Замаскированный урод

Глава 1


Благополучные люди Лелю не интересовали – она их вообще не замечала. Добродушные пенсионеры, мамочки с колясками, влюбленные парочки, красивые девушки – всех их будто и не существовало для нее. А вот бомжи, немощные старики, опустившиеся люди так и приковывали ее внимание,  заставляя душу дрожать от из-за невыносимой жалости и муки.   Такие люди, как ей казалось, выходят за рамки привычного мира и  погружаются в нечто настоящее. Именно в них Леля видела саму себя. Вот и сегодня, когда она увидела грязного, в раздрызганных зимних ботинках бомжа, еле-еле передвигающего ноги, почувствовала в его неприкаянности что-то родственное самой себе. А разве нет? Разве она в своей душе не такой же бомж, бредущий в одиночестве посреди благополучных, но совершенно чужих ей людей? Она живет в этом мире, какая-то бесприютная и потерянная, и все идут мимо и никто не остановится, чтобы ей помочь, а ведь ей так плохо и одиноко!
Леля судорожно стала рыться в сумке. Вытащила  кошелек,  достала сто рублей и ринулась за бомжом, который, пока она с состраданием смотрела на него, успел прошаркать на довольно значительное  расстояние. Он даже не подозревал, что кто-то хочет дать ему денег. Ему привычнее было видеть, как люди брезгливо шарахаются от него. Леля всем сердцем чувствовала, как ему плохо сейчас,  потому что в сущности своей сама была таким же неприкаянным бомжом. Да, у нее квартира, работа, но в самом центре ее души всегда была эта бомжатская неприкаянность, неприспособленность к миру людей. И вот она устремилась к бомжу, и ей казалось, что устремилась она к самой себе, чтобы отогреть добрым словом, подбодрить, дать немного денег.
Бомж, услышав позади себя шаги, обернулся и, увидев несущуюся прямо на него какую-то  девицу, ускорил шаг, свернул с проезжей части во дворы девятиэтажек и скрылся за углом дома. Леля успела увидеть на его лице испуг. Чего он перепугался? Она ведь хочет  помочь! Надо поскорее догнать его, сунуть ему сто рублей, чтоб он успокоился и обрадовался. Леля перешла на бег, забежала за угол дома во двор, но бомжа не было видно. Дети играли на детской площадке под надзором мамочек, у подъездов сидели пожилые женщины, а бомж как сквозь землю провалился. Леля пробежалась по двору,
заглядывая за каждый куст цветущей сирени, за стволы разросшихся тополей – все закоулки обошла, даже в подвальные окна, откуда воняло тухлятиной, не поленилась посмотреть – бомжа нигде не было.
Разочарованная она пошла домой. И чего этот бомж испугался? Чего он убежал? Разве она такая страшная, чтоб от нее шарахаться? В стеклах припаркованных машин Леля рассматривала свой силуэт и ничего такого страшного  в себе не находила. Стройная девушка в приталенном платье, выглядит на тридцать – не больше, и никто не догадается, что ей уже тридцать девять.
Леля комплексовала из-за своего возраста. Ей казалось, что время летит очень быстро, она просто не успевала за ним. В душе она чувствовала себя совсем юной,  и ей не верилось, что скоро ей будет все сорок. Может, если бы у нее были  дети, то она  чувствовала бы свой возраст, сравнивая себя с ними. Но ни  детей, ни мужа у нее не было. По этому поводу она тоже очень комплексовала. Даже специально кольцо на палец  нацепила, чтобы все вокруг думали, что она замужем.
У нее вообще полно было комплексов. Она стыдилась, когда люди принимали ее за совсем молодую девушку. Вместо того, чтобы радоваться, спешила раскрыть им глаза, что она не такая уж и молодая. И еще по поводу внешности комплексовала. Вот посмотрит на нее с симпатией какой-нибудь мужчина, а она шарахается от него,  потому что точно знает, что без косметики он бы на нее и не взглянул. Это накрашенная она красавица с большими миндалевидными глазами и миленьким личиком, а так, без краски на лице – совершенно невзрачная. И вообще она – замаскированный урод. Голова у нее слишком маленькая, попа слишком большая, талия чересчур узкая. Чтобы увеличить объем своей маленькой головы, она постоянно ходила с распущенными по плечам волосами, а свою толстую, как она считала попу, прятала под трапециевидными юбками или  черными брючками.
Проходя сквером в тени деревьев, Леля горько вздохнула. Что за жизнь у нее? Ну, работает в садике – это да, это ее. Деток она очень сильно любит. Но вот только что ж она такая одинокая? Почему в ее жизни никогда не было любви? А ведь она так страстно желала ее с самой юности, но любви этой все не было и не было. И, наверное, уже не будет. Сколько  ее можно ждать, эту любовь?
Ей вспомнилось, как во времена студенчества они с подружкой сидели по ночам на святки и гадали на своих суженых. Бумажки жгли и все старались увидеть в пепле какие-то фигурки.
– Да что ж такое! – возмущалась Леля, завидуя Наташке, своей подруге, которая много чего видела в своей бесформенной кучке пепла. – Ничего я не вижу здесь!  А так хочется уже узнать кто мой суженный. Скоро пора будет замуж выходить, а жениха нет, как нет, и даже гадание ничего не показывает…      
– А давай объявления в знакомства дадим! – предложила ей Наташка. Леля сначала испугалась, а потом с надеждой уцепилась за это предложение.
Через некоторое время они действительно пришли в редакцию местной газеты, и там им какая-то женщина помогала составлять  объявления. Они с Наташкой хихикали, как дуры, стеснялись и никак не могли придумать какие качества должны быть у их потенциальных женихов. Но объявления все же были составлены и совсем скоро опубликованы. Леля потом с большой надеждой ждала, что на ее объявление откликнется мужчина ее мечты.  Она замучила работников почты просьбами посмотреть ее абонентский ящик. Но почему-то тот долго оставался пустым. Зато Наташке приходили письма пачками. Подруга уж и встречаться начала… Правда, ни с кем у нее так ничего и не получилось.
А Леле письма стали приходить только через месяц после выхода газеты. Но не все письма пришлись ей по душе. Леле хотелось чего-то возвышенного, сокровенного и глубокого, но через письма она улавливала примитивность парней, и ей становилось скучно.
– Да что ты, в самом деле? – удивлялась Наташка. – По письмам разве узнаешь человека? С парнем надо встретиться, посмотреть на него, вживую пообщаться. А то ведь, знаешь, как бывает – человек хороший, а писать не умеет.
И тогда Леля начала встречаться, не со всеми подряд, конечно, а с теми с кем она какое-то время переписывалась.
Первым с кем она встретилась, был Олег. Высокий, худенький и симпатичный. Леля с первого взгляда определила, что парень он хороший, серьезный, но она его никогда не полюбит. Сердце ее молчало. Они пошли гулять по городу, и Леля чувствовала, что Олег, его личность   подавляют ее саму. Ей было с ним не комфортно, но она чувствовала себя обязанной поддерживать разговор, улыбаться. Почему-то страх возник, что она может не понравиться ему. Леля чувствовала себя не в своей тарелке. Она смеялась, шутила и вообще вела себя так, как в обычной жизни никогда  не вела. Она видела перед собой Олега и старалась угодить ему, понравиться. Олег с симпатией смотрел на нее, но Лелю его симпатия смущала, ведь она знала про себя, что она  замаскированный урод.
Вообще Леля верила, что ее можно полюбить, даже такую вот замаскированную под красотку, а на самом деле уродку. Она верила, что есть на свете человек, которому нужна именно она. Но это был не Олег. В то же время, Леля чувствовала себя, словно в плену у него и знала, что если тот позовет ее замуж – она пойдет. Ее воля была парализована, скованна и  направлена только на то, чтобы произвести впечатление, чтобы понравиться. После первой встречи Олег больше никак не давал о себе знать, и Лелю это уязвило, хотя она и почувствовала облегчение. Потом у нее были встречи и с другими парнями, но и там сердце ее молчало, а сама она при общении с ними превращалась в зомби, в марионетку, полностью подавляемую другим человеком.
У нее, как и у подруги Наташки, ни с кем не завязался роман, ни с кем не сложились теплые, задушевные отношения. Правда Наташка через несколько лет вышла замуж, как она говорила, по большой любви. Леля верила, что у подруги действительно настоящая любовь, достаточно было несколько минут понаблюдать за ней и ее мужем. Там и теплота во взглядах была и понимание без слов... А Леля чувствовала и радость за подругу, и одновременно  боль от того, что у нее самой всего этого нет.
В течение жизни у Лели появлялись ухажеры, она даже замужем побывала, правда совсем недолго, но после каждого разрыва она понимала, что лучше ей все-таки  быть одной. Одной легко, не надо притворятся, строить из себя кого-то, видеть симпатию и знать, что на самом деле она недостойна этой симпатии, ведь  она замаскированный урод.
И все-таки любви очень хотелось. Леля не раз задавалась вопросом, когда же  это желание в ней пропадет? Вот ей скоро сорок, а она все ждет кого-то необыкновенного. Принца, наверное. А в пятьдесят это пропадет или нет? Или и в шестьдесят будет хотеться любви? Но зачем? Как было бы хорошо, если б можно было просто жить и не думать ни о чем таком.
Деревья тихо шелестели листвой, а над их верхушками голубело небо. Леля шла по аллее сквера и вдыхала запах цветущей сирени. Но вдруг она смутилась и даже покраснела. Ей навстречу шел сухощавый  мужчина. Леля узнала в нем того самого человека, за которым не раз наблюдала в бинокль со своего девятого этажа. Этот мужчина жил в доме напротив и тоже на девятом этаже. Их окна смотрели друг на друга. А Леля была большая любительница ночных окон. Она могла  часами стоять на своей лоджии с биноклем и вглядываться в окна соседних домов. Ей очень нравилось наблюдать за чужой жизнью.
Леля приосанилась, расправила плечи и, желая произвести впечатление на мужчину, пошла навстречу ему походкой манекенщицы. Она будто видела себя со стороны. Стройная, в платье до колен, скрывающим ее толстую попу,  с пышной копной волос, скрывающей ее маленькую головку на тонкой шейке. Обычно мужчины  на нее всегда обращали внимание. Вот она идет такая вся замаскированная под красотку, и мужики глаз с нее не сводят.  Молодые и старые и среднего возраста – все на нее глазели. И этот парень, для которого она сейчас старалась, тоже поднял на нее глаза. Леля от его  взгляда еще больше покраснела, но вид при этом ее был гордый и независимый, вот только от волнения  поджилки у нее задрожали и ноги стали какими-то ватными, не послушными. Она вдруг споткнулась и полетела вперед, неловко взмахнув сумкой и пакетом. Мужчина быстро сориентировался, подхватил ее за раскинутые в полете руки, и она удержалась на ногах. 
– Тихо-тихо! – приговаривал он, а Леля с ужасом подумала, что выглядит она сейчас просто невыносимо страшно. Красное лицо, перепуганные глаза. Какой кошмар! И это он еще не знает, что вся ее идеальная внешность стройной девушки, лишь только маскировка, под которой на самом деле скрывается несуразная тетя среднего возраста.
Похоже, мужчина и вправду не разглядел в ней ничего несуразного, потому что смотрел на нее теплым взором, и Леля чуть не задохнулась от голубизны его глаз в обрамлении светлых ресниц. Сколько ему лет? Сорок? Сорок пять? Интересно, а есть ли у него жена? В окно она всегда видела только его одного, никакой женщины возле него не было. Но кто знает, вдруг все же он не свободен? Она бросила взгляд на его пальцы – никакого кольца не было.
– Спасибо, – неловко поблагодарила Леля своего спасителя, поправляя на себе платье.
– Пожалуйста, – кивнул тот, приветливо улыбнулся и, оставив ее, пошел своей дорогой.
Леля разочарованно смотрела ему в спину. Так не хотелось, чтоб он уходил! Она бы так и смотрела в его голубые глаза! А он… он с таким теплым участием глядел на нее, и какой он красивый! Светлые волосы, а глаза! Раньше она никогда не видела его глаза так близко. Во дворе, когда они проходили мимо друг друга, между ними было достаточно расстояния, чтобы не увидеть все подробности его лица. А в бинокль и подавно не разглядеть ничего такого... Но разве на нее он сейчас смотрел? Он смотрел на образ, который она создала из своей внешности. Леля глубоко вздохнула и тронулась с места. Ничего. Жила она всю жизнь одна, и дальше проживет. Подумаешь глаза у него... И плечи... А еще высокий такой... Ему бы артистом быть. И все у него настоящее – красота самая настоящая, не то, что у нее...

Леша опять крутился возле Лели и немного раздражал ее. Не успела она сесть на скамейку, как он тут же пристроился рядом. Другие дети весело играли на участке, и Леля устало вздохнула, наблюдая за ними. Столько всего сегодня было! Она с ног сбилась с самого утра, готовясь к открытому занятию. А когда проводила его, то так разволновалась, что в груди что-то колоть начало. Прямо посреди занятия колет и колет – дышать больно. И Вася еще как всегда под стол залез. Он постоянно во время занятий под столом сидит. Ну сидит и сидит – лишь бы не мешал, но сегодня, когда собрались все воспитатели из других групп, заведующая, методист – Вася под столом выглядел очень странно. Леля пыталась выманить его оттуда, но нет – он так и просидел там  все занятие. Причем, как ни странно, умудрился опять сделать свою работу лучше других детей, сидящих, как положено, за столами.
– Ольга Сергеевна, – обратилась к ней после методист, – занятие вы провели замечательно, но вот с Васей справиться не смогли. Другие дети, глядя на него, тоже под стол полезли, но им вы не разрешили. А Васе что за привилегии такие? Вы бы строже  с ним.
– Хорошо, – кивнула Леля. А сама подумала, что никогда у нее не получиться быть строже с Васей. Этот русоволосый мальчишка был большим оригиналом, и Леля его обожала. Кто его не знал, тому могло показаться, что Вася умственно отсталый, потому что у него был замедленный темп речи и корявые движения рук и ног. Но Леля знала, какой на самом деле Вася умница. Он и читал лучше других детей  и на занятиях все схватывал на лету, хотя и сидел при этом под столом. Леля сначала тратила много усилий, чтобы его оттуда выудить, но ничего не помогало. Наверное, она слишком мягка с ним, ведь ее сменщица быстро пресекала попытки Васи залезть под стол. Как гаркнет на него и тот за столом сидит, как все нормальные дети. А у Лели так не получалось. Она питала слабость к этому хорошенькому и такому необычному мальчику. Иногда даже думала о том, что если бы их садик был детским домом, то она бы обязательно усыновила Васю. Но их садик  не был детским домом, и у Васи были и папа, и мама, и старшая сестра.
А вот Леша, который сидел сейчас возле нее, напротив вызывал в ней чувство неприятия. Нет, она хорошо к нему относилась, но он так напоминал ей ее саму в детстве! Она одновременно и сочувствовала ему и тяготилась им.
Дети носились по детской площадке, висли на перекладинах, по очереди катались на качелях, а Леша сидел с ней на скамейке, нервно моргал глазами и будто чего-то ждал от нее. Леля осторожно покосилась на него: такой маленький, всего 6 лет, а уже с нервным тиком, вон как глазами сильно моргает. Опять, поди, отец у них напился и гонял всю семью.
– Леша, а ты что с детками не играешь? – ласково спросила она ребенка. Мальчик снова сильно моргнул и посмотрел на нее с какой-то заискивающей и в то же время скорбной улыбкой.
– Вчера папка опять пьяный пришел, и спать нам не давал всю ночь...
– Ты хочешь спать? Тебе было страшно? Ты устал? – Леля забыла о неприязни – теперь только сострадание было в ее душе. – Скоро мы пойдем обедать, а потом тихий час – ты сможешь поспать.
– Мама с ним ругалась, а он табуреткой в нее кидался и зонтиком и кастрюлей... – заискивающая улыбка сползла с его губ, глаза опять сильно моргнули.
У Лели вся душа перевернулась. Зачем? Зачем этот мальчик все это рассказывает ей? Она так расстраивается после всех этих разговоров! На душе  потом мрак. А главное – это чувство бессилия. Что она может сделать? Ничего. Все эти разговоры только расстраивали ее, напоминали ей самой о ее детстве, о пьяном отце, таскающим за волосы маму и разбивающим ей, маленькой, в кровь губы. Она так боялась пьяного отца, что желала ему смерти. Часто ей приходила в голову мысль, что если бы ей пришлось выбирать между мертвым, лежащим в гробу или живым, но пьяным папой, то она выбрала бы мертвого.
На лице Леши снова появилась эта заискивающая унизительная улыбка. В порыве Леля обняла его, погладила по голове. Если бы она как-то могла помочь ему, но что она может? Хорошо, что у нее самой все это позади. Отец умер давно, а вся издерганная невротичная мама  ушла в мир иной совсем недавно. Теперь, когда их не было, Леля думала о них порою даже хорошо, без ненависти, которую питала к ним при их жизни. Вот только от презрения к родителям она, наверное, никогда не избавится. Ну не могла она уважать этих людей и все тут. Хотя разве сама она лучше их? Такая же неприкаянная, такая же закомплексованная, тревожная, перепуганная... Хотя, в отличии от матери, ей хватило ума не связывать свою жизнь с каким-нибудь алкашом и не заводить детей, которых бы потом этот алкаш до смерти пугал. Правда она и за хорошего человека замуж не вышла. И живет теперь одна, но уж лучше жить одной, чем так, как жили отец с матерью.
Она снова посмотрела на прижавшегося к ней Лешу. Он  наблюдал за резвящимися детьми, а с губ его так и не сходила жалкая, заискивающая улыбка. «Паршивые родители! – зло подумала Леля. – Зачем они рожают детей? Отец алкаш, но мать о чем думала, когда спала с таким? Бедный Леша! И почему во мне нет такой силы, чтобы держать в страхе таких ублюдков, как его отец? Я бы тогда всех их в железном кулаке держала! Вот где бы они все у меня были! Попробовал бы тогда какой-нибудь  урод напугать собственного ребенка! Но не Бог ли должен заниматься все этим? Куда Он вообще смотрит? Детям калечат души, они вырастают в зашуганных, не имеющих достоинства людей, вроде меня, а Он только знай, взыскивает с них за грехи! Какой все-таки жестокий этот мир!»
– Ольга Сергеевна! Ольга Сергеевна! Мы воробушка маленького нашли! Идемте, мы вам покажем! – к Леле подбежали две девочки и потянули ее  за руки. Та, нехотя оставила Лешу и пошла смотреть воробушка
– Он маленький! Еще птенчик! Давайте его с собой в группу возьмем! – галдели девочки. – Вот он! Смотрите!
Леля увидела в траве возле дорожки  трясущегося птенца. Крылышки его были широко расставлены, глазки закрыты, и весь его вид был помятым. Наверное, он сильно ударился, когда упал из гнзда. Малыш был обречен – воробьиных птенцов выкормить невозможно, Леля это точно знала. Она несколько раз, еще девчонкой,  брала таких несчастных к себе домой, пыталась выкормить, но те не открывали рот, и только сидели тихо в углу клетки, пока не умирали. Вот у сороки птенцы, те постоянно орут, открыв рот и их запросто можно выкормить, а воробушки обречены. Леля всем сердцем почувствовала обреченность птенца, его страх, боль, голод... Жестокий мир! Почему Бог придумал такой жестокий мир? Столько птенцов умирает каждый год, сколько детей страдает...
– Ольга Сергеевна! Ну давайте возьмем его в группу!
– Да, давайте возьмем!
– Его тут кошки могут съесть!
– Мы его будем кормить!
Дети трясли Лелю со всех сторон, а Вася так вообще полез на нее как на пальму.
– Да Вася! Что ты делаешь! – засмеялась Леля, стаскивая с себя ребенка.
Вася смотрел на нее озорными глазами из-под темных пушистых ресниц.
– Ольга Сергеевна, мы возьмем воробушка или нет? – спросил он, снова пытаясь вскарабкаться на нее. Леля от его усилий чуть не упала, но настроение ее как-то сразу поднялось. Нет, этот мир не так жесток, ведь в нем есть такие чудненькие, в хорошем смысле, Васи, которые пытаются залезть на нее, как на дерево.
– Васька! – засмеялась она. – А если бы я упала?! Нет, ты просто неисправимый оригинал!
Она приобняла его рукой, а остальные дети сразу же уловили ее веселое настроение и всем скопом повисли на ней. Леля весело смеялась, и ее смех вдохновил детей на еще большее – некоторые из них стали, как Вася карабкаться по ней.  И это Леле уже не понравилось, она подумала, что от такой тяжести у нее что-нибудь лопнет внутри.
– Так! Все! – освобождаясь от повисших на ней детей, крикнула она. – Все идем в группу! Быстро!
– А как же воробушек? – обеспокоено спросила ее Наденька, хорошенькая, всегда улыбчивая девочка с косичками. 
– Мы его тут оставим, – посмотрела в глаза девочке Леля. – Его мама будет прилетать к нему и кормить. Червячков принесет ему, букашек...
– И комаров и мух, – подхватила Наденька.
Веселая гурьба детей устремилась в садик, а Леля грустно посмотрела на маленького, беспомощного, трясущегося воробушка. Его страх, боль, обреченность снова пронзили ее. Она чувствовала их как свои собственные. Воробушек ждал защиты и помощи, но их не будет, и  выход из всего этого кошмара только смерть.
Вздохнув, Леля пошла вслед за детьми и увидела, как позади всех с опущенными плечами, все с той же заискивающей улыбкой на лице плетется Леша. Леля взяла его за руку, и они вместе вошли в помещение.
– Ольга Сергеевна! – подбежала к Леле с вытаращенными глазами одна из девочек. – А там Вася в Матрешку написал!
– Молодец! – констатировала Леля, выравнивая стульчики с развешанной на них детской одеждой. – Если все будут писать в матрешек, то у нас в группе будет такая вонища!
– Ольга Сергеевна! – выскочила из спальни другая девочка. – А там Вася написал в Матрешку и вылил все за батарею!
 – Так! Пойдемте! – строго произнесла Леля и решительно направилась в спальню, где уже половина детей лежала в кроватках.   Вася, весело скачущий на своей кровати у стены, лукаво смотрел на нее. В глазах его прыгали смешинки. Да и у всех детей в группе на лицах было написано несказанное веселье. Как же им мало надо для счастья! Один дурачок надул в Матрешку, а все радуются. Даже у Леши с лица исчезла заискивающая улыбка – мальчишка радовался вместе со всеми.
– Матрешка там! – метнулась под кровать одна из девочек и тут же вылезла оттуда с видом победительницы, держа в одной руке ярко расписанную нижнюю часть от деревянной Матрешки.
– А там ничего нету! А все я вылил вон туда! – радостно скакал Вася по кровати.
Леля глянула на скрытую за мелкой решеткой батарею. И не помоешь ведь ничего из-за этой решетки.
– Ну что, Вася! – громко сказала она. – Молодец! Прямо возле себя, возле своей кроватки, налил мочу и радуется! То-то теперь тебе вонять будет! И ведь не уберешь ничего! Не помоешь – как туда подлезть? Никак. Так теперь и будет вонять у тебя под носом. А вот еще осень придет, наступят холода, нам включат отопление. Знаешь, как тебе вонять будет, когда батарея нагреется? Молодец! Сам себе устроил вонючую жизнь!
Леля развернулась и пошла в туалет, мыть половинку от Матрешки, успев при этом заметить, как вытянулось лицо у озорника Васи.  Другие дети весело захихикали над ним. Даже Леша захихикал к великому удовольствию Лели – хоть в садике ребенок немного расслабится душой.
Нянечка в мойке мыла после обеда тарелки, но Леля ничего ей не сказала о Васиной проделке. Все равно та не сможет добраться до батареи и помыть ее, а вот ворчать наверняка будет.

Духота в маршрутке была невыносимой, а тут еще пробка эта. Леля даже пожалела, что вместо того, чтобы идти после смены домой отправилась за покупками в центр. Маршрутка время от времени дергалась, и тогда Леля стукалась головой об окно и просыпалась.  В очередной раз, стукнувшись и проснувшись, она посмотрела в окно и увидела там алкоголика. Это был совсем опустившийся мужик неопределенного возраста. Худой, заросший, с мешками под глазами на морщинистом  одутловатом лице. Он сидел под деревом на обочине тротуара и тупо смотрел перед собой.
Для Лели тут же весь мир сконцентрировался на этом алкаше. По тротуару шли красивые девушки, влюбленные парочки, мамочки с колясками, бабушки с котомками, но Леля их не видела, не замечала. Вся душа ее сжалась от отвращения и страха. Хотя чего ей бояться? Она сидит в маршрутке, и алкаш не доберется до нее, но дело было даже не в физическом животном страхе, а в моральном ужасе. Алкоголик очень напоминал ей ее собственного пьяного отца. Пьяный отец был ужасен, и от него некуда было деться. Он словно злой бес выламывал  запертые двери, он смотрел нагло и зло, он размахивался и бил наотмашь если ему что-то не нравилось, а главное часами ходил то за ней, то за матерью, нависал над ними, если те садились и вопил, вопил...  Мать не молчала и тоже вопила, а Леля  в такие моменты отчетливо понимала, как она ненавидит шумные разборки и как любит благословенные покой и тишину.
Она подумала, что алкоголики это те люди, которых ей никогда не будет  жалко. Вот тот бомж, который испугался ее, когда она бежала за ним со сторублевкой, не алкоголик. Такого жалко. Такому можно и помочь. Старикам несчастным тоже, а вот алкашам всяким - нет.
 Маршрутка тронулась, оставляя позади себя пьяницу, а Леля задумалась о своей жизни. Она вспомнила, как  когда ей было лет пять-шесть, она, возглавив группу мальчишек, дразнила немую бабушку из соседнего дома.  Бабушка не могла говорить, мычала, и Леля тоже мычала и хохотала, а маленькие мальчишки, которыми она верховодила, повторяли все за ней. Это было такое веселье! Леля до сих пор помнила, заросли высокой травы у дома, сверчание сверчков и  эту бабушку в длинной юбке, в платочке, беспомощно жестикулирующую и мычащую.
– Мама! – в восторге прибежала Леля в тот вечер домой. – Мы с мальчишками видели сегодня бабушку, которая знаешь, как говорит? Эээээ, мээээ, ай-яй-яй! Яяяяй! Мы бегали за ней и смеялись! У нас животы от смеха заболели!
Она  вовсю жестикулировала, завывала, изображая немую, и громко и весело смеялась. Мама пришла в ужас:
– Да ты что? Она же больная! А если бы ты не могла говорить? Все бы понимала, а сказать не могла. А дети бы бегали за тобой, дразнили и смеялись, а ты бы ничего не могла поделать. Бедная бабушка! Таким, как она наоборот помогать надо, а не смеяться над ними. Она и так старенькая уже, говорить не может, так еще злые дети над нею потешаются. Никогда, доченька, никогда не обижай таких, каких она. Наоборот помогай им.
Леля помнила, как после маминых слов ей стало ужасно стыдно. Всю ночь потом она ворочалась с боку на бок, вспоминала несчастную бабушку и не понимала, как она могла так издеваться над ней.  Ни с одним животным она бы так не поступила. Никогда. Кошечки-собачки, жучки и червячки – эти создания казались ей такими уязвимыми, всех она хотела забрать домой, защитить, обогреть. А почему-то бабушкиных страданий не увидела, не поняла, и если бы мама ей ничего не сказала, то она бы уснула сегодня в хорошем настроении, вспоминая, как весело повеселилась с друзьями. Какой кошмар! Она вспомнила, как в том же возрасте увидела серенького, только что открывшего глазки котенка, прячущегося под столом у них во дворе. Он был совсем крошечный, хвостик словно щеточка торчал вверх, а Леля, как увидела его,  почувствовала сильнейшее умиление. Такой хорошенький! Она пока гуляла, не расставалась с ним, выпросила у мамы молочной кашки для него, а когда стемнело, и мама позвала ее домой, она потащила котенка с собой в коммуналку.
– Нет-Нет! – запротестовал мама, увидев пушистый комочек в руках у дочки. – Мы не можем взять его! Он будет кругом какать и писать, а соседки наши будут ругаться!
Леля испугалась, услышав о соседках, потому что те были отвратными тетками. Они занимали две комнаты их трехкомнатной коммуналки и вечно были чем-то недовольны. Мама по сравнению с этими тетками была маленькой, худенькой и тихой, а те как заорут – в ушах звенит.
– Тогда дай ему какой-нибудь еды хотя бы  и еще тряпочку какую-нибудь, а то вдруг он замерзнет, – грустным голосом попросила Леля. А потом она отнесла котенка на улицу, покормила его, постелила ему тряпочку под столом и пошла домой. Но котенок не отпускал ее, он бежал за ней, жалобно мяукал, и Леля не знала, что ей делать. Вся в слезах, совершенно расстроенная она вернулась домой.
– Лелечка, дочка, ну что ты? – кинулась к ней мама.
– Котеночка жалко! – всхлипывая произнесла Леля. – Вдруг ему будет холодно или собаки большие на него нападут!
– Ничего подобного! – уверенно сказала мама. – У котенка пушистая шубка – ему не может быть холодно! Кошки очень живучие. У них есть когти, зубы, теплая шерсть. Они умеют лазать по деревьям, ловить мышей.
– Это большие кошки, а мой котенок еще маленький!
– Ну и что? Он умеет прятаться. Сама видела, как он все время возле стола держится и чуть что, сразу прячется там под досками.
Но Леля все равно не могла тогда успокоиться, и утром пошла во двор к котенку. Но его там не было. Она искала его, звала, но так и не нашла. Больше она его никогда не видела.
– Наверное, его кто-то взял к себе домой! – успокаивала ее мама, и Леле хотелось в это верить.
Да, животных она всегда жалела, беспокоилась о них, а вот с людьми почему-то у нее так не получалось. Мама постоянно раскрывала ей глаза на всякого рода несчастных, которым надо помогать. Особенно она делала акцент на старых людях, и скоро Леля уже не могла пройти спокойно мимо какой-нибудь старенькой бабушки или дедушки. Сердце ее сжималось при виде их немощи, хотелось им как-то помочь, вот только чем? От старости лекарства нет.
В первом классе Леля снова отличилась – пришла домой веселая до невозможности:
– Мама! У нас в классе есть девочка – она страшная! И глупая!  И противная! Она постоянно на всех ругается! А сегодня на физкультуре она вместе с шортами сняла и трусы! Мы так смеялись! Все в классе чуть не умерли от смеха! У меня до сих пор живот болит!
– Дочка, да разве можно смеяться над человеком? Ты представляешь, как ей было плохо, когда весь класс смеялся над ней? – не разделила дочкино веселье мама.
– Ну да! Эта страхолюдина плакала! И она злая! Так ей и надо! – Леле очень хотелось доказать маме, что она правильно смеялась над злой, некрасивой и глупой девочкой. Ну как мама не понимает, что та сама виновата, что над ней все смеялись? – Она все время на всех сама ругается, а на уроках ничего не понимает! Тупая! Страшная! Злая!
– Ну и что? Может быть, она вырастет и будет еще красавицей, и поумнеет, а то, что она злая, так это она защищается! Как ей себя защитить, если над ней все смеются, считают ее некрасивой? Представляю, как переживает ее мама! Ее дочку все обижают, смеются над ней. Я бы, например, с ума сошла, если бы над тобой издевался весь класс.
Леле на это нечего было сказать. Она замолчала, а со следующего дня начала опекать страшную одноклассницу. Ту звали Алена, и у нее оказывается еще и изо рта гнильем воняло, а из носа козюльки зеленые торчали. Еще эта девочка страдала энурезом, и от нее постоянно исходил запах мочи. Если честно Леле была неприятна Алена. Ей все не нравилось в этой крупной, неповоротливой и грубой девочке, но ведь мама сказала, что Алена вырастет и, может быть, даже станет красивой. А маме Леля очень верила. Но самым главным аргументом в пользу Алены, чтобы начать ее опекать была Аленина мама. Леля всего один раз видела ее маму и удивилась, что у такой страхопутины такая симпатичная мама. И эта мама переживает наверняка за свою такую ужасную дочку.
Именно с Алены Леля начала опекать всех униженных и оскорбленных в классе. И уже к концу начальной школы все считали ее не только умной и веселой, но еще и доброй. Несмотря на то, что Леля постоянно общалась и опекала всех кого в классе не любили, ее саму никто никогда не дразнил и не обижал. Леля чувствовала в самой себе одно – она нормальная. Вот Алена, толстый Сережа, Дима, за которым вечно мамочка бегает – они все ненормальные. Учатся плохо, дружбы у них ни с кем не получается, и вообще какие-то они забитые, зашуганные, закомплексованные. На физкультуре ничего делать не умеют. А вот она, Леля, и умная, и на физкультуре все умеет и красивая. В детстве Леля еще была довольна своей внешностью. Худенькая, шустренькая, с большими глазами. В общем, она знала о себе, что она нормальная, что в классе ее все уважают и чувствовала себя уверено. Она защищала всех несчастненьких и гордилась этим.
В средних классах ситуация немного изменилась. Нет, она продолжала опекать всех, кто в этом нуждался, но все уже было не так. Во-первых с приходом подросткового возраста одноклассники стали какими-то другими. Девчонки стали краситься, мальчишки курить. Начались заигрывания, переглядывания. И вот тут Леля поняла, что она не такая какая-то. Краситься ей не хотелось, заигрывать она не умела. Любовь ей казалась чем-то таким высоким, что она никак не могла увязать ее с реальностью.
Во-вторых, в тот период в ней произошел какой-то надлом. Отец дома все чаще стал выпивать и скандалить, и эти домашние разборки были невыносимы для Лели. Именно тогда она поняла, что может ненавидеть родителей, и ей от этого становилось страшно. Бывали дни, когда она была совсем беспомощна и не знала, куда ей идти. Дома был ад из воплей и побоев, и она, боясь идти домой, блуждала по улицам города, а ночью сидела в подъезде.
Вся ее веселость  и уверенность в себе ушли без следа. В голове постоянно были мысли о том, как изменить создавшуюся ситуацию. Страх за жизнь матери не покидал ее ни на секунду. Она не знала, обнаружит ли мать живой, когда вернется после скандала домой. Мама, как ни странно всегда оставалась живой, и радовалась, что дочь уходит к подруге (так объясняла Леля свои уходы из дома). Если бы мама только знала, где на самом деле проводит время ее дочь! 
– Лелечка, ты только подружкам своим не говори, что у нас тут твориться, – просила ее мама, совершенно не зная, что у Лели никаких подруг нет. Они были, но к 6-7 классу перестали быть подругами. В этом возрасте и Леля и ее подруги так изменились, что им  стало не по пути. Леля чувствовала, что постоянно оказывается в стороне от всего класса. Она продолжала опекать лузеров,  но теперь уже ясно понимала, что именно с ними ей на самом деле комфортно и хорошо. Обычные подростки отталкивали ее наглостью и вульгарностью. Она не могла выносить их развратных речей,  трехэтажного мата и вечных заигрываний пацанов с девчонками. Леля неожиданно для себя попала в разряд скромниц. С мальчиками не встречалась, не курила, матом не ругалась, на дни рождения, где происходили жуткие попойки не ходила. Она смотрела на своих одноклассников и удивлялась, откуда в них взялось все это? Были же все нормальные, и вдруг, как с катушек съехали.
Ей казалось, что она сама стала одной из тех, кого опекала недавно. В классе теперь ей было неуютно, а порою и страшно. Мальчишки могли в любой момент предложить что-то непристойное, или просто нагло облапать, а девчонки не понимали ее наивности. Только с самыми зашуганными  она могла общаться, но не чувствовала от этого никакого  удовлетворения, потому что не могла с ними поделиться тем, что у нее на душе. Она чувствовала вакуум вокруг себя.
– Лель, ты середняк! – сказал ей как-то сосед по парте Димка. Это был красивый, но очень высокомерный мальчик. Леля всегда удивлялась длине его загнутых ресниц и безупречно красивому лицу. Но никто из девочек в классе не замечал его красоты, никто не влюблялся в него. Уж больно он был высокомерен. Как будто он барчук какой, а все остальные простое быдло.
– Чего? – испугалась Леля. Она теперь постоянно всего пугалась, ожидая какого-то подвоха.
– Ну смотри, ты учишься средне – не отличница и не троечница, в классе ты не из лидеров, но и не из лузеров, ну и по внешности тоже... средненькая...
Леля посмотрела в его красивое лицо:
– Ты всех нас тут, что ли поделил по классовому неравенству?
– Ну а что? Вот Мышкина, – кивнул он в сторону некрасивой и тупой Алены, –  из низов. Светка тоже, Пупов – тоже низы. Ты и тебе подобные середняки, а вот Надя, Любка, Виталька и им подобные – это верхи.
– Себя ты тоже в верхи определил?
– Конечно,– самоуверенно кивнул Димка.
Леле  хотелось плюнуть в его самодовольную красивую рожу, но она сдержалась. Димка и до этого был неприятен ей, но после его откровений о классовых неравенствах  совсем стал  противен. Но видимо не ей одной был противен этот вальяжный, самоуверенный пацан. В девятом классе  мальчишки не выдержали его высокомерного вида и так сильно избили, что он долго потом на больничном сидел, а мама его бегала в школу, жаловалась директору, плакала... Леле было жалко его маму, жалко и избитого Димку, но в глубине душе она чувствовала большое удовлетворение. Димка получил по заслугам. Причем били его те, кого он считал верхами.


