба, что, когда дедушки насосались до беспамятства, я их обрызгала бензинчиком, отошла подальше и бросила спичку. Спасло дедушек многочисленное тряпьё, наверченное на тела и головы по случаю холодов. И Тамара, вовремя вернувшаяся из отлучки. От неё я, конечно, тут же получила. Очень нетипично для нашего мира – по щекам. С левой и с правой. Постороннему зрителю это могло бы напомнить разборку в благородном семействе.
12.
     Если разворошить ингредиенты моей постели, можно найти много интересного – старенький, но еще функционирующий плеер, подслеповатый фонарик, не подающий признаков жизни мобильник-раскладушку и третий том Гарри Поттера. А вот не чужды мы благ цивилизации. На эти мои сокровища никто не покушается и я, на сон грядущий, могу послушать музыку и даже почитать.
     Мне не снится ничего – вечером провалился куда-то, утром очнулся. Это хорошо. Это соответствует моему нынешнему стилю жизни. Пусть кому-то другому снятся сны девочки–отличницы со второй парты у окна.
     У каждого из нашей тёплой компании есть своя печальная история перемещения туда, где он сейчас находится. Такой небольшой персональный конец света.
     Вот, например, Владик, или, как его называют дедушки, «маэстра». Был Владик студент престижного учебного заведения, краса и гордость своей семьи, спортсмен и благородный романтический дурак. И полюбил он однажды не ту девушку. Не скромную хорошо воспитанную подружку детства умницу–красавицу, а оторву и потаскушку без роду, без племени. Слишком велико оказалось чувство для одного Владика, слишком ценен подарок. И многое нужно было отдать взамен. Вот он и отдал – себя. А то, что ходит сейчас по вагонам и играет разные музыки, это просто оболочка. Кокон. Сам Владик теперь далеко-о.
     Завтра у нас с Тамарой большое событие культурного значения – мы идем в кино. В настоящий кинотеатр долбидиджитал. На картину с прикольным названием ми-у-зикл.
А поскольку мы с Тамарой не можем себе позволить чесаться и вонять в приличном месте, сегодня у нас большая помывка с полной сменой амуниции.
     Узелок с праздничными нарядами у меня наготове с прошлого года – привязан к антенне на крыше, чтобы наряды не завшивели раньше времени. Досталось мне это великолепие на рождественской раздаче в немецкой общине при церкви. А в церковь меня загнал лютый мороз. Повалилась я скромно на лавочку у входа, а когда отошла, начала осматриваться. Обстановка показалась мне достаточно простой, если не сказать бедной.
С нашими-то церквями по интерьеру никакого сравнения. Мимо меня тихо сновали какие-то люди с вещами – наверное, немецкий бог раздавал подарки. Отогревалась я долго, впрок, пока ко мне не вышел аккуратный дяденька в золотых очках и с большим пакетом.
Пока я соображала, что к чему, дяденька исчез, а пакет остался. Схватила я его, как лиса петуха, и понеслась на улицу, не веря своему счастью. Распотрошила в укромном месте и обомлела – ворох одежды, все такое красивое и чистое, особенно меня потрясли
два пушистых розовых носочка. Можно сказать, что и размерчик у одежки был почти мой, если закатать некоторые штанины и рукава.
     Тайник свой я регулярно проверяла – не унесло ли ветром, не свили ли в моем гардеробе праздничное гнездо городские вороны, не приделали ли ему ноги вездесущие бомжи. Обошлось. Зябким февральским вечером я вскарабкалась на крышу и отвязала узелок.
13.
     Собственно помывка оказалась целым приключением. Сначала мы долго шли по каким-то суровым промышленным пейзажам через пробитые в бетонных заборах дыры, потом спасались от стаи озверевших собак. Когда совсем стемнело, наконец вышли на объект – котельную, в которую, радостно матюгаясь на принесенную Тамарой бутылку, нас запустила некая личность неизвестного пола.
     «А зачем такие трубы, – я спросил истопника, – для чего такие трубы – по стене до потолка?» Труб и вправду было навалом. И здорово шумело. «Для того мы воду греем, чтоб она по трубам шла, чтоб текла по батареям из горячего котла…» В детстве мне это стихотворение очень нравилось, и я с удовольствием его декламировала, когда получала задание «прочитать стишок». Слушатели, как правило настроенные на печальную историю об оторванной медвежьей лапе или уроненном в речку девочкой-растяпой мяче, выглядели несколько озадаченными, когда ангельского вида двухлетний ребенок чётко и с выражением начинал докладывать: «Мы в подвале побывали. Там котельная – в подвале…». К этому возрасту я уже могла рассказать любой стишок из потрепанной красной книжки с красивым загадочным названием АГНИЯ БАРТО. Но больше всего мне нравились рисунки – просто черточки и линии, из которых выстраивался целый мир – игрушек, страдающих от жестокого обращения, и плохо воспитанных детей со странным названием пионэры. Впрочем, мы отвлеклись.
А поперлись в такую даль, можно сказать к черту на кулички, подвергая свою жизнь разнообразным опасностям только потому, что даже в обыкновенную общественную баню нам с Тамарой сейчас вход заказан – бомжей туда не пускают. Не больно то и хотелось. Мы девушки гордые.
     Истопник Мария принесла нам большой мешок для старой одежды и забрала «польты и обувку» для прожарки. После водных процедур с применением шампуня от блох в тесной кабинке с табличкой «душевая для персонала» и торжественного процесса переодевания во все чистое, мы проследовали к праздничному столу. Стол, впрочем, оказался достаточно скромным, главным украшением его служила уже ополовиненная бутылка и довольное, раскрасневшееся лицо Марии.
   - Выпьем за встречу, дамочки! – хозяйке не терпелось поделиться с нами оставшимся в бутылке и своим хорошим настроением. Мне тоже налили «пять капель» в целях профилактики. Не пьянства ради, а здоровья для. Это отнюдь не было моей первой рюмкой – частенько приходится принимать «для сугреву». С едой, как говорится, у нас случаются перебои, с выпивкой – никогда. Пьется всё, что горит – дёшево и сердито. Уж не знаю, что в этом процессе так привлекает взрослых – гадость же, да и потом ещё как дурак становишься… Вот однажды один из наших дедушек спёр у зазевавшегося пузана со стоянки супермаркета всякой вкусной еды и бутылку дорогого вина, а потом поменялся с Тамарой на две «беленьких». Так это было совсем другое дело! Название я запомнила – МУС-КАТ. Когда вырасту…
- Пей давай, да и на боковую! – это Тамара «очнула» меня от праздных мыслей. Пришлось опрокинуть стаканчик, слава богу, налито там было на два моих пальца. По организму полыхнуло огнем и выступили слезы.
- Как ангел босичком прошел..., – прокомментировала аналогичный процесс Мария-истопник.
       А у меня – рокер, со всеми своими цепями и подковами.
       Какое-то время со своего спального места я еще слышала оживленную беседу моих тётенек, а потом сон придавил меня своей мохнатой лапой.
14.
       Теперь я выгляжу как девочка-ромашка. Промытые волосы Тамара неумелыми пальцами заплела в коски и зафиксировала тонкими проволочками, нашедшимися в Мариином хозяйстве. Прикид у меня – обалдеть! Голубой пуховичок немного великоват, зато удобно – прикрывает все мерзлячие места, а накинув капюшон, вообще чувствуешь себя, как в тёплой норке. Чёрные джинсики почти в размер, под ними – разноцветные лосины, под пушистым мягким свитером – платье и две футболки. В общем, что было в этом узелке – всё теперь на мне. Только «камелоты» из прошлой жизни, но они еще хоть куда.
     Тамара, впрочем, оглядев такую фифу, неодобрительно покачала головой.
     Мы попрощались с Марией и тронулись в обратный путь. Может быть мне, конечно, показалось, но на улице пахло весной. Праздник жизни продолжался.
     Кинофильм сразил меня окончательно.
     Сюжет был таков: некая дамочка пристрелила своего любовника, который гнусно обманул её в плане помощи в сценической карьере, и попала в тюрьму. Вот там-то она и встретила тех, с кем, при обычных обстоятельствах, ей бы не в жизнь не столкнуться – популярную «джазовую киску», которая накануне также порешила двоих родственников, и душку-адвоката. Адвокат за немалые баксы вызволил обеих дамочек, они немного поцапались друг с другом и спелись. Получился убойный во всех смыслах дуэт. Всё. Но как это было поставлено! Та-акой драйв!
     Вот так, стартануть можно отовсюду – хватило бы сил занять свою орбиту.      
     Когда станет теплее, я распрощаюсь с товарищами по несчастью (а, скорее всего, и прощаться не буду – уйду по-английски) и поеду на нашу с бабушкой дачу. И под каждым мне кустом будет готов и стол и дом. До тепла осталось не так уж и много. Месяца два.
15.
     Свет бьёт по глазам, боль бьёт по телу. Спасение – чёрная бархатная тишина, смыкающая свои створки, когда и то и другое становится невыносимым. Голый первобытный червяк, мечтающий поскорее окаменеть неясной загогулиной.
     Свет.
     Боль.
     Мягкая, затягивающая чернота, похожая на небо без звёзд.
     Свет и боль, но уже в пределах, позволяющих различить скудную казённую обстановку и шугающуюся в странном танце без музыки неопределенную фигуру. Чуть позже включаются звуки – человеческое сопение и влажное шорканье рядом, шаги и голоса за стеной, машины – на улице, самолёт – в небе. И запахи. Лекарств и пищи, приготовленной в котлах.
     Безмолвно танцующий персонаж определяется грузной тёткой, осуществляющей влажную уборку помещения. Надо мной наклоняется её лицо с бесцеремонными глазами.
- Очнулась, бродяжка?
Я не бродяжка, корова. Я заколдованная принцесса. Пытаюсь отвернуться к стене, но получается плохо. И очень больно.
 - Лежи спокойно, капельницу сорвешь! Одних лекарствиев на тебя изведено скоко!
В разгар тёткиного злобного бульканья в проеме двери появляется весь в белом – ангел.
И вежливо, но твёрдо интересуется, закончена ли уборка. Тётка, обиженно доборматывая под нос свои обличения, с вёдрами и тряпками растворяется в пространствах.
- Как дела? – говорит ангел сквозь марлевую повязку. Мне видны только глаза и, из-под шапочки, аккуратно причёсанные светлые волосы. Хочется произвести на тётю-ангела приятное впечатление, и я говорю «хорошо». И сама себя не слышу. Но она угадывает по губам и смотрит на меня прозрачными весёлыми глазами.
- Это радует.
     Дальше не помню, наверное, обнаружив, что ещё кого-то волнует факт моего существования, я с облегчением отключилась.
16.
     Здесь хорошо – можно спать сколько хочешь, не боясь, что крысы отъедят от тебя кусок или навалится пьяный бомж в поисках денег. Пятнистый больничный матрас прикрыт какой-никакой, а простынкой. Три раза в день бабушки из соседней палаты приносят мне еду – я сама пока не могу добраться до другого конца коридора, а иногда и чего-нибудь вкусного из домашних передач. В общем, рай на земле. Название, правда, у рая довольно экзотическое – «второе гнойное отделение».
     От того места, где слева кончаются ребра, до середины спины у меня на всю жизнь
теперь останется шрам. Доктор Юлия Евгеньевна – «Юлигеньевна» сказала, что мне ещё повезло повернуться к ножу левой стороной и, задумчиво рассматривая мой бок, добавила «я тебя аккуратно шила, старалась». Юлигеньевна красивая. У нее осторожные тёплые пальцы.
     Комната, где я лежу, два на два метра, называется «бокс». Вообще-то это больница для взрослых, я здесь случайно оказалась – милиционер, который меня, всю в кровище, сюда приволок, особенно в тонкостях разбираться не стал – затащил прямо в операционную. Практически на стол положил. Иначе бы я точно ласты склеила – не в «скорой», так в приёмном покое. Он потом приходил убедиться, что я живая, мандаринов принес. Нормальный дядька, не оборотень. Юлигеньевна, опять же, кишки мои красиво зашила – живи да радуйся.
     За окном уже окончательная весна с ручьями, птицами и кошачьим ором по ночам. Когда я не могу заснуть и уговариваю бок не болеть, смотрю, как по потолку перемещается свет от проезжающих машин и слушаю ночную жизнь больницы. Поскольку я делаю сразу несколько дел, мне и особенно жалеть-то себя некогда. Время остается только на то, чтобы немного помечтать.
     В больнице меня побрили. Голова моя напоминает теперь бедного Йорика с отрастающей щетинкой, приятной на ощупь. Волос мне не жалко – новые вырастут. Только немного не по себе, когда из зеркала смотрит незнакомый пацан с глазами, как у стрекозы.
     Я надеюсь, что выпишут меня не скоро, торопиться мне некуда – не в приют же, там я уже побывала на экскурсии, больше не хочу. После того, как бабушку увезли-таки в психушку по сигналу доброжелательных соседей, и я, вернувшись из школы, обнаружила поджидавшую меня инспекторшу с оловянными глазами вкупе с участковым, состоялось торжественное водворение сироты в школу-интернат №2.
В казённом доме инспекторша дала промашку – посадила меня, как овцу, ожидать решения своей судьбы на скамеечку, возле спокойно вяжущей вахтёрши. Не ожидала, видно, от пришибленного обстоятельствами ребёнка никакого сопротивления. Улучив момент, когда неловкая вязальщица полезла под стол за ускакавшим от нее клубком, я тихо выскользнула обратно на свободу. За пять минут ожидания я поняла, что НИКТО и НИКОГДА не заставит меня здесь жить и дышать воздухом этих коридоров. Его я с отвращением выфыркнула в зимние сумерки. Школьный рюкзачок с пятёрками был при мне. Ещё там лежали: мамина фотография, свидетельство о рождении и тоненькая стопочка баксов.
17.

     Юлигеньевна по утрам делает обход всех больных и увечных, поправляющихся и наоборот. Мой бокс – последний в этой печальной очереди. К её приходу я уже умыта, уколота, и со свежей марлевой нашлёпкой на боку. Покончив с формальностями в виде прослушивания-простукивания, щупанья пульса и лимфатических узлов, Юлигеньевна приоткрывает пошире узкую створку окна и смешно повесив повязку, обычно закрывающую нижнюю часть лица, на одно ухо, закуривает. Курит она длинные коричневые сигаретки, совершенно не вонючие, красиво поднося их к губам. В первый раз она прокомментировала этот процесс словами «вообще-то это вредно, тебе категорически не советую», и больше мы к теме курения не возвращались.
Зато обсудили много других – кем я, например, хочу стать, когда вырасту. Не знаю, ожидала ли Юлигеньевна, что я начну выкрикивать «Доктором! Доктором!», мечась по больничной койке, но на мой ответ, про международную авантюристку, отреагировала достаточно спокойно. Слегка приподняв одну бровь, сказала «тогда ты на правильном пути». 
       А сегодня приходила какая-то неприятная тётка – «да ди-и-вочка, да есть ли у тебя документы, а страховой поли-и-с...». Я сказала, что у меня есть деньги. Хотела добавить, что в банке, под дохлой крысой, но сдержалась. – «Ну, лежи-и пока».
       Я не только лежу, я вовсю перемещаюсь в пространстве. Правда, преимущественно по стеночке, правым плечом вперед. «Видела тебя в коридоре. Кра-асиво шла!». 
       ... Мы с Владиком возвращаемся из очередного рейда по электричкам, я смотрю в тёмное окошко на зимние пейзажи, но вижу в основном своё отражение да Владика, то ли дремлющего, то ли пребывающего в своем обычном состоянии глубокого самопогружения. Накидали нам сегодня больше, чем достаточно, и в основном бумажками – нести легко. Вся выручка сложена в сумку типа кондукторской и висит у меня на шее под курткой. С тех пор, как произошло моё чудесное превращение в девочку-ромашку в голубом пуховичке, подавать стали больше – наверное, мы создаем обнадеживающее впечатление людей, испытывающих временные трудности.
       Я даже не удержалась и съездила на другой конец города к своей бывшей школе, подкараулила Машку после уроков. Моих денег хватило на четыре мороженых, две банки пепси и десять минут игры в автоматы на пятачки. Потом мы немножко попрыгали в сугробы, а на прощание она сунула мне в карман сложенный листок бумаги.      
       СЛЕПОЙ СТАРИК И ПАНДА
СЛЕПОЙ СТАРИК ШЕЛ ПО УЛИЦЕ С ПАНДОЙ. А НА ПАНДИНОЙ ГОЛОВЕ БЫЛА НАДЕТА ДОКТОРСКАЯ ШАПКА. ВСЕ ТАК И ДУМАЛИ – МЯГКИЙ ДОКТОР НА ПОВОДКЕ ИДЕТ. ПРОХОДЯЩАЯ МИМО ЖЕНЩИНА СКАЗАЛА ПОДРУЖКЕ:
«ЭТОТ ДОКТОР ХОДИТ КАК УТКА И, НАВЕРНОЕ, ОН ДАВНО НЕ БРИТЫЙ». ПОДРУГА ГОВОРИТ: «Я БЫ ТОЖЕ ХОТЕЛА СЕБЕ ТАКОГО СУПРУГА». ПАНДА УСЛЫШАЛА, ЧТО ПРО НЕЁ ГОВОРЯТ И ПОБЕЖАЛА ОЧЕНЬ БЫСТРО. ТАК БЫСТРО, ЧТО СТАРИК УПАЛ И ТАЩИЛСЯ ЗА НЕЙ ПО ЗЕМЛЕ НА ПОВОДКЕ. ЛЮДИ ЗАКРИЧАЛИ: «ДОКТОР ВЗБЕСИЛСЯ! ВМЕСТО ТОГО, ЧТОБЫ НЕСТИ БОЛЬНОГО НА НОСИЛКАХ, ТАЩИТ ЕГО ПО ЗЕМЛЕ!» И ДЕД КРИЧАЛ: «Я-Я-Я ТА-А-АЩУ- У- УСЬ!».
  ...На конечной станции мы не торопимся выходить – дожидаемся, пока из вагона не выкатится последний озабоченный мешочник. В тамбуре нас тормозит неприятная троица – мутные парни в облаке анаши. Меня отпихивают к закрытой двери, а Владику заламывают руки и начинают орать, чтобы «давал бабки», тем временем механический голос оповещает присутствующих, что поезд следует в парк. Электричка с шипением закрывает двери и плавно трогается. От ужаса я вцепляюсь в красную ручку стоп-крана и дёргаю её изо всей силы. Пока участники разборки падают друг на друга, я на ватных ногах бесконечно долго пробираюсь и пробираюсь, пробираюсь к снова открывающейся двери с одной-единственной мыслью – если не выскочу, мне – конец. За моей спиной раздается страшный мат и сильно обжигает левый бок. Я выпадаю на утоптанный снег перрона…
18.
     Завтра меня выписывают. Это мне сообщила Юлигеньевна, в очередной раз обстучав и обслушав и, не дав сердцу времени ухнуть вниз, без перерыва спросила «пожить у меня хочешь?». Я только и сумела глупо промямлить «а можно?». Уже из дверей она «сделала мне большие глаза» – «все можно, если осторожно».
     Юлигеньевна приносила мне шоколадки и тетрадки для рисования. И плеер, чтобы убаюкивать мой заживающий бок. И никогда не сюсюкала со мной, как с мелкой. Однажды я безобразно расквасилась, а она быстро привела меня в чувство, употребив некое выражение из лексикона Тамары Рыжей, отчего сквозь подвывания у меня вырвался какой-то поросячий хрюк, и мы обе рассмеялись. Я даже не представляю, как буду жить без нее.
     Конечно, весь день я не находила себе места – мне не читалось, не рисовалось, не елось и не пилось. Не хотелось лежать на подоконнике, где вполне уже можно было загорать. Я не слушала музыку, чтобы не пропустить шаги в коридоре. Собирать и подавно было нечего – не байковый же больничный халат до пола и казённую рубаху с клеймом на плече. Потом мне стало казаться, что никто за мной и не придёт – я начала потихонечку плакать. Плакала-плакала, устала и уснула.
     Кто-то тихонько тряс меня за плечо. Я открыла глаза и увидела близкое улыбающееся лицо Юлигеньевны.
- Саша, пять минут тебе на сборы, только не делай резких движений, – на спинке кровати висели светлые брючки и майка. Я свесила голову вниз – там стояли не менее модные сандалеты. Юлигеньевна и сама была новая, без халата и без маски, с сумочкой на плече, в руке, в прозрачном пакете, болтался какой-то темный ком. Она приподняла пакет и покачала им.
  - Твоё приданое.
Там лежала кондукторская сумка, которая так и не досталась тогда обкуренной шпане. Видно, на лице у меня что-то такое отразилось...
- Всё-всё-всё. Не грустить!
Юлигеньевна помогла мне небольно продеть левую руку в рукав и натянуть бриджики.
     Я полулежу на заднем сидении машины, укрытая джинсовой курткой с лёгким запахом нагретой солнцем хвои. Мне кажется, что я попала в сказку и кажется, что я всегда знала, что в неё попаду. Конец апреля, но почему-то тепло, как летом. Из окошка я вижу, как нежно зеленеют деревья в начинающихся сумерках и мне хочется плакать.
     Дальнейшие события помню смутно – Юлигеньевна накупала меня в тёплой зелёной воде с облаками пены, завернула в рубашку и принесла в чистую койку, на которой с умным видом сидел большой белый кот. Она сказала ему «ну-ка подвинься» и дала мне попить из чашки чего-то густого и вкусного. Тут меня стало непреодолимо клонить в сон, и я осторожно повалилась на здоровый бок.
19.
       Кто-то мягко трогал меня за нос и губы… Кот! Вальяжно раскинулся рядом со мной на подушке и зырил с человеческим интересом. Занавески плотно задёрнуты, но за ними угадывается разгар солнечного дня. На полу около дивана – записка. «Саша, буду часа в четыре. Завтрак на кухне. Осваивайся». И улыбающаяся рожица вместо подписи. Я потихонечку слезла с постели и пошла осваиваться. Впереди смешно потрусил кот, держа хвост, как флаг.
     Квартирка маленькая, но очень миленькая. Дорогая аппаратура, рядом с телевизором две стопки разноцветных коробочек – поменьше и побольше. Ну да – музыка и киношки.
Я устраиваюсь сладостно их разбирать и рассматривать. Чего тут только нет! А, вот – ужастиков нет. Ну и не очень-то и хотелось. Определив основные пристрастия Юлигеньевны в плане музыки и зрелищ, аккуратно укладываю всё назад. Я вообще порядок люблю.
Внимательно рассмотрела всю имеющуюся в квартире технику. Впечатляет. Богато у нас врачи живут. Это занятие меня так увлекло что, когда опомнилась, еле успела до туалета дохромать. И котофей тут как тут – примостился рядом в свой лоток с белыми камушками. Коллективист какой. Далее мы проследовали на кухню, помыли лапы и позавтракали, чем бог послал. Кот тоже сел на табуреточку, и я клала ему кушанья на край стола перед умильным усатым лицом. Облизавшись после еды, он вскочил на раковину и выразительно на меня посмотрел. Я открыла кран, а он начал ловить тоненькую струйку воды сначала лапкой, а потом длинным розовым языком. И даже ухом не повёл, когда я рассмеялась.
     Книг у Юлигеьевны много – не столько, конечно, сколько было в шкафах моего дедушки, но тоже вполне прилично. В основном по медицине – я их не стала рассматривать, побоялась, что стошнит, но и детективы есть, и романы, и прочая классика. Из одной стопки я вытащила маленькую белую книжку с рисунками и крупными буквами, как для детей. Прибрала разворошенную постель и села читать. Опомнилась только когда в комнату легко вошла Юлигеньевна. Она посмотрела на обложку.
- «Алхимика» читаешь? Хороший выбор. Как дела?
- Нормально.
- Вот и отлично. Я сейчас в душ, потом перекусим. Я тебе пижамку купила, надень.
И уже из коридора:
- С Варварой познакомилась?
20.
Я оглядела комнату. Кто здесь Варвара? Вариант, пожалуй, был только один – белый и пушистый. Лежавший, вольготно раскинувшись, в косом квадрате солнечного света.
- Варвара? – заинтересованный взгляд в ответ. Ну вот, а я все – кот, кот. 
