падение кита

Пролив Дейвиса  –  моя вода. Для китов  нет границ,  но я люблю это место  и считаю его своим.  Это Северная Атлантика, между Гренландией и континентом.  И пусть он не широк, но глубина в три с половиной километра меня вполне устраивает.

Нет, я не  ныряю так глубоко, меня хватает только на покилометра, но я люблю глубину.  И люблю  одиночество. Потому что одиночество – это тоже глубина.  И чем она недоступнее, тем страшнее призраки, которые по странной прихоти  природы  считаются рыбами. У них сплюснутые головы, зазубренные клыки и обитые жестью бока. И ко всему прочему, над угловатыми позеленевшими головами болтаются яркие  флуоресцентные огоньки-приманки.  Это рыбы дна, к которому мы рано или поздно приходим.

Я – одиночка, как и положено синему киту.  Я синий кит, который чуть темнее обычного, иначе говоря, цвета индиго. Нет, не то, чтобы я не знал о существовании  других китов,  ведь океанская толща пронизана  ультразвуковыми пучками горбачей, гренландцев  и финвалов. Мы слышим друг друга за 300-400 километров. Но не встречаемся. Достаточно знать, что ты не один.

 В переводе с  греческого,  кит – чудовище. Оно и понятно. Вообразите древних греков,  наткнувшихся на выброшенное на берег животное более сорока  метров длиной.  Чудовище, иначе и не сказать.

В воде кит - совсем другой. Взмах хвостового  плавника при погружении, конечно же,  помнят все.  Тем более, что  киты живут долго, по сто-двести лет.  Они не стареют. И причин смерти китов никто не знает.

Я  помню времена китобоев, промышлявших ворвань. Двадцать тысяч литров жидкого жира с одного кита. И  когда  сто пятьдесят тонн  дармового мяса проплывают перед  пушкой китобойца  - кто же удержится чтобы не кинуть в глупую тушу   полутораметровый гарпун  с разрывной гранатой?

В меня попадали не раз, но гранаты осекались,  и это спасало мою бессмертную жизнь. Я нырял.  И выдергивал  из кровавившего  мяса пятипудовую железяку, притороченную  линем к узкому, как лезвие, винтовому китобойцу.

Но это была одна сторона проблемы. Вторая не менее опасная, это моя кровь в воде. Касатки – это тоже киты, но как часто те, кто имеет зубы, забывают про родство. Я помню  нападение пяти касаток на молодого кашалота. Его  рвали  на куски, а он пытался жить. Мы все хотим жить, даже разрезанные на половинки.  Я не мог помочь ни кашалоту, ни серому киту, которого утопили и съели. Касатки умные убийцы, они не давали серому киту вынырнуть и вздохнуть, каждый раз отгоняя его от поверхности. И он утонул. Я был недалеко. Но что я мог сделать? Только запомнить мучения серого кита и рассказать о них вам.

 Нет, я не осуждаю касаток, потому что криль, который  я поглощаю по десять тонн в сутки,  меня тоже не осуждает. И дело не в христианском смирении.

На расстоянии трехсот  световых лет от нашего  Солнца, обитает его двойник под номером HIP68468, имеющий собственную солнечную систему. И этот двойник сожрал пару своих  планет, вроде нащих Венеры и Земли. Солнечного каннибала выдал литий, который не мог присутствовать в таком количестве  в его теле. А вот погибшие планеты были забиты этим литием под пробку.  Вывод тут прост. Пищевая цепочка уходит во мрак космоса.

Я часто смотрю на наше Солнце, пытаясь понять его виды  на Землю. В одиночестве, о чем только не думаешь? Смешно. У меня сердце весом с тонну, оно теплое и вполне может любить. Но оно не умеет этого делать, оно просто качает кровь. Любви нельзя научить. Заботе научить можно, а любви – нет.  Природа выбрала для китов заботу. Если старый  кит тонет, его  окружают сильные киты, чтобы подставить плечо.

Мне в этом смысле проще, меня некому поддерживать. И я тону в полном одиночестве. Все дело в том, что я умер  ровно два дня назад. Но мой  мозг все еще поблескивает вспышками нейронных цепей, открывая мне прожитую жизнь, от рождения до кончины.

Сейчас я на две трети  погрузился в воду.  Мертвые киты плывут брюхом вверх, иногда взрываясь от избытка внутреннего  давления.  Но мне повезло, мои многочисленные  старые шрамы стравливают  сероводород, и я на идеально ровном киле погружаюсь на дно пролива. Не всем так везет. Да и не всем это нужно. Но мне бы не хотелось падать в одиночество брюхом вверх.

Сейчас, будучи невидимым,  я представляю опасность для мелких судов, со слабым корпусом и неопытным шкипером. Он просто не поймет, почему его посудина застопорила ход и получила носовые вмятины. И мимо моих мертвых глаз проплывут суматошные люди в ярких спасательных жилетах. Они будут зажигать шипящие яркие огни, отражающиеся в моих мокрых боках цвета индиго.

Их спасут,  и может быть, с вертолета они сделают селфи на фоне мертвого синего кита, погубившего их корабль.  И будут врать своим приятелям, что кит напал первым.  Я их понимаю. Если в их жизни нет других побед, то сойдет  и  эта, над мертвым китом.

А когда  все стихнет, прилетят остроклювые мясоеды, способные пробить  мою толстую шкуру. За ними появятся акулы. Первыми,  как всегда, большие белые. Они забьются моим мясом до рвоты, чтобы два месяца не думать о новой добыче.

Рваные дыры ускорят мое движение  на дно, но не намного. Во мне слишком много драгоценного китового жира, который служил мне верой и правдой, согревая в ледяной воде, поддерживая мой вес на плаву и защищая от ран, которые неизбежны в жизни большого существа. В мире слишком мало места, чтобы не опасаться  ушибов и порезов.

Теперь, я  погрузился  на пару сотен метров вглубь пролива,  дрейфуя в сторону Лабрадорского моря. Нет, я не доплыву до него, да и смысла в этом никакого. Главное, что я в своей воде. Моя жизнь началась  в воде матери и заканчивается в воде, заменившей мне  мать. И большой разницы между этими понятиями для меня нет. 

Мои мысли угасают, потому что вода, сквозь проломы черепа,  все больше заливает  нейронные электрические цепи и воспоминания становятся похожи на лунные блестки. Я опускаюсь сквозь воду и сквозь свое прошлое и знаю, что когда-нибудь, я успокоюсь на дне. Хотя это конечно, неправда. Даже груда костей моего когда-то непобедимого  тела, привлекут крабов, креветок и морских червей, которые объедят остатки мышц и жира.

Я буду все еще нужен  миру, который давно покинул. Так бывает, что хочешь ты этого или нет, но твои кости никогда не оставят в покое, пока  они  отличаются от морской воды.

И любой из вас, зачерпнув пригоршню  моря, может быть уверенным, что несет в своих ладонях  меня, гигантского кита цвета индиго.