И явлен нам замысел творца

   Всё было очень серьезно, на уровне высших органов новой власти: реформировать надлежало музеи, экспонаты, взгляды… Уйти от субъективизма в создании шедевров, их отборе для предъявления зрителям. Ничего себе - намерения! Отвергнуть индивидуализм творца! И ведь какие люди в Наркомпросе Луначарского ломали голову над созданием принципиально нового Музея современного искусства: Татлин, Малевич, Кузнецов... Это они в 1919 году были горлопаны с улицы, а сейчас за каждым из этих имен - легенды и мифы, огромное творческое наследие, мировое признание!
   Но тогда все молодые люди рвались взорвать реальный мир, а потом из его обломков, либо из других немыслимых материалов (а то и вовсе из эфемерной субстанции!) собрать нечто новое, - поэты, композиторы, художники. Вслед за политиками, которые обещали построить новый мир. Невероятно, но в те невообразимо тяжелые голодные времена проблемы обновления изобразительного искусства обсуждались страстно, бурно, на конференциях и съездах, в кафе и на митингах, в печати, указах и прокламациях. Конструктивисты провозглашали конец живописи, Осип Брик возражал: "Нет, не конец, только дренаж!", звучали термины "плотность, динамизм, упругость, сдвиг, разрыв, невесомость,  ритмическая энергия..."
  Я читаю стенограммы этих споров и невольно восхищаюсь, сколько же у этих людей фантазии, насколько высок творческий потенциал и...ответственность перед новыми поколениями, которым они просто обязаны предъявить свои изобретения! Да, именно так, ни много ни мало, ИЗОБРЕТЕНИЯ.
   На состоявшейся в 1919 году Музейной конференции прямо-таки законодательно прозвучало резюме: "Понятие художественной культуры возникло вместе с профессиональными поисками молодых художников, они являются объективным признаком ценности созданного ими произведения и определяются как культура творческого изобретения".
   Вот так категорично - искал молодой творец, нашел, и сам процесс поиска - уже ценность! С такими лозунгами и взялись строить новый Музей живописной культуры.
А сегодняшняя Третьяковка озадачилась похвальной идеей: воссоздать во всей красе и концептуальной целостности этот музей на выставке "Авангард № 1". И вот я, с квадратными от изумления глазами, перехожу из зала в зал с поучительными табличками: это - плоскостная задача, это - горизонтальный взгляд, это - объемный...
   Как писал сто лет назад теоретик Сидоров: "Картины? Мы бы их совсем не ждали в Музее живописной культуры, картина есть некоторая цель, а живописная культура предполагает внимание, посвященное средствам". Здорово?!
    Останавливаясь на пороге зала, в котором вижу знакомые полотна Машкова, Куприна, Кончаловского, Фалька, Гончаровой, Ларионова, я только сейчас понимаю, что все они - не самостоятельные произведения, а нечто вроде мунковского "Крика", - возгласы, строки, фразы, наконец, строфы, складывающиеся в некое коллективное целое.
   (Ну, и как после этого не вспомнить антиутопию Евгения Замятина "Мы", рожденную буквально в эти самые годы? Вот и картины Древина, которые прямо смотрятся иллюстрацией к этому роману!)
   И чем дольше я хожу по этой экспериментальной лаборатории, где взрывают реальность, мнут ее, дробят - а потом ее осколки мучительно или восторженно опять сползаются и складываются, подобно трансформеру, тем в большее изумление я прихожу. Потому что в муках этой немыслимой творческой задачи по истреблению индивидуальности ... рождаются работы яркие, неповторимые, не подчиняющиеся никаким законам построения перспективы или рождения объема, рождаются гениальные работы. Отринуты рутинные правила - работает только фантазия и раскрепощенная изобретательность. Натура может по небу летать, блекло проявляться в робких размывах красочного пятна, плотоядно, в немыслимых цветовых сочетаниях складываться в обнаженную бабу.
   Меня уже не удивляют супрематисты, которые вслед за Малевичем (или предшествуя ему?) дробили мир на разноцветные и черно-белые геометрические фигуры. Ну, а почему нет, будутляне тоже попытались новый язык изобрести, композиторы хотели говорить на языке тишины или диссонансами. Это все не окончательный приговор, это - стружки, опилки, обрезки...Что-то может состоится, что-то останется, как сор в мастерской, обладающий тем не менее ароматом того времени, осязаемой фактурой, ДА ПРОСТО - ЗАМЫСЛОМ!
   Я всегда говорила, что между произведением и зрителем не должно быть толмачей, картина должна обладать коммуникативной функцией: говорить со мной, с тобой, со всяким зрителем. После этой выставки я убавила свою категоричность, добавила проникновенной нотки уважения к этим Замыслам, не важно, реализовались они или нет. Они мне явлены, очевиден этот коварный и трудно предсказуемый путь поиска, немыслимая храбрость творца, ступившего на этот путь. Я не обязана любить "Черный квадрат" Малевича, абстрактную композицию Кандинского или крестьян Гончаровой, чего-то ищущих, собирающих, сеющих, - я благодарна им за то, что они пустили меня ВНУТРЬ, в этот процесс рождения ...
Чего? - А не знаю!
      Может, оно уже родилось, а я просто за ними не поспеваю, может, тут уже процесс распада начался, а я - торможу? Всё движется, живет, дышит, спорит со мной, очаровывает, и вон те черные овалы и запятые на черном, и вот эти могучие бабы Дейнеки с вагонеткой, и Машковские Хлебы, Бабы, Трубы - все из одной поэмы, написанные одним высоким слогом. Хожу, гляжу, мне открывается какая-то новая истина, и я понимаю, что совсем не зря они тогда в 1919 году так яростно спорили, искали, выдумывали этот невероятный музей. Да ничего подобного во всем мире не было!
   В 1929 году, когда в стране уже все устаканилось, посолиднело, всех стали приводить к единому знаменателю, этих изобретателей осудили, как и вообще всякий формализм в искусстве. Музей расформировали, предварительно составив "Список №1", куда вошли наиболее значимые картины. Их передали в Третьяковку, остальные работы разбрелись по мелким музеям, частным собраниям, канули в небытие. Да и те, что попали в Список №1, надолго спрятались в запасниках. Сегодня они собрались опять все вместе, увидели свет, и мы в который раз убедились, что не только рукописи не горят, но и этюды, полотна.
Если в них хотя бы присутствует Божественный Замысел.

У МОЛЬБЕРТА
Мир можно перевоссоздать,
Копировать - не вижу смысла.
Смотри, еще одна звезда,
Сорвавшись, над рекой повисла...
Что это, спутник? Самолет?
Прожектор башенного крана?
Воображения полет
Ты укрощаешь слишком рьяно!
Пусть в небе лотосы цветут,
Плывут пушистые верблюды,
Творец - художник правит тут,
И кисть его рождает чудо.
Но не пытайся повторить
Углём ты промысел Господен,
Когда Он начинал творить,
Он был в фантазиях свободен!