Я слабо представляла, как мне себя вести в новой обстановке с Юлигеньевной. Кто я ей? Кто она мне?
     Из ванной донеслось жужжание фена, чуть позже вышла Юлигеньевна в халатике и рукой поманила меня на кухню.
- Супчик будешь? – она разогревала на плите кастрюльку, одновременно помешивая её содержимое и листая что-то в своём мобильнике.
- Буду, – я чинно уселась на табурет.
- Ты какой любишь?
  - Грибной.
- Тогда в следующий раз будет грибной.
- Так грибы же ещё не выросли.
- А рынок на что? Съездим в выходные и купим сушеных – у бабулек. Шампиньоны я не люблю, они по вкусу как резиновые перчатки.
     Куриный супчик с плавающей половинкой яйца и зелёными листочками какой-то душистой травы был также вкусен, как и красив. Последний раз я ела такой… даже и не помню когда.
- Ну, что, Саша, как тебе у меня? – Юлигеньевна смотрела блестящими весёлыми глазами.
- Нравится. Только зачем я вам?
- Ой, придумаем что-нибудь! Золушкой, например, будешь – я же целый день на работе и четыре ночи в месяц на дежурстве. А ты горох лущи, крупу перебирай. Что смеёшься?
  - А я думала, вы у меня органы будете отрезать – на продажу.
- Так я уже всё отрезала, что могла. Гулять пойдем? Или покурим на балконе?
     На балконе стояло сплетённое из прутьев качающееся кресло. Сидеть в нём было здорово, а чтобы не бередить мой бок, Юлигеньевна меня покачала сама. Как маленькую.
Из кухни явилась налакавшаяся бульона Варвара и по-хозяйски запрыгнула мне на колени.
- А почему её Варварой зовут?
- А ты её погладь. Не бойся – она не буйная.
Кошка довольно зажмурилась и заурчала. Громко и отчетливо – вар-вар, вар-вар.
  - Как трактор!
- У неё ещё и когти есть, чтобы пахать...
     Из глубины квартиры раздалось пиликанье мобильника. Лицо Юлигеньевны на секунду стало чужим, она не стала отвечать на звонок, а спокойно докурила сигарету.
- Саша. Мне нужно отлучиться часа на два. Хочешь, поставлю тебе киношку?
- Хочу, Юлигеньевна.
  - Ну, давай так. Евгеньевна осталась в больнице, а здесь можно без формальностей. Юля или на худой конец – тётя Юля. Хотя мне больше нравится без тёти. «Тётя» звучит как диагноз.
- Что?
  - Да так, мысли вслух. Идем? – она протянула мне руку. чтобы помочь подняться.    
  - Только детских фильмов у меня нет. Пока. А! Вот классная киношка – «Пираты Карибского моря». Смотрела? Хотя, что это я…
- Я «Чикаго» смотрела. Долбидиджитал.
- Да ты что! А у меня тоже долбидиджитал, только долбит потише. Устраивайся, смотри. Когда закончится, нажмёшь на кнопочки здесь и здесь.
Уходя, Юлигень.., Юля провела рукой по моему отрастающему ёжику.
- Не скучай.
     Наверное боженька, который еси на небеси, сжалился наконец над несчастной сироткой. Нет, я не сиротка, просто ветер подхватил всех моих родных и унес в разные места. Мне только нужно их найти…  Я вытерла слезы рукавами новой пижамки и стала смотреть приключения капитана Джека Воробья.
21.
     Фильм еще не кончился, когда вернулась Юля. Она сделала для меня гнездо из одеяла и села рядом. Тут же прискакала Варвара и стала на мне топтаться, устраиваясь поудобнее, а потом привалилась к больному боку.
 - Не бойся, она сейчас будет тебя лечить. Кошки умеют забирать боль.
 - А зачем ей боль?
 - Низачем. Она просто хочет, чтобы у тебя её не было.
 - А она не заболеет?
 - Нет. Но если вдруг – у неё тоже есть доктор.
  - Кто?
 - Догадайся!
     На экране события близились к счастливому финалу, меня опять прошибла слеза, но этого никто не заметил – Юля спала, откинувшись на подушки дивана, по тонкому лицу с дымкой усталости рассыпались волосы, а Варвара, сладостно тарахтя, на пустяки не отвлекалась. Нажав кнопочки на пульте, я тоже притаилась в пушистом облаке счастья.
     Дальше дни замелькали солнечными зайчиками. После коротких майских холодов снова стало тепло, собралась цвести сирень. Целыми днями я была предоставлена сама себе, что мне чрезвычайно нравилось. Читала, играла с Варварой, пересмотрела всю стопку киношек, изрисовала всю имеющуюся в доме белую бумагу. Я научилась делать фруктовый салат. Это просто – нужно взять все имеющиеся в доме фрукты, порезать и сверху залить йогуртом. Когда Юля приходит с работы, у меня уже всё готово – горячий чайник и тапочки, красиво стоящие в третьей танцевальной позиции.
     Когда не было внезапных, портящих наши вечера звонков, мы выбирались прогуляться до ближайшего супермаркета. Тёплыми, почти летними вечерами на улице людей было мало, в основном бесприютная молодежь, убивающая золотое времечко. За декорированными окнами увеселительных заведений начиналась своя жизнь, наверное, очень интересная и насыщенная, если судить по оживленным лицам стремящихся туда.
- Юля, а ты ходишь в рестораны? Ходила до меня?
- Ходила, конечно.
- Там весело?
  - Как тебе сказать... В цирке веселее. Но если ты хочешь относительно вкусно поесть, не моя потом за собой посуду, немного выпить в приятной компании и потанцевать – это именно то место.
- А мы с тобой сходим в ресторан?
- Сходим, когда бок твой вылечим. В детское время.
- А в казино ты была?
- Сколько раз.
- А мне можно?
- Пока нельзя, но мы найдем с тобой игрушечную рулетку, у меня где-то в шкафу лежит. И сыграем. Крупье будем по очереди.
- Трупье?
- Трупье в морге, а не в казино, – сказала Юля, отсмеявшись, – К. К. Крупье. Это человек, который фишки лопаточкой отгребает. Видела в кино?
     В магазине светло и просторно, между витринами шастают люди с колясками, нагребая туда всякой всячины. Я здесь впервые увидела, какая бывает интересная и красивая еда. Когда я жила с бабушкой, то еда называлась питанием и оценивалась по критериям полезности, когда бомжевала, она называлась жрачкой, хавкой и закусью. И доставалась тому, кто был сильнее или проворнее.
     Мы с Юлей берём коричневый рис, овощи и йогурты потому, что полезно, копченое мясо и сыр потому, что вкусно, а большую шоколадку потому, что вкусно и полезно!
И она – красивая!
22.
     Бок мой меня почти не беспокоит – это я его беспокою. Юля показала мне упражнения, чтобы быстрее всё зажило. И заставляет делать их каждый день, не смотря на мои крики про насилие над ребенком и стоны. «Ещё хочешь стать международной авантюристкой? Тогда – вперед!». Я видела, как она прячет от меня мокрые глаза. Я её люблю.
     Мы и вправду нашли в шкафах игрушечную рулетку с инструкцией на английском языке. Мое воображение поразило, как Юля читает и тут же переводит. Мне, сколько я не вглядывалась в эти крючочки, так и не удалось ничего разгадать. Видя мою досаду, Юля сказала, что осенью отдаст меня в английский класс. А я и забыла, что мне предстоит продолжить обучение...
- Ты меня в интернат отдашь?
- В Хогвартс.
- У нас Хогвартсов нет.
- У нас за деньги всё есть. Не переживай, я буду часто приезжать.
Ничего себе «не переживай»! У меня внутри похолодело. Юля потянула меня к себе и обняла.
- Сашка! Ты, наверное, догадываешься, что у меня не всё так просто. Ты же видишь, что кроме больницы я, скажем так, работаю ещё в одном месте. Там – опасно. А если я вдруг не приду однажды домой?
Я заплакала.
- А что будет с тобой и Варварой? Я должна сделать так, чтобы вы не оказались на улице. Ты знаешь, что это такое.
Я закивала.
  - А представляешь Варвару-бродяжку?
От жалости к Варваре, просящей милостыньку, я заплакала ещё пуще.
     Я исплакала Юле все плечо.
- Мне можно переодеться или пока не стоит? И не дуйся – впереди целое лето. И потом ещё целая жизнь. Вот я тебе надоем–то!
- Ты мне никогда не надоешь!
- Знаю. Когда я стану старенькая, будешь прикуривать мне папироски и выносить горшки с какашками.
«Горшки с какашками» так не вязались с торжественностью темы в целом, что мы обе закатились. На шум прибежала Варвара и стала инспектировать наше веселье холодным носом и длинными щекотными усами.
23.
     Суббота. Мы едем на дачу дышать свежим воздухом. С ночёвкой! Если, конечно, найдем туда дорогу. Я Юле рассказала, какой электричкой и до какой станции мы добирались с бабушкой, и она сказала «нет проблем». Мы собрали две сумки вещей, корзинку с едой и заманили в переноску Варвару. Перетаскали всё это в машину, сели и поехали. В дороге Варвара стала жалобно мяукать и пускать слюни, которые я вытирала бумажными салфетками. Юля сказала «ничего страшного, это нервное, кошка-то невыездная», а я шептала в ухо Варваре всякие успокаивающие слова.
- Пикантно, – прокомментировала Юля, заруливая в распахнутые ворота садоводческого товарищества «Ягодка», – Саша, дом-то узнаешь?
- Меня же не в голову ранили, Юля.
- Ну, извини, я думала у детей память короткая.
- Она не короткая, она избирательная.
     У покосившейся калитки цвела сирень. Радость и печаль играли моим сердцем.
- Как в дом будем попадать, – спросила Юля, глядя на хлипкий, но замок, –
 Может быть, избирательно вспомнишь, где ключ?
- А ты избирательно пошарь над дверью.
     Заржавевший замок поддался не сразу. За дверью – ходики с гирей, уткнувшейся в пол. На диванчике усажены в рядок мои игрушки, широко раскрытыми глазами смотрящие через незанавешенные окна в сад. Интересно, как это с другой стороны... Я пролетела мимо Юли, взобралась на скамейку и заглянула в окно. Да, ворам бы не понравилось. Заодно я быстро обежала участок – одуванчики на месте, трава зеленеет… Вот это да! На грядке под яблоней – тюльпаны. Бабушка... Я оглянулась на дом, внезапно поняв, что все, кого я потеряла, всё равно здесь. На крыльце стояла Юля с Варварой на плече.
…Я бежала к ним через лужайку, летний полдень и все свои сны.
     Наведя в доме относительный порядок, мы аккуратно разожгли небольшой костёрчик у старого колодца, чтобы делать шашлык. Варвара притаилась под кустом смородины, но маскировщица из нее была никакая – белое на зеленом сразу бросалось в глаза. Мы с Юлей расположились на одеялах, которые до этого подвергались просушке и проветриванию, и немного позагорали. Когда деревяшки превратились в угольки, мы положили на кирпичи, с четырех сторон ограждающие наш очаг, шпажки со смачными кусками маринованной индейки. Варвара выбралась из своего укрытия и стала крутиться возле нас, искательно наступая мягкими лапками на хозяйские ноги. Тут появился и мой старый знакомый – Васька-кот. Он скромно присел в отдалении, беззвучно разевая розовую пастьку.         
 - Сейчас мы всех окрестных котов соберём, – сказала Юля, задумчиво рассматривая кусочек мяса, – ещё пять минут и готово.
     Василий тем временем заинтересовался нашей белоснежной красавицей и медленно стал подкрадываться ближе. Я поманила его и захватила в плен. Котовня принялась осторожно обнюхивать друг друга.
- Смотри, заблохастит он нашу киску.
- И запузастит.
- Фу, Саша, немного цинично... Не запузастит. Я меры приняла.
- Жалко, а то бы котяточки у нас были.
- Я представля-я-яю... Кушать подано!
- Садитесь жрать… Знаю, знаю. Цинично.
24.
     После всяких вкусностей на свежем воздухе, меня склонило в сон и, пока Юля «собирала со стола», я немножко заснула.
- Вставайте, графиня, солнце уже садится, – Юля щекотала меня травинкой, в кустах заходилась птичка-невеличка, стрекотали кузнечики, благостно пахло чем-то душистым.
  - А где коты?
  - Варвару я в доме закрыла, а её ухажера шуганула.
  - Ну и зря!
  - Да ладно тебе, вот иди лучше шампуры в машину отнеси.
     В багажнике моё внимание привлек тёмный ком в прозрачном пакете.
 - Юля! Юля! Тут моя побирушечная сумка!
 - Неси сюда, сейчас мы её вскроем.
     Юля надела хирургические перчатки (они всегда при ней) и извлекла из пакета кондукторскую сумку, перепачканную моей засохшей кровью. Б-р-р…
Открыла молнию и извлекла ворох смятых купюр, а потом перевернула и потрясла над одеялом. Посыпались денежки. «Теперь посчитаем…». Оказалось не так уж мало – около полутора тысяч преимущественно десятками и еще сотня мелочью.
- Это у тебя такие заработки были? Неплохо, неплохо...
- Юля, возьми эти деньги, пожалуйста. В хозяйство.
- Да оставь, купишь что-нибудь себе, вкусное или полезное. Или красивое.
- Ты знаешь, у меня ещё деньги есть. Только их нужно забрать из одного места. Поможешь мне?
- Много?
- Много. В рублях и валюте.
- Ну, караул, Сашка! А золото в слитках у тебя нигде не припрятано?
- Юля, я серьезно.
- Хорошо-хорошо, не напрягайся.
     Смятая сумка полетела на угольки. Полежала – полежала, вспыхнула и скукожилась.
- Вот, Саша, пусть так и сгорит всё, о чём не хочется вспоминать.
- А давай напишем на бумажках, что не хочется вспоминать, и сожжём!
- А давай! И будем до утра прыгать через костёр, петь и смеяться как дети.
- Нам бумажек не хватит до утра.
- Напишем авансом!
     Уезжали мы ранним утром, поздоровавшись с солнцем и умывшись росой. Нас пришел проводить Васька-кот. Уселся в сторонке и смотрел грустными глазами.
- Не печалься, Василий, мы ещё вернёмся.
     Варвара взволнованно ходила по спинке сиденья, глядя на Ваську, трусящего за машиной. Мы переполошили стадо дачных коз, объедающих кустики у пруда, купили на станции у разговорчивой бабуси деревенских яиц и повернули в сторону города. Юле нужно было успеть на дежурство.
 25.
     Я спокойно могу ночевать одна, мне не портит настроение мысль, что мы все умрем, я не верю в вампиров и инопланетян. Юля говорит, что у меня устойчивая нервная система. А я просто знаю, что боженька любит меня. И я его люблю. И ничего не боюсь.
       Однажды Юля села напротив, посмотрела мне в глаза и сказала: «А у меня хорошие новости…». Она нашла мою бабушку!
- Условия там конечно – караул, палата на пятерых. Бабулечка твоя тихая-тихая, сидит и смотрит в окошко.
- Юля, Юля, можно её оттуда забрать?
- Сейчас нет. Я дала денег на палату поприличней, а лекарства завтра передам.
- А ты с ней разговаривала?
- Она ни с кем не говорит. Я не стала её беспокоить.
     Я изо всех сил старалась сдержать слёзы, но они все равно прорвались и побежали в три ручья. Юля прижала меня к себе и покачала, как маленькую.
- Юля, бабушка поправится?
- Конечно, если сама этого захочет.
- А разве можно не хотеть?
- Не знаю, Саша. Чем дольше лечу людей, тем, кажется, меньше их понимаю.
     Юля ладонью вытерла мне остатки слёз.
- А почему ты врачом стала? Врачи много зарабатывают?
     Юля хмыкнула.
- Одно тебе могу сказать по поводу заработка – достойно прожить на эти деньги невозможно. Поэтому у нас либо становятся последними сволочами и тянут деньги из больных, либо рвут жилы в две смены, либо опускаются. Не смотри на меня так, я – исключение.
     Мне не пришлось долго уговаривать Юлю помочь достать сбережения, припрятанные в подвале, который не так уж и давно был мне домом. Сначала мы прошлись вдоль всего здания для оценки ситуации. Чтобы не вызвать подозрения у бдительных старушек (зимой всё было гораздо проще – в темноте и холоде до тебя никому нет дела), Юля предложила сделать вид, как будто мы кого-то ищем и периодически выкликать что-нибудь типа «Васька! Васька!».
 - Котика потеряли? – наша игра на публику возымела результат.
Бабушкам было доложено, что котик домашний, серенький – пушистенький («про голубые глазки не забудь», – шепчет Юля), ошейник красный, «не видели случайно?». «Нет, не пробегал». После этого наше проникновение в подвальное окошко выглядело вполне естественным.
     Мы спрыгнули вниз, осмотрелись и прислушались. Потом осторожно двинулись вглубь, к теплотрассе. Глаза привыкли к темноте, стали угадываться предметы подвального интерьера. Нигде ничто не шевелилось. Подвальный народ был либо «в поле», либо не был… вообще. Оторванную обмотку на трубе я нашла быстро, сохранилась даже моя «лёжка» с полуистлевшим ватничком. Ну и запах! От постели – восемь моих ладоней, плотно прижатых к трубе. Стоп, теперь влево по кругу. Есть. Сверток на месте! Юля достала из кармана прозрачный пакет и опустила моё сокровище туда. Теперь железная банка. В углу подвала совсем темно, подсвечиваем себе фонариком от мобильника. Крысы, конечно, уже никакой нет – придётся рыться наугад.
- Юля, дай ножик, пожалуйста, – шепчу я. Мне жутковато. Как быстро отвыкаешь от плохого.
- Брось, Сашка, пошли-ка отсюда! – я чувствую, что Юле тоже не по себе.
- Денег жалко – там тысячи три, в коробочке.
- На, – в мою ладонь ложится рукоятка «гаражного» ножа.
Хороший такой швейцарский ножик для всяких бытовых надобностей. Я начинаю ковырять землю в месте предполагаемого нахождения банки с деньгами, Юля подсвечивает мне фонариком. Ни-че-го. Вот леший! Где же она?
26.
Вдруг свет фонарика гаснет, Юля опускается рядом и ладонью зажимает мой возмущённый возглас. Справа раздаются приглушённые голоса и возня с пыхтением. Мы вжимаемся в стенку. Судя по шуму, двое волокут третьего. Юлина рука забирает у меня нож.
- Бросай падлу! – Стон. Глухой удар и снова стон. – Заклеивай! – и дальше мат.
Сопение, удары, приглушенная ругань – весь джентльменский набор. Попинав мычащий куль, две тени удаляются. Хлопает то ли дверь, то ли крышка люка. Желание продолжать поиски внезапно исчезает, я хочу быстрее выпрыгнуть в лаз, но Юля дергает меня за руку, останавливая. Стонущий мужик весь замотан серым скотчем и залит кровью. Юля поворачивает его голову к скудному свету подвального окошка.
 - Так. Старый знакомый – где бы еще встретиться. Теперь пошли. Быстро, быстро.
- Не нашли котика? – мы синхронно и печально качаем головами и чинно доходим до угла дома, а там припускаем к машине. Тщательно вытираем пальцы салфетками с дезинфекцией. Юля нажимает кнопочку на мобильнике.
- Стас! Забирай Кабана из подвала. Уткина, дом пять. Поторопись, за ним, скорее всего, вернутся. Нет, пока живой, – делает отбой, а мне – «страшные глаза».
- Ночевать не приду, Сашка!
- ?!
- Кабана штопать буду.
- А он кто?
- Бандит. Приличные ж люди по подвалам не валяются... 
     В машине мы рассмотрели содержимое свёртка.
- Земцова Александра Николаевна, такого-то года рождения, русская. Девушка с документами и приданым… Сколько здесь?
- Пятьсот.
-…денежными знаками в американской валюте – пятьсот баксов. Неплохо.
Юля повернула ключ, мотор заурчал, машина живенько взяла с места.    
- А что, девушки по приданому ценятся?
- Не хочу тебя разочаровывать раньше времени, но большинство мужчин считает, что чем девушка богаче, тем она красивее, – Юля заложила аккуратный вираж.
- А девушки как считают?
- Аналогично.
- А если девушка красивая, но бедная?
- Дура, значит. Но есть надежда, что поумнеет.
- А некрасивая и бедная? 
- Надежды нет, – Юля рассмеялась. – Сашка, не бери в голову, мы–то с тобой и умные, и красивые. И с деньгами.
     Мамину фотографию в красивой рамочке мы поставили на полку рядом с фигурками из черного камня.
27.
     Последнюю неделю Юля домой почти не появлялась – прибежит, переоденется, перекусит – и только мотор взревёт у подъезда.
     Сегодня я проснулась – Юля лежит на ковре, раскинув руки и закрыв глаза. Я свесилась над ней, пытаясь понять, спит она или притворяется, она распахнула свои глаза прямо в мои и засмеялась:
- Все, Сашка, едем отдыхать.
- Куда?
  - В Турцию! У меня отпуск.
- А Кабан?
- И от всех кабанов отпуск! Сегодня в шесть самолет.
- А Варвара?
- Варвару оставим соседке, я уже договорилась.
- А мы в Турцию надолго?
- А пока не надоест! Вставай, ещё есть кое-какие дела, да и собраться нужно.
     После предотъездной суматохи, нервного стоянии в пробках по пути в аэропорт, беготни по этажам вокзала, после того как самолёт, поспотыкавшись о воздушные ямки, набрал высоту и перестал отличаться от автобуса, мы с Юлей, даже не отстегнув ремни, повалились друг на друга и заснули. А проснулись под аплодисменты.
- Ну вот, шикарную картину проспали – как самолёт заходит на посадку над морем. Не таращись так, Сашка, это летчикам хлопают. За то, что довезли.
     Снова аэропорт, пограничники, багаж и – двери, раздвигающиеся в южную ночь. Вдоль лесенки, по обе стороны – шеренги встречающих, с плакатиками и без. Юля тянет меня к улыбающейся высокой девахе. Они обнимаются и начинают смеяться, как ненормальные. Я пережидаю взрывы веселья вперемежку с обменом, видимо, новостями, на чужом языке, разглядывая окружающую жизнь. Она мне нравится.
     Наконец подружки-болтушки отрываются друг от друга, и Юля вспоминает про меня.
- Саша, – дальше по-английски – это меня представляют. Шаркаю ножкой.
- Моник, – она протягивает мне узкую крепкую ладонь. По загорелой руке скользят вниз, звеня, браслеты.
     Мы подхватываем вещи и направляемся к стоянке. Там грузимся в открытый джип, меня повязывают платком, как Аленку с шоколадки, я протестую, но меня не слушают.
Юля ещё и прикрикивает:
- Сиди! В уши надует.
А она и не Юля теперь, а Джю-у-ули. Ах, ах, Джули! Ах, ах, Моник!
     Машина бодренько трогает с места, мы едем через город, эффектно светящийся вечерними огнями, потом огней становится меньше, и нас обступает природа, совершенно не стыдящаяся своей красоты.
     Спустя какое-то время, Моник остановилась у открытого ресторанчика и её тут же увлек за собой радостно улыбающийся упитанный восточный мужчина. Юля взяла меня за руку и отвела за столик.
- Сашка, ты прямо русская красавица, – она улыбалась мне через пламя свечи. Я нашарила на голове платок и скинула его на плечи. Воздух был такой, что, казалось, его можно пить.
- Чуешь? – спросила Юля.
- Чую. Мы, наверное, в раю?
- Да, – просто ответила она.
28. 
     Мы ели что-то необыкновенно вкусное. Я слушала ночь и музыку незнакомой речи, а они – друг друга, перебивая и смеясь, дым сигарет растворялся в плотной душистой темноте. Улыбающийся хозяин вынес нам бутылку вина и три розы, Моник целовала его в небритые щёки… Мы поехали дальше, за светом своих фар.
