Непридуманная история, леденящая тыквенный сок

«… Никто не хотел больше пропустить с ним по стаканчику, так надоел всем этот забулдыжный выпивоха. И тогда, видно совсем отчаявшись, кузнец отправился в местную таверну, а придя туда, стал просить самого Дьявола явиться ему из тёмного угла и распить вместе с ним бутыль адски обжигающего виски.

Предстань предо мною, о Сатана! Ведь никого не осталось более, кто согласился бы разделить со мною стол.

Так возопил кузнец, стоя посреди зала таверны и дико озираясь. Он ждал, что все обернутся к нему и начнут шикать на него, и грозить ему пальцами, а то и вовсе - набросятся на него с кулаками, но нет. Ничего такого не произошло, а произошло только смутное шевеление в дальнем и тёмном углу.
Секунду спустя, из мрака, как ни в чём не бывало, вышел Дьявол, попутно отряхивая с серого сюртука залежи вековой пыли и клочки паутины. Дьявол подошёл к молодому пьянчуге и старомодно, с поклоном, представился:

Дьявол. К вашим услугам, сударь…?
Мне тут не до любезностей, любезнейший мой Дьявол. Мне, понимаешь ли, в этой дыре больше выпить не с кем! - Пъяница вздохнул. - Вот и докатился я до чёртиков.
Но я не чё… - начал было интеллигентно Дьявол.
Пустое! - Отмахнулся от него кузнец. - Что предпочитаешь? Может адски обжигающего виски?
А подают ли здесь что-то более… изысканное? Бургундское, предположим?
Да ничего тут больше не подают, - со вздохом признался кузнец. - А уж мне и подавно.

Дьявол смерил помещение двумя быстрыми росчерками бестяще-чёрных глаз. Полутёмная зала, бревенчатые стены, с пучками пакли, торчащей изо всех щелей, массивные перекрытия, с которых вениками свисали засушенные гербарии, копчёный свечами потолок, с пяток грубо отёсанных столов - по пригоршне табуретов у каждого, и засаленная стойка, перекрывшая вход на кухню. Гвалт стоял такой, что и волынке в самайн не пробиться. Толчея, особенно около стойки, была невообразимая, а о свободном столе оставалось только мечтать. На мгновение Люцифер задержался взглядом на, подбоченившемся за стойкой, хмуром корчмаре. Тот, тут же, странным образом расплылся в благодушной улыбке. Воздев к потолку грязный перст, с пожёванным зеленоватым ногтем, и, сияя блаженными глазами, он нырнул за стойку. До ушей кузнеца тут же донеслась сладостная музыка позвякивающих скляней.

Полно вам печалиться, милейший! - Довольный своей работой, Дьявол вновь обратился к своему собеседнику. - За этим я и здесь.
Ну что ж. Славно, что из этой затеи и впрямь что-то вышло, - пробормотал кузнец.

Тем временем, один из столов, в полумраке, подле зияющего уличной чернотою окна, таинственным образом опустел и они присели. Из дымного чада и шумного гама, повисшего вокруг, вынырнула раскрасневшаяся рожа корчмаря, вся в крупных каплях усердливого пота. На столешницу гулко бухнулся глиняный кувшин «разгонного» эля, за которым последовали глиняные же кружки и (О диво!) тщательно протёртые стаканы. Замыкал этот хмельной парад сосуд толстого зеленоватого стекла, доверху залитый огненной водою жизни, известной в народе как виски.

