Мой Талицкий, лесотехнический. Блики памяти

       
   
Они возникают спонтанно и встают перед глазами так реально, что кажется, это было вчера.  Вспоминаются не только хорошие или смешные случаи из студенческой жизни в Талицком лесотехническом техникуме, но и любимые преподаватели.

СИЛ БОЛЬШЕ НЕТ МОИХ, МАТВЕЙ БОРИСОВИЧ

По воскресеньям в общежитии обязательно дежурил преподаватель. Это были люди разные, как по своему статусу в техникуме, так и по темпераменту. Одним хватало  один раз за вечер обойти комнаты ребят и спросить: все ли у них в порядке? Другие же наоборот – не давали покоя ни себе, ни людям. Каждый час делали обход. Зорко следили, чтобы не было нарушений. И не дай Бог, если кто-то отступил от существующих правил: привел гостя, затеял стирку в комнате или еще хуже – устроил застолье.
Ершов, преподаватель сопромата, был из числа тех людей, которые не могли спокойно посидеть и пяти минут. Когда он дежурил по общежитию, все ребята, что называется, стояли на ушах. Сделав замечание студенту, обязательно говорил: через пятнадцать минут тебя проверю… И проверял. Его не раз девчонки пытались не пускать в комнаты, высмеивали, даже жаловались своим курсовым кураторам – все было бесполезно. Формально Ершов был прав, поэтому обязанности дежурного преподавателя по общежитию выполнял истово. Любил это дело.
… Однажды в один из праздничных дней обход вверенной территории совершал сам директор. Именно в этот вечер и дежурил по общежитию Ершов. Увидев на этаже Скоморовского, он бросился к нему и четко доложил, что во время его дежурства происшествий не случилось.
– А чего вспотел? – улыбнулся Матвей Борисович. – Устал, поди, бегать по этажам?
– Не то слово! Каждый раз, словно, на вулкане. Сил больше нет моих, Матвей Борисович! Нет  больше сил, воевать с этими хазарами.
– Ну, это ты преувеличиваешь. Вспомни себя студентом…
Вскоре фраза: «Сил больше нет моих, Матвей Борисович»  стала крылатой. Ею пользовались все без исключения студенты, если возникали в учебе форс – мажорные обстоятельства.
Это выражение на многие годы пережило  самого Скоморовского. Спустя десять лет, я снова побывал в Талице. Зашел, конечно, в техникум. Пообщался с новым поколением учащихся. Приятно было от них услышать, что и они, как мы когда – то, часто пользуются в своей лексике нетленной фразой «Сил больше нет моих, Матвей Борисович»!
– А кто такой был Матвей Борисович? – поинтересовался я.
В ответ мальчишки пожали плечами – не в курсе.

СЛЕД НА ЗЕМЛЕ

О преподавателях принято рассказывать на страницах газеты к началу учебного года, ко Дню учителя. Но я нарушаю этот установившийся канон во времени. И этим обязан звонку товарищей, бывших выпускников Талицкого лесотехнического техникума. Мои бывшие коллеги по студенчеству настаивали на одном:
– Скоро очередной выпуск в техникуме, напиши, старик, о нашем классном руководителе. Надеемся, помнишь еще нашу Лию Алексеевну?
…Правильно говорят, писать о близких людях особенно трудно. Примеров и фактов столько, что не знаешь, какой из них важнее. Тут нужен глубокий анализ, необходимо отобрать то, что наиболее полно раскрывали человека. Справлюсь ли?
Вспоминаю свою первую учительницу. Мария Павловна… На уроках чистописания она брала мою руку, и тогда доселе непослушное перо начинало выводить удивительно прямые линии и плавные закругления. И еще: она учила мечтать. Мы заслушивались Марию Павловну, когда она рассказывала о далеких звездах, марсианских каналах и смелых гипотезах ученых. Лицо ее в этот момент удивительно преображалось, становилось необычайно красивым, выразительным. В это время мы не слышали звонков об окончании урока и не замечали ничего вокруг.
Дни… Дни… Дни… Течение времени незримо. Наше устремление в будущем обгоняет его, и поэтому нам кажется, что оно томительно и медленно. Однако стоит оглянуться назад, как нас невольно удивит стремительность его бега. Кажется, давно ли было 1 сентября 1961 года, когда мы, 14-летние мальчишки и девчонки, переступили порог Талицкого  лесотехникума? Кажется, вчера это было…
Аудитория словно аквариум, наполненный солнцем. Входит женщина. Внимательный и какой – то подкупающий добрый взгляд. Мягкий, ровный голос. Знакомимся. Лия Алексеевна Шанаурина будет читать курс современного русского языка и литературы, одновременно выполнять обязанности классного руководителя.
Потом урок первый, второй, третий, четвертый… Оказывается, он совсем не прост, наш современный русский язык. «Лексикология», «графика», «фонология», «экспрессивная окраска» – такое обилие совершенно незнакомых терминов пугает. Осилим ли? Не меньше нашего волновалась и Лия Алексеевна.
Мы увлеченно входили в чудесный мир, первозданная красота которого гармонично сочеталась с яркостью и страстностью красок, с пластикой. Избавлялись от косноязычия, шаблона и штампа в письме. Сейчас я понимаю, что открытием чудесного русского языка и литературы обязан Лие Алексеевне, ее лекциям.
Был еще и кружок современного русского языка и литературы, кружок художественного слова, основателем и руководителем их была Щанаурина. На них обсуждались лучшие сочинения по литературе, произведения русских, советских и зарубежных писателей. Многих отличных чтецов, воспитанных кружком Лии Алексеевны, услышала аудитория актового зала техникума.
Но не только профессионализмом запомнилась наша классная руководитель. Случилось так: совершил грубый бытовой проступок Санька Мухамедзянов. Попросту напился. Вопрос встал на педсовете об исключении. Одновременно много было тут же сказано и о слабой учебе. Оставалось только проголосовать за исключение.
– Разрешите.
Говорила горячо, убежденно. И отстояла парня. Поверили. «До первого замечания». А узнав, что Саша играет на контрабасе, упросила руководителя эстрадного оркестра техникума принять его. Лед тронулся. Совсем преобразился человек. Старался оправдать доверие, не подвести своего учителя.
Время необратимо. Последний звонок. Прощание с техникумом, любимыми преподавателями и вступление в новую жизнь. С этого времени начинаются настоящие биографии: трудовые, боевые, героические. У каждого своя судьба. Многие уже давно работают инженерами, техниками, занимают ответственные должности, учатся, живут во всех концах страны, но связь друг с другом продолжает жить.
Недавно во время каникул оказался в Свердловске. Не задумываясь, выкроил несколько дней, чтобы заехать в Талицу. Вот я в гостях у Лии Алексеевны. Та же характерная, свойственная только ей улыбка – добрая улыбка, доброго человека. Мы много говорили, вспоминали прошлое. На ее столе, как и раньше, стопки тетрадей, книг, исписанных листков, блокноты. Удивительный человек! Себя она в шутку называет вечным учеником. Кропотливый, ежедневный труд – это еще одна черта учителя.
Видя, что мой взгляд остановился на томике Экзюпери, улыбнувшись, сказала:
– Вот готовлюсь к занятиям. Решила почитать этого автора. Изумительно пишет!
Расставшись с Лией Алексеевной, я еще долгое время думал о скромном, преданном учительскому долгу преподавателе. Пишу это, а мне все кажется, что не сказал главного, чего – то особенного. Может, оттого, что о дорогом человеке хочется писать без конца.

ОЙ, РЯБИНА КУДРЯВАЯ

Талица.Отпускск. Первым делом иду к Лие Алексеевне в гости. Захожу в дом. Представляюсь по случаю получения лейтенантских погон. Вручаю букетик цветов и говорю:
– Лия Алексеевна, это ничего, что я немного выпил?
Она смущается, но отвечает:
– О, это еще лучше! Хоть поговорим по душам.
Я достаю бутылку коньяка, ее муж, которого она ласково называет «мой Левушка», приносит лимон и кофе. Я рассказываю о том, как сложилась моя жизнь после окончания техникума - службе в армии, учебе в Львовском Высшем военно-политическом училище на факультете журналистики, планах на будущее. После бутылки коньяка мы читаем стихи, спорим о поэзии, новинках кино и театральных постановках. Она не очень любит Татьяну Доронину, ее манеру себя вести и разговаривать с придыхом, а мне она нравится. Она обожает Вознесенкого и Пастернака, но я их не понимаю. Много пафоса и философии…
Лия Алексеевна и ее Левушка рассказывают о делах в техникуме, общих знакомых, своей новой машине и как они на ней путешествовали с приключениями до областного центра. Полная обаяния бывший преподаватель русского языка и литературы повествует много интересных историй из своей школьной работы в глубинке, она весела и счастлива.
Где – то в третьем часу ночи Левушка, с согласия жены, спрашивает меня, как я отношусь к спирту. Получив утвердительный ответ, достает большую бутылку и заговорщически говорит:
– С работы. Знакомый инженер снабжает. Для протирки фотоаппаратуры и других принадлежностей советует. Хорошая, тебе скажу, лейтенант, штука. А закусывать надо моченой брусничкой. Проверено! Лия Алексеевна приносит с кухни трехлитровую банку ягод, и мы снова втроем беседуем неспешно и душевно.
Расстаемся под утро, когда начинают слипаться глаза у меня, лейтенанта. Но только не у хозяев. Они по – прежнему бодры и в хорошем расположении духа. Левушка провожает уральским гимном:
– Ой, рябина кудрявая, белые цветы…
Откуда – то и у меня берутся силы, и я поддерживаю:
– Ой, рябина – рябинушка…
Лия Алексеевна целует меня в щечку и говорит теплые напутственные слова.