Справа отвесно стояли горы, слева, за непроницаемой темнотой, притаилось море. Моник сделала музыку громче и начала подпевать, к ней присоединилась Юля, я слов не знала, но вполне могла подпрыгивать в такт на сиденье и красиво махать руками. Дискотека продолжалась, пока мы не въехали в какой-то городок, чистенький и нарядно украшенный огнями, огоньками и огонёчками. Моник зарулила в арку, над которой горели буквы HOTEL и остановилась у открытых дверей симпатичного здания. Меня оставили в машине, но ненадолго – минут через десять вернулись уже втроём, с высоким молодым дядькой в белой рубашке. Дядька подхватил вещи и повел нас через парк, к домикам со смешным названием «бунгалы».
«Бунгала» оказалась вполне комфортабельной, со всеми необходимыми для жизни прибамбасами, как то: телевизор – телефон – кондишн – ванная – туалет. И – балкон, через который можно было шагнуть прямо в сосновый лесок. Дядька показал, как работает техника, пожелал «гуд найт» и откланялся в буквальном смысле слова, держа при этом ладони рук сложенными параллельно галстуку.
Юля потащила меня в душ, «смывать дорожную пыль», а потом запеленала в простыни в койке, чтобы я не выбралась. Они ещё исполнили мне колыбельную, больше похожую на праздничную песнь русалок, собирающихся нынче защекотать не одного неосторожного ночного купальщика и радостные, взяв с меня обещание не вскакивать с постели, убежали к морю.
Я немного послушала как играет музыка на дискотеке и поют какие-то ночные птицы, хотела ещё услышать волны, но, наверное, море было спокойным. Я его увижу завтра.
29.
Разбудил меня голос, доносящийся с неба. Он пел, нет, читал стихи, слова мне были незнакомы, но смысл ясен – нужно проснуться вместе с солнцем, встающим где-то между горами и морем, увидеть, как оно делает золотыми песок и стволы сосен, принять всё, что подарит тебе длинный летний день и тогда, может быть, ты станешь на шаг ближе к разгадке… И завтра, и послезавтра…И так каждый день, пока не поймешь что-то важное, или, может быть, услышишь, случайно – в шуме ветра или дождя, или морской волны, или увидишь в небе, на земле… какой-то знак… И всё сложится в картину, автор которой не с нами и с нами, и ты будешь краской на этой картине, может быть, одним-единственным мазком краски, и ты будешь счастлив.
     Солнце щекотало мне веки. Ветерок отдувал прозрачную занавеску. И пели петухи. Я поднялась с постели и прошлепала в соседнюю комнату. Ну конечно, после ночных купаний спится просто замечательно – заходи кто хочешь, бери что хочешь. Из-под простыней, прикрывающих тела на большой кровати, в разные стороны в беспорядке торчали конечности, еще не загорелые – Юлины и шоколадные – Моник. Юля, видимо почувствовав в комнате моё присутствие, подняла голову, не стала бы я утверждать, что аккуратно причесанную, и негромко, но твёрдо сказала:
- Сашка, в море без меня не лезь!
Обозначив таким образом свои наставнические устремления, она, по-моему, тут же заснула опять. Правильно, главное – грамотно поставить задачу. Я осторожно прикрыла дверь и пошла писать и умываться. Потом тихонько повключала–повыключала технику, убедилась, что она работает нормально, надела майку и шорты и перелезла через балкон.
     По территории отеля ещё никто праздно не шатался, только целеустремленно прошагал, улыбнувшись мне, нарядный повар в белом колпаке и провез тележку с садовым инвентарем загорелый усатый турецкий мужчина.
    Я вышла к морю.
     На пляже было пустынно, на гальку тихонечко накатывала волна, зонтики отбрасывали длинные тени. Невдалеке от берега покачивалась на привязи яхта. И – впереди, сколько хватало моих глаз, только небо и вода, вода и небо. От пронзительного морского запаха на глаза почему-то навернулись слёзы, я села на забытый у самой кромки воды лежак и, наверное, потерялась во времени и пространстве потому, что совершенно не слышала, как подошла Юля.
- Ну, что, впечатляет? – она обхватила меня руками, присев рядом.
Я покивала.
- Пошли, поплаваем.
- Пойдём, только я не умею.
- Ну, вот тебе здрасьте. Вообще-то тут и уметь не надо, море само тебя будет держать, главное – не бойся и не суетись, если начнёшь трепыхаться – сразу же нахлебаешься воды. Попробуем?
- Ты только меня придерживай для начала, ладно?
- Ладно – ладно, не беспокойся.
     Я лежала в море животом на Юлиной руке и, когда набегала волна, было немного жутко, но так здорово! Потом мы изображали морских звёзд, пока не защипало в глазах, и   Юля не отправила меня на берег собирать камешки, а сама поплыла к качающимся вдалеке белым шарам. Народу на пляже заметно прибавилось, солнце начало припекать, яхта, которая стояла у длинного деревянного мостика, медленно уплывала в море. Всё – солнце, море, горы – было настолько красиво и неоспоримо, что совсем не верилось в существование какой-то жизни, кроме этой.
30.   
- Саша, всё мечтаешь? А кушать ты случайно не захотела? Вон народ на завтрак потянулся, пойдём-ка и мы.
- Пойдём скорей, Юля, а то ещё всё съедят.
     Юля рассмеялась.
- Здешнее изобилие не переесть.
     Она, как всегда, была права.
     После завтрака мы возвращались длинной дорогой между соснами, два раза сделали привал – покачались в гамаках, развешанных там и сям вдоль нашего пути, зашли в магазинчик и купили себе по одинаковой спальной футболке с турецким глазком, «чтобы кошмары не снились». Хотя с чего в этом раю кошмары-то будут сниться?
- А вот именно и могут, всякая нечисть ведь не дремлет, не хочет она давать людям покой на заслуженном отдыхе. Подкрадётся, допустим, какой-нибудь Орб к спящему человеку и захочет проникнуть в его сон, а тут защита стоит, здесь его, голубчика, и скрутит.
- Ну, Юля, ты меня просто пугаешь! Что это за Орб такой?
- Да так, глаз на ножках. Из одной компьютерной стрелялки.
- А если мне мама снится, значит она этого хочет?
- Ну да! Вообще, к снам стоит прислушиваться, нет, приглядываться. А! И то, и другое.
- А если они совсем не снятся?
- Это патология. Ну, ненормальность.
- А мне одно время сны совсем не снились.
- Это когда же такое было?
- Когда я бомжевала.
- Ну, это экстремальные случаи, здесь-то как раз всё объяснимо. Не вспоминай это, Сашка, было и было. И прошло. Хотя психологи, наоборот, советуют как следует иногда поковыряться в своих неприятностях, в качестве радикального средства.
- Я психологов не люблю.
- Да? А я вот имела глупость любить одного.
- А потом?
- А потом был суп с котом! – радостно сказала Юля, открывая дверь домика. –
Давай-ка устроим тихий час, заодно и волшебные майки в деле испробуем.
     В номере чего-то не хватало.
- Юля, а где Моник?
- На работу поехала. Это мы с тобой отдыхаем, а человек трудится.
  - А где она трудится?
- В одной турфирме. Собственной. Сейчас ведь сезон, так что Моничка с раннего утра до позднего вечера то на ногах, то на колесах.
- А она тебе кто?
- А она мне боевая подруга, можно я немножко посплю, я тебе потом всё расскажу, всё-всё-е-о-о…
31.
     А мне вот спать совершенно не хотелось. И я пошла погулять. Помня Юлин строгий наказ «за ворота одной не ходить», решила ограничиться территорией отеля. У бассейна как раз роилась и орала детская тусовка. Я решила сначала присмотреться к тому, что там происходит и села за столик у бара, сделав вид слегка утомленной праздностью дамы, как в кино про не нашу жизнь. На самом деле, мне было интересно, чему это они так радуются.
Всё оказалось достаточно просто – нужно было длинной палкой так подтолкнуть деревянную фишку, чтобы та попала в нарисованный на полу квадрат с наибольшим количеством очков, и при этом ещё постараться выбить из него деревяшку соперника. Руководил всем этим действом прикольный взрослый парень с длинными чёрными волосами, голый по пояс. Прямо Тарзан.
Тем временем к моему столику подошел дядька в белой рубашке и, смешно меняя слова поинтересовался, что хочет выпить «молодой мадам». «Мне бы водочки» сказала я, он улыбнулся, кивнул и удалился. Вот это сервис. Немного погодя он действительно принес мне бокал с прозрачной жидкостью. На глазок там было грамм сто пятьдесят. Я понюхала содержимое, но спиртным вроде не пахло. Ну, конечно, вода. Надо будет повторить этот трюк при Юле, да еще и выпить залпом. Интересно, как она отреагирует?
     Нет, не буду я гонять дурацкие деревяшки по клеткам. Не сегодня. A пойду-ка я в номер, Юля уже, наверное, проснулась.
     И правда, только я зашла в комнату, как Юля открыла глаза.
- Где я? – проговорила она киношным голосом, изобразив полное неузнавание окружающей обстановки.
- Ты в сказке.
- Я знала! Я знала! – она, дурачась, начала подпрыгивать на кровати, и я с радостью к ней присоединилась. Потом мы завернулись в простыни и стали изображать привидения, а потом показ мод в этих же самых простынях под fashion TV.
- Где была, что видела? – спросила Юля.
- Да так, прошлась, в баре посидела.
- Какие у нас дальнейшие планы?
- Пойдём купаться!
- Нет уж, завтра накупаемся и назагораемся. Моник организует нам прогулку на яхте, позавтракаем и поедем. На целый день.
- Тогда пойдём погулять за ворота?
- А пойдем!
     Мы надели панамы и очки, чтобы спрятаться от солнца, которое уже палило вовсю, взяли фотоаппарат и отправились в город. И попали прямо на восточный базар, ну не сразу попали, конечно, немного прошлись. Юля, по моей горячей просьбе, купила мне браслетов на руки и на ноги и большой платок с нашитыми на него денежками. Для танцев.
А что – танцами-то больше заработаешь, чем пением в электричках. Конечно, пояс со звенящими монетками я повязала, как только мы свернули в тихую улочку и хотела изобразить некое восточнее па, но запуталась. Юля, посмеявшись, пообещала показать мне кое-какие элементы дома. Но я к ней пристала, чтобы сейчас. Она сдалась, взяла пояс и сделала несколько быстрых красивых движений. Стоящий в дверях магазинчика загорелый видный мужчина одобрительно похлопал в ладоши и жестами пригласил нас посидеть за столиком, стоявшим у края тротуара под деревом. Юля улыбнулась и что-то сказала ему на незнакомом языке. Он удивленно поднял брови, ответил и приложил руку к сердцу.
- Юля, Юля, что ты ему сказала?
- «В следующий раз – обязательно».
- А откуда ты знаешь турецкий язык?
- Это ж моя вторая родина, малыш.
- А разве бывает вторая родина?
- Как видишь, бывает. Умные люди вообще говорят, что родина там, где тебе хорошо.
- А разве дома нам плохо?
- Лично мне везде хорошо.
- Ты, наверное, сама себе родина.
- Наверное, да.
32.
     Прогулка на яхте мне очень понравилась. Мне понравилось всё – и даже дорога, по которой мы ехали в порт – узкая полоска между отвесными скалами и обрывом к морю. Моник, насколько я понимаю, сдерживала свои лихаческие порывы и вела джип достаточно осторожно, но, когда из-за поворота на нас выскакивала встречная машина, весело гудя и мигая фарами, сердце пропускало удар.
А ещё – было очень красиво, так красиво, что я потихонечку плакала одними глазами, благо слёзы можно было списать на ветер. Мне понравилась и небольшая быстрая яхточка, которая называлась «Ева».
Водитель яхты, мужчина немного свирепого вида, без рубашки и ботинок, в отрезанных по колено джинсах, разрешил мне подержать штурвал – такой большой деревянный руль с торчащими по кругу рукоятками. Он отвёз нас далеко – так, что даже берега видно не было, ни одного. Вокруг – только прозрачная вода Средиземного моря и ослепительное, стоящее прямо над макушкой солнце.
Конечно, капитана звали Адам. Он вынес на палубу большой резиновый свёрток, который оказался костюмом для плавания под водой, и баллоны с воздухом. Потом, страшновато улыбаясь крупными белыми зубами, что-то сказал Юле и Моник. Все трое немного поспорили. Костюм достался Моник, которая быстро поскидывала то немногое, что на ней было, и все свои браслеты и брелки. Юля помогла ей застегнуться и приладить дыхательные прибамбасы. Моник сделала нам ручкой и свалилась с борта спиной вперёд. Мы с Юлей свесились над водой и, когда море немного разгладилось, увидели только промелькнувшую в глубине тень. «Хорошо пошла» сказала Юля и увела меня в каюту, в которой было прохладнее.
- Юля, а она не утонет?
- Не бойся, русалки не тонут.
- А ты тоже будешь нырять?
- Мне придётся в следующий раз, чёртов хитрый Адам говорит, что забыл мой костюм.
- Ты не расстраивайся, здесь тоже здорово.
- И здесь здорово, когда ещё не знаешь, как здорово там. Лет через пять я тебе попробую устроить экскурсию по подводному царству. 
- Ну-у, как долго.
- Хорошо, через четыре.
     Моник наплавалась примерно через полчаса – пришел Адам и попросил помочь поднять её на борт. Он крутил ручку лебёдки, а Юля контролировала работу устройства, напоминающего доисторический лифт, на платформе которого, свесив ласты, сидела довольная резиновая купальщица.
Раздев Моник и обсудив подводную прогулку, они налили себе по стаканчику шампанского, а мне – минералки, которая почему-то называлась «бардак сода». Потом мы искупались в открытом море. Юля и Моник красиво, вниз головами попрыгали с бортов, на что Адам одобрительно сказал «ай, шайтан!», а меня осторожно опустили в спасательном жилете. Я хотела разглядеть, красиво ли в подводном царстве, но видела под собой только морскую воду, переливающуюся в солнечном свете голубым и зелёным.
     Накупавшись и перекусив, мы двинулись обратно. Капитан завёл мотор и встал у руля-колеса, направляя яхточку к ещё невидимому берегу. Меня отправили в тень, в каюту, а «дэвочки», как звал их Адам, по-русски, кстати, больше ничего не говоривший, раскинулись на полотенцах в хвосте лодки. После обеда меня разморило, и я прилегла на диванчике у окошка. Заснула сразу, даже не мечтала.
     К берегу подплывали уже когда садилось солнце. В постепенно меркнущих красках дня, на нас надвигались разноцветные огоньки причала. Адам аккуратно пристроил свой кораблик между двумя яхтами, поцеловал ручку Моник – прямо с зажатой в ней колбаской долларов, чмокнул в щёку Юлю и подмигнул мне. Когда мы стали махать ему руками с берега, прощаясь, он ловким жестом водрузил на голову невесть откуда взявшуюся капитанскую фуражку и вскинул руку к козырьку.
33.
     Стремительно темнело. Юля села рядом и обняла меня, чтобы я не очень боялась, если Моник поедет быстро. С чего это мне бояться, я ж на улице росла, меня курочка снесла. «Боевая подруга» включила погромче музыку, чтобы не слышать наших воплей, наверное, или чтобы не заснуть за рулём – ей-то все эти дороги не в новинку – и мы покатили. Как мы лихо покатили! Я чуть не описалась от восторга. На лице Юли вспыхивала и гасла какая-то незнакомая мне, странная улыбка.
    В отель мы добрались совершенной ночью. Юля и Моник немного поспорили, потом поцеловались, джип укатил, а мы пошли по дорожке через тёмный лес, красиво подсвеченный круглыми фонариками 
- Устала, Саша? Ничего, завтра будем спать до обеда, после обеда опять тихий час, всё остальное время проваляемся на пляже.
- Нет!
- А вечером – на дискотеку.
- К тебе там дядьки будут приставать!
- Пусть пристают.
- А вдруг тебе кто-нибудь понравится?
- Ты думаешь, я могу потерять голову?
- А вдруг!
- Не беспокойся, Саша, со мной этого не случится. По крайней мере, в ближайшие двадцать лет.
     Ну, не знаю...
     И действительно, мы проспали почти до обеда, а проснулись от того, что зазвонил телефон. Я хотела скатиться с кровати, чтобы взять трубку, но Юля цепко ухватила меня за нижнюю конечность.
- Сашка! Здесь на звонки отвечаю я.
- Ну и пожалуйста, небось твоя Моничка, что-то её давно не было!
Наобщавшись с подружкой, Юля вернулась в постель и принялась меня тормошить. Я для вида слегка от неё поотбивалась локтями и пятками.
- А почему это Моник тебе боевая подруга?
- Ну, это долгая история…
- Ты обещала рассказать. И, по-моему, мы никуда не торопимся.
- А обед?
- Успеем!
- Ладно. Года три назад здесь было землетрясение, очень сильное... – Юля помолчала, как будто ей не хватало слов, – Жертв много, тысячи, многоэтажки складывались, как карточные домики, в секунды. Одним словом, ад. В общем, я поехала сюда помогать, благо профессия у меня самая гуманная… Насмотрелась всего…
- Страшно было?
- И теперь страшно, как вспомнишь. У нас был такой сборный отряд, врачи почти со всего мира, кто-то быстро уехал, кто-то до конца оставался. А я как раз после ординатуры, практики, считай, никакой. Вот здесь и была у меня практика.
- И ты не побоялась поехать?
- Боялась, а ехала. Натура такая – и на цементный завод – я, и двор подметать – я…
- Что?
- Так, классика отечественного кинематографа.
- А Моник?
- Моник была при нашей группе переводчиком, со всех языков на все языки, кроме русского. Она и сейчас в нем не ферштеен, заметила? Ну вот, и мы с ней оказались вдвоём среди десятка мужиков. Так и подружились. Оттрубили месяц в госпитале, потом остались еще на месяц – отдыхать, потому что нужно было восстановиться после всего этого…
- Она турка?
- Турка – это посуда такая, чтобы кофе варить. Про женщин говорят – турчанка. Нет, Моничка из Австрии.
- А почему она не в Австрии?
- А тебе так и хочется расставить все по местам! Наверное, ей здесь больше нравится. И бизнес тут, опять же. Вставай-ка, Саша, сколько можно валяться.
34.
     Когда наступил вечер, мы вышли на пустой пляж и сели на нагретые камушки у воды. Волны лениво играли галькой, за спиной слышалась дискотечная музыка, темнело. Прямо перед нами, на сиреневом небе висела идеально круглая жёлтая луна. Юля порылась в карманах и достала несколько монет.
- Серебра нет, пятачков тоже, придётся евро заговаривать.
- Зачем их заговаривать?
- Вот смотри какая луна. Полнолуние. Сейчас именно и нужно делать заговор на серебряную монетку, чтобы деньги водились.
- А ты знаешь заговоры?
- Сейчас их только ленивый не знает. И неграмотный. Теперь всё в книжках можно прочитать. Представляешь, раньше люди убивались за такие знания, а теперь, образно говоря, всё прямо на тарелочке подносят, разве что не жуют. Хочешь – богатым будь, хочешь – счастливым.
- Ага, то-то вокруг все счастливые такие.
- Счастье – личное дело каждого. Хочешь быть счастливым…
- Знаю! Будь им!
- Вот именно. Бери монетку и повторяй за мной.
     Мы громко и с выражением, обращаясь к луне, три раза произнесли магическое заклинание, впрочем, здорово напоминающее детсадовскую считалку.
- Юля, а подействует? Что-то слишком просто.
- Ну, хочешь ещё горсть песку съешь, для усугубления значимости.
- Нет, я потерплю.
- За эффект не беспокойся – проверено. Только монетку теперь не потеряй.
     А назавтра мы поехали в АКВАЛЭНД! Насмотрелись на дельфинов и китов, а потом целый день развлекались – катались с разных горок, больших и маленьких, с маленьких – на попе, с больших – на надувных кругах. Так здорово катиться с крутой горки с разными захватывающими дух виражами в потоке воды и брызг, а потом – с головой – в бассейн! Или на кругах, вцепившись в специальные хваталки, крича от радости и страха! А ещё можно прыгать в бассейне с настоящей волной или подставлять разные части тела струям, бьющим из-под воды.
Я бы совсем оттуда не ушла, плескалась бы и плавала, пока не превратилась постепенно в рыбу, а лучше дельфина, и меня показывали бы отдыхающим за деньги. Ведь был же там рисующий дельфин. А у меня за плечами половина класса художественной школы. Ну и талант, разумеется.
35.
     Из аквапарка нас забрала всё та же Моничка, правда уже на другой машине, не на джипе своем любимом, да и саму её я сразу не узнала в деловом костюме. Никаких тебе специально продранных кутюрных джинсов или шортов «по самое некуда» – настоящей одежды боевой подруги. Все дорого и пристойно, только глаза те же – с кошачьим упрямым выражением пожизненного превосходства. Юля не такая. Иногда мне кажется, что она и не человек вовсе, а фея–инопланетянка. Которая прилетает исполнять желания бездомных сиротинушек… Как я не хочу, чтобы она улетала!
     Мы немножко покатались по городу, особенно мне понравилась езда по узким улочкам, по обеим сторонам которых впритык друг к другу лепились лавки и магазинчики. Моник и Юля заходили то в одну торговую точку, то в другую, иногда возвращаясь с покупками, иногда – без, наконец этот бесконечный шопинг меня утомил, я сползла на мягкое широкое сидение и слегка задремала.
Мне снилось, что я то ли падаю, то ли летаю, пока не почудилось, что Варвара мягко трогает меня за лицо своей белой лапкой. Она всегда меня так будит… С переднего сиденья, полуобернувшись, на меня смотрели и улыбались Моник, играющая нынче роль бизнесвумен, и Юля с павлиньим пером в руке, которое она быстро отвела в сторону, когда я попыталась его перехватить.
- Тихо, тихо, не сломай нам реквизит.
- А нечего меня вашими реквизитами щекотать!
- Ну, извини. Мы тут уже минут пять наблюдаем твой сладкий сон. Что хоть тебе снилось-то?
- Кошки.
- Сочиняешь ты, Сашка. Тебе снилось, что ты летала.
     Уже стемнело, когда Моник привезла нас к себе домой, поэтому снаружи я особенно ничего разглядеть не сумела, зато все подробно рассмотрела внутри. Мне понравилось. Много пространства и мало вещей. А в ванной вообще поместился чуть ли не целый бассейн.
- Моник приглашает нас погостить пару деньков. Как считаешь? – спросила Юля, когда мы пошли мыть руки.
- А в этом бассейне плавать можно?
- Вообще-то это ванная, джакузи.
- Как в Аквалэнде?
- Примерно.
- Я согласна!
     За ужином, который Моник и Юля накрыли на небольшом столике рядом с низкими мягкими диванами и который, на мой взгляд, был несколько легковат для такого насыщенного дня, мы вели непринужденную, практически светскую беседу. Накануне Юля научила меня нескольким английским словам и выражениям и я, судя по её одобрительным кивкам и удивленно поднятым бровям Моник, употребила их вполне к месту.
     После ужина мы немножко посмотрели телевизор, какой-то музыкальный канал с песнями и танцами, а потом Юля и Моник начали переглядываться между собой – ну не иначе что-нибудь задумали, и не знают, как мне это преподнести.
- Александра, а не отпустишь ли ты нас немножечко развлечься?
Ну, конечно, как будто от моего согласия что-нибудь зависит.
- Если скажете, куда идёте и нарежете мне ещё бутербродов.
- Легко! Идем в один приличный клуб.
- В ночной?
- В ночной приличный клуб. Ты можешь ещё пару часиков посмотреть телевизор, Моник оставит тебе дежурный мобильник, кнопочка с цифрой один – это мы. Если соскучишься. Ничего не бойся, тут тебя никто не тронет.
- Про бутерброды не забудь.
- Уже иду резать.
     Ко мне присела нарядная, пахнущая богатой жизнью Моник и показала, как выходить на связь и «мени геймс» на телефоне. Потом спросила «о кей?». Я ей сказала, что «о кей, о кей». Мне принесли кучку свежего постельного белья и тарелку с бутербродами. Пока я разбиралась с играми, они успели подготовиться к выходу и продефилировали мимо меня, легкомысленно улыбаясь и делая ручкой.
- Юля, а в пакете у вас что?
- Запасные ласты.
36.