Ну что же, дорогой мой Люцифер! За наше долгое и  плодотворное знакомство, - на лице кузнеца играл новообретённый румянец предвкушения отменнейшей попойки.
Так, вроде бы, не так давно мы и знакомы, - осторожно уточнил Дьявол.
Да брось ты, старина! - Пьянчуга ахнул своей полной пива кружкой о всё ещё пустую кружку Сатаны, выхлебал пол-пинты единым духом и утёр рукавом со рта «подковку» жирной пены. - Какие наши годы?
Весьма разные, - натянуто улыбнулся его собеседник и взмахом руки заставил бутылку налить себе полный стакан виски.
Эво как это у тебя ловко выходит! - восхитился кузнец. - Прямо, как у меня с молотом да наковальней. Сразу видно - Зелёный Змий! Профессионал за работой.
Вообще-то, Зелёный Змий - мой младший племянник. Я - Аспид! - Слегка обиженно поправил его Дьявол.
А то не ты его учил!
Да разве же теперь упомнишь...»

Патрик оторвался от манускрипта, привычным жестом сбросив изящные очки итальянской работы вниз по переносице. Он бережно разгладил свиток у себя на коленях и примостил перо за ухом. Учёный, писатель и богослов, всего двадцати пяти лет отроду, восседал на жердине деревянной изгороди, которая широким квадратом окаймляла ячменное поле. Солнце уже переползло точку зенита и теперь приятно согревало ему курчавый затылок и спину, ссутулившуюся под коричневой робой. Вдоль забора скрючилось несколько высохших тисов, на ветках которых нахохлилось любопытное вороньё. На пыльной дороге, перед Патриком, пролегла разлапистая тень в форме неровного креста, с круглым навершием.

Вообще-то всё было не совсем так, - посетовало «навершие», заглядывая в манускрипт из-за плеча учёного. - Я же только что тебе всё рассказал!
Понимаю. Не сужу. Прощаю твоё невежество и незнание методов учёного изложения. Всё-таки, ты родился типа в тёмные времена, чувак.
Двухсот лет не прошло, - буркнула из-за плеча Патрика огромная голова, балансирующая на тонкой шее. Лица его, против солнца, учёному было не разглядеть. - Да и что особенно изменилось?
Ну даже и не знаю… Пришли римляне, насадили всех недовольных кельтов на гладиус, заставили остальных принять христианство, забыть к вересковой матери свою реальную историю и традиции? Которые я тут типа пытаюсь восстановить для потомков, сбивая сандалии, в поисках замшелых реликтов старых времён вроде тебя!
Понял. Пиши, как надо. Не лезу, - голос реликта был медным и гулким, и шёл, казалось бы отовсюду. - Главное, не забудь, как договаривались…
Да-да! Выясним мы, как тебя зовут, не кашляй на скрижаль. Так, что там, говоришь, дальше-то?
Ну, мы…
Ах, да! Вспомнил!

«… уже далеко заполночь. Селяне, в большинстве своём, благочестиво разошлись по домам, а в проёме окна теперь мертвенно бледнела полная луна. Угорелый размах, что, как водится, предшествует каждой серьёзной попойке, уступил место неспешной беседе. И, как известно всем людям, когда-либо пивавшим хмельное всю ночь напролёт, именно в этой части всех посиделок раскрывается истинная сущность собутыльников. Именно тогда, в полночные часы, их обнажается душа.