ТРАМВАЙ ТРОНУЛСЯ, БАРАБАН ПОКАТИЛСЯ

На очередной репетиции нашей джаз-банды Виктор Иванович Худяков торжественно сообщил:
– Директор техникума, наконец, выделила деньги на покупку электрогитары, ударной установки и трубы.
Мы обрадовались, так как о новых инструментах только мечтали. Оркестр расширялся, и новые музыканты были, что называется, без дела. Особенно нашему ВИА необходима была ударная установка. Старая за давностью лет вышла из строя. Прохудился барабан, не работали, как следует, тарелки.
Ехать за покупками нужно было в Свердловск. Дорога не близкая. Но нас это не смущало. Главное – положительно был решен денежный вопрос.
– Кто поедет со мной за инструментами? – обратился к нам Виктор Иванович, – одному не справиться.
Я, не колеблясь, предложил свою кандидатуру.
– Хорошо, – сказал Худяков, – выписываю две командировки.
В Свердловск приехали днем. Не теряя ни минуты, сразу пошли в магазин музыкальных товаров. Обратно в Талицу поезд уходил через три часа. Спешить надо было.
Покупки оформили быстро. Но как добраться до вокзала? Уж больно габаритным был груз, особенно ударная установка. Нагрузка распределилась следующим образом. Мне досталось комплектующие большого барабана, труба и несколько сурдинок. Виктору Ивановичу – ударная установка.
Выйдя из магазина, первым делом попытались поймать такси. Но шофера шарахались от нас, как от чумных. При росте  два метра, да еще  с большим барабаном впереди, Худяков смотрелся  инопланетянином. Нас сторонились. Наверное, боялись за наше «имущество».
– Виктор Иванович, давайте поедем на трамвае, – предложил я, – не идти же пешком до вокзала.
– А поместимся?
– Должны!
– Тогда вперед!
Когда трамвай подошел, я первым протиснулся  в салон. Худяков не торопился. Ждал, когда в вагон зайдет последний пассажир. Но эта уловка не помогла. Затащить барабан в трамвай не удалось – помешали поручни. Тогда Виктор Иванович решил выбраться обратно на улицу. Не успел. Вагон тронулся. Створками дверей ему сразу же зажало руки. Какое – то мгновение он держался и не выпускал инструмент, но через несколько секунд пальцы его разжались, и огромный барабан с грохотом полетел на трамвайные пути. Зрелище было уникальное: резво бежал вперед трамвай, за ним, как бы его, догоняя, катился круглый инструмент.
Выручил шофер санитарной машины. Он оказался свидетелем наших мытарств. Ему потребовалось всего двадцать минут, чтобы довести нас до вокзала. Электричка до Талицы отходила через час.

СОСНОВЫЙ БОР – НЕ ДЖУНГЛИ

По учебному плану в первых числах мая нашему курсу в течение трех недель предстояло пройти производственную практику в соседнем лесхозе. Каждое утро мы шли в автопарк и на бортовом ЗИЛ-157 ехали в лесничество.
Первые две недели очищали делянки от сучьев и сгнивших деревьев, вырубали подрост, который мешал нормальному росту молодых деревьев, прокладывали просеки. Работа не представляла трудностей, было весело, стояла теплая солнечная погода.
В конце практики мы должны были определить запас древесины в одном из сосновых боров, который был отведен таксаторами под рубку. Чулков выдал каждой бригаде деревянные штангенциркули, определил фронт работ, дал ведомости, в которые мы должны были заносить замеры. На работу отводилось три дня. И три – на камеральную обработку материала.
Нашей группе досталась часть соснового бора. Нужно было на высоте груди замерить диаметр каждого дерева и занести его в ведомость. Чтобы избежать лишней писанины, таксаторы обычно используют «точковку». Это когда замеренное  дерево в ведомости обозначается точкой. Скажем, замерил четыре дерева - поставил квадратиком четыре точки, пять - соединил непрерывной линией две из них, шесть – еще две, семь – тоже, восемь – нарисовал квадрат, десять – провел две диагонали.
Первый день мы добросовестно замеряли каждое дерево, вели «точковку». На следующий работа стала буксовать. Исчез после обеда Сашка Веснин, никому ничего не сказав. Искали его час. Оказался рядом. Он спокойно спал на лужайке возле многовековой сосны. Потом Люська Борщева, стала ныть, что смертельно устала, натер ногу Юра Бураков. Решили остаток дня посвятить отдыху. Иван Никулин достал карты, с которыми никогда не расставался, и мы до отъезда резались в дурака. На другой день снова работа не ладилась. Кусали комары, сломался штангенциркуль – его пытался Никулин использовать в качестве бумеранга, хотелось есть. К вечеру подвели итог: обмеряли только половину деревьев.
– Не укладываемся в отведенное время, – напомнил я ребятам, – остался всего один день. Придется прихватить воскресенье…
– Еще чего! – возмутился Юрка Бураков.
– А давайте в ведомости «точковку» сделаем без замеров, – неожиданно предложил Сашка Веснин. – Нас же никто не контролирует.
– А что? Хорошая идея! – обрадовался Ванька Никулин.
Юрка Бураков взял у Борщевой ведомость и добросовестно нарисовал по несколько десятков «конвертиков» возле каждой градации.
– Теперь останется только обработать эти данные в аудитории, - сказал он. – Надо было сразу так поступить. Мы бы хоть отдохнули на природе, как следует. Смотрите, какая погода стоит!
Мы пошли на ближайшее болото собирать прошлогоднюю клюкву. У всех было прекрасное настроение.
Через несколько дней все приступили к камеральной обработке данных, которые мы получили на делянах. Первой необходимые расчеты сделала наша группа. Как бригадир, я подошел к Чулкову и показал данные. У преподавателя, что называется, глаза сразу полезли на лоб:
– Откуда получились такие цифры? –  спросил он строго.
– Из расчета.
– Какого, черта, расчета? – загремел он. – Покажите « точковку».
Я подал ведомость.
– Липа!
– Почему липа? – попытался обороняться я.
 – Все так и есть!
– Смотри! – Игорь Валентинович сунул ведомость под нос. – Добрую половину деревьев на деляне вы не замеряли. Нарисовали одним росчерком пера конверты в ведомости. Это видно невооруженным глазом. Действительно, на бумаге не просматривались исходные точки ни на одном конверте.
– А мы десять сосен замеряли и только тогда рисовали конверт, – попытался отговориться я
– Хватить дурачить мне голову! – Чулков был вне себя. – У вас по бумагам получается, что на гектаре растет полторы тысячи кубометров леса. Такой запас древесины бывает только в джунглях, где высота деревьев в два-три раза выше наших сосен. У нас же на Урале запас на гектар не больше двухсот пятидесяти кубометров. Понял?
Я опустил голову.  Если б мы заранее знали эти цифры!
– Вот что, новаторы, – сказал в заключение Игорь Валентинович, – зачет я у вас не приму до тех пор, пока вы снова не обмеряете свой участок.
– А как туда добираться?
– Пешком! Машину вам никто не предоставит.
В воскресенье рано утром мы потопали на деляну. Шел мелкий дождик, на душе было муторно. Пятнадцатикилометровую дистанцию  преодолели за три часа. До позднего вечер в тот день мы бегали со штангенциркулем от одного дерева к другому, замеряя их диаметры. В следующее воскресенье снова пришлось идти в сосновый бор…
Обработав данные, у нас получилось, что на трех гектарах растет 669 кубометра леса.
– Вот это данные реальные, – сказал Игорь Валентинович, когда я показал ему расчеты. – Сразу бы так.
На следующий день Чулков поставил всем зачет. Нас включили в список на получение стипендии.

НЕСЛЫШНОЕ ЭХО ВОЙНЫ

Войну Игорь Валентинович прошел, что называется, с первого и до последнего дня. Его грудь украшали ордена Отечественной войны первой степени, Красной Звезды, восемь медалей. Среди них – медаль «За отвагу». Эту награду Чулков ценил особенно.
В день празднования 20-летия дня Победы в техникуме выступали многие фронтовики. Они рассказывали, как воевали, за что получили государственные награды. Сейчас я уже не помню деталей этой встречи, зато надолго в память врезался один из фронтовых эпизодов Игоря Валентиновича.
… Этот неравный бой длился целый день. Артиллерийская батарея получила приказ: до подхода основных наших войск удержать любой ценой, выгоревшую под знойным солнцем, высотку. Она прикрывала переправу.
Красноармеец Чулков вместе с товарищами из последних сил сдерживал яростные атаки танков и пехоты немцев. В первой половине дня батарея лишилась орудия. Погиб почти весь расчет. Но противник так и не смог прорваться к реке. Оставив несколько подбитых танков с белыми крестами на броне, он отступил. Наступила тревожная тишина, готовая в любую минуту взорваться новой, но уже более мощной атакой.
Едва успев привести в порядок свои позиции, артиллеристы вновь вступили в бой. Гул мощных моторов и самоходок  сковывал, вызывал страх. Однако бойцы без паники вели прицельный огонь по противнику.
Когда тяжелая техника фашистов подошла на расстояние, позволяющее вести огонь прямой наводкой (на учете был каждый снаряд), воздух разорвали орудийные выстрели батарейцев. Немцы тоже отвечали выстрелами танковых пушек и пулеметов. В одно мгновение солнце заволокла дымовая завеса, и день стал больше походить на вечерние сумерки.
Фашисты, несмотря на потери, упорно лезли на позиции батареи. Был такой период, когда, казалось, артиллеристы дрогнули. Еще одно орудие замолчало на правом фланге. Огонь продолжал вести только один расчет. Бойцы стояли насмерть. Еще две машины фашистов окутались черным дымом.
Замолчало последнее орудие. Немецкий снаряд вывел из строя зарядное устройство. Тогда оставшиеся в живых красноармейцы, вооружившись противотанковыми гранатами, приготовились к решающей схватке. К счастью время было выиграно. Подоспела подмога.
Вспоминая этот бой, Игорь Валентинович украдкой смахивал навернувшуюся слезу, не могли сдержать слез и присутствующие фронтовики. У каждого на войне были подобные эпизоды