     У Моник мы прожили ещё три дня, по вечерам они посещали «клабы», возвращаясь, когда я уже спала, утром Моник тихо исчезала, а мы с Юлей встречались в гостиной ближе к обеду, не спеша завтракали и шли гулять. Иногда мы просто бродили по улицам, отдыхая в уличных кафешках, иногда шли на пляж или по магазинам. Однажды к нам присоединилась Моник и получилась настоящая экскурсия по старому городу, со всякими интересными рассказами, которые мне переводила Юля. Мужчины на улицах оборачивались нам вслед и при любом удобном случае отпускали комплименты на нескольких языках, пытаясь определить на каком же можно будет продолжить знакомство. Наивные! Приличные девушки на улицах не знакомятся.
     Дома мы готовили ужин, вернее, готовила Юля, пока я резвилась в Моникином  личном бассейне, потом поедали его с возвратившейся с работы хозяйкой, потом, раскинувшись на диванах, курили кальяны с разными дымами. Если честно, мне не давали. Когда я под шумок однажды потянулась к мундштуку сделать затяжечку, Юля перехватила мою руку и внушительно сказала «всему свое время». Не больно то и хотелось. 
     В последний вечер всем было как-то грустновато, Юля и Моник поехали играть в казино «на высокую гору», но без особого настроения, а я долго не могла заснуть – смотрела в окно, как на соседнем доме бегают рекламные огоньки и ветер треплет прически пальмам вдоль бульвара. Необъяснимо замирало сердце, будто в ожидании перемен.
     Они вернулись весёлые и, как мне показалось, немножко-таки хмельные, хотя раньше я этого за ними не замечала. Юля на моей памяти ничего крепче шампанского не пила, а Моник вообще всегда за рулём. Что-то роняли, давились смешками, спорили громким шёпотом и опять смеялись, звенели на кухне посудой. Наконец, судя по ароматам, уселись пить кофе. Самое время, половина пятого. А не позавтракать ли и мне?
     Наверное, в Моникиной футболке, которая была мне ниже колен и сваливалась с плеча, я напоминала Филиппка, который с умным видом заявился в школу, куда его, в общем-то, никто особенно и не звал. Юля знала эту русскую народную сказку, которую написал Лев Николаевич Толстой, и поэтому засмеялась, а Моник только удивлённо улыбнулась.
- Филиппок, ты чего не спишь?
- Шумите больно.
- Когда это мы меньше шумели? Мы, между прочим, всегда одинаково шумим.
- Нет, сегодня больше.
- Тогда присоединяйся, сейчас ещё немножко пошумим, а потом спать ляжем. Будем спать до вечера, а потом Моник отвезёт нас в отель.
     Я взяла из вазы персик и с удовольствием в него вгрызлась. Потом съела две конфеты и пирожное. И запила все колой. Шуметь, так шуметь. Моник и Юля в это время что-то оживленно обсуждали. Я потянулась за бананом.
- Саша, остановись.
- Налили бы ребенку шампанского, что ли, а то сами пьют…
- Неси бокал тогда.
     Юля разлила оставшееся в бутылке поровну в три красивых стакана, мы звонко чокнулись и пригубили.
- Ну как?
- Невкусно.
Моник засмеялась, а Юля невозмутимо прокомментировала «триста баксов бутылка».
- Вы что, выиграли в казино?
- Моник выиграла, причём прилично, ей этого шампанского ящик презентовали за то, что согласилась дальше не играть.
- А ты?
- А я проиграла, совсем немножко.
- Тебе было жалко денег?
- Ты думаешь, в казино ходят только для того, чтобы выигрывать?
- А разве нет?
- Не совсем. Вообще, умные люди туда ходят, чтобы разобраться в своих отношениях с деньгами.
- Юля-я, ты опять непонятно говоришь!
- Да, действительно, чего это я? Не полечь ли нам спать пораньше?
- Так раньше уже и некуда, солнце встаёт.
- Вот и хорошо, кто-то должен…
     Мы закончили завтрак, по очереди поплескались в ванной и разбрелись по постелям. Начинался новый день. Я рыбкой прыгнула в мягкий диван и вытянулась на животе. Диван подо мной начал покачиваться и отплывать от берега, деревья и дома на берегу становились всё меньше, а моря вокруг становилось всё больше. Небо постепенно вытесняло берег всё дальше, до тех пор, пока вокруг не осталось ничего, кроме моря и неба.
37.
     Наш джипок весело взбирается в гору, мы едем домой, наш дом – везде, где есть солнце и море.
     Последние слова досвиданий, чмоканье в щёки и губы – кого куда, Моник подмигивает нам из кабины и живенько трогает с места. Мы с Юлей смотрим ей вслед и нам начинает её не хватать ещё до того, как машина исчезает за поворотом.
- Юля, а не маловато мы у Монички погостили?
- Мне тоже так кажется.
- Давай позвоним, пусть она за нами вернётся!
- Боюсь, что у неё другие планы на сегодняшний вечер.
- Опять пойдёт обыгрывать казино?
- Нет, поедет встречать жениха.
- А у нее и жених есть?
- Я даже подозреваю, что не один. Пойдем, Саша, посмотрим на месте ли наш домик.
     Домик оказался на месте, а вокруг домика за время нашего отсутствия кто-то насажал всяких кустов и прочих растений и накопал грядок. И посередине огорода стояла поливальная конструкция и всё это орошала, поворачиваясь в разные стороны. Я, конечно, попробовала поливалку обмануть – стала пробегать под струями, пытаясь не измочиться, раз или два у меня получилось, но всё равно я вся изгваздалась. Юля оставила меня за этим увлекательным занятием и ушла в номер. После исполнения мною особенно удачного маневра, с дорожки послышался смех. Я обернулась. Там стоял крепкий загорелый парень в бейсболке козырьком назад и выгоревшей майке. На плече этот Аполлон держал лопату, грабли и еще какое-то приспособление непонятного назначения. Он, улыбаясь, пожелал доброго вечера, чем окончательно меня смутил. Я убежала в домик.
- Саша! Переоденься. – Юля вышла из ванной, завёрнутая в большое махровое полотенце. – Сейчас пойдем ужинать...
- Ура! Наконец-то я наемся.
- … потом погуляем по берегу, а потом на дискотеку.
Программу мы выполнили успешно, особенно по танцам. Из кавалеров, желающих проводить нас с дискотеки, мы с Юлей выбрали самого похожего на Джеймса Бонда, но больше он наше воображение ничем не поразил.
     На следующее утро я проснулась рано. Вышла на балкон и хотела сигануть в парк прямо в чём была – в спальной футболке, походить по травке, но успела только закинуть ногу на перила, хорошо ещё трусы на мне в тот момент были, как встретилась глазами с аполлонистым садовником, который возился в земле с каким-то цветком. Он, конечно, не преминул пожелать мне доброго утра. Да что же это такое!
     Когда мы шли на завтрак, он стоял у дорожки, картинно опершись на лопату и делая вид, что размышляет что бы ещё ему у нашего домика прикопать. Когда мы с ним поравнялись, он достал из-за уха красную розу и, улыбаясь, протянул Юле. Она её взяла, поблагодарила и пошла себе дальше. И забыла в ресторане на столике. А я вернулась.
38.
     - Саша, не пора ли собираться домой? У нас уже осень, дети в школу пошли.
- Ну, Юля-а, ещё недельку! Ты же сама сказала – пока не надоест!
- А по Варваре не соскучилась?
- Это, Юля, удар ниже пояса.
- Ладно–ладно, еще недельку и – домой.
- А тебе самой не хочется побыть здесь ещё?
- Ой, Сашка, как хочется! Я бы и не уезжала никуда.
- Вот и давай останемся!
- Это было бы слишком просто. А разве мы ищем лёгких путей?
- А разве нет?
- Хороший вопрос...
     Я, конечно, понимала, что Юле нужно рано или поздно выходить на работу, а мне – отправляться в школу, но никак не вырисовывался у меня плавный переход от этой жизни к той. Может быть, у взрослых это лучше получается?
     Отдых наш тем временем продолжался. Я почти выучилась плавать и загорела, только шрам на левом боку остался светлым. У меня выросли новые волосы, которые почему-то сами по себе начали завиваться. Юля сказала «это от хорошей жизни». Наши дни по-прежнему были полны праздности и развлечений, но уже чувствовалась во всём этом горечь близкого расставания.
Мы теперь вставали рано, когда тени от деревьев ещё были большими, и шли на пляж. Камушки у воды не успевали нагреться, а море – остыть, купающихся в этот час почти не было, нам никто не мешал изображать томных утренних русалок и морских звёзд.
Наплававшись, мы возвращались в номер переодеться к завтраку, у домика нас неизменно встречал садовник, достающий из-за уха очередную розу. Когда он преподнёс Юле желтую розу после оранжевой, и в нашей вазочке встретились первые три цвета радуги, Юля задумчиво сказала «к чему бы это?». Она предположила, что следующую, зелёную розу, по причине отсутствия таковой в природе, ему придется либо красить от руки, либо брать выходной на службе. Не тут-то было. Зелёная роза, совершенно без признаков грубого вмешательства человека в процесс естественного развития, назавтра заняла своё место на туалетном столике. День голубой розы мы уже ждали с нетерпением.
     По вечерам мы ходили кормить кроликов, которых обнаружили однажды во время прогулки по городку, в большом стеклянном аквариуме с разной живностью, стоящем на тротуаре прямо у входа в магазин. Кроликов было пять – три белых, серый и чёрный, их разрешалось брать в руки, но нельзя было мучить – за этим строго следил дядька, заманивающий в магазин покупателей. Ещё им можно было приносить еду. Мы с Юлей для пробы нарвали листьев бамбука, который произрастал на делянке недалеко от нашего домика, и разделили их на узкие полоски. Крольчатам понравилось. Плантация бамбука постепенно лысела.
39.
     Утром дня голубой розы нас никто не встретил с цветком за ухом. «Ну, вот и хорошо, – сказала Юля с облегчением, – а то я уже начала чувствовать себя фазаном». Про фазана я тоже знала – нам в художественной школе рассказывали, как запомнить цвета радуги. До нашего отъезда оставалось два с половиной дня. Юля предложила не ходить на обед в отеле, а пообедать в городе, заодно и сувениров купить.
- Юля, ты кому будешь подарки покупать?
- Тебе. А ты кому?
- А я тебе. Только, чур, до возвращения не показывать. Одолжишь мне десять баксов?
- Договорились.
     Мы прошлись по магазинчикам, а затем направились по улочкам вверх, по направлению к высоченной горе, которая, сколько мы к ней не шли, ближе не становилась. Шли мы, шли и очень кстати набрели на ресторанчик, притаившийся в апельсиновой роще. К этому моменту я так проголодалась, что была готова попробовать все наименования из списка, вложенного в красивую кожаную папку, которую нам принесли. Юля заказала по тарелке вкусного густого супа и целую плошку зелени, которую с аппетитом начала поедать, поливая лимонным соком.
- Ты похожа на кролика.
- А ты, Сашка, похожа на … А вот и наш садовник! Что-то его давно не было…
И, действительно, на террасу поднялся наш старый знакомый и скромно сел в уголочке. Мне показалось, что в полупустом зале слышно, как стучит моё сердце.
- Ты что сама не своя, испугалась?
- Ну вот ещё!
- Похоже, что он шёл за нами. К чему бы это?
- Одно из двух – или к любви, или к деньгам.
Услышав свою любимую поговорку, Юля засмеялась.
- Доедай суп, Саша, остынет. А я позволю себе сигаретку. И кофе.
     Кофе Юле принесли вместе с голубой розой.
- Ну, ты смотри, какой последовательный! Давай его за столик пригласим.
- Как хочешь.
     Юля передала приглашение через официанта, и через минуту наш загадочный садовник был уже возле нас. «Мей ай?» – «Плиз». Он был чисто выбрит и почти неощутимо пах чем-то завораживающим. Белые брюки и наглаженная рубашка. Да садовник ли он?
     Между ним и Юлей завязался оживлённый разговор, из которого я могла понять очень немногое. Я видела, как они смотрят друг на друга, и мне это очень не нравилось. Я не могла позволить себе заканючить «Юля-а-а, пошли-и, ну пошли-и» и поэтому стала тихонечко толкать её под столом ногой. Она от меня незаметно отбивалась. Наш приятель почувствовал подстольное оживление – может быть ему даже пару раз самому попало – и поднялся со стула. Наклонившись к Юлиной ручке и глядя ей в глаза, он спросил «окей?», и еще раз, более настойчиво – «окей?». Юля засмеялась и кивнула. Он взял мою руку – я попыталась её выдернуть, поэтому поцелуя не было, было осторожное рукопожатие – сказал «вери найс гёрл» и не поворачиваясь к нам спиной, удалился.
- Ну что, «красивая девочка», как тебе наш садовник?
- Никакой он не садовник.
- Да, ты права, не тот он, за кого себя выдаёт.
- А что ему от нас нужно?
- Хороший вопрос. Пока я могу только догадываться. Кстати, он меня на дискотеку сегодня пригласил.
- А вдруг он маньяк?
- Тогда он обязательно должен подарить мне ещё две розы. Не успеет.
- Ты, всё равно, пожалуйста, с ним поосторожнее, Юля.
     Она дала мне честное слово, что будет.
     Вечером, когда стемнело, под нашим балконом раздался тихий условный свист. Юля сказала своему отражению в зеркале «до чего ж хороша!», а мне наказала не беспокоится, «здесь под каждым кустом охрана, да и вообще я скоро вернусь», и отбыла веселиться.
     Ну а я тем временем выполняла одно важное Юлино поручение, про которое пока сказать не могу. Незаметно наступила ночь. Я произнесла заклинание, как учила меня бабушка «благослови, Христос, на сон грядущий» и повалилась в койку.
40.
     Кто-то звал меня по имени «Саша – Саша» и тихонько тряс за плечо. Ничего себе! Моник. А она–то как здесь оказалась? Моник попыталась выяснить у меня «вериз Юлиа?», я вспомнила кое-какие английские слова и сказала, что «Юлиа денц». «Вериз ши денц?» – я пожала плечами. На что последовал возглас «А!» и досадливый взмах рукой. Потом она ещё что-то сказала, что, наверное, переводилось, как «пойду поищу» и вышла через балкон.
Я натянула шорты и курточку и побежала вслед за удаляющимся силуэтом, стараясь не растерять по пути шлёпки. Моник сначала направилась к дискотечной площадке, там стоял дым коромыслом, но Юли не было. «Садовника» тоже. Потом Моник свернула к морю, я, прячась за кустами, шла за ней. Берег был пустынен, только возле кромки воды прогуливался охранник, держа руки за спиной, да откуда-то издалека доносился смех. Туда мы и двинулись – к небольшому заливчику, окруженному соснами. Моник по берегу, я – скрываясь в кустах и деревьях. И, представьте, набрели на пропавшую Юлю и маньяка-садовника, которые дельфинами плескались в ночных волнах Средиземного моря. У них даже чешуя блестела в лунном свете. Пока я разевала рот на открывшуюся картину, ко мне тихо подошла Моник и, взяв за руку, сказала «гоу хоум, плиз». И мы пошли назад вместе, не оборачиваясь.
     В номере мы разбрелись по разным комнатам и стали ждать. У меня перед глазами стояла картина ночного купания – наверное, у них с садовником случилась любовь. Прямо в море. Может быть, Юля теперь все бросит и останется. А я? Опять стану ничьей? Я с головой накрылась одеялом, чтобы Моник не услышала всхлипываний, рвавшихся наружу. И по этой причине прозевала Юлино возвращение – с меня тихонечко стало сползать одеяло, и я зажмурилась изо всех сил.
- Батюшки! Чего это мы в слезах?
У меня перехватило горло. Может быть, я слышу этот голос в предпоследний раз! Юля прижала меня к себе и стала покачивать, как маленькую. От неё пахло морем. Слова давались мне с трудом и, наверное, только Юля могла понять, что я хотела спросить.
- Вот еще глупости, почему я должна тебя бросить? Я тебя только нашла! Давай собираться, сейчас Моник подъедет.
В этот момент из полумрака соседней комнаты возникла боевая подруга со словами «айм хиа». Юля не растерялась.
- Тем более, она уже здесь. Как всё удачно складывается!
Моник что-то со смешком спросила, наверное – про водичку, тёплая ли. Юля подошла к ней и чмокнула в насмешливое лицо, сказав «всё равно люблю тебя, ехидну». Мы быстро оделись в дорогу, подхватили сумки, которые я с таким тщанием собирала накануне вечером, и вышли в рассвет.
     Юля забежала на ресепшн сдать ключи и мы, выйдя за ворота, попрыгали в небольшой автобус, который тут же тронулся с места. Он довёз нас до соседнего городка и остановился неподалеку от узкой, заостренной кверху башни. Из-за угла соседнего дома высовывалась морда Моничкиного джипа. Водитель автобуса помог нам перенести вещи в машину и откланялся. Моник завела мотор и стала оглядываться в поисках удобного выезда. И тут сверху раздался голос. От неожиданности я даже пригнулась. Юля повернулась ко мне с переднего сиденья.
- Не бойся, Сашка, это местный священник призывает народ к молитве.
- А! Я такое уже слышала, когда мы приехали, в первое утро. Только подумала, что это боженька.
- Что касается общения с боженькой, тут у тебя, похоже, выделенный канал.
- Как это?
     Юля не ответила, только улыбнулась, и мы поехали навстречу встающему солнцу.

Часть вторая

1.
     Родина встретила нас мелким дождичком. Мокла на стоянке Юлина «рафушка» с прилипшим к стеклу жёлтым листом. Сновали с чемоданами прилетающие–улетающие. Не верилось, что где-то есть солнце и море. Мы погрузили в багажник сумки, Юля похлопала машину по крыше, сказав «здравствуй, дорогая». Полетели брызги. Я сжала в кармане талисман – тяжёленького золотого котика с изумрудными глазами, расставальный подарок Моник. В салоне легко и знакомо пахло сандаловыми палочками, Юля включила дворники, но и через протёртые стекла не было видно ничего сколько-нибудь обнадёживающего.
Юля достала включила плеер, в колонках сзади меня зашуршало и после красивого ритмичного вступления запел нежный женский голос. У меня защипало в носу – это была песня из тех, которые Моник любила врубать на полную громкость во время своих весёлых гонок по горам. Теперь под эту музыку мы ехали по гладкой прямой дороге и подолгу стояли в пробках, но стоило мне закрыть глаза, как я снова оказывалась на заднем сидении Моникиного джипа, а впереди открывалась такая красота, какой, казалось, не бывает на земле. Но теперь-то я знала, что она есть!
     После возвращения домой, Юля определила меня в школу. Я в процессе выбора учебного заведения не участвовала, мне было наплевать. Какая разница, где мне жить без неё. До первых каникул оставалось чуть меньше двух месяцев.
Наверное, чтобы я не так сильно переживала, Юля подарила мне ноутбук. Я назвала его просто «бук», и мы подружились. Варвара, которая так соскучилась за время нашего отсутствия, что плакала при встрече почти настоящими человеческими слезами, не упускала теперь случая пробежаться по клавиатуре моего нового друга, оставляя за собой следы «повисших» программ или абракадабру всяких букв. Наказывать её было жалко, да и бесполезно – кошку невозможно сбить с пути, если она задалась своей коварной кошачьей целью извести соперника, поэтому Юля пригласила одного знакомого, который поставил на бук хитрую программку под названием «Антикот». Теперь все были при деле – и Варвара, регулярно осуществляющая планы кошачьей мести, и «Антикот», распознающий коварные лапки и блокирующий клавиатуру, и бук, без помех выполняющий свои обязанности, а главное – я, не досаждающая Юле своим нытьем.
2.
     Мы едем по аллее, полыхающей всевозможными огнями осени – тут тебе и отчаянные жёлтый с красным, и несдающийся зелёный, и оранжевый, и даже фиолетовый. Эта весёленькая аллейка ведет к моей новой школе. Я разглядываю причесанные пейзажи и появившиеся на горизонте аккуратные черепичные крыши своего нового пристанища и понимаю, что Юля всё это подстроила, чтобы поразить моё незащищенное от такой красоты воображение – а потом делай со мной, что хочешь.
- Нравится, Сашка?
- Конечно, мне даже кажется, что ты это сама всё наколдовала – из тыкв и кабачков.
     Юля смеется, откинув голову на спинку сиденья.
- Ты преувеличиваешь мои способности.
- Нет, я тебя давно раскусила, ты – фея.
- Сашка, феи, которые живут среди людей, называются ведьмами. Я – ведьма!
- Что ты меня пугаешь? Не боюсь тебя.
- Да я добрая! Знаешь, от какого слова «ведьма» произошла? От слова «ведать», знать то есть. Только и всего.
     Собственно школа поражает моё воображение не меньше, чем красоты окружающего пейзажа. Основательное трехэтажное здание, похожее на замок – с узкими окошками и башенками, вокруг аккуратно подстриженная, зелёная не по сезону трава. Да не сплю ли я?
- Юля! Сколько же это стоит?
- Не беспокойся, за всё заплачено. Только учись. Я и сама, было бы мне лет столько, сколько тебе сейчас, сидела и книжки умные читала бы целыми днями, за двадцать–то лет сколько бы ещё узнала!
- Так вся жизнь мимо пройдет.
- Жизнь – она внутри, а не снаружи, не может она мимо пройти. А то, что проходит – и фиг с ним.
- Как это?
- Ой, Сашка, ты девочка умная, со временем сама все поймёшь.
- А ты сейчас расскажи, чтобы ребёнок понапрасну не мучался.
Юля внимательно посмотрела мне в глаза.
- Был один человек, который хотел, чтобы всем жилось хорошо. Он знал, как это сделать и ни от кого ничего не скрывал. Ходил себе по свету две тысячи лет назад и творил чудеса… больных там исцелял, за обиженных заступался… Его потом к кресту гвоздями прибили, а перед этим, извини за подробности, камнями закидали, когда он крест на себе в гору нёс.
- Кто?
- Люди…
- Он умер?
- Он стал – Бог.
- И отомстил им?
- Да, в общем-то, нет.
- Юля, это тот самый бог, который на небе?
- Тот самый. Знаешь, зачем я тебе эту историю рассказала?
- М–м–м… Все люди – гады?
- Разве? Ты лично много гадов видела?
    Я подумала и решила, что видела, конечно, но не так много, хороших людей мне попадалось больше. А если бы не Юля, вообще играл бы ветер моими косточками. И замотала головой из стороны в сторону.
- Просто нельзя, Сашка, взять и выписать человеку готовый рецепт счастья, даже если знаешь, как это делать. Его сначала вывернет наизнанку, а потом он тебя возненавидит.
- А если хочется помочь?
- Осторожно, малыми дозами и никогда не жди благодарности. Приехали.
     Мы и вправду приехали.
3.
     После Юлиного рассказа я была под таким впечатлением, что всё остальное меня как бы не очень–то и волновало. Я просила у боженьки, чтобы среди моих далеких предков не было тех, кто швырял камни и забивал гвозди, и даже тех, кто просто на это смотрел. Я просила, чтобы мои предки в это время были невинными обезьянами, радостно скачущими по деревьям. Я невпопад отвечала на вопросы, которые мне задавала элегантная мадам в просторном кабинете и удостоилась парочки её жалостливых взглядов и заверений в том, что мне здесь будет хорошо.
Да мне будет хорошо везде, даже в вонючем подвале на трубе центрального отопления, если только я не произошла от тех, кто убивал Бога. С этим ведь жить нельзя. Сколько бы тысяч лет не прошло.
     Мы поволокли мои вещи по коридору жилого корпуса. Юля собрала мне парочку баулов с нарядами и чемоданчик с ноутбуком и тетрадками. Будем переписываться по электронке. Моя комната оказалась на втором этаже, недалеко от лестницы, дверь была не заперта. В комнате – две кровати, два стола, шкафчики, на тумбочке справа букет осенних листьев, над не совсем аккуратно заправленной койкой – портрет Мэрлина Мэнсона в прикольном гриме. Посередине, на полу валяется сиротливая кроссовка. Моя соседка явно не зануда. Вот и хорошо. Я сажусь на нетронутую кровать, Юля присаживается на тумбочку рядом и смотрит на меня внимательно и серьезно.
- Хочешь, я побуду с тобой до вечера?