Вот как он мог?! Ну договор же… - кузнец икнул, задумался и мутно посмотрел в глаза своему собеседнику, которых ему виделось у того целых шесть, как у паука. - Есть договор! Во!
Ах увы, если бы все импульсы людские возможно было усмирить хладным рассудком, боюсь, остался бы я вовсе без работы, - Люцифер рассеянно вздохнул и развёл руками. - И потом, многие, как и он, предпочитали злато, которе можно потрогать и потратить, некоей душе, которой и не видно, и не слышно, да и неизвестно, есть ли она вообще.
Золото! О! О! Золото! - Пьянчуга-кузнец возбуждённо вскочил с табурета, потрясая в воздухе вытянутым пальцем, и чуть было не рухнул на пол. Ноги его почти уже не держали. - Золото это такая штука, понимаешь… Я люблю выпить, ну это-то и так понятно. Но вот, на что мне пить, когда нет золота, скажи? Да хоть бы медяка, так и того не наскребу, пожалуй.
Но как же вы заплатите почтенному Исайе, корчмарю? - Дьявол слегка изогнул бровь и качнул головой в сторону стойки. Корчмарь Исайиа вмиг посветлел лицом и радостно подпрыгнув помахал тому рукой.
Так вот, ведь я к тому же и веду! Я всё уже придумал! - Кузнец незряче выкатил глаза и постучал себя пальцем по лбу. - Ведь на плечах моих есть голова. А голова - не репа!
И что же вы придумали милейший?
А то, что я платил тут много раз, о, дорогой мой собутыльник. А ведь у собутыльников заведено, платить по очереди. Ну и что же?
Что?
Мы собутыльники. Я тут за годы гору меди просадил, а ты? Ты не платил ни разу!
И правда, - усмехнулся Люцифер. - И как мне в голову-то не пришло? Но дело в том, что у меня с собою ни монеты.
И верно… Верно… - кузнец задумался. - А может…
Да?
А обернись монетой сам!
Какая мысль! Какое, дьявольское хитроумье! - Восхитился Люцифер.
А то! Я ж на деревне самый башковитый, - зарделся пьяница. - Ведь в кузнецы кого попало, знаешь, не берут!
Что ж, так и порешим. Расплатитесь, с начала, с корчмарём, милейший, а после об оплате вашей мне поговорим.

Сказав так, дьявол резко встал и растворился в темноте. Влюблённо смотревший в их сторону корчмарь даже не переменился в лице. А кузнец заметил, что на столешнице, тускло поблескивая в лунном сиянии, лежит полновесная золотая монета. Быстрым движением руки он сгрёб её и упрятал в карман. Хитро ухмыльнувшись, выпивоха швырнул на стол пригоршню медяков, легко поднялся на ноги и вышел из таверны.

Захмелевший, но далеко не такой пьяный, каким выглядел до сих пор, кузнец неспешно брёл по залитой лунным светом тропинке, в сторону села. Он шёл, с улыбкой, пританцовывая и похлопывая себя по карману, а потом начал говорить, казалось бы, с самим собой:

Вот так-то, дорогой мой Сатана! И не настолько ты хитёр, как говорят. Ну разве мог бы ты подумать, что с самого начала я тебя переиграл? Всего-то мне и надо было - положить в карман обычный крестик. И ты попался! Рядом с образом Спасителя лежать тебе монетой золотой, как у Христа за пазухой, вовек.

Он лихо подпрыгнул прямо на ходу, стукнув в воздухе ступнёю о ступню, на манер гишпанских плясунов, что заезжали к ним в деревню прошлым летом.

Но не могу же я всю жизнь носить в кармане золотого круглого Дьявола! А может и могу? Но вот хочу ли? Может быть и нет. Вот прямо и не знаю, как решить…

Тем временем ноги словно сами принесли его к старому высохшему вязу, стоявшему на перепутье четырёх дорог. В деревне его называли деревом висельников. Впрочем, никто не помнил, чтоб на его ветвях, и впрямь, хоть кого-нибудь повесили. Кузнец остановился, вглядываясь в чёрную, чернее мрака ночи, морщинисто-узловатую кору.

Ну вот что. Пожалуй, мне одной монеты мало. Не проживу же я всю жизнь на жалкий золотник? Но выход есть. Чтоб и мне, и тебе поправить наше положение, я заключу с тобою сделку. На дереве, у самой кроны, где ветви сходятся к стволу, есть скрытое дупло. В нём староста и местный поп свои заначки прячут. И эти деньги они обманом у народа вымогают, себе на старость беззаботную там отложив. Попа младшой сынок, такой умелец, что враз по дереву карабкается вверх и вниз, и в тайники монетки подсыпает.

Жадный пьяница поглядел на верхушку вяза и задумчиво поскрёб свой заросший подбородок.

