Рубрика

      «По деревне с диктофоном», так называлась рубрика в нашей районной газете. Два раза в месяц должен был я добыть для неё энное количество строк. В одно очень непростое времечко российское (да и когда оно простеньким было?), горел я вместе с этой красивой и демократичной рубрикой почти открытым огнём: через сутки в полосе газетной белое пятно вырисовалось вместо моей «нетленки».
Загуляли, в деревне же, с однокурсниками по институту. Да и крепко загуляли. Причина по нашему разумению веская была, - один из моих товарищей с супругой наконец – то развёлся. Года три они, похоже, не жили, а мучились по причине несовместимости умственной да и физической, кажется. Надо было приятеля поддержать в психологически трудный, переломный и в то же время почти торжественный момент его ещё молодой жизни. Телефонов сотовых тогда и в помине не было. За мной рано утром нАрочного на редакционном УАЗИКЕ прислали, а я уже (или ещё) не то, что написать, выговорить членораздельно пару коротеньких предложений, даже при сильном моём желании просто не мог.

      Всё.  Перестаю ёрничать над собой. Дальше, как говорил один дедок из этой же деревеньки, только «нагольная», то есть сущая, ничем не приукрашенная правда. 
Один из дружков моих, что потрезвее был, уговорил водителя нашего не раскрывать явку и заверить ответсекретаря, что к концу дня материал за моим красивым псевдонимом будет на столе в редакции.
Добавлю ещё, что похмелье моё быстренько выветрилось после рассказа нестарого ещё колхозного пенсионера дяди Никаши, у которого мы как раз и подзаправлялись крепким, как шпигорь старинной ковки, самогоном.

Мы сидели на лавочке, у крылечка его старенькой, но крепкой, из неподсоченных брёвен избы. Даже в калиточном вертушке, любовно выделанном хозяином виделась уходящая сейчас из деревень в небытие чисто крестьянская основательность и мастеровитость. Наглый и сырой октябрьский ветер – листобой мешал Никанору прикурить, но задымил он это с одной спички, сделав из своих огромных корявых ладоней не продуваемый шалашик для огонька.
Я ключил диктофон:
-При «Меченом» дело - то было-…
Тут я в первый и последний раз перебил рассказчика:
-Ты про Горбачёва, дядь Никаш? -
-Ну, а про кого же ещё, про него, раз…  я плешивого.  Мой собеседник назвал бывшего генсека и Президента одним звучным словцом из матерного лексикона.
- А ты, слушай, знай. –
- Вы вот тут загужевали изрядно. Да вижу, что незапойно.  Разами, бывает и помощь от него, от самогона –то поиметь для организма можно. От чистого, конечно. Вот, как мой, к примеру. А то ведь сейчас наладили добавлять для дурости то махры, а то ещё и помёту куриного. Да и химией всякой балуются. Для крепости, будто бы.  А лишку – то принимать, хоть бы и моего, тоже не на пользу - ни к чему вовсе. По себе знаю. Пару дней «повздавал на каменку», оно и хватит. Опохмеляться,-ни-ни! Попил кваску или водицы брусничной, да с машинку дровец переколол. А опосля щец из печи полчугунка огОревал. Тут тебе и душу отвёл, и сам как новенький.

- Да... А вот мне разок пришлось из – за первача этого самого с вилами на районную власть пойти.
Был у меня брательник старшой, царства ему небесного, Иваном звали. Вместе росли. Покрупней меня был, в плечах поукладистей, да и пошустрее опять же меня- валенка.
Выросли мы здесь вот, на проулке этом да вон на той околице. Двадцать четыре избы в деревне было в самые плодовитые годы колхозные. Бедновато жили, да дружно. Все дружка дружке, можно сказать родные были. Народ у нас смирный. Нынче вот я из мужиков почитай один и остался. Да ещё две старухи на том конце кЕруют, доживают, значит.

Так вот про брата. Он у нас после восьмого класса сразу в город подался. Соображалка работала. Сам, без всяких блатов в училище речное поступил. - Штурманом, говорил, а потом и капитаном буду. Закончил «речнилку». На доске почёта всё время был. За весь город и область в хоккей играл. Откуда чего взялось у парняги деревенского. Может ещё слышал, в команде «Крисстал» нападающий Храмов был. Не ХрамОв, а ХрАмов,- это он и есть. Храмовы мы. Вторым штурманом на большом теплоходе уже в навигацию плавал. Женился. Татьяна, жена его на том же теплоходе «Георгий Жуков» поваром была. И всё бы хорошо. Всей деревней гордились мы братиком моим. И капитаном стал бы он обязательно. Да вот «бы» - то и мешает часто в жизни. Заболел Иванка. С головушкой что- то приключилось. В онкологии областной, в пятом корпусе четыре операции только перетерпел, да всё без толку.

