Товарищ хирург Глава 15

«Свой первый случай я помню очень хорошо, до мельчайших деталей: помню, что она была хорошенькая и совсем юная. Кощунственность ее настойчивой просьбы, даже, скорее, требования, абсолютно не подходила под её ангельскую внешность. Но она застала меня врасплох. Я даже пустил её к себе в кабинет, тем самым отрезав себе все пути к отступлению. Помню, как она была одета: муаровая блузка с бардовым отливом, без горлышка, сверху - накидка из вязаного кружева, к шляпке пришпилена дешёвая, но очень милая брошь, напоминавшая засохшую чайную розу. Помню, что звали её, по какому-то роковому стечению обстоятельств, Авдотьей, что для меня созвучно Евдокии, - правда, Авдотьей Матвеевной.

- Ну я прошу вас. Умоляю! Я в ноги вам готова броситься!

- Ну, это не подвиг! - почему-то усмехнулся я. - Кто вообще вам сказал, что я делаю подобные операции? Вас жестоко обманули.

- Мне сказали, что вы - хороший хирург... Очень хороший хирург, и что, никто кроме вас... так не сделает. А если не подвиг, то я заплачу! - снова принялась она убеждать меня. - Я вам достойно заплачу за вашу работу.

- Мне не нужны деньги, - соврал я. Жалование только через неделю, я на мели, а уже сегодня мне нужно заплатить за квартиру. Ох, уж эта бедность, на какие страшные, безобразные поступки ты толкаешь людей! Но в моей ситуации я, конечно, мог отсрочить нависшую надо мною угрозу в виде ежемесячной квартплаты: я лечил детей хозяйки, доставал им дефицитные лекарства. Честно сказать, мне уже неоднократно приходилось пользоваться своим положением врача, чтобы не впасть в немилость хозяйки.

Визитерка моя впала в отчаяние от моей непреклонности; создавалось впечатление, что в эту минуту я мог спасти её жизнь или погубить, - и все это от меня одного и зависело.

Все было до боли узнаваемо и банально в её истории. Единственная дочка, на которую, как на кон, были поставлены все чаяния и надежды, - и, возможно, немалые средства её батюшки, который в мучениях сейчас ожидал в коридоре. А она, по молодости и по привлекательности своей, учебу задвинула на задний план и пустилась в романтическую авантюру с каким-то студентиком. Нагулянный ребёнок, естественно, оказался никому не нужен.

Для меня эта история, однако, не была вполне привычной. Я никогда до недавнего времени не видел женщин, желавших избавиться от своего дитя. Там, в нашей глубинке, это могло прийти в голове только такой женщине, как моя мать, там, между бабами, это считалось грехом, а здесь, в Петрограде, - это считается признаком передовой мысли. Так ведь не может быть, что дистанция меняет моральные законы? И, тем не менее, она их, похоже, меняла.

- А, между прочим, своей матери вы помогли... - одними губами прошептала она.

Я вспыхнул и резко оторвался от своих записей. Почувствовал, что задыхаюсь. Быстро попытался взять себя в руки.

- Откуда вам это известно? - попытался сказать я как можно более спокойным голосом.

- Есть люди... - тихо произнесла она, чувствуя, что завладевает ситуацией.
 
- Этот ребёнок уже был мертв, это другое. Я спасал жизнь, - ответил я, но голос мой был настолько жалок, как будто я оправдывался перед этой девушкой.

- Так спасите и мою! Мой отец прибьёт меня! Это он с виду такой воспитанный. Знаете, как он дома ко мне прикладывается?

- Мало прикладывается, - пробурчал я.

Я был очень зол, я впервые разозлился на собственную мать. Так злятся на кого-то, кому бесконечно доверяли и кому не могут больше так отчаянно доверять. Это жалкое чувство неопределенно созревало в моей душе.  Та операция должна была остаться между нами, а не стать предметом сплетен! Хорошенькую же репутацию ты создавала мне, Евдокия Ильинична, - и, определенно, из лучших побуждений!

- Проходите за ширму! - почти скомандовал я.

Она испугалась, пробормотала:

- Что? Уже?.. - но тут же замолчала и, закусив губу, повиновалась.

Я помню её глаза, цвета затопленного солнцем леса. На левом глазном яблоке у неё было пигментное пятно, но заметно его было, только когда она смотрела вправо. С внутренней стороны бедра - темно-коричневая родинка. Воспалённым взглядом я подмечал такие детали, которые вряд ли разглядит обыватель. Как будто я запоминал её навсегда, вписывал на первую страницу жуткого дневника своей памяти.

После осмотра я позвал Аглаю, она приготовила операционную. Сухим голосом попросил ассистировать мне. Она попыталась меня то ли утешить, то ли поддержать, но я сделал вид, что не замечаю её участия.

Я понимал, что инструменты, которыми я пользовался в обычной практике, не очень подходят под то, чем мы собирались заняться, мучался, выгадывал, как я буду с ними, как должен двигать руками, чтобы все получилось. Я не думал о ребёнке. И об Авдотье Матвеевне больше не думал. Я ненавидел их, и мне хотелось, да, хотелось сделать им больно.

В конце концов, кто я такой, чтобы вершить судьбы людей против их воли? Это ведь Бог дал человеку право свободного выбора. А я - просто заложник обстоятельств. Но на этом все, я сделаю то, о чем она меня просит, и это будет в последний раз! Я должен заниматься совсем другим делом, оперировать больных.

Авдотья Матвеевна, лёжа, дышала, как телка, которую готовили на убой. Отчего мне пришла в голову столь странное сравнение? Верно, я вспомнил, как отец водил меня мальчишку на скотобойню и там учил не бояться вида чужих мучений, крови и выпущенных кишков. «Они созданы для того, чтобы их, в конце концов, закололи и съели. Ни для чего другого они больше не служат,» - внушал мне отец по дороге, а я, тем временем, дрожал, как осиновый лист и боролся с приступами тошноты. Надо сказать, что отцовская школа мне теперь удивительным образом пригодилась. Я больше не чувствовал ни тошноты, ни дрожи.

Перед самой операцией я предупредил Авдотью Матвеевну, что могут последовать осложнения вплоть до летального исхода. Она повертела расплывшимися во весь глаз зрачками, - ну, в точности, как коровы перед смертью, - облизнула пересохшие губы, сглотнула липкий комок и решительно сказала:

- Начинайте!»

Продолжить чтение http://www.proza.ru/2019/11/06/563