И ежели залезть туда ты сможешь и деньги эти мне добыть, то, сей же миг, тебя я отпущу. Теперь же, если ты согласен, то стань в руке моей горячим, как уголь из печи!

С этими словами кузнец достал из кармана и золотую монетку, и спрятанный там крестик и стал ждать. Шли минуты, луна скрылась за косматыми тучами, а в недалёком лесу завели свою скорбную песнь голодные волки. Выпивоха поёжился от налетевшего ледяного ветра. Золотой же кругляш в его закоченевшей руке оставался холодным, как речное дно.
Внезапно, когда кузнец потерял уже всякую надежду и был уверен, что носить ему Люцифера в своём кармане до конца дней, его пальцы ожгло огнём. Он крепко стиснул зубы от боли, но кулак сжал ещё крепче. Наконец, его хмельной разум сообразил, что ответ был дан и сделка, стало быть, заключена. Не в силах больше терпеть, кузнец расправил пальцы. Обугленный крестик на тлеющей верёвочке упал в траву, а монетка, ударившись о булыжник, звонко отскочила и полетела вниз по дороге. Выпивоха с волнением вгляделся в темноту над тропой. Несколько мгновений спустя из неё вышел Люцифер. Он не спеша подошёл к дереву, с улыбкой глядя на кузнеца и улыбка эта кузнецу совсем не понравилась.
Ни говоря ни слова, Сатана одним прыжком очутился на самой верхушке вяза, а мгновением позже из лиственного мрака, сверху, раздалось серебристое позвякивание.

И убедись, что всё нашёл! - крикнул кузнец тёмным небесам.
Всё здесь, милейший. Договор, есть договор, - послышался едкий ответ.
Ну раз мы эту сделку так удачно провернули, заключим новую, последнюю!

Сказав так, кузнец выхватил из-за голенища сапога свой нож и вырезал на вязовом стволе четыре креста, по одному на каждую сторону света.

И почему бы мне не отказаться от столь заманчивого предложенья? И душу вашу, милый мой кузнец, сейчас же не забрать?
Мне кажется, о Сатана, что заждались тебя в Аду.
Не спорю, времени потратил я изрядно, в этот раз. На вас, любезный мой кузнец и на подлунный мир. Пора бы мне и в путь. Вот только вашу душу захвачу и буду я готов отправиться тотчас.
Ну это вряд ли! Дудки, Люцифер.
И что ж мне помешает?
Да то, что Ад, он как известно ведь внизу, а ты застрял, как тетерев, на ветке. На дереве, внизу, четыре я вырезал святых креста.
Какой великолепный ход! И что же вам на этот раз угодно, хитрейший мой кузнец? - Голос Сатаны звучал совершенно беззаботно, что не на шутку встревожило наглого выпивоху.
Хочу, чтоб ты оставил все претензии на мою душу. Хочу, чтоб ты меня не беспокоил и при жизни мне не мстил. Ну и, само собою, деньги, что так заманчиво, там наверху, звенят.
О жадный мой кузнец, в моём распоряжении есть вечность, и я могу сидеть на ветке, покуда дерево под нею не сгниёт, - сказав так, Люцифер немного помолчал. Прошла минута или две, и он продолжил. - Могу, но не хочу! Перечеркните все кресты и обещаю, что никогда не трону вашей я души и десять лет о вас не вспомню. Монеты тоже вы получите свои.

И вот кузнец зачёркал острым лезвием все вырезанные кресты, позволив Люциферу спуститься вниз, на землю. И только тот отдал пьянчуге два мешка, набитых серебром, как тут же, не сказав ни слова, и исчез, растаяв точно дымка в темноте.»

Пока что ничего! - Патрик захлопнул пухлый том, который только что выудил из объёмистой котомки. - История про тебя и Сатану повторяется много раз, в манускриптах, старинных книгах, свитках, комиксах и манге у япошек, но нигде не пишут, как тебя зовут.
Было бы просто, мотался б я столько лет по свету с долбанной репой вместо головы? - Посетовал его собеседник. - Жрать-то как хочется… О! Иди сюда!