;
Глава 2



Темнело. В доме напротив загорались окна. Ага, вон и то самое окошечко зажглось! С биноклем у глаз Леля сидела на своей лоджии и с любопытством вглядывалась в окна в доме напротив. Так, на кухне опять, ужинать собрался. Чего это у него там? Из кастрюли на плите чего-то длинное вытаскивает. Спагетти!
Леля тихо засмеялась, глядя, как светловолосый мужчина снова и снова вилкой достает из кастрюли длинные спагетти и накладывает их себе в тарелку.  И руку-то как высоко поднимает, будто спагетти у него километровые! Умора!
Мужчина  с тарелкой еды вышел из кухни, и свет там погас, зато загорелся  в соседнем окне. В зал зашел, прошел с тарелкой, глядя куда-то в угол, а потом сел, и Леля перестала его видеть. Ну вот. Опять перед телевизором уселся. Ну и ладно!
Она пошарила по другим окнам этого дома. Ух ты, какие страсти! Какая-то толстая тетка в окне на третьем этаже яростно орала на своего тщедушного мужа. И тот вон тоже орет, аж покраснел от воплей. А тетка не выдержала и сковородкой его, сковородкой! О нет!
Леля убрала бинокль от глаз. Нет, такие сцены не для ее нежной психики. И зачем люди живут друг с другом, если у них такие отношения? Хотя, если квартирный вопрос не решен, то и будешь жить вот так – ненавидя, мучаясь, ругаясь...
Тут она испуганно подумала о том, что эти двое могли дойти до смертоубийства. Ей тут же представилось, как она дает показания у следователя, как рассказывает о том, как сидела вечером на табуретке у себя на лоджии, как  шарила по чужим окнам биноклем и как увидела сцену убийства. Нет уж! Никуда она не пойдет ни  к какому следователю!
Она снова навела бинокль на окно на третьем этаже. Толстая баба и тощий мужик смирно сидели за столом и ели. Ничего себе! А она-то уже не знай чего себе напридумывала. Хотя кто знает? Сковородкой ведь и, правда, убить можно.
Леля перевела бинокль на заветное окно на девятом этаже. Нет, светловолосого мужчины так и не было видно. Ну и ладно. Она тоже пойдет смотреть телевизор.
Улегшись в зале на диване, Леля нажала кнопку на пульте, пошарила по каналам и нашла фильм «Поющие в терновнике». Девочка Мегги полюбила католического священника Ральфа. Она мечтает, что когда вырастет, то выйдет за него замуж. Но тот объясняет ей, что он хоть и любит ее, но Бога всегда будет любить больше. Они всю жизнь любили друг друга до старости, но Ральф не снял с себя сан, не женился на Мэгги, потому что Бога любил больше. В конце жизни он признался, что минуты единения с Богом были в его жизни очень редки, в основном им двигало тщеславие – он стал кардиналом, уважаемым человеком. Мэгги всю жизнь была несчастна.
Фильм закончился, Леля выключила телевизор. Она лежала в полной темноте, смотрела на тонкий серп месяца за окном и думала... Почему у людей так складывается жизнь? Почему они, имея все для счастья, почему-то отказываются от него. Какая-то любовь к Богу... Что это вообще такое? Как можно любить того, кого никогда не видел?  Не понятно, как вообще должна выражаться эта любовь к Богу? В молитве? В посте? В делах добра? Бог это что-то абстрактное...
Порою Леля чувствовала что-то такое высокое в своей душе, такое возвышенно-неземное. Это происходило с ней на природе, или в моменты сильных душевных переживаний. Какое-то умиротворение нисходило на нее, и она всей душой понимала, что весь мир – не настоящий. Он просто не может быть настоящим. Это какое-то временное пребывание в телах, которые рано или поздно умирают, а жизнь, вышедшая из тела, остается жить, но в  каком-то другом измерении. Все это Леля чувствовала, понимала еще с детства. Смертность всего живого была непонятна ей и даже противна. Она просто не принимала, не могла принять то, что все, что она видит, умирает, оставляя на освободившемся месте свое потомство. Позднее ей стало казаться, что жизнь на земле похожа на компьютерную игру. И не важно, как ты здесь живешь, хорошо или плохо, главное – конец игры, где ты понимаешь, выиграл ты или проиграл.

В церкви Леля всегда чувствовала себя не уютно. Здесь нужно было вести себя определенным образом. И Леле это все казалось противоестественным. Храм напоминал ей театр, где каждый играл свою роль. Священники играли роль посредников между людьми и Богом, мужчины и женщины специфического вида тихо молились,  а хор все это действо озвучивал.
Леля не понимала, почему именно в храме она чувствует себя так несуразно. На работе, в других общественных местах, она чувствовала себя пусть и не всегда уверенно, но вполне прилично, а в церкви ей казалось, что она какая-то недотепа, вечно попадающая в какие-то неловкие ситуации. Вот и сегодня она просто шла поставить свечку к кресту, а ей почему-то наперерез пошел батюшка с кадилом. И вот он идет на нее, а она и не знает, куда ей деться. Заметалась туда и сюда, а священник идет прямо на нее и смотрит так, будто она исчадие  ада, помешавшая священному действу. Леле показалось, будто попала на сцену во время представления и мешает игре актеров.
Глаза в глаза священник и Леля смотрели  друг на друга, при этом Леля металась, а священник решительно шел по своему маршруту. Леля уже почувствовала панику, но тут какая-то бабуля схватила ее за локоть и оттащила в сторону.
– Куда ты прешь? – зло зашипела старуха, пока священник проходил мимо. – Не видишь? Батюшка идет!
Леля застыла возле бабули, как вкопанная. А бабка время от времени бросала на нее неодобрительные взгляды. В глазах у Лели защипало, захотелось плакать. И зачем она здесь? Какие-то священники непонятные в черных рясах, как в платьях, какие-то бабки. Зачем все это? Неужели Богу все это надо? Вся эта искусственность, ограниченность, рамки... Как будто у них тут монополия на Бога. Да как же! Будет Бог сидеть в этом расписанном убежище с напыщенными пузатыми священниками и сварливыми бабками!
Ей вспомнилась фраза одного из героев фильма «Поющие в терновнике»: «Скопище баб в черных передниках», – это он говорил о священниках. Леля улыбнулась при этом воспоминании, а бабка не то, что неодобрительно, а прямо таки злобно глянула на нее.  Ой, ну и пусть! Злобьтесь тут сколько хотите! Да она бы сюда вообще не пришла, если бы ей не надо было заказать этот сорокоуст. Мама каждый год за сорок дней до дня смерти отца заказывала сорокоусты, а когда умирала, то просила и Лелю заказывать сорокоусты и за отца и за нее. И Леля исправно исполняла последнюю волю матери. Это же не сложно. Просто не надо ей было сегодня через весь храм со свечкой идти. Вон чего из этого получилось – одна сплошная неловкость.
Леле надоело стоять здесь. Сорокоуст за отца она уже заказала, что ей тут делать? И вообще в следующий раз она придет сюда, когда службы не будет, чтобы свободно перемещаться по храму.
Она повернулась, чтобы уйти, но бабка вцепилась в нее мертвой хваткой:
– Стой! Евангелие читают!
Леля беспомощно повернула голову и посмотрела в сторону выхода. За свечным ящиком продавщица тоже застыла, как вкопанная, не смотря на длинную очередь. Люди терпеливо ждали, когда продавщица наслушавшись евангелия снова начнет продавать.
– Не крутись! – толкнула в бок Лелю бабка. – Слушай!
Леля прислушалась, но ничего не поняла. Священник ловко читал по церковно-славянски, но делал это крайне неразборчиво. С дикцией, наверное, у него проблемы. Ничего разобрать невозможно. Захочешь, ничего не поймешь. А зачем тогда такое чтение? Стой, слушай не пойми чего. Что за западня такая? И зачем ей понадобилось с этой свечкой по храму шастать? Дошасталась! Вот сколько этот гугнивый будет еще гундосить?
Леля нетерпеливо снова повернула голову в сторону выхода. Бабка бдительно цыкнула на нее.
– Я пойду! – решительно заявила Леля. – Все равно я ни слова не понимаю в этом бормотании.
– Ты не понимаешь, а душа понимает и очищается! – бабка, словно клещами вцепилась в ее локоть.
Караул! У Лели и впрямь началась паника. Показалось, что она вечно будет стоять рядом с этой кошмарной низкой бабкой и слушать гугнивого священника. И как это другие люди здесь стоят? Разве кто-то из них что-то понимает в этом неразборчивом чтении? Или все верят, что, даже не понимая мозгами, их душа каким-то образом все схватывает и чистится? Вот ее душе сейчас совсем не до чистки. Хочется свободы, воздуха, солнышка, понятных слов, нормальных людей! Когда же священник перестанет бубнить? Леля смотрела на смиренно опустивших головы прихожан, и ей казалось, что она попала в какую-то отторгающую ее среду. Все здесь на своем месте, все спасены, а она одна вся грешная такая, ничего не понимающая, погубленная душа...
Неожиданно у нее закружилась голова, в глазах появились желтые пятна. Неужели она упадет в обморок? Еще этого не хватало… Лелю бросило в жар от страха за саму себя. Только не обморок! Только не это!
В это время священник закончил бубнить, но Леля уже ничего не соображала, она щипала себя за руки, чтобы предобморочное состояние оставило ее. На лбу выступила испарина, она пошатнулась, толкнула бабку, и упала бы, если бы рядом стоящие люди не подхватили ее. Словно в тумане она слышала голоса, кто-то под руки повел ее к скамейке. «Это Бог ее наказал!» – донеслись до ее слуха чьи-то слова. Наверное, бабкины. «Хватит вам! Ей просто плохо стало! Здесь очень душно», – возразил мелодичный голос молодой женщины.
Лелю усадили у самого выхода на скамейку, прислонили спиной к стене, кто-то принес воды. Слабость отступила, в глазах прояснилось. Леля снова почувствовала себя уверенно. Она посмотрела в сторону свечного ящика, там активно шла  торговля. Сердобольные женщины, увидев, что ей полегчало, оставили ее.
Торопиться с уходом Леля не стала. Ей хотелось окончательно прийти в себя. Она сидела, слушала хор, вдыхала запах ладана и больше не чувствовала себя в западне. Старухи рядом  не было, и она была свободна.
Хор перестал петь, а на амвоне появился священник. Он громко и  четко начал говорить проповедь. Не услышать его было невозможно, и Леля невольно слушала его. Он обличал людей в равнодушии друг к другу.
– Что толку от ваших молитв и постов, если вы едите друг друга поедом?! – вопрошал он. – Вы ненавидите друг друга, не замечаете тех, кому нужна ваша помощь. Человек упал с сердечным приступом, и все мимо идут, думают пьяный, и тот умирает. А сколько детей без родителей растет по детским домам? А бомжей, сколько на улицах? Все предпочитают спокойно жить, не замечая страдания людей вокруг себя...
«Не правда! – подумала Леля. – Я всегда замечаю всех несчастных, и, чем могу, помогаю».
– Разве мы имеем здесь что-то свое? Ничего у нас нет! Все наши вещи, дома, машины – все это во временном пользовании! – продолжал священник. – А мы жалеем все это  временное для несчастных. Если  хотя бы некоторые из нас усыновили по сиротке, то у нас совсем не было бы детских домов. Если бы мы помогали бомжам, то и бомжей бы у нас не было! А животные? Бедных собак иные лучше расстреляют, да потравят, вместо того, чтобы простерилизовать божью тварь. Мы все живем животной жизнью. Пьем, едим, смотрим телевизор, балуем себя лакомствами, и не хотим выходить из этой духовной спячки, предпочитаем не замечать ничего вокруг. А вокруг многие, очень многие нуждаются в помощи.
У Лели в душе росло возмущение. Почему этот священник обличает тут всех подряд в черствости? Как будто все вокруг злые, черствые и равнодушные. Совсем нет! Она видела много людей в своей жизни, которые не могли пройти мимо несчастных. Этой зимой, например, она собственными глазами видела, как парень с девушкой вызвали скорую помощь одному парню, который перебрал на Новый год и валялся прямо на снегу. Леля до сих пор помнила этих красивых, совсем молоденьких людей, не поленившихся ждать на морозе приезда скорой.
А однажды в подземном переходе она встретила мужчину, который потерял память и не знал кто он, откуда, куда идет. Леля накормила его пирожками, а другие люди вызвались отвезти его в больницу.
И вообще, добрых людей много, да хотя бы взять ее, Лелю. Ее даже в последних классах Добренькой называли. С сарказмом называли, но Леля гордилась своим прозвищем. Да, она Добренькая, она стремится помочь всем. Все изгои класса, все несчастные животные и птички, а также бабушки и дедушки находили в ней доброе участие поддержку, опеку. Тут и мамино воспитание сказалось и ее личная чувствительность. Чужие страдания она воспринимала, как свои собственные. Помогая кому-то, чувствовала, что  помогает самой себе. Вот только ей самой все равно было всегда одиноко и холодно в этом мире. Любви в ее жизни не было, да и не будет уж теперь. Остается только одно – помогать несчастным людям и животным. И она помогала и только это, наверное, и держало ее наплаву, не давало окончательно раскиснуть, потому что  она без всех этих несчастных сама по себе ничего не стоила. Доброта – вот  все, что у нее было, за что она цеплялась, что наполняло ее жизнь смыслом и ценностью. И Леля всегда гордилась тем, что она такая сердобольная.
Каждый день утром она кормила голубей и воробьев возле мусорки, собакам и кошкам носила объедки со стола. Этому пузатому священнику и не снилось, сколько килограммов крупы и буханок хлеба она скормила птицам...
– Но, братья и сестры, – продолжал священник, – если вы все-таки делаете добрые дела, то должны помнить, что на этом пути вас может поджидать духовная гордость. Поэтому, если делаете добро, то делайте его втайне. Не надейтесь, на свои добрые дела, не хвалитесь ими...
Леля подумала, что она напоказ свое добро вроде не выставляла. Перед кем ей хвалиться? Только если перед самой собой...
– Добро, оно само по себе несет творящему его  колоссальное утешение. Он видит радость в прежде потухших глазах и его сердце наполняется весельем.
Вот с этим Леля была полностью согласна. Уж она-то знала, как хорошо бывает только от того, что кому-то помог, что кому-то стало легче.
Из храма она вышла в полной готовности к новым подвигам добра. Она шла домой и думала о том, чтобы ей еще такого сделать добренького? К отказникам, что ли пойти, поухаживать  за ними? Или организовать кормежку бомжам, обосновавшимся в гаражах? Или подбирать бездомных собак и кошек, мыть их, стерилизовать и снова выпускать?  Но сколько ж это денег надо на корм этот, на стерилизацию. Нет, такое она не осилит. И так уже, сколько она тратит на пшено и на хлеб  для птиц. Может сиротку усыновить или удочерить? Но ведь у нее мужа нет, зарплата маленькая – кто ей даст ребенка? Да и сама она не уверена, что сможет справиться. Она много лет в садике работает и знает, что как бы хорошо к детям не относился, но бывают такие дети, к которым душа совсем не лежит. Уж лучше совсем ребенка не брать, чтобы потом и самой не мучиться и ребенка не мучить. Вот если бы ей такой ребенок, как Вася попался, то она бы полюбила его, а если нет?
Получалось, что по своим финансовым возможностям и моральным качествам она может только кормить, и то изредка, бомжей в гаражах, да  продолжать подкармливать птиц возле контейнеров с мусором. Ну и еще продолжать носить объедки бездомным собакам  и кошкам.

Как же все-таки хорошо жить на девятом этаже!  Сверху все видно. Сколько уж лет Леля жила здесь, а все не могла нарадоваться. Детство ее прошло в коммуналке на втором этаже, и из окна не было вообще никакого вида – ветки деревьев закрывали всю панораму. Не то, что здесь! Да тут часами можно стоять и смотреть в прогал между домами на дальние просторы, простирающиеся до самого горизонта, на лесистые холмы, овраги... Красота! Хорошо, все-таки жить не в шумном центре, а на окраине города. А как стемнеет,  можно любоваться огнями далеких населенных пунктов, и окнами в доме напротив.
Леля посмотрела на окна соседней девятиэтажки. Так, а вон и светловолосый красавец тоже на свою лоджию вышел. Тоже, наверное, решил в выходной день полюбоваться окрестностями.
Она навела бинокль прямо на мужчину и замерла от неожиданности: тот смотрел прямо на нее. Ей показалось, что она даже голубизну его глаз  разглядела. Казалось, что он смотрит ей прямо в глаза. Смотрит серьезно,  несколько нагло, будто говорит: «Чего тебе надо? Что ты хочешь? Неужели не понятно, что ты вторгаешься в мою частную жизнь?»
Не в силах больше выдерживать все это, она опустила бинокль. Мужчина продолжал смотреть в ее сторону. Неужели его и правда разозлило то, что она пялится на него в бинокль? Наверное, это неприятно. Ей самой  совсем бы не понравилось, если бы за ней кто-то наблюдал. Хотя если бы наблюдал такой мужчина, как этот, то и пусть, она бы даже обрадовалась. Это говорило бы только о том, что она ему интересна. Но вот только в данной ситуации мужчина не рад, что на него смотрят, а это значит, что Леля его не интересует.
Тяжело вздохнув, Леля перестала смотреть на мужчину и уставилась в сторону, на бесконечную степь, заканчивающуюся далеко-далеко лесистыми холмами на горизонте. Она горько подумала о том, что ей никогда не везло в любви. Даже не то, что не везло – любви вообще не было. Никогда. Она жаждала ее, ждала, но ее не было и все тут. И бывшего мужа своего она никогда не любила. Сначала, правда, ей показалось, что к ней пришла настоящая любовь. Женя, ее бывший муж, казался ей таким необыкновенным, таким красивым!
Впервые она увидела его во дворе детского садика, где он прилежно ухаживал за розами, и ей показалось, что она видит ангела. Ей самой тогда было 23 года, и ее уже тогда очень мучил тот факт, что у нее нет любви. У одноклассниц уж дети рождались, а она все одна и одна.
Было утро, она встречала детей на уличной площадке и с изумлением смотрела на незнакомого парня среди цветущих роз.
– Кто это? – спросила она одну из воспитательниц, подошедшую к ней немного поболтать.
– А, это Женя. Наш новый садовник, – спокойно ответила та.
– А дядя Коля где?
– Уволился. Он же старенький уже.
Леля не сводила глаз с нового садовника, и воспитательница заметила это:
– Что, красивый? Нравится тебе?
Леля пока еще не поняла, нравится он ей или нет, но в душе почувствовала почему-то нежность к этому парню. Он был такой тонкий, словно эльф, и эти розы вокруг него... Откуда он такой взялся?
– Хороший парень, – констатировала воспитательница. – Окончил аграрный университет и пошел работать в садовники. К нам по утрам приходит, а потом уходит куда-то еще работать. Смотри, как розы у него пышно цветут – никогда такого здесь еще не было, а я в этом садике уже много лет работаю.
Садовник Женя вышел из розария и, проходя мимо них, с улыбкой поздоровался. И вот когда Леля увидела его нежную улыбку, увидела его синие глаза в обрамлении черных ресниц, всей душой поняла, что готова отдать за него жизнь.
То лето показалось ей какой-то сказкой. Цвели розы, петунии, маки, бегонии, и каждое утро красивый садовник Женя приходил ухаживать за всей этой красотой. На его лице всегда готова была расцвести улыбка ангела. И Леля задыхалась от нежности, при виде этой улыбки. Вся ее жизнь свелась от утра до утра, когда она могла видеть Женю. Она страдала, когда ей приходилось выходить во вторую смену, ведь в те дни она не могла полюбоваться на него. Женя всегда расцветал в улыбке при виде ее, а во время работы постоянно бросал на нее взгляды. Но Леля не верила, что она может заинтересовать такого красавца, как Женя. Он, хоть и тонкий, но сложен просто идеально, а как красив  на лицо! Смуглая кожа, черные волосы и синие глаза. Сногсшибательное сочетание! Никогда еще она не видела ни у кого таких синих глаз. Не человек, а сплошная поэзия среди цветов.
Леле даже было странно, что такой красивый человек, как Женя просто живет среди других людей, ходит на работу, покупает что-то в магазине. Казалось, что при виде его все должны замирать от такой красоты. Девушки и женщины должны были влюбляться в него без ума. Но Женя просто жил обычной жизнью, без всяких там бурных страстей, и как ходили слухи среди воспитательниц, у него не было ни жены, ни девушки. Он жил с родителями, занимался садами, и все было тихо и спокойно в его жизни.
Окончательно Леле сорвало крышу, когда ей удалось поговорить с Женей. В то утро, она как всегда встречала детей на улице и украдкой постоянно бросала взгляды на поливающего из шланга цветы Женю.  Все было тихо, спокойно, размеренно. Родители приводили одного за другим своих детей, и те тихо играли кто в траве, кто в песочнице. А потом привели Вику, и с ее приходом о покое пришлось забыть. Вика пристала к Жене, умоляя дать ей полить хоть что-нибудь из шланга.
– Вика, отстань от человека! – строго сказала ей Леля. – Не мешай ему работать!
– Ну, Ольга Сергеевна! Чего он мне не даст полить? Я ж не просто так! Я ж помочь хочу!
Леля вздохнула. Начинается! Так хорошо было, пока Вика не ходила в садик! Без нее был рай, а теперь опять начнется. Всю группу на уши поднимет эта толстая девочка. И надо же было уродиться такой некрасивой и с таким жутким характером! Начнет опять всю группу баламутить, только успевай теперь выуживать детей из-за дальних веранд и сараев, куда их Вика таскать начнет.
– Да дайте мне полить-то! – вцепилась в шланг Вика, и мягкий и улыбчивый садовник уступил ей. Толстая Вика в платье ниже колен, принялась усердно заполнять лунки водой  вокруг роз. Вид ее при этом был серьезный, и была она похожа на хозяйственную бабу из деревни, а не на маленькую детсадовскую девочку. Конечно, с такой-то комплекцией!
– Вика,  нельзя себя так вести! – строго сказала Леля, подходя к ней.
– Ничего страшного, она хорошо поливает, – миролюбиво отозвался Женя и улыбнулся такой лучезарной улыбкой, что Леля в ответ тоже улыбнулась.
– Вы любите цветы? – осмелев, спросила она.
– Да, – снова улыбнулся Женя.
А Леля как-то сразу уловила всю его суть. Он – ребенок. Большой ребенок. В нем не было чего-то завершающего, какой-то уверенности и деловитости, какие бывают у взрослых людей. Женя витает в каком-то нереальном мире, где цветочки, бабочки. Нет, он прекрасно выполняет свою работу, но душа его слишком проста и бесхитростна для взрослого мира.  Женя человек не от мира сего, это она ясно почувствовала. Он не вписывается в обычные рамки. Он не обычный. И она как-то сразу поняла, что ему неуютно в этом мире, что он страдает, но именно к таким ее и тянуло. Ну, может и не тянуло, но именно с такими странными она привыкла общаться еще со школы. Даже не то что общаться, а опекать их.  Хотя по Жене не было видно, что он страдает, он выглядел вполне благополучно. С такой-то красотой! Но видимо душа ее привыкла улавливать в людях неустроенность. 
– Вообще-то я хотел жить в лесу, – доверчиво сказал Женя. – Даже домик там построил, но в него потом бомжи заселились...
– Жить в лесу?! – обрадовалась Леля. – Я тоже хотела жить в лесу! Даже на лесной факультет собиралась поступить, но мне мама не разрешила!
– А я как раз окончил такой факультет.
– Лесной факультет?! Как хорошо! Романтикой так и веет!
– Ну да. Только там никакой такой романтики нет, – Женя помог Вике перенести шлаг на клумбу с петуньями. – Мы, конечно, ездили на практику в лесхоз, жили   в общаге, но лес изучали только с хозяйственной точки зрения. Мне же хотелось вообще жить там, а не смотреть на него, как на источник древесины. Может быть, я немного перепутал, и мне надо было не на лесфак поступать, а на биофак.
– А я в детстве в поселке жила, и у нас там лес совсем рядом был. Мне там так нравилось! Нас целая гурьба детей собиралась, и мы играли  на лесных полянках недалеко от поселка. Целые дни там проводили! А потом нам здесь квартиру дали, но я уже взрослая была...
– А я до семи лет у дедушки с бабушкой жил в деревне. Там тоже лес рядом был, и мне было очень хорошо. А потом родители меня в город забрали, я пошел в первый класс и все сразу плохо стало. Город я никогда не любил. Здесь можно жить либо на окраине, либо возясь, как я, с цветами.
Женя серьезно посмотрел на нее своими синими глазами. И в этот момент Леля почувствовала вдруг саму себя. Нет, она и раньше осознавала, что живет, дышит, ест, но глубины какой-то не было. Не было чего-то настоящего. Спячка какая-то была, а теперь она в одно мгновение проснулась и осознала вообще все. Весь мир, саму себя... Ее душа в тот момент показалась ей кладезем целой гаммы эмоций, чувств и разнообразных ощущений. Она никогда еще такого в себе не чувствовала. Это было прекрасно и ни на что не похоже. «Я наконец-то полюбила! – с восторгом думала она. – Я люблю его!» Ей казалось, что ооооочень долго ждала она этой любви. И вот наконец-то дождалась!!!
После этого дня, Женя сам стал подходить к Леле. Он использовал каждую свободную минутку, чтобы поговорить с ней. Леля ликовала. Эйфория возносила ее под облака, все ее чувства обострились до предела, и она чувствовала ВЕЧНОСТЬ. Как будто расширились границы бытия, и стало видно настоящую сущность всего мира. Фейерверк чувств так потряс Лелю, что она вошла в состояние не то душевного блаженства, не то муки. Она никак не могла успокоиться, и в отсутствии Жени продолжала находиться в состоянии повышенного эмоционального тонуса. Она носилась как угорелая с детьми, по улицам не ходила, а бегала, и вообще со стороны напоминала неугомонную динамо-машину, из которой во все стороны летят искры.
С Женей происходило то же самое. Он был по уши влюблен в Лелю, а та, осознавая это, была на седьмом небе от счастья. Ее не пугало даже то, что от Жени постоянно воняет несвежей одеждой и потом. Она была очень чувствительна к запахам, но тут с ней что-то такое произошло, что она хоть и чувствовала вонищу, но как-то не замечала ее. Женины глаза, его угловатая фигура сводили ее с ума, а на запахе она  не концентрировалась.
На первое свое свидание вне садика, они, конечно же, пошли в лес. И вот именно тогда Леля впервые усомнилась, что любит Женю.
Счастливые они бродили по лесным тропинкам, разговаривали, и счастье просто хлестало через край. Лелино сердце было полно любви, и она упивалась этим чувством, радовалась, что оно упало на нее с неба и озарило всю ее жизнь. Они не сводили глаз друг с друга и говорили о таких вещах, о которых никому другому не смогли бы рассказать.
– Знаешь, а я ведь не такой хороший, как тебе кажусь, – признался Женя, когда они присели на бревно на опушке. – Я был трудным подростком – пил, курил и даже токсикоманил.
– Что?!
– Да. Я скандалил с отцом, мать из-за меня настрадалась, а бабушка с дедушкой,  для которых я был всегда светлым лучом, когда узнали обо всем, то один за другим ушли на тот свет.
– А сейчас? Сейчас ты завязал со всем этим? – Леля почувствовала, как что-то неприятное зашевелилось в ее душе. Ее отец был алкоголиком, и она еще в детстве пообещала самой себе, что никогда не выйдет замуж за алкоголика, а уж за  токсикомана и подавно.
– Все это в прошлом. Родители приложили массу усилий, чтобы вытащить меня из того болота.
– Но когда? В каком возрасте с тобой все это было?
– Да малолетка я был совсем... В тринадцать лет курить стал, потом водкой стал баловаться. У одного моего дружка родители алкаши были, ну мы у них и таскали спиртное. А лет  в четырнадцать попробовал растворителем дышать. Я всего несколько раз подышал, и нас застукали. Меня вылечили, а Славка, мой друг, так и токсикоманит до сих пор – совсем плохой стал. А я и школу окончил, и университет...
– И что? И никаких последствий?
– Да вроде все нормально. Недавно даже с учета у психиатра сняли.
– Оооо!
– Да. Это все благодаря родителям. Если бы не они, то даже страшно подумать, что бы со мной стало.
– У меня отец был алкоголиком, – после недолгого молчания призналась Леля, – и я очень сильно реагирую на всяких алкашей, наркоманов... Я их ненавижу, боюсь... У меня в душе что-то такое истеричное появляется, когда ко мне не дай Бог пристанет, какой-нибудь алкаш. Меня прямо трясет всю при их виде. И такое чувство отчаяния, безысходности, как будто я никуда не могу от них деться, сбежать, уйти. Это все из детства идет, когда отец бил мать, орал и ничего невозможно было поделать. Он умер совсем недавно, и ты не представляешь, какое это облегчение для нас с мамой! Я никогда! Никогда не выйду замуж за такого, как мой отец! Но ты ведь не такой?! Не такой?!
Леля с надеждой и страхом посмотрела в красивые глаза Жени.
– Конечно, нет! – уверенно ответил тот. – Это я подростком был дурачком, но, сколько уж лет после всего этого прошло. Мне теперь кажется, что тогда я был совсем другим человеком, особенно когда напивался. Я тогда на себя не был похож. Скандалил, орал – все так же как твой отец. Трезвый-то я совсем другой.
– Мой отец трезвый тоже был хороший. Лучше и не надо, но пьяный... Он превращался в  грязного,  разнузданного нелюдя.
– Вот-вот, и я также...
– О нет...
– Но все прошло. Меня теперь никто и ничто не заставит начать пить, не говоря уже о токсикомании. Так что ты смело можешь выходить за меня замуж.
Но Леля ничего не ответила, потому что не слышала его последних слов. Ей показалось, что весь ужас детства и юности вновь вернулся. Еще год назад отец был жив и они с матерью существовали на самом дне. Леля ни днем ни ночью не расставалась с ножом, боясь нападений пьяного отца. Лет с пятнадцати она боялась, что отец сделает с ней что-то непристойное, потому что улавливала в его пьяном мутном взгляде, что-то такое похотливо-грязное. И она боялась, боялась, боялась!!! Ночью под подушку она клала нож, чтоб в случае чего защитить саму себя.
– Лель! Ты че не слышишь? Ау! – позвал ее Женя.
Она посмотрела на него взглядом, в котором ясно читались отчаяние и безысходность.
– Ты пойдешь за меня замуж? – в его глазах было столько нежности и любви, он держал ее за руку, и все Лелины страхи сразу отошли на второй план, стали не такими яркими.
– Что?
– Я просто не перенесу, если ты мне откажешь...
Леля с ответной нежностью посмотрела в его глаза. Если б он только знал, что она только и мечтала о том, чтобы посвятить ему жизнь! Она бы все для него делала! Она бы...
– Ну что же ты молчишь? Ты выйдешь за меня?
– Да! – выдохнула она, почувствовав, что сейчас расплачется от нахлынувших на нее чувств.
Женя наклонился  к ней и поцеловал ее в губы. От него исходил запах несвежего тела, губы его показались Леле мокрыми, и тут он ей засунул в рот язык.
– Ой! – Леля вскрикнула и оттолкнула его. – Что ты делаешь?
– А что такое?
Леля брезгливо вытерла губы и даже плюнула.
– Чего ты мне язык в рот... Это противно!
– Тебе не понравилось? Но ты привыкнешь. Просто ты еще не созрела...
Леля смотрела на Женю,  не понимая, что с ней происходит. Этот запах от него, эти его тонкие мокрые губы – они такие неприятные… Как это раньше она не замечала? На носу поры с черными точками... Что происходит? Эйфория любви сменилась замешательством.
Женя, все это время держащий ее за руку, уловил перемену в ней и выпустил ее руку из своей. Леля заметила, что он как-то весь сник, съежился. Если бы он настаивал, убеждал, но он вот так как-то сразу сдулся, будто из него силы вышли. И Леля испугалась, что та сказка, в которой она жила благодаря любви уйдет, закончится и все тогда. Никакой любви, ничего...
– Женя, я тебя обидела? – со всей страстью спросила она. У нее даже голос задрожал, а на глазах выступили слезы.
– Ой, Леля, что ты! – тут же отозвался Женя и обнял ее за плечи.
– Но мне показалось...
– Нам много чего кажется, – он смотрел на нее с такой нежностью, с такой признательностью, что в душу ее снова вернулось что-то такое теплое и родное.
Однако с того дня Леля уже не могла с полной уверенностью признаться себе, что действительно любит Женю. Сомнение в истинности ее чувств очень мучило ее. Ей хотелось любви, хотелось самой любить, но любит ли она Женю – не известно.
Его родители были интеллигентными людьми. Отец  физик, мать библиотекарь. А Леля при первом же знакомстве с ними сразу поняла в кого Женя такой красивый, а в кого вонючий. Красивым он был в мать, а вот запах ему от отца достался. Тот тоже распространял вокруг себя облако далеко не благоухающих запахов. И как это с ним его жена живет? Леля уже представляла, что как только они поженятся с Женей, так она сразу же перестирает все его рубашки, а его самого заставит пользоваться дезодорантом.
Женина мама вежливо общалась с Лелей, но Леля чувствовала, что та не то что невзлюбила ее с первого взгляда, а вообще с трудом переносит. Леля возле нее вдруг почувствовала себя последней гадостью, которой брезгуют, воротят от нее нос, но ради приличия терпят, поджимая при этом тонкие губы. Леля еще никогда ничего подобно к себе ни от кого не испытывала. Наоборот, с самого детства, где бы она ни появилась, с кем бы ни общалась, всегда чувствовала к себе симпатию. Она с детского сада считала себя хорошей девочкой, в школе многие мамаши хотели, чтобы их сынки сидели за одной партой именно с ней. Особенно мамаши всяких изгоев и лузеров... А вот Жениной мамаше она чего-то не понравилась. Странно. Распространяющий вонь муж ей нравится, а она, чистенькая и добренькая девушка, пришлась не по душе.
– Ой, удивила! – воскликнула на Лелины жалобы ее собственная мать. – Это ж будущая свекровь! Какая бы ты не была распрекрасная, все равно бы ей не угодила! Все свекрови ревнуют своих сыновей к невесткам.
– Но почему? Чего ей ревновать? Она ж не одна его растила, у нее муж есть. Это когда женщина одна растит сына, то у нее вся жизнь на нем сосредоточена, а так-то что?
– А ты не сравнивай сына и мужа. У всех женщин мужья на вторых ролях, а вот сын – это сын. За сына любая мать готова жизнь отдать, а вот за мужа вряд ли.