Дядя Никаша встал на ноги, закурил внеочередную сигарету, посмотрел куда –то в сторону, за ладную, обшитую вагонкой  банёшку и продолжал:
-Вот в то же время Хворостовского, певца знаменитого схоронили. Жалко, конечно. Да всех  знаменитых  артистов, кто на тот свет уходит, жалко, конечно. По телевизору их обсуждают, родным соболезнуют, наследство делят. Всех жалко, конечно. Особенно, когда, вроде бы (по- нашему –то) не в свою очередь уходят. Ну речи там, цветы… В ладоши хлопают. Один гроб с миллион, не меньше стоит. Да бог с ними со всеми. А сколько простых людей из за этой заразы раковой в молодые годы примерло…

Вот и брАтку моего тогда честь по чести из города сопроводили на наше Орловское кладбище. Уехали друзья да товарищи. Остались мы одни деревенские. Сидим вот в этой избе. Все свои да наши. В последний заход уселись помянуть усопшего. Старухи молитвы отчитали, кутью да закуски все пробовать начали. А время-то самое что ни на есть паскудное, горбачёвское и было. Водку казённую сам первый секретарь райкома не ящиками делил, а каждая бутылка на счету была. И только по записочке со штампом оделяли нас, грешных на самые крайние нужды. А тут – поминки. Куда крайней – то!  Не нами заведено стопкой спиртного поминать усопших, не нам и нарушать порядок этот. Да, видать родители наши, должностями своими не вышли. Они у нас здесь всю жизнь сапогами резиновыми навоз месили. Навоз-то месили, а вот водки -для деревенских не досталось.  Колхоз назывался «Завет Ильича».  Это сейчас Ленина во щи не крошат, а тогда, что ты! – чуть не в передовиках ильичёвцы ходили. В сводках, в вашей газете всегда в первых строчках значились.
Короче, только по стопарику самодельной налили поминальщикам, шум в сенях какой- то.  Я как раз помогал на стол подавать. Шепчет мне кто то:
  -Никаш, там из милиции приехали. Рейд. Самогон ищут -.
Выскочил я за порог. А дело осенью было. Година, вот скоро. Снежок уж попрашивался. УАЗИК милицейский в проулке стоит. Милиционер, мужичок невзрачный и женщина молодая, дородная корочками красными машут. Я - к ним. Что, спрашиваю случилось? – Как сейчас помню, у дамочки этой депутатский значок не на крылышке куртки кожаной пристёгнут был, а там, где титька выперла.
«-Массовое мероприятие, - говорит она - у вас. С проверкой мы по поводу нарушения Указа». –

- Какого ещё указа, - спрашиваю.

-Антиалкогольного- отвечает, и ещё что-то мне начитывать начала…
Человек я по жизни тихий и спокойный, но тогда что –то со мной сделалось непривычное. Сам плохо помню. Люди после рассказывали.
- Схватил, вгорячах, я вилы навозные (мы тогда ещё полный двор скотины держали) и попёр на депутатку эту. Задеть – то я её не задел, а шлепок говённый на беретик её нечаянно налепил. Она больше мента и хорохорилась. А тот всё от людей морду отворачивал. Говорят, заметно выпиши был…

Прыгнули тогда в машину и уехали гости наши нежданные.
И что удивительно, хоть и визжала эта сука кожаная, что посадит меня и сгноит в тюряге, никаких репрессий ко мне за нападение на рейдовую бригаду в последствии не было. Может, кто слово замолвил. И тогда ведь всякие люди были.

Да, а про Мишу Меченого что я хочу сказать, ты, конечно, в статейке своей не напишешь. Враг он мой личный по гроб жизни. А с другой стороны, хрен бы да и с ним. Только бы вот за таких «миш» наших внуков голосовать не научивали. А то плохо совсем в России будет…

Похмелье из меня выветрилось. И с материалом своим в рубрику «С диктофоном по деревне» я успел вовремя.