Я мотаю головой, я внутри с ней уже попрощалась. И, вообще, знаю – увидят, что со мной ходит Юля – наверняка начнут дразнить. Доказывай потом, что ты в няньках не нуждаешься.
- Юля, что делать, чтобы Бог простил?
- А тебя-то за что?
- Вдруг я имею отношение к тем…
- Саша! Он всех простил, еще до того, как это случилось.
- Даже …
- Даже! А проводи–ка меня до машины.
     Я обхватила Юлю руками и уткнулась ей в грудь, чувствуя, что внутри исчезает ком, который не давал мне свободно дышать, и длинно, с удовольствием вдохнула. Юля поцеловала меня в макушку, мы оставили вещи и спустились вниз.
    Юля села в машину, повернула ключ зажигания, сказала мне в полуоткрытое окошко «Все. Будет. Хорошо.» и медленно покатила к воротам, помигав на прощание фарами. Сзади меня раздался странный протяжный звук, в котором я не сразу узнала старого знакомого – школьный звонок.
    Спустя секунду на крыльцо выкатился орущий, дерущийся рой, постепенно распадающийся на группы, а также отдельные личности младшего и среднего школьного возраста, которые разбрелись и разбежались по двору. Из дверей вышел охранник и встал руки в боки. Я проскользнула мимо него, поднялась по лестнице и … заблудилась. По коридорам сновали девочки и мальчики, проходили с умным видом учителя, а я всё не могла попасть в свою комнату. Действительно, Хогвартс какой-то! Мне стало грустно и противно, слезы переполнили глаза и побежали по щекам. Я отошла к окну, подождать пока они не выльются совсем, и сделала вид, что любуюсь осенним пейзажем. За моей спиной не затихали шум и беготня, а я превратилась в птицу и вылетела в распахнутую форточку.
4.
    А, может быть, в птицу я и не превращалась – это лишнее, когда умеешь летать. Летать, оказывается, почти также просто, как плавать. К прежним ощущениям добавляется ещё одна координата. Про координату Юля рассказала, мне понравилось – красиво. Вообще-то сначала немного не по себе, но чем дальше земля, тем меньше боишься. Опора нужна страху, а свободе она – зачем?
     Наверху всё по-другому, земля кажется далекой и какой-то придуманной. Но, всё равно, красивой. Я вижу внизу Юлину машину, маленькую красную игрушку, которая катится по дорожке среди нив и рощ, ещё не пустых и не голых, но уже обречённых на долгую зиму впереди. Я вижу, как Юля приоткрывает окошко и прикуривает сигарету, загорелая узкая ладонь удерживает руль. Я вижу, что ей грустно, но знаю, что это ненадолго. Её ждут перемены.
Мне пока непривычно думать о Юле отдельно от себя, но...  Я теперь умею летать. У меня нет крыльев, я несколько раз смотрела себе через плечо. И через другое. Ничего такого. Только небо. Третья координата… это, наверное, и есть счастье.
     Я плавно снижаюсь и приземляюсь, как Питер Пен, через открытую створку окна прямо в школьный коридор, иду между дверями комнат и почти сразу же нахожу свою. Немного думаю над тем, постучаться мне или нет и решив, что это теперь лишнее, раз я здесь живу, открываю дверь. На кровати лежит девчонка примерно моего возраста в наушниках и с закрытыми глазами, её конечности подёргиваются в такт неслышной мне музыке. Судя по всему, это что-то зажигательное. Почувствовав постороннее шевеление в комнате, она распахивает серые глазищи и быстрым движением сдвигает один наушник в сторону.
- Привет! Это ты новенькая?
- Наверное, я.
- Тебя как зовут? Меня – Ма! Хочешь конфету?
- Давай. Меня – Саша.
- Будешь – Са!
- Почему это?
- Так быстрее.
     Быстрее, так быстрее.
     Ма достает откуда-то из недр постели коробку, в которой сиротливо лежат две конфетки и радостно объявляет «как раз!». Потом быстро и цепко всматривается в моё лицо, видимо, решая, не предложить ли мне ещё чего-нибудь нетривиального, но тут звенит звонок.
- Обед. Есть хочешь? Тогда пошли.
Вообще-то, Ма не утруждает себя паузами между отдельными предложениями, выстреливая сразу всю информацию. Наверное, мысли в её растрепанной головке пролетают со сверхзвуковой скоростью. Мы чинно–благородно, за ручку, движемся в сторону столовой. Ма меня инструктирует:
- Носиться по коридорам нельзя, музыку слушать громко нельзя, завтрак – обед – ужин по расписанию, еду выносить нельзя, отбой в десять часов, хорошо, что нас вместе поселили, будем на ночь друг другу страшные сказки рассказывать, я знаю про черную руку, про покойников и про кровавую стену, тебе какая больше нравится?
5.
     Мая, а именно так, оказывается, зовут мою новую подругу, подводит меня к длинному столу, уставленному тарелками с салатом, сидящие за ним дети поднимают глаза, но изучают новый персонаж недолго – возвращаются к беседам и выколупыванию из тарелок наиболее съедобных кусков. Поскольку никто не уставился на меня как баран на новые ворота, заключаю, что явных идиотов среди моих одноклассников нет.
Этому меня научила Юля – оценивать интеллект человека по тому, как долго он фиксируется на новом предмете. Юля меня научила очень многому, спасибо ей. Она, наверное, уже добралась до города, может быть, лежит в ванной, поднимая из пены для любования то ручки, то ножки. Есть за ней такая слабость. Я чувствую, что между нами существует связь даже на расстоянии, каким бы огромным оно ни было.
Краем глаза вижу, что стул, на который я нацелилась приземлиться, начинает отползать в сторону. Хватаю его за спинку, преодолевая сопротивление чьей-то шаловливой ручонки, водворяю на место и быстро сажусь. Что, не вышло? Я готова к серии мелких пакостей. Юля меня предупреждала, что новичкам всегда устраивают проверки, если лопухнешся вначале, долго потом придется доказывать, что достоин лучшего. Не удивлюсь, если сегодня в своей кровати найду игрушечную жабу или змею. Я тоже люблю острую шутку.
     Вдоль стола, руки за спину, начинает прогуливаться наша классная дама – ухоженная, хорошо пахнущая женщина в строгом костюме. Выражение её лица соответствует дорогому прикиду – я теперь в одёжках неплохо разбираюсь, такое же, подразумевающее определенный уровень развития и процветания. Она легко, как редиску из грядки, за шиворот вытаскивает из-за стола коротко стриженого пацана, пытавшегося пулять хлебным мякишем, размоченным в супе, в свою соседку напротив. Пацан сникает и что-то лопочет в свое оправдание, после чего, отпущенный на место, доедает обед без всякого аппетита. Одноклассники тихонько, но довольно хихикают. Здесь, видимо, не принято, громко выражать свои эмоции. Оно и к лучшему, лично меня детская непосредственность напрягает. Еда довольно вкусная, но, на мой взгляд, ее могло быть и побольше. После обеда каждый чинно несёт свои тарелки в посудомоечную и благодарит встречающийся на пути персонал. Нам велено через полчаса собраться внизу для прогулки.
     В своей комнате я, тайком от щебечущей Ма, заглядываю под подушку – ни змеи тебе, ни жабы. Неинтересно. До прогулки успеваем поваляться на кроватях и рассказать друг другу свою жизнь. Майку сплавили сюда родители ввиду того, что её мамаша от хорошей жизни начала крепко поддавать и наподдавалась до того, что однажды устроила в доме небольшой пожарчик, заснув с сигаретой в кресле. Папа её, бизнесмен, определил маму в один хороший заграничный санаторий на предмет избавления от порока, а доченьку – сюда, в Хогвартс. Ма скучает по родным, но они не особенно балуют её посещениями. Мать – по причине крайне редкого появления на родине, отец – по причине круглосуточного зарабатывания денег.
6.
     Наш класс собирается на крыльце – шесть пацанов и четыре девчонки. Никто не строит нас парами, прогресс. Наверное потому, что и считать-то особенно нечего. Наша пёстрая группка во главе с элегантной Натальей Анатольевной отправляется в окрестные леса. Мы выходим за ворота, охраняемые двумя крепкими дядьками в камуфляже, третий пристраивается за нами и следует в некоем отдалении. Когда мы приехали сюда с Юлей, и они притормозили нас у шлагбаума, мне запомнились взгляды сторожевых псов на вежливых лицах. Да, наверное, это учебное заведение не из последних.
От свежего воздуха и настоящей живой природы даже Ма притихла, и в тишине немного странной музыкой зазвучало «осенняя пора, очей...». Наталья Анатольевна обернулась к нам и, скрывая глаза в тени красивой шляпки, дочитала без особого выражения, как бы между прочим, про пышное природы увяданье. Её глуховатый голос сплетался с шорохом листьев под ногами и тихим шумом ветра в начинающих облетать кронах деревьев. Казалось, сама роща рассказывает богатеньким, но заброшенным деткам о том, что есть настоящего в этом придуманном мире.
       Гадость мне в девичью койку всё-таки подбросили. Когда я, слегка уставшая от обилия новых впечатлений, с облегчением повалилась в урочный час на постель, из-под одеяла, дико вереща, выскочила огромная белая крыса и заметалась по комнате. Мы с Майкой от неожиданности тоже устроили нехилый ор, но, поняв, что это за зверь, быстро успокоились – она, сложившись пополам, зашлась в беззвучном хохоте, а я наподдала крысе под хвост, отчего она забилась в угол и оттуда гневно сверкала на меня своими красными глазками. Ха! Нашли, кого крысами пугать.
На шум, конечно, сбежались все наши соседи и несколько учителей. После небольшой разборки нам с Ма было сделано внушение, а невменяемое животное изловили и унесли в мусорной корзине.
     Уроки начинаются в восемь тридцать, после зарядки и завтрака. Я сижу на второй парте у окна, совсем, как в той жизни. Из окна виден школьный двор, ворота и дорога, уходящая в разноцветную осень.
     Мне не составило большого труда влиться в учебный процесс – за время моих приключений никаких принципиальных изменений в правилах счёта и правописания не произошло. Я даже успела получить две пятерки, по математике и чтению. Одноклассники, после истории с крысой, больше ничего весёленького пока не придумали, так что в плане острых шуток затишье. Майка, которая здесь живёт уже второй год, обещала показать разные интересные школьные закоулки. Говорит, что здесь водятся привидения и вампиры. Я ей не очень-то верю потому, что привидения бывают только в старых замках, а вампиров не пустит сюда охрана. Если, конечно, они заранее не пробрались в ряды школьного персонала.   
     После уроков – обед, прогулка, тихий час, когда мы лежим в койках, тихонечко слушая музыку, или болтаем, изо всех сил стараясь не заснуть. Потому, что спать днём –
стыдно. После полдника самоподготовка и кружки. Я, конечно, выбрала изо.
7.
     Ничего, жить здесь можно, это всё-таки лучше, чем в подвале. Где-то сейчас Тамара Рыжая и Владик, живы ли? Полгода прошло, а кажется – жизнь. Скучаю по Юле. Вчера подключила ноут к линии и послала ей письмо электронной почтой, теперь жду ответа. Здесь можно сколько угодно сидеть в Интернете, за свои денежки, конечно. Считается, что это помогает учёбе, а вот мобильники сразу отбирают.
И ещё я иногда немножечко летаю – подкараулю, когда Ма заснет, тихонько открываю окно, забираюсь на подоконник и отталкиваюсь от него в фиолетовое осеннее небо. Правда, летать с каждым днем становится всё холоднее. «Где-то близко зима, разлиновано трактором поле, словно чья-то тетрадь позабыта под мелким дождём…». Стихи такие, где-то я их слышала, или читала. Поля сверху действительно похожи на тетрадки по письму – с ровными бороздками-линейками. Когда возвращаешься, главное не врезаться в стекло, но я приноровилась, резких движений не делаю, зависаю у нашего окна и тихо толкаю створку. Очень удобно, на такие прогулки даже обуваться не нужно, надел теплые носочки – и вперёд.
     В нашей школе народу учится не очень много, с первого по четвертый класс всего-то около сорока человек. В субботу после обеда можно уехать домой, если тебя заберут, конечно, и вернуться утром в понедельник. А суббота уже послезавтра.
     Ура! Мне письмо! Юля пишет, что скучает, что на работе всё нормально и дома меня ждёт сюрприз. Ещё передает привет от Варвары и Моник. Я всё перечитывала письмо, не смотря на Майкин зудеж про то, что «мы опоздаем, мы опоздаем»… Пришлось нестись по уже пустому коридору, как сумасшедшим. Меня так и подмывало пролететь хоть немножечко. Ещё Юля написала, что обязательно за мной приедет.
     Форма одежды у нас свободная, поэтому наряжаемся кто во что горазд – мальчишки в основном модничают в спущенных штанах и толстовках с дурацкими принтами, а девочки не упускают возможность сверкнуть каким-нибудь камушком. В ходу кольца, серьги, браслеты и другие понты.
На последней перемене, по причине совершенно нелётной погоды и невозможности всласть поноситься по двору, чтобы снять оцепенение от учебного процесса, наш второй классик развлекался демонстрацией персональных материальных ценностей. Участие в шоу принимали все, и не сказала бы я, что мальчики в чём-то уступали девочкам. Брюлики, цепи из золота и платины и много чего ещё эксклюзивного, надаренного папами и мамами, бабушками и дедушками.
У меня ничего такого не было – ни в одной из моих семей не любили украшать себя более, чем украсила природа. Юля вообще к золоту–бриллиантам относилась легкомысленно, могла купить колечко или браслетик, немного поносить и забыть где-нибудь на полочке. Хорошо, если дома. Таким образом, культ материального на данный момент у меня начисто отсутствовал.
     Тем временем мальчики–девочки всё друг другу показали, оценили и вынесли определения. Я наблюдала за процессом со стороны, участвовать в нем мне почему-то не хотелось, хотя мое сокровище – золотой котик–амулет с изумрудными глазами тяжёленько лежал в кармане куртки.
На меня начали коситься, потом пялиться, мальчик с самой толстой цепью на шее, Вова Козлов, высказал предположение, что я «бе-е-э-дная», поэтому мне нечего «предъявить». Класс радостно заблеял «бе-э-дную» на все лады, не блеяла только Ма, верная подруга. Но Вова Козлов не жил с бомжами, не пел по электричкам и не получал перо в бок, наверное, даже не гонял на джипе по горам, его мнение меня не очень волновало, мне просто хотелось прекратить этот безобразный, неэстетичный концерт.
Я, простите меня, пожалуйста, Юля и Боженька, подошла к Вове, сунула ему под нос котика и дала рассмотреть, спросила «понял?», потом снова зажала котика в кулаке и треснула этим кулаком Вове в нос. Повернулась и сказала остальным про сокровища на земле и на небе и, что бы было понятнее, добавила фразу из трёх этажей. В это время дверь класса открылась и вошла Наталья Анатольевна.
8.
Она отправила Козлова отмывать размазанную по лицу кровищу и усадила класс, совершенно не вдаваясь в подробности произошедшего. Я не могла поднять глаз – так мне было стыдно перед Натальей Анатольевной, которая ненароком могла услышать выражения, которые в приличном обществе не употребляют. Она же вела урок, как ни в чем не бывало, и я постепенно убедила себя в том, что, скорее всего, финальная фраза моего выступления до её ушей не долетела – мало ли, отрикошетила от двери, например.  Пришел взъерошенный и мокрый Вова и молча сел на свое место.
Ближе к концу урока мои глаза сумели, наконец, подняться и рассмотреть обстановку в классе. Обстановка была какая-то пришибленная. Даже школьные мухи в количестве двух штук, не жужжали, а сонно таскались по стенам и потолку. Наконец этот бесконечный урок был прерван звонком, мы записали задание на завтра и стали вытекать из класса.
Я ловила на себе любопытные и, в некоторых случаях даже можно сказать, одобрительные взгляды одноклассников, а спиной ждала приглашения Натальи Анатольевны остаться на разбор полетов. Нет, видимо, бить и беседовать меня не будут. Не теперь.
Подруга Ма в коридоре взяла за руку и горячо зашептала в ухо, что теперь нам обязательно нужно будет ночью забаррикадироваться, чтобы Козлов сотоварищи не смогли прийти страшно мстить. Я в тон ей, делая большие глаза, сказала, что до ночи ещё дожить надо, на это она мне ответила «ну тебя совсем с твоими дурацкими шутками». На самом деле, мне больше всего не хотелось, чтобы эта история дошла до Юли, а Вова Козлов – сам нарвался.
Вместо обычной послеобеденной прогулки нас повели в школьную оранжерею нюхать розы. Вообще-то это была такая познавательная экскурсия про всевозможную растительность, но розы мне напомнили о лете, я их нюхала, нюхала, а одну, маленькую, нежно-розового цвета, потихонечку съела.
Кружок рисования у нас ведет серьёзный бородатый дядька, который три раза в неделю приезжает в школу на большой чёрной машине и необидно говорит «балда», если найдет в рисунке что-то неподобающее. Я удостоилась «балды» два раза – за скособоченный кувшин и потёкшую краску, зато когда мы рисовали на свободную тему, он посмотрел на мою картину, где были море, солнце и горы, посопел и сказал «молодец, живенько».
Рисовать так же здорово, как и летать, то же – пузырьками поднимающееся вверх –
чувство свободы. Приходишь в себя, перед тобой – изрисованный лист бумаги и стаканчик с бурой водой, в руке мокрая кисточка. А за окном прячется в темноте осень.
9.
     Проработку мне всё-таки устроили, но только за маты. Никто не упрекал меня в том, что я противопоставляю себя коллективу. Видимо, это понятие тут совершенно не ключевое. С меня взяли слово, что я впредь не буду делиться ни с кем, даже потихонечку с Ма, своими богатыми познаниями в области ненормативной лексики. Ради такого дела Наталья Анатольевна объединила свои педагогические усилия со школьным психологом – внушительной, немного растрепанной симпатичной тётей. Честное слово, никто к моим проблемам ещё так вдумчиво не относился. Вот что значит – за деньги.
     Разговаривали со мной, вернее, меня, целый час, потом отпустили, порекомендовав в случае затруднений обращаться за советом и помощью. Глупость какая, что я ябеда или плакса? Я здоровый морально и физически ребенок, с хорошей наследственностью и богатым жизненным опытом. Чего это ради я буду бегать на консультации к психологу, даже если она смотрит на меня такими красивыми понимающими глазами. Я лучше сделаю пару кружочков над школой – ночью, когда никто не видит.
     Юля забрала меня в субботу после обеда, как и обещала – я вернулась из столовой, а она полулежит на моей койке, опершись на руку, и улыбается. Я даже взвизгнула от радости. Мы мигом собрали мои пожитки, требующие стирки, упаковали ноут и попрощались с Ма до понедельника. Сойдя со школьного крыльца, я нашла взглядом наше окно, а в нём – грустную Майкину мордочку с расплющенным о стекло носом.
- Юля, давай в следующий раз Ма с собой возьмем на выходные!
- А давай! Если её родители не хватятся.
- До Нового года они точно не хватятся.
     Мы выехали за школьные ворота, притормозив возле бдительных охранников, обозначили правый поворот и покатили по аллее.
- Ну, что, Сашка, как тебе школа?
- Терпимо.
- Одноклассники не обижают?
- Пусть только попробуют!
- А что, ещё не пробовали?
     Судя по Юлиной ехидной интонации, она, пожалуй, была в курсе моих приключений.
- А тебе уже и донесли!
- Не донесли, а поставили в известность. Тётя психолог, которая с тобой беседовала накануне, моя, можно сказать, давняя подруга. Пока ты сегодня обедала, мы с ней попили кофейку, заодно и пообщались на эту тему.
- И что?
- Будешь матом ругаться – зубы заболят. Я серьёзно.
- Не буду.
- Вот и хорошо. Пятерок-то много наполучала?
- Ну так, штук шесть или семь.
- Неплохо для начала. Сашка! А я по тебе соскучилась.
- Я по тебе тоже. Можно я машину поведу?
- У тебя ноги до педалей не достанут.
- Я к тебе на коленки сяду и буду рулить, а ты на газ нажимай и скорость переключай.
- Классно придумано, забирайся. Только смотри, резко руль не поворачивай, а то не успеешь оглянуться, как в кювете окажемся – придётся в школу возвращаться на ночевку.
     Я заползла Юле на колени и взяла руль, как «без десяти два», стараясь не особенно в него вцепляться. Ничего, нормально мы общими усилиями проехали километра три по лесной дороге. Перед выездом на трассу Юля чмокнула меня в макушку и ссадила с колен.
10.
     Я проснулась утром и какое-то время не могла понять, где нахожусь – в комнате было тихо и как-то подозрительно светло. Почувствовав шевеление, прибежала Варвара и запрыгнула на грудь, обнюхивая мои ускользающие сны. Я схватила кошку в охапку и прижала к себе. Её белая пушистая голова с длиннющими щекотными усами и мокрым носом оказалась на подушке, совсем близко, и мы смотрели друг другу в глаза, как будто разговаривали без слов. Хлопнула входная дверь и после небольшой возни в прихожей, в комнату вошла Юля с пакетами в руках.
- Сашуля, представляешь, ночью выпал снег. Посмотри в окно – зима!
     Я пробежалась босиком по ковру и прижалась к стеклу лбом. Красота. Зимняя сказка. Деревья ещё не успели сбросить листья, и небольшой сугробик снега лежал на каждом листочке, клоня его к земле. Ветки опустились вниз, как руки. Казалось, что природа в виде чахлых городских насаждений, замерла в изумлении. Ещё бы, на дворе-то только конец сентября.
- Сашка! Давай скорее завтракать и побежали в снегу валяться и фотографироваться, пока всё не растаяло.
- Да потом позавтракаем, каждая минута дорога!
     Мы даже не стали искать шапки – варежки, натянули куртки и спустились во двор. Глаза не сразу привыкли к сплошному белому цвету, а на ощупь снег был тёплым и невесомым. Мы загадали желания, обсыпали друг друга снегом с веток и слепили по снежку. Впереди был ещё целый воскресный день.
     Снег растаял быстро – к обеду его уже не стало, выглянуло солнце, вернулась осень. Мы с Юлей прошлись по магазинам, посидели в кафе, прогулялись по набережной и в сумерках вернулись домой. Странно, но нас даже никто ни разу не побеспокоил ни звонком, ни визитом. Мы как будто выпали на этот день из обычной человеческой суеты. Вечером, пораньше завалившись в постели, посмотрели прикольный, не совсем понятный, но классный фильм про одну лихую тетю, которую очень обидели нехорошие люди, а она, пролежав в коме с пулей в голове несколько лет, все-таки очнулась и решила им отомстить. Когда по фильму кровь лилась очень уж обильно, Юля командовала мне отворачиваться к стенке и не подглядывать. Но всё равно, до конца досмотреть разрешила, потому что «кино хорошее, про любовь».
     Назавтра, ранним утром, чтобы не опоздать к первому уроку, мы пустились в обратный путь – из с неохотой просыпающегося города, в тихие поля и рощи, сыплющие жёлто–красной листвой. Я дремала на заднем сидении, удобно примостив голову на ранец с выученными уроками. Мне, пожалуй, хотелось, чтобы эта дорога не кончалась – вот так бы ехать бесконечно, через осень, под нежные песни на креольском языке, от которых перехватывает дыхание.
     В школе меня встретила плачущая Майка, которая не сразу, много хлюпающих вдохов–выдохов спустя, смогла рассказать, что на следующей неделе её переводят в обычный интернат – дальнейшее содержание здесь своего чада папаше показалось неоправданным. Да, с интернатами я тоже сталкивалась, могу понять, отчего она так заходится. Бедная Ма! Мало кому нужны мы на этом свете. Я смотрела на уставшую плакать Майку, и мне становилось холодно, хотелось забиться под три одеяла и притворится мёртвой. Я подошла к ней и постояла рядом, но так и не решилась погладить её по вздрагивающей растрепанной головке.
     Я бы попробовала научить её летать, время ещё было, если бы не картина, вставшая у меня перед глазами – разбившееся маленькое тельце под нашим окном.
11.
     К вечеру Ма успокоилась и даже повеселела, мы с ней поиграли в новые игрушки, которые Юля поставила мне на ноут. В конце концов, впереди у нас почти неделя – а за это время мы обязательно что-нибудь придумаем.