                С РЕВОЛЮЦИОННОЙ ПЕСНЕЙ ПО ЖИЗНИ

Надежда Корниловна Шадрина, воспитанная в духе беззаветной преданности идеалам коммунизма, свято верила в светлое будущее. Свою убежденность старалась привнести на каждое занятие.
– Ребята, –  говорила она вдохновенно, – наша партия торжественно провозгласила: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!
– Что – то не верится! – Сашка Манякин ехидно ухмыльнулся.
– Как не верится! – горячилась преподаватель, – это же четко записано в Программе нашей партии, единогласно принятой на недавнем съезде.
– Через двадцать лет у нас наступит коммунизм? От каждого будет по способностям, каждому – по потребностям,- не унимался Манякин.
– Даже не сомневайтесь!
… В партию Надежда Корниловна вступила сразу после окончания института. Через год молодую коммунистку за ее активность избрали секретарем парторганизации школы, а еще через год - членом бюро райкома партии. Может быть, так  и выстроилась бы карьера Шадриной по партийной линии, если бы не замужество и рождение детей. Пришлось отдать всю себя не партийной работе, а семье. А когда дети подросли, вновь с головой окунулась в общественную жизнь. В техникуме всегда курировала над трудными девчонками, активно вовлекала их в художественную самодеятельность, помогала им даже материально.
На уроках Надежда Корниловна любила рассказывать о любви Крупской к Владимиру Ильичу  Ленину. Это, наверное, от того, что она и Крупская были Надеждами. Не единожды вспоминала, как состоялось их бракосочетание, как местный умелец из монеток сделал им обручальные кольца. Нередко цитировала письма Крупской к Ленину, когда он находился  в ссылке. Мы вполуха слушали восторженные рассказы преподавателя и никак не могли проникнуться любовью к нашим вождям.
Помню, однажды она присутствовала у нас на курсе на комсомольском собрании. В заключение говорила горячо, призывала быть достойными наследниками большевиков. Затем раздала каждому листки бумаги. На них были напечатаны тексты революционных песен.
– Зачем это? – удивились мы.
– А вы знаете, ребята, – говорила она,– все собрания коммунистов раньше заканчивались революционными песням.
И задавая тон, Шадрина тихо красивым голосом запела:
– Белая армия, черный барон…
Через минуту мы уже подпевали:
– Так пусть же Красная…!
Вот такой был у нас преподаватель по обществоведению!

ЕСЛИ БЫ НЕ ВЕТЕР, МОГ БЫТЬ ГЕРОЕМ …

На занятиях по технологии металлов Павел Михайлович Казарин был не равнодушен к такому физическому явлению, как ржавчина. На каждом уроке обязательно напоминал, что страна в год из-за окисла железа теряет миллион тон металла. Мы не знали, откуда он взял эту цифру, но безоговорочно верили всему, что  говорил. Преподаватель постоянно приводил нам один и тот же пример.
– Представьте себе, – говорил он. (Казарин не выговаривал букву «с») В бою «трелять надо», а вы вдруг обнаруживаете, что патронные гильзы ржавые. Гибель! Именно за этот эпизод за Павлом Михайловичем среди нашего курса прочно укрепилось прозвище  «трелок!»
Случайно ли Казарин вспоминал о ржавых патронах? Конечно, нет. Фронтовик Иван Данилович Тепышев, преподаватель черчения по секрету нам поведал откуда у него такая нелюбовь к рже.
– Павел Михайлович на войне был в десантно-штурмовом батальоне. Участвовал во многих боевых операциях. Был ранен, награжден многими орденами и медалями. Он был свидетелем, как однажды в роту доставили боеприпасы. Когда бойцы вскрыли ящики с патронами, то с ужасом увидели: гильзы покрыты налетом коррозии – ни один патрон нормально не входил в патронник винтовки.
Тут началась атака противника. Много тогда полегло красноармейцев. Именно это событие и оставило в сознании Павла Михайловича неизгладимый след.
– А вы знаете о том, что Казарин был участником боев за Днепр,– продолжал Иван Данилович. – Мог даже получить звание Героя Советского Союза.
– А мог и пулю схлопотать,– съязвил Толя Ощепков.
– Мог, конечно, но не таков Казарин. Он был опытным бойцом. Об этом красноречиво говорят его многочисленные награды.
– Ну, а что же с Героем Советского Союза?
– В 1943 году наступающей Красной армии предстояло форсировать Днепр. Но правый берег реки был сильно укреплен противником. Так что переправиться туда с ходу передовым подразделениям наших войск берег не удалось. Надежда была на небольшие мобильные отряды бойцов, которые должны были скрытно переправиться на правый берег Днепра и там создать плацдарм для широкомасштабного наступления советских полков и дивизий.
Десантно-штурмовому батальону, в котором служил Павел Михайлович, предстояло на парашютах выброситься в тыл противника и там закрепиться. Все шло по плану. Но в последний момент фашистские прожектористы засекли ИЛ десантников, открыли шквальный огонь. Послышалась команда покинуть самолет. Казарин прыгнул первым. Как только его парашют раскрылся, он почувствовал, что потоком воздуха его сильно понесло в сторону. Павел Михайлович попытался управлять куполом, однако у него ничего не получилось. Парашют сносило все больше и больше вниз по течению реки. Пришлось опускаться на воду. ППШ и обмундирование сразу потянуло ко дну, но Казарин яростно сопротивлялся. Спас островок на середине реки. К нему он прибился еле живой.
Только через двое суток Павла Михайловича снял с островка саперный батальон, наводивший понтонный мост через реку. А за это время подразделение, в котором он служил, почти полностью погибло, но десантники все – таки  удержали до подхода основных сил отвоеванный у немцев «пятачок» земли. Несколько товарищей тогда стали Героями Советского Союза. Эта награда тогда давалась всем, кто удачно форсировал Днепр и обеспечил продвижение наших войск вперед.
ВОЙНУ ЗАКОНЧИЛ В ВОСТОЧНОЙ ПРУССИИ

В 1965 году 9 мая правительство объявило государственным праздником. Это известие обрадовало не только фронтовиков Великой Отечественной, но и остальное население страны. Во-первых, – выходной, во-вторых,– праздничные мероприятия везде.
В Талицком лесотехническом техникуме по случаю Дня Победы состоялся торжественный вечер. В этот день я узнавал и не узнавал своих преподавателей. Все были торжественно – величавы. У абсолютного большинства на костюмах и кителях сверкали ордена и медали, алели нашивки о ранениях. У Павла Васильевича Киреева, преподавателя «Деталей машин», на груди красовался иконостас наград. Никто из нас, учащихся, и не подозревал, что у неказистого на вид мужчины, такая богатая фронтовая биография.
…За очередным «языком» в тыл к немцам отправилась группа разведчиков, среди которых был и гвардии старший лейтенант Павел Киреев. К блиндажам противника бойцы пробирались сначала по замерзшей реке, потом – по заминированному полю. Это рискованное дело прошло удачно. Немцы красноармейцев не обнаружили, никто из них не подорвался на мине. Проявив обязательную для разведчиков ловкость и сноровку, тихо взяли немецкого часового. Уже успели отползти от вражеских окопов метров на 500, когда фашисты спохватились. Они осветили передний край ракетами и открыли шквальный пулеметный и минометный огонь.
Прижимаясь к земле, разведчики все же сумели добраться до реки. До своих оставалось каких-нибудь полтора километра. Но преодолеть его было не так-то просто. Противник ни на минуту не прекращался огонь. Каждый раз, заслышав свист мины, Киреев закрывал «языка» своим телом. Командованию он нужен был только живым. Легко ранило одного из товарищей. Не успел Павел Васильевич его перевязать, как минный осколок сильно задел и его. Приказал он тогда ребятам оставить его на месте, а самим, как можно быстрее, выйти к своим и только потом вернуться за ним. Сам он потерпит, а вот «языка» нужно доставить во что бы то ни стало, к тому же невредимого. После короткого совещания так и решили поступить, Другого выхода просто не было. Разведчики спрятали командира в кустах и попросили, чтобы он вел себя тихо и неприметно – вдруг немцы организуют поиск.
Вот когда для старшего лейтенанта Киреева каждая минута ожидания показалась вечностью. Рана сильно кровоточила, боль с каждой минутой усиливалась. Из последних сил держался разведчик, чтобы не потерять сознание и не застонать. Стиснув зубы, ждал. Был уверен: товарищи, ни при каких обстоятельствах не бросят его. И действительно, к утру, когда силы уже покидали, увидел своих. Потом был госпиталь, длительное лечение, а затем снова родная разведрота.
Войну Павел Васильевич Киреев закончил в Восточной Пруссии.