Послышалось влажное чавкание и хруст мелких, тонких костей. Патрик обернулся через плечо и посмотрел на своего собеседника. Ну, то есть как, на собеседника. Притороченная к изгороди, над ним возвышалась крепкая штакетина, с привязанной к ней перекладиной. На этот покосившийся крест был грубо насажен дырявый и пыльный мешок. Всю конструкцию венчала огромная полая репа, на которой огненно светилась искусно вырезанная, страшная рожа с острыми зубами. По мере того, как солнце начало скрываться за далёкими холмами, а осенний воздух наливаться холодом и темнотой, становилось заметно, что внутри репы что-то зловеще рдеет красноватым светом. Рожа же невозмутимо глядела на молодого учёного, попутно со смаком пережёвывая остатки вороньей тушки. Чёрный пернатый хвост и птичьи лапки, вывернутые под неестественным углом, всё ещё торчали из репового рта, ходя ходуном в такт движению зубастых челюстей.

Вфегда на эфо ловяфя. А ффё пофому, фто шовфем не уфафжают пугала! - Наставительно заметила репа с полу набитым ртом.
О времена, о вороны! - Не стал спорить Патрик.
Вот и я о том же, - последние перья исчезли в пасти пугала, а из отверстия в верхушке его “головы” закурился отвратительно пахнущий, жирный дымок. - Уважения нет, а памяти и подавно. В мои времена, вороны жили по триста лет и помнили из них каждый божий день! Но тогда я их не понимал…
А теперь?
Теперь понимаю, но толку от их трескотни, прямо скажем немного.
Меня больше гложет то, что и люди не помнят больше своих собственных преданий. И про тебя вот тоже забыли, причём давно!
Угу, а я ведь был легендой!

В этот момент из гущи ячменной стерни высунулась человеческая рука с указующим в небо перстом. Вслед за рукой поднялось и остальное тело, в чёрном растерзанном одеянии, почти всё целиком, вот только головы на плечах у него не наблюдалось. Разлохмаченная шея ощетинилась лоскутами заветривщейся кожи на неровном срезе.

Ты и есть легенда, - задумчиво заметил Патрик. - Правда никто не помнит - какая именно.
Но ты же разберёшься? Правда?
Я очень постараюсь.
Ну ладно, отдохнул и будет, - пока репа продолжала гулко вещать и коптить небо недопереваренной вороной, тело подошло сзади к пугалу, взяло её в руки и махом насадило на шею. - Эй, летописец, какой сегодня день?
31-е октября, года триста семьдесят третьего от Рождества Христова. А что?
Надо запомнить. Каждый год, в это время, мне прям так хочется появиться перед толпой людей, в ночи, с горящими глазницами и ка-а-а-а-а-а-к…
Насадят они тебя на вилы, как кинут в кучу соломы и как сожгут к гномьей матери! - Подхватил Патрик. - Я тут тебя сохранить пытаюсь. Для истории, для преумножения знаний человеческих, для спасения твоей, в конце концов, дурьей головы… Кстати, а где она?
Ну, тут понимаешь, такая история… - замялся его собеседник.
Где голова, челоовощ? По ней же тебя можно опознать!
Это как?
А так! Поднимем архив по позорным столбам и церковным доскам объявлений. Набедокурил ты, я думаю немало.
Что есть, то есть.
Заглянем, на всякий який, в реестр святых великомучеников, там их образа есть.
А это-то на кой ляд?
Ну, ты, типа как, нафуфырил Сатане, так что - «подвиг во славу Христа, спасителя нашего, в регистры святой церкви занесённый и церковными сановниками в книгах отмеченный, одна штука» - тебе можно смело засчитывать. И что-то, знаешь, в твоей причёске наводит на мысль, что ты не на кроватке, блин, от старости, лапти склеил!
Логично, - гундосо прогудел реликт. - Ну, попробуй. Чем тролль не шутит.
Не поминай! Тролли из германского фольклора, а эти рыжие пивожоры уже достали приплывать на своих лодках и воровать овец по побережью!
Ладно - ладно, - его собеседник примирительно поднял руки.
Так, продолжим. Рассказуй, что дальше.
А дальше-то всё было хорошо. Пока я не помер.
Записываю…