     На занятии по изо наш преподаватель намекнул, что неплохо было бы что-нибудь такое нарисовать, что впоследствии можно было показать людям, но каким именно – не намекнул. Сказал «рисуйте к чему душа лежит, а там посмотрим». У меня душа лежала нарисовать первый снег, не совсем уместный на ещё не опавшей листве и слегка пожухшей травке – такой как бы привет из будущей зимы, синее осеннее небо с ярким солнцем, которому не терпится этот снег стереть, и девочку, летящую над деревьями. Нет, двух девочек. Они держатся за руки, одна ещё не совсем умеет летать и страх тянет её к земле, а другая знает, что бояться нельзя – так ничего не получится, и говорит первой «посмотри, как красиво». Я очень хочу, чтобы они не грохнулись в жёсткую мокрую траву и на всякий случай рисую под ними озеро.
     Вечерами мы с Ма долго не засыпаем, у неё это нервное, а я как группа поддержки, разговариваем на всякие-разные темы, поэтому мне не удается полетать – эту тайну я не открою никому, даже ей, а утром бежим на уроки невыспавшиеся и зеваем до большой перемены.
А вчера после ужина к нам припёрся Козлов, поиграть на компьютере, свой он уже «убил», и принес в качестве платы одну неплохую, хотя и кровавую, игрушку. Ему хотелось перед нами ещё и повыделываться, но я быстренько это выступление свернула, нечего тут. Пришёл в гости к девушкам – веди себя прилично. После той истории с котиком, психологиня общалась и с ним тоже, но очную ставку нам устраивать не стали. Ну да им, психологам, видней. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он, в общем и целом, мальчик не дурак, это ему просто фамилия покоя не даёт. Мне показалось, что Майка на него запала, как-то она себя совершенно нетипично вела – помалкивала и смотрела на этого павлина во все глаза.
     Мой рисунок с летающими девочками взяли на конкурс. Палпетрович задумчиво расчесал пальцами бороду и сказал «просто шагал какой-то». Я не очень поняла, что это значит, но, судя по выражению его лица – ничего страшного, потом у Юли выясню, что это такое. С учебой вроде тоже всё в порядке, Наталья Анатольевна мной довольна. Она сама так сказала – «Сашей я довольна», негромко и без выражения. Она вообще не очень похожа на крикучих школьных тёток, наверное, потому что дорогая.
     Майку забрали через три дня. Приехал её папаша, здоровый коротко стриженый мужик в облаке духов и перегара, мутновато посмотрел вокруг и велел собираться. Ма заплакать не посмела, только хлюпала носом, укладываясь. Я из соображений приличия вышла в коридор к окну, вообще-то мне очень хотелось махануть с подоконника и не видеть продолжения этой жалостливой сцены, но как же тогда Майка? Минут через пятнадцать папаша вышел в коридор с вещами и направился к выходу, за ним, как зомби, шла Ма.
Я вообще очень не люблю никаких обниманий, даже просто троганий, но тут меня как будто в спину толкнули – я закинула руки Майке на шею и прижалась щекой к её лицу. Её сердце колотилось в мою грудную клетку. Потом она начала отстраняться – спешила, мы ещё немного постояли друг напротив друга и попрощались. Она мне помахала снизу, от папашиной машины, в ответ я ей сделала тайный знак «помни, о чём договаривались».
     «Джип широкий» газанул по школьной аллее, унося с собой светлое пятнышко Майкиного лица, прилипшее к заднему стеклу.
     Остаток недели я провела за чтением умных книжек, которые собрала мне Юля. Читала даже ночью, а чтобы не включать свет и не привлекать излишнего педагогического внимания, закутывалась в одеяло и садилась ближе к окну – там было светло от фонарей. Это отвлекало от грустных мыслей о Майкиной судьбе. Ещё нас вывозили в театр, для прививания любви к искусству.
Я сидела во втором ряду и очень подробно могла всё рассмотреть – и лица актеров, и их костюмы, и декорации. Но это сначала я рассматривала, а потом действие меня захватило, и я перестала обращать внимание на детали. Показалось, что меня знобит, как от температуры, и такое состояние, как будто мной играют, как куклой – заставляют плакать и смеяться.
Спектакль был как бы про птичий двор с утками, гусями, курами, кошками, другой всевозможной живностью и красавцем петухом, вовлеченным в различные интриги. Он, упёртый, верил в то, что поднимает солнце своим криком, а его все и каждый считали своим долгом в этом разубедить. Он так играл... Я видела, как разлетаются веером капельки пота, когда он встряхивает головой, и проступают жилы на шее от утренней песни солнцу.
12.
     В воскресенье за завтраком Юля спросила, не хочу ли я, например, навестить бабушку. Я, чтобы не заплакать, сжала зубы и часто–часто закивала. Мы приехали в какой-то дом, похожий на больницу для стареньких – там были только бабушки и дедушки, поднялись на второй этаж и зашли в комнату с номером 11. Бабушка сидела в кресле и смотрела телевизор.
- Здравствуй, Юлечка! А это Саша такая большая стала? Иди сюда, милая.
Я уткнулась бабушке в плечо и из моих глаз, как дождь, полились слезы. Она гладила меня по голове слегка дрожащей рукой и приговаривала «ничего, всё пройдет, всё наладится». Юля пошла в коридор наливать воду в чайник, а я присела на коврик у бабушкиных ног и положила голову ей на колени.
- Мне Юля про тебя рассказывает, как ты растёшь, как учишься, она часто ко мне приезжает. И всё время вкусное что-нибудь привозит.
     Ничего себе! А мне ни слова.
-Ты, Сашенька, на Юлю не обижайся – это я ее просила, пока со здоровьем у меня не наладится, не нужно, чтобы ты меня видела. Я ведь как развалина была, а теперь лучше стало, только ноги как не мои, видишь, с палочкой хожу.
- Бабушка, я бы за тобой ухаживала!
- И! Тут уход хороший, персонал вежливый. Ты учись, у тебя вся жизнь впереди, не обижают тебя в школе–то?
- Нет, что ты!
- Теперь навещать меня будешь?
- Конечно, бабушка. А когда тебя выпишут?
- Скоро, Сашенька, скоро…
Лицо бабушки было такое родное и в то же время незнакомое. Вернулась Юля с горячим чайником, мы разложили на столе принесенные гостинцы и сели пить чай. Сидя между бабушкой и Юлей, ловя на себе их взгляды, слушая и разговаривая про нашу жизнь, я почти вспомнила, что такое семья. Это – когда тебе хорошо.
       По дороге домой Юля пообещала мне, что мы обязательно заберем бабушку на Новый год, погостить.      
       Возвращение в школу было не очень радостным – ведь там уже не было Ма. Зато я теперь могла летать ночами сколько душе угодно, не боясь никого напугать или чрезвычайно удивить. Однажды я так увлеклась фигурами высшего пилотажа, что заблудилась. Испугалась, что не смогу найти дороги назад и сразу почувствовала слабость во всех конечностях. Меня стремительно потянуло к земле. Я даже толком не успела вспомнить, как полагается, всю прожитую жизнь, как очутилась в какой-то огромной куче сухой травы. Зарылась поглубже и после всего пережитого заснула сразу, как провалилась.
     Утром проснулась от холода и не сразу вспомнила, где это я. Чтобы согреться, забралась на самый верх кучи и от души попрыгала, потом несколько раз скатилась, как с горки, и уселась на вершине – обдумать сложившуюся ситуацию. Надо сказать, что из верхней одежды на мне были джинсы и свитер, а из обуви – только шерстяные носочки.  Начинал накрапывать дождик и, видимо, было уже довольно позднее утро. Я встала на цыпочки, ноги мои при этом погрузились в траву по колено, и огляделась. И сразу узнала местность. С моего наблюдательного пункта хорошо была видна дорога, по которой я каждую субботу езжу домой, а каждый понедельник возвращаюсь. По этой дороге отсюда до школы всего ничего – километров пять. Вот удивительно – почему-то мне и в голову не пришло преодолеть это расстояние по воздуху. Наверное, я не ищу легких путей.
     Короче говоря, до школы я добралась часа через два, вымокшая под дождём, который уже разошелся не на шутку, и в разодранных носках. Последние полкилометра меня очень удачно подвез фургончик с продуктами для нашей столовой.
     Охрана сопроводила к директрисе, которая уже практически возглавила штаб по моей поимке. Основной версией исчезновения учащейся Александры Земцовой считался побег на нервной почве. Директриса, оценив мой жалкий вид и натёкшую на блестящий паркет грязную лужицу, выбросила вперед руку, совсем как Ильич из старых бабушкиных книжек, и скомандовала «в изолятор!».
Налетели мамки–няньки, схватили царевну под белые рученьки и поволокли в медпункт. Там меня отмыли, дали таблетку и уложили в белую хрустящую койку для наблюдения. Я немного поспала в спокойной обстановке, потом мне принесли обед, который я с удовольствием вкусила. Строгая доктор ещё раз послушала мои лёгкие, посчитала пульс, осторожно провела пальцами по шраму и велела соблюдать постельный режим до завтрашнего утра.
Далее пришла моя старая знакомая психолог и начала проводить беседы как бы на отвлеченные темы, тихим ласковым голосом. Я ей сразу сказала, я – лунатик. Это последствия моей нелёгкой жизни. Я ночами встаю и хожу, как зомби. И даже показала – протянула руки вперед, безвольно свесив кисти, и закатила глаза так, чтобы были видны белки. Я так могу куда угодно уйти, даже за ворота. «А охрана?» – спросила она. – «Спали! А один даже храпел во всю ивановскую». Не знаю, убедила ли я её…
Назавтра меня выпустили из лазарета и я успешно продолжила обучение по программе второго класса до осенних каникул.
13.
     На каникулах меня ожидала малая культурная программа – цирк, кино и боулинг. И большая – знакомство с Юлиными родителями. Да–да, в отличие от меня, у Юли были мама и папа, только жили они в другом городе.
Однажды, хмурым осенним утром, приправленным нудным дождичком, мы сели в поезд и отправились в путь. Это было совсем не то, что гастролировать по электричкам. Мне понравилось сидеть у окна и смотреть на меняющиеся картины, прерываясь на перекусы, которые в дороге тоже были как будто вкуснее, и залезания на вторую полку – для полноты ощущений. Мы с Юлей успели наговориться на разные темы, три раза перекусить, два раза вздремнуть, разгадать кроссворд и выйти погулять на станции с незапомнившимся названием.
Юля села на спинку намокшей под дождём скамейки, закурила и, глядя на унылые пейзажи уездного городка, негромко пропела «ах мама, мама, что мы будем делать, когда настанут зимни холода…». Мне стало смешно.
- Смейся, смейся, Сашка. У тебя-то ведь тоже ни платочка, ни пальта.
- Больно они мне нужны!
- Вернемся, займёмся экипировкой. Зима же впереди.
- И Новый год!
- И Новый год.
     «Прекрасный город на болотах и костях» встретил нас нарядными огоньками, разбивающими темноту позднего вечера, и пронизывающим ветром. Мы шагнули из вагона в небольшую группку встречающих. Представительный дядечка обнял Юлю и поцеловал ее в щёчку, а меня легко подхватил на руки, посмотрел Юлиными глазами и сказал «привет, я – дядя Женя, сама пойдёшь или понести?». Из скромности я сказала, что сама, хотя было бы неплохо, наверное, прокатиться на этом большом добром дядьке.
     Юлина мама встретила нас дома – поцелуями, душистыми ласковыми объятиями и накрытым праздничным столом. Я смотрела на Юлю, сидящую напротив меня, и думала, что я бы из такого дома, наверное, не уехала никогда.      
     Спать нас уложили в бывшей Юлиной комнате, после долгих застольных разговоров, после такого вкусного и обильного ужина, после которого обязательно, по старой, не помню когда и где слышанной поговорке, должны присниться цыгане. Меня устроили на раскладном кресле, подложив для пущей мягкости матрасик, а Юля со сладким вздохом повалилась на «диван своей юности» в подушку «девичьи мечты».
Особенно значимые предметы интерьера имели здесь свои имена. Мне стало интересно, что за девичьи мечты были у нее в юности.
- Самые обыкновенные, глупые. К счастью, ни одна не сбылась.
- Юля, а почему ты отсюда уехала?
- Сашка, немножко подрастёшь и поймёшь, что для того, чтобы научиться летать, нужно для начала вывалиться из тёплого гнездышка.
- Ты научилась?
- Наверное, да. Я неплохой хирург, если честно, то в нашей больнице – самый лучший, кроме того, я девушка сейчас достаточно обеспеченная и у меня даже личная жизнь есть – это ты.
- Спасибо.
- Пожалуйста. Давай спать, завтра целый день будем гулять по городу. Я по нему соскучила-а-ась.
     Этот город оказался совсем не похожим на наш. Мне он запомнился торжествующим серым цветом, который сумел заключить в себя все остальные. Небо плыло над широкими проспектами и попадало в ловушки дворов.
     Его прошлое не давало дышать настоящему. Его будущее призрачно, как морок северных болот.
     В его музеях и дворцах хотелось заблудиться и остаться навсегда.
14.
     Юлина мама вечерами пекла пирожки, а я ей помогала – раскатывала тоненькие кружочки теста и горкой аккуратно накладывала начинку. Следующая операция – защипывание краешков у меня получилась должным образом только на третий день, накануне нашего отъезда. Образцово защипанные мною пирожки были положены в узелок, нам с Юлей на дорожку.
     Мы легли спать пораньше, чтобы не проспать поезд. Мама поцеловала нас перед сном. Ночью я проснулась, протянула руку к диванчику, где ровно дышала Юля и подергала край её одеяла – мне нужно было ей сказать!
- Юля, Юля! Я знаю!
- Что знаешь? – спросила она сонно, – а до утра это подождать не может?
- До утра я во сне всё забуду!
- Ну, хорошо, говори, только не кричи.
- Я знаю, почему ты уехала – здесь слишком хорошо, до своей жизни может просто очередь не дойти.
- Непонятно, но здорово.
- Я угадала?
- Не совсем. Я уехала потому, что влюбилась.
- Расскажи!
- Завтра. А сейчас – спать. Спать! 
     Поезд увозит нас из загадочного и прекрасного города с жуткой судьбой всё дальше и дальше. Я вижу, как позади, на холодном перроне стоят, прижавшись друг к другу, Юлины мама и папа и смотрят вслед удаляющимся красным огонькам хвостового вагона. До меня, как облачко, долетают их надежды и чувства. Я смотрю на Юлю – ей грустно, но это ненадолго. Железные колеса катятся по железным полосам, постукивая там, где рельсы соединяются между собой большими грубыми болтами. За окном – дождик, верный спутник осени. Если через стекло, разрисованное дождевыми разводами посмотреть вверх, то будет видно серое, заплаканное небо.    
- Юля, ты мне обещала рассказать про любовь.
- Не про любовь, а про то, как влюбилась. И что из этого вышло.
- А это не одно и то же?
- Получается, что нет. Да и рассказывать-то особенно нечего.
- Ну, конечно… А сама обещала!
- Ладно, слушай. Жила-была девочка…
- Мне не нужно про девочку, мне нужно про тебя!
- Хорошо, жила-была я. Любимая дочка у мамы с папой – это ты видела, кроме того, спортсменка–студентка–отличница. В общем – подарок. И вот однажды летом, в Крыму…
- Где?
- Сашка! Есть такой полуостров Крым на Чёрном море, мы там раньше отдыхали… А я встретила будущего мужа.
- Мужа? Ты мне про это ничего не рассказывала!
- Да я тебе ещё много чего не рассказывала, у меня сказок в запасе – завались. Ты будешь слушать или перебивать?
- Слушать!
- Короче говоря, у нас получился бурный роман, я всё бросила и переехала к нему.
- Это на тебя не похоже.
- Я теперь другая. Старше на десять лет. Хорошо, хватило ума тогда перевестись из своего института и не забросить учебу. Наша семейная идиллия продолжалась три года и один месяц, после чего мы тихо и мирно расстались.
- Не интересно. А он кто был?
- Да он и сейчас, слава богу, есть. Мы даже иногда созваниваемся. Мальчик из приличной семьи, умница и красавчик.
- Принц?
- Несомненно.
- Разве с принцами расстаются?
- Золушки, может быть, и нет… Я надеюсь, на все твои вопросы ответила?
- Ты сказала, этот Крым – на Чёрном море. Почему море – Чёрное?
- Точно не знаю, по-моему, из-за того, что вода в нем тёмно-синего цвета. Его ещё так и называют – самым синим морем.
- Так оно синее или чёрное? Мне, как художнику, нужно точно знать.
- Чёрное, но как бы синее.
15.
     Мы вернулись домой, будто из какой-то другой жизни, утром были в одной сказке, а теперь опять попали в свою. Забрали Варвару у соседки, пообедали, чем бог послал, и завалились смотреть новые фильмы – Юля обязательно покупает всё, «что достойно нашего неиспорченного восприятия».
     Малую культурную программу мы тоже выполнили вполне успешно, а по походам в боулинг даже и перевыполнили, в два раза. В первый раз мне так понравилось сбивать шарами фишки, что я делала это за всю нашу компанию, пока остальные выпивали, закусывали и смеялись за маленьким столиком. Освободила их от необходимости отрываться от хорошего занятия. С нами были Юлины приятели, тоже доктора, только по покойникам. Ничего, весёлые дядьки. Я потом Юлю спросила, не страшно ли им на такой работе. Она сказала, что не страшно, только противно сначала, а так – мороки меньше, а денег больше.
Во второй раз, когда я упросила Юлю опять сходить покатать шары, получилась уже настоящая тусовка. Мы взяли с собой детишек одной её знакомой, и на дорожке здорово с ними покричали, побесились и даже немножечко подрались. А выиграла все равно я.
     Очень быстро закончились эти каникулы... И наступила зима. Юля, как и обещала, справила мне зимнюю одежонку – пуховичок и классные сапожки, и всю такую нарядную отвезла назад, в Ласточкино. Это местность так называется, где наша школа. Полетела я в Ласточкино, как ласточка. А там уж меня поджидали.
     С радостной вестью. Мой рисунок на конкурсе занял второе место, и полагалась мне за это премия – хороший такой фотоаппарат. Видимо, конкурс на какую-нибудь умильную тему типа «помоги талантливой сиротке», был устроен серьёзными дядями и тетями. А я обрадовалась. Теперь буду ещё и фотографировать.
За призом надлежало явиться к директрисе. Та меня поздравила, показала подарок, положила его обратно в шкаф, и выразила надежду, что проблем со мной теперь будет меньше. Ну, говорила-то она другие слова, но основная мысль прослеживалась. Ещё на мое имя пришло письмо – никогда я не получала писем по обыкновенной почте... Прикольно. Оно было от Майки. Майка, как мы с ней и договаривались, сообщала своё местонахождение – какая ирония – её поместили в тот же интернат, с которого начиналась моя бродяжья эпопея, и вкратце описывала ситуацию.
Ситуация была, прямо скажем, не ахти. Попала-то она не в образцовый приют типа нашего, а в обыкновенный, который спонсирует государство, а не богатые папеньки и маменьки. Со всеми вытекающими отсюда приятностями. Мне даже показалось, что концовка письма была орошена слезами – на бумаге расплывались подозрительные пятна. Я будто почувствовала специфический казённый запах подгоревшей картошки и прописанных туалетов. Как год назад.
Прямо захотелось вдохнуть чистого воздуха. Я забралась на подоконник и распахнула створку окна в заснеженный двор. Внизу пялились друг на друга пуговичными глазами, раскинув руки-ветки снеговики, в изобилии налепленные малышнёй за два зимних дня.
16.
     Майку нужно было если не спасать, то навестить уж точно. Только как это сделать? Ждать до приезда Юли не было никакой возможности – слишком долго, а Ма вообще, наверное, каждый день сейчас кажется за три. Нужно было не вызывающим особого подозрения способом увязаться за кем-нибудь в город. А уж там-то!
     И – о, удача! Наш класс, в соответствии с планом культурно-массовой работы, или как она там ещё называется, отправляют послезавтра на экскурсию в краеведческий музей. Люби и знай свой край родной! На занятиях я сидела тише воды, ниже травы – за какой-либо проступок можно было лишиться возможности поехать в город, об этом Наталья Анатольевна всех предупредила сразу. А мне, с моим набором прежних подвигов и практически исчерпанным кредитом доверия, требовалось быть сейчас особенно незаметной. Два дня я представляла себя богомолом на сухой ветке и разведчицей в тылу врага.
     И вот в автобусе, который через присыпанное снегом утро везет двадцать два ученика и трёх учителей, я смотрю в окно и разрабатываю план отрыва. То, что в случае неудачи у меня будут большие неприятности, это я осознавала отчетливо. Больше всего мне не хотелось опять расстроить Юлю, хотя она-то как раз бы меня поняла. Нужно было исчезнуть незаметно и вернуться быстро, за два часа – накануне я осторожно выяснила у Натальи Анатольевны, сколько времени займёт экскурсия. А заодно и номер её мобильного. На всякий случай.
     В музее я немного походила табунком вместе со всеми, потом незаметно для окружающих стала пробираться к выходу. В гардеробе сказала бабушке с номерками, что мне нужно подышать свежим воздухом, накинула куртку и выскочила на улицу. И … наткнулась на Наталью Анатольевну.
- Куда это вы, Александра?
- Я… Мне… нехорошо.
- Правда? А мне показалось, что вы что-то задумали.
     Почему-то мне расхотелось врать дальше, и я сказала правду. Наталья Анатольевна посмотрела куда-то вдаль, потом на часы и сказала:
- Если ты обещаешь мне вернуться через полтора часа – беги. Деньги у тебя есть?
- Есть!
- Дорогу знаешь?
- Конечно, меня же тоже туда хотели сдать, год назад. Это недалеко отсюда.
- Тогда – удачи.
     Я перебежала дорогу и замахала подъезжающей маршрутке. Хорошая учительница Наталья Анатольевна. Потому, что дорогая.
     Дальше всё тоже складывалось удачно. Я прикидывала, как безболезненно проникнуть на территорию интерната, а проникать и не пришлось – малышня лепила во дворе снежных баб разного калибра, мне осталось только опознать среди них Ма по ещё ярким одёжкам. Я покричала ей через решётку забора, и мы встретились.
Майка выглядела слегка заторможенной, но вполне адекватной. Плакать не стала. Рассказывать особенно тоже. Видно, она уже успела примириться с обстоятельствами новой жизни, и теперь уже я стала для неё чужой. И такой же далёкой, как школа в Ласточкино. Мы немножко поговорили ни о чем, она все оглядывалась назад, на кипевшую там работу. На прощание я сунула ей в карман три скатанных в трубочку сотенных бумажки, она заулыбалась и помахала мне ручкой. Я подобрала ветку и обратно пошла быстро-быстро, ведя этой веткой по железным прутьям забора – трын-н-н!
     Вернуться до обозначенного времени у меня получилось. Я спрашивала у прохожих «скажитепожалуйстакоторыйчас» и сделала то, что никогда не разрешила бы мне Юля – купила в палатке у восточного человека большой промасленный пирог со странным названием «хычын» и с удовольствием его съела.
     В автобусе, который вёз нас обратно, ко мне подсела Наталья Анатольевна и поинтересовалась, как там Майка. Я сказала, что нормально, привыкает. И не удержалась, спросила, почему она меня всё-таки отпустила, ведь это было непедагогично.
- Педагогичнее было бы схватить тебя за шкирку и устроить разборку? И что бы мы получили в итоге? Ничего хорошего, согласись.
Я согласилась – действительно ничего. Я бы всё равно не успокоилась, пока не навестила Майку. На меня бы, скорее всего, навесили очередной побег, на Юлю – материальные затраты, на Наталью Анатольевну – строгое порицание. Глядишь, и вылетела бы я из элитного-то заведения. А мне здесь только начинало нравиться.
17.
     Однажды Юля приехала забирать меня в странном наряде – какая-то хламида до полу, смешно выглядывающая из-под короткой дубленки, и простенький платочек на плечах. На мой недоумённый взгляд спокойно ответила «а я, Сашка, в монастырь ушла». И добавила, увидев мои квадратные глаза – «временно, временно». И поехали мы с ней погостить на выходные в Божий приют на Земле. Юля сказала, что мне там понравится. А почему произошла такая резкая жизненная перемена, рассказала по дороге.