                ПРОДАВЕЦ В ЦЕРКОВНОЙ ЛАВКЕ

– Будешь по путевке в санатории в Жуковском, обязательно навести Надежду Федоровну Гончарову. Она у нас в группе преподавала «Дендрологию», сейчас там живет, – Михаил Поротников достал из папки ее адрес и протянул мне. – Помнишь такую?
– Конечно.
Миша Поротников – мой бывший однокурсник, правда, с лесохозяйственного отделения. (Там готовили лесничих). С ним случайно встретился на Дальнем Востоке. После окончания техникума он служил срочную на Военно - морском флоте, сначала на русском Севере, затем во Владивостоке, стал офицером. Несколько лет прослужил на военном корабле командиром БЧ-2. После увольнения в запас работал на Камчатке в лесоустроительной партии, учился в юридическом институте.
Как – то знакомый милиционер предложил ему пойти служить в милицию – все – таки будущий юрист. Предложение понравилось. Так Поротников стал работником Министерства внутренних дел. Здесь он прослужил более двадцати лет, пройдя путь от рядового инспектора уголовного розыска района – старшего лейтенанта, до начальника управления по расследованию организованной преступной деятельности Хабаровского края – полковника, заслуженного юриста Российской Федерации.
Защитил кандидатскую диссертацию, связанную с юридическими аспектами лесопользования. В настоящее время Михаил Иванович работает в Тихоокеанском государственном университете проректором по научной работе.
… Так вот. Через несколько дней я был уже в Жуковском. Но навестил  Гончарову только через неделю, в один из воскресных дней.
Дома Любовь Федоровну не застал.
– А вы пройдите в церковь, которая рядом. Она должна быть там. Торгует нехитрой церковной утварью, – сказала соседка по лестничной площадке.
Действительно, Гончарова была в храме. Подошел к прилавку, за которым она стояла, поздоровался.
– Здравствуйте, – ответила сухонькая старушка.
– Может, узнаете? – спросил я, – не виделись все – таки сорок лет.
У Любови Федоровны в глазах загорелся огонек любопытства.
– Где мы были знакомы?
– В Талицком лесотехникуме.
– Я, кажется, вас припоминаю, – ответила женщина и еще раз внимательно посмотрела на меня. – Вы Карташев? Вот только не знаю, который? Вас же трое братьев училось.
– Я – старший.
– Это тот, который затем стал военным журналистом?
– Угадали.
– Помню, вы когда – то опубликовали в районной газете материал о Шанауриной… Тогда в техникуме немало было разговоров об этой статье.
К нам постоянно подходили люди. Они делали покупки, о чем-то спрашивали Любовь Федоровну. Наконец, видя, что поговорить не удается, сказала:
– Видите, не дают поговорить. Приходите на неделе ко мне домой. Буду рада.
И вот я снова с тортом у Гончаровой. Уютная двухкомнатная квартира, на полках книги, в углах иконы. Надежда Федоровна приглашает к столу. Разливает по чашкам ароматный чай из трав. Рассказывает. Она живет с дочерью, давно на пенсии. О техникуме вспоминает охотно. Достает из серванта аккуратно перевязанную шнурком папку, раскрывает ее. Там стопки фотографий, каких-то документов.
Порывшись, достает большую фотографию.
– Узнаете?
– Это же сфотографированный дружеский шарж на группу людей.  Узнать, кто есть кто, очень трудно.
– А вы посмотрите лучше.
Я еще раз сконцентрировал внимание. И тут один за другим стал узнавать своих бывших преподавателей.
– Вот, кажется, Казарин, а это – Моисеенко с Худяковым, – нашел я знакомые лица на снимке.
– А это кто?
Я уже точно знал: Скоморовский. Художник талантливо  увековечил  его пышную прическу и круглые очки. Такой фасон носил только Матвей Борисович.
– Кто выполнил эту работу? – спросил я.
– Тепышев. Помните его? Он преподавал у нас черчение.
Ивана Даниловича знал хорошо. Несколько его больших картин о Великой Отечественной войне висели в аудиториях.
В тот день мы долго говорили о техникуме, преподавателях, учащихся. Надежда Федоровна с горечью поведала о том, что в настоящее время уже нет в живых Павла Васильевича Казарина, Виктора Ивановича Худякова, Александра Ивановича Медведева, Ивана Даниловича Тепышева, Михаил Иванович Брускова, Павла Васильевича Киреева, Надежды Корниловны Шадриной.
Годы идут. Да и нам всем, бывшим учащимся, уже далеко за 60…В последнем разговоре со своей бывшей преподавательницей четко проскользнула ее мысль о том, что годы работы в Талицком  лесотехническом техникуме были для нее годами духовного и творческого подъема, счастливой жизни. Эти слова грели мою душу.

ПИСЬМО ОТВЕТА НЕ ПОСЛЕДОВАЛО

Я уже заканчивал учебу, когда к нам в техникум после окончания Тюменского пединститута пришла новый математик. Событие рядовое. И я бы не обратил на него никакого внимания, если бы не ее имя – Ревекка. Дело в том, что я недавно НА прочитал роман «Айвенго» Вальтера Скотта. Книга захватила. Я влюбился в главную героиню романа. Ее тоже звали Ревеккой.
От этого или нет, но у меня появилось страстное желание ближе познакомиться с новым преподавателем математики. Это оказалось не так трудно. Она приходилось родной сестрой Вовки Видюлина,  одногруппника. Об этом мы узнали от него самого. Но одно дело обладать необходимой информацией, совсем другое – воплотить желаемое в действительность. Вскоре случай представился. Ревекку Васильевну я неожиданно увидел на танцплощадке в городском парке. Набрался храбрости, подошел к ней и пригласил на танец. Изо всех сил старался понравиться. Болтал обо всем и все. А она, как мне показалось, на правах старшего, с интересом наблюдала за моим поведением и лишь изредка поддерживала разговор.
Музыка смолкла. Я проводил Ревеку на место и отошел. Она даже не посмотрела в мою сторону. Было очевидно, что я совершенно не вызывал у нее интереса. Это угнетало. Ведь она мне очень понравилась. Через полчаса снова пригласил. Постепенно разговор стал входить в нормальное русло. Мы задавали друг другу вопросы, охотно на них отвечали. Оказалось, от своего брата она уже была наслышана обо мне. Знала и моего среднего брата, который учился только на втором курсе. У него, в группе, она читала математику.
Хотелось в этот вечер проводить преподавателя домой, но как ей об этом сказать? Вдруг пошлет, куда подальше. Пока размышлял, танцы закончились, и я Видюлину потерял из вида.
С танцплощадки с друзьями уходил последним. На выходе из парка неожиданно увидел Ревекку. Она стояла на аллее с подругой и о чем-то разговаривала. Вот девушки попрощались и пошли в разные стороны.
– Смотри, Видюлина одна – толкнул в бок Петька Арапов. – Давай за ней… Более удобного случая не представится.
– Вдруг отошьет? – засомневался я.
– Не думаю. Кому охота ночью одной домой идти?
Я рискнул. Догнал и сбивчиво пролепетал:
– Я – с вами!
Ревека оглядела на меня с пят до головы и снисходительно ответила:
– Попробуй!
Вскоре наши отношения переросли в тесную дружбу. Мы ходили в кино, читали вместе книги, гуляли до поздней ночи. Однажды зашел разговор о ее еврейском имени. Откуда оно? Как появилось в русской семье?
– Это папина идея, – сказала девушка. – Когда он уходил на войну, мама уже была беременна мной. С фронта отец написал письмо: родится девочка, назови Ревеккой! Вот так и появилось мое имя. Папа потом так и не объяснил, откуда появилась у него желание так назвать меня. Но то, что он не читал Вальтера Скотта, знаю точно!
Приближалась защита диплома. Работу я написал в черновике. Оставалось переписать ее набело. Ревекка Васильевна обладала каллиграфическим почерком. Я упросил ее переписать мой дипломный проект ее рукой. Работа была оформлена красивее, чем у однокурсников. Это отметил научный руководитель.
Спустя пять лет, мой дипломный проект, как образец оформления, показывал студентам преподаватель техникума. Об этом мне рассказал младший брат Борис, который также окончил наш лесотехнический.
Бывая дома у Ревекки, невольно обращал внимание на большой портрет генералиссимуса Сталина в овальной красивой раме. И это в то время, когда в стране полным ходом осуждался культ личности Сталина, когда повсюду в одночасье были уничтожены все его памятники, вымараны портреты с его изображением. Я был под впечатлением этого прекрасного портрета. Времена меняются, личности в истории остаются. Знал точно.
Так и не сделав после окончания техникума серьезного шага в отношении Ревеки, девушка порвала со мной связь. Я ей написал несколько писем с армии  – мою душу грели весточки родных, друзей, скрадывали тяготы воинской службы. Но ни на одно письмо я так и не получил ответа…

                БИЛ САМУРАЕВ ОТВАЖНО
Ивановичу Медведеву фашистов бить не довелось. Годами не вышел. В армию призвали только летом 1945 года, года Великая Отечественная война уже заканчивалась. После учебки полк, в котором он служил, срочно погрузили в эшелоны и направили на Восток. Уже в Хабаровске узнал, что Советский Союз объявил войну милитаристской Японии, которая оккупировала значительные российские дальневосточные территории и представляла серьезную угрозу для нашей страны.
В крупных сражениях Медведеву участвовать не пришлось, зато скоротечные и частые бои с японцами случались постоянно. Александр Иванович рассказывал, как полк форсировал Амур, преодолевал отроги Хингана, преследовал отступающего противника. Много говорил и о боевых друзьях, с которыми до сих пор его связывают дружеские отношения.
Я как – то спросил его:
– Александр Иванович, о фронтовых сто грамм не забываете при встречах?
– Еще бы! Тогда и разговор протекает интереснее.
– Чаще всего что вспоминаете?
– А про Акимовский ворот шинели! – Медведев засмеялся. И поведал такую историю.
В роте служил красноармеец Акимов. Жмот был несусветный. Случалось, даже продавал свой паек. Потом ходил и побирался. В конце войны нам выдали фронтовые деньги, по тем временам немалые. Каждый  быстро нашел им применение: кто шмоток накупил, кто прогулял, а кто и домой отослал. Акимов не истратил ни  копейки. Тут «ЧП» в  роте случилось. У двоих красноармейцев пропали из вещмешков оставшиеся от покупок деньги. Суммы были небольшие, но все равно было неприятно – в коллективе завелся вор. Мы не знали, на кого и подумать: раньше подобного не замечали.
Однажды, встав ночью по нужде, я увидел, как Акимов распорол уголок ворота шинели и засовывает туда деньги. Подумал, откуда у него деньги  – получки давно не было, а тут еще и новые купюры. (Денежное содержание мы всегда получали новыми ассигнациями. По этому поводу даже шутили: купюры только что из-под станка. Даже теплые!)
Утром об увиденном я рассказал товарищам. Решили проверить воротник Акимова. Но как? С шинелью он не расставался ни на минуту. Даже, когда спал или шел в столовую. Она всегда была у него под мышкой. В баню не ходил. Мылся, где придется  – в ручье, реке или просто под умывальником.
Однажды ротный водитель Сашка Воробьев где – то раздобыл несколько бутылок ханьчжи – китайская водки. Выпить пригласили Акима. На халяву поесть и опрокинуть стаканчик спиртного он никогда не отказывался. Так было и на этот раз. После выпитой полбутылки спиртного Акимов сильно опьянел, и его клонило ко сну. Через полчаса он спал крепким сном. Ножом мы аккуратно отрезали у него воротник от шинели и в каптерке рассмотрели его содержимое. Каково же было наше удивление, когда увидели, что он полностью набит деньгами. Нашли в воротнике и украденные купюры. Ребята хорошо помнили их достоинство и характерные повреждения бумаги.
О своем поступке решили никому не говорить. Особые отделы в то время свирепствовали в подразделениях особенно люто. За подобные действия можно было загреметь под суд: запросто приписали бы порчу военного имущества.
Утром в казарме послышался вопль Акимова. Он что – то бормотал  и бил кулаками себя по голове.
– Вызовите санитаров, – отдал приказание пришедший в казарму командир роты. – Солдата нужно в медсанбат. Крыша поехала!
Больше Акимова мы не видели. Вскоре он был комиссован и отправлен на родину