“... жил счастливо, но при всём желании нельзя сказать, чтоб долго. Всего и протянул, не старый, скажем прямо, барагоз, что - пару лет. К исходу осени второго года, напился, упал в озеро и заболел. Две недели кузнец, богатейший человек на селе, метался в горячечном бреду и посылал к чёту лекарей, что приходили со всех сторон, в надежде на щедрое вознаграждение. Многие соседи и «добрые друзья» осаждали постель кузнеца, но завещания от него не добился из них никто. И так, с криками и мольбами - налить ему адски обжигающего виски (лучшего лекарства на земле) он и помер, в конце второй недели. Всё вокруг, тотчас, словно испарились. Едва набрали мужиков, чтоб схоронить пьянчугу. Оставшиеся же у него деньги спрятал он так надёжно, что, сколько ни искали селяне, так ничего и не удалось им найти.

На этом заканчивается повествование, очевидцами могущее быть подтверждённое, и начинается рассказ самого безымянного выпивохи-кузнеца, коему не удалось и после смерти оставить эту грешную землю.»

Солнце уже полностью закатилось за поросшие вереском склоны холмов. Его сменил бледный диск почти что полной луны, который то и дело протирали косматые, рваные облака. Патрик скрипел пером по бумаге. Свиток он примостил на специальной дощечке, с прикреплённой подставкой для свечи. Неровный, трепещущий на ветру огонёк, скупо и жёлто освещал убористые строки вечной латыни. Немного тусклого мерцающего света добавляла и репа, заглядывавшая горящими глазницами через плечо Патрика.

Всё-таки не везде ещё дошёл свет истинного знания и благой христианской традиции, - задумчиво протянул монах, наблюдая за детьми, во дворе покосившейся халупы, сработанной из валунов и дёрна, что мятой шапкой осела на широком подворье, через дорогу.

Ребятня, заливисто хихикая, в свете факелов, украшала к празднику маленькое скрюченное деревцо. На самой границе рыжего пятна света задрал к тёмным небесам окоченевшие ноги недавно забитый баран. Его многочисленные потроха детишки весело развешивали и насаживали на тоненькие ветки. Каждый из них, то и дело отступал назад, чтобы оценить грандиозность своего творения с дальней перспективы.

И что же предлагают просвещённые христиане? - Поинтересовался реликт.
Не знаю, может игрушки, там, или конфетки туда привязать?
Пфф! И в чём веселье? Это же самайн, праздник урожая, а не воскресная ярмарка!
Ну да, ну да. Надо бы приписать его как-то к церковному календарю… - Патрик задумчиво поскрёб затылок, затем нырнул в свою котомку и достал пухлый пыльный фолиант. - Так, посмотрим… Вот! День Всех Святых! Идеально! На него и заменим ваш самайн!
Не приживётся, - фыркнул реликт. - А ты не отвлекайся. Пиши.
Ну, говори…

«… и бродил он по свету долгие годы, не допущенный в Рай за грехи свои многие. И вот, однажды, добрёл до самых ворот Преисподней, но едва собрался постучать, как знакомый силуэт возник во мраке перед ним. То был его старый знакомый, Люцифер.