- Что-то устала я от кровищи и грязи, Сашка, и от больных кишок, и от глупости человеческой. Не хочу я, чтобы тот, который внутри меня, это видел.
- Это кто это внутри тебя?
- Думаю, мальчик.
- Откуда он там взялся?
- Из Турции.
- Ага! Это когда ты с садовником в море купалась.
- А ты откуда про море знаешь?
- Мы с Моник за вами подглядывали.
- Что?
     Юля чуть руль не выпустила.
- Да не бойся, не подглядывали. Мы пошли тебя искать, а когда нашли, Моник сразу меня увела – я только пейзаж и разглядела. Так красиво было…
- Он и не садовник вовсе.
- А кто?
- Сотрудник службы национальной безопасности.
- Я так и знала! А ты что, их национальной безопасности угрожала?
- Ну, это громко сказано. Просто мы с Моник там пошалили немножко.
- Ага, теперь я понимаю, чего это мы так срочно удирали.
- Ты, Сашка, клад, а не ребенок – всё понимаешь.
- У тебя теперь свой клад будет.
- Ладно, не дуйся. Ты же тоже моя. А он уже будет – наш.
     Больно надо! Я подумала, не предложить ли Юле отослать его папаше в Турцию, но озвучить это смелое решение не успела – споткнулась на букве «а», увидев её совершенно счастливое лицо.
     И действительно, монастырь мне понравился. Собственно, это была большая стройка во чистом поле вокруг обнесённой лесами церкви. По белому снегу воронами шастали монашки, озабоченные свиванием нового гнезда. Попадались и мужички в цивильном, но редко.
На стоянке для машин, находящейся поодаль, присутствовали две неброские иномарочки, раздолбанный уазик и внушительный джип, как сказала Юля, принадлежащий матери-настоятельнице. Мать-настоятельница мне сразу понравилась. Юля повязала платок и на мой вопрос, где мы будем жить, с гордостью ответила «у меня здесь отдельная келейка». Мы прошли в небольшую комнатушку, расположенную в уже отстроенной части монастыря. В келейке помещались узкая, аккуратно заправленная казённым одеялом, железная кровать, стол и небольшой шкафчик. Телевизоров и магнитофонов не наблюдалось. Не было и лампочки на потолке. Вот тебе и раз! Юля объяснила, что все это – мирское, и здесь совершенно ни к чему.
- А что же тут делают в свободное время?
- С Богом разговаривают, молятся.
- И ты разговариваешь?
- И я.
- А что ты ещё делаешь, не доски же таскаешь?
- Я здесь то же самое делаю, что и везде – лечу. Стройка же, травмоопасное производство. Сёстры то палец себе прищемят, то ногу ушибут.
- Какие сёстры?
- Все, кто здесь есть – сёстры.
- И ты?
- И я.
18.
     Не успели мы разложить вещи, как раздались слабые глухие удары по железу – звали на ужин. Юля, сломив моё сопротивление, нарядила меня в свою длинную юбку, привезённую из дома, правда разрешила оставить под ней джинсы – для тепла, и в беленький платочек. И стала я вылитая Дарёнка.
По длинному коридору, не поднимая глаз, шуршали сёстры. В столовой, хотя и было недостаточно светло, я рассмотрела их внимательнее. Сёстры были разные – старые и не очень, некрасивые и очень даже ничего себе, с потухшими глазами и наоборот, живыми и любопытными. Юля толкнула меня ногой под столом, что, наверное, означало «смотри в свою тарелку». В тарелке как раз разглядывать было нечего – жидкая кашица, размазанная по донышку. И не сказала бы я, что вкусная.
После ужина Юля оставила меня в келье – смотреть в окно на монастырские пейзажи, а сама проследовала на молитву. С Богом общаться. Собиралась она туда с не меньшим энтузиазмом, чем, бывало, на дискотеку или в клуб с Моничкой. Я ей так и сказала. Она подняла на меня смеющиеся глаза, перевязала пониже платок и ответила – «бесовство это было».
     Мне выделили раскладушку, комплект бельишка и тонкое байковое одеяло. Все это было новое, со святым штемпелем – в чёрном прямоугольнике крест и мелкие буковки. Перед уходом Юля помогла мне разобрать койку и оставила свечку, чтобы не было страшно засыпать на новом месте. Я смотрела, как тихонько колышется желтый огонек, как в незанавешенном окне выплывает из-за туч нахальный месяц и слушала тишину, пока не заснула.
     Назавтра мы с Юлей приводили в порядок медпункт, или как он тут, в святой обители, называется. Раскладывали по полочкам зелёнки-марганцовки, вату и бинты.  Вскоре пошли и больные. Я сидела на табуреточке у окна и в случае надобности подавала соответствующий инструмент. До обеда мы излечили две глубокие занозы, ушиб и засорение глаза. Тут мне и подошло время собираться восвояси.
Собираться было недолго – скинуть стрёмную юбку да размотать платок, что я с большим удовольствием и сделала. Юля переодеваться не стала, сказала, что её такой костюм совсем не напрягает, да и стоит ли туда-сюда переодеваться, мирское это. Ну да, надел святую робу и ходи, простенько и со вкусом.
Когда мы шли через двор к машине, на стоянку лихо зарулил джип и из него горохом посыпались монашки. Их группа некоторое время топталась на месте, потом приобрела целенаправленную форму, на острие оказалась сестра неопределяемого возраста, «от тридцати до пятидесяти», как говорит Юля, хорошую спортивную форму которой не скрывал даже монашеский балахон. Группка прошелестела мимо нас в направлении стройки, вперёд смотрела только предводительница, остальные – себе под ноги, это здесь манера такая, чтобы меньше греховного видеть. Я догадалась, что это и есть мать-настоятельница и, конечно, невоспитанно на неё уставилась, чтобы лучше рассмотреть. Хорошо, хоть рот не раскрыла. А она мне – улыбнулась. Правда.
19.
- Юля, а зачем в монастырь уходят?
- Сложный вопрос, Сашка. Кто за чем, наверное. Не нашел чего-то человек на земле, решил поближе к Богу поискать.
- А что ищут?
- Покой, счастье, любовь.
- В каком смысле любовь?
- В хорошем. Это такая любовь, когда весь мир – твой, и не нужно цепляться жадными ручонками за кого-то.
- Понятно. А вот ты зачем в монастырь пошла?
- Ты же знаешь, натура такая – и на цементный завод – я, и двор подметать – я! И, вообще, мне здесь хорошо, спокойно. Считай, что я на каникулах.
- Ты же работаешь, сестёр вон лечишь.
- Ну, по сравнению с нашей больничной мясорубкой это не работа, а сплошное удовольствие – синячки, царапинки, занозки. И сёстры все приличные. Это ведь не обычный монастырь, сюда так просто не попадешь.
- Хоспади! Что, и монастыри элитные есть?
- Как видишь. Для тех, кто уже все курорты перебрал, – тут Юля улыбнулась.
- Так он не настоящий?
- Настоящий, настоящий, не беспокойся.
     Она свернула к обочине, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза, потом погладила себя по животу и сказала «спокойно, спокойно». 
- Юля, тебе нехорошо?
     Она посмотрела на меня нездешними прозрачными глазами.
- Нет, Сашка, мне как раз хорошо, сейчас поедем. Как только зарядка закончится.
- Чья?
- Твоего братца.
     Вот так.
     Дальше мы ехали без приключений, если не считать того, что на заправке к нам привязался какой-то ненормальный, ходил за Юлей и требовал «благословите, матушка». Раньше бы она его быстро «благословила», а теперь, в свете произошедших с ней благостных перемен, пришлось спасаться бегством. Он ещё какое-то время ехал за нами, пока Юля не прибавила газку и не ушла в отрыв.
     В Ласточкино всё было по-прежнему, за выходные ничего не изменилось. Юля привезла меня назад пораньше, к полднику, который я с удовольствием и съела в двойном размере. Потом, до ужина преспокойненько делала уроки, а после – смотрела на ноуте очередного Гарри Поттера, наслаждаясь имеющимися благами цивилизации.
А Юля, наверное, стояла сейчас на молитве или отходила к благочинному сну в тёмной келейке. Вообще-то изменения, произошедшие с ней, мне не особенно нравились. Ничего себе! Монастырь! Еще и братик какой-то. Даже со мной не посоветовалась!
20.
     Вот уже нам и оценки за полугодие выставили. Список заданий на каникулы мы в тетрадочки записали, на праздничной дискотеке вчера наплясались, после дискотеки по коридорам набегались. Вещи собрали. Сегодня, начиная с утра, всех потихонечку разбирают по домам. К обеду остались только я и Козлов, добавки можно было брать, сколько хочешь. А аппетита не было. Мы с Козловым поспорили на десять баксов – за кем быстрее приедут. Он выиграл. Помахал мне на прощание кулаком с зажатой в нем бумажкой и отбыл. Я смотрела в окно на дорогу, пробовала читать, потом играть на компьютере, потом лежать и наблюдать потолок. Ничего не помогало – Юля за мной не ехала. Потянулись к школьному автобусу веселые повара и убиральщицы посуды, увезли на машине директоршу. Пошёл снег и засыпал следы.
     Юля приехала поздно вечером на страхообразном джипе матушки-настоятельницы, медленно вползшим в школьные ворота, размазывая по снегу и стенам свет фар. Я сидела в комнате Натальи Анатольевны у окна с чашкой горячего чая, которая полетела мне на коленки, потом на пол, но не разбилась, а смешно и звонко запрыгала, путаясь под ногами. Пробежавшись по тёмным коридорам, я выскочила на крыльцо и обхватила выпирающий Юлин живот.
- Саша, осторожнее, испачкаешься!
Рукава её куртки и юбка были неприятно мокры. Она целовала мои щеки, отстраняясь.
- Не плачь, прости, у нас случилось че пэ, пришлось задержаться, сейчас поедем.
- Какое че?
- Потом расскажу, пойдем за вещами.
     Она обняла меня за плечи, и мы стали подниматься по ступенькам. В дверях стояла Наталья Анатольевна, они с Юлей напряженно, но вежливо поздоровались. Юля извинилась за то, что не смогла меня вовремя забрать, Наталья Анатольевна тихо, без эмоций сказала «да, я понимаю», быстро оглядев её наряд слегка расширившимися глазами. «Это не моя кровь», – сказала Юля. Сомневаюсь, что она успокоила этим заявлением Наталью, но я поняла, что с ней-то точно все в порядке. Это были прежние, домонашеские Юлины шуточки.
Наталья Анатольевна предложила ей выпить чаю и переодеться, и вообще, по большому счету, подождать с поездкой до завтрашнего утра. Юля немного подумала и согласилась, только попросила разрешения воспользоваться телефоном – позвонить матушке, чтобы та не беспокоилась. Пока Юля негромко и почтительно разговаривала с настоятельницей не совсем понятными словами, я вытерла пол и расставила на столе чашки. Наталья Анатольевна сделала кипяток и заварила свежий чай.
Она оказалась хорошей женщиной, совсем как моя первая учительница. Сегодня, когда почти все разъехались, нашла меня в комнате в глубокой печали и привела к себе. Мы вместе ждали Юлю и разговаривали о жизни. Наталья Анатольевна оставалась дежурной в школе – на все каникулы, в её распоряжение поступала охрана, повар и уборщицы. 
«Курорт», – мечтательно произнесла она, глядя из окна на снежные просторы Ласточкина. Я так поняла, что за пределами школы её особенно никто не ждал. В одном углу комнаты стояли ярко-синие беговые лыжи, в другом – большой телевизор. Действительно, курорт. Она сказала, что если за мной так никто и не явится, можно будет с комфортом отдохнуть здесь. Чего-чего, а достижений цивилизации тут побольше, чем в монастыре. В этот момент в школьные ворота, которые отлично просматривались из окна, и ввалился Юлин джип.
     За чаем Юля рассказала о че пэ в монастыре, вернее, за его пределами – в деревеньке неподалёку пьяный мужик избил свою жену, которую, кроме докторицы-монашенки осмотреть было совершенно некому – дороги вокруг напрочь занесло, никакая «скорая» не пробьётся. Судя по кровище на Юлиной одежде, мужичок ещё прошелся по жене топориком, просто это уже рассказы не для детской психики. Женщину доставили в ближайшую больницу на матушкином джипе-вездеходе, потом Юля сразу поехала за мной. Наталья Анатольевна внимательно и с сочувствием выслушала рассказ, предложив Юле постирать одежду в школьной прачечной, заодно и самой освежиться. Даже выдала розовый махровый халат, похоже, со своего плеча. Я проводила Юлю в безлюдную помывочную-постирочную и вернулась в свою комнату – разбирать постели.
     На ночь Юля сотворила молитву на маленькую иконку, которая теперь всегда лежала у неё во внутреннем кармане дубленки. Я смотрела одним глазком из-под одеяла на коленопреклоненную фигуру с уже конкретным животиком, на мерцающие в свете ночника Юлины глаза и думала о том, как много вариантов предоставляется человеку для жизненаслаждения. Это словечко я тоже почерпнула из Юлиного нынешнего бытия, в одной из божественных книжек, и взяла на вооружение. Интересно, мучиться жизнью или ею же наслаждаться – выбираем мы сами или кто-то за нас?
     Назавтра утром мы погрузили пожитки в машину, простились с Натальей Анатольевной, которая за завтраком подозрительно живо интересовалась монастырской жизнью, и вырулили из школьных ворот. Один из охранников отдал нам честь. Меня ждали, я надеюсь, замечательные каникулы.
21.
     На Новый год у нас неожиданно собралась целая компания. Юля отпросилась из монастыря и даже сменила, наконец, свой сестринский наряд на специальные свободные джинсы. Папироски она больше не курила – это вредно для организма, вернее для обоих. Мы забрали из интерната бабушку, принесли от соседки Варвару – получилась семья. Ничего, что только на праздник. К Юле ещё напросился «один старый знакомый» по имени Виталий. Бабушка поинтересовалась, не буйный ли он во хмелю, Юля засмеялась и сказала, что из хмеля будет только шампанское и Виталий нам очень пригодится его открывать.
Под руководством бабушки мы с Юлей пекли пироги из какого-то особенного теста, которое никак не хотело правильно подниматься – замучились, потом ещё резали салаты и готовили рыбу. В общем, было весело. Бабушка устала нами руководить и пошла прилечь, назвав этот процесс смешным словом «ткнуться». Когда кулинарные приготовления были в целом закончены, Юля сказала, что и нам с ней нужно «пойти ткнуться» на какое-то время, чтобы потом не клевать носом за праздничным столом. Ткнуться-то мы ткнулись, но сладостно вздремнуть не получилось – сон не шёл. Мы просто лежали и разговаривали, потом включили тихонько телевизор, чтобы не беспокоить бабушку, и смотрели бесконечные праздничные концерты, похожие один на другой.
Я первый раз буду встречать Новый год по-настоящему, не так, как раньше: заснул – и проснулся уже в следующем году, а то и в другом веке. Теперь-то я и шампанским чокнусь, пока бьют часы, и желание загадаю. Чтобы мама вернулась.
     Виталий оказался прикольным симпатичным дядькой с разными глазами – фиолетовым и зеленым. Он понравился даже Варваре, которая несколько раз за вечер вскарабкивалась к нему на колени. И во хмелю Виталий не был буйным, только с каждым бокалом его глаза все дольше не хотели отпускать Юлины. Я бы даже заревновала, если бы он не успевал ещё и в полной мере руководить застольным процессом, а также смешить нас и обеспечивать сменой блюд и напитков.
Пьяницы из нас были так себе – после первого глотка шампанского мы перешли на сок – на то имелись всякие уважительные причины. У каждого свои. Виталий один поддерживал новогоднюю традицию, несмотря на статус «за рулём». Руль в настоящий момент находился во дворе, в сугробе, скрывающем приземистую и, до момента её погребения под снегом, тёмно-зеленую блестящую машинку. Наверное, наш гость надеялся, что, собственно, за руль ему не придется взяться слишком скоро.
Да! Были ведь ещё и подарки. Бабушке, как водится, тёплый красивый платок, мне – новую компьютерную игрушку, а Юле – парфюм в красивой коробочке. Я так подозреваю, пришёл Виталий выставить свою завидную кандидатуру в женихи. Только немного опоздал – у Юли сейчас другой жених. Небесный.
     Носом я-таки, не смотря на все свои усилия держаться, за столом заклевала, и меня отправили в койку. Бабушка ушла ещё раньше, и теперь тихо спала на диванчике. Её лицо было спокойным, на спинке дивана висел подарочный платок. Я тихонько поцеловала бабушкину, пахнущую нашей прежней жизнью, щёку, скинула праздничное платье и повалилась на кровать, в подушки-одеяла.
22.
     Утром Виталия уже не было, исчез и сугроб под окном. Юля спала, свернувшись калачиком в кресле, свесив тонкую кисть руки, в её растрепавшихся волосах застрял солнечный свет. Рядом примостилась Варвара. Она подняла голову, услышав меня, и от души зевнула, показав розовую пастьку с набором белых острых зубов. Я тихонько потрясла Юлю за плечо, она открыла глаза и тут же зажмурилась от солнца.
- А я думаю, чего это мне пляж снится? С Новым годом, Сашка!
- С Новым годом! А где Виталий?
- На работе.
- Сегодня же вся страна отдыхает.
- Страна отдыхает, а он работает. Бизнес есть бизнес.
- Он тебе кто?
- Бывший пациент. Я у него аппендицит вырезала два месяца два назад.
- Похоже, ему понравилось.
- Язва ты, Сашка, прости, Господи.
- Я есть хочу.
- Прошлогодний салат подойдет?
     За завтраком мы обсуждали планы на будущее. Бабушка прозрачно намекала Юле на то, что неплохо бы присмотреться к кандидатуре Виталия, а Юля изящно уходила от этой темы. Виталий явно произвел на бабушку благоприятное впечатление. Я, изображая умное лицо, её поддерживала. Юля делала мне страшные глаза.
     Мы с Юлей мыли накопившуюся с прошлого года посуду, когда на кухню зашла бабушка, одетая и с узелком, и попросила «отвези меня домой, Юленька». До меня не сразу дошло, что она говорит об интернате. Бабушка погладила меня лёгкой рукой по волосам.
- Ты, Саша, счастливая.
- Почему, бабушка?
- Кудрявые – всегда счастливые.    
     Через день мы сняли с ёлки игрушки, запихали Варвару в походный кошачий домик и отбыли на житие в монастырь. В тот же вечер мне посчастливилось удостоиться матушкиного благословения. Юля нарядила меня в ненавистную длинную юбку, посоветовала вести себя скромно и взяла на беседу с настоятельницей. Когда мы вошли в светлую просторную келью, матушка сидела за массивным столом и что-то писала. Подняв голову в черном платке, она показала нам на стулья в углу. Оттуда я достаточно подробно её и рассмотрела.
Цвет лица у матушки был здоровый – это Юля научила меня в первую очередь отмечать цвет лица. Если этот показатель не в порядке, значит человек не на своём месте в жизни и общение с ним не пойдет впрок. Ну, про глаза все знают – зеркало души. По губам, оказывается, тоже многое можно определить. Вот, например, тонкие губёшки бывают у обманщиков, растрепанные – у слабохарактерных и так далее, и так далее.
На самом деле, даже не обязательно делать такой подробный анализ внешности – достаточно просто доверять внутреннему голосу, который тихонечко так дает советы изнутри организма. Юля говорит, что обычно его редко кто слушает, почему-то предпочитают внешних консультантов. Посоветует он так, посоветует ненавязчиво, а потом скажет «ну, извини, поступай, как знаешь...».
Впрочем, мы отвлеклись. Матушка тем временем дописала свои бумаги, подняла лицо и слегка улыбнулась. Глаза у нее были необыкновенного, ярко-зелёного цвета. Линзы, наверное. А так, с внешними показателями у неё всё было в порядке – красивое спокойное лицо, как бы подсвеченное изнутри. Она сделала жест, приглашающий Юлю ближе к столу, они расположились друг напротив друга и начали негромко обсуждать вопросы, касающиеся, как я поняла, неких медицинско-монашеских проблем.
Настоятельница слушала Юлю внимательно, благосклонно кивая, было видно, что сестра-докторша у нее на хорошем счету, а на прощание перекрестила. Юля поклонилась и пошла к двери, даже про меня забыла. Матушка легко поднялась, подошла и положила невесомую руку мне на маковку. Если верить ощущениям, по моему организму сверху вниз, через открывшееся окошечко на темени, заструился прохладный воздушный ручеёк.  Как потом сказала Юля, «это на тебя благодать сошла».
23.
    Матушка посоветовала определить меня на время каникул в подручные к художнику, который расписывал новую церковь – краски там смешивать, кисточки подносить. Это называлось здесь «послушание». Такое послушание ничуть не противоречило моим внутренним устремлениям, и я его исполняла с большим удовольствием.
Художник был выписанный из мужского монастыря, с наилучшими рекомендациями и не очень старый. Юля сказала, что ему нет еще и тридцати. Отрешенностью от мирского он напоминал мне маэстро Владика, с которым мы в своё время побиралась по электричкам, вот только глаза у него были не в пример осмысленнее. Можно даже сказать, красивые были глаза. Нездешние. На тощем теле он носил чёрную длинную хламиду, а на голове – смешную чёрную же шапчонку, из-под которой на лоб и уши спадали давно нестриженные волосы цвета. Общался он со мной преимущественно жестами и предложениями из одного или двух слов, а мимо монашек вообще пробегал галопом.
Он мог целый день просидеть на шаткой деревянной конструкции где-нибудь под куполом церкви, рисуя святых и эпизоды из их жизни. Я думаю, он бы сидел и дольше, но зимние дни коротки, а в темноте не очень и порисуешь. В мои обязанности входило также обеспечивать его едой из монастырской столовки, которая здесь гордо именуется «трапезная». Когда начинало смеркаться, я приносила в церкву судки с тёплой пищей, вставала точно под купол и тихонько звала «отец Валерий, а отец Валерий, кушать» и мой голос без труда доносился до самой дальней точки храма. Это называлось «акустика». Меня тянуло ещё и спеть что-нибудь душевное, но отец Валерий на такие вольности очень сердился.
Вкушал постную монастырскую еду он в своем рабочем закутке с красками и кистями, где реализовывались остальные естественные потребности организма, да и были ли они – я не знаю. Когда, много позже, внутренние леса были разобраны, а отец Валерий исчез, глазу открылись картины жития святых. И даже в дни, когда не было солнца, от них исходило лёгкое золотое свечение. С гордостью могу сказать, что я тоже внесла лепту в этакую красоту – туфелька Божией матери на одной картине была исполнена мной. Украдкой, во время отлучки отца Валерия. Он потом молчал два дня, но соскребать мой рисунок не стал. Я показала туфельку Юле, она тоже одобрила, сказала «как живая».
При монастыре оказалась ещё и конюшня. За двумя лошадьми и осликом ухаживала угрюмая сестра богатырского телосложения. Мне понравился ослик, у него были большие печальные глаза в обрамлении светлых ресниц и несносный характер любимца публики. В конюшне стоял густой лошадиный запах, из-за дощатых перегородок с интересом и ожиданием смотрели глаза, в которых отражалась подвешенная к потолку допотопная неэлектрическая лампа. Лошади любили сахар и яблоки, а ослик Марат – шоколадки. Такими угощениями в монастырской столовой разжиться было нельзя, поэтому за ними мы с Юлей делали специальный рейс до ближайшего населенного пункта под предлогом пополнения запаса медикаментов.
     Варвара тоже любила проводить время на конюшне, шмыгая под ногами у сестры Клементины. Через неделю её белая шубка потеряла былую свежесть, Варвара ловила мышей в кучах сена и была совершенно счастлива.
24.
     Лошадки были не абы какие, а породистые. В самом ближайшем будущем население конюшни должно увеличиться, а в помощь сестре Клементине из города уже выписан настоящий лошадиный тренер. Женского рода. Чтобы не смущать монастырское спокойствие и никого не вводить во искушение. Пока же лошадки после обеда могли резвиться за оградой довольно большой ровной площадки, примыкающей к конюшне. Что и делали с удовольствием, несмотря на снег и мороз. За ними вела наблюдение Варвара, с умным видом сидя на столбике загородки.