После свадьбы они поселились в квартире оставшейся Жене от бабушки и дедушки. Леля  сразу же принялась стирать Женины рубашки, снабдила его дезодорантом, заставила новоиспеченного мужа каждый день принимать душ. Женя послушно выполнял ее просьбы. Но странное дело! От него все равно исходил неприятный запах. Леля недоумевала, как вообще такое может быть? Ни дезодорант не помогал, ни частое мытье под душем. Что за напасть такая?
– Это мужик такой! – поделилась своими познаниями подруга Наташка, когда Леля рассказала ей обо всем этом. – Ничего тут поделать невозможно!
– Но как же так? – никак не могла успокоиться Леля. – Он так старается для меня! И моется и дезодорантом мажется и туалетной водой поливается, а все равно воняет и не пойму откуда.
– Наверное, от него всего. Может это его естественный запашок. Хотя знаешь, если у него запоры... Он как вообще в туалет ходит? Каждый день?
– Откуда я знаю?!
– Ну так узнай! Может ему слабительное нужно. Знаешь, когда прямая кишка забита каловыми массами, то у человека и изо рта, и отовсюду воняет.
– Так, ну все! Хватит! – возмутилась Леля. – И изо рта у него не воняет. 
Но самое главное, Леля поняла, что вообще не склонна к интимной жизни с мужем. Ей было неприятно заниматься сексом, и это еще мягко сказано.
– Ты еще молодая, не созрела, – говорил ей Женя, но Леля не думала, что все дело только в ее неопытности и молодости. Она считала себя достаточно взрослым человеком. И она всегда, с самой ранней юности была уверенна, что ни опытность, ни зрелость не помогут, если нет любви. Конечно, можно знать технику секса, можно знать, как себя вести в постели, но нельзя заставить себя любить. Леля не сразу поняла, что не любит Женю. Уж слишком яркими, сильными были чувства к нему в начале их отношений, и она никак не могла поверить, что вся эта потрясающая красота ее любви, вовсе не любовь, а просто ошибка. И на окончательное понимание этого ей понадобилось целых четыре года. Она пыталась удержать очарование влюбленности, она искала во взгляде Жени, в его нежных словах доказательства любви. И в самой себе она искала те самые чувства, которые бы окрыляли ее, наполняли теплом, полной самоотдачей... Все было напрасно. Идеальный эльф, за которого принимала Женю Леля, просто не существовал. Эльф оказался скунсом. А точнее скунсом-ипохондриком, потому что как только начиналась осень и заканчивались работы в саду, он тут же принимался болеть. Даже не болеть, а чахнуть. То насморк к нему какой-то длительный прицепится, то тонзиллит хронический, то зуб от холодной воды ломит...
– Представляешь, – сообщил он как-то Леле в первый год супружества после очередного похода в поликлинику, – у меня в носу стрептококки, а в горле стафилококки.
Леля в это время сидела перед телевизором, с аппетитом ела картофельные драники с чесноком и чуть не подавилась, услышав про всех этих кокков.
– Откуда ты знаешь? – откашлявшись, спросила она.
– Мазки сдал.
– Фуууу! Какая гадость! И что делать?
– Вот, мне тут кучу лекарств выписали, антибиотики. Ты мне дашь денег?
– А куда я денусь? – но Леле не хотелось  тратиться на безработного в холодное время года мужа.
– Слушай, – как-то не выдержала она, – мне кажется у тебя просто ипохондрия от безделья. Летом ты ведь ничем не болел. Думаю это от того, что летом ты был занят делом, а зимой работы нет, и ты чахнешь. Может тебе какую-нибудь работу на зиму найти? Будешь хоть на люди выходить, общаться, что-то делать.
– Нет, не поможет, – уверенно возразил Женя. – Я с детства вечно зимой болею. Как наступают холода, так и все...
В первый год их брака Леля усердно всю зиму пыталась вернуть мужу утраченный иммунитет. Травяные сборы давала ему, заставляла промывать нос и полоскать горло целебными отварами. Несколько месяцев подряд она неотступно лечила его, и это дало результат – Женя перестал болеть постоянными простудами.
– Мама, у меня не жена, а клад! – похвалился Женя в очередной приход его матери. – Она спасла меня от стафилококков и стрептококков!
Он оживленно рассказывал матери о Лелиных целебных отварах, о ее настойчивости:
– Я не знал, куда деться от ее приставаний, когда она заставляла меня по сто раз в день полоскать горло, а потом чувствую – мне становится все лучше и лучше! И я перестал болеть! Но я не поленился, сходил за направлением, сдал мазки и у меня ничего не нашли! Ничего! И это при том, что лечение прошло без антибиотиков! А ты знаешь, что у меня от антибиотиков потом дисбактериоз...
– Леля, дорогая, я хочу, чтобы ты еще ему и грибки на ногтях вылечила, – вдохновленная рассказом сына заявила свекровь. – Сейчас мазь продают, я тебе запишу ее название, так вот говорят, что она очень хорошо помогает от ногтевого грибка.
Она смотрела при этом на Лелю синими глазами в обрамлении черных ресниц и была уверенна, что та так сильно любит ее сына, что готова на разные подвиги ради него, такие например, как борьба с напавшими на дорогого Женечку стрептококками-стафилококками и ногтевыми грибками. Леля глядела в ее красивые, такие же, как у Жени глаза и недоумевала. Неужели эта тетка не понимает, что вся эта инфекционно-грибковая гадость просто омерзительна? Неужели она не понимает, что вырастила недоделанного, недолеченного сына, которого подсунула, спихнула со всеми его бяками ей, молодой и мечтающей о романтике девушке?
После ухода свекрови Леля не могла смотреть на Женю. Ей просто противно было на него смотреть. А тот под впечатлением материнских разговоров снял свои вонючие носки и продемонстрировал Леле  изъеденные грибком ногти.
– Фу! – вскрикнула Леля. – Не суй мне свою гадость!
– У меня болезнь, а ты гадость... – обиженно сказал тот, а Леля посмотрела в его глаза, и ее покоробило от того, что эти глаза совсем такие же, как у его матери. Муж смотрел на нее глазами свекрови. Фу!
Никакие грибки Леля ему лечить не стала – это было уже выше ее сил. Она просто купила Жене мазь,  тот положил ее в ящик стола и благополучно забыл о ней. Нет, сначала он, правда, пару раз помазал свои искореженные ногти, при этом он их ничем не заклеивал и каждый раз пачкал постель. Леля возмутилась, и он перестал лечиться. Сам он не в состоянии был позаботиться о себе, а Леля не находила в себе сил заниматься его отвратительными ногтями. Она чувствовала, что ее красивый муж становится для нее все отвратительней. Его красивая внешность больше не привлекала ее. Секс с ним вызывал в ней чувство гадливости. Но она почему-то терпела, чего-то ждала, на что-то надеялась, жалела его, цеплялась за иллюзию каких-то чувств и удивлялась, что сам Женя совершенно ничего не замечает и уверен, что у них все хорошо. И когда она все-таки через четыре года их брака ушла от него,  он долго потом надоедал ей своими просьбами вернуться к нему: «ведь они же так замечательно жили вместе!»

Вздохнув, Леля украдкой, скосив глаза, посмотрела на окна соседнего дома на девятом этаже. Мужчины там уже не было. Леля расслабилась, и тут же с досадой на себя подумала, что снова она на какого-то красавца запала. А ведь никто не знает, что там скрывается за этой красивой оболочкой. Никто не знает, что у него за душой. Хотя зачем ей все это? Одно напряжение от этих мужчин. Вот ушел он со своей лоджии, и она сразу расслабилась, успокоилась и может спокойно любоваться закатом. Красота! Фантастическое зрелище! И никто у нее этого не отнимет.
Уже лежа в постели, и погружаясь в сладостное оцепенение, она почувствовала, что к ней приближается что-то блаженное, такое, чего она хочет больше всего на свете. Но что это? Чего она так сильно жаждет? Любви? Любви – да, но это желание все же вторично, а больше всего ей хотелось увидеть, познать, принять ту фантастическую Истину, которая ТО САМОЕ, САМОЕ ТО. Она всегда, с самого рождения ощущала, что вся жизнь земная, это что-то НЕ ТО. Вот НЕ ТО и все тут. Какая-то компьютерная игра, у которой есть свой конец. Но ведь есть же что-то другое, есть что-то бесконечное и более осмысленное, чем все тут на земле! И вот это самое БЕСКОНЕЧНОЕ и ОСМЫСЛЕННОЕ она и хотела. Может быть это Бог, Высший Разум, Сверхсмысл – она не знала, но только она хотела познать ЭТО. Но как это сделать? Как быть с ТЕМ САМЫМ, которое ей всего дороже? Не известно.
Ей вспомнились слова священника из утренней проповеди о том, что всем кругом надо помогать. И она подумала, что раз уж она появилась в этом ненастоящем мире, то свое появление оправдает хотя бы тем, что будет всем помогать. Леля представила, как завтра днем перед работой зайдет в гаражи и будет кормить там бомжей.

;
Глава 3



 Голуби и  воробушки целым скопом накинулись на принесенное Лелей угощение. Что-то их стало совсем много. Когда только она начинала  кормить, птиц было гораздо меньше, а сейчас их было так много, что они прыгали друг другу на спины, чтобы добраться до еды. Да и корма им раньше гораздо меньше нужно было, а сейчас килограммы требовались, чтобы прокормить всю эту ораву. Прорва какая-то. Но Леля наложила лимит на кормежку: килограмм пшена и буханка хлеба в день. Все.  Больше увеличивать объем корма она не собиралась.
Птиц что-то напугало, и они взлетели  все сразу вверх, взметая за собой целое облако пыли. Леля прикрыла лицо руками. Еще не хватало надышаться пылью возле помойки. Раньше-то она одно время кормила голубей прямо на перилах своей лоджии, но голуби и ее лоджию всю загадили, и те, что были ниже тоже. Соседи стали возмущаться и Леля место кормежки переместила на улицу, во дворе дома, прямо рядом с подъездом, недалеко от лавочек. Тут уж стали возмущаться бабки.
– Все эти птицы заразные! – накидывались они на Лелю. – А у нас тут дети!
И тогда Леля переместила место кормежки на помойку. Теперь никто не возмущался, а голуби тут очень хорошо обосновались. Крупные и гладкие, разъевшиеся на Лелиных харчах, они сидели целыми днями возле мусорных баков, купались там, в пыли, танцевали свои брачные танцы, спаривались и активно размножались. Ну и воробьи здесь же отирались, только их, маленьких, не так было заметно среди больших голубей. В общем, хорошо птичкам было. Позднее правда, не только Леля их кормила. Нашлись и другие сердобольные добренькие тети, которые не прочь были накормить эту птичью ораву.
Леле очень нравилось смотреть на огромное количество голубей и воробьев, прикормленных ею и другими женщинами. «Как в Троице-Сергиевой Лавре», – с величайшим удовлетворением думала она, глядя как голуби жадно заглатывают куски хлеба. Ей и вправду все это скопище птиц напоминало такое же скопище голубей у ворот  Троице-Сергиевой Лавры, куда она ездила с матерью незадолго до ее смерти. Мама с возрастом стала очень набожной. Так вот там,   голубей было несчетное количество! И блаженного вида прихожане считали своим долгом высыпать пакет с крупой этим кротким существам.
– Птички молятся! – заявила какая-то блаженная, когда увидела, что Леля кормит гулек прямо из рук. – Если у вас кто-то умер, то кормите голубей, и они помолятся об упокоении души усопшего.
Мама тогда очень глубоко восприняла слова блаженной и стала зимой подкармливать синичек салом, веря, что синички помолятся за всех ее усопших сродников, а самое главное за ее усопшего мужа, Лелиного отца. Леля не верила, что глупенькие птички будут, каким-то образом молится Богу, но когда умерла мама, то сама стала кормить птиц. Она верила, что маминой душе это нравится,  да и самой ей нравилось видеть перед собой множество птиц, такое же множество как у ворот Лавры. И хотя Леля не была искренне верующей православной христианкой, но Троице-Сергиева Лавра произвела на нее неизгладимое впечатление. Она почувствовала там что-то такое древне-духовное, правдивое без искажений, как будто ее поставили лицом к лицу с Правдой. Намоленное место, место, где присутствие Высшего Существа ощущается всей душой...
Голуби суетливо  клевали, воробушки подбирались к еде по их спинам, а Леле казалось, что здесь, в городе, благодаря птицам, она имеет свой кусочек Лавры.  Но сегодня у нее по плану была не только кормежка гулек и воробушков, но еще и кормежка бомжей.
Идя гаражами, она зябко ежилась, но не от холода, а от волнения.
«И чего это я так разволновалась? – недовольно думала она. – Что тут такого, что я бомжам поесть принесу? Хотя...  как они это все воспримут? И вообще, там же одни алкаши собрались...»
Зайдя за дом, она пошла вдоль длинных рядов гаражей. Так, вон труба от буржуйки торчит, значит это тут. Она подошла к гаражу с приоткрытой дверкой и тут же почувствовала специфический бомжатский запах. Леля заглянула в приоткрытую дверь, но ничего не успев там разглядеть, тут же отпрянула от невыносимой вони. Нет, наверное, человеческие существа самые вонючие из всех существ на свете, ну если не моются, конечно! Ни в одном свинарнике так не воняет, как в человеческом бомжатнике.
В замешательстве Леля застыла возле источающего миазмы гаража. Она чувствовала себя полной дурой с этой сумкой, в которой глухо позвякивали банки с едой. Нет, чтоб просто на работу идти, так она сюда приперлась, и стоит тут возле вонищи такая вся чистенькая и чего-то ждет, будто ей надо что-то от бомжей. Может вытащить ей банки, оставить тут все и смыться пока не поздно? Что-то совсем не хочется общаться с этими вонючими и грязными бомжами. Да она вообще дура, что притащилась сюда со своими банками. Живут же тут бомжи годами и ничего – сами себе пропитание находят! Хотя, что же она теперь на попятную? Раз уж пришла, надо доводить дело до конца.
Пошарив вокруг глазами, она увидела широкую доску, прислоненную к одному из гаражей. Из этой доски и кирпичей она соорудила что-то наподобие стола. Потом вытащила одноразовые тарелки, ложки, стаканы, вытащила банки с едой и стала раскладывать еду. В это время на дороге меж гаражей появились три бородатых грязных бомжа. Они молча приближались, медленно переставляя ноги, а Леля, увидев их, метнулась взглядом туда и сюда в поисках какого-нибудь убежища. Но спрятаться в этом узком пространстве меж гаражей было негде, и потому она продолжила деловито раскладывать еду. Хотя раскладывать уже было нечего – все уже было разложено и разлито. И потому Леля просто суетливо переставляла тарелки, банки, одноразовые стаканчики с чаем.
Бомжи заметили ее, осклабились, а Леля в панике снова заметалась глазами в поисках какой-нибудь щели.
– Это что за курочка к нам забрела? – запекшимися синими губами произнес бомж маленького роста. – Да она нам поляну накрыла! Хавчик принесла!
Леля с ужасом поняла, что все трое бомжей пьяные. Где они деньги взяли на выпивку?
– А че, в натуре, что ли жрать можно? – густым басом спросил здоровенный бомж с заплывшим синим глазом.
– Да, пожалуйста, угощайтесь! – каким-то неожиданно слабеньким голоском произнесла Леля. – Вот здесь макароны, сосиски, хлеб...
Она показывала на разложенную еду и почему-то чувствовала себя при этом Людмилой Прокофьевной из «Служебного романа», приглашающей за стол Новосельцева.
Бомжи, издавая какие-то нечленораздельные звуки, неловко накланялись, брали тарелки и принимались есть. Бомж маленького роста, уселся прямо на асфальт, здоровенный бомж ел стоя, а третий, самый тощий из троих, ушел со своей тарелкой внутрь гаража.
 Леля  содрогалась, глядя как оставшиеся двое едят, открывая свои щербатые рты с черными пеньками вместо зубов.
– А чай-то не сладкий!  – скривился бомж-громила.
Леля сконфузилась, будто она не приличная женщина, а какая-то прислуга, не угодившая господам.
В это время из гаража показались один за другим еще два бомжа. В одном из них Леля узнала того самого молодого, за которым недавно бежала, чтобы осчастливить его сторублевкой. У него одного из всех бомжей не было бороды. Второй бомж был уже не молод, и выглядел больным. Что-то интеллигентное было в его лице. Этот человек явно страдал, и Леля сразу поняла, что он не алкоголик, что он попал на улицу в результате какой-то беды.
Молодой бомж, с благодарностью взглянув на Лелю, опустился, кряхтя, словно старик на асфальт и принялся есть. А больной пошатываясь, остановился, а потом прислонился к стене гаража и начал медленно сползать на землю.
– Э! Э! Ты не того давай! Не помри тут! – завопил басовитый бомж.
– Вам плохо? – кинулась к сползшему на землю бомжу Леля. Но тот ничего не отвечал. Он только смотрел на Лелю умными серыми глазами на побледневшем лице.
– Совсем  занемог... – покорно констатировал молодой бомж.
– А я предлагал ему выпить! – пробасил громила. – Сейчас был бы как огурец, а он трезвенник-язвенник. Такие быстро загибаются!
– Ну и загнется, что ж... Может, и лучше было бы для него... – прошамкал бомж маленького роста. – Смерть – это свобода!
– Ему скорую помощь надо вызвать! – полезла в сумочку за телефоном Леля.
– Не, в больницу лучше зимой попадать, когда холодно! – изрек громила.
– Але! Скорая? Тут человеку плохо! Записывайте адрес...
Пока Леля вызывала неотложку, интеллигентному бомжу стало совсем невмоготу. Надежда в его умных глазах угасла, взгляд помутился, и он потерял сознание...
– Помер, – констатировал молодой бомж. – Отмучился бедолага.
– Ооой... – Леля испуганно прижала руки к сердцу. Неужели у нее на глазах только что умер человек? Она с ужасом смотрела, как бомж маленького роста упал перед умершим на колени, взял его руку и  пощупал у того пульс.
– Не помер – пульс есть. Сознание просто потерял, – сообщил он. – Хиленький дедок.
– Да, хиловат, – пробасил громила. – Не успел на улицу попасть, как уже помирать собрался. Мы тут годами живем и ничего.
Леля убрала руки от сердца и посмотрела время на телефоне.
«А ведь мне нужно уже бежать на работу!» – в панике подумала она, понимая, что не может сейчас просто встать и бросить несчастного. Она посмотрела с надеждой на остальных бомжей. Смогут ли они встретить машину скорой помощи? В голове ее сразу же возникла картинка, где эти пьяные, с разбитыми лицами оборванцы, испускающие в атмосферу миазмы, вежливо встречают врача скорой помощи.
«Врач-то сбежит! – пронеслось в ее голове. – Но ведь я же опаздываю! Что делать?!»
– Так! Ладно! – громко, словно обращаясь к группе детей, сказала она. – Вы тут последите за ним, а я пойду к домам встречать скорую помощь!
Бомжи покорно закивали, и Леле в этот момент они показались похожими на детей из детского сада. Стоят кучкой, перед упавшим человеком, притихшие такие, разномастные, и кумекают, что теперь делать. Она шла к домам и представляла, какими эти грязные, отвратительные дядьки были в детстве. Большой и басовитый бомж виделся ей этаким крупненьким щекастеньким мальчиком, который везде лезет, потому что ему все интересно. Малорослый бомж наверняка был гиперактивным ребенком, но в тоже время приглядывался ко всему, делал глубокие выводы. А в молодом бомже она видела тихого прилежного мальчика. И на улице он оказался, потому что где-то не смог постоять за себя. А вот тот немолодой бомж, который лежал теперь без сознания,  был углубленным в себя, умным  ребенком. Он видел то, что не видят другие, замечал такое, на что остальные дети обычно не обращают внимания. Чувствительный, ранимый мальчик...
Леля часто представляла взрослых людей  детьми. А детей наоборот представляла взрослыми. Ей нравилось наблюдать за детьми, схватывать их суть, предполагать какими они вырастут. Она  чувствовала каждого ребенка – его душу, личность. Дети для нее все без исключения входили в категорию особенных людей, то есть таких людей, которые ей интересны. С взрослыми у нее было по-другому. Во взрослых людях не было этой сказочной необыкновенности, которая завораживала ее в детях. Взрослые – это приземленные существа, для которых просто попрыгать, полазить и порадоваться какой-нибудь ерунде – глупость. И вообще с взрослыми гораздо труднее общаться, чем с детками. Лелю очень радовало, что она работает с детьми. Детский коллектив – это просто чудесный коллектив. Дети они такие милые! И даже если взрослого человека представить ребенком, то сразу как-то к нему совсем по-другому начинаешь относиться...
Леля вышла к домам и посмотрела на время. Совсем опаздывает! Она должна была уже сейчас подходить к садику! Что делать?!
С облегчением она увидела скорую помощь, въезжающую в их двор. Она знаками показала водителю куда ехать. Скорая углубилась в гаражи, Леля побежала следом.
Вышедшие из машины два парня лет тридцати брезгливо посмотрели на лежащего бомжа окруженного грязными собратьями, и стали облачаться в целлофановые плащи похожие на дождевики, на руки натянули резиновые перчатки.
Бомжи и запыхавшаяся Леля смотрели на все это в полном молчании.
Один из врачей пощупал пульс у больного, дал понюхать ему нашатырь. Больной открыл глаза, глубоко вздохнул и ничего не понимая, посмотрел по сторонам:
– Что со мной? Что происходит? Где я?
Никто не собирался ему отвечать, и потому Леля подала голос:
– Вам стало плохо, и мы вызвали скорую помощь.
Бомж пристально посмотрел ей в глаза. Такие ясные, такие умные глаза,  как будто он видит  ее насквозь, и лицо такое красивое, не смотря на резкие морщины. «Какой красивый старик, – подумала Леля. – И глаза! Какие умные у него глаза!». Теперь она еще больше была уверенна в том, что ребенком он был очень чувствительным и ранимым. Он видел что-то такое фантастически глубокое и прекрасное, и это что-то привлекало его больше, чем реальный мир. Или же он видел этот реальный мир через призму своего необыкновенного восприятия.
– Вы его увезете в больницу? – спросила Леля, глядя, как два доктора поднимают  под мышки больного. – А что с ним?
Оба врача посмотрели на Лелю с неприязнью.
– Девушка, вы, конечно, добренькая вся такая, но вшей и грязь на нас повесили, – ворчливо сказал тот, на носу которого была круглая родинка. – Не удивляйтесь, если через два дня он снова будет сидеть в этих гаражах!
– Да? А почему? – Леля попыталась улыбнуться, но на лице вместо этого возникла какая-то жалкая, заискивающая гримаса. Но собственно чего это она тушуется? Разве она сделала что-то плохое? И потом сами врачи ведь не домой к себе его везут, а в больницу.
Врачи, помогая бомжу залезть в машину, ничего ей не ответили, только посмотрели на нее весьма недоброжелательно.
– А кому мы нужны там? – прошамкал маленький бомж. – Таких, как мы, никто там не держит. Чуть оклемался – выписывают, и мы снова на улице тусуемся.
Леля проводила взглядом удаляющуюся машину скорой, а потом спохватилась, и помчалась скорее на работу.

– Ольга Сергеевна! Вам замечание! – Леля вся сжалась под взглядом заведующей. – Вы опоздали на полчаса!
– Простите, пожалуйста! – пробормотала  Леля и прошмыгнула в свою группу.
– Ты где ходишь? – набросилась на нее сменщица, полная пожилая женщина. – Тут Галина Анатольевна к нам зашла, а тебя нет на месте.
– Ой, Людмила Дмитриевна! Тут такое дело! Человеку на улице плохо стало, и я скорую ему вызывала!
– Понятно, –  отозвалась Людмила Дмитриевна и Леля заподозрила, что та ей не поверила. – В общем, заведующая сейчас у нас по шкафам полазила и очень ругалась, что мы с тобой бардак развели. Сказала, чтоб мы повыкидывали все ненужное и навели порядок.
– Когда? Сегодня что ли?
– Прямо сейчас.
– Ну ладно. Сейчас так сейчас. Главное, чтоб дети спали, а то пока мы тут будем со шкафами разбираться, они в спальне кавардак устроят.
– Давай сделаем так: я посижу с ними, пока они не уснут, а ты начинай... – Людмила Дмитриевна ретировалась в спальню, откуда доносился детский восторженный гвалт.
Леля представила, как ребятня сейчас резвиться в спальне и улыбнулась. Почему-то ей представилось, что они дубасят друг друга подушками. Не удержавшись, она на минутку заглянула в спальню и рассмеялась: все было так, как она и представляла. Ошалевшие без надзора дети в майках и трусах мутузили друг друга подушками и одеялами, а Вася в это время резво лазил под кроватями, переставляя  сандалики.
– Тихоооо! – громко завопила Людмила Дмитриевна, и в  спальне мгновенно воцарилась тишина. – Вася, живо поставил обувь на свои места! Коля! Верни подушку Диме! Быстро все поправили свои кровати и легли спать!
Разгоряченные, потные дети послушно начали наводить порядок, а Леля прикрыла дверь спальни и пошла разбирать шкафы. Пока разбирала, все вспоминала сегодняшнее кормление бомжей, вызов скорой помощи, умные глаза больного бомжа... На сердце было тяжело. Она чувствовала себя так, будто сделала что-то плохое, нехорошее, но что? Что она сделала не так? Покормила всех этих бомжей, помогла больному человеку, чего же тогда ей так плохо? Может быть это от того, что она вращалась среди всех этих грязных, мерзких, поддатых людей? Как ей вообще пришло в голову связываться с ними? В храме проповедь услышала? Но и до проповеди она вечно кидалась на помощь всяким там несчастным, хотя раньше она почему-то чувствовала радость в душе, когда ей удавалось помочь какому-нибудь бедолаге, а сегодня радости никакой не было. Что-то мрачное нависло на душу, пригвоздило ее. Ей казалось, что она до сих пор чувствует смрад, исходящий от бомжей. Как же все-таки вонючи люди, когда они не моются... И что теперь? Не помогать им? Не кормить? Но ей действительно   больше не хотелось идти к бомжам. Просто сил не было суетиться там возле них, вдыхать эту вонищу, смотреть в их мутные пьяные глаза... И где только они находят себе выпивку? Удивительно! Но ведь не все же они такие конченные! Молодой бомж совсем не был похож на алкоголика. Леле он показался  трезвым. Просто он какой-то... Какой-то неадекватный что ли. Может быть, у него с психикой что-то? А тот интеллигентный мужчина, которому она вызвала скорую помощь, он вообще на бомжа не  похож и глаза у него такие умные.
Леля вспомнила пронзительный взгляд несчастного  и поежилась. Такой умный мужчина и почему-то оказался на улице среди опустившихся алкашей... Но кто его знает, какой он на самом деле? Ее собственный отец не был конченым пропойцей. Он мог неделями не пить, читал умные книги, и был просто замечательным человеком, а потом вдруг как напьется и вместо умного и самого лучшего папы появлялся какой-то жуткий демон. Мама говорила, что в нем  два человека сидит: один хороший, просто лучше некуда, а второй ужасный.
– И не верь потом в гороскопы, – рассуждала она, – но ведь все сходится! Папа твой по гороскопу Близнецы, то есть в нем одном сразу два человека сидят. Один такой, другой сякой, при чем диаметрально противоположные.
Леля с ней была абсолютно согласна. Трезвого папу она очень любила. В детстве он с ней ходил на пляж, возил в лес. Ее гордость переполняла, что он такой весь загорелый, подтянутый, широкоплечий. Да и как ему не быть подтянутым и загорелым, если он работал на стройке?   Она уважала его за начитанность, за глубокий взгляд на жизнь. Он сочетал в себе физическую развитость и энциклопедические познания. Все свободное время он читал умные книги – просто поглощал их и знал столько, что Леля смело могла обратиться к нему с любым вопросом, касайся он учебы или просто жизни. Трезвый он был такой хороший! Очень чувствительный, сентиментальный. Вот смотрит какой-нибудь душещипательный фильм и начинает плакать. Только ему стыдно было, что он плачет, и тогда он вскакивал и выходил из комнаты. Леле неловко было в такие моменты, и она делала вид, что ничего не замечает.
Но когда отец напивался, то самый лучший папа на свете исчезал. В его тело будто вселялся совершенно другой человек. Наглый, тупой, злой, очень агрессивный и опасный. И лицо и глаза – все сразу менялось. Походка, движения выдавали физически разнузданного, безжалостного человека. Леля в такие моменты желала ему смерти и наверное нисколечко бы не пожалела его если бы он в это время умер.
Благодаря отцу, она ненавидела алкоголиков, так чего же теперь, поперлась кормить этих ужасных людей? Зачем они ей? Как она могла вообще приблизиться к ним? Именно от того, что они подвержены алкоголизму ей и плохо теперь. Ну да, не все они похожи на алкашей, но при чем тут она? Нет у нее сил заниматься  этими грязными, опустившимися людьми. Нет сил и все тут. Пусть хоть с голоду перемрут, а она к ним больше не пойдет. Хотя живут же они годами в этих гаражах и не помирают, да еще и выпивку как-то достают. Ну вот и пусть, как хотят...
Подумав так, она испытала некоторое облегчение, но все равно до самого вечера на душе ее было тяжело и смрадно от одних только воспоминаний о той мерзости, в какой жили эти утратившие человеческий образ люди...

Через день после кормежки бомжей она встретила случайно возле магазина бомжа-громилу. Тот был пьян, и Леля наивно подумала, что он своими пропитыми мозгами ее не помнит. Но тот почему-то помнил:
– А когда ты нам опять покушать принесешь? – спросил он, в упор глядя на нее мутными глазами.
Леле на мгновенье показалось, что воскрес ее отец. У того, когда он был пьяным,  были такие же наглые мутные глаза.
– Никогда! – слишком громко, со злостью ответила Леля и люди, по делам спешащие мимо, с любопытством, как по команде посмотрели в ее сторону. Бомж попытался преградить ей дорогу, и Леля почувствовала, как внутри ее растет истерическая паника. Именно такую панику в душе она чувствовала, когда отец приходил домой пьяным. Чувство беззащитности, страх, отчаяние... Если бы бомж сказал ей еще хоть слово, то с ней произошло наверняка что-то кошмарное. Она уже чувствовала, как в глазах ее темнеет от отчаянного желания прекратить эту власть пьяного мужика. Хотелось разорвать этот плен! Но громила, по всей видимости, не был столь агрессивен, как ее пьяный отец, потому что больше настаивать не стал и просто растерянно развел руки и отошел в сторону, давая уйти дрожащей от  отчаяния девушке.
А Леля зашла в сквер, обогнула детскую площадку и забилась в заросли кустов, где дала волю слезам. Ее все еще трясло, и она чувствовала, что никак, никак не может усмирить в себе эту истерику. Да что же это? Почему все так? Отца давно нет, а она до сих пор помнит все, что было страшного связанного с ним. Помнит так, будто это было вчера. Это чувство беззащитности, когда ни в туалете, ни в ванной, ни в своей комнате невозможно было расслабиться. Отец в любую минуту мог вышибить дверь, начать орать, ударить, и нигде от него невозможно было укрыться, и никто не поможет, не спасет. Идти некуда, а у мамы на лице страдание и она кричит на отца, кричит и тот бьет ее, таскает за волосы...
Но ведь всего этого давно нет! Этого нет! Теперь она живет одна. В ее уютной квартирке тихо. Очень тихо. Наверное, до конца своих дней она не сможет насытиться тишиной. Тишина. Как она любит тишину! Даже, когда смотрит телевизор, звук  включает на самый минимум.
Легкий ветерок шевелил листву, вверху, над кронами разросшихся деревьев и крышами домов голубело небо. Леля судорожно вздохнула, успокаиваясь. Просто не надо ей было ходить к этим мерзким алкоголикам. А если уж так хочется помогать кому-то, то лучше уж старушкам, или собачкам и кошечкам.
Она вышла из-за кустов на дорогу и сразу же увидела светловолосого соседа, идущего ей навстречу. Ну вот, опять он... А у нее нос, наверное, красный, глаза распухли... Хотя ну его! Зачем он? Идет себе и пусть мимо идет. Сколько их уже мимо нее прошло и пусть! Пусть! Она ценит тишину, а все эти мужчины – от них один шум и гам. И потом, кто его знает, может быть этот белобрысый тоже алкоголик.
Мужчина приближался, и Леля заметила, что он о чем-то думает, сосредоточенно глядя себе под ноги.  Задумчивый, и даже вроде печальный... Неужели тоже ипохондрик? Хотя если вспомнить, каким злым был его взгляд, когда он заметил, что она наблюдает за ним в бинокль, то сразу мысли о его ипохондрии отпадают. Но разве ипохондрик не может разозлиться? Может.
Однако задумчиво-печальный вид светловолосого заинтриговал Лелю. Ее же всегда тянуло к всякого рода несчастненьким. Правда она впервые видела этого мужчину в таком духовно-опустошенном состоянии, до этого он вроде никогда не выглядел уныло, наоборот, такой весь красивый и бодрый ходил. В общем, обычный. Даже странно, что она на него внимание обратила. Ведь обычные люди, не вызывающие к себе жалости, ее не интересовали...
Мужчина был уже совсем близко от нее, когда вдруг поднял лицо. Голубые печальные глаза равнодушно скользнули по Леле и снова опустились вниз. Он ее не узнал. Не понял, что это именно она смотрела на него через бинокль. Он вообще не обратил на нее внимания, будто она пустое место. Леля почувствовала досаду. Она наблюдает за ним, можно сказать влюбилась, а он просто не замечает ее. Какой противный. Печальный такой весь... Ну и пусть. Фиг с ним.