Ох-хо! Да это ли не сударь мой кузнец? - Довольно промурлыкал Сатана. - Нус, слушаю. С чем препожаловали вы, мой разнесчастный забулдыга?
Устал я, Сатана! - Молвил кузнец, глядя дикими глазами на своего давнего собутыльника. - Уж нету мочи мне ходить по свету, на неживых давно ногах. Они меня паршиво носят. Всего же хуже - в отраженьи на себя смотреть и тихой ночью, в окрестностях родимого села, своё в проклятьях слышать имя! Я тут же вспоминаю все свои грехи, и жгут они меня, что горн кузнечный, и нет от них покоя. Душа в истлевшей плоти, точно в клетке, и не нужна она ни мне, и никому ещё.
Да вижу-вижу, словно угли пылают, в вашей, сударь, голове. Но не могу помочь. Души я вашей обещал не трогать, а в Рай… Ну там вам точно делать нечего, милорд.
Хоть что-то сделай! Помоги мне, Люцифер! По старой дружбе!
Дружбе? Не помню, чтоб друзьями мы расстались.
А даже если так… - кузнец затих, отчаялся и сел на землю, прямо где стоял. - Неужто недостаточно я вынес? Ведь в наказаниях ты сведущ. Скажи мне, мастер плети и крюков, довольно ль мучился я после смерти?
Что ж. Вот моё вам предложенье! - Ответил чуть подумав, Сатана. - Я заберу у вас лицо и имя. Чтоб память прошлых лет не тяготила больше вас. Но в Ад пустить, увы, вас не смогу. Ведь договор, есть договор. Ну что, согласны?
Согласен! Забирай!

И Люцифер достал из-за спины свой огромный чёрный и тупой топор. И возле его ног, из-под земли, сама собой выросла напитанная кровью грешников чёрная колода. Кузнец всё понял и, смирившись со своей участью, пал ниц и склонил голову на пень.
Не с первого, ох далеко не с первого удара, слетела с плеч грешная голова жадины и выпивохи кузнеца. И мучился он страшно, а Дьявол ликовал, вырвав наконец у судьбы свою месть. Когда же, наконец, дело было сделано, Сатана поднёс рукоять топора к самым своим бледным губам и шепнул имя кузнеца. Огненными буквами зажглось оно на деревянной рукояти, погасло, почернело угольною чернотой и только там осталось. Истёрлось имя то из памяти людей, и знали, с той поры, его лишь двое - топор и Люцифер. Помедлив, Дьявол, достал из воздуха мешок, и из мешка того он вынул репу. Он дохнул на неё, и на морщинистой кожуре возник зловещий зубастый лик, словно вырезанный ножом. Затем всё нутро само вылезло из репы, оставив только жёсткую корку. Люцифер задумался.

Темно вам будет, дорогой кузнец, бродить ночами и без глаз, и без какого-либо света. Но не волнуйтесь, это мы легко поправим, - владыка Ада зачерпнул с дороги, упиравшейся в ворота его царства, горсть камешков и заставил их разгореться адским жаром. - Пусть пламя Преисподней полыхает в уродливой твоей башке! Пусть угли негасимые всё время жгут тебя, и пусть ты будешь знать, что голова твоя - не голова, а именно что - репа!

Сказав эти слова, он насадил полую репу на шею кузнеца и дунул в неё, чтоб жарче разгорелись угли.

Теперь, идите прочь, любезный мой дурак. И всем скажите, что со мною шутки плохи! - Так Дьявол напутствовал кузнеца тут же исчез из виду.

Остались пред вратами Ада - кузнец, с горящей репой на плечах, да лежащий на тропе топор. И как покинул адский жар и сам колун и топорище, могильный холод от него стал расползаться, и инеем дорогу покрывать...»