                ПЫЛЕСОС

Куда потратить 35 рублей, заработанные мной во время двухнедельной производственной практики на Нижнем складе, я долго колебался. Хотелось купить «пирожок»,(тогда среди молодежи была мода на этот головной убор) нужен был лыжный костюм, новые ботинки. Да что говорить, хорошо было бы приобрести и пиджак. У старого давно локти были в заплатах, да и ворот вытерся совсем.
Но странная натура человеческая. Когда нет за душой ни копейки, вроде бы ничего и не хочется. Но стоит появиться в кармане десятки, другой…, сразу появляются сотни желаний. Что купить в первую очередь, мучился несколько дней. Но как только в  районном универмаге на фоне безликой одежды и обуви увидел сверкающий бирюзовой краской пылесос, напоминающий ракету, сомнения  исчезли. Вот она – покупка! Тут же в кассе выбил чек и получил в руки объемную коробку. На душе было радостно – деньги потратил с умом. Главное – такой покупки в общежитии нет ни у кого.
В этот день у меня в комнате, до самого вечера не закрывались двери. Одна делегация сменяла другую. Ребята с интересом разглядывали предмет, цокали языками, просили включить агрегат.
– А что ты будешь здесь делать со своим пылесосом? – неожиданно задал резонный вопрос Серега Деревенчук.
– Пылесосить!
– Что пылесосить?
– Как что? Пыль!
– У тебя ковры на полу? – одногрупник выразительно посмотрел на одиноко стоящий в углу комнаты березовый голик.
– Ну, что пристал? Купил – и все!
Пылесос в течение недели будоражил общежитие, даже комендантша с кастеляншей приходили посмотреть на диковинку: всем хотелось увидеть, как работает агрегат. Но демонстрация  по полной программе не удавалась. Пылесосить нечего было.
Зато я с успехом  демонстрировал, как моя  «Ноу хау» работает пульверизатором. При появлении в комнате посетителя, я зажимал отверстие в специальной крышке на трехлитровой банке с водой и включал пылесос на выдувание. Сию секунду начинала бить сильная струя распыленной воды. Я ее с удовольствием направлял на вошедшего. Это впечатляло.
Полгода простоял пылесос в комнате. Но так ни разу и не пришлось его использовать по назначению. Летом увез  домой. Мать с отцом с интересом посмотрели на диковинку и оставили его в покое. Веником подметать полы в доме было сподручнее.
Мой пылесос «Ракета» до сих пор жив и здоров. Пылится в чулане у сестры. Он так и не пришелся ко двору.

МОСКВИЧКА И БОТЫ «ПРОЩАЙ, МОЛОДОСТЬ!»

У нас на курсе, по – моему, не было парня или девчонки, которые бы модничали одеждой. Каждый одевался, что называется, во что горазд. Я например, первый год зимой носил стеганую фуфайку и гордился, что у нее был небольшой воротничок. В этом я был не одинок. Приехавшие на учебу из леспромхозов и деревень ребята считали себя «продвинутыми», если родители им вдруг справили дешевый хлопчатобумажный костюм, магазинное пальто или куртку. Но в одном все были похожи: никто не носил валенок, с которыми у себя дома зимой никто не расставался. В городе в моду вошла новая обувка – боты, в народе нареченные  «прощай, молодость!» В них было тепло и уютно. Ботинок заталкивался в  войлочный полусапог, окаймленный резиновым ободком, специальной застежкой закреплялся. Конечно, в этих обновках красовались на улице и в клубе на танцах.
На втором курсе отец купил мне полупальто с косыми карманами по бокам и цигейковым воротником. Она называлась «Москвичка». Какое это было счастье! Даже те девчонки, которые  раньше передо мной нос задирали, стали здороваться. Знаю не понаслышке: вся страна была одета в то время в эти «Москвички». Одежку носил до окончания учебы. Гордился ею.
Прошло без малого три десятилетия. Как-то во время отпуска решил помочь родителям навести порядок в чулане. Избавляясь от старых тряпок и хлама, неожиданно наткнулся на свою «Москвичку», скромно висевшую в углу. В душе шевельнулся теплый огонек воспоминаний. Старую, уже никому не нужную вещь, я не выбросил. Отряхнул от пыли, попытался примерить – маловата. Подумал… и аккуратно повесил обратно, как память.

     ПРОДУКТ СТРАТЕГИЧЕСКИЙ
– Когда у тебя сосет под ложечкой, – хлебни пару глотков рыбьего жира, – предложил Юрка Бураков. – Я всегда так делаю, когда хочу есть. Чувство голода, как рукой снимает.
Совет товарища понравился, и я отправился в аптеку. Там за 36 копеек купил бутылку рыбьего жира. На этикетке красовался жизнерадостный карапуз и бросалась в глаза надпись «Детский»..
– Витамины! – показывая на покупку, уважительно отозвался о продукте Вовка Щепелин, когда я с бутылкой появился в общежитии. – Пил его в детстве. Сейчас – не хочу!
– А мне врачи советуют, – соврал я.
Привык к рыбьему жиру быстро. Даже не чувствовал его вкуса. Но как после нескольких глотков лечебного зелья было радостно на душе. До самого обеда есть не хотелось. Кроме того, рыбий жир позволял весомо экономить стипендию.
В тот год всю зиму я по утрам пил рыбий жир. Не заболел ни  простудой, ни гриппом, хотя все мои однокурсники не обошли стороной этой заразы. Помог ли рыбий жир, не знаю, но в чем уверен определенно: этот продукт – стратегический, детям необходимый.

САША ГОРЛЫШКО
Занятия по лесоводству и таксации проходили у нас в старом деревянном корпусе. Из общежития туда можно было добраться двумя путями: длинным – сначала по улице Луначарского, потом – по Советской и коротким – через парк- дендрарий. Последний  был привлекательнее, поскольку в два раза короче. К сожалению, свободно пересечь зеленую зону не было никакой возможности. Во – первых, парк был обнесен высоким забором и не все учащиеся могли его легко преодолеть. Во – вторых, за порядком бдительно следил сторож. Немало пацанов он снял с забора и отвел директору техникума. Поэтому только скрытность и хорошая физическая подготовка обеспечивали успех предприятия.
В субботние и воскресные дни с утра до позднего вечера в парке вечно околачивался директор дендрария. Он хорошо знал его потаенные уголки и зорко следил за тем, чтобы под развесистыми кедрами и елями наиболее продвинутая молодежь не устраивала увеселительных мероприятий.
Слыл директор  человеком жестким. Не признавал компромиссов, не поступался принципами, самозабвенно боролся со всякого рода нарушениями. Особенно доставалось техникумовским ребятам и девчатам. Учебное заведение находилось рядом и у всех здесь были заветные аллеи, кусты, деревья. Тут назначали свидания, объяснялись в любви, гуляли. Но блюститель порядка почему – то видел в нас только потенциальных нарушителей, Каждый раз старался выдворить к танцплощадке – тогда все находились в его поле зрения.
Чиновник был известной личностью в районном центре. Его хорошо знали в лицо, однако фамилию – единицы. Для отдыхающих он был строгим Сашей Горлышко. Откуда и когда появилось это прозвище, толком не знал никто. Но сведущие люди говорили, что кликуха случайно прилипла в связи ранением на войне. Осколок мины повредил гортань. Ее заменили на серебряную трубку. Чтобы произнести слово, ему необходимо было зажать пальцем небольшое отверстие возле кадыка. Слышалась тихая  хриплая  речь, которую разобрать было можно.
Как-то на день Победы ребята купили несколько бутылок портвейна. Впервые 9 мая правительство объявило государственным праздником. Мы решили отметить это событие. Ведь у многих отцы – участники Великой Отечественной войны, орденоносцы. Распивать спиртное в общежитии было опасно. С утра дежурил один из наших преподавателей. Поэтому, по обыкновению, мы выбрали парк. Стоял тихий солнечный день, вокруг зеленела трава. Мы расположились на лужайке у знакомой липы и налили первые фронтовые «сто граммов». Произнесли тост, дружно выпили. Но вот вторую рюмку поднять не удалось. Неожиданно появился  Саша Горлышко. Чуть дальше – двое дружинников. Как  выследил, осталось загадкой. Каждый соблюдал строгую конспирацию. И пришли сюда по одному.
Зажав дырку на гортани указательным пальцем, директор прохрипел:
– За нарушение общественного порядка изымаю у вас спиртное и всех задерживаю.
Дружинники приблизились вплотную.
– Подымайтесь ребята, пройдемте в опорный пункт.
– Как бы не так!
Мы схватили бутылки с недопитым портвейном и бросились врассыпную. Саша Горлышко и его помощники пробежали за нами десяток метров, остановились. Знали, не догнать.
Уже возле общежития, Вовка Буторин вспомнил:
– Какая была вкусная ливерная колбаса! А мы ее забыли…
– Скажи спасибо, что ноги унес, а то бы завтра пришлось объясняться перед директором техникума, – сказал Толя Ощепков.
Через несколько дней на улице мы неожиданно столкнулись с Сашей Горлышко. Он узнал нас. Лицо его мгновенно посерьезнело, на щеках появились багровые пятна – признак негодования. Он попытался зажать дыру в горле и что- то нам  сказать, но не мог этого сделать. От волнения дрожали руки. Из горлового отверстия слышалось только шипение. Затем, выразительно глядя нам в лицо, он повертел пальцем у своего виска. Мы молчали. Не добившись от нас никакой реакции, Саша Горлышко плюнул и зашагал прочь.
Спустя десять лет, город передал дендрарий в ведение техникума. Танцплощадку убрали. Появились другие ответственные лица за порядок и чистоту в парке. Саши Горлышко уже не было в живых. Но горожане его еще долго помнили за безответную любовь к природе.

