Аня

                Скажите, а вот когда вам было шестнадцать лет, вы творили разные глупости? Ну, признайтесь, творили! Непростительно и регулярно опаздывали на уроки, затирали свои «двойки» в дневнике краешком лезвия для бритья, или же сбегали с последних уроков просто ради того, чтобы покидать снежки во дворе? Или, к примеру, пытались завести очень тесное знакомство с женщиной, которая гораздо старше вас? Признаюсь вам честно, я пытался. Это сейчас, когда мне почти сорок я выгляжу очень представительно и даже хожу по улице с дипломатом. Это сейчас я всячески контролирую свои поступки и даже мысли, чтобы, не дай Бог, не уронить достоинства и не потерять нажитую таким трудом репутацию. И очень сложно представить, что я мог бы завести подобный роман, тем более, что я стал настолько скучен в своем прагматизме, что даже обычного романа теперь завести не в силах. А вот, когда мне было шестнадцать, тогда я, видимо, просто жил, и не прятал себя ни в какой кокон, и уж тем более не боялся общественного мнения.  Да, вы скажете, что это еще слишком юный возраст, и я буду с вами согласен. Но в этом возрасте внутри пока еще свежего организма просыпается что-то, с чем ты порой не в состоянии справиться. И если это начинает прорываться наружу, как пот через  поры кожи, то ты уже не в силах сдерживать ни свои эмоции, ни себя самого.

Когда мне было шестнадцать, а учился я тогда в девятом классе средней школы, волею судьбы я попал в эндокринологическое отделение городской больницы. Дело в том, что на тот момент у меня были выявлены проблемы с щитовидной железой, некоторые гормоны были повышены, вот и определили меня на лечение. И что я представлял из себя в то далекое теперь уже время? Довольно высокий мальчишка, выше всех в своем классе, но вместе с тем какой-то еще зажатый и даже робкий. А уж с девчонками я робел просто по-страшному: практически никогда сам с ними не заговаривал, а если говорили они, то быстро старался закончить разговор.  Общаться с девчонками было для меня очень тягостно и не комфортно. Но таким меня знали до той поры. И вдруг я оказываюсь в больнице, и все мгновенно меняется. Возможно ли такое? Теперь я понимаю, что когда тебе шестнадцать, - возможно все.

Когда я впервые увидел Аню, она произвела на меня очень сильное впечатление. Ее лицо показалось мне очень красивым. Поскольку она была медсестрой, то она заходила несколько раз в палату, где я лежал, брала кровь, делала уколы и ставила капельницы. Помню, что в один момент, ее лицо оказалось очень близко, когда она наклонилась над койкой и стала завязывать жгут на руке. Может быть, именно в тот момент я и влюбился? Вполне вероятно, потому что уже к вечеру первого дня, не в силах более сдерживать свои необъяснимые порывы, я, прежде такой робкий и стеснительный, направился прямиком к ней в процедурную. В моих руках была тетрадь с только что написанными стихами. Прежде я почти не писал стихов, а тут они вылились из меня потоком, и я спешил как можно скорее поделиться этими творениями с объектом моих чувств.
- Здравствуйте! Давайте знакомиться, меня Володей зовут, - выпалил я одним махом как только оказался внутри процедурной и дверь захлопнулась за моей спиной. Аня к тому времени занималась тем, что готовила очередную капельную систему для какого-то пациента.
- А, это Вы, который еще утром к нам поступили? Ну, давайте. Меня Аней зовут.
- А я Вам тут стихи принес. Только что написал.
- Стихи? Вы пишете стихи? Как интересно. Да, конечно, оставьте вот здесь, на столике. Я, как освобожусь, почитаю.
- Спасибо, хорошо. А у Вас тут много работы?
- Да, как видите, хватает. Еще десять капельниц нужно заправить, да потом еще в журнале записи сделать. В общем, уф.
- А давайте я Вам помогу? Разнесу капельницы со стойками по палатам. Это в какую нужно унести палату?
Аня не отказала. Она улыбнулась и, сказав, что нужно делать, предоставила мне полную свободу действий. Я взял первую стойку с капельницей и понес в нужную палату. Потом повторил это действие еще и еще. Когда же снова вернулся в процедурную, то увидел, что с Аней беседовал дежурный врач, женщина-терапевт. Так что для меня пока тут не было места, и я удрученно ретировался к себе.
Разумеется, мои действия не остались незамеченными. Многие больные уже вовсю перешептывались насчет того, как я взялся помогать одной молоденькой медсестре. Но мне было все равно. И я просто нагло заглядывал в глаза больным, как будто бы предъявляя им вызов: а вам-то какое дело? Вас-то это каким боком касается? Попробуйте только слово сказать, и я вам так отвечу, что мало не покажется.