Возле дома к ней под ноги кинулась мяукающая кошка. Тощая, испуганная. Леля вытащила из сумки творог и скормила несчастной почти целую пачку. Та ела с жадностью, время от времени испуганно замирая и прислушиваясь, а потом снова принималась за еду.
– Не бойся маленькая! Не бойся! – приговаривала Леля, подкладывая той новые порции творога.
Бабки, сидящие у подъезда на лавке, неодобрительно смотрели на нее.
– И чего вы кормите этих кошек? – сварливо подала голос одна из них. – Их в подвале знаете сколько? И все больные, лишаястые, блохастые. У людей вон, кто на первом этаже живет, блохи из подвала в квартиры запрыгивают и людей кусают!
– Да! – подхватила вторая бабка. – У меня внука еле-еле вылечили от стригущего лишая. Дите почти четыре месяца в школу не ходило! А все эти кошки!
– И что вы предлагаете? – раздраженно спросила Леля.
– А ничего! Просто кормить их не надо! Пусть дохнут лучше, чем заразу тут разводить! А если жалко, то домой берите их себе!
Но Леля не хотела брать домой никакое животное. У нее год назад умерла ее любимая собака, и боль от потери была такой острой, что она зареклась заводить еще хоть какое-то животное.
– Не буду я никого брать! – сумрачно заявила она. – А вот кормить буду, а кому тут сдохнуть надо, так это вам – все равно никому не нужны, только сидите тут, задницы расплющив о скамейку, и кости всем перемываете!
Она решительно прошла в подъезд мимо ошарашенных ее отповедью бабок. На душе вдруг сразу как-то полегчало. Наверное, это от того, что удалось выплеснуть негативные эмоции. Она ведь всегда такая сдержанная, такая вся правильная и добренькая, но так хочется иной раз врезать, пусть и словом, какому-нибудь зануде! Раньше с ней такое случалось крайне редко, но в последнее время все чаще. Особенно после того, как ее прошлым летом чуть не сбила машина. Леля торопилась тогда на работу и, перебегая дорогу, чуть не попала под колеса иномарки. Сама она быстро пришла в себя, и пока шофер, которому пришлось резко притормозить, оценивал обстановку, успела  перебежать на другую сторону. До шофера (это был молодой парень в очках) в это время дошло, что по вине какой-то придурочной он чуть не стал виновником ДТП. Он выразил свое негодование длинным сигналом в спину Леле. Леля остановилась и вопросительно посмотрела на него: чего, мол, надо? Тот возмущенно жестикулировал одной рукой, а другой не переставая давил на сигнал. Люди кругом поостанавливались, чтобы посмотреть на это шоу с нерадивой тетей и психическим шофером. Сигнал орет, шофер жестикулирует и орет, люди рты пораскрывали, а Леля стоит и ей кажется, что она разорвется от этого шума, от этих любопытных взглядов. Она ведь так любит тишину! Тишину и одиночество. Шум от сигнала сводил ее с ума. И тогда в отчаянии она присела, схватившись за подол платья, словно собиралась делать реверанс и скорчила страшную гримасу шоферу, высунув при этом язык.
И все. Наступила тишина. Шофер, перестал сигналить и орать. А Леля почувствовала облегчение. Наконец-то стало тихо. Она развернулась, и побежала что есть духу на работу. На душе у нее, от того, что она так быстро, одной только гримасой и высунутым языком смогла добиться тишины, было очень хорошо.

Когда стемнело, Леля вышла на лоджию с биноклем. В светлое время суток она предпочитала теперь обходиться без бинокля, чтобы сосед из соседнего дома не заподозрил, что она снова наблюдает за ним. Хотя зачем он ей сдался, если совсем не замечает ее? Леля решила, что будет смотреть на другие окна, а на его даже и не взглянет.
Тишина. Только собаки где-то лают вдали, да за домами слышен шум автострады.
Леля подняла бинокль к глазам и невольно, по привычке навела его на окна голубоглазого. Там  было темно. Неужели светловолосый спит?  Леле стало скучно. Она пошарила биноклем по другим окнам, потом посмотрела вдаль, между домами, на светящиеся точки населенных пунктов, и снова взглянула на окна светловолосого. Ничего. Темно и никого движения. Конечно, время почти одиннадцать. Он, наверное, спит уже. Ну и ладно. И вообще этот мужик надоел. А может он в отпуск уехал? Ну а что, сейчас лето, пора отпусков. Только когда же он успел? Она ж его видела на улице всего лишь несколько часов назад. Странно.
Леля вздохнула, и в последний раз окинув ночную панораму, зашла в комнату.
На следующий день в окнах соседа тоже было темно. В выходные Леля тщетно  вглядывалась в эти окна, но там все было без признаков жизни. Окна были плотно закрыты и зашторены. Наверное, сосед, и правда, уехал куда-нибудь...
Еще несколько дней понаблюдав за заветными окнами, Леля совершенно успокоилась, и совсем забыла о светловолосом мужчине. Нет его и не надо. Она даже почувствовала какое-то облегчение. Стой теперь с биноклем, сколько хочешь, смотри, сколько влезет на все подряд, и никто больше не будет смущать.
Леля пыталась не обращать внимания на смутное разочарование в душе, и даже печаль. Чего ей печалиться? Она с этим человеком не общалась, не знает вообще какой он на самом деле. Просто стояла и наблюдала за его жизнью, и привыкла это делать. А теперь от этой привычки приходилось избавляться.
Внезапно Леля с новой силой ощутила всю свою неприкаянность в этой жизни, даже несуразность. Ну что у нее за жизнь? Кормит голубей с воробьями каждый день, собакам и кошкам частенько таскает еду, ходит на работу, воспитывает там чужих детей и все это вне ее. Там покормила, тут повоспитывала, а на душе так одиноко! И даже мужчина, маячивший еще недавно в окнах соседнего дома, куда-то испарился. Но разве ей нужен вообще какой-нибудь мужчина? Неужели нельзя просто жить, радоваться всем этим гулькам, которых она кормила, детям, которых воспитывала? Ну почему ей все время так плохо и одиноко? Мама ей что-то о Боге говорила, о любви к Нему. Но как можно любить Бога? Любовь к Богу слишком абстрактное понятие. И ей совершенно не хотелось вызывать в себе эту любовь осмысленно, путем молитвы и поста, как это делали святые. Не лучше ли любить кого-то конкретного, и через конкретную любовь наполнять свою душу? Люди умирают или предают, говорила мама, а Бог не предает и не умирает. Ну правильно. Как может предать или умереть тот, кто отсутствует, а если и присутствует, то абстрактен, невидим и эфемерен? Хотя Леля все-таки верила в существование Высшего разума, просто этот разум был слишком далек, непонятен и неконкретен для ее души. Загвоздка была в том, что и кого-то конкретного она не любила. Можно конечно было вспомнить о детях в садике, но они все – только ее работа, и по-настоящему никто из них ей не принадлежал. Они все принадлежали своим родителям, а она так, воспитательница только. Пришла, поработала, ушла. Временное явление в их жизнях. Сидит по вечерам на лоджии с биноклем, наблюдает за чужой жизнью, а своей жизни-то и нет. Одинокая, неприкаянная, никому не нужная, словно бомж. Внешность свою несуразную замаскировала под прической и одеждой, душу свою одинокую запрятала под личиной благополучия. А где оно благополучие? Нет его. И счастья нет. Может пойти в волонтеры за отказниками поухаживать? Но к отказникам многие идут, а вот бомжами все брезгают. И она в том числе. Да и как ими не брезговать, если они почти все алкаши? А алкашами она не собирается заниматься, даже не  то, что не собирается, а вообще не может. Не хочет. Вот с отказниками она бы позанималась, но ей непременно захочется присвоить какого-нибудь малыша, но страшно, что она не полюбит, не справится... Одно дело работать с детьми, весь день тютюшкаться с ними, а потом возвращаться в тишину своей квартирки и отдыхать. И совсем другое дело, когда отдых совершенно невозможен, потому что дите всегда с тобой. На работе дети, дома дите... Нет, это уже слишком.
Она вспомнила подругу Наташку. Вот бы сейчас увидеться с ней, поделиться как в юности всем, что на душе. Но разве нужна она подруге? У той муж, взрослый сын. Недавно встретила ее, так та летела с сумками, вся такая хозяйственная домовитая. Вся такая при деле, а Леля что? Леля в это время тащила из магазина мослы, чтобы сварить варево дворовым собакам.
– Ой, Леля, Сережа в этом году школу оканчивает. ЕГЭ будет сдавать! Я так беспокоюсь! – поделилась та, остановившись на минуточку.
– Как? Уже ЕГЭ? – удивилась Леля, разглядывая подругу. Располнела Наташка и выглядит настоящей мамашей. Не то, что она сама – все такая же худенькая, как в юности. Леля поймала себя на мысли, что она словно заморозилась в молодом возрасте, да и чувствует себя не взрослой женщиной, а совсем молодой девушкой.  – Так быстро? Он же вот только ко мне в садик ходил! Хотя я видела его недавно. Такой высокий стал, но я почему-то думала, что он еще маленький...
– Ничего себе маленький! Восемнадцать лет уже парню! Мы-то с тобой школу в семнадцать окончили!
– Такими дурами были! Особенно я!
– Ну не знаю,  мой Сережа очень умный мальчик. Сидит, к экзаменам целыми днями готовится, мечтает в медицинский поступить. Такой увлеченный, целеустремленный.
– Да, он еще в садике был очень серьезный, и выглядел даже старше других детей.
– Он и в школе такой был. Учительница нам не раз говорила, что самый взрослый в классе по своему поведению  – мой Сережа.
Леля удовлетворенно подумала, что она правильно уловила много лет назад в Наташкином Сереже эту серьезность. И она не удивится, если этот мальчик после окончания университета пойдет еще дальше учиться, получит какую-нибудь ученую степень, займется наукой.
– Ну а ты как? – спросила Наташка. Лучше б не спрашивала. Чего ей Леля могла сказать? Что она тащит мослы для собак?
– Я? Все хорошо, – ответила Леля и сделала вид, что торопится. Они распрощались, и Наташка поспешила дальше по своим делам.
 Леля,  подумала, что может быть зря тогда ушла от мужа. Ведь больше с тех пор у нее так и не получилось ни с кем. А так может быть дети были.  Но нет у нее ни мужа, ни детей, ни вообще никого. Даже подруги нет, с которой можно было бы поделиться всем этим.


;
Глава 4



Похолодание все никак не отступало. Уже июнь наступил, а было такое ощущение, что на дворе осень. По серому небу быстро летели мрачные облака, моросил дождь.  Ветер пронизывал насквозь. Возвращаясь после утренней смены домой, Леля чувствовала, как порывы ветра продувают ее тоненький плащ. Она тщетно старалась спрятаться от ветра и дождя под зонтом. Что же она так легко оделась? Но кто мог подумать, что поднимется такой сильный ветер и пойдет дождь? Противная промозглая погода.
На лавке в  сквере в одной промокшей насквозь рубашке сидел плотный парень и, обхватив себя руками, дрожал от холода. Спешившая домой в тепло Леля, все же замедлила шаг, приглядываясь к сидящему. Парню было лет тридцать – тридцать пять. Рубашка и брюки сильно изношенные. Бомж? Но от него не было характерного запаха. Парня трясло так, что  мокрая скамейка дрожала под его телом. Он смотрел перед собой совершенно трезвыми, гноящимися глазами. Бедный, да у него уже воспаление какое-то внутри началось, раз глаза загноились! На улице семь градусов тепла, дождь, а он сидит тут в одной тонкой рубашечке.
– Что случилось? Почему вы тут сидите и мерзнете? – Леля спросила, чувствуя, что совершенно не может выносить страданий этого человека. Хотелось срочно как-то помочь ему, чтобы он согрелся, обрел приют.
– Д-девушка, ид-дите, и-дит-те... – махнул дрожащей рукой парень.
– А чего вы тут трясетесь? Почему домой не идете? – разве могла Леля спокойно идти мимо, когда тут такое. Да у него зуб на зуб не попадает!
– Где вы живете? Вам помочь дойти? Может позвонить родственникам?
– Н-не... – мотнул он отрицательно головой.
– Но как же? Хоть бы в магазин зашли, там тепло и сухо.
– Н-не м-мог-гу. Н-ног-ги от-тказ-зали...
– Ноги отказали? Какой ужас! Может вам скорую помощь вызвать?
– Д-да! С-кор-рую.
Леля тут же вытащила телефон из кармана и вызвала скорую помощь. А пока ждала ее, отдала свой зонт несчастному парню и сбегала в близлежащий ларек, купила там горячий чай и пирожок. Промерзший парень жадно стал пить горячий крепкий чай, не забывая при этом и про пирожок. Леля, пока он ел, самоотверженно держала над ним зонт.
– Д-девушка, с-спасиб-бо вам...– поблагодарил он Лелю. – Все м-мимо меня ш-шли, а в-вы ос-становились...
Леля же, пока держала над ним зонт, пристально разглядывала его. Плотный. Явно никогда не голодал. Нос приплюснутый, с горбинкой, наверное, был сломан когда-то. Волосы светло-русые. Телосложение крепкое. Красивый мужик, но явно что-то не так. Леля это «не так» чувствовала всем своим существом. Парень сейчас был трезв, но что-то говорило Леле, что он все-таки частенько злоупотребляет спиртным. Она не могла объяснить себе, почему  считает его алкоголиком, но все ее нутро чувствовало это и отторгало этого парня. Может быть, из-за пьянства и ноги у него отказали. У алкоголиков такое бывает.
На дороге показалась машина скорой помощи, и Леля, оставив зонт парню, побежала встречать ее. Машина подъехала прямо к лавке больного и оттуда вышли те самые парни-врачи, которые совсем недавно забирали бомжа у гаражей. Леля  сделала вид, что видит их впервые.
– У него ноги отказали, – сообщила она медикам. – Он совсем замерз, а уйти не может.
Врач, у которого была на носу бородавка, надел резиновые перчатки, осмотрел больного.
– Встать сможешь? До машины доковыляешь? Или носилки нужны? – спросил он у парня.
Леля уже хотела ответить за больного, что он не дойдет, что ему нужны носилки, но парень опередил ее:
– Н-не, я с-сам д-дойду!
Медики с двух сторон помогли встать больному, а потом повели его к машине, до которой и было-то всего два шага. Леля с изумлением увидела, как парень довольно живенько сделал эти два шага, а потом поднял ногу – тоже довольно резво, и залез в машину. Леля даже засомневалась, что у того ноги отказали. Неужели наврал? Но все равно больной он весь, глаза гноятся...
Медики, видимо, тоже заподозрили парня в обмане.
– Ты где живешь? По какому адресу? – спросил его медик без бородавки.
– Нигде, – отозвался больной, – я на улице живу.
– Понятно, – сердито кивнул тот, что с бородавкой и посмотрел на Лелю. – А я узнал вас. Вы прямо мать Тереза для бичей. Но говорю вам снова: пройдет дня два, и не удивляйтесь, если снова увидите этого бича на этой же лавке.
Леля виновато опустила глаза. А врач с бородавкой, уже залезая в машину скорой, обернулся и в упор спросил ее:
– У вас наверняка и мужа-то нет?
– Почему это? – возмутилась Леля. – Есть.
– Тогда лучше о нем позаботьтесь, а не об этих... А то сбежит от вас муж-то. Зачем вам бомжи? Это опустившиеся люди. Вы не поможете им – только время потратите. Наркологи  и те не могут вылечить их, а вы кто такая? Лучше себе помогите.  Другим помогаете, а на вас самой одежда болтается, лицо бледное. Сейчас столько косметики, блеск для губ... Честно скажу вам, мужики таких тощеньких и бледненьких не любят... А с бичами завязывайте. Еще какую заразу подцепите от них.
– Что ж теперь не помогать людям?! Мимо проходить?! Это же равнодушие! – Леля была задета, оскорблена слова врача. Он выставил ее какой-то дурой, а ведь на самом деле она просто добрая!
– Помогать надо. Не спорю. Но вы не тот человек, который может помочь. Вам самой помощь нужна. У вас на лбу написано, что вы несчастны, а несчастный не может помочь другому несчастному. Займитесь собой, станьте счастливой, и тогда и другим сможете помочь. Я вижу, что вы цепляете за всех этих отверженных, как за спасательный круг, потому что если у вас это отнять, то ничего значимого в вашей жизни больше не останется. Вы пусты.
Врач еще раз с иронией взглянул на нее, а потом исчез в недрах скорой. Машина тронулась с места, а Леля смотрела ей вслед и чувствовала комок в горле. Только не плакать! Только не плакать! Но слезы уже подступали к горлу, перекрыли дыхание. Какое там не плакать! Горькое неумолимое рыдание уже рвалось из ее груди. Она прикрылась зонтом от нескромных взглядов редких прохожих и пошла, почти побежала домой, глотая слезы, подвывая от рыданий, душивших ее. Дождь и слезы – одна сплошная влага кругом и боль, и горечь – все это переполняло ее душу, заставляло жалеть саму себя. Неужели так видно со стороны, что она не замужем, что она одинока, что несчастна? Как этот врач узнал о ее несчастье, неприкаянности, потерянности? Как он уловил ее несуразную суть? Хотя, если честно,  Леля ведь давно уже поняла о себе, что вся ее нормальность и благополучность только ширма. Давно уже не была она ни нормальной, ни благополучной. Она одна из лузеров, которых когда-то опекала в школе, одна из несчастненьких, которым всегда помогала. Но ей, ей никто и никогда не помогал! Почему так?  Почему только она одна утешала всех словом, делом, а как же она сама? Почему никто никогда не видел, что ей плохо? Ни Наташка, подруга со времен учебы в педагогическом училище, ни мама родная – никто никогда не понимал ее мук и страданий. Только она вечно всех выслушивала, утешала, давала вдохновляющие советы. А ей-то что ж никто не помогал никогда? Неужели теперь и со стороны видно, что она совсем уж одинока и неприкаянна? Неужели это так заметно?
Прохожие шарахались, увидев ее искаженное рыданием лицо, и Леле это было не понятно. Если бы она увидела кого-то плачущим, то кинулась бы на помощь, спросила бы, что случилось, чем можно помочь, а эти люди только шарахаются от нее, когда ей так плохо и одиноко. Ну хоть бы кто помог!
– Девушка, что с вами? – услышала она над ухом мужской голос. Какой-то дед решил помочь ей, но Леля дернулась от него в сторону, не желая никого видеть и слышать. Наверное, она сама виновата, что так одинока, потому что всегда, когда ей плохо, предпочитает забиться куда-нибудь и в одиночестве переживать свое горе. Так чего ж ей пенять на людскую черствость по отношению к себе самой? Никому не открывается, никого не впускает к себе в душу. Сама, все сама... Она же нормальная, не лузер какой... Хотя именно она и есть настоящий лузер по жизни...
Дома Леля упала в бессилии на кровать и долго рыдала, не в силах унять жалость к самой себе. Вся ее жизнь вставала перед ее глазами, и ничего не было в этой жизни стоящего. Ничего. Даже ее доброта, которой она так гордилась, и на что единственное опиралась, оказалась чем-то постыдным и не нужным. «Вы не тот человек, который может помочь. Вам самой нужна помощь» – вспоминала она слова врача. И ведь он прав! Он действительно прав! Она помогала другим, потому что видела в них саму себя, их боль была ее болью. И она помогала, пытаясь через других помочь самой себе. Но все эти попытки оказались тщетными. Ни себе не помогла, ни другим. Только голуби да воробьи на ее харчах год от года обильно размножаются, и свой выводок приводят на знакомую помойку, где Леля и подобные ей тетки скармливают им килограммы круп и десятки буханок хлеба. Ну собакам еще хорошо с кошками, которых она подкармливает. Только вот если бы Леля перестала их всех кормить, то они и так не пропали бы, и даже может и стройнее стали, а то отираются на помойке такие все отяжелевшие, раскормленные, а она сама тощая, плащ болтается...
От новой волны жалости к себе Леля снова разрыдалась. И что она за человек такой? Что за человек? Почему все люди, как люди, а она какая-то вся ни туда - ни сюда. Одним словом – дура.
Провалявшись до вечера на кровати, Леля, наконец, встала, поела без аппетита и вышла на лоджию. Окна светловолосого все так же были плотно закрыты. Она долго стояла и смотрела вдаль между домами на простирающиеся почти до горизонта степи, испещренные оврагами и холмами. Небо было все таким же серым и низким, иногда начинал накрапывать дождь. Ветер трепал Леле волосы, а она, ежась под его порывами, долго-долго смотрела на горизонт и  постепенно успокаивалась. Слова врача уже не казались ей такими уж жесткими и правдивыми. Получалось, если верить ему, что никому помогать вообще не надо, если тебе плохо самому. Но ведь  она многие годы влачит одинокое существование, но именно это одиночество, именно переживания и помогают ей лучше понимать других людей. Если бы  у нее были благополучное детство и  юность, без пьяных воплей отца и истерических доказываний своей правоты матери, то она бы никогда не узнала, как человек может переживать, страдать. Ну и конечно, самое главное, мама всегда ее учила  помогать людям, сострадать им. И Леля была уверена, что это очень правильно. Людям всегда и везде надо помогать. Даже если сама ты несчастна. Вот только почему же так получается, что ей самой всегда попадались какие-то черствые, не понимающие ее душевных мук парни? Почему так? Что муж, что другие мужчины. Все они были какие-то типичные потребители  со слабенькими душами. Их невозможно было уважать, на них нельзя было положиться, и их постоянно нужно было опекать, помогать им и вдохновлять...
Наверное, она сама привлекает к себе таких людей. Они чувствуют ее доброту, чувствуют, что она может поддержать и начинают опираться на нее, но она сама нуждается в опоре! Ей самой нужен сильный человек рядом. Но только такого она никогда не встречала. Одни слабенькие, ждущие поддержки мужики, да и то в далеком прошлом. Сколько лет  она вообще ни с кем не встречается? Лет десять, не меньше.
Леля снова посмотрела на окна светловолосого. Там было все так же глухо, без всяких признаков жизни. Ну и ладно. Вздохнув, она зашла в тепло комнаты и стала готовиться ко сну.

На следующий день, идя на работу во вторую смену, Леля увидела у магазина смущенную старушку, протягивающую очень робко руку за подаянием. Молодые парни веселые и очень довольные собой, не замечая бабушку, оттеснили ее к стене, и зашли в двери магазина, откуда тут же вышли симпатичные девочки-подростки. Последние тоже не заметили бабушку. А Леля еще издали заприметила робкую сутулую фигурку и тут же преисполнилась жалости. Она подходила все ближе к магазину и не сводила глаз с жалкой старческой фигурки. Мамы с колясками, мужчины и женщины – все шли по своим делам, и никто не замечал робкой протянутой руки старушки. Леля подумала, что старушка тоже не очень-то правильно просит. Разве так надо просить? Надо лезть всем на глаза, энергично совать руку всем под нос, а не так робко, что и не поймешь, просишь ты что-то или просто стоишь. Хотя вот она, Леля, почему-то все-таки заметила эту бабушку. Что ж другие-то не видят? Слепые что ли?
Леля вытащила кошелек и ринулась решительно к несчастненькой хрупкой старушке.
– Вот возьмите, пожалуйста! – протянула она в костлявую сморщенную ладонь сторублевку.
– Ой! Миленькая! – озарилось доброе лицо старушки радостью. – Вот спасибо! – бабушка вдруг поцеловала денежку, потом прижала ее к груди. – Спасибо! Вы такая добрая!
Леля от этих благодарных слов хоть и почувствовала радость, но в то же время смутилась. Разве это помощь, какая-то сторублевка?  Бабушке этой нужно гораздо больше – уход, питание, врачебная помощь. Сунуть деньги – это самое легкое, это все равно, что отмахнуться. Правда и этого почему-то кроме нее никто не сделал.
– Я вас еще издали увидела, как вы просить пытаетесь, а сами стесняетесь, – с доброй улыбкой сказала Леля. – Вам не надо стесняться просить. Добрых людей очень много. Энергичнее руку поднимайте за подаянием, а то не понятно просите вы или просто стоите тут.
– Спасибо! Спасибо, миленькая! Вы тут самая добрая! Но у меня вообще-то пенсия, просто я только что из больницы. Все деньги на лекарства ушли. Я вон там живу, за мостом через овраг. Все утро по этому мосту шла сюда, чтоб рядом с домом не просить – стыдно. Здесь знакомых нет, вот я и...
Леля посмотрела на время – ей уже нужно было бежать в садик. Она на прощанье еще раз улыбнулась старушке:
– Если нужна помощь, всегда нужно просить! Только энергичнее, чтоб было понятно, что вы просите! – она повернулась, чтоб уйти, а старушка ей вслед смотрела повеселевшими глазами и только повторяла:
– Спасибо, миленькая! Спасибо!
Леля прибежала на работу вовремя. Дети как раз сидели за столами и ели щи. Ее всегда забавляло, как они едят. Сидят такие сосредоточенные со своими ложками, с которых свисает капуста или вермишель. И почему им нравится, когда с ложки что-то свисает? Взрослые едят и едят, а эти дурачки играются. Пока поедят, наиграются вдоволь. Не все, правда, играют с едой. Но очень многие. Некоторые  вон как с аппетитом едят – им не до игр. А плохие едоки вечно играть начинают.
Настроение у Лели после встречи с бабушкой было замечательным. Правда немного беспокойство мучило за старушку, вдруг ей больше никто ничего не подаст? Может быть, надо было спросить, где она живет, чтоб ей еду носить или еще как-то помогать?
Когда дети улеглись спать, а сменщица вышла в соседнюю группу, Леля задумалась о своих словах, сказанных сегодня бабушке о том, что если хочешь, чтоб тебе помогали, то просить надо энергичнее. Ведь если тебе плохо, и ты нуждаешься, то, как люди узнают об этом, если ты будешь скромно жаться где-то по углам. Но сама Леля никогда  никого  ни о чем не просила. Бабушке совет дала, но сама-то ведь так никогда не поступала. Хотя о чем ей просить? И кого? Она сыта, имеет работу, живет в уютной квартирке, а то, что одинока, то разве это повод обращаться к кому-то за помощью? Не будешь же кидаться к понравившемуся мужчине, и просить его, чтоб он одарил любовью. Еще в психушку упекут...
После тихого часа на Лелю нашло вдохновение. На улице моросил дождь, и она организовала подвижные игры прямо в группе.
– Детки, садимся в паровозик! Все садимся в паровозик! – Леля поставила стульчики друг за другом в длинный ряд, чтобы получилось подобие поезда. – Сейчас мы с вами поедем по разным сказкам!
Дети, предчувствуя нечто интересненькое, быстренько уселись в импровизированный поезд.
– Внимание! Въезжаем в сказочный лес! Смотрите, как тут красиво! Какие большие и яркие цветы! Какие огромные деревья! А вот и избушка на курьих ножках! Вон в окошко на нас Баба Яга смотрит! Скорее все вылезайте, будем с ней играть!
Дети весело повскакали со стульчиков, а Леля притворилась спящей Бабой Ягой. Уселась на коврик, глаза закрыла, а дети всей гурьбой на цыпочках стали приближаться к ней и шептать:
– Баба Ягошка, выгляни в окошко! Баба Ягошка, выгляни в окошко! – сначала шепотом, потом в голос начали звать ее дети. – Баба Ягошка! Выгляни в окошко!
Леля притворялась, что просыпается – шевелилась, потягивалась, зевала, и тогда дети врассыпную с воплями начинали удирать, но она притворялась, что опять спит. Дети снова приближались. Но вот она вскакивала и начинала их ловить по-настоящему. Шум и гам стояли невообразимые. Кажется, детям она и вправду напоминала Бабу Ягу, потому что те уносились от нее хоть и со смехом, но на лицах их читался восторженный страх.
Леля чувствовала вдохновение и полностью отдавалась игре. Она снова усаживала детей в «поезд», на котором они «ехали» в следующую сказку, где играли в жмурки или прятки с другими сказочными персонажами.
Раскрасневшиеся, с горящими глазами дети были в восторге. А когда начали приходить родители, то детки не хотели уходить домой. С удовлетворением Леля замечала, что даже самые стеснительные и робкие дети носились наравне с озорниками. Даже Дима Гобин, который долгое время был довольно закрытым ребенком, гонялся сейчас со всеми и совершенно не стеснялся свою неугомонную воспитательницу. Леле это очень нравилось. Ей вообще нравилось, когда в ее группе всем детям хорошо, когда все веселы, общительны, и раскрепощены. Зажатые, зашуганные дети вызывали в ней сострадание, и она чувствовала удовлетворение, когда ей удавалось раскрепостить, освободить ребенка от всех сковывающих его зажатостей.
И сейчас, играя с детьми, она незаметно наблюдала за ними. Все были вовлечены в игру, все были довольны. И Леша из неблагополучной семьи разыгрался, бегал веселый со всеми, правда, глаза его время от времени сильно моргали, будто напоминая, что вот хоть он и веселиться тут, но не все в его жизни гладко.
– Ольга Сергеевна! Неужели это мой Дима? – удивилась мама Димы Гобина, когда пришла его забирать. – Да он к воспитательницам сроду не подходил, а на вас просто виснет и не стесняется совершенно! Глазам своим не верю!
– Мама! Можно я еще чуть-чуть поиграю! – с восторгом запрыгал некогда стеснительный Дима возле мамы. – Ольга Сергеевна нас еще в теремок свозить обещала!
– Иди, детка! – разрешила мама, глядя, как ее ребенок, весело подпрыгивая, побежал играть дальше. – Нет, это чудо какое-то! Ольга Сергеевна, вы – чудо! Это уже третий садик,  который мы сменили, но такого нигде не было!
Леля с благодарной улыбкой посмотрела на маму Димы. Ей так нужны были сейчас такие вот слова признания и одобрения! Так приятно было осознавать, что именно в ее садике, именно у нее в группе этот мальчик, наконец, раскрепостился.
Возвращалась Леля домой в приподнятом настроении. Вчерашняя отповедь врача больше не мучила ее. Подумаешь, углядел он, что она не замужем. Ну и что? За то у нее есть работа, которую она любит, есть детки, которые с удовольствием ходят к ней. Да, у нее нет своих детей, и она воспитывает чужих, но и этим чужим деткам, их душам она оказывает поддержку. В ее группе нет ни одного несчастного ребенка. Может, у кого в семье и есть  проблемы, как у Леши, например, но придя в садик, ребятки могут забыть обо всех своих проблемах. По крайней мере, в ее группе, во время ее смен.
Леля зашла по пути в магазин, взяла хлеб и еще кое-какие продукты и встала в конце очереди в кассу.
– Вы про аварию слышали? На Виноградной, у почты? – краем уха услышала она разговор двух незнакомых женщин впереди себя.
– Слышала. Только там не авария была, а просто мужика сбили какого-то.
– Пьяного?
– Вроде нет. Машина сбила случайного прохожего и скрылась. Я знаю подробности – моя соседка скорую этому мужчине вызывала. Кровищи, говорит, было... Но мужик был еще живой, когда его увезли на скорой.
– Вот ужас! И что же, соседка видела, как все произошло?
– Нет. Она просто шла по делам и увидела на обочине дороги лежащего человека, вокруг которого уже стали собираться люди. Лежащий был в ужасном состоянии, но успел сказать, что его машина сбила, а потом сознание потерял.
– Боже мой! По улицам страшно ходить!
– На столбах объявления повесили, чтоб, если кто что видел, сообщили полиции.
– Да, я видела одно такое объявление. Может, кто и откликнется...
Леля невольно слушала весь этот разговор и перед глазами ее вставала картинка с изуродованным телом мужчины, а кругом кровь и он разбитыми губами, еле-еле ворочая языком, сообщает склонившимся над ним людям, что его сбила машина, а потом теряет сознание.
Она представила, что чувствовал тот мужчина, и ощутила всю его беспомощность, когда он лежал посреди улицы и не мог контролировать себя, не владел своим телом. Страшно. Надо внимательнее переходить дорогу, чтобы не лежать потом  беспомощно на асфальте...

