Ода охотничьей избушке

... Декабрьская тайга погружена в сонное оцепенение. Идем на широких хантыйских лыжах по снежной целине. Где-то впереди зимовье. До него надо дойти засветло, иначе предстоит тяжелая ночевка под открытым небом. Мой спутник — бывалый таежник, не замерзал и в сорокоградусные морозы, умело раскладывая нодью, быстренько сооружая рядом с нею бивак: низкий навес от ветра и мягкую лежанку из пихтовых лап. (Впрочем, для этого надо всегда сначала сильно попотеть, согреться прежде в работе).

Поздняя зима наверстывает упущенное. Один за другим прошли снегопады, прошумели метели. Белым саваном укрыты пространства болот. Где-то на краю одного из них, в сосновой гриве, и притаилась маленькая охотничья избушка.

— Еще километра три, и мы будем у цели! — говорит Алексеич, егерь заповедника.

Наметанным глазом он уже заприметил и узенькую просеку, пробитую когда-то сейсморазведчиками, и зарубки на старых деревьях, и нетронутый солонец чуть в стороне от лыжни — широкую кедровую плаху с серым валуном окаменевшей соли, прикрытую сверху двускатным коньком — крышей. Лоси пока сюда не наведывались, и моего Алексеича это огорчало...

— Поразогнали зверя! — сердится бородатый егерь. — Браконьер промышляет, не иначе...

Да, нынче в тайге развелось много лихого народу, того и гляди уложат самого пулей, если надумаешь права качать. Мне, не охотнику, много довелось повидать лосиных шкур, брошенных ворюгами в уральской заповедной тайге. Велся этот разбойничий промысел еще в советские времена, но в наши капиталистические стало еще хуже, еще опаснее охранять живую природу. Хапужество без меры процветает там, где хоть сколько-то еще есть зверь, рыба, бор-кедровник...

Небо над нами быстро сереет, падают на тайгу зимние сумерки. Уже чуть не на ощупь пробираемся среди черных стволов деревьев. И вот впереди смутно замаячило расплывчатое пятно. Выходим на крохотную полянку, у края которой притулилась приземистое, заметенное снегами строеньице.

Алексеич быстренько находит под стрехой сношенную деревянную лопату, отгребает снег от дверей. Я, пригнувшись, захожу внутрь тесного помещения: железная печка, нары, маленький горбатый столик; стены подернуты куржаком, таинственно светящимся и сверкающем в луче моего карманного фонарика. В избушке почти так же холодно, как и на улице. Но вслед за мной Алексеич вносит охапку дров и сверток сухой бересты.

Через пять минут железная печка довольно гудит от веселого жаркого пламени, пляшущего внутри ее ржаво-закопченного чрева. В столь же закопченный алюминиевый чайник доверху набит чистый снег, скоро он превратится в пузырящийся кипяток. Достаем из рюкзаков съестные припасы, раскладываем на столике.

Теперь можно будет отдохнуть и всласть наговориться о разном, и о вечной неумирающей природе прежде всего!...

... Ода охотничьей избушке еще далеко не завершена у меня. Так много связано в жизни с этим скромным таежным человеческим жильем, что в кратком этюде не рассказать!... Без такого спасительного прибежища не обойтись ни одному охотнику, ни одному егерю и леснику!... И писателю-натуралисту тоже!...

Вл.Назаров
2004 год