ЛОВИ МУХУ!
Заведующий районным домом культуры предложил нашему вокально-инструментальному ансамблю поиграть летом на городской танцплощадке. Свой оркестр у него распался, а о нашем он знал не понаслышке. Мы принимали участие во многих концертах среди учебных заведений области, занимали призовые места.
Наша джаз-банда, как мы грозно называли наш ВИА, организовалась несколько лет назад, когда мы еще учились на первом курсе. Идейным вдохновителем ее был преподаватель Виктор Иванович Худяков – страстный поклонник художественной самодеятельности. Он был виртуозным скрипачом, владел многими музыкальными инструментам.
Оркестр состоял из пяти человек. На трубе играл Толя Тимирбулатов, на электрогитаре – я, ударнике – Сашка Мухамедзянов, баяне – Серега Деревенчук, скрипке – Витя Худяков. У нас были свои солисты, хороший репертуар, свои поклонники. После концертов в спортзале мы обязательно  играли для студентов на танцах. Так что у каждого из нас был опыт общения с аудиторией. Танцплощадку Виктору Ивановичу, нашему скрипачу, мы, конечно, предложить не могли – не тот уровень. Да и руководство техникума, не поняло бы, сей шаг коллеги. Поэтому его место в джаз – банде занял другой музыкант – кларнетист Коля Поздеев.
Директору дома культуры мы обязались играть в парке три раза в неделю. Он положил нам хорошее денежное содержание – каждому по пятьдесят рублей в месяц. Это был неслыханный для нас заработок.
На танцплощадке мы появлялись к 20.00. Исполняли «фирменное» попури на песни композитора Аркадия Островского, написавшего по тем временам шлягер «А у нас во дворе, есть девчонка одна…», затем переходили к обычному репертуару. К 21 часам на танцплощадке было не пробиться. Вальс сменялся фокстротом, медленное танго – чарльстоном.
Распорядок у нас такой: после получасовой игры мы пятнадцать минут отдыхали. В это время через усиленные динамики лились магнитофонные мелодии. Потом снова была наша живая музыка.
Как-то на танцплощадку Сашка Мухамедзянов с собой принес спиртное.
– У меня сегодня день рождения, – объявил он, – угощаю!
Муха, так между собой мы именовали товарища, был уже навеселе.
– Сашка, больше – ни глотка, – предупредил Мухамедзянова Николай Поздеев. – А то, как мы будем без ударника…
– Мужики, все нормально. Одной бутылкой меня не свалишь. Отыграю, как положено,– храбрился Муха.
После очередного выхода на сцену мы уединились за кулисами. Подняв стаканы с «Перцовкой», произнесли здравицу в честь именинника. На равных пил с нами и Сашка. Как всегда, алкоголя нам не хватило. За ним мы снарядили знакомого парнишку.
Выйдя очередной раз к танцующим, я увидел, что Муха, как – то неуверенно забрался на сидение ударной обстановки и, сбиваясь с ритма, стал не впопад размахивать палочками. К счастью, разгоряченная молодежь на танцплощадке этого не замечала. Всех захватил чарльстон.
К концу работы Сашка заснул за инструментом. Послышался крик Толи Тимирбулатова:
– Лови Муху!
Сидевший за ударной установкой на краю подиума Мухамедзянов, с грохотом полетел к ногам танцующих. Публика ахнула, мы соскочили вниз и быстро затащили товарища за кулисы.
В очередной раз заиграл магнитофон. Абсолютное большинство танцующих так и не поняли, что произошло. К счастью, от падения Муха не получил даже царапины, хотя и грохнулся с высоты двух метров. У сильно пьяных людей так часто бывает.

                ТУМБОЧКА
Эта тумбочка у всех (а в комнате нас жило четверо) вызывала глухую ненависть. Не потому, что была какой – то особенной в своем дизайне. Нет. Тумбочка, как тумбочка. Таких в общежитии стояли десятки. Невзрачная, фанерная, хлипкая. Тем не мене, она отличалась от остальных: на ней висел внушительных размеров замок.
Тумбочка принадлежала Николаю Бардасову, нашему сокурснику. Учиться в техникум он приехал по направлению из леспромхоза, проработав там десятником несколько лет, а поэтому был  старше нас. Дружбы с однокурсниками не водил, держался обособленно и высокомерно. Как – никак в прошлом производственник. Не то, что мы, желторотики, – только что из школы. Еще деталь: стипендию ему  выплачивало предприятие. И она была выше нашей.
Один раз в месяц, в воскресные дни, Николай  ездил в соседнюю деревню к родственникам. Возвращался оттуда в понедельник утром, к началу занятий. Был, как всегда, немногословен, важен и с увесистой котомкой за плечами. От Бардасова исходил запах жареной картошки с луком, вареного мяса и почему – то дрожжевого теста. У каждого из нас начинало противно сосать под ложечкой и усиленно работать слюнные железы. Есть хотели постоянно.
Кровать у однокурсника стояла у стены, в углу. Он обычно садился на нее к нам спиной, чтобы мы не могли видеть, что находится в тумбочке. Вытаскивал из кармана  ключ и, не спеша, отпирал дверцу. Затем развязывал сидор и аккуратно перекладывал содержимое. Это были, конечно, разные вкусности. Мы безошибочно чувствовали своими носами.
Николай Бардасов был патологически экономен и скуп. Никогда никому не занимал денег, не делился куском, не участвовал в складчинах. Да и в студенческой столовой его видели редко. Обед готовил сам, на общей кухне. Это были обычно картофельный суп с пшеном, горошница или какая-нибудь другая каша. Когда он ел продукты, привезенные из деревни, мы не видели. Но догадывались, случалось это ранним утром, когда все спали, или глубокой ночью.
Перед зимней сессией Ванька Никулин где-то подцепил простуду, да такую, что у парня несколько дней держалась высокая температура. Мы старались помочь товарищу. Бегали в аптеку за аспирином, кипятили чай, приносили из столовой булочки. Иван заметно похудел, осунулся, его душил кашель. Пришлось все – таки вызывать участкового фельдшера .Последний послушал больного, посмотрел на его язык и глубокомысленно произнес:
– Катар верхних дыхательных путей с осложнением.
Мы, конечно, не знали, что это такое, но чувствовали: все  серьезно.
– Хорошо бы сейчас вашему товарищу горячее молоко с медом, –  сказал фельдшер, – быстро пойдет на поправку.
Прописав норсульфазол по одной таблетки три раза в день, медик удалился.
– Ребята, бутылку молока купите? – Иван протянул деньги.
– Без вопросов!
– Но где взять мед? – Сашка Новиков посмотрел на Никулина,- в магазинах нет. Наш рынок зимой не работает.
Все молчали.
– Ладно, буду пить молоко без меда, – пошел на компромисс Иван, – может, без него полегчает.
Молоко не помогло. Товарищ продолжал надрывно кашлять, опять поднялась температура.
Тут меня осенила гениальная мысль: мед должен быть у Кольки Бардасова. Он как – то обмолвился о том, что летом помогал свояку оборудовать омшаник.
– Точно! Говорил! – поддержали ребята. – Вечером попросим. Не откажет ведь для больного.
Нашим надеждам не суждено было сбыться. Производственник мертво стоял на своем: меда у него нет и не было.
– Не жмоться, – не унимался Сашка, – я же видел, как ты недавно старательно облизывал чайную ложечку. Так поступают, когда она побывала в чем-то сладком…
– Отстаньте, – отрезал Бардасов и отвернулся.
– Ну, шкура, не подавись, – выругался Новиков.
– Ну, ты! Поосторожнее, сопляк. Можешь за это и по морде схлопотать!
– Попробуй только!
Утром Бардасов тепло оделся, взял котомку и, молча, вышел из общежития.
– К родственникам направился, – заключил Сашка.
– Скатертью ему дорога, – Толя Ощепков даже плюнул ему вслед.
– После занятий мы все собрались в комнате. Каждый думал, чем бы помочь больному.
– Может, все-таки вскроем тумбочку и конфискуем бардасовский  мед? – неожиданно предложил Сашка Новиков. – У Ваньки ведь до сих пор температура не сбивается.
– Ребята, не надо, – подал слабый голос Никулин. – Это же воровство.
– Много ты понимаешь, – Ощепков решительно направился к ненавистной тумбочке. – Проступок беру на себя!
С замком однокурсник провозился час, однако механизм так и не поддался. Потом открывали его мы все вместе, но и тут постигла неудача. Не сумели свернуть и накладку, на которой висел замок. Запор был выполнен на совесть.
К вечеру кашель у Ивана усилился. Он буквально захлебывался. Слушать было невыносимо. Наступила минута, когда, не сговариваясь, мы опять оказались у кровати Бардасова.
– Помогите! – Толя Ощепков обхватив руками тумбочку, попытался поднять ее.
– Что ты хочешь?
– Сейчас увидите.
– Помогайте!
Через секунду «закрома» Бардасова стояли на письменном столе. И тут мы поняли, что задумал Толик. Проникшись ненавистью к предмету, каждый из нас быстро забрался на стол, и мы дружно подняли тумбочку над головой. Мгновение – и она углом вперед полетела вниз. Прогрохотали ломающееся деревянные стойки, жалобно пискнула скореженная фанера, глухо ударился о половицы пола тяжелый замок. Взору сразу предстали разбросанные по комнате кульки, пакеты, свертки, консервные банки. Горкой высилась небольшая корзинка со стряпней.
Спрыгнув со стол, мы живо стали разбирать продукты.
– Есть! Нашел!
Сашка Новиков держал в руках большую эмалированную кружку. В ней был янтарный липовый мед.
– Больше ничего не трогать, – распорядился Толя Ощепков. – Берем только сладкий продукт.
Мы собрали в кучу продукты, накрыли их кусками фанеры от тумбочки, стали кипятить молоко. Дедовский рецепт действительно помог Ваньке Никулину. После несколько выпитых кружек горячего молока с медом, кашель пошел на спад. Спал больной в эту ночь спокойнее.
Чтобы утром не встречаться с Бардасовым, мы раньше обычного ушли на занятия. Пошел записываться на прием к фельдшеру и Иван Никулин.
В аудитории наш производственник появился после первой пары. Проходя мимо нас, зло посмотрел в нашу сторону, но ничего не сказал.
Вечером он переселился в другую комнату.