;
Глава 5



Воскресным утром Леля покормила на рассвете голубей, собак и кошек. Обычно кормление приносило ей внутреннее удовлетворение. Она чувствовала себя в такие моменты какой-то исключительно необыкновенной. Голуби узнавали ее и слетались к ней со всех сторон, собаки, вихляясь всем телом, подобострастно увивались за ней, кошки задрав хвосты, терлись о ее ноги. И сегодня происходило то же самое. Все эти твари крутились  возле нее,  при этом  друг друга не задевали. Кошки не нападали на голубей, собаки не гонялись за кошками – полная идиллия.
Вернувшись в благодушном состоянии после кормежки домой, Леля позавтракала и занялась уборкой дома. А потом включила телевизор. Патриарх Кирилл произносил воскресную проповедь:
– Понятие любви, конечно, всеобъемлюще. Можно вычленить высочайшее проявление чувств, как любовь матери  к ребенку. Но есть и другая любовь – например, любовь к животному, к щенку, который вдруг появился в нашей жизни...
 Леля сначала хотела переключить канал – проповеди навевали на нее скуку, но в последний момент, услышав о любви к животным, остановилась.
–... Все это любовь. И вот некое среднеарифметическое этой любви – от любви Бога, от любви матери к ребенку до любви к каким-то явлениям жизни – можно описать очень понятным словом «добро».
Леля почувствовала умиление от слов патриарха. Так значит то, что она делает в жизни добро: кормит животных, раскрепощает детей в садике, не проходит мимо попавших в беду – все это среднеарифметическое любви! В ее сердце живет любовь, и эта любовь проявляется именно так – в творимом ею добре!
– ...Любовь вершина, любовь должна пронизывать всю жизнь, но не всегда это получается. Так вот, для того, чтобы приразиться любви, нам нужно просто делать добро и всячески избегать зла. ...Злые чувства разрушают нашу жизнь. Если же вы вдруг проявляете внимание к человеку, к растению, к животному, к Богом созданному миру, если вы чувствуете нежность и теплоту в сердце, берегите это чувство – это отображение Божественной любви.
«Но я ведь все это чувствую! В моем сердце отображена Божественная любовь!» – с восторгом подумала Леля, но тут же вспомнила, свою неприязнь к бабкам у подъезда.
– ...каждого человека, который встретится на нашем жизненном пути,  давайте встретим его добром, а не злом, испытаем, посмотрим, какой будет его реакция...
Леля не ожидала, что проповедь патриарха окажет на нее такое впечатление. Она никогда не задумывалась, что добро – это среднеарифметическое проявление разного рода любви. Ты творишь добро от избытка любви в сердце. Творишь зло, от избытка зла в сердце. Все просто.
Загрузив белье в  стиральную машинку, она вышла на лоджию. Наконец-то снова ясное небо, солнышко и тепло! Окна на девятом этаже соседнего дома снова были наглухо закрыты. Леля опустила голову вниз и увидела, что у их подъезда уже сидят три бабки. «Ишь! Опять разложили свои жирные задницы на скамейке! – с раздражением подумала она. – А я как раз хотела выйти прогуляться, так теперь мимо этих квашней идти!»
Но тут же она вспомнила слова патриарха о том, что каждого человека, который встретится на жизненном пути, надо встречать добром, а не злом,  и поток ее сердитых мыслей тут же иссяк.
Нарядившись в легкое платье и распустив волосы, Леля посмотрела на себя в зеркало и решила, что имеет романтический вид. В босоножках на небольшом каблуке она выпорхнула из подъезда и тут же наткнулась на оценивающие взгляды бабок. На их лицах так и читалось: вырядилась, как молодуха, а самой уже под сорок! И губы ярко намазала и глаза намалевала! Проститутка!
Но Леля, под впечатлением слов патриарха готова была творить добро.
– Здравствуйте, дорогие женщины! – лучезарно улыбаясь бабкам, сказала она. – Как поживаете?
Бабки с вытянутыми лицами воззрились на нее. Кажется, они ожидали какого-то подвоха.
– Сегодня прекрасная погода! Желаю вам хорошего дня! – Леля прошла мимо и свернула за угол, чувствуя, как бабки ошарашенно сверлят взглядом ее спину. Их яд и колючки вдруг куда-то исчезли.
– А когда ты нам опять покушать принесешь? – услышала она гнусавый бас и вздрогнула. Совсем рядом, под деревом, стоял пьяный громила и смотрел на нее мутными глазами. Лелю передернуло от отвращения. Снова вспомнился пьяный отец, и мгновенно ее душу охватили страх и паника. Громила дышал на нее перегаром.
«Каждого человека, который встретится на нашем жизненном пути, – давайте встретим его добром, а не злом...» – вспомнила Леля слова проповеди и попыталась улыбнуться. Это получилось вымучено, через силу, но бомж сразу же оживился:
– А ведь ты любишь меня! – самодовольно пробасил он. – Давай поспорим, что ты любишь меня!
– Конечно, люблю! – кивнула Леля. Она ведь добрая, а добро – это среднеарифметическое любви всякого рода.
– Ну! Я ж знал! – и вот тут это мерзкое, источающее зловонье существо вытянуло губы и потянулось к Леле с совершенно немыслимыми намерениями.
Леля шарахнулась, отпрыгнула в сторону, а потом отбежала.
– Ты куда! Остановись, курочка! У нас с тобой любовь!
Мимо проходящие мамочки с колясками, с любопытством смотрели на представление с участием пьяного бомжа и приличного вида тети. Леле стало так противно, так гадко на душе, что она, больше ничего не слушая побежала скорее за дома, на пустырь. Она бежала мимо детских площадок, где мамы, бабушки и папы наблюдали за своими ненаглядными чадами, бежала мимо лавочек с влюбленными парочками, бежала мимо людей...
Только на пустыре она остановилась, и побрела  по грунтовой дороге в сторону недавно выстроенного небольшого храма. От утреннего благодушия не осталось и следа. Что толку от ее добра к другим людям, если сама она при этом одинока до невозможности. Какие-то мерзкие бомжи... Другие люди деток хорошеньких растят, гуляют парочками, а она в грязь какую-то опять вляпалась. Это же надо додуматься было, чтобы сказать этому отребью, что она его любит! Все люди как люди – одна она дура какая-то. Да никто из всех этих благополучных женщин, гуляющих с детьми, имеющих мужей, никто из них не додумался бы связаться с бомжом, да еще и в любви ему признаться!
Леля почувствовала, что сейчас расплачется. Что же это такое? Всем она помогает, а она-то как же сама?
Храм был совсем близко. Кресты на небольших сверкающих золотом куполах стремились ввысь, и Леля с раздражением подумала, что вот Бог-то мог бы ей помочь за все добро, которое она сделала, но Он почему-то не помогает. А она так одинока! Так безнадежно одинока!
С опущенными плечами и скорбным лицом она тяжело опустилась на скамейку  у храма. Мимо проходил священник и видимо, что-то в лице Лели  заставило его остановиться.
– С вами все в порядке?
Леля, увидев участие в его глазах, с новой силой почувствовала жалость к самой себе и горько разрыдалась. Она даже сама удивилась, когда из ее глаз прямо-таки брызнули слезы.
Священник, полный, сутулый мужчина лет пятидесяти, опустился рядом с ней на скамейку:
– Вы можете рассказать мне, что у вас на душе и вам станет легче.
И Леля почувствовала, что вот сейчас она действительно может открыть душу, и она, сквозь терзающие ее рыдания начала говорить о том, как она чувствует чужую боль, как стремится всем помочь, но сама всегда одна и в душе ее постоянно вакуум и горечь.
– У вас настоящий талант сострадать, – сказал ей священник. – Не каждому это дано.
Но Лелю его слова не удовлетворили. Да, она действительно имеет какую-то сильнейшую чувствительность к пониманию горя других людей, умеет сочувствовать. Но она сама как же? Неужели священник не слышал, что она говорила тут о своем собственном одиночестве? 
– Что мне от этого таланта, если я сама так несчастна и одинока? – с горечью сказала она, вынимая из сумочки носовой платок. – У меня нет ни мужа, ни детей. И сама я никому не нужна. Когда мне плохо, то ко мне никто не спешит на помощь.
– Но никто и никогда не может избавить нас от нашего одиночества. Ни один человек не может понять нас до конца, как бы он ни любил нас. Мы все разные и по-разному воспринимаем одни и те же вещи. Вы ждете, что кто-то придет и поможет вам, как вы помогаете кому-то, но помощь вам должна заключаться в том, чтобы наполнить вашу душу. Вы хотите, чтобы кто-то со стороны избавил вас от одиночества и вакуума в душе, но это напрасное ожидание, если вы не ищете всего этого в Боге. Потому что только Он может дать душе наполненность и счастье.
– Почему же Бог мне всего этого не дает? Он же видит, что я добрая, кормлю птиц, собак и кошек, не прохожу мимо страждущих. Причем никто меня ни о чем не просит – я сама вижу, когда кому-то что-то нужно, что же Бог-то мне за все мое добро не поможет?
– Добро само по себе ничего не стоит, если в сердце нет веры во Христа. Если вы не ради Бога творите добро, а ради собственной гордости, то какая вам награда?
Леля почувствовала, что все в ее душе перепуталось. Гордость какая-то... Причем тут гордость? Просто у нее сил нет пройти мимо несчастного. Она их страдания чувствует как свои, и помогает как себе, но при этом помощи себе  по-настоящему все-таки не получает.
– А еще я попыталась кормить бомжей, – произнесла она, уже не чувствуя прежнего доверия к священнику. – Это опустившиеся люди. Они вечно пьяные. Я поняла, что нет  у меня сил их кормить, и вообще у меня ненависть  к ним. Терпеть их не могу и никакой жалости к ним не испытываю – только ненависть.
– Это от нехватки душевных сил.  Птичек кормить – это одно, а погрязших в пороках людей – совсем другое. Здесь нужно иметь духовную силу. А то, что вы испытываете ненависть, это от диавола. Он навешал на вас непосильный груз и радуется теперь, что вызвал в вас такое погибельное чувство.
Леля с непониманием посмотрела на священника. Неужели он серьезно говорит о дьяволе, навешавшем на нее какой-то груз? Да она сама от собственной неприкаянности связалась с бомжами,  и сама ненавидит их. Какой-то дьявол... Бред! То, что у нее не хватает душевных сил – это правда. Алкоголики с детства вызывают в ней просто кошмарные чувства страха, беспомощности и бессилия. Но приплетать сюда дьявола...
Леля поняла, что не может ждать  адекватности от священнослужителя и, распрощавшись с ним, разочарованная пошла обратно.
Она шла по пустырю и думала о том, что этот мир совершенно не понятен ей. Здесь слишком много горя, порока и страданий. Люди приходят в этот мир, живут, а потом умирают. Даже если они живут счастливо, то все равно умирают, и зачем тогда это счастье, если в конце концов ты все равно умрешь? А храмы? Это попытка людей преодолеть смерть. Зашел в храм, а там все о вечности и про вечность и добрый Боженька, и ангелы... А у нее душа одинока и никакой Боженька на помощь не спешит, как не спешит и к несчастным алкашам, на которых ни у кого из людей не хватает душевных сил. Что тогда говорить о всесилии Бога?
Леля подумала, что Бог существо нейтральное, не вмешивающееся ни во что. Создал мир и устранился. А священники в рясах думают, что у них власть какая-то над людьми. Думают, что могут отпускать грехи. Но что такое грех? Вот сейчас ей одиноко и плохо. Она устала и думает о том, что лучше было бы вообще не рождаться. Священник бы сейчас сказал, что у нее уныние, но если это и так, то при чем тут грех? Ей плохо, и вместо того, чтобы сказать ей, что конкретно надо делать, чтобы было хорошо, церковники только диагнозы ставят. У вас гордость. У вас уныние. Ну и дальше что? Ходить в храм и возноситься душой к Богу? Наверное, они считают, что это лучше всего – отвернуться от земных проблем, уйти с головой в мир Небесного Царства и сделать вид, что вообще временной жизни нет. А если все-таки проблемы и скорби одолевают выше крыши и отгородиться от них невозможно, так это хорошо! Страдания очищают душу! Но Леля не видела в своих страданиях ничего очистительного и спасительного – в них была одна сплошная глупость.
Пустырь остался позади, и Леля вошла во дворы девятиэтажек. Она чувствовала совершенное душевное опустошение и усталость.
– О, курочка вернулась! – услышав знакомый отвратительный бас, Леля вздрогнула и подняла глаза. На нее шел, раскинув руки громила. Полы грязного пиджака разошлись в стороны, обнажая голую волосатую грудь. Штаны на нем еле держались и были перевязаны на поясе засаленной грязной веревкой. Он смотрел на Лелю похотливым взором и лукаво улыбался.
«Что там патриарх вещал о том, чтобы каждого человека встречающегося на жизненном пути встречать не злом, а добром, а потом посмотреть на его реакцию? – зло подумала Леля. – Я и вижу теперь эту реакцию! Этот дурень думает, что у нас с ним любовь!»
Бомж свои похотливые губищи между тем вытянул для поцелуя, а Леля отпрыгнув в сторону, почувствовала такое жуткое негодование, что поняла, что готова по-настоящему убить это мерзкое существо. Да как он мог подумать, что она... Что она могла... Лелю передернуло от омерзения и пылающего в ней негодования. Как жаль, что ее газовый баллончик с перцем лежит дома, а не то она сейчас брызнула бы из него в эту самодовольную мерзкую рожу!
– Курочка, ну что ты ломаешься? Иди ко мне! – продолжал наступать на Лелю бомж.
Леля снова отпрыгнула в сторону и, плюнув в сердцах, решительно пошла прочь. Ей казалось, что такой злой она еще никогда не была. Негодование просто душило ее. Сейчас ни страха не было, ни отчаяния, а только нетерпеливое негодование, страстное желание отомстить, прекратить всю эту тупую бомжатскую приставучесть.
– Оль! Что это ты к бомжам зачастила? – спросила ее одна из бабок, сидящих на лавочке. И откуда эти сороки все знают? И что им надо-то? – Тут Сашка похвалялся, что у него с тобой любовь! Его жена из дома выгнала, а ты связалась с ним!
От ее слов Леля встала, как вкопанная и подумала, что ее сейчас просто разорвет от гнева. Она смотрела на говорившую с такой ненавистью, что та должна была съежится под ее взглядом, испугаться, но старуха нагло смотрела  ей в глаза, а у других бабок на их некрасивых сморщенных, ехидных лицах читалось неподдельное любопытство.
Леле хотелось сказать им что-то колкое, чтоб побольнее уколоть их, но гнев так душил ее, что из горла вырвался только какой-то звериный рык, а пальцы сами собой скрючились, словно когтистые лапы, желающие впиться в лица ехидным бабкам. И те испугались. По крайней мере, Леля заметила испуг в их глазах. Они даже отшатнулись в сторону. А Леля, не вынося переполняющих ее злых эмоций, полетела поскорее в подъезд, чтобы ненароком не прибить какую-нибудь бабулю. Такой злой она себя еще никогда не чувствовала. Никогда. Даже на пьяного отца так она не злилась. Там другое было – страх, чувство беззащитности, ощущение тупика и безысходности. Сейчас было только чувство злости. А она еще себя доброй считала. Кушать бомжам приносила, на улице деньги им подавала, и дошла до того, что в любви призналась одному из них. Нет, такое только с ней могло случиться. Все люди, как люди, одна она какая-то дура. Просто дура и все. Другого слова и не подберешь. О доброте своей размечталась, а сейчас готова растерзать мерзопакостного бомжа и бабок тоже. Гадкие, противные отбросы общества! Какая от них польза? Эти алкашня подзаборная, а эти сидят попы плющат о скамейку целый день! Гады! Сволочи! Ненавижу!
Игнорируя, распахнутые двери лифта, Леля побежала на свой девятый этаж по лестнице. Но даже эта нагрузка не помогла заглушить пламя гнева в ее сердце. Она ворвалась в квартиру, скинула босоножки и заметалась из угла в угол, не в силах занять себя никаким делом. В конце концов, она решила, что всегда теперь будет носить с собой перцовый баллончик. Если бомж придурочный снова полезет к ней, раскатав губы, и потянет к ней шаловливые ручонки, так она ему тогда брызнет в лицо жгучую перцовую жидкость. Пусть  пострадает, пусть повоет от боли и тогда уж он точно поймет, что такая приличная женщина, как она не может влюбиться в такое отребье, как он.
Наверное, священник, узнай он сейчас о ее мыслях, заявил бы, что ее крутит дьявол. Подумав об этом, Леля даже зубами заскрежетала от ярости. Конечно, легко свалить все на дьявола, если собственная невежественность не позволяет посоветовать что-то адекватное.

На следующий день Леля работала в первую смену. Настроения не было никакого. Она занималась с детьми без души, на автопилоте. В сумочке, которую она всегда носила с собой, лежал перцовый баллончик. Воображение постоянно рисовало ей, как она брызжет в самодовольную бородатую, грязную рожу жгучую жидкость. Прямо руки чесались, как хотелось поскорее выполнить это намерение, чтобы отбить у этого придурка всякое желание приближаться к ней. Омерзение не покидало ее. Она безучастно смотрела во время прогулки, как играют дети, а сама сидела при этом на лавочке, опустив плечи, и душа ее была полна злобных чувств. Но сейчас ее нисколько не волновала ее злость. Поползновения бомжа начисто сорвали с нее маску добренькой тетки.  Чувство достоинства, дремавшее в ней, вдруг проснулось. Ей больше не хотелось быть добренькой, ей хотелось быть просто счастливой, любимой, защищенной. Она так устала от одиночества! Голуби, собаки – это только иллюзия своей нужности. Дети в садике – это тоже чужие ей люди. А вот личного счастья-то нет. Но и сил ждать этого счастья тоже нет. Да и времени, наверное, у нее тоже нет. Скоро ей исполнится сорок. Надеяться больше не на что. Да и сил ни на надежду, ни на саму жизнь больше не осталось.
– Ольга Сергеевна! – услышала Леля голос заведующей и, вздрогнув, очнулась от своих горьких дум. – Посмотрите, что у вас дети делают! Вы что не видите?
Леля посмотрела на весело гоняющихся детей. Ну и чего такого? Гоняются друг за другом. Все как всегда. Но тут она увидела, как Вася с диким восторгом догоняет коренастую девочку Олю и смачно целует ее в губы. Оля начала плеваться и кричать: Фу! Фу! Слюнявый!
Другие мальчики тоже гонялись за девочками, чтобы поцеловать их.  Девочки с визгом увертывались, пострадавшие плевались, как Оля. Хаос, визг, хохот. Кажется, весь мир сошел с ума!
– Так!!! Быстро подошли все ко мне!!! – переходя на визг, закричала Леля. – Быстро!
– Следите за детьми-то! – сердито сказала заведующая, направляясь к веранде другой группы, где дети спокойно играли в песке под присмотром более бдительной воспитательницы.
Дети послушно подошли к Леле. Она с раздражением смотрела на детские разгоряченные лица, желая, как следует отругать их, но их игривая наивность снова лишила ее всякого раздражения.
– Ну и что вы делали? – уже не чувствуя прежней злости спросила она. – Что за дурдом вы устроили?
– Они целовали нас своими мокрыми слюнями! – громко пожаловалась Лизонька, доверчиво глядя на Лелю. При этом личико ее сморщилось от отвращения. – Противно!
Леля неожиданно для себя в Лизоньке и всех девочках группы почувствовала соратниц по несчастью. К ней ведь вчера противный бомж тоже лез целоваться.
– Конечно, противно! – с чувством согласилась она. – И к тому же не гигиенично! Во рту у нас столько всяких микробов! При поцелуе можно заразиться друг  от друга всякой заразой.
– У меня хронический тонзиллит, – тихим голоском призналась Оля. – Теперь Вася тоже им заболеет?
Вася обеспокоенно посмотрел на Лелю:
– А что это такое? Этот тонзиллит?
– Горло часто болит! А на гландах постоянно образуются гнойные выделения! – со знанием дела объяснила Оля. Леле оставалось только многозначительно кивнуть.
– А у меня во рту зуб воняет! – радостно крикнула Надя. – Теперь и у Димы тоже какой-нибудь зуб завоняет! Так ему и надо.
Дима потихонечку сплюнул в траву и вытер губы. От заразы избавлялся...
– А у меня плоскостопие!
– А у меня кривошея! У Леши тоже теперь кривошея будет!
– А я заразила Сашку башкой! У меня, бывает, башка болит!
Девочки оживленно перечисляли свои скрытые недуги, а мальчики уже совсем невесело смотрели в их сторону.
Лелю развеселил разговор детей. Она бы сейчас от души расхохоталась над этими наивными дурачками, но, как педагогу, ей приходилось сдерживать свои эмоции.
– Целоваться можно только когда вырастишь и женишься, чтоб точно знать, что твоя жена не заразная! – громко заявила Лизонька.
– Интересно, на ком же женится, если вы все тут заразные оказались? – недоуменно развел руки Вася.
– Ну так пока вырастим, выздоровеем. Это дети часто болеют, а чем старше, тем здоровье лучше, – успокоила его Оля.
– Понятно, – почесал голову Вася.
Притихших детей оставалось только построить парами и отвести в садик на обед. Леля почувствовала, что тяжесть частично была снята. Все-таки  дети хорошо умеют  снимать стресс. Только недавно весь мир для нее был словно во мраке, и она чувствовала себя героиней глупого романа, которую смело можно было назвать теткой Тридцать Три Несчастья. Эти тетки в романах весь роман мучаются, страдают, а потом в конце, чудесным образом все у них становится хорошо. Счастье прямо сваливается на них и богатство и любовь... Интересно, может и на нее свалиться все это? Вот только когда? Скоро пятый десяток пойдет, а она все голубей кормит, бабушкам несчастным деньги сует, но при этом сама неустроенная какая-то, несчастная. На душе вечно холодное, пустое одиночество. Если бы не эти милые детки и не голуби с собаками и кошками, ну и еще всякие несчастные люди, которым надо скорую вызывать, то, наверное, она на себя давно бы руки наложила.
Ей вспомнилось, как врач со скорой помощи, у которого была бородавка на носу, сказал ей, что она цепляется за несчастных, потому что без них она совсем пуста. И ведь он прав. Она думает, что добрая вся такая, помогает  всем, а на самом деле она действительно цепляется за голубей, собак, кошек и несчастных, как за последнее прибежище, потому что ничего больше нет у нее.
– Ольга Сергеевна! – пришла во время тихого часа заведующая. – Вам надо подумать об оформлении группы. Ваши прежние панно конечно красивые, но они выцвели и запылились. Надо придумать что-то другое.
– Хорошо, – покладисто кивнула Леля, а когда заведующая ушла, прошлась по группе, разглядывая свои прежние панно. Она сделала их в самом начале своей воспитательской работы. Использовала и папье-маше, и шитье, и аппликацию на ткани. Целые сказочные сюжеты здесь были. И Кощей Бессмертный и Василиса Прекрасная, и Баба Яга и избушка на курьих ножках. Но сколько сил и времени все это занимает и материал нужен. Заведующая даже не задумывается где она возьмет краски, фанеру, ткань. Пришла, дала задание, а как его выполнять – не известно.
Однако Леля, несмотря на это, почувствовала какое-то волнующее горение в душе, когда стала представлять, что именно она изобразит на своем новом панно. Это должно быть что-то фантастическое, что-то из ряда вон выходящее.
После работы она отправилась  в магазин «Ткани», а потом в «Стройматериалы» и купила все необходимое для своего первого панно. Она шла домой с покупками, и в голове ее складывались образы совершенно нереальных картин. И это были уже не сказочные красочные картинки, это были какие-то фантастические, наполненные глубоким смыслом картины. Леля чувствовала вдохновение, ей немедленно хотелось начать делать панно. Идеи одна круче другой захватывали ее, и она думала только о том, чтобы это осуществить, выразить.
Придя домой, она тут же  приступила к изготовлению панно. Сварила клейстер, мелко нарвала бумагу, потом из пластилина слепила разного вида лица и начала обклеивать их размоченной в клейстере бумагой. Она забыла о еде и только сидела за работой, охваченная изнутри тихим горением. Папье-маше было закончено, когда на улице было уже совсем темно. Только сейчас Леля почувствовала, что сильно проголодалась. Она вскипятила чайник, налила себе чай, сделала бутерброд и вышла на лоджию. Окна соседнего дома горели уютными квадратиками, вдали,  меж домов мерцали россыпи огней населенных пунктов. Тишина, далекий стук колес на железной дороге, приглушенный лай собак. Хорошо. А звезд сколько! И месяц! 
Прожевав бутерброд, она зашла в комнату, даже не взглянув на еще недавно заветные для нее окна светловолосого красавца.
Несколько дней все свободное время Леля уделяла своему панно. Кроила, шила, клеила, рисовала, делала рамку, натягивала ткань на фанеру... И к пятнице панно было готово. Леля была очень довольна. Она поняла, что ей удалось выразить то, что она хотела. Скованная цепями дева  в светлой одежде среди мрака, окруженная бледными носатыми уродами в длинных серых балахонах, с тоской тянет скованные руки к зеленому, усыпанному цветами солнечному лугу, где в одиночестве грустит прекрасный юноша...
Носатые рожи на черно-бордовом фоне были жуткими, а тоска девы и грусть юноши, при взгляде на них ощущались  прямо-таки физически.
Когда Леля принесла это панно в садик, то все, кто взглядывал на него, похоже, испытывали шок. Заведующая, зайдя в группу, и увидев Лелино произведение, попыталась улыбнуться, но улыбка быстро сменилась недоумением, граничащим с замешательством.
– Это невообразимо! – после длительной паузы, во время которой она разглядывала Лелину работу, произнесла она, и снова надолго замолчала.
А Леля, повесив свое новое панно на стене в раздевалке, впервые поняла, что слишком увлеклась самовыражением и забыла, что панно вообще-то предназначается для детского сада и должно быть более простым и понятным для детей. Но заведующая ничего ей не сказала. Она только показала Леле комнату со старыми декорациями и костюмами, предложив ей брать все что угодно для работы над следующими своими панно.
Родители, забирающие детей, надолго застывали перед новой работой, и Леля видела на их лицах то же замешательство, что и на лице заведующей. Интересно, чтобы это значило? Некоторые мамы и папы  даже фотографировали ее произведение, а дети  навыдумали множество историй про несчастную девушку, попавшую в лапы длинноносых монстров.
Вечером, когда всех детей разобрали, Леля еще раз подошла посмотреть свое панно и тоже застыла перед ним охваченная какими-то смешанными чувствами не то отчаяния, не то надежды. Как же все это похоже на ее жизнь! И солнце где-то есть, и любимый где-то есть, а она скованна и стоит среди отвратительных существ, и цепи не дают ей уйти. Но что это за цепи? Разве она не свободна? Разве ее кто-то сковал?
Домой она шла и представляла, какую картинку  сделает на следующем панно. Теперь у нее и материала для этого более чем достаточно. Надо же! Заведующая предложила ей воспользоваться старыми декорациями  и рваными костюмами! Да там же кладезь материала для панно! Значит, ее работа понравилось, раз ей разрешили пользоваться всем этим! И снова разные фантастические картинки вставали перед ее глазами, и хотелось немедленно приступить к созданию нового произведения. Она поймала себя на мысли, что радуется, что завтра суббота, и она может всецело отдаться творчеству. Обычно мысль о выходных навевала на нее тоску. В эти дни одиночество чувствовалось гораздо сильнее. Но сейчас, охваченная огнем творчества, Леля даже радовалась, что никто не будет отвлекать ее от вожделенного дела.
В этот же вечер она успела сделать заготовки из пластилина и сварила клейстер. А утром в субботу начала делать все остальное. Пока делала монотонную работу, включила телевизор. Шел какой-то душераздирающий фильм о неимоверных страданиях главной героини, потерявшей все свои богатства, оставшейся на улице, попавшей в притон, где ее изнасиловали, забеременевшей от изнасилования, а потом встретившей любовь всей своей жизни. Мужчина так сильно полюбил ее, что женился на ней, несмотря на большой ее живот.
Леля посмеивалась над сюжетом, но в то же время не могла оторваться от фильма. Она клеила, шила, сушила феном заготовки из папье-маше, а краем глаза постоянно пялилась в телевизор. Страсти кипели до самого конца фильма, но, в конце концов, счастье восторжествовало.
Целый день Леля провела в трудах над панно. А потом поняла, что все равно за выходные его сделать не сможет, потому что не хватало материала. Надо было ждать понедельника, чтобы в подсобке поискать то, что ей могло бы пригодиться. Она аккуратно отложила все, что удалось сделать за стол, постояла немного перед сном на лоджии, снова не взглянув на заветные окна.
Ночью ей приснился мужчина, очень похожий на актера из того самого фильма, который она смотрела весь день. Она чувствовала любовь этого мужчины, и это наполняло ее душу неимоверным блаженством. Словно наяву она видела его стройное тело, ощущала тепло его прикосновений. Он любил ее так нежно, и она в ответ чувствовала такую самоотдачу, что готова была раствориться в нем. Наяву ничего подобного никогда с ней не происходило.
Проснувшись, Леля долго лежала под впечатлением этого сна, а когда поняла, что это все-таки сон, то чуть не завыла от отчаяния. Вот только что она обнимала горячее сильное тело, только что любимый прижимал ее к себе, наполняя ее душу счастьем и вдруг в одно мгновение всего этого не стало! Где? Где он? Как же так? Опять эта одинокая жизнь, опять она, как клушка будет воспитывать детей в садике, кормить птичек, зачем-то есть, пить, делать панно... Да зачем вообще жить, если самого главного – любви, в ее жизни нет?
В мрачном настроении, захватив буханку хлеба и пакет с крупой, она вышла на улицу и пошла на мусорку. Голуби уже ждали ее, и, как только она показалась из-за угла, подняли невообразимую суету.  Они взметали облака пыли, вперемежку с перьями, а когда Леля начала крошить им хлеб, они словно соревнуясь друг с другом, начали  судорожно заглатывать куски хлеба. Бедным воробушкам ничего не оставалось как прыгать по кишащим спинам голубей, чтоб хоть как-то подобраться к еде.
Покормив птиц, Леля уныло побрела к своему дому. Она все никак не могла отойти от разочарования, когда проснувшись после чудесного сна, обнаружила, что не задыхается в объятиях любимого человека, а лежит одна в своей постели.
– О! Какая фигура! Как зовут? – Леля вздрогнула от неожиданности и подняла глаза. На нее смотрел какой-то замурзанный мужичок. Это он ей что ли? Мужичок действительно пожирал глазами ее фигуру, небрежно одетую в старые джинсы и обтягивающую футболку.
Леля мгновенно впала в состояние страха и омерзения. Что-то в облике мужика напоминало ей одновременно и ее пьяного отца и бомжа-громилу. Она судорожно нащупала в кармане перцовый баллончик. Пусть только попробует приблизиться к ней!
– О, курочка! – из-за угла дома показался бомж-громила. – Серый, не тронь ее – она моя!
Два мужика глазели на нее, ощерив свои щербатые рты. Леля хотела обойти их, но те преградили ей дорогу.
– Что вы себе позволяете?! – почему-то тоненьким голосом, с надрывом, крикнула Леля. – Я взрослая женщина! Немедленно отойдите!
В ее душе росло смятение, она крепко сжимала в руке перцовый баллончик. Два алкоголика-бомжа противно щерились, глядя на нее масляными глазами, и Леля почувствовала панику. Снова в ней воскресла та самая девочка, которая до смерти боялась пьяного папашу и чувствовала, что никуда не может ни спрятаться, ни скрыться от него. Он выломает любые двери, он будет заплетающимся языком орать жуткие вещи и ни мать, ни она не смогут защититься, спрятаться от шума, от хаоса. Мать тоже начнет орать, ругаться, скандалить... А Леля больше всего боится криков и ругани. Она любит тишину!
Сейчас она тоже ощущала шум только не физический, а душевный. Все шумело в ней от крайнего перенапряжения. Если бы она была не пуганной в детстве, то, наверное, сейчас просто убежала бы от этих грязных пьяных мужиков, но ей казалось, что она  в липкой ловушке, в душе был шум, руки и ноги тряслись, зубы начали выбивать чечетку. В детстве у нее тоже всегда на нервной почве стучали зубы, когда пьяный папаша устраивал разборки.
 Неужели кошмары детства никогда не оставят ее? У других людей все как-то хорошо, а она постоянно мучается от жутких воспоминаний, а теперь эти воспоминания материализовались.
– А? Какова! – гордо показал на нее громадной ручищей бомж-громила. – Страстная женщина!
Все. Леля больше не могла выносить всего этого  и с омерзением, будто моря таракана, подскочила к громиле и брызнула баллончиком в его самодовольную рожу...    Лицо бомжа мгновенно исказила гримаса страдания. Он жутко завопил на всю округу, схватился грязными ручищами за лицо, а второй бомж предусмотрительно отпрыгнул в сторону:
– Ах ты, сука! – щербатая улыбка сменилась злобной усмешкой. Он быстро пошарил глазами по земле и, увидев большой осколок кирпича, ловко поднял его с земли.
Леля даже не успела еще ничего подумать, как получила удар этим кирпичом по голове. Даже боли не почувствовала. Только сильный удар и сразу темнота, словно ее выключили.

;
Глава 6



Было очень больно. Голова раскалывалась так, что хотелось выть от боли. Особенно сильно болело во лбу, в глазах, и было абсолютно темно.  Леля  застонала,  поднесла руку к глазам, ощупала повязку. Что с ее глазами? И где вообще она? Что происходит? Она снова жалобно застонала.
– Тихо-тихо! Все хорошо! Главное вы живы, а остальное придет в норму, – услышала она женский голос. – Сейчас я позову врача, он вас посмотрит.
Леля услышала шаги, хлопнула дверь, какое-то время она лежала в полной тишине, боль пульсировала в области лба и глаз. Да что ж так больно? Ясно одно: она находится в больнице, но почему? Что с ней случилось? Ее сбила машина? Что-то не помнит она этого. Вообще не помнит, что с ней произошло. Леля снова потрогала повязку на глазах, потом ощупала голову под бинтами, пошевелила ногами, руками, пощупала тело. Все вроде в норме, ну кроме головы и глаз. Неужели она ослепла? От этой мысли ее бросило в жар. Какой ужас! Она почувствовала себя такой беспомощной, такой несчастно-одинокой... Как же теперь ей жить? У нее совершенно никого нет. Она одна и всегда рассчитывала только на себя, но если она ослепла, то, как же тогда жить?
 Снова раздались шаги. Кто-то подошел к кровати, приподнял повязку на глазах.
– Так, сейчас посмотрим, что у вас тут... – услышала Леля мужской голос, и тут же яркий свет острой болью резанул глаза.
– Больно... – застонала она.
– Конечно, такую травму получить! – врач вернул повязку на глаза.
– Я буду видеть? Не ослепну?
– Успокойтесь, с вашими глазами все будет хорошо.
– А что со мной случилось? Я в больнице? Что произошло? – спросила Леля слабеньким голоском.
– А вы не помните? Совсем ничего не помните? Вас по голове ударили. Сейчас следствие идет. Следователь к вам рвался все это время.
Леля молчала, напряженно вспоминая, что же с ней такое произошло. Она вспомнила панно, как она сидела весь день за ним, а потом у нее кончился материал, и надо было ждать понедельника. Утром она покормила птичек и...
– Бомж! – слабенько воскликнула она. – Это он меня кирпичом! Их было двое. Я в одного брызнула из баллончика с перцем, а второй поднял половинку от кирпича и все... Я даже подумать ничего не успела! Вот гад! Я все следователю расскажу. Пусть приходит. Только не пойму, почему он заинтересовался мной – я ведь заявление не писала.
– Как мне сказали, по району прошла серия ограблений. Людей вырубают ударом по голове, а потом грабят. Поэтому и к вам такой интерес.
– Меня никто не грабил. Меня ударили в отместку за то, что я применила перцовый баллончик.
– Ну  не знаю, может следствие у них зашло в тупик, и они проверяют всех подряд.
– На работе не знают, где я! – вспомнила Леля о детском садике. – У вас нет телефона? Пожалуйста! Мне нужно позвонить!
– Не беспокойтесь, что вы нервничаете? Вы помните чей-нибудь номер телефона?
– Нет! Я не помню! Что делать?!
– Думаю, что на работе уже давно поняли, что с вами что-то случилось. Но если хотите я узнаю номер телефона вашей работы. Где вы работаете?
Леля назвала номер своего садика.
– Ну и отлично, – кивнул врач. – Я в интернете найду номер телефона этого садика и сообщу о вас. Или вы сами хотите с ними поговорить?
– Нет,  лучше вы...