Поскольку Аня была не дежурной медсестрой, а процедурной, то она никогда не оставалась на сутки в отделении, и в отличие от других медсестер у нее была пятидневная рабочая неделя. И вот когда ее рабочий день закончился и она, одевшись в зимнее пальто, пошла к выходу, на лестничной клетке ее уже ждал ваш покорный слуга. Жаль, что при мне не было гитары и букета роз в руках для полноты образа, - а так я был настроен тогда ну очень решительно.
- Нам будет очень скучно без Вас, Анна Евгеньевна!
- Что? – Аня повернулась и посмотрела на меня своими большими глазами.
- Мне будет очень скучно без Вас.
- Ну, не скучайте. Стихи пишите. В понедельник увидимся, как будет время, можем поговорить.
- Вот, здорово! До свидания!
Надо ли говорить о том, на каких крыльях летел я обратно к себе в палату лишь затем, чтобы поскорее начать писать новые стихи? Стихи для Ани! Одна мысль о том, что я не увижу ее целых два дня, начисто убивала меня. Но в то же время меня буквально воскрешала перспектива того, что сейчас я стану писать для нее стихи, а затем, когда она придет, я снова получу возможность побыть с ней рядом! На тот момент я уже успел узнать кое-что об Ане. Да она сама мне об этом сказала. Кстати, тот факт, что она была старше меня на целых восемь лет, нимало не смущал меня. Я совершенно потерял голову и не замечал никакой разницы в возрасте. То чувство, что тогда зародилось во мне, казалось чем-то невероятно новым, сладким, но вместе с тем таким же естественным как синее небо над головой или солнце в лучах утреннего рассвета.
А писал я тогда примерно следующее. Стих назывался очень просто – Медсестра.

«Чаще влюбляюсь я в женщин,
Которые старше меня.
Хоть возрастом я и меньше,
Но вы поймите меня.
Тут случай был: я в больнице
Влюбился в одну медсестру.
Ночами она мне снится,
Забыть я ее не могу». И так далее в том же духе.

Прошли выходные, вновь началась рабочая неделя. Сказать, что с того момента я дежурил у процедурной, значит, ничего не сказать. Все мои мысли, все мое существо целиком и полностью было посвящено этой моей знакомой, молодой медсестре. Получается, что я как бы уже и не лежал в отделении, а занимался какими-то другими делами. То пытался поймать Аню, когда она шла по коридору, то снова помогал ей разносить стойки с капельницами. К примеру, у нас с ней был такой диалог:
- А можно, я Вам чем-нибудь еще помогу?
- Довезешь до автовокзала? А то идти далеко.
- Довезти не смогу, конечно. Да вот тут у вас ведро стоит с мусором.
- Да, конечно. Пожалуйста, вынеси его.
И я, счастливый до боли в печенках, бежал с ведром в руках, старательно и безропотно выполняя очередное поручение моей медсестры.

Где-то после обеда я, уже ни от кого не скрываясь и не таясь, в открытую зашел в процедурную. Аня сидела на кушетке и заполняла какой-то журнал. Я тут же подсел к ней рядом, и стал делать вид, будто мне очень интересно смотреть, как она делает записи в журнале. На самом же деле я осторожно, но целенаправленно придвигался к ней все ближе и ближе. А потом просто протянул ладонь и погладил легкий пушок на ее руке. Аня оторвалась от журнала, повернулась ко мне и улыбнулась.
- Что такое?
- Ничего, это я просто задел Вас неосторожно.
- Ах, неосторожно! – произнесла Аня и снова улыбнулась.
- Я Вам тут кое-что принес, Анна Евгеньевна, - прошептал я, и, сунув руку в карман, извлек оттуда плитку шоколада. – Вот, угощайтесь.
- Шоколад я люблю, спасибо.
- Анна Евгеньевна..
- Что?
- Понимаете, в общем, ну как это сказать.. Я люблю Вас, Анна Евгеньевна.
- Вот так история! Почему же ты меня любишь?
- Я все в Вас люблю, понимаете? Лицо, душу..
- А откуда ты знаешь, какая у меня душа?
- Я просто чувствую, какая Вы. И мне очень хорошо рядом с Вами. И эти стихи, они все-все для Вас!
- Мне очень приятно, что ты посвятил все это мне, Володя. Я очень признательна тебе.
- Анна Евгеньевна, - распалился я вдруг не на шутку. – Можно мне Вас поцеловать?
- Поцеловать? – на несколько долгих мгновений ее прежде такое доброе лицо стало вдруг по-настоящему холодным, и, как мне показалось, раздосадованным. Она как будто о чем-то задумалась. – Хорошо, - ответила, наконец, она. – Ну, разве, что только вот сюда, - и показала на свою щечку. Я быстро приблизился к ней, и тут же поцеловал ее. Счастью моему на тот момент просто не было предела. Вернувшись к себе в палату, я первым делом записал свои новые мысли и впечатления у себя в дневнике. Само собой в те минуты у меня родились стихи, которыми я не преминул поделиться с Аней. А сколько было на тот момент мною услышано шуток и едких подколок со стороны практически всех моих соседей по палате! Как быстро разносятся слухи в больничном отделении! Но мне на них было просто плевать, как, видимо, и на все в жизни, за исключением моей Ани.