УДАЧА
Враз в городе стало плохо с хлебом. В магазинах на видных местах появились нормы отпуска в одни руки хлебобулочных изделий, выстроились длинные очереди. Ограничения последовали и в столовых. К блюду стал выдаваться только кусочек хлеба. Среди населения поползли слухи один страшнее другого. Наконец, радио объявило, что из-за неурожайного года, в стране не достает  зерна, тем не менее, веских причин для паники нет. Закрома Родины полны продовольствия. Голода не будет.
Уверения советского правительства о том, что ни о чем беспокоиться не нужно, не успокаивало. Вот уже несколько дней подряд я не мог купить буханку хлеба. Утром, когда его привозили, был на занятиях, вечером, давиться в очереди, сил не хватало. Первое время выходил из положения тем, что покупал макароны Они в какой – то мере заменяли хлеб, но и потом их не стало. Появился дефицит круп. Приходилось вечерами варить картошку. Но какая еда без хлеба?
Как-то я оказался в магазине перед его закрытием. Полки были пусты, очереди не было. Наудачу спросил у продавца:
– Можно булку хлеба?
Та внимательно посмотрела на меня, словно, оценивая, что за фрукт такой выискался, потом произнесла:
– Школа сегодня за хлебом не приехала. Осталось двенадцать булок. Заберешь все? Отдам! А то зачерствеет до завтра - не разгрызешь! Поди, студент?
У меня было полтора рубля, и я все отдал их продавцу. Та бойко пощелкала костяшками на счетах и объявила:
– На одиннадцать булок хватит.
Видя мое замешательство, куда сложить это богатство, женщина вынесла из подсобки бумажный мешок и сложила туда хлеб.
– Теперь накормишь всех друзей, – пошутила она.
В общежитие летел, словно, на крыльях. Еще бы! Хлеба хватит теперь надолго, если бережно его расходовать.
Ребят в комнате не было. Этот факт радовал. Меньше любопытных глаз – меньше просьб. Я аккуратно сложил булки в нишу под потолком, закрыл проем листом ватмана. Но утаить покупку не получилось. Вечером, как только пришли пацаны, Толя Ощепков заметил:
– А в комнате чем – то вкусным запахло. В гостях кто – то был?
Пришлось показывать богатство. Ребята ахнули.
– Вот это да! Где взял?
Я рассказал, как неожиданно мне повезло в магазине.
– Давайте чай пить! – сказал я, доставая булку.
– Здорово! У меня варенье еще осталось, – Вовка Новиков полез в тумбочку за банкой.
Закипел чайник, мы бросили туда несколько горстей самодельной заварки – березовых почек, листьев смородины, мяты, десяток пластиков сухой моркови. Ее из дома всегда привозил Ощепков.
– Хлеб был полусырой, невкусный, но этого мы не замечали. Как и не знали о том, что наполовину он был из кукурузы и имел неестественный желтый цвет. Да и запах исходил от него вовсе не хлебный.
В тот вечер в мой адрес раздавалась похвалы и признание, что я не жмот, что – настоящий друг! Я не выдержал и пообещал, что мы теперь каждый вечер все вместе будем пить чай с хлебом. К сожалению, мои намерения так и остались намерениями. Через сутки не пропеченное кукурузно-пшеничное тесто превратилась в монолит, который не брал нож.
– Давайте подержим булку над паром, может, отойдет, тогда и разрежем, – предложил кто- то из друзей. Но от этой затеи также ничего не вышло – хлеб раскисал, превращался в склизкую смесь.
Булки взяла ножовка. Мы добросовестно распилили их на небольшие кусочки и сложили в наволочку. Но чай с ними больше не пили. Хлеб сильно горчил и отдавал плесенью. Есть его было невозможно. Пришлось отдать местному парнишке, у которого дома была корова. Тот пообещал молока.
К Новому году отец прислал большую посылку с сухарями. У них, в леспромхозе, с хлебом проблем не было.

          НА ПАМЯТЬ БУДУЩИМ ГОДАМ
После полутора лет службы в армии, командование, наконец, предоставило краткосрочный отпуск с выездом на родину. Первые несколько дней я безвылазно провел дома, затем решил съездить к бывшей однокурснице, которая жила в соседнем районном городке. С ней мы одно время дружили, но, как говорится, любви не получилось. Однако, расстались добрыми друзьями.
Девушка изредка писала мне. Она  обстоятельно рассказывала о бывших знакомых, их делах и поступках, вспоминала интересные случаи из прошлой студенческой жизни. Письма ее были свежим глотком воздуха в тусклой солдатской службе.
Однокурсницы дома не оказалось. Мать сказала, что она еще с утра уехала в город по своим делам и должна скоро вернуться.
– Подождите у нее в комнате, – предложила родительница, – блинами с малиновым вареньем угощу.
Видя, что я раздумываю, как поступить, решительно  предупредила:
– Никуда вас не отпущу, пока не попробуете моей стряпни.
– Остаюсь! – улыбнулся я. Идти было некуда, да и не ел с самого утра.
– Вот и отлично!
Однокурсница появилась сразу после обеда. Увидев меня, бросилась на шею.
– Приехал? Вот как здорово! Никогда бы не подумала, что отважишься на такой шаг. Рассказывай!- И тут же продолжила:
– Как ты возмужал! Даже подрос! Настоящий воин! – девушка засмеялась.
Через минуту она успокоилась и посмотрела в глаза:
– Надолго?
– Отпуск десять суток.
– Может, в воскресенье съездили к девчонкам. Работают недалеко от города. Помнишь Валентину Бубенщикову и Тамарку Карлышеву?
– Конечно.
– Часто спрашивают о тебе. Были бы рады встретиться.
– Не получится, в субботу отбываю в часть.
– Жалко, девушка погрустнела, но тут же, улыбнулась.
– Хочешь студенческий фотоальбом посмотреть?
– Еще бы!
Много я видел фотоальбомов, но этот удивил. В снимках на протяжении четырех лет была запечатлена учеба всего нашего курса. Я с удовольствием разглядывал любительские фотографии, сделанные простенькой «Сменой», они были для меня необыкновенно дороги.
– Узнаешь этот снимок?
– Кто это?
– Да это же Валька Щукина с твоим сухарем в руке. Помнишь, как дело было?
Я напряг память и в мозгу отчетливо прояснился эпизод, запечатленный на снимке, пять лет назад.
К Новому году родители прислали мне десятикилограммовую посылку с сухарями. В условиях хронического дефицита хлеба в городе, это было настоящее богатство. О нем вскоре узнало все общежитие. Ходоков было, хоть отбавляй. Но не все они удостаивались моего внимания. А какой у сухарей был вкус! Бархатный, чуть – чуть солоноватый, терпкий. Если положить кусочек в рот и сразу его не разжевывать, через минуту он начинает размякать и тогда кажется, что он вкуснее любого пирожного.
Как-то вечером в комнату постучались несколько девчонок. Переминаясь с ноги на ногу, одна из них попросила взаймы полбулки хлеба. Но я хорошо понял: Валька Щукина имела в виду мои сухари, так как  знала: другого хлеба у нас нет.
Этой делегации отказать, конечно, не мог. Девчонки сказали спасибо и направились к выходу. В этот момент на пороге появилась Танька Полякова со своей «Сменой».
– Минутку!
Щелкнул фотоаппарат, и гостей осветила яркая вспышка.
К лету в Талице в свободной продаже появился хлеб. Я написал родителям, чтобы посылок больше не присылали.

     У ТЕБЯ НА ПЛАТЬЕ СИНИЕ ГОРОШИНЫ
Половина нашего курса пела в хоре, участвовала в художественной самодеятельности, выступала с концертами в подшефных лесничествах и совхозах. Помню, Генка Акулов с успехом читал со сцены Маяковского, Сашка Манякин мастерски играл на баяне « Карусель» Шахнова, Томка Кокшарова завораживающе пела песни Лядовой, а Вася Бобровников с Валентиной Щукиной только на «бис» исполняли дуэтом популярные русские романсы и современные эстрадные песни.
Если каждому из нас в то время было по 15-16 лет, то Бобровников был зрелым мужчиной. ( Это в нашем понятии). Как – никак отслужил армию, работал на производстве, возглавлял комитет комсомола леспромхоза. Это давало ему право быть лидером. На факультете – старостой, в колхозе – бригадиром, в общественной жизни – заводилой. Его уже на первом курсе учащиеся техникума избрали секретарем комитета комсомола, и он достойно представлял нашу общественную организацию среди руководителей районного центра.
Мы без стеснения обращались к нему за советом, делились радостями и горестями, просили помощи. Василий никогда никому ни в чем не отказывал. Если надо, шел к директору и, в прямом смысле слова, выбивал материальную помощь тому или иному студенту, выступал гарантом влюбленного, не задумываясь, защищал слабого.
Случилось так, что Игорь Новиков, наш одногруппник, на день рождения не рассчитал свои силы и выпил лишнего. Удержать его в комнате ребята не смогли. Он оделся и выскочил на улицу. Собрался в гости к знакомой девушке. Но тут неожиданно столкнулся с дежурным преподавателем. Тому не потребовалось экспертизы, чтобы определить: парнишка пьян.
Утром Новиков уже стоял в кабинете директора. Как и следовало ожидать, посыпались вопросы: с кем пил? Сколько? Игорь молчал: не выдавать же товарищей. Монолог закончился неожиданно. Директор техникума сказал, чтобы он забирал документы и шел на все четыре стороны. Пьяниц не терпел.
– Приказ об отчислении из техникума будет  подготовлен сразу после комсомольского собрания, – сказал Скоморовский.
В  техникуме был  заведен такой порядок. Провинившегося  обязательно должны были осудить товарищи, высказать свое отношение к проступку. Только после этого приказ оглашался среди учащихся.
Узнав о случившемся, Бобровников не торопился с собранием. Знал: Скоморовский отходчивый человек. Через какое-то время он в корне может изменить ранее принятое решение.
К концу недели собрал  комсомольское собрание курса. Естественно, проступок Новикова товарищи строго заклеймили. Высказались за строгий выговор, но без занесения в учетную карточку.
С этим решением комсомольцев Василий Николаевич пришел к директору. Как и следовало ожидать, страсти уже  улеглись, да и директор поостыл немного. Зная эту особенность в характере Матвея, Бобровников попросил его оставить Игоря в техникуме. Сказал, что парнишка глубоко осознал свой проступок, дал слово, что подобного больше никогда не совершит.
– Ну, а как его собутыльники? Тоже покаялись?
– Покаялись!
– Так-то оно лучше. Будет наука всем.
Но на весь следующий семестр Новиков был лишен стипендии.
На четвертом курсе преподаватели техникума Виктор Иванович Худяков и Надежда Константиновна Шадрина дали Бобровникову рекомендации для вступления в партию. Так что в леспромхоз после окончания учебы он поехал уже коммунистом. Дальнейшая карьера ему была обеспечена.
Но вот еще, что хочу сказать. Когда вспоминаю свои юношеские годы учебы в Талице, часто зрительно вижу, как Вася Бобровников и Валентина Щукина, красивые, статные, стоят на сцене и исполняют дуэтом песню.
– … У тебя на платье синие горошины, – поет товарищ, выразительно глядя на партнершу.
– … Зато у вас красивые глаза, – отвечает в тон красивым альтом однокурсница.
Аудитория с упоением ловит каждое слово дуэта.