Следователь пришел  на следующий день. За это время Леля всей душой прочувствовала свою беспомощность, и пролила немало слез, жалея саму себя. Вставать ей было нельзя. Оказалось, что бомж проломил ей череп.  Родственников, которые могли бы за ней ухаживать у Лели не было, и не очень добрая санитарка с брезгливостью и неприязнью подкладывала под нее судно. Леля замучила врача вопросами о том, когда же она сама начнет вставать – ей хотелось самой, пусть по стеночке ходить в туалет.
– Подождите еще дня два, – попросил ее доктор. – У вас сейчас может быть сильное головокружение, и вы можете упасть. А это очень опасно в вашем положении. И тем более, вы с повязкой на глазах, куда вам такой вставать?
Леля и сама чувствовала, что пока не в силах ни встать, ни добраться до туалета, но ей не хотелось зависеть от неприветливой санитарки.
И вот к ней, такой жалкой и беспомощной пришел следователь. Он пробыл у нее недолго, но после его ухода Леля чувствовала себя ужасно. Она устала не только физически, но и морально. По голосу следователь показался ей молодым парнем. Он подробно выспрашивал ее обо всем, и оказался таким дотошным, что Леле показалось, что он бесцеремонно залез ей в душу.
– Что вы делали так рано утром на улице, – спросил он Лелю. И та не догадалась соврать, что просто выкидывала мусор. Хотя, наверное, и этот ответ смутил бы следователя. Зачем в воскресный день вставать в шесть утра, чтоб выкинуть мусор? Леля долго  объясняла, что она вообще ранняя пташка и всегда встает рано, не смотря на  будний это день или выходной. А в то утро она встала и пошла кормить голубей на помойку. Она всегда по утрам кормит голубей с воробьями, и еще собак с кошками.
Леля говорила все это и чувствовала, что следователь после ее рассказа о птичках стал как-то снисходительно с ней общаться, будто она какая-то неполноценная.
– Я принес вам фотографии преступников, но боюсь, что вы пока не сможете их опознать. У вас глаза вон... завязаны... – с сожалением произнес он.
– Знаете, я все вижу, мне только от яркого света очень больно. Вы окно чем-нибудь прикройте... – Леле очень хотелось, чтобы того бомжа, который ее ударил, поскорее нашли.
Следователь  простынями и одеялами завесил окно, и Леля осторожно приподняла повязку. Глазам сразу стало больно, но она, превозмогая боль, все-таки рассмотрела принесенные фотографии и на одной из них узнала того самого незнакомца из-за которого у нее теперь так сильно болели глаза.
– Вот! Это он! – Леля почувствовала, что ее охватывает сильнейший гнев. – Это тот самый гад! Противный такой и очень злой! А вот этот вот, – показала она на фотографию громилы, – тоже прохода мне не давал, я ему в рожу из баллончика брызнула, а другой меня за это и пристукнул.
Следователь все старательно записал и ушел, а Леля осталась лежать в своей кровати обессиленная, опустошенная и беспомощная. Неприятные мысли одолевали ее, и она сама себе снова и снова напоминала некую тетку Тридцать Три Несчастья из типичного женского сериала.
То, что ее обрили наголо, Леля узнала только через неделю пребывания в больнице. Во время перевязки пощупала свою голову и ахнула: волос не было! К этому времени глаза ее больше не болели, и повязка с них была снята.
– О нет! Только не это! – испуганно воскликнула она и в ужасе уставилась на врача, который довольный тем, что ее рана хорошо затягивается, имел благодушный вид.
– Что? – оживленно воскликнул он. – Все у вас хорошо. Рана заживает, глаза у вас уже не так реагирую на свет. Можете вставать потихоньку. Только не торопитесь, пожалуйста.
– Но зачем?
– Что зачем?
– Зачем меня обрили? – с придыханием, готовая разрыдаться спросила Леля. – Как же я теперь такая лысая? Куда я такая?
– Ну а что вы так распереживались? Главное здоровье, а волосы отрастут. Тем более, обрить вас пришлось по необходимости, а не просто так. Но не переживайте. Сейчас вообще мода пошла на бритоголовых женщин. Так что представьте, что вы сменили прическу.
Ничего себе сменила прическу! После ухода врача Леля с ужасом без конца ощупывала свою несчастную голову под бинтами и никак не могла успокоиться. У нее такая маленькая яйцеподобная головенка. Как она с такой обнаженной, не прикрытой волосами головенкой, вообще будет ходить? Придется теперь либо парик купить, либо легким шарфиком прикрываться.
– А когда мне снимут повязку с головы? – спросила она врача при его следующем посещении.
– А что вы торопитесь? Неделю еще точно проходите, а потом посмотрим.
Еще неделю! Если б она знала, что стала лысой, то попросила бы женщин с работы, когда те навещали ее, чтоб они принесли ей хоть какую-нибудь косынку.
– Евгений Евгеньевич, – спросила она врача при следующей перевязке, – а у меня голова страшная? Ну... без волос...
– Голова, как голова... – бесстрастно ответил тот.
И Леля удивилась, что он ничего не замечает. Разве не видно, что ее голова непропорционально маленькая по отношению к остальному телу? Как вообще можно жить с такой головой?! Она так старательно всю жизнь маскировала это свое, как она считала, уродство, а теперь в одно мгновение с нее сняли всю защитную маскировку, и она оказалась такой, какая есть. 
Леле вспомнилось, как когда ей было еще лет десять, мама отправила ее в пионерский лагерь. Она ехала туда в самых радужных надеждах, но потом быстро поняла, что ходить везде строем – это не для нее. Хотелось свободы, хотелось бегать по лесу и окрестностям, но за территорию лагеря никого не выпускали. Дети постоянно должны были заниматься в каких-то кружках, учить песенки и стишки патриотического содержания, но Леле хотелось просто свободы. На голове у нее постоянно была панама, из-под которой свисали довольно толстые косички. И вот как-то в столовой вожатая попросила ее снять  панаму, но когда Леля послушно стащила с головы свой головной убор,  какой-то мальчишка показал на нее пальцем и сказал:
– У нее личко, как яичко!
Никто не засмеялся, никто не среагировал на эти слова, но Леля почувствовала сильнейшую неловкость и даже стыд.   А лет в тринадцать, когда у нее стала формироваться фигура и тазовые кости неожиданно расширились, Леля совсем закомплексовала. Она стеснялась своих женственных форм, стеснялась своей не пропорционально маленькой, яйцеподобной головы. Да и мама постоянно говорила, что у  нее тяжелый низ и слишком маленькая головка. А мама на Лелю имела громадное влияние. Леля перестала заплетать косички и делать сзади хвост. Отныне она ходила с пышными распущенными волосами. На нее засматривались мальчишки, считали чуть ли не красавицей, но она знала, понимала, что никакая она не красавица, и что если ее раздеть и обрить, то все бы тогда поняли, что она урод. Самый настоящий жалкий урод, с маленькой непропорциональной головкой сверху и  толстой попой снизу.
Лет в четырнадцать у нее завелись вши. Мама замучилась вычесывать из ее густых волос гнид и предложила Леле коротко подстричься. Леля категорически отказалась от кроткой стрижки. Терпела вычесывание, терпела периодическое протравливание головы, но волосы сохранила.  А сейчас ее взяли и коварно, пока она была в беспамятстве,  обрили. Обрили и успокоили, что скоро с головы снимут повязку. Как будто ее можно этим успокоить. Да она готова вообще не снимать эту повязку лишь бы только не ходить лысой.
Как-то, пребывая в таких вот растрепанных чувствах, она подошла к процедурному кабинету, чтобы получить очередной укол. Медсестры на месте не было, а возле кабинета на стульчике сидел обмотанный бинтами мужчина с опухшим лицом, на котором чернели синяки. На руке гипс, голова перебинтована  покруче, чем у Лели, нога тоже в гипсе, рядом стоят костыли.
– Вы тоже на укол? – спросил мужчина.
– Да, – кивнула Леля и села рядом с ним на стул.
– За мной будете.
– Угу, – Леля покосилась на него.
Мимо них по коридору прошел пожилой мужчина. Он равнодушно скользнул глазами по Леле и перебинтованному человеку...
– Михаил Борисович! Вы меня не узнали? – оживился вдруг перебинтованный. – Это же я – Олег Алексеевич!
Пожилой остановился, и стал вглядываться в лицо окликнувшего его. В его глазах сверкнуло узнавание:
– Олег Алексеевич! И вы тут! В таком виде! А с вами-то что произошло?
– В аварию попал. Машина меня сбила и уехала. А вы? Вы так неожиданно исчезли. Вас же искали, считали пропавшим. Вся кафедра без вас, как без рук...
Леля с любопытством смотрела на мужчин, и у нее было ощущение, что вот этого пожилого, благообразного и интеллигентного человека она уже где-то видела. Его пронзительный умный взгляд, будто глядящий внутрь вещей был ей знаком.
– Ой, это же вы! – осенило ее, и она резко вскочила со стула, от чего ее голова сразу же закружилась, и она, схватившись за нее, снова опустилась на стул. – Я знаю вас! Я вспомнила! Вы были в гараже у бомжей, и вам стало плохо. Я вам скорую вызвала!
Пожилой перевел на нее взгляд, и какое-то время молча смотрел на нее.
– Неужели это вы  меня спасли тогда? Я помню, как какая-то девушка вызывала мне скорую помощь.
– Я сразу поняла, что вы попали на улицу в результате какого-то несчастья. Вы не были похожи на бомжа.
– Милая девушка, если бы вы знали, как я вам благодарен! – в глазах мужчины возникла признательность. – Меня же незадолго до этого стукнули по голове, ограбили, я временно потерял память, попал к бомжам. У меня было сотрясение мозга, бомжи пили, орали, а у меня голова раскалывалась... Дайте-ка я вас обниму!
Леля неловко поднялась, и мужчина обнял ее.
– Моя жена, дети, внуки – все меня искали, а я был в таком состоянии...
– Кто там по очереди? Заходите! – подошедшая медсестра позвала на укол.
Перебинтованный мужчина, опираясь на костыли, протиснулся в кабинет, а Леля и Михаил Борисович сели на стулья.
– Но я смотрю, что и с вами что-то случилось, – с сочувствием посмотрев на ее голову, сказал Михаил Борисович.
– Меня по голове стукнул бомж. Следователь приходил. Считает, что меня пристукнул тот самый преступник, который грабит людей. Может быть, и вас тот же самый гад огрел по голове, что и меня.
– Что творится! Беспредел какой-то... – покачал головой Михаил Борисович. И сильно-то бьют гады. У меня аж память отшибло... И вы... У вас сотрясение мозга?
– Да, и довольно сильное, даже проломили мне немного голову.
– Послушайте, но что вы делали там, в гаражах? Я помню, что вы принесли еду. Вы кормили бомжей? Я был голоден, но меня тошнило от еды. Я вас совсем не запомнил, только помню, что чувствовал участие. Если б не вы... Я б, наверное, сейчас уже на кладбище лежал...
– Все равно кто-нибудь заметил бы вас. Там постоянно люди ходят...
– Да, и подумали бы, что я  один из бомжей, – возразил Михаил Борисович. – Я ведь на улице после ограбления несколько дней  был. Сначала валялся без сознания, никто ко мне не подошел, не помог. А потом в себя пришел и к бомжам прибился.
– А я вот даже не знаю, кто мне скорую вызвал. Меня огрели по голове, и все –  ничего не помню. Очнулась только в больнице. Но кто-то мне все-таки вызвал скорую, не прошел мимо.
– Вам повезло, а вообще не дай Бог, все это пережить.
– Да уж...
– Но вы сильно рискуете, кормя этих людей. Поверьте, у многих из них не осталось ничего святого.
– Да я всего один раз покормила их, как раз тогда, когда вас увидела, и потом жалела, что вообще додумалась связаться с ними. Один из них после этого прохода мне не давал, я уж не знала, как от него отвязаться. Баллончиком перцовым ему в лицо брызнула, а его дружок за это меня по голове и огрел.
– Там же совершенно опустившиеся люди: алкоголики, бывшие зэки – с ними опасно иметь дело. 
– Все правильно, я сама это уже поняла. Просто в храме услышала проповедь, что всем кругом надо помогать, а потом еще слова патриарха по телевизору услышала, что среднеарифметическое любви ко всем можно описать одним словом «добро». Вот я и стала творить добро и... Вот что со мной стало...
Михаил Борисович серьезно посмотрел на нее, но ничего не сказал.
– Знаете, я постоянно делаю добро. У меня зацикленность какая-то на этом, – неожиданно для себя разоткровенничалась Леля. – Птичек кормлю, собачек и кошечек, всем попавшим в беду людям с готовностью помогаю, и на работе – я в садике работаю, у меня все очень хорошо. Когда набираю новую группу из малышей – никто из них у меня не плачет. Но мне самой постоянно плохо и одиноко на душе, и вот я думаю, почему так? Почему мне, такой хорошей и доброй никто не помогает? И еще, когда я кидаюсь кому-то на помощь, то чувствую какое-то теплое ощущение в душе, и мне кажется, что я не к кому-то, а к себе кидаюсь на помощь. Но это не так, потому что мне самой, как бы я не помогала другим, все равно плохо...
Леля умолкла и в волнении подумала, что она сейчас, неожиданно для себя почему-то раскрыла душу перед этим совершенно незнакомым человеком. Она бы смутилась, но Михаил Борисович так внимательно слушал ее, и ей совершенно не было стыдно из-за своих откровений.
– Мне очень хочется вас как-то отблагодарить, – серьезно сказал он. – У нас с женой этой  зимой юбилей – 40 лет совместной жизни. Позвольте, я вас приглашу на наше торжество.
Леля сразу вся сжалась. Она не любила все эти торжественные праздники, и очень мучилась, когда в садике персонал оставался после работы чтобы отметить чье-то День Рождения. Михаил Борисович думает, что своим приглашением делает ей честь, но разве может она отказать ему? Неудобно отказывать, ведь он от чистого сердца.
– Какой у вас номер телефона? – спросил он. – Давайте я запишу, а потом позвоню вам, чтобы сказать где, и во сколько будет проходить торжество.
Леля продиктовала ему номер, а сама подумала, что как ни симпатичен ей этот умный человек, но она найдет потом предлог, чтобы отказаться от приглашения. Чего ей делать на чужом торжестве  в обществе незнакомых людей?
Из процедурного кабинета вышел перебинтованный Олег Алексеевич, и Леля поспешила войти туда. Пока медсестра набирала в шприцы лекарства и витамины, Леля, не переставая, в волнении думала о Михаиле Борисовиче. Получалось, что все-таки хорошо, что она тогда пошла кормить бомжей. Иначе не помогла бы она такому умному, уважаемому человеку. Интеллигентный, на какой-то кафедре работает, студентам что-то преподает и попал в такую, совершенно кошмарную ситуацию. И действительно, если бы Леля тогда не вызвала скорую, то не известно, чем бы это все закончилось. Люди и правда, могли принять его за пьяного бомжа – все уже давно знают, что тот гараж занимают опустившиеся люди. И Михаила Борисовича автоматически  причислили бы к ним. Интересно только, кто вызвал скорую помощь ей? Наверное, кто-то случайно проходивший мимо. Увидели ее с окровавленной головой и кинулись на помощь.
Леля поежилась, представив себя валяющейся на асфальте. Бледная, как смерть, в неестественной позе…

По вечерам в столовой выздоравливающие  могли посмотреть телевизор. Стулья ставились рядами  вокруг большого экрана, и создавалось впечатление, что люди сидят в кинотеатре. Сегодня здесь сидели в основном женщины, и потому был включен душераздирающий кинороман о женщине, попавшей в жуткую ситуацию. Леля не любила такие фильмы, но если уж начинала смотреть, то не могла оторваться. Хотелось узнать, чем там все закончится. Вот и сейчас она смотрела на красивую героиню, которая лежала на больничной койке и выслушивала неутешительные прогнозы врачей о том, что она возможно никогда не будет ходить. Героиня плакала, на лице ее постоянно была маска скорби, и Леля только диву давалась, как это ей удается оставаться при этом обворожительно красивой. Да если бы она, Леля, поплакала бы хоть пять минут, то глаза ее непременно бы распухли, а этой хоть бы что. Плачет и никаких распухших глаз. Несчастная вся такая, измученная жизнью, но при этом красавица, хоть и ходить не может. Леля даже позавидовала. Ей бы так. Но, наверное, это только в кино такое бывает, в жизни все совсем не так.
Она потрогала свою перебинтованную голову. Вот снимут с нее бинты, а под ней бритая головенка, и никакой красоты. Да уже сейчас, хоть ее голова и прикрыта бинтами, но лицо-то ни чем не прикрыто. Косметики у нее с собой нет. И вот ходит она теперь бледненькая, в бинтах, под глазами мешки, а в глазах усталость, будто ей не 39 лет, а все 60. И она действительно устала. Попасть бы сейчас куда-нибудь на необитаемый остров, чтоб там было безопасно и было все для жизни. Хижина, еда, вода и вот там бы она отдохнула. Она бы там питалась чуть-чуть, как птичка,  и целыми днями  пребывала бы в состоянии созерцательности. Тело легкое, душа свободная и никого... Одиночество – это свобода. По крайней мере, для нее. Хотя это все тоже бытие, жизнь. Опять вставать утром, что-то делать. И зачем ей эта созерцательность и полуголодная легкость в теле? Незачем. Лучше бы ей вообще не жить. Просто исчезнуть, не существовать, чтобы закончилось это странное, серое, непонятно-унылое для нее существование.
После окончания фильма, где главная героиня,  после долгих мытарств и нечеловеческих страданий обрела настоящее счастье, больные с шумом поставили свои стулья обратно за столы и повалили из столовой.
В длинном больничном коридоре Леля застыла у открытого настежь окна. Это был восьмой этаж, откуда открывался прекрасный вид на вечерний город. Горели окна в домах,  фонари и витрины в магазинах. Красота! Леля вдохнула уже начавший свежеть после дневной духоты воздух.
Она услышала стук и обернулась. По коридору к ней приближался на костылях, тот самый перебинтованный человек, знакомый Михаила Борисовича, которого, как Леля уже знала, звали Олег Алексеевич. Ну и лицо у него! Досталось же ему. Синяки под обоими глазами, а белки глаз красные, как у вампира. Сам худощавый, а лицо раздутое как у алкоголика. Хотя может он и правда  алкоголик? Кто его знает? Но, наверное, все-таки это из-за аварии он так выглядит. Ведь он работает на кафедре с Михаилом Борисовичем, а значит, тоже наукой занимается. Люди науки обычно увлечены – им не до выпивки.
– Девушка, извините, как вас зовут? – спросил он у Лели, останавливаясь возле нее. Та сразу напряглась. Зачем ему ее имя? Познакомиться хочет? Зачем?
– Ольга, – ответила она. – А что такое?
– Михаил Борисович... Он рассказал мне о вас, а я как раз книгу читал, так там о вас написано...
– Обо мне?
– Ну не конкретно о вас, но очень похоже… – он полез в широкий карман тренировочных штанов и выудил оттуда толстую книгу.
 – Вот, вот здесь, – полистав ее, он открыл нужную страницу и протянул книгу Леле.
– Что это за книга? – она с любопытством посмотрела на обложку. – «Люди, которые играют в игры. Игры, в которые играют люди». Эрик Берн. Ну и что это за книга, зачем она мне?
Леля нетерпеливо пожала плечами, и попыталась увернуться от протянутой книги. Но перебинтованный мужик и не думал отступать.
– Нет, вы только послушайте что тут написано! Это же про вас! – он пристроился возле нее у подоконника и раскрыл книгу, собираясь читать там что-то.
– Да не хочу я и не буду ничего слушать! – она отпрянула от пристроившегося рядом  с ней Олега Алексеевича, с неприязнью глянула на его одутловатое лицо с синяками, и собралась уже, было уйти, но тот схватил ее за руку.
– Нет, вы только скажите, вас мама в детстве учила быть доброй? Учила помогать людям и жалеть их? Вы были хорошей, умной  девочкой и помогали людям? – он смотрел на нее заплывшими голубыми глазами с красными белками, и Лелю передернуло от его вида и от того, что он ей говорил. Но ведь говорил он именно то, что и происходило с ней в  детстве… Она в смятении замерла на месте, а Олег Алексеевич, воспользовавшись ее замешательством, стал читать:
«Розовая шапочка, или бесприданница.
Розовая Шапочка была сиротой. Она часто сидела на лесной поляне в ожидании того, кому может понадобиться помощь. Иногда она прогуливалась по тропинке, надеясь, что помощь потребуется в другой части леса. Она была бедна и многого предложить не могла, но что имела, отдавала легко. Розовая Шапочка могла подержать что-то, если нужна была лишняя пара рук, и голова ее была полна мудрых советов, полученных от родителей, когда те еще были живы. Она знала также множество веселых шуток и любила подбадривать тех, кто боялся заблудиться в лесу. Так у нее появилось много друзей. Но по выходным дням, когда все устраивали пикники на лугах, она оставалась в своем лесу, обиженная и одинокая. Иногда ее тоже приглашали, но по мере того как она становилась старше, это происходило все реже и реже.
Она жила совсем не так, как Красная Шапочка, и когда они однажды встретились, то не поладили. Красная Шапочка торопливо шла своей дорогой через лес и проходила мимо поляны, где сидела Розовая Шапочка. Она остановилась, чтобы поздороваться, и девочки с минуту смотрели друг на друга, прикидывая, смогут ли они подружиться, потому что они немного похожи, только у одной розовая шапочка, а у другой красная.
— Куда ты идешь? — спросила Розовая. — Я никогда раньше здесь тебя не видела.
— Отношу бабушке пирожки, которые испекла мама, — ответила Красная.
— О, как мило, — сказала Розовая. — А у меня нет мамы.
— Кроме того, — гордо сказала Красная, — когда я доберусь до бабушки, меня съест волк — так мне кажется.
— Ох, — сказала Розовая. — По пирожку в ночь — все волки прочь. К тому же разумная девочка узнает своего волка, когда встретится с ним.
— Не думаю, чтобы эти шутки были такими уж забавными, — сказала Красная. — Поэтому до свидания.
— Что-то ты воображаешь, — сказала Розовая. Но Красная уже ушла.
"У нее совсем нет чувства юмора, — подумала про себя Розовая, — но мне кажется, она нуждается в помощи". Поэтому Розовая Шапочка побежала в лес в поисках охотника, который спасет Красную Шапочку от волка. Со временем она нашла охотника, своего старого знакомого, и рассказала ему, что Красной Шапочке грозит опасность. Розовая Шапочка провела охотника к дому, в котором жила бабушка Красной, и видела все, что произошло потом: Красная Шапочка в постели с волком, волк пытается ее проглотить, охотник убивает волка, они с Красной Шапочкой смеются и шутят, разрезая волку брюхо и набивая его камнями. Но Красная Шапочка даже не поблагодарила Розовую, отчего та загрустила. И когда все кончилось, охотник стал большим другом Красной Шапочки, а не Розовой, отчего Розовой стало еще более грустно. Она так опечалилась, что стала каждый день есть пьяные ягоды, а чтобы заснуть по ночам, — сонные ягоды. Она оставалась умным ребенком и по-прежнему любила помогать людям, но иногда ей казалось, что лучше всего отравиться сонными ягодами.
Клинический анализ
Тезис. Розовая Шапочка сирота, или у нее есть основания чувствовать себя сиротой. Она умный ребенок, знает много мудрых советов и веселых шуток, но обдумывать серьезные решения и доводить их до конца предоставляет другим. Она полна сочувствия и всегда готова прийти на помощь, в результате у нее много «друзей», но, в конце концов, она почему-то остается в одиночестве. Затем она начинает пить, принимать транквилизаторы и снотворное и часто думает о самоубийстве. Поздоровавшись, она начинает шутить, но только чтобы провести время, пока не представится возможность спросить: "Не могу ли я вам помочь чем-нибудь?" Таким образом, у нее завязываются «глубокие» отношения с Неудачниками, но с Победителями, когда кончаются шутки, ей просто не о чем говорить.
КЛИНИЧЕСКИЙ ДИАГНОЗ: хроническая депрессивная реакция.
СКАЗКА: Розовая Шапочка.
РОЛИ: Доброжелательный Ребенок, Жертва, Спаситель.
ПОВОРОТЫ: от Спасителя (советующий, заботящийся Родитель) к Жертве (печальный Ребенок).
РОДИТЕЛЬСКОЕ НАСТАВЛЕНИЕ: "Будь хорошей девочкой, помогай людям".
РОДИТЕЛЬСКИЙ ОБРАЗЕЦ: "Вот как нужно помогать людям".
РОДИТЕЛЬСКИЙ ЗАПРЕТ: "Не имей много, не получай много и постепенно сохни".
ДЕТСКИЙ ЛОЗУНГ: "Выполняй свой долг и не жалуйся".
ПОЗИЦИЯ: "я—, потому что без конца жалуюсь. Они+, потому что у них есть разные вещи".
РЕШЕНИЕ: "Я накажу себя за жалобы".
СЦЕНАРИЙ: «Сохни».
АНТИСЦЕНАРИЙ: Учись помогать людям.
ФУТБОЛКА. Спереди: "Я умный ребенок". Сзади: "Я сирота".
ИГРА: "Как бы я ни старалась".
КУПОНЫ: Депрессии.
КОНЕЧНАЯ РАЗВЯЗКА: Самоубийство.
ЭПИТАФИИ: "Она была хорошим ребенком". "Я старалась".
АНТИТЕЗИС: Перестать быть умным ребенком.
РАЗРЕШЕНИЕ: Воспользоваться своим Взрослым, чтобы заняться чем-то достойным.
Классификация
У Розовой Шапочки сценарий Неудачника, потому что во всем она проигрывает. Это сценарий «Нельзя», ориентированный на цель со стандартным лозунгом "Ты ничего не добьешься, пока не встретишь принца". Он основан на плане «Никогда»: "Никогда не проси о чем-нибудь для себя". Сказав «здравствуйте», она начинает доказывать, какой она благожелательный и умный ребенок».

Леля слушала сначала все это со скепсисом, потом с недоумением, а в конце, когда Олег Алексеевич закончил читать, долго стояла и молча переваривала услышанное. Она впервые слышала нечто подобное, и в ее голове пока не могло все это уложиться. Какой-то сценарий Неудачника, какое-то постоянное доказывание всем и вся, что она благожелательный и умный ребенок... И этот сценарий «Сохни».
Олег Алексеевич смотрел на нее, ожидая, что она сейчас скажет, но Леле не хотелось ничего говорить.
– Вы дадите мне почитать  эту книгу? – наконец выдавила она из себя.
– Да! Я ведь и принес вам ее для этого! – слишком горячо выпалил он. – Вот! Пожалуйста! Возьмите! Отдадите, когда прочтете.
– Спасибо, – Леля взяла  книгу и молча пошла по коридору в свою палату.
– Лель, это ты? – сонным голосом спросила ее соседка по палате. Эта женщина лежала тут только второй день, но Леле казалось, что они знакомы всю жизнь.
– Я. Кто же еще? Я тебя разбудила?
– Почти. Я лежу тут, смотрю в окно на звезды и думаю о том, какая я несчастная.
Леля невольно рассмеялась:
– Как это похоже на меня! Лена, ты просто чудо!
– Ага, чудо в перьях. А чего ты  впотьмах ходишь? Включай свет, а то навернешься еще, и будет у тебя не только башка в бинтах, но и еще чего-нибудь.
– Не  надо. Я сейчас лягу и фонарик включу. Мне тут книгу интересную дали...
– Как хочешь. А за окном звезды такие яркие... Я уже какой раз в больницу попадаю и всегда люблю, что тут занавесок на окнах нет, а сами окна такие огромные, не то, что дома.
Леля подложила подушку под спину и, усевшись поудобнее, включила фонарик и еще раз прочитала про Розовую Шапочку.
Да. Несомненно, это все про нее. Добрая девочка, сценарий «Сохни», антисценарий «Учись помогать людям». То есть, как она понимает, либо сохни, либо помогай людям. А вообще, что такое сценарий?
Леля полистала книгу и нашла: «Сценарий – это искусственные системы, которые ограничивают спонтанные творческие устремления человека». То есть получается, что она живет в какой-то искусственной системе? Живет не своей жизнью? Но как же тогда жить? Не помогать что ли никому? Но в то же время что толку от ее помощи другим, если она сама несчастна и ее конечный выигрыш в этой искусственной системе – самоубийство?
Хотя не все тут сходится. Никакие транквилизаторы и снотворные она не принимает, спиртное не пьет... Но тут она вспомнила, как еще до замужества, после смерти отца, когда после поминок осталось много непочатых бутылок водки, она ночью, по-тихому, лазила к себе под кровать, где эти бутылки хранились, откручивала крышку одной из них и делала по несколько глотков, чтобы получить долгожданное расслабление и уснуть. Спиртное на нее всегда действовало, как снотворное. А ей тогда было очень тошно. Отец умер, мать выглядела жалкой, плакала, но при этом почему-то постоянно раздражалась на Лелю. Климакс что ли? Леле казалось, что в ее душе все накалилось до предела, и это ощущение не отпускало. Внутренне Леля была на взводе, а внешне держалась спокойно и никто, даже мать не понимали, как ужасно она себя чувствовала. Водка помогала ей снять напряжение. Вот только каждый раз, прикладываясь к бутылке, Леля страшилась, что сопьется. Страшилась, но, тем не менее, продолжала перед сном вместо снотворного пить эту мерзость.
И сейчас Леле  снова стало страшно, когда она вспомнила, свои ночные прикладывания к бутылке. Какой ужас! Как хорошо, что у нее случился тогда сильнейший приступ панкреатита, и ее на скорой увезли в больницу. Там она неделю ничего не ела, и только лежала под капельницей. С тех пор о спиртном пришлось забыть.
А самоубийство? Сколько раз она думала об этом? Помогает всем, добренькая, умненькая, а внутри все давно выжжено тоской, одиночеством, и жизнь совершенно не привлекает. Одно желание любви в ней и осталось. Но что тут написано?
Она снова посмотрела в книгу: «Это сценарий «Нельзя», ориентированный на цель со стандартным лозунгом: «Ты ничего не добьешься, пока не встретишь принца».
Но ведь она всю жизнь ждет любви, ждет такого мужчину, благодаря которому ее жизнь засверкала бы всеми красками и тогда бы она расцвела, перестала бы чувствовать одиночеству и тоску... То есть она и вправду ждала принца! Какой кошмар! Какой ужас!
Она снова уткнулась в книгу: «Сценарий похож на экран из разрисованного матового стекла, который родители устанавливают между ребенком и миром (и самим собой) и который он принимает и старается сохранить в исправности. Он смотрит на мир сквозь этот экран, а мир смотрит на него, надеясь разглядеть хоть искорку или вспышку подлинной человечности...»
Леля недоуменно пожала плечами, разве она не была подлинно человечна? Вон как Михаил Борисович благодарен ей за то, что она помогла ему.
«Перестать быть умным ребенком. ...заняться чем-то достойным». Но разве она занималась чем-то недостойным? Все. Ничего она не понимает. Разве она неправильно поступает, когда кормит птиц, собак, когда помогает тем, кто в этом нуждается? Как же надо тогда жить? Но разве не чувствовала она всегда, что другие люди какие-то нормальные, а с ней что-то не так? Ведь сама она несчастна, одинока и вообще какая-то несуразная со всеми этими добренькими кормежками птичек. Но как же тогда жить? Как все люди? А как так жить? Она даже и не знает, как так жить... Нет, она подозревала, что с нею что-то не так, но что именно? Чем это таким достойным она должна заняться? Не понятно. Ну детей в садике воспитывать – это достойно, но видимо, надо что-то еще. Что-то еще более важное. Она снова подумала о неземной любви, о неком мужчине, который бы одарил ее любовью, не смотря на ее бритую мелкую башку, и тяжело вздохнула. Ну вот, опять она думает о принце, а значит, снова мыслит в рамках сценария «Нельзя», который ориентирован на цель с лозунгом: «Ты ничего не добьешься, пока не встретишь принца».