В один из дней, когда у нее случился небольшой перерыв, мы сидели в коридоре на мягких диванчиках и беседовали.
Вначале все шло очень даже хорошо, ведь мы с Аней, как я уже понял, могли просто болтать о чем угодно, без всякого стеснения. А потом, видимо, после очередного моего горячего признания, Аня, вдруг совершенно неожиданно сказала, что у нее уже есть один молодой человек. И что ему крайне не понравится то, что за его девушкой приударяет еще какой-то мальчишка. А я уж было вознамерился сразу же после выписки попроситься к ней в гости! Жила она в общежитии, и, как она прибавила, меня тут же бы там заметили, и она была бы опозорена до конца жизни. Когда она говорила обо всем этом, слезы струились у меня по щекам: я просто смотрел на нее и плакал.
- Ну, что еще случилось? Мы сидим, общаемся. А если ты меня так любишь, то раздобудь, пожалуйста, для меня иголку с нитками. Колготки порвались, их нужно срочно зашить. Сделаешь?
Конечно же, я раздобыл для Ани и иголку и нитки, заходя попеременно во все женские палаты, какие были в этом отделении. Конечно же, я был рад сделать для нее, что угодно, лишь только бы это было в моих силах. Но знать, что я уже никогда не смогу приблизиться к ней на таком уровне, где уже можно будет свободно целоваться, обниматься и делать прочие жизненно-важные вещи, было для меня очень тяжелым ударом. Но я оказался очень упертым бараном, и не захотел просто так отпускать ее от себя.

В день моей выписки из больницы, я был словно в каком-то хмельном тумане. Все плыло передо мной – и люди и больничные стены. Расстаться с моей медсестрой, в которую я был по-прежнему очень сильно влюблен, я не желал ни при каких условиях. На одеревенелых ногах, неся в руках шоколадки и исписанные листы со стихами, под нескрываемые смешки, я шел к ней в процедурную прощаться. У меня было в распоряжении всего пара минут, не больше. Закрыв за собой дверь, я приступил к действиям. Я целовал Аню в губы, хотя она и не разжимала их, в щеки, целовал ее руки, такие мягкие и нежные. Она ничего больше мне не обещала. Но во всяком случае не отказала в том, что теперь я могу позвонить ей на рабочий телефон. Попрощались мы довольно мило, об этом у меня остались только самые теплые воспоминания. А потом я ушел, переживая каждой клеткой и только что обретенное маленькое счастье и невыразимую боль.

Когда у Ани был день рождения, а было это в последние дни ноября, я позвонил ей. Помню, что к этому случаю я готовился особенно тщательно. Заранее подготовил поздравительный текст, который должен буду прочесть ей по телефону, подключил кассетный магнитофон, и когда, наконец, в трубке раздался ее голос, я пустил прямо в трубку песню Игоря Николаева «День рождения». Хотел от души порадовать Аню. Да, она была очень мне благодарна и признательна за все, да, она была рада. Но в конце нашего с ней разговора, она сказала о том, что мне надо перестать ей звонить на работу. Что в отделении уже вовсю ходят слухи об ее крайне неприличном поведении, что ей уже просто надоело краснеть. И что на завтра она планирует встретиться со мной, чтобы, по ее словам – прекратить это раз и навсегда.

В назначенное время я поехал на встречу с Аней, чувствуя себя при этом по меньшей мере лет на двадцать взрослее. На тот момент я еще ни капельки не перегорел к ней, это было для меня просто немыслимо, потому что я был уверен к ней в своих чувствах до конца своих дней.
Был морозный зимний вечер, летели крошки снега, и ветер казался очень неприятным. Я довольно долго, как мне показалось, ждал Аню у аптеки, где мы и договорились с ней встретиться. А когда она, наконец, появилась, я почему-то не узнал ее. Как будто бы это была уже не она. Мы не виделись с ней всего две недели, так неужели ее лицо, ее образ, который застрял в моем сердце, оказались совсем другими? Да и не только ее лицо как будто стало другим, даже ее манера говорить  стала намного холоднее, какой она еще не была прежде. Самое поразительное было в том, что до этого я чувствовал в ней если и не горячую симпатию, не говоря уже о любви, то, по крайней мере, очень доброе дружеское расположение. А тут вдруг все это как рукой сняло. Я отдал ей листы со стихами, - что же еще я мог ей отдать? – и мы с ней расстались. Когда она уходила, я еще долго смотрел как растворяется ее черное пальто в сгустившихся зимних сумерках.