Слушай! - Патрик хлопнул себя по лбу и крепко сожмурился. - Почему репа?
Ну, а что, есть получше идеи?
Мне кажется тебе бы гораздо больше пошла тыква!
Дык, где ж их достанешь в древней Британии?
Если хочешь, могу поговорить с одним парнем. Его зовут Эрик Рыжий. Он, конечно, неотёсанная скандинавщина, но зато мотается в Соединённые Индейские Племена чуть ли не каждые два года. Только попроси, тыкву за сущие пенсы привезёт, правда там ещё налог племени, но он небольшой!
Можно попробовать, - заинтересованно прогудела репа.
Так, и-и-и… - Патрик судорожно перебирал закоченевшими пальцами страницы книг, которыми уже завалил себя практически целиком. - Хорошие новости! Нашлось твоё имя.
Как так?
Ну вот же. Реестр нечестивых артефактов, Великой Христианской церковью на сохранение принятых: «… топор, весь, словно мрак в Аду, чёрный, смертный хлад вокруг себя распространяющий», - учёный победоносно глянул на собеседника. - Кто книжный червь? Я книжный червь!
Ну?! И что?.. - Репа-рожа подалась так близко к тексту, что страницы начали слегка заворачиваться от жара, исходившего из её глазниц. - Там написано… Что там написано? На рукояти?
Так, изыди ка чутка назад, - попросил учёный развевая рукой закурившийся от уголка страницы дымок. - А написано там… М-м-м… Тут на гаэльском… Надо вспомнить. Меня пикты немного учили, когда я у них в рабстве, по контракту, сидел. Да, точно! Написано там…
Да-да?!
Написано там: «LLANFAIRPWLLGWYNGYLLGOGERYCHWYRNDROBWLLLLANTYSILIOGOGOGOCH»!
Ди-и-и-чь!
Ага. О, да вы, сударь, валлиец!
Я - ирландец.
Ну, значит неслабо прикололся над тобой нечитстый!
Да уж… Что ж делать-то. Я эту белиберду в жизни не переведу.
А я могу! - Задрал нос Патрик.
Ну ка?
«Церковь Мэри из лощины Белого орешника, подле яростного вихря, и церковь Тисилио у красного ущелья».
Это что, меня так родители назвали?
Ну, знаешь, христианство тогда было - самый тренд, все как с цепи посрывались…
Бред какой-то, - грустно прогудел реликт. - Это ж пока представишься, уже прощаться с человеком можно.
Да и тёрн с ним! Давай тебе рекрайстинг сделаем!
Что?
Ну, типа, щас так церковь модно со всем поступает. Вот смотри, во-первых, вместо репы, как и говорили, - тыкву.
Ну.
Вместо углей - свечку. Угли - это ж пожароопасно!
Согласен.
Потом, надо назначить тебя патроном-представителем какого-нибудь праздника, да хоть вот - Дня Всех Святых.
Да говорю ж, не приживётся.
Немного веры, сын мой!
Ну а с именем-то что?
Да что-что… Надо простое и, знаешь, броское, но библейское… Иаков!
То есть - Джейкоб?
Нет, Иаков!
Джейкоб, Джейкоб, - реликт словно пробовал своё новое имя на вкус, шамкая клыкастым ртом. - Джек! Мне нравится.
Ну, нравится, так нравится. Так и запишем…
Как моё имя?! - С восторгом завопил реликт на всю округу гулкой иерихоновой трубой. Последние листья сорвались с тисовых ветвей, а один из воронов замертво рухнул в жухлую траву.

Патрик невольно огляделся по-сторонам. Возможно ему показалось, да и сложно было что-то разглядеть в свете угасающего факела, но вроде как на головах некоторых детишек, у дома напротив, засеребрилась паутинка седины.

Джек-фонарь! - Учёный аккуратно вписал последнюю строчку и захлопнул реестр.

Когда он оглянулся, рядом с ним никого уже не было, только от дальнего края ячменного поля раздавались дробь лошадиных копыт, да отголоски демонического хохота. Горящая репа, словно плыла там в воздухе, постепенно исчезая в ночи. Патрик снова открыл реестр и дописал: «31-е число, октября месяца, - Олл Халлоус Ивен». Он несколько раз произнёс название нового праздника вслух и решил, что, для простоты, его неплохо бы сократить:

Хэллоуин! Да, определённо - Хэллоуин!