                ТРАКТОР ИДЕТ – КАБИНА ПАДАЕТ
/Из докладной записки директору Талицкого лесотехнического техникума Скоморовскому Матвею Борисовичу/.
«…Учащийся 3 курса отделения «Технология лесозаготовок» Ковалев Владимир Александрович не справился на повороте с управлением трактора ДТ-40, съехал с волока в сторону и зацепился кабиной за наклоненное сухое дерево. В результате с шасси трактора была снесена кабина. Тракторист – практикант не пострадал. Машина в настоящее время находится в ремонте…»
Мастер производственной практики Сергей Тихомиров.

А дело было так. Ежегодно в конце третьего курса учащиеся отделения «ЛЗ» уезжали на производственную практику. Задача состояла в том, чтобы каждый студент непосредственно на лесосеке закрепил теоретические знания на практике. Методика обучения включала следующие этапы: работу на деляне в качестве вальщиков леса, обрубщиков сучьев, трактористов. Каждый вид работ обязательно курировал мастер и инструкторы.
Так вот. По каким – то неизвестным причинам тракторист – инструктор утром остался на базе, практиканты до обеда были предоставлены сами себе.
– Разрешите самому запустить движок? – обратился к мастеру Ковалев, – вчера я уже выполнял эту операцию, даже трелевал под присмотром инструктора хлысты на погрузочную площадку. К тому же, двигатель прогреется.
– Попробуй, – разрешил Тихомиров, – только больше ничего не делай! Через час подъедет инструктор.
– Понял! – Вовка Ковалев смело двинулся к трактору.
Через пять минут, пару раз чихнув, бодро заработал движок трактора. Тут к Ковалеву подошел Генка Акулов.
– Давай проедем до вальщиков, – предложил он Ковалеву. – Сегодня я должен выполнять обязанности чокеровщика. Инструктор приедет, а мы уже в готовности…
– Может, не надо, мастер разрешил только завести мотор.
– Ничего страшного, Тихомиров сейчас инструктирует вальщиков – ему не до нас. Давай!
Ковалев неуверенно сел за рычаги, включил передачу и потихоньку поехал по волоку. Рядом сидел Акулов и командовал:
– Так, хорошо! Давай теперь переключайся на вторую передачу. Что ползешь, как черепаха?
Вовка выжал педаль сцепления, однако не смог переключиться на нужную передачу. Дело в том, что рычаг переключения скоростей у ДТ-40  у тракториста находится сбоку. Новичку автоматически выполнить эту операцию сложно. Нужно обязательно посмотреть, в какое положение перевести ручку.
На секунду отвлекшись, Ковалев не заметил, что именно в этом месте волок делал крутой поворот. Проехав по прямой несколько метров, трактор задел крышей кабины за наклонную лесину. Раздался скрежет металла и на глазах у изумленных ребят, которые находились рядом, сначала из падающей кабины выскочил Ковалев, за ним – Акулов. Еще через секунду трактор бампером уперся в здоровенную сосну и заглох.
За грубое нарушение дисциплины во время практики приказом директора техникума Ковалев лишился стипендии на полгода. Мастер производственного обучения Сергей Тихомиров –  квартальной премии. Все молили Бога, что чрезвычайное происшествие закончилось без травматизма.

                ДРАКА
Чего греха таить, на картошке перед деревенскими парнями мы всегда тянули свои носы к верху. Как – никак студенты не то, что вы – колхозники! Это, конечно, задевало местных ребят. Нередко на этой почве перепадало «на орехи» то одному, то другому нашему товарищу, который отваживался в одиночку после танцев проводить деревенскую девчонку до дома.
Чашу терпения местных пацанов переполнила выходка в деревенском клубе нашего одногруппника Федьки Шевелева. Придя на танцы, он вышел на середину зала и, театрально поклонившись перед собравшимися местными ребятами и девчатами, с издевкой произнес:
– Здравствуйте, крестьяне и крестьянки деревни Журавлева! Студенты приветствуют вас!
На эту шутку мы отреагировали смехом. Совсем по – другому повела себя журавлевская молодежь. В ответ некоторые парни  стали бросать в нас картофелинами, сухими корками хлеба. Их, что называется, за живое задела  фраза «крестьяне».
– Мы нисколько не хуже вас, городских, –  выкрикивали местные красавицы. Подумаешь, студенты!
Обстановка в клубе накалилась до предела. Когда после окончания танцев мы все дружно вышли на улицу, нас уже ждала большая группа «крестьян». Журавлевские были настроены воинственно. От Шевелева потребовали извинений.
– Еще чего захотели! – храбрился товарищ. – Это же шутка.
– Знаем мы ваши шутки. Вам лишь бы унизить нас.
Вялотекущий разговор не устраивал местных заводил. Через минуту раздался их боевой клич: «Бей, городских!»
Толпа всколыхнулась, подалась вперед, рассыпалась на мелкие группки людей, которые стали размахивать кулаками направо и налево. Послышался мат, завизжали девицы, засвистел милицейский свисток, непонятно откуда взявшийся. Появились первые разбитые носы с той и другой стороны.
– Товарищи, что вы делаете? Остановитесь! – попытался остановить осатаневшую толпу заведующий клуба. – У вас нет причин для конфликта. Вам Советская власть все дала. Дала она вам…
На этой фразе его фальцетный голос замолк. Я повернул голову в его сторону, но клубного работника не увидел. На том месте, где он стоял было, пусто. Но вот, как в замедленной съемке, стали описывать в воздухе дугу его ноги, обутые в незашнуренные ботинки. Больше завклубом никого и ни к чему не призывал.
– Порезали! Порезали! – неожиданно заорал один из деревенских парней!
Все застыли на месте, а через секунду начали разбегаться в разные стороны. Драки, как не бывало!
Утром стали разбираться, кто и как пострадал. С нашей стороны «поверженных» мы насчитали почти десять человек. У всех красовались синяки на лице и шишки на голове. О «противнике» знали немного. Главное – среди них был один порезанный и это обстоятельство отягчало наше положение.
Приехал участковый милиционер с директором совхоза, началось разбирательство. Начальство в первую очередь волновала поножовщина. Но ее не было. Деревенскому парню досталось в ягодицу острой отверткой. Ранка была неглубокой. Деревенский фельдшер в тот же вечер обработал ее спиртом и отпустил мальца домой.
Участковый несколько дней не мог решить, что делать с теми, кто начал драку и кто дрался. Наконец, определился провести в клубе совместное собрание местной молодежи со студентами. Досталось всем. Больше, конечно, нам, как самым грамотным. Каждого из нас оштрафовали на пятнадцать рублей. Это была почти месячная наша получка в совхозе.
Отреагировали на ЧП и в техникуме. Скоморовский лишил на полгода стипендии самым активным участникам драки. Среди них был, естественно, Федор Шевелев.

    ТАЛАНТАМИ БОГ НЕ ОБИДЕЛ
Так уж устроена память человеческая. Чем дальше отделяет нас время от какого-то события, факта, тем дороже память прошлого. И тогда, казалось бы рядовое событие, становится важным и значительным.
Размышляя обо всем  этом, невольно ловлю себя на мысли, что мозг вновь и вновь возвращает меня к однокурсникам по ТЛТ, с которыми бок о бок прожил в общежитии четыре года.
Генка Окулов. На курсе был самым маленьким. О таких говорят: метр пятьдесят с кепкой. Но какой у него был голосище! Поставленный бархатный баритон! На курсе мы его называли нашим Левитаном. На концертах всегда читал стихи Маяковского. Это наш преподаватель Надежда Корниловна Шадрина ему посоветовала.
Вот выходил Генка на сцену и «живьем» сильным баритоном начинал стихотворение о Советском паспорте. Первое время аудитория не могла сообразить, чей голос доносится из динамиков. Слишком уж не соответствовала внешность артиста с его исполнением. Но уже через минуту каждому было понятно, что чтец – их однокурсник. Зал заворожено замирал. Закончив чтение, Окулов низко кланялся и уходил со сцены. Бурные аплодисменты провожали доморощенного Левитана.
Николай Куранов. По национальности был азербайджанцем. Откуда приехал учиться в техникум, никто точно не знал. По-русски говорил плохо, да и учился неважно. Но вот песни на своем языке пел  отменно. Помню, на смотре художественной самодеятельности он под аккомпанемент своего бубна исполнил народную азербайджанскую песню. На «бис» мы его  вызывали несколько раз.
Участвовал Куранов и в общегородском смотре художественной самодеятельности. Однажды во время исполнения песни он неожиданно замолчал. Пел только его бубен. Мы заволновались: что случилось? Но уже через секунду однокурсник уверенно продолжил исполнение.
Потом мы его спрашивали: «Почему неожиданно замолчал на сцене»?
– Я слова песни забыл.
Мы ахнули.
– Вспомнил?
– Нет! Я другую песню начал. Этого же никто не заметил. Не знает же жюри азербайджанского языка...
Тогда Куранов занял почетное второе место среди артистов сольного исполнения.
Не обидел бог талантами остальных однокурсников. Валера Москвин уже на первом курсе выполнил норматив первого разряда по лыжам, Тамара Кокшарова, наша производственница, прекрасно пела русские романсы, Валентина Щукина уверенно держала первое место в техникуме в стометровке с барьерами, слыл лучшим математиком на курсе и Толя Ощепков. Если мы, скажем, задачу по алгебре решали полчаса, он выдавал ответ уже через несколько минут. Решал задачу в уме.
Все выпускники нашего курса честно отслужили в армии, многие закончили институты. Более десяти человек стали директорами леспромхозов, пятеро – научными сотрудниками. Трое защитили кандидатские диссертации, получили ученую степень. Знай наших!