;
Глава 7



– Нет, я не понимаю! – Лена отбросила телефон, по которому только что разговаривала с домашними. – Мальчишке 20 лет, девчонке 18, а как маленькие, ей богу. Ни поесть, ни постирать не могут, и папаша такой же. Я в больнице, и они потерялись. Никаких навыков самообслуживания!
Леля с улыбкой посмотрела на Лену. Смешная такая! Толстая, в очках, и добродушная. Все время  вздыхает, будто устала. И работает домработницей в богатом доме. Леля много чего узнала от нее о жизни богачей. У них там и бассейн в доме, и тренажерный зал, сам дом огромный, а полы из белых керамогранитных плиток, в которых все отражается, как в зеркале.
– Если трусы под юбку или платье не наденешь, то в этом полу все твои прелести будет видно, – рассказывала Лена.
– А с какой стати без трусов-то в чужом доме ходить? – смеялась Леля.
– Ни с какой!  Это я просто для примера.
Леля узнала от нее, что бассейн надо периодически отмывать. Стены драить от налета и дно тоже.
– Не представляешь, как это тяжело! – жаловалась Лена. – За целый день так умучаешься, что потом несколько дней в себя приходить надо. Я там два раза в неделю работаю, но эти два дня просто обессиливают меня, особенно после чистки бассейна. На следующий день я только пластом лежу, в себя прихожу. А хозяйка уже давно зарплату не повышает. Сначала и проезд оплачивала, а потом перестала. И вот не знаю я, как быть. Устала там совсем, замучилась, а куда еще идти? Буду работать, пока сил хватит. Но какой у них там домина! Такой огромный, даже не знаю, зачем такой нужен. Наверное, специально, чтобы людей нанимать в домработницы и мучить их уборками.
Леля знала из предыдущих рассказов, что Лена попала в больницу из-за многочисленных травм после падения в пустой бассейн. Она отмывала вокруг него стеклянные стены, поскользнулась и упала на дно. Хозяйка на машине отвезла ее в больницу, снабдила деньгами на лечение и пообещала, что будет ждать ее выздоровления.
У Лены снова зазвонил телефон, это был сын, который не мог найти свою синюю рубашку. Лена горячась, стала объяснять, где лежит его рубашка, а Леля в это время подумала, что они с Леной ровесницы, но у Лены семья, дети,  а у нее никого. Она даже не могла себе представить, что у нее могли бы сейчас быть такие взрослые дети – молодой человек и девушка. Оба несамостоятельные, привыкшие, чтоб их полностью обслуживали...
Леля вспомнила, как сидела целый день за панно, не готовила, не стирала, не убиралась, и ей было хорошо. А были бы такие вот великовозрастные  нахлебники вместе с их вечно голодным папашей и все тогда. Никаких панно, никакой тишины. Все-таки хорошо жить одной. В выходной день предоставлена сама себе, хотя, пока не занялась панно,  выходные были ужасно пустыми и одинокими...
Не дожидаясь, пока Лена наговорится по телефону, Леля отправилась в столовую одна. Там за столами уже сидели люди, и Леля увидев их перевязанные руки, ноги и головы снова подумала о том, что их отделение похоже на военный лазарет. Она взяла себе кашу, чай, и села за свободный столик. Почти тут же возле нее пристроился Олег Алексеевич.
– Здравствуйте! – весело поздоровался он и поставил на стол тарелку с кашей, потом принес себе чай, и неуклюже, из-за костылей, стал усаживаться за стол. Леля вскочила, чтобы ему помочь, но тот остановил ее.
– Успокойтесь, я сам должен научиться садиться и вставать! Мне рассчитывать не на кого – я один живу, – он сел, приставив костыли к столу.
– А почему вы не женитесь? – Леля совершенно не стеснялась этого человека с одутловатым лицом.
– А вы, почему замуж не выходите? – не отвечая спросил он, но тут же смутился. – Или вы замужем?
– Нет, я не замужем, я разведена, – спокойно ответила Леля. – Ушла от мужа, и больше как-то не встречала кого-то такого, чтоб связать с ним жизнь.
– Понятно. Мы тоже с женой расстались.
– Да? А почему? Хотя, что это я... Простите.
– Да ладно. Не просите прощения. Мы были слишком разные. Я больше склонен к интроверсии, а она чистый экстраверт. Моя профессия историк, и я постоянно пребывал в прошлом времени, изучал жизнь, которой уже нет.  А жена реалистка; ей хотелось жить здесь и сейчас.
– А эта книга... Ну, которую вы мне дали, это же чистая психология. Вы и психологией увлекаетесь?
– Я всегда ей увлекался и философией тоже. Психология вообще не отделима от философии и вытекает из нее.
– Знаете, я в педагогическом училище проходила психологию, правда детскую, но мне тоже было интересно, я даже потом для себя нашла тесты на типы темпераментов, и недавно в интернете такой тест нашла и прошла его...
– Позвольте, я угадаю, ваш темперамент. Вы флегматик или меланхолик. Сангвинического в вас почти ничего нет, а вот холерическое присутствует.
– Да, я флегматик и меланхолик в равной степени, на 22% – холерик, и на 7% сангвиник.
– Холерик агрессивен, он в вас развился, чтобы защитить ранимость меланхолика.
– Что-то не очень он меня защитил, иначе я не попала бы сюда с пробитой головой, которую мне обрили наголо и теперь я лысая.
Пока они разговаривали, Леля съела почти всю кашу. Она даже не заметила, что спокойно ест, разговаривая с Олегом Алексеевичем. Обычно при посторонних мужчинах у нее и кусок в горло не лез.
– А вообще, знаете, спасибо вам за книгу, – отпив чай, сказала она. – Никогда ничего подобного я не читала. Даже не знала, что вообще такое может быть с человеком.
– Вы о своем сценарии? О Розовой Шапочке?
– Да. Я давно чувствовала, что со мной что-то не так, что я попала в какой-то заколдованный круг и движусь по этому кругу, не могу покинуть его пределы. Вот только мне не понятно, что именно я должна была делать в жизни, как жить. Я считала, что правильно поступаю, когда кормлю голодных животных, когда помогаю людям. А теперь я запуталась и не пойму что мне делать. Мимо всех проходить? Стать черствой? Как вообще жить? – Леля посмотрела на Олега Алексеевича полными искреннего недоумения глазами.
Тот удовлетворенно хмыкнул и, проглотив кашу, сказал:
– У вас нет способности помогать самой себе. Вы словно младенец, который беспомощен и не может сделать для себя ничего. Для других вы взрослая, а для себя маленькая и беспомощная. Вы помогаете другим и считаете, что и другие должны помогать вам, но сами для себя не делаете ничего.
– Ну то, что я жду от других помощи, это да. Но в то же время, зачем мне помощь? Я ведь вполне благополучна. У меня работа, квартира. Я сыта, одета, обута... – Леля говорила, а сама думала о том, что то, что говорил ей Олег Алексеевич, совсем недавно сказал ей врач Скорой помощи,  забиравший окоченевшего мужика. Он тоже говорил ей, что самой себе она не может помочь.
– Но при этом несчастна. Ведь так? Иначе не стали бы цепляться за птичек.
– Цепляться за птичек? Я цепляюсь за птичек?
– А то нет? Думаете, птички без вас пропали бы? Нет. А собаки? Тоже не пропали бы. Вам просто нравится, как они к вам все сбегаются и слетаются, как возле вас кружатся, ждут вас. От этого у вас создается иллюзия собственной нужности, значимости.
– Ладно, предположим, что вы правы, но ведь все-таки и от моей иллюзорной значимости есть польза. Взять хотя бы Михаила Борисовича. Если бы не я, то он помер бы там среди бомжей.
– Да. Не спорю, в некоторых случая вы действительно помогаете тем, кто нуждается. Но вот себе вообще ни в каких случаях помочь не можете. Вы пренебрегаете собой и ждете,  что кто-то со стороны заметит ваши страдания и поможет вам. Но дело в том, что то, в чем вы нуждаетесь, можете дать себе только вы сами. Никто другой вам не поможет. Понимаете? Это ваша задача понимать свои стремления, чувства, желания, свое настроение и искать самой для себя какие-то выходы. Но вы этого не делаете. Вы ждете помощи со стороны. Эрик Берн под фразой «заняться чем-то достойным», как раз и имеет в виду заботу о себе самой.
– И что же? Мне оставить всех и крутиться только вокруг себя? Это эгоизм!
– Эгоизм, это то, когда ждешь от других то, что можешь дать себе сам. Вы ведь не беспомощная, чтобы не помочь самой себе и обрести свое счастье. Поверьте, птицы, собаки и бомжи – они все имеют достаточно жизненных сил, чтобы выжить. И у вас эти силы есть, но только вы привязались к тем, кто и так может без вас обойтись, а о самой себе совершенно не умеете заботиться.
Леля отодвинула тарелку с недоеденной кашей и  задумалась.
– Вы, наверное, правы, но для меня все это так ново... Просто в голове не укладывается. Мама всегда учила меня помогать людям, замечать чужие страдания. А о том, чтобы заглядывать в собственную душу, анализировать собственные чувства – об этом и речи не было. Как только я что-то хотела для себя, или не замечала маминого плохого настроения, как меня тут же называли черствой. Я всегда должна была видеть, замечать всех несчастных. В последние годы маминой жизни, мама была очень требовательной и эксцентричной. Она считала, что я должна постоянно ублажать ее, развлекать, заботится о ее здоровье. И я развлекала, ублажала, заботилась. Мне никогда в голову не приходило развлекать и ублажать себя, ведь мне внушили, что это плохо.  Надо всем помогать, замечать у всех настроение, и если оно плохое, то кидаться веселить, подбадривать. Когда я встречала кого-нибудь, то после приветствия, со мной происходило, и происходит все так же, как по книге Эрика Берна. Поздоровавшись, причем очень приветливо и доброжелательно, будто доказывая, что я очень теплый и добрый человек, я сразу же начинаю искать в человеке какую-то нужду в поддержке, чтобы начать ему помогать. Хоть словом, хоть советом, но помогать. Если же человек сильный и все у него в жизни хорошо, то я просто теряю к нему интерес. Он сразу же причисляется мною к категории «обычных». Меня  интересуют только несчастные, те, кому требуется помощь. И это очень рано обнаружилось во мне. Еще с начальной школы...
– Ну так сценарий и формируется еще в детстве, а потом от него очень трудно избавиться, особенно, если не осознаешь, что вообще происходит. Я сам долго жил по сценарию Сизифа. Ни одно дело не доводил до конца. Но потом преодолел это. Прочитал книгу Эрика Берна и ужаснулся. Стал наблюдать за собой, осмысливать свое поведение и понял, сколько всего неправильного во мне. Сейчас, считаю, со мной все в порядке, но все-таки книгу Эрика Берна время от времени  перечитываю, потому что сценарий очень крепко может держать. Это все равно, что компьютерная программа. Я перепрограммировал себя на успех, на доведение дел до конца, и у меня это получается. И у вас все получится.
– Но я никак не могу понять... Как же... Все просто с ног на голову... – Леля поднялась из-за стола. – Можно я еще почитаю вашу книгу?
– Читайте на здоровье! Мне это только в радость.
– А Сизиф тоже помогает людям и не думает о себе?
– Нет, Сизиф хочет стать героем, – Олег Алексеевич, опираясь на костыль, тоже поднялся, и Леля впервые заметила, что он хорошо сложен. Лицо у него, конечно, страшное, но телосложение очень даже ничего. А вот у нее ни тела нормального, ни рожи, ни кожи, и ко всему прочему еще и голову побрили…
Вернувшись в палату, Леля снова принялась за чтение книги Олега Алексеевича. Она лежала на кровати, грызла печенье и читала, когда в палату вошла Лена.
– Печенье грызешь? ¬– удивилась она. – А я думала, что ты на какой-нибудь диете сидишь. Такая тощая. Как тебе такое удается?
– Чего? – оторвала от книги голову Леля. Она только что читала, о том, что такие как она, не могут быть счастливы, даже если встретят своего принца, потому что слишком скучны, для него, да и сами так привыкли всем помогать, что самодостаточный принц может остаться для них незамеченным.
– Чего! Я говорю, как тебе удается быть такой тощей, если ты жрешь все подряд?
– Так это сухое галетное печенье, в нем мало калорий. Хочешь? – она протянула Лене пакет, но та отказалась.
– Не надо, я только что из буфета. Пончики со сгущенкой взяла.
– Вот с них сильно толстеют.
– А! – беспечно махнула рукой Лена. – Я, конечно, хочу быть стройной, но и есть тоже хочу. Эти пончики такие вкусные! Сладкие!
Леля увидела, как Лена с удовольствием откусила большой кусок от одного из них, и засмеялась:
– Ну ты даешь!
– Даю! Так жрать все время охота! Это у меня ПМС так проходит. Я всегда жрать хочу перед Этими Днями. У тебя такого нет?
– Нет. У меня другое. Мне все время плакать хочется. И все кругом каким-то мрачным кажется.
– А я злая делаюсь, кидаюсь на всех. Особенно на работе очень плохо мне.  Там же вкалывать надо. Но за то, – Лена понизила голос, – у хозяйки на столе столько всего вкусного остается! Можно пожрать!
– Как? Ты у них еду таскаешь?
– А чего такого?! Мне хозяйка сама разрешила. Все равно они там поедят разок, а то, что не доедают – выбрасывают.
– Так ты объедками, что ли там питаешься?
– Ну, получается, что да. Но только объедки у них на объедки совсем не похожи. То полкурицы после них останется, то полторта, то целая, почти нетронутая тарелка с пельменями, между прочим, домашними. У них там такое все вкусное! Деликатесное! О-ой! – Лена подкатила глаза, вспомнив хозяйские разносолы.
– Так у тебя не все так плохо, раз ты там отъедаешься всякими вкусностями.
– Ну оно вообще-то да, просто...
В это время в палату вошел врач и Лена умолкла.
Осмотрев Лесю, врач объявил ей, что завтра уже можно будет снять повязку. Леся испуганно посмотрела на него.
– Я думала, что вы меня сначала выпишите, а потом уже повязку снимать... Как же я лысая буду? У меня нет ни платка, ни косынки!
– Вот женщины, а? – посмотрел он на Лену, будто ища у ней поддержки. – Им головы проламывают, чуть жизни не лишают, а они о внешности думают.
– Да, но моя голова... Как я буду лысая, без всякого прикрытия? Может быть, вы меня сегодня выпишите, а повязку я потом приду к вам и сниму. Или дома сама. Можно? – она с надеждой посмотрела на врача.
– Выписать вас я пока не могу. У вас еще головные боли и головокружения не прошли. Вчера вечером даже температура небольшая поднялась...
– Ну и что! – перебила Леля. – У меня так бывает!  Понервничаю, и температура поднимается, но это все ерунда.
– Понятно. Но, тем не менее, дня два вам еще придется здесь понаблюдаться.
– Не пойму, чего ты так переполошилась? – недоуменно уставилась на нее Лена, после того, как вышел врач. – У меня дочке 18, так она сама побрилась под ноль. Я сначала пугалась, когда видела ее, а потом привыкла. Мне даже понравилось. У нее красивая шея и голова тоже красивая.
– Вот именно! Голова красивая у нее! А у меня что?! У меня страшная голова! Понимаешь? Страшная! Господи! Что делать?! Может сбежать отсюда? Но как больничный закрывать тогда? Не знаешь? Выписка нужна. Мне ж еще к своему врачу в поликлинику надо будет наведываться. Ой, чего делать?!
– Чего делать, чего делать... Если уж  ты так стесняешься своей лысой башки, то в платке ходи.
– Нету платка! – крикнула Леля.
– Ну нет и нет, чего орать-то? Будешь лысая ходить. Чего тебе? Женихаться что ли? Нам сорокалетним бабам все равно уже не стать такими как двадцатилетние. Со всех сторон все висит, – Лена посмотрела на стройную фигуру Лели. – Хотя ты такая тощая, как девчонка. Я даже сначала подумала, что тебе и тридцати нет. Ты такая, потому что детей не рожала. А я как потолстела во время первой беременности, так и осталась такой. А до этого худышкой была, такой же, как моя дочь сейчас, и как ты.
Леля только обреченно вздохнула. Воображение рисовало ей жуткие картины, как она ходит по больнице с лысой головой, и как потом, после выписки добирается домой, через весь город в общественном транспорте. Нет. Этого нельзя допустить. Она такси наймет. И вообще, что это приспичило доктору снимать с нее повязку? У нее такая травма... Чего торопиться? Нет, она не будет расхаживать лысая. Она что-нибудь придумает. Всегда можно договориться, настоять на своем.  Успокоив себя такими мыслями, Леля повеселела, и оставшийся день провела за чтением книги, вникая в психологию человеческих судеб.

За ужином Леля снова сидела за одним столом с Олегом Алексеевичем. И хоть он был мужчиной, ей было свободно с ним. Ее одинокое существование наложило на нее свой отпечаток – она всегда ждала любви, и мужчины, особенно те, кто нравился ей, вызывали в ней целую гамму чувств. И Леля стыдилась таких чувств, потому что они были на грани истерики. Рядом с симпатизирующими ей мужчинами она чувствовала себя бесприютной  кошкой, которой хочется, очень хочется, чтобы ее подобрали, пригрели, оставили у себя. Из-за этого она чувствовала неловкость и всеми силами старалась скрыть свои неподобающие эмоции.
С Олегом Алексеевичем такого не было. Как мужчина он  совершенно не интересовал ее. От него она не ждала никакого приюта. Наверное, потому, что он был весь переломан, и  выглядел несчастненьким, а с несчастненькими Леле общаться было привычно. И потом его лицо, так сильно пострадавшее в аварии, просто отпугивало ее. У него было несколько трещин на лицевых костях, и его ночами мучили боли.
– Представляете, – решила поделиться Леля  самым страшным для нее, – врач сегодня сказал, что завтра снимет с меня повязку! А я бритая! Башка совершенно лысая. В бинтах хоть не видно, что я такая, а без бинтов как? И ни платка, ни косынки, ни шарфика у меня нет. Но я что-нибудь придумаю. Я ни за что не буду тут еще два дня лысой отираться.
– А почему два дня? Вас уже выписывают? – спросил Олег Алексеевич, засовывая ложку с макаронами в рот.
– Да, через два дня. Вот и ходила бы я все эти дни в повязке, но врачу зачем-то понадобилось снимать ее с меня, чтоб я тут опозорилась со своей лысиной.
– Главное, чтоб не болело ничего, а там все равно. У меня  по ночам лицо сильно болит, и ногу так и крутит. Места не могу себе найти. Сегодня всю ночь почти не спал...
Леля с жалостью посмотрела на него:
– Бедный Олег Алексеевич! Какой все-таки гад тот шофер, который вас сбил!
– Ольга, обращайтесь ко мне просто Олег. А то у меня такое ощущение, что я нахожусь  в университете, и вы одна из моих студенток.
– Да? Ну хорошо, – быстро согласилась Леля. – Тогда вы меня называйте просто Леля, а то Ольга звучит слишком строго.
– Хорошо, если вы так хотите... Но для меня Ольга не звучит строго. Красивое имя, историческое.
–  Ну да, вы же историк... И, наверное, очень умный. Историки всегда очень умные. Я тоже люблю историю, но могу воспринимать ее только через исторические романы или биографии знаменитостей, а так вообще ничего понять  не могу. Особенно в школе ничего не понимала, когда надо было рассказывать про всякие там палаты лордов и палаты общин.
– А у меня история со школы шла хорошо. Я в ней быстро ориентировался, понимал все. А вот математика мне не очень давалась.
– А мне русский! Я когда в педучилище экзамены сдавала, то изложение писала простыми предложениями, чтобы в запятых не запутаться, и еще слова, которые не знала, вообще не писала – другими заменяла. Ну, на четверку сдала, а иностранный на пятерку. Получается, что иностранный у меня лучше, чем родной язык.
– А вы в педучилище учились на учителя или воспитателя?
– На воспитателя. Я работаю в детском саду.
– Мы с вами коллеги. Я ведь тоже работаю с детьми. Правда, дети у меня взрослые, но все равно дети.
– Ой, не знаю, мне бы, наверное, страшно было бы выходить к таким великовозрастным детям. С маленькими детками гораздо проще. А это сидят такие дяди и тети и смотрят на тебя, оценивают...
– Все познается в сравнении. По сравнению с вашими детсадовскими малышами мои студенты кажутся взрослыми, а по сравнению с сорокалетними, зрелыми людьми  выглядят совершенно желторотыми.
– Ну да, вы правы... – Леля оглядела столы в столовой. – А что-то Михаила Борисовича не видно. Его не выписали? Не знаете?
– Выписали, еще вчера после обеда. За ним целая толпа приехала – жена, дети, внуки...
– Жена, дети, внуки... – повторила Леля и тут же представила саму себя, как она одна, лысенькая и робкая едет в такси, и как потом старается незаметно для бабок проскользнуть в свой подъезд. Да только разве мимо бабок возможно проскользнуть? Они обязательно ее увидят. Хотя могут и не узнать. Надо притвориться, что она это не она. Не здороваться, в их сторону лицо не поворачивать, и с невозмутимым видом зайти в подъезд. И зачем ее только обрили? Сколько теперь ждать пока  волосы отрастут? Ну ничего, она что-нибудь придумает, чтобы остаться в повязке до выписки, а там домой... Дома у нее полно всяких там платков, шарфиков и косынок.
Вернувшись в палату, Леля застала свою соседку жующей масленый пончик и читающей при этом книгу.
– Понятно. Ты опять пончиками питаешься, – констатировала Леля. – А в столовой макароны с котлетами были. Котлеты вкусные!
– Слушай! Я у тебя тут книгу взяла почитать! Это же кошмар! – Лена открыла широко рот и откусила большущий кусок от пончика.
– Какую книгу? Олега? Про сценарии?
– Ага! – Лена довольно кивнула, и перелистнула лист.
– Э! Ты смотри в жире не испачкай страницы! – испугалась Леля.
– Ой! – Лена оглядела страницы. – Да вроде все чисто. Но слушай, это же кошмар какой-то, как люди живут! Сценарии какие-то, материнские заклятия... Неужели все это правда?
– А ты какие уже сценарии прочитала?
– Золушку, Розовую Шапочку, Сизифа, Красную Шапочку, сейчас читаю про маленькую мисс Маффет или «Меня не испугаешь».
– Ну и как? Ни в ком себя не узнала?
– Не-а! Мне кажется, я живу без сценария. Ну вот только немного на Розовую Шапочку похожа, и то не совсем...
– А я вот совсем! Я всю жизнь живу по сценарию Розовой Шапочки...
– Ты?
– Я.
– Но слушай, это же сценарий Неудачника. Трагический сценарий, и конец его самоубийство. 
Леля посмотрела на Лену испуганными глазами, но ничего не сказала. Что-то за последнее время в ее внутренний мир так кто-нибудь и вторгается. А она так не любит впускать кого-то в свою душу!
– Хорошо, что у тебя нет никакого сценария! – стараясь перевести разговор с себя на Лену, бодро сказала Леля.
– Не знаю... Как я поняла, сценарий есть у всех. Он либо навязанный, либо самостоятельно, осознанно созданный самим человеком, – Лена пристально посмотрела на Лелю, и та вся сжалась под ее взглядом. Ей показалось, что Лена так и видит в ней достойную жалости Розовую Шапочку, которая старается, старается, но, в конце концов жизнь свою прервет самоубийством.
– В этой книге я не нашла своего сценария, но точно могу сказать, что у меня он тоже есть. Я не Победитель, не Неудачник, я нечто среднее. У меня хороший муж, детки, а то, что я работаю прислугой, так меня это не очень напрягает. Подумаешь! Зато я всего два раза в неделю работаю, а ведь некоторые каждый день на работу таскаются, и получают при этом за месяц столько же, сколько  и я,  – Лена снова углубилась в книгу, а Леля подошла  к своей кровати, легла на нее и уставилась в потолок.
Розовая Шапочка... Сценарий Неудачника... Но теперь  она больше не будет никакой Розовой Шапочкой. Она теперь все изменит. Олег сказал, что она не может помочь самой себе, но разве ей что-то нужно? Все у нее есть. Вот только тоскливо постоянно и одиноко, и вообще плакать хочется...
Леля почувствовала жалость к самой себе и в то же время отчаянное непонимание того, что же можно, в конце концов, вообще сделать, чтобы помочь самой себе. Олег сказал, что она словно беспомощный младенец лежит и ждет, что ей кто-нибудь поможет, но ведь она не младенец и сама может позаботиться о себе. Но вот только как? Что ей делать для себя самой? Разве она бомж, или старая немощная бабушка? Она молодая, здоровая. Одинокая, правда, но... Что тут можно сделать? А ничего. Одиночество – это ее застарелое, постоянное состояние, и лучше бы бомж своим камнем вообще убил бы ее, и может быть тогда она и обрела свой долгожданный покой...
На крашеном белом потолке трещинки сливались в замысловатые узоры, и Леля смотрела на них, но не видела. Если в смерти она ищет долгожданного покоя, то значит, она глубоко несчастна и неблагополучна.  Это насколько надо было зайти в тупик, чтобы сожалеть о том, что бомж не прибил ее окончательно? Значит, она действительно запустила саму себя, оставила в стороне свои проблемы, но при всем этом пытается помогать еще и другим. Слабая, одинокая, но зато каждое утро кормящая птичек...
– Чего-то я не пойму! Это про меня что ли? – подала голос Лена, а Леля от неожиданности вздрогнула и поскорее вытерла со щек слезы. – Вот послушай, что тут написано: «Муж ее знал, что после знакомства с мисс Маффет на нее нужно зарычать, после чего ей вроде бы полагается спасаться бегством. Так поступает большинство девушек, но Маффи не убежала. Если вы рычите на мисс Маффет и она не убегает, остается снова на нее зарычать, что он и делал. В сущности, он больше ничего ей не говорил, разве что время от времени еще «Фу!». Это же про меня и моего мужа! Он мне такие гадости говорил всегда, и до свадьбы и после – оскорбления всякие, мерзости, я расстраивалась ужасно, но потом каждый раз приходила к выводу, что он просто не понимает, что делает. Сводила все к тому, что он  неуклюжий, не умеет с женщинами обращаться и только в последнее время меня стала брать досада, что я все это терпела. И еще эти его постоянные фуканья в мой адрес. Все фу, да фу, будто я гадость какая-то...
Лена умолкла и снова воткнулась в книгу, а Леля приподнявшись на локоть,  продолжала смотреть на нее. Ну вот, и у Лены тоже трагический сценарий... Такая веселая, такая смешная женщина, а вот поди ж ты тоже оказалась Теткой Тридцать Три Несчастья, как в каком-то дешевом романе. Есть ли вообще на свете счастливые женщины? Наверное, есть. Ее подруга Наташка выглядит вполне счастливой. По крайней мере, со стороны ее семья вполне благополучна, а там уж не знай...
– Да... Все тут словно про меня... Утешает только то, что я просто Непобедитель. У меня хотя бы есть паук, который умеет плести паутину. А я ж говорила, что я нечто среднее. Я чувствовала, что я не Неудачница, и не Победительница. Я – Непобедительница!
– Паук?
– Ну да, паук, то есть муж. Паук рычит и все убегают, а я не убежала…
– А у тебя какая любимая сказка была в детстве? В самом раннем детстве, лет до трех? – спросила Леля, с горечью думая о том, что у нее вот сценарий Неудачницы, и вполне возможно, что она покончит когда-нибудь сама с собой...
– У меня много было любимых сказок, а когда совсем крохотной была, мне было тогда года полтора, то я очень любила во время прогулки взобраться на пенек и  читать наизусть другим детям «Муху-Цокотуху». Папа мой долго потом с гордостью рассказывал, как я собирала вокруг себя мелюзгу и громко, с выражением читала «Муху-Цокотуху».
– Слушай, а ведь в «Мухе-Цокотухе» есть паук... Может у тебя сценарий «Мухи-Цокотухи»?
– А! Ну конечно! О Господи! А ты? У тебя какая сказка была любимая в детстве?
– «Доктор Айболит».
– Ты разве всех лечишь?
– Нет, но я всем помогаю, добрый доктор лечил, а добрая Леля помогает...
Лена посмотрела ей прямо в глаза и они какое-то время смотрели друг на друга, переваривая услышанное, а потом принялись обсуждать свою жизнь и находили все большее и большее сходство с персонажами из своих любимых детских сказок.
Никогда еще Леля не копалась так в своей душе, да еще и при постороннем человеке. Погасив свет, они проговорили до полуночи, перебивая друг друга, захлебываясь от возбуждения, когда находили все новые и новые сходства с героями сказок.
– Все разбежались, а Муха-Цокотуха значит не убежала, раз ее паук потащил!
– Но ты должна радоваться, что в твоем сценарии есть освобождение в виде маленького комарика. У меня вообще нет освобождения в сценарии. Сиди под деревом и помогай всем, а сама без любви, без тепла...
– Но ты же можешь не помогать никому!
– Но я не знаю, как это так – не помогать никому! А если надо помочь? Как я мимо пройду? Или сижу я, а ко мне придет кто-нибудь болезный, как не помочь?
– Ну я не знаю... Как же другие люди живут? Можно подумать, что вокруг них нормальные люди ходят, а вокруг тебя одни несчастные отираются.
– Но именно так почему-то и получается.
– Может быть, тебе в волонтеры податься или в социальные работники? Там как раз такие как ты нужны.
– Нет, не хочу. Мне в садике с детками нравится работать. Просто... Птички... Я ж прикормила их, и они ждут теперь. А еще если кого несчастного увижу, то, как мимо пройти? И вообще, ты сама  терпишь рычание своего паука, сама счастья не имеешь...
– Ну да, но я хоть замужем, а ты вообще...
Когда Лена уснула, Леля долго лежала, глядя на звезды за окном. Вся ее жизнь предстала перед ней. Вечно она была какой-то испуганной, тревожной, жалкой, загнанной в тупик, но при этом постоянно кому-то помогающей. Нет, так больше продолжаться не может. Она должна перестать быть Розовой Шапочкой. Все. Хватит. Надо научиться быть счастливой самой. Вот только как это сделать? Как быть счастливой без любви? А любви как раз в ее жизни нет, и не известно будет ли. Хотя это ожидание исключительной любви само по себе уже часть ее гибельного сценария, по которому она может быть счастлива, только встретив принца. Значит ей надо научиться быть счастливой самой, без любви, без принца. Да и какой принц? Принцы всегда молодые, а ей нужен мужчина сорока лет и даже постарше, а в этом возрасте мужчины уже короли, а не принцы, а короли все женаты на королевах. А из нее какая королева? Так, всего лишь несчастная, лысая замухрышка…


;
Глава 8


– Ну что, все хорошо, можно повязку больше не надевать, – врач деловито осмотрел затянувшуюся ранку на Лелиной голове и остался доволен. Но Лелю все это не устраивало. Она не собиралась ходить с ни чем не прикрытой лысой головой. В настенном зеркале она видела свое отражение и ужасалась. Маленькая жалкая головка на тонкой шейке, в больших глазах испуг, ну не дать, не взять – перепуганная мышь.
– Нет... – Леля в отчаянии схватилась за снятые с ее головы бинты, желая обмотаться ими снова. – Мне надо... Пожалуйста...
В это время у врача зазвонил телефон. Он сделал знак Леле, чтобы она вышла из перевязочной, но та умоляюще вцепилась в бинты и не собиралась уходить.
– Але! Да, я вас слушаю... – Леля слышала, как в телефоне мужской голос что-то быстро говорил. Врач сосредоточенно внимал этому голосу, а Леля в отчаяние пыталась забрать ленты бинтов из его рук.
– Да, да, я понял. Сейчас буду. Вы пока кислородную маску ему дайте...
Услышав про кислородную маску, Леля сникла. Там кому-то плохо, может кто-то умирает, а она со своей лысой башкой... Почти покорно она вышла из кабинета, обреченно увидев, как заветные бинты летят в мусорное ведро. Врач стремительно вышел следом за ней, сильно хлопнув дверью, и быстро пошел по коридору спасать кого-то... Вот он действительно помогает людям. Сам сильный, благополучный, и помощь оказывает профессионально, не то, что она... Хотя сейчас Леле было не до помощи кому-то. Она чувствовала себя уродом из-за своей маленькой, лысенькой головенки на тонкой шейке. Длинный коридор был пуст, но вот сейчас кто-нибудь пойдет и увидит ее уродство. Леля торкнулась обратно в перевязочную, думая, что сейчас войдет туда, стащит из мусорки свои бинты и прикроет ими свою уродливую мелкую голову. Но дверь не открывалась... Какой кошмар! Что делать?
Одна из дверей коридора открылась и оттуда вышла медсестра со стойкой для капельницы. Леля испуганно прижалась к двери перевязочной, но медсестра, равнодушно скользнув по ней взглядом, прошла мимо и исчезла в недрах одной из палат. Лелю это удивило, ей казалось, что ее лысая голова будет притягивать взгляды людей, произведет фурор, а тут просто равнодушное скольжение взглядом... Может медсестра не обратила на нее внимание?
В конце коридора послышался шум.  Леля вздрогнула и, посмотрев в ту сторону, увидела, как открываются двери лифта и оттуда одна из  санитарок в белом халате выкатила каталку с кастрюлями.
– Завтрак! – громко крикнула она, и Леля чуть не подпрыгнула. Ей бы такой сильный голос. А то вечно дети не слышат ее, приходится подходить к каждому и сообщать про завтрак, про прогулку. А был бы голос сильный, так она как  гаркнула бы, и все сразу бы услышали. Хотя какой голос? Она же тут лысая стоит... Ужас! Какой ужас!
Леля снова вжалась в дверь перевязочной, глядя, как санитарка провозит мимо нее каталку с кастрюлями.
– Завтрак! – приветливо сказала санитарка, посмотрев в лицо Леле. Та кивнула, удивляясь, что и на этот раз на ее лысую голову никто не обращает внимания. Странно даже...
Из палат с тарелками и бокалами стали выходить больные. Они шли по направлению к столовой мимо Лели, но никто из них не выражал никакого удивления по поводу ее лысой маленькой головы. Как будто так и надо ходить такой вот уродиной. Неужели никто не замечает, что ее голова слишком маленькая? Идут все мимо будто она нормальная, а не урод какой...
Леля направилась за своей тарелкой и чашкой в палату.
– О привет! – весело уставилась на нее Лена, откусывая большой кусок от румяного пончика со сгущенкой. – А я думаю, где это ты. Завтракать позвали, а тебя все нет. Я уж хотела сходить с твоей тарелкой, взять для тебя еду.
Леля затравлено посмотрела на нее. Почему никто не видит, что с нее сняли эти бинты? Почему никто не замечает ее уродства?
– С меня повязку сняли... – чуть не плача сообщила она, испуганно глядя на Лену. Вот сейчас та заметит, наконец, ее уродство.
– Да я вижу. А ты чего завтракать не идешь? – Лена откусила снова большой кусок от пончика и отпила из чашки горячий чай. – А хочешь я тебе пончик дам? У меня тут еще есть.
– Какой там пончик... Я вся такая лысая, уродливая, как я же теперь? – слабеньким голоском произнесла Леля. – Неужели ты не замечаешь, какая маленькая у меня голова? Она непропорционально мала, как будто не от моего тела...
Лена равнодушно посмотрела на ее голову.
– Нормальная у тебя голова, – пожала она плечами. – На пончик!
Леля удивленно взглянула на нее. Неужели и она ничего не замечает? Что же это такое? Слепые что ли все? Мама всегда очень заостряла внимание на ее голове, не позволяла ходить с хвостом  на затылке. А Леле с юности нравились гладкие прически. И вот прилижется она, накрасит глаза и ей кажется, что она похожа на какую-то изящную лань. Тонкая длинная шея, а на ней изящная головка с большими глазами. Но мама стеснялась ее гладенького вида: «Зачем ты так причесалась?» – спрашивала она, и когда Леля распускала волосы и делала пышные прически, мама оставалась довольна. И Леля стала стесняться своего прилизанного вида, чувствовала дискомфорт, и ей хотелось поскорее спрятать свою изящную головку под копной распущенных волос.
Молча взяв тарелку, ложку и чашку, она вышла из палаты и направилась в столовую. Там уже все столы были заняты, но Олег, уже почти съевший свой завтрак, занял для нее место.
– Оля! – весело помахал он ей рукой. – Идите сюда!
Ну надо же! И он ничего такого не замечает! И чего же тогда она так комплексовала? Из-за непропорциональности своего тела страдала, волосами прикрывалась, попу свою большую старалась визуально уменьшить, а тут оказывается, что ничего такого уж уродливого в ней и не было. Но мама всегда говорила, что у нее большой, тяжелый низ, слишком узкая талия, а голова вообще...
– Я сам сегодня немного позже пришел, думал, что вы уже ушли, но на всякий случай место для вас занял. – Олег смотрел на нее во все глаза, и Леля поняла, что он ВИДИТ ее. До этого другие тоже смотрели на ее лысую голову, но они как бы не видели ее, а этот смотрел и ВИДЕЛ.
Леля смущенно посмотрела на двух женщин сидящих за тем же столом, что и Олег, и поставила тарелку и чашку на свободное место. Женщины мирно беседовали и совершенно не обращали внимания на Олега и Лелю.
– А я смотрю, с вас сняли бинты,  – доедая кашу, сказал Олег.
Леля покраснела,  будто ее наконец-то уличили в том самом, чего она так стыдилась.
– Да, сегодня... – она бросила взгляд на него, на женщин, но ничего страшного в их лицах не обнаружила. Женщины уже доели и начали вставать из-за стола, а Олег довольно дружелюбно, даже с симпатией смотрел на нее.
– Ну и чего вы боялись? Вам даже идет бритоголовость. Вы похожи на газель. И глаза такие большие. И еще у вас удивительно изящная шея...
– Да все так, просто остальное мое тело не подходит к этой изящной шее с маленькой головкой. Знаете, как будто моя голова не от этого тела... – Леля поерзала на стуле, и, опустив глаза, оглядела себя. – Просто на мне сейчас больничный халат, он широкий и не видно какая я там под ним, не видно, что я урод...
– Послушайте, зачем вы так о себе? Я еще никогда не видел женщины более женственной и очаровательной чем вы. Да я каждый раз ахаю внутренне, когда вижу вас! Вы очень женственная! Вы...
Леля в изумлении уставилась на него. Распухшее лицо, красные белки глаз, перебинтованный череп... Он смотрел на нее в полном восхищении, а она обратила вдруг внимание, на его широкие плечи и что-то неприятно так шевельнулось в ней.  Она не замечала в нем мужчины, но он нравился ей как человек, а тут вдруг она поняла, что он все-таки мужчина и ей сразу стало неловко как-то, даже противно. Это что же, она тут откровенничала с ним о своем сценарии, рассказывала о себе, а он что? Он оказывается весь такой мужчина, и  видел в ней женщину?
Что-то похожее на тошноту подкатило к ее горлу. Она схватила кашу, выскочила из-за стола, чуть не опрокинув стул, и направилась в свою палату, успев краем глаза заметить растерянное лицо Олега. Она не понимала, почему ей так противно и горько на душе. Мужчина выразил ей свое восхищение, надо радоваться, а она что? Почему все так?
Леля влетела с тарелкой  и чашкой в палату, бухнула все это на тумбочку и принялась в смятении ходить взад и вперед по палате.
Лена, оторвавшись от книги, посмотрела на нее.
– А ты чего? – удивленно спросила она. – Чего мечешься? Что с тобой?
Леля махнула рукой, не желая ничего говорить. Она и сама не понимала, что это с ней. Она ходила по палате туда и сюда, а Лена смотрела на нее, но потом  снова уткнулась в книгу. А Леля, наконец, плюхнулась на свою кровать, на спину и молча уставилась в потолок. «Я каждый раз ахаю внутренне, когда вижу вас! Вы очень женственная!» – слышала она внутри себя голос Олега и продолжала возмущаться. Но почему? Почему его слова вызвали в ней такое возмущение? Разве он сказал что-то плохое? Нет, но просто они так хорошо беседовали всегда, и она чувствовала себя человеком. Нормальным человеком. Она не из глупых дамочек, которые кокетничают и заигрывают с мужчинами, да и мужчины ей нравятся только такие с которыми можно поговорить, а не те которые лезут к тебе как к самке. Ну да, она всегда была такой. С ней надо было разговаривать, а не флиртовать. Флирт и глупые комплименты она не воспринимала. И сейчас тоже не восприняла. Лучше бы он и не говорил ей ничего о ее внешности. Хотя конечно, хорошо, что он сказал, что она не урод, а даже наоборот, но просто теперь она не сможет общаться  с ним как с человеком. Ей теперь всегда будет неловко из-за того, что он видит в ней женщину... Хотя чего ей бояться? Послезавтра ее уже здесь не будет и все. Больше она не увидит этого Олега с распухшим лицом. Вот только ему надо еще книгу отдать... Ну ничего, она поручит это сделать Лене.

