Трагические финалы

         

В наше время я неоднократно читала рассуждения разных авторов о том, зачем классики заканчивали свои произведения трагически. Им вроде как не было жалко своих персонажей, классиков даже обвиняют в отсутствии эмпатии, в жестокости, в недостатке воображения – иначе они бы, мол, «примерили» ситуацию на себя и не пожелали бы своим героям ТАКОГО.

Я как раз придерживаюсь противоположной точки зрения. Если отбросить такие жанры как детектив и триллер (это тема отдельного разговора) и сосредоточиться именно на трагедии как таковой, то этот жанр с его закономерностями обязательно нужен. В финале пьесы «Опасный поворот» Пристли делает два варианта окончания – самоубийство героя в результате откровений (и страшной для него правды, которая стала ему известна и разрушила его внутренний мир) или благополучное продолжение прежней жизни, когда все тайны так и остались скрытыми от него. В первом варианте написано:
«Роберт (в исступлении). Нет, вы не знаете! Вы не можете знать… во всяком случае так, как знаю я. Иначе вы бы не стояли передо мной с таким видом… как будто ничего не случилось… так, пустячная ссора за бриджем, и всего-то».

Вот именно! Если бы он успокоился после всех этих откровений, именно такое впечатление от пьесы у зрителей и осталось бы – был бы эффект «пустяковой ссоры за бриджем». Поймите меня правильно, я не очень симпатизирую Роберту, просто его слова иллюстрируют мою мысль. Трагический финал (когда он хватается за револьвер) придает именно ту степень серьезности происходящему, которой и хотел автор. Ему нужно было дать понять людям: задумайтесь, все это очень, очень серьезно!

Представим, что Анна Каренина после романа с Вронским одумалась бы и вернулась к мужу или благополучно бы развелась и вступила в новый брак. Что бы мы тогда поняли обо всех этих людях? Об эпохе? В первом случае это было бы равносильно «пустяковой ссоре за бриджем» (то есть небольшой размолвке с мужем и легкой интрижке с Вронским), во втором случае развод для той эпохи был бы подан как самое обыкновенное рядовое дело, как будто распад семьи и венчанного брака – это так, просто безделица. Еще надо учитывать человеческую трагедию каждого из них. Для Анны (которая была не чета легкомысленным и лживым женщинам типа Бетти Тверской или Элен Курагиной) вступление на путь обмана привело к страшному внутреннему разрушению, для Каренина – разрушение иллюзий о своем благополучном браке, для Вронского – взросление как очень болезненный процесс после абсолютно беспечной юности. А при концовке Толстого трагедия разворачивается во всей своей полноте (трагедия социальная, религиозная, психологическая).

Безусловно, если бы главной героиней была женщина, подобная матери Вронского (которая считала, что можно сколько угодно развлекаться при условии соблюдения внешних приличий), и история была бы другой. Той самой «пустяковой», которая не предполагает трагический исход. Таких пустячных эпизодов в ее жизни было множество и это ничуть не влияло на ее внутренний мир, потому что она была человеком неглубоким, черствым и эгоистичным.

В «Коллекционере» Фаулза многим жаль, что главная героиня, Миранда Грей, умирает. А тот, кто ее похитил и держал в подвале, остается безнаказанным и даже планирует новое похищение, присматриваясь к другим девушкам.  А представим себе, что Миранду спасли. Как бы мы воспринимали этот эпизод ее жизни? Как «пустячный»? Ну, подумаешь, немного посидела в этом доме – ее никто не бил, к ней хорошо относились, выполняли все ее желания – приносили еду, одежду, книги, то, что нужно художнику, чтобы писать картины.  А потом освободилась. Какого мы были бы мнения о главном герое? Он показался бы в гораздо более невинном свете, воспринимался бы чуть ли не как влюбленный Ромео. Его многие бы жалели, считали несчастным, безответно любящим. Но Фаулз хорошо знал, что делал, когда полностью выявил его сущность – он прикрывается красивыми словами и фразами, а по сути, неспособен ни на какое благородство, в его понимании любовь это полное обладание, полная власть над объектом, как над мертвыми бабочками в своей коллекции, которыми он любуется. Он не понимает Миранду, да ему это и не нужно, он просто получает удовольствие, наблюдая за ней, наплевав на то, до какого отчаяния она доведена, и что чувствуют ее близкие после ее таинственного исчезновения. И даже смерть Миранды не вызывает у него угрызений совести – формально убил-то ее не он, она умерла от воспаления легких, а то, что на это повлияла ее жизнь без свежего воздуха в подвале… об этом он предпочитает не думать.

Ромео и Джульетту тоже многим хотелось бы оставить в живых – и как бы мы тогда воспринимали их историю? Ну, подумаешь, полудетская симпатия… Так, ерунда. Вся глубина переживаний людей, созданных друг для друга, от нас ускользнула бы.

Люди, которым не хочется ТАК расставаться с героями, невольно (может быть, сами того не желая) «снимают» трагический накал, делая историю менее серьезной, чем этого бы хотелось автору. И «снижают» эмоциональный градус до той самой «пустячной ссоры», о которой и говорил Роберт Кэплен.

Эмпатия – вещь избирательная. Даже гуманист из гуманистов Достоевский, к примеру, Смердякова не жалеет нисколько, не нашлось у него для него добрых слов (хотя он ведь тоже – на свой лад страдающее существо). Набоков, которого обвиняют в холодности и отсутствии эмпатии, проявляет ее ИНОГДА, симпатичен ему примерно один из ста персонажей, и к такому он сочувствие, может быть, и проявит. Но, на мой взгляд, трагический финал, наоборот, заставляет аудиторию больше проникнуться к персонажу – это один из способов вызвать к нему большее сочувствие, заставить по-своему полюбить. Поэтому авторы могут именно так завершать судьбу своих самых любимых героев. Как тот же Тургенев – Базарова.