     Ещё я помогала Юле принимать больных и раненых на монастырской стройке. В общем, развлечений для меня здесь было предостаточно. К длинной юбке, путающейся в ногах, я скоро привыкла. Если нужно было куда-то поспешить, я просто делала большое ухо из подола на уровне колен, перехватывала его рукой и бежала себе спокойненько по делам. Иногда за такой неблагостный вид мне попадало от бабок-монашек, но несильно. По сути дела, меня напрягал тут только один момент – скудное питание. Даже с отсутствием электричества я достаточно быстро примирилась, научилась рано вставать и рано ложиться, а вот вкусненького очень хотелось.
Однажды я несла в конюшню сахар и яблоки, несла-несла и не донесла – съела по дороге. Ничего вкуснее не припомню. Юлю же вопросы питания совершенно не интересовали, она мне сказала как-то, что здесь такой воздух, что его можно и пить, и есть. Воздух был действительно особенный – чистый и густой. А красота вокруг вообще неимоверная, хотя вроде бы ничего особенного – лес, снег, под снегом река. И небо.
     Мне так хотелось подняться на колокольню, чтобы посмотреть на все это ещё и сверху, но её пока не достроили, а Юля мне строго-настрого запретила лазать по лесам. Боялась, что я свалюсь. Я ведь ей так и не сказала, что умею летать.

     Каникулы закончились неожиданно быстро. Юля уже без былой лёгкости села за руль своей «ласточки», а я отловила Варвару на конюшне для того, чтобы попрощаться. И, надо же, чуть не отправилась в Ласточкино в длинной монашеской юбке – опомнилась в последний момент. Представляю реакцию моих одноклассников на такой наряд...
Я смотрела в заднее стекло на удаляющуюся церковь, в которой писал свою сказку отец Валерий, на резвящихся в загончике лошадей, на окошко нашей с Юлей келейки, пока кружащиеся крупные снежины совсем не заполнили промежуток между землёй и небом.
     Перед самым выездом на шоссе, дорогу нам перебежал здоровущий лохматый чёрный кот, совершенно не вписывающийся в окружающий – белое на белом – пейзаж. Юля остановила машину и, не отводя расширившихся глаз от дороги, сказала «давай вернёмся, Сашка».
- В смысле – поедем по другой дороге?
- В смысле – вернемся назад, в монастырь.
     Я было хотела посмеяться над Юлиными непонятными страхами, но увидела закушенную губу и побледневшее лицо.
- Хочешь, я выйду из машины и перейду следы чёртова кота задом наперед?
- Сашка, откуда он здесь взялся? Тут ведь ни деревни, ни поселка нет. Пожалуйста, никуда не выходи!
     Юля развернулась, стараясь не задеть цепочку кошачьих следов на обочине. В общем-то, и я не имела ничего против продолжения каникул.
Сзади, по шоссе, на которое мы так и е выехали, бешено промчался «МАЗ».
25.
     Больше Юля за руль не садилась. В Ласточкино меня завезла матушка-настоятельница, отправившаяся через день в город по своим делам. Водила она достаточно лихо, да и джип-махина внушал некое уважение остальным участникам дорожного движения. На ближайшем к монастырю милицейском посту, служивый в жилете веселенького желто-зелёного цвета отдал нам честь.
Ёрзая на мягком сидении, я заняла такую позицию, чтобы видеть в зеркале у лобового стекла лицо матушки. Болтать с ней я робела, только отвечала на немногочисленные вопросы. Матушка, как положено, внимательно отслеживала ситуацию на дороге, иногда в зеркале её глаза встречались с моими. В такие моменты все внутри меня замирало. Когда я сказала про Юлю «монашка», она мягко поправила – «послушница» и объяснила в чем разница. Меня это обрадовало – я всё-таки никак не могла свыкнуться с Юлиным новым обликом и очень хотела, чтобы она стала прежней. Я не могла оторвать глаз от благостного лица матушки, хотелось запомнить каждую его черту и – нарисовать.
     К школе мы подъехали в разгар веселья большой перемены, пацаны из нашего класса сражались с третьеклассниками, но при виде чёрной блестящей громадины – мечты из детских мальчишеских снов, они побросали снежки и уставились на неё. Матушка перекрестила меня на дорожку – и я спрыгнула вниз, потянув за собой сумку. Машина плавно развернулась и покатила к воротам.
Ко мне подскочил вышедший из столбняка Вова Козлов, сказал «привет» и помог донести вещи до комнаты. А по дороге успел рассказать, явно пытаясь произвести впечатление, как клёво он отдохнул на горнолыжном курорте, а также последние школьные новости. Школьных новостей за два послеканикулярных дня накопилось не очень много, даже отметок никому ещё не ставили – так что я ничего интересного не пропустила. Двух минут мне хватило на то, чтобы собрать учебники и тетрадки, добежать до класса и влиться в учебный процесс.
     Зима была в самой своей середине, снег лежал уже так долго и так плотно, что казалось – это навсегда. Организм, вовлечённый в ежедневное однообразное круговращение привычных обязанностей, наполовину спал. Жизнь напоминала сладостную дрёму. И я, имея за плечами опыт прошлогоднего знобкого скитания по человеческим задворкам, уже могла это оценить.
  С одноклассниками я особенно не сближалась – они не были мне интересны, правда Козлов сам предложил дружбу. Так и сказал, очень романтично – «предлагаю тебе свою дружбу». Мы облазили ещё не исследованные школьные закоулки и освоили новые игрушки на его починенном компе. Всё было хорошо, пока однажды он не полез ко мне целоваться. Я изо всей силы сжала в кучку его гибкие пальцы геймера, а другой рукой толкнула в грудь. Нашёл, понимаешь, доступную женщину. Мы не разговаривали неделю, потом он явился с извинениями. Я его предупредила, что если такое повториться, дружбе – не бывать, а он сказал, что целоваться ему и так есть с кем и перечислил двух девочек из нашего класса и одну из третьего. Вот и ладно.
       Всем ученикам выдали новые красивые лыжи и теперь, после обеда, вместо ежедневной пешей прогулки, по зимним аллеям растягивалась пёстрая цепочка ковыляющих и периодически валящихся в рыхлый снег по обе стороны лыжни, юных спортсменов. Я тоже сначала совсем не умела не то, чтобы бегать, а и вообще на этих лыжах передвигаться, но так как всегда была девушкой упорной, постепенно, в результате ежедневных экзерсисов с падениями назад, вперед и вбок, всё у меня, наконец, получилось. Я поняла когда и какой ногой двигать, и какой палкой отталкиваться. Теперь я вставала на лыжню сразу за Натальей Анатольевной, и мы успевали доскользить до конца аллеи и вернуться к остальным, застав их в середине пути.
     Мне очень нравились эти прогулки не только из-за возможности всласть подвигаться после монотонного сидения на уроках, но и потому, что в зимнем лесу было красиво, как в сказке, особенно в ясные морозные дни. Возвращались мы, пробираясь через лучи заходящего солнца, запутавшиеся между еловых веток. Солнце садилось в яркие розово-лиловые облака на горизонте, предвещавшие назавтра ещё один морозный погожий денек. Каждый предыдущий день предсказывал следующий, дни скреплялись между собой клеем морозного заката, пока внезапно подступившая весна не смешала всё в веселый мокрый хаос.
26.
     Сначала от тепла и солнышка начали постепенно оседать сугробы по сторонам расчищенных дорожек, с каждым днём они становились всё ниже и темнее, а снег неприятно царапал руки. С крыши школьной кладовой свешивались смачные сосульки, которые мы использовали как мечи джедаев.
По утрам пронзительно пахло весной, и пробовали петь птички. Примерно через неделю на холмике за школой снег совсем растаял – и показалась бурая прошлогодняя трава, которую мы Вовкой подожгли, чтобы она не мешала расти новой. Почти все выходные я теперь проводила в школе, как призрак оперы. С Юлей мы в последнее время виделись редко, только когда случалась оказия с попутным транспортом. Она перестала быть прежней, моей Юлей, её глаза цвета морской воды смотрели на мир спокойно и ласково – но не видели, органы слуха фиксировали звуки, но не слышали их. Она, как и Варвара, была совершенно счастлива.
     Тем временем на пригорках сошёл снег, земля подсохла и кое-где оптимистически зазеленела молодой травкой. На деревьях начали расправляться туго скрученные в почках листья. Всё пробовалось на ощупь и вкус, я хотела вспомнить, как наступает весна.
     Проводив в очередную субботу радостных, предвкушающих законные выходные одноклассников, в школе оставалась небольшая компания из шести – семи человек, которым, по разным причинам, податься было особенно некуда. Тут-то и начиналось самое интересное.
В последнюю нашу встречу, в феврале, на мой день рождения, Юля подарила мне ролики. Я уже давно о них мечтала и при всяком удобном случае делала Юле тонкие намёки. К роликам прилагались наколенники, щитки на локти и защитный шлем. Увидев себя в зеркале в полном облачении, я, в общем и целом, осталась довольна, только ноги немного подкачали – в сравнении с массивными роликами смотрелись жидковато.
Когда со школьной площадки окончательно стаял снег, начались тренировки. Наколенники, щитки и даже шлем очень пригодились. А однажды я все-таки проехалась лицом по асфальту – содрала кожу со щеки. Было довольно-таки больно. Теперь хожу красивая, с коричневой корочкой на правой скуле.
Сначала ко мне присоединились еще два любителя прокатиться с ветерком – мальчик и девочка из третьего класса, потом нас стало восемь, потом ролики в школе вообще запретили – один пацан неудачно упал во время «показательных выступлений» и сломал руку. Хорошо, хоть не стали отбирать.
     Теперь в выходные, когда школа пустеет, все коридоры в нашем распоряжении. Не помню, у кого из остающихся на субботу и воскресенье родилась мысль устраивать ночные забеги, но понравилась она всем. А ночные потому, что кто же днём-то безобразничать разрешит. 
Победитель в гонках – тот, кто первым коснется заветной стены. Коридор нужно пробежать в оба конца, и то, что лидер на обратном пути должен маневрировать среди отстающих, добавляет соревнованиям остроты. Забег организовывается быстро-быстро, чтобы не успела сориентироваться охрана, которая наблюдает за ночной школой в камеры, развешанные по этажам, или проснуться дежурная воспитательница. Через десять минут мы опять в своих койках – изображаем сладкий детский сон, одежда запихнута в шкафчик, а ролики под кровать. А у выигравшего ещё и денежки под подушкой. Все по-честному. Так мы гонялись уже два раза. Один раз выиграла я, второй – мальчишка из четвёртого класса. Остальные значительно уступают нам в мастерстве. 
     К несчастью, наши ночные гонки в третий раз закончились плачевно. Тот мальчишка из четвёртого, перед самым финишем оглянулся, чтобы убедиться, что на последних метрах его никто не сумеет достать, и – врезался в стену затылком. На него сверху нападали три человека, и я в том числе. Потом двое сбежали, а мы – я и еще одна девочка, которая просто пришла посмотреть, стали приводить его в чувство. Пока приводили, пришел охранник, потом прибежали воспитательница и дежурная медсестра. В общем, получилось нехорошо. Было много шума, поиски виноватых и их наказание в назидание прочим. Главный пострадавший отделался лёгким сотрясением мозгов и недельной изоляцией в медпункте, остальных участников гонок подвергли проработке и штрафам, ролики у всех конфисковали, свалили в кладовку и заперли на ключ.
27.
     Со мной опять беседовала симпатичная психолог, Юлина старая знакомая – задавала не относящиеся к делу вопросы и показывала дурацкие картинки. Поговорили и разошлись, довольные приятно проведённым временем. Ролики было, конечно, жалко, но зато на улице стало совсем тепло, и теперь я могла открыть летательный сезон.
     Тихонько отодвигаю половинку окна. За окном – тёплая душистая темнота, наполненная звуками очнувшейся от зимней спячки природы – шелестом, пением, кваканьем. Встаю на подоконник и делаю шаг вперед. В этот момент не нужно ни бояться, ни думать о том, получится или нет, нужно шагнуть и почувствовать вокруг себя ласковую упругую субстанцию, которую Дмитрий Иванович Менделеев называл «мировой эфир». Если посмотреть вниз, можно увидеть удаляющиеся черепичные крыши школьных башенок, верхушки деревьев с маленькими клейкими листочками и землю, которая похожа на карту из учебника природоведения.
     Юля смотрит на меня своими прозрачными сине-зелёными глазами, которые на побледневшем, осунувшемся лице кажутся ещё больше. Вокруг – унылый стерильный больничный пейзаж с преобладанием белого цвета. К Юлиной руке тянутся прозрачные трубки, по которым из перевернутой банки на штативе медленно сочится какая-то гадость. Это капельница. Ко мне тоже такие штуки прикрепляли, год назад. Лежит она в отделении гинекологии, слово-то какое противное, сохраняет плод.
Вообще-то посторонних сюда не пускают, но для Юли сделали исключение. Сейчас у меня весенние каникулы, я живу в пустой городской квартире – Варвара осталась ловить мышей при монастыре, и каждый день навещаю Юлю. У неё дела не особо, ей даже вставать не разрешают, чтобы этот самый плод ненароком не выскочил. Я приношу Юле фрукты, кефирчик и разные соки. Она держит мою руку в своей и говорит, что всё будет хорошо. Я очень надеюсь на это.
     Сегодня Юлю неожиданно навестила матушка. Она стремительно вошла в палату, её одежды развевались от быстрой ходьбы. Юлины соседки по несчастью испуганно застыли на своих койках. Картина! Я уступила матушке табуреточку, она наклонилась к озарившемуся неуверенной улыбкой Юлиному лицу. Они о чём-то тихо поговорили, потом Юля подозвала меня к себе.
- Сашка, поезжай с матушкой, поживешь в монастыре денька два, а на обратном пути захватишь кое-что.
- Что?
- Матушка даст тебе одну иконку. Привези её мне.
- Хорошо, Юля. Не будешь скучать?
- Буду.
- Только не сильно, ладно?
- Ладно.
     Я отступаю к двери, смотря на Юлино лицо, оно почему-то теряет свои очертания, палата расплывается в моих глазах, и я понимаю, что плачу. Больничный коридор наполнен солнцем и сквозь слёзы кажется, что нужно только сделать усилие и вынырнуть на поверхность, а там – небо, которое с трёх сторон сливается с морем, и только в одном месте их разделяет тоненькая полоска берега.
28.
     На монастырском подворье зеленела травка, над обителью плыли по небу лёгкие облака, свиристели в кустах шустрые птички. Левое крыло монастыря тоже приняло вполне жилой вид, стройка вместе с лесами и снующими туда-сюда сёстрами переместилась дальше.
Под монастырской стеной разлилась, отражая небо и облака, наконец-то освободившаяся ото льда речка. Получив благословение матушки, я первым делом посвистала на конюшню. На месте оказался только ослик Марат, да сопела и ворочалась, прибираясь в стойлах, сестра Клементина. Марата я почесала между ушами и поцеловала в мордочку, сестре же не решилась показаться на глаза без надлежащего одеяния – тихонечко покискискала-покискискала Варвару, которая так не соизволила явиться на мой зов, да и наладилась в келейку.
     В келейке, сдерживая опять подступившие слёзы, повязала Юлин платочек, раскопала свою длинную юбку, потрясла её как следует и надела. Потянулись мне навстречу со стройки сёстры, я, как меня учила Юля, всем кланялась – так и шла, пока из-за оградки не послышался глухой стук копыт, и прямо на меня не выскочила кавалькада из двух наших лошадок.
На первой сидела, обхватив ногами лошадиную спину и совершенно без седла, лихая тётя с развевающимися волосами. У неё на плече, вцепившись в ватник когтями и распушив хвост, гордо подскакивала Варвара. Картина была настолько впечатляющая, что я остановилась, как вкопанная и, не исключаю, что с открытым ртом. На меня посмотрели сверху, засмеялись и сказали «привет, монашка». После чего процессия резво продолжила свой путь в сторону конюшни. Я, опомнившись и подхватив юбку, побежала туда же.
     Нового лошадиного тренера звали просто Вика, без прибавления к имени приставки «сестра». Она и не была похожа на остальных жительниц монастыря. Нисколько. Не носила платка и не опускала глаза вниз, а, наоборот, всё время зыркала ими по сторонам. Именно зыркала, потому что глаза у нее были выразительные, тёмно-коричневые и большие. Ка-а-ак зыркнет! Да и за словом в карман не лезла, иногда говорила совсем нескромное. Даже могучая сестра Клементина не пыталась ей возражать, беспрекословно исполняя все поручения по конюшне.
     Вика была списанная циркачка. Из тех, кто работает под куполом в свете разноцветных прожекторов, совершая немыслимые трюки под волнительную барабанную дробь. Только однажды её волшебный полёт закончился падением на арену с десятиметровой высоты. И вместо воздушной акробатки Виктории Гримм стала инвалид Вика с переломанными костями. В общем, грустная история. Она сказала, что вернули её к жизни цирковые лошадки. В это верилось легко – я видела, как быстро она находит с живностью общий язык. А Варвара вообще не отходила от неё ни на шаг, так и трусила рядом, заглядывая в глаза.
     С утра до вечера Вика занималась с лошадьми – то учила их каким-то премудростям на площадке за конюшней, то ускакивала с ними на полдня вдоль речки, то руководила строительными работами в новом помещении. Особой набожности я за ней не замечала, да и вообще не видела, чтобы она кресты когда-либо клала. Платки Вика носила исключительно на манер бандан. Я, естественно, тоже целыми днями крутилась на конюшне. Юля хотя и отправила меня в монастырь «денька на два», прошло уже все четыре, и возвращаться в школу меня никто не понуждал. А мне не очень-то и хотелось – здесь было гораздо интереснее.
    Я каждый день ставила тоненькие церковные свечечки за Юлино здоровье у иконы Богоматери. Сверху, из-под позолоченной накидки, печально и понимающе смотрели глаза, каких я никогда не видела у людей.
     Понемножку я стала учиться верховой езде. Вика подсаживала меня на самую смирную из имеющихся у нас лошадей и показывала, как нужно держаться в седле. Два раза она даже брала меня с собой на прогулку вдоль реки. Лошадки шли ровно, перед собой я видела покачивающуюся в такт их шагам Викину спину и летающий из стороны в сторону лошадиный хвост. Впереди, между невысоких берегов изгибалась змейкой река, трещали птички, и свежий ветерок играл нежной дымкой нарождающейся зелени.
29.
     В школу я все-таки попала, но ненадолго – за день сдала переводные экзамены, собрала вещички и освободила комнату. Юлю выпустили на побывку из больницы, видно мои молитвы подействовали. Теперь мы с ней передвигались на такси, перемещая её значительный животик и мои пожитки. Школу я покидала с лёгким сердцем, пятёрками в дневнике и отданным-таки директрисой призовым фотоаппаратом. Даже ролики свои я назад получила. Пусть теперь педагогический коллектив отдохнет от меня до осени. А впереди было длинное, наполненное всевозможными событиями счастливое лето.    
     Бабушка умерла во сне – просто не проснулась и всё. Юля сказала, что это хорошая смерть, лёгкая, поэтому бабушкино лицо, когда мы с ней прощались, тоже было лёгким и спокойным. Ещё Юля сказала, что бабушка теперь будет моим ангелом-хранителем, а то, что находится сейчас в одной из ячеек большой гранитной стены, имеет к ней очень слабое отношение. Как одежда, которую убрали в шкаф. Мне понравилась эта теория, но я всё равно плакала и не могла остановиться потому, что бабушку было очень жалко.
Я вспоминала, как мы жили с ней вдвоём – давно, еще до Юли, как она читала мне сказки, пекла оладышки и вела за ручку в первый класс. И совершенно невозможно было представить, что бабушка больше никогда не увидит, как идёт дождик, плывут облака или зеленеет майская травка.
     Сильный испуг от мысли, что мы все умрём, я пережила лет в пять. А потом отвлеклась на жизненные коллизии, и на их фоне размышления о смерти потеряли былую остроту. Но теперь бабушка ушла в дверцу на гранитной стене, и я почувствовала, как что-то коснулось меня чёрным ледяным крылом.
     Я просила у иконы, чтобы она оказалась в раю, сидела бы на мягкой скамеечке под волшебным деревом, а в руке у неё было райское яблоко. И бабушка смотрела бы вдаль, на пейзажи, которые ещё красивее, чем у нас, на земле. И ещё дальше – на сине-голубую Вселенную, украшенную огоньками звёзд.
     Юля вернулась в больницу, а я продолжила своё благонравное житие в монастыре. У нас произошло пополнение по лошадкам, и мы вдвоем с Викой теперь едва управлялись – всех нужно было накормить, прогулять, почистить и почесать между ушами. Я теперь так же, как и Вика, ездила без седла, моя монашеская юбка где-то потерялась, а тёмненький платочек я подвязывала исключительно на манер банданы. Ещё Вика научила меня некоторым акробатическим номерам и висению на перекладине забора вниз головой. Правда, она сказала, что в цирке мне не выступать – время упущено, но произвести впечатление на одноклассников смогу запросто. Про одноклассников мне не думалось, каникулы только-только начались, и даже календарное лето ещё не наступило.
- Вика, а ты не жалеешь о прошлой жизни?
- Да нет, чего жалеть-то. Я всё успела – и себя показать, и денег заработать, и замуж два раза... А упала – и ничего не осталось.
- Ты ведь осталась.
- Ну да. Мне номер мой снится часто, каждое движение помню, а люди внизу – хлопают, хлопают. Вот и сегодня приснился. Как думаешь, к чему?
- К хлопотам, наверное.
     Вика засмеялась и настегнула лошадь. Всадница с развевающимися волосами, стремительно уносящаяся вдаль. Романтично.
    Мою любимую лошадку зовут Багира, она совершенно чёрная и очень хитрая, Вика называет ее «облоумкой». Но езжу я на другом, смирном и обученном коньке по кличке Сенатор. А вообще, мне все лошади нравятся, даже дикий Викин арабец, который никого, кроме неё к себе не подпускает – шарахается, хрипит и делает злую морду. Зато он такой красивый. Я иногда, при наличии свободного времени, приношу на конюшню альбом и карандаш – пытаюсь перенести на бумагу лошадиное совершенство.
30.
     Я хотела узнать у Вики, зачем люди живут на земле, для чего – ведь не для того же, чтобы копить деньги или там покупать себе вкусное и красивое или заводить детей, должно быть что-то главнее этого, что-то важное. Она сказала «я тебе про лошадей могу рассказать, про цирк, про любовь даже, а по глобальным вопросам обращайся к матушке». Юля бы мне объяснила, но она далеко и занята, по её представлениям, самым главным своим делом – подготовкой к появлению на свет маленького турчонка. Она уже и имя ему придумала. Эрик. Странное такое имя, как будто он всегда будет маленьким. Ничего, я ему потом подскажу, какое имя должен носить мужчина. Эр!
    Я долго не решалась подойти к матушке со своими вопросами, пока однажды не представился удобный случай. На прогулке я случайно навернулась с Сенатора – делала за спиной Вики различные конные трюки, и один из них закончился неудачно. И больно. С ушибленной ногой меня доставили в монастырь, а матушка отвезла в ближайшую больничку на рентген, чтобы убедиться, что нет ничего серьёзного. Мне было стыдно за доставленные по дурости хлопоты, но сладостно от матушкиной заботы.
На обратном пути, после того как выяснилось, что все мои кости целы, я набралась храбрости и спросила про главное – для чего человеку даётся жизнь? Матушка ответила сразу, не задумываясь, одарив меня сиянием глаз. Она знала!
     «Для радости, детка. Жизнь – это подарок, самый дорогой и самый лучший. Так к ней и относись».    
     Я стою на верхней площадке новой колокольни, свежий ветерок треплет мои волосы и сдувает слёзы. Я прощаюсь с монастырём – уезжаю помогать Юле воспитывать Эрика. По небу, не задевая солнца, плывут лёгкие облака, внизу играет искорками река, а если смотреть прямо, на линию горизонта, то можно увидеть, как небо и земля сшиты через край крепкими неровными стежками темнеющего вдали леса.