В обед Леля не пошла в столовую, а спустилась с Леной на первый этаж в буфет и тоже купила пончики. Они вернулись в палату и Лена тут же принялась есть и читать, а Леля не чувствуя аппетита, положила пакет со своими пончиками на тумбочку улеглась на кровать.
От обыденного вида жующей и читающей Лены она немного успокоилась и  поняла, что сама себя загоняет в тупик. Боится быть уродом, но в то же время, если ей кто-то говорит, что она хороша собой чувствует неловкость и даже стыд. Олег не виноват, он просто не знал, о ее болезненном отношении к своей внешности. Но теперь с ним покончено. Она просто не в состоянии теперь общаться с ним, потому что явно нравится ему. Нравится как женщина, но ее это смущает и отталкивает. Может быть, именно поэтому она и одна? Сколько раз мужчины делали ей комплименты, но она сжималась вся, не веря в их искренность. Ведь в глубине души она всегда была уверена, что она урод. Хотя может быть это не так? Просто она близко к сердцу принимала мамины неодобрительные взгляды и слова по поводу своей внешности. Но разве мама была не права? Разве Лесе не приходится постоянно всю одежду подгонять по фигуре? Вечно купит и бежит ушивать в талии... А еще эта голова... Странно только что никто не реагирует на ее бритую голову. Может быть, она преувеличивала всю жизнь свои физические недостатки? Нет, скорее всего, ей просто не нравится собственное тело. Не нравится это телосложение, эти женственные формы. В детстве все так хорошо было, она лазила по деревьям и заборам с мальчишками, и никакой большой попы у нее не было и в помине, и откуда только все взялось? Да и мама постоянно говорила, что у нее большой зад. Трусы  вечно покупала такие, что они сваливались с Лели. Переоценивала что ли ее пышность?
И вот теперь Олег... Ей так нравилось разговаривать с ним. Их разговоры были такими душевными, глубокими и вдруг все как отрезало. Понятно, почему она одна всю жизнь. Она может общаться только с такими, как ее бывший муж – несчастными болезными ипохондриками, а вот такие как Олег – сильные и умные, которые смотрят и видят ее – отпугивают. Бывший муж никогда не видел ее. Он смотрел на нее словно сквозь вуаль и она не смущалась, но в то же время он был ей не интересен. А вот Олег, он ясно видит ее как на ладони, но и это ей не нравится. Тупик. Хотя может это и не тупик, а наоборот свобода? Может быть, ей по жизни вообще лучше быть одной? И не надо ей никого? Вот только что делать с тоской по любви? Хотя, наверное, уже недолго осталось – скоро климакс и тогда она возможно успокоиться. Или нет? Интересно, как там чувствуешь себя после климакса? Все так же жаждешь любви или совершенно сдуваешься, чувствуя себя старой и больной? Вот мать  после климакса продолжала следить за собой, одевалась по моде и выглядела очень привлекательно. И это делалось не для того, чтобы нравится  мужчинам, а просто для себя, для собственной уверенности. А ведь многие в ее возрасте выглядели как бабки. Хотя мать, как ни выглядела моложаво, а вся была больная. Вечно у нее то давление, то боль в костях из-за остеопороза, то бессонница, то еще чего-нибудь. Леля так и запомнила ее: ухоженную, с накрашенными губами и с выражением страдания в глазах. 
Вспомнив мать, Леля поежилась. Кажется, именно от матери ей досталось эта неустроенность в душе, это мучительное состояние какой-то непреходящей тоски и одиночества... Могут ли чувства передаваться по наследству? Наверное, могут. Леля  с возрастом, как это ни странно, все больше и больше самой себе напоминала свою мать. Ухоженная, а  в глазах застыло страдание. А ведь  ей не хотелось быть такой, как мать! Но вот идет время и Леля все больше напоминает самой себе ту, на которую она больше всего не хотела походить. Леля с облегчением подумала о том, что у нее самой нет детей, а то бы она и им по наследству передала все свои комплексы, страдания, страхи. Нет уж. Пусть на ней и закончится эта ненормальная жизнь Неудачников. И Эрик Берн вон писал, что Неудачники воспитывают еще больших Неудачников. Вот и ее родители-неудачники произвели на свет ее – еще большую Неудачницу...
Леля вспомнила, как мать, после  скандалов устроенных ею же, била себя кулаками по голове и причитала, что она противная, что лучше бы ее вообще не было. Такое самобичевание происходило всегда в присутствии Лели, и та сначала маленькая, а потом подросток кидалась к матери, не в силах все это видеть, хватала ее за кулаки, чтоб та не колотила себя по голове и уверяла мать, что та хорошая и должна была всегда быть.
– Мамочка, но если б не было тебя, то и я бы тогда не родилась! – говорила она чуть не плача, но мать почему-то не обращала на ее слова никакого внимания. И Леля чувствовала, что ее жизнь тоже не имеет никакой ценности, но потом, когда она оставалась одна,  понимала, что все же жизнь ее имеет ценность. Даже если бы матери не было, то она, Леля, все равно бы была. Может быть, ее кто-нибудь другой родил, но все равно она была бы. Потому что невозможно, чтоб ее вообще не было. Но так думать она могла только наедине  с собой. 
Уплетая пончики, Лена читала книгу Эрика Берна, держа ее на коленях, вытаращив при этом глаза и время от времени восклицала:
– Нет, ну надо же! Вот сроду бы не подумала! Даже удивительно, что мы, разумные существа, живем по каким-то глупым программам, словно компьютеры!
Леле тоже хотелось еще почитать эту книгу, но Лена просто вцепилась в нее мертвой хваткой.
– Нет,  мне  определенно нужен психотерапевт! – время от времени восклицала  она. – И почему у нас, в России нет таких психотерапевтов, как у них там? Какие мы все-таки отсталые!
Ленины реплики совсем отвлекли Лелю от тяжелым размышлений, заставили улыбаться. Какая все-таки смешная эта толстая сутулая женщина в очках! Да она просто милашка!
Но через  день, когда Лелю выписали, Лена вдруг сникла и стала задумчивой.
– Знаешь, я поняла, что  в моем сценарии нет никакого спасения в виде комарика с фонариком,  – грустно сказала она, собирающейся домой Леле.
– Почему это?
– А потому что комарик – это и есть мой муж. Он уже прилетел, а комары сама знаешь, чем питаются...
– Но если он комарик, то кто тогда паук, от которого он тебя спас? А может ты вообще ошиблась со сценарием?
– Не ошиблась. Паук – это моя семья. Мать с отцом пили, а я... я хотела вырваться от них, хотела другой, нормальной жизни. И вот появился Боря, мой муж. Я не любила его, но отвращения к нему не испытывала. Он был такой правильный, умный и он сделал мне предложение, и я вцепилась в замужество с ним, как в спасение. У него была своя, оставшаяся от бабушки квартира, и я, можно сказать, сбежала от родителей к нему. Сначала мне казалось, что все теперь хорошо, а потом поняла, что, поменялись только декорации и исполнители, а суть спектакля осталась та же. Мужу до меня нет никакого дела, он фукает на меня, как, кстати, фукали на меня и мои родители. Они знаешь, если что не по ним, то сразу: «Фу, какая противная девчонка!» В общем, все то же самое, только там паук острые зубы в сердце вонзал, а теперь комарик тихонько кусает, но ведь кусает... А это значит, что у меня нет никакого спасения в сценарии...
– Спасение всегда есть. Мы ж можем изменить сценарий, можем переписать дальнейшую жизнь  и сделать ее счастливой, – Леля говорила это, а сама старалась разглядеть себя в небольшое зеркало у раковины. Голова ее действительно была маленькой, но ничего такого уж страшного в этом не было. Но Леле все равно было очень неловко пребывать в таком виде. Она нащупала в заднем кармане джинсов ключи от квартиры и с облегчением вздохнула. Оставалось теперь взять взаймы у кого-нибудь денег на такси.
– Слушай, Лен, ты не одолжишь мне двести рублей? А то мне и доехать-то не на что...
– Конечно, – грустная Лена полезла в тумбочку и, достав оттуда кошелек, открыла его. – Ой! Подруга! А у меня только пятьдесят рублей осталось – на пончики все извела! Но ко мне сегодня дети придут после обеда, часа в три, если хочешь, подожди – я у них возьму.
Но Леля не хотела ждать. Ей хотелось скорей домой, в родные стены, в тишину...
– Нет уж! – помотала она своей изящной головкой. – Давай мне пятьдесят, я на общественном транспорте доберусь.
Лена протянула ей деньги и Леля, засунув их в карман, вышла в коридор за выпиской. Возле их двери, подпирая стену, стоял Олег.
¬– Оля, я ждал вас! – он со всеми своими костылями, словно четырехногое существо устремился к ней, и Леля от неожиданности шарахнулась от него. – Я понимаю, что обидел вас, но не понимаю, почему я обидел. Но вы простите меня, хотя я не понимаю...
Леля тоже ничего не понимала. Она смотрела во все глаза на несчастное лицо Олега и до нее медленно доходила догадка, что этот покалеченный человек просто-напросто влюбился в нее. Хотя, наверное, ей это только кажется. Не мог же он влюбиться в нее, когда она в таком виде. Лысая, в этих джинсах, которые нисколько не скрывают ее большую попу...
Олег смотрел на нее во все глаза, будто от ее ответа зависела вся его жизнь. И Леле стало жаль его. Бедный, и чего это он так уж...
– Ну что вы, Олег, успокойтесь. Вы меня нисколько не обидели. Просто моя лысая голова... Я чувствую себя уродом, а вы мне комплименты делали... И потом, когда мы с вами просто общались, я чувствовала к вам доверие, а когда вы сказали мне, что... что... В общем, я не готова была к тем словам, которые вы мне сказали, к комплиментам. Вы для меня были другом, и я не знала, что у вас... В общем, я ощутила себя самкой что ли... Ну не знаю, как сказать, объяснить, но мне стало не по себе...
– Знаете, я что-то ничего не понимаю. Но еще раз прошу: простите меня.
– Да что вы Олег! Вам не за что просить прощение! Это все мои тараканы... Вы тут не при чем.
– Знаете, когда меня сбила машина на Виноградной у почты, то я думал, что это конец, но я выжил, и теперь я знаю, зачем я выжил. Чтобы встретить вас.
– Подождите, так это вас сбила тогда машина на Виноградной? Так это были вы? Я слышала, как люди говорили об этой страшной аварии! – Леля не понимала себя, но ей очень неловко было слушать слова признания от этого человека. И она намеренно говорила об аварии, избегая его слов признания. Хотя разве когда-то ей нравились комплименты и признания в свой адрес? Никогда. Она не выносила комплиментов и признаний. Сжималась вся от них и ей казалось, что тот мужчина, который положительно отзывается о ней, на самом деле заблуждается. Вот и сейчас ей казалось, что Олег заблуждается на ее счет. И если он копнет под нее глубже, то разочаруется. И Лелю осенило, что она считала себя уродом не только в физическом плане, но и в моральном. Но разве она такая уж уродливая внутри и снаружи? Нет, скорее всего, это от низкой самооценки. Даже не то, что от низкой, а от нижайшей.
Олег смотрел на нее влюбленными глазами, ждал от нее каких-то слов, а она испугалась. Раньше она свободно говорила с ним и не стеснялась, а теперь ей показалось, что если она откроет рот, то скажет глупость и Олег разочаруется в ней.
– Ой, Олег! – мотнула она головой, будто стряхивая с себя что-то, но в глазах ее сверкнули слезы от жалости к себе, от жалости к нему. – Мне надо идти за выпиской, но вы успокойтесь, пожалуйста. Все хорошо. Правда, все хорошо.
Она пошла по коридору и чувствовала, как Олег смотрит  в ее спину. Не в силах сдерживаться, она зашла в туалет и горько разрыдалась. Переполняющие ее чувства были столь сильны, что Леля удивлялась их силе. Она думала, что уже не способна на такие сильные эмоции, забыла, как это бывает. Ей вспомнилось, как во время ее учебы в педучилище одна из девочек выходила замуж и пригласила несколько человек из их группы к себе на свадьбу. В числе приглашенных была и Леля. И вот там, на свадьбе, один парень постоянно ухаживал за ней, а потом пригласил на медленный танец. Он нежно обнимал ее в танце, и Леле запомнилось, это ощущение волнения и одновременно отторжения. Парень был старше Лели лет на десять, и он не разговаривал с ней, а только ухаживал. И вот тогда впервые Леля ощутила это чувство, чувство самки. В душу  к ней и не предполагалось заглядывать. В ней видели только половозрелую самку, которую надо обхаживать. Но Леля никогда не умела, да и не хотела кокетничать. Для нее важным было духовное общение, а не это безликое ухаживание, напоминающие брачные танцы самца перед самкой. Леле тогда было 18 лет, и она не совсем понимала, что с ней происходит. Когда танец закончился,  она ушла в туалет и там горько плакала. А потом незаметно  совсем сбежала со свадьбы.
И сейчас Леле показалось, что она опять совсем молоденькая девчонка и совершенно не понимает, что ей делать и как дальше жить. Но тот парень совсем не похож на нынешнего Олега. Парень ухаживал за ней, совсем не зная ее, а Олег... Олег знает ее душу, и  он такой чувствительный, такой милый, ей так было свободно с ним, так интересно, пока он не начал весь этот странный сыр-бор по поводу ее женственности... Хотя, что на него нападать? Все дело в ней, в ее отношении ко самой себе. И с этим надо что-то делать.
Леля посмотрела на себя в зеркало над раковиной. Какое жалкое лицо! Маленькое, худенькое с несчастными покрасневшими глазами. Ну разве он не видит, какая она вся несуразная? Отойдя подальше, Леля попыталась увидеть себя в полный рост. Ну нет, это не фигура, а сплошное издевательство. Костлявые плечи, толстая попа, а голова, как не голова, а какая-то мелочь на палочке вместо шеи.
Она умылась холодной водой, приоткрыла дверь и осторожно выглянула в коридор. Он был пуст, никакого Олега и вообще кого-то другого там не было. Леля спокойно дошла до ординаторской, забрала выписку, а потом вернулась в палату и с порога заявила Лене:
– Мне тоже нужен психотерапевт!

Дети залезли в кусты и угощались там какими-то ягодками, а Леля, задумавшись о своем этого даже не заметила. Она сидела на лавочке и глядела в одну точку.
Итак, завтра они с Леной пойдут на групповую психотерапию. Подруга  позвонила ей вчера и сообщила, что нашла хорошего психотерапевта, но индивидуально лечиться у него слишком дорого, а вот в группе будет гораздо дешевле. Леля испугалась сначала, что при других людях ей будет неловко говорить о себе, но когда услышала цену индивидуальных занятий, то сразу же решила, что лучше уж она будет заниматься в группе.
Она поправила симпатичную шляпку на голове, с которой теперь не расставалась ни на улице, ни в помещении, и окинула взглядом площадку с детьми. Вроде все на месте. Почти вся группа в кустах пасется...
– Ольга Сергеевна! Вы что не видите?! У вас дети какие-то ягоды едят! Отравятся – вы отвечать будете! – услышала она за спиной голос бдительной заведующей.
Леля испуганно вскочила со скамейки:
– Детки! Подошли все ко мне!
Дети нехотя стали вылезать из кустов, а Леля, выглядевшая загадочной в своей элегантной шляпке и легком приталенном платье до колен, подошла к кустам и посмотрела, что это там за ягодки такие. Она тут же успокоилась, увидев, что это всего-навсего дикая вишня. Мелкая, но сладкая. И откуда она здесь взялась?
– Ну Ольга Сергеевна! Ну можно мы еще ягоды поедим! – возмущенно попросил Вася, и остальные дети тоже начали канючить.
– Нельзя! – строго отрезала Леля. – У вас руки грязные, а ягодки пыльные. Вот заболят у вас животы, а меня ругать из-за вас будут. Идите, еще немножко побегайте, и мы в группу пойдем.
Дети побежали к качелям и лесенкам, а Леля снова уселась на лавочку. Она опять задумалась о психотерапии. А что, если все это ерунда? Чем психотерапевт сможет им с Ленкой помочь? Еще такие деньжищи берет, а за что? И вообще, как все это будет? Неужели придется при всех о себе рассказывать? Наверное, да, ведь из книги Эрика Берна она поняла, что на групповой психотерапии все сидят и слушают друг друга, анализируют. А может быть это не так страшно, если все там о себе будут говорить? Но может быть и не надо ей туда ходить? Вдруг еще хуже станет? Итак, плакать охото постоянно, итак совсем заблудилась в себе, так еще и ворошить все это, говорить об этом, повторять, возвращаться снова и снова к своим проблемам...
Леля посмотрела время на смартфоне. Пора было идти в группу. Она крикнула детям, чтобы те строились парами, и веселая детвора с визгом и смехом начала строиться, чтобы идти на обед. Даже Леша был весел, несмотря на свою заискивающую улыбку и сильно моргающие глаза. Бедный мальчик, что из него вырастет? Такое же странное существо, как она сама? Нет, ей действительно нужна психотерапия. А вдруг это окажется действенным и ее жизнь изменится? Вдруг она поймет что-то такое, от чего захочется жить  и летать, а не ползать, выискивая несчастных, чтобы помочь им, при этом самой оставаясь несчастной?
Заведя детей в группу, она скользнула взглядом по стене и тут же замерла перед своим новым панно. Это было панно, которое она доделала после выхода из больницы. Первое панно заведующая перевесила на стену  в коридор, и теперь, заходя в садик, все сразу же натыкались взором на фантастическое зрелище, в котором несчастная дева в белой одежде стояла среди каких-то немыслимых уродов и тянула руки к свету, где стоял ее возлюбленный.
Второе панно было не менее фантастичным. Здесь снова была некая печальная девица, которую окружали многочисленные птицы и звери. Птицы садились ей на руки и на голову, звери пресмыкались у ее ног, ждали от нее чего-то, терлись о ее ноги, а вокруг был непроходимый темный лес. И только где-то сбоку был просвет между елей и в этом просвете были видны светлые березки, над которыми голубело небо с белыми облаками.
Леле пришла в голову мысль, что на ее панно изображен какой-то мрачный мир, но  в этом мире есть просвет и можно уйти в этот просвет. Может быть, психотерапия поможет ей выйти из мрачного мира и уйти в свет и радость? Ведь судя по ее панно, просвет все-таки в ее жизни где-то есть, только она почему-то не идет на свет и блуждает где-то в сумерках.
Когда дети уже сидели за столами, Леля невольно смотрела на Лешу, сосредоточено хлебавшего щи. Заискивающей улыбки на его лице сейчас не было, но глаза продолжали время от времени сильно моргать. Этот мальчик жил в своем, наполненном кошмарами мире, и было видно, что он словно сжат  своими страхами. Другие дети были расслаблены, веселы и никаких заискивающих улыбок на их лицах не возникало. Они смотрели открыто на мир и ждали какого-то чуда. Леша чуда не ждал. Он знал, что если существует что-то плохое, то от этого невозможно избавиться. И Леля понимала его. Она знала, что такое беспомощность и безысходность. Она и этот мальчик часть одного и того же мрачного мира.
Благополучные дети имели забавный и уверенный вид. На их лицах читалось, что в этом мире они имеют право на свое место под солнцем.  У Леши никогда не было такого уверенного вида, как будто он случайный кто-то здесь, недостойный всего... Леля поняла, что и она всегда чувствовала собственное недостоинство. Другие почему-то достойны жить и радоваться, а она нет. Она  имеет право жить, только когда помогает кому-то, заботится о ком-то. Но разве плохо всем помогать и заботиться о ком-то? Олег сказал, что она не умеет помогать самой себе, не умеет делать саму себя счастливой. Неужели психотерапия ей поможет? Или все это ерунда?
То сомнения, то надежды сменяли друг друга, и Леля совсем измучилась от этого. Скорей бы уже прийти на эту психотерапию и выяснить стоит ли она тех денег, которые надо платить за нее или нет.

;
Глава 9



В большой комнате кроме стоявших посредине полукругом стульев, другой мебели не было. Несколько человек, пришедших раньше других, оживленно переговаривались между собой. Леля молчала. Она сидела, сжавшись в комок на своем стуле и жалела, что вообще сюда пришла. Ей казалось, что ее всю такую запрятанную и закупоренную в панцирь сейчас вытащат из этого панциря и будет больно. Слишком много метаморфоз с ней произошло за последнее время – нападение бомжа, стрижка под ноль, признания Олега,  а теперь еще и эта психотерапия. Может быть, хватит снимать с нее все ее физические и душевные покровы и при этом ранить? Может быть, пока не поздно сбежать отсюда? И вообще, как это она  додумалась прийти сюда?
Она ловила на себе заинтересованные взгляды женщин пришедших на занятие и чувствовала себя неуютно в своей шляпке. Хотя, перед уходом, оглядев себя в полный рост в зеркало, осталась довольна своим видом. Платье подчеркивало ее тонкую талию и скрывало бедра, изящная шейка с не менее изящной головкой в шляпке выглядели очень даже ничего. Вид ее был более чем романтичным. Даже удивительно, как это ей удалось сохранить такую стройность до своего возраста. Мама ее всегда пампушей была, а вот папа всю жизнь худеньким прожил. Это, наверное, в него она такая худая. Еще бы попа поменьше была, вообще хорошо было бы.
Леля встретилась с заинтересованным взглядом только вошедшего и севшего мужчины лет сорока. И чего он смотрит? Видел бы он ее черепушку без шляпки! Хотя вот Олег видел, и ничего... Наоборот еще и признался, что внутренне замирает при виде ее...
Она поймала себя на мысли, что после признаний Олега уже не пугается своей маленькой головки так, как раньше. Наоборот даже разглядела в себе такое, чего раньше и не замечала. Кажется, она видела себя как-то не так, видела себя мамиными глазами, которой не нравились ее индивидуальные особенности. А оказывается, эти особенности кому-то могут прийтись по душе. Например, Олегу. Интересно, он все еще в больнице или его уже выписали?
Леле вдруг нестерпимо захотелось увидеть его, узнать как там у него дела. Лена рассказывала, что после того, как Лелю выписали, Олег стал угрюмым, а когда Лена отдала ему с тысячью благодарностей  книгу, он только молча кивнул в ответ и все.
А что если это была любовь, настоящая любовь, а Леля испугалась, сбежала, отвергла... Она ясно вспомнила его распухшее лицо, большие руки, держащиеся за костыли. И так он весь переломан, так еще и она отвергла его. Но разве можно было по-настоящему полюбить ее – такую странную и страшную? Хотя разве она страшная? Навыдумывала себе, не знай чего...
В дверях показалась взволнованная Лена. Леля так обрадовалась, увидев ее, что вскочила со стула и кинулась ей навстречу. Лена тоже была рада ее видеть, и с готовностью кинулась обниматься.
– Ну как ты? Садись, здесь свободно. Как у тебя дела? – засуетилась Леля, чувствуя колоссальное облегчение, что она теперь в этой комнате не одна среди чужих людей.
– Я? Нормально. Ну,  в смысле нормально продолжаю жить с комариком, и ты знаешь, – доверительно склонила она голову к Леле, когда они сели. – Мне кажется, что мои дети тоже комары какие-то, то есть кровопийцы.
– Чего? – Леля с улыбкой посмотрела на подругу. – С чего ты взяла?
– Ну я же муха, а муж мой комар. Дети должны были получиться либо мухами, либо комарами, либо гибридами – комамухами или мухомарами. И вот смотрю я на них и понимаю, что понарожала-то я сплошных комаров. Они меня достали. Я от них так устаю, почти так же как от мужа... Кровопийцы какие-то вокруг...
Леля с улыбкой слушала все это и четко видела, какой Лена была маленькой. Пухлая, смешная, доверчивая и совершенно не разбирающая в людях. Всех угощала конфетками, ко всем испытывала доверие. Веселая, доверчивая. Она верила в хорошее в людях, даже если этого хорошего не было. Настоящая Муха-Цокотуха, та такая же была. Всем доверяла, всех кормила, а когда ей помощь понадобилась, то все по углам по щелям разбежались, и никто ей не помог. Леле захотелось утешить как-то эту добродушную женщину.
– Мне кажется, ты увлеклась сказкой, – сказала она подруге. – Твои дети – люди, а не насекомые. Они люди.
¬– Ну да, ты права, просто иногда очень кровопийц напоминают...
В это время стоявшие в коридоре люди, гурьбой зашли в комнату, расселись по оставшимся свободным стульям, и следом за ними вошла психотерапевт, симпатичная крупная женщина лет тридцати (как потом оказалось, ей было уже за сорок).
– Меня зовут Алена Григорьевна, я врач, психотерапевт и буду проводить с вами групповую психотерапию. Я вижу, что у нас сегодня есть новенькие, – садясь лицом ко всем на специально поставленный для нее стул, она посмотрела на Лелю с Леной, и все присутствующие повернули головы в их сторону.  Леле захотелось залезть под свой стул.  Кто-то передал им листочки с правилами поведения на занятии и со списком существующих чувств. Они вместе с Леной тут же стали изучать написанное.
Оказалось, что в группе нельзя жаловаться на кого-то, обвинять кого-то. Можно было говорить только от первого лица, избегая местоимений в третьем лице. Кроме этого, нельзя было разглашать то, что происходит на занятии, нельзя рассказывать о ком-то из группы. Список чувств вызвал у Лели интерес. Ее удивило, что отрицательных чувств почему-то гораздо больше, чем положительных. Отрицательных три колонки, а положительных всего одна.
– Итак, начнем с круга по чувствам, – объявила Алена Григорьевна. И люди по очереди начали говорить, что у них произошло за неделю, с какими чувствами они пришли на занятие. Когда очередь дошла до Лены, то Алена Григорьевна попросила ее представиться, сказать свой возраст и пояснить, зачем она пришла сюда.
С бьющимся сердцем смотрела Леля на подругу, а у той покраснели щеки, и она каким-то не своим, каким-то испуганным голосом с жалкими нотками, стала рассказывать о себе:
– Меня зовут Лена, мне 40 лет. Пришла я сюда, потому что  живу по сценарию Мухи-Цокотухи. Муж мой комар, дети комарики – они все кровососы и замучили меня...
Леля тут же уловила, что Лена нарушила правило и стала говорить о ком-то в третьем лице.
– ...я живу какой-то не своей жизнью, чужой жизнью и вокруг меня все чужие. Детей своих я, правда, очень люблю, но мне постоянно хочется вырваться куда-то, сбежать во что-то свое, настоящее...
Бедная Лена! Леля с большой симпатией смотрела на нее и видела, что и окружающим Лена тоже нравится.
– Что вы сейчас чувствуете? – спросила ее Алена Григорьевна, и Лена  в замешательстве умолкла.
– Посмотрите по списку, – помогла ей Алена Григорьевна.
Лена уставилась в список, пошарила по нему глазами:
– Ну-у... у меня сейчас страх, отчаяние, надежда...
Леля почувствовала беспокойство, сердце ее сильно застучало в груди. Вот сейчас, сейчас, до нее дойдет очередь, и она будет тут говорить. Но чего она так боится? Она поймала себя на том, что улыбается сейчас той самой заискивающей улыбкой, какой всегда улыбался ее воспитанник Леша...
Алена Григорьевна перевела взгляд с Лены на нее и Леля поняла, что настала ее очередь рассказывать о себе. Она постаралась убрать с лица заискивающую улыбку, но та словно приклеилась к ее лицу.
– Меня зовут Ольга, мне 39 лет,  и я пришла сюда, потому что поняла, что живу по сценарию Розовой Шапочки. Кормлю птичек, помогаю людям, а сама несчастная и неприкаянная... В общем, самой себе помочь не могу... Живу одна, работаю в садике...
Леля рассказывала все это глядя на Алену Григорьевну и чувствовала, что той интересно ее слушать. Психотерапевт очень внимательно смотрела на  нее, кивала, и Леля неожиданно для себя поняла, что ей нравится говорить о себе, нравится изливать накопившуюся боль, нравится делиться. Волнение ее сменилось чувством облегчения, особенно после того, когда она перечислила свои чувства, найдя их в списке:
– Мои чувства сейчас: тревога, неуверенность, беспокойство, нерешительность, настороженность, зажатость, одиночество, потерянность, уязвимость...
Алена Григорьевна удовлетворенно кивнув ей, перевела взгляд на следующую клиентку, а Леля все шарила глазами по списку с чувствами и вздыхала от того, что у нее нет совсем радостных чувств. Розовая Шапочка живет в сумерках и о радостном свете может только мечтать. Леля вспомнила свои панно, где доминировали мрачные тона и только где-то в углу виднелся просвет. Но ведь он есть, просвет этот! А это значит, что  и в ее жизни есть этот просвет, только ей надо не стоять, а найти его и выйти из мрака в сияющий мир.
После круга по чувствам Алена Григорьевна прочла небольшую лекцию о психологических границах, а потом начались игры. Леле все это понравилось настолько, что она боялась, что скоро занятие закончится. Ей хотелось заниматься еще и еще.  В процессе игр она поняла, что у нее довольно размытые психологические границы, душа ее словно проходной двор, через который может пройти каждый встречный поперечный.  Леля вспомнила, что она всегда была такой – непонятной, не имеющей четкого стержня, какой-то амебоподобной. Только оставшись одна, она словно проявлялась и становилась сама собой, но и это ее не радовало, ведь какая она на самом деле? Усталая, одинокая, не нужная никому, даже самой себе.
В конце занятия снова все по очереди стали говорить о своих чувствах, о том, что поняли о себе сегодня. Алена Григорьевна каждому говорила что-то важное для него. Когда очередь дошла до Лели, она сказала, что ей очень понравилось здесь, что она до последнего не верила, что психотерапия может как-то помочь человеку, но вот теперь она верит в нее и у нее появилась надежда выйти из духовного мрака, в который она угодила.
– Тебе сейчас надо оставить своих птичек, собачек и бомжей и начать думать о себе, – сказала ей Алена Григорьевна. – Каждый день перед сном записывай, что ты чувствуешь, что ты хочешь. Такие люди как ты, часто вообще не знают, что они  хотят – не имеют целей, стремлений. Тебе нужно сосредоточиться на том, что ты хочешь, какую жизнь хотела бы прожить. Оставь всех Всевышнему. Они не пропадут, если ты уберешь от них руки.
– Я в таком отчаянии пришла сюда, – с признательностью сказала на это Леля, понимая, что ей сейчас дали разрешение на собственное счастье. – Боялась, думала, что все это ерунда, и никто мне не поможет, и ждет меня по моему сценарию самоубийство. Но теперь я верю, что смогу выйти из сценария и жить своей, настоящей жизнью. Я вообще не ожидала, что мне здесь понравится, не ожидала, что смогу говорить о себе, потому что я в таком мраке и... Да я вообще думала, что буду плакать тут и не смогу ничего...
И вот тут Леля и правда заплакала. Слезы просто брызнули из ее глаз, кто-то протянул ей одноразовый носовой платочек, все вокруг смотрели на нее участливыми глазами, но ей было так стыдно, что она даже пошарила глазами вокруг себя в поисках убежища, в которое могла бы забиться, запрятаться...
– Плачь, не стесняйся, – сказала ей Алена Григорьевна. – Ты имеешь право на любое свое чувство.
– Да, да, – раздались голоса со всех сторон. – Ты имеешь право на любое свое чувство.
Имеешь право на любое свое чувство! Это звучало просто потрясающе. Это освобождало, это давало такую свободу, что у Лели  камень с души свалился, а за спиной, словно крылья выросли. Рядом хлюпала носом Лена, тоже осознавшая всей душой, что имеет право плакать, если ей этого хочется.
Домой Леля летела, а не шла. Вдохновленность после занятия несла ее вперед, и она бежала так быстро, что казалось, сейчас оторвется от земли и взмоет в небо. Психология теперь казалась ей наукой из наук, она видела в ней действительное спасение и надежду. Все теперь в ее жизни будет по-другому! Все теперь будет хорошо!
Тощая собака рылась в помойке и Леля при виде ее остановилась. Кормящая самка, отощала... Жалость сразу же поразила Лелино сердце, но Алена Григорьевна сказала ей пока не помогать никому и заниматься только своими чувствами и своими желаниями. Но собака... жалко же...
И тут Леля радостно подпрыгнула: она имеет право на любое свое чувство! И на жалость тоже!
– Миленькая, подожди немного, я сейчас! – Леля сломя голову понеслась в близлежащий ларек:
– Мне два пакетика Педигри! – выпалила она, ворвавшись в магазин.  Дышала она после бега тяжело и продавщица скептически посмотрела на нее. А Леля вспомнила, что дома у нее совсем не осталось туалетной бумаги.
– И еще два рулона туалетной бумаги! – Леля увидела, что продавщица хмыкнула. Наверное подумала о Леле, что та запыхалась так, потому что ей приспичило в туалет. Ну и пусть хмыкает, сколько хочет! Леля имеет право на любое свое чувство!
Выскочив из магазина, она снова понеслась на помойку и скормила там тощей собаке купленный корм. Та проглотила все с жадностью, а Леля снова впала в недоумение. Алена Григорьевна сказала, что надо оторваться ото всех несчастных, проходить мимо них, и заняться своими чувствами. Но собака... Тощая какая... Щенки из нее сосут... Как же...
До дома Леля уже не бежала, а просто шла. Она снова никак не могла понять, как ей жить. Свои чувства, свои желания… А собака как же? Ну, предположим, что она не будет кормить своих раскормленных голубей и собак. Это ей сделать будет не так трудно, потому что соседские женщины и так изредка подкармливают их. Но  если она увидит такую вот собаку-дистрофичку, тогда что? Да, она имеет право на любую жалость, но ведь жалеть-то ей запретили. И как тогда?
Дома, чтобы привести свои мысли в порядок Леля засела за очередное панно. Из большого куска пластилина она вылепила тощую собаку с ввалившимся животом и начала делать из нее папье-маше. Когда все было готово, она оставила свою работу для просушки и вышла на лоджию. Темнело, в окнах соседнего дома загорались окна. Леля взяла бинокль и принялась за свое любимое занятие – подглядывание за чужой жизнью через окна. Красивая тюль на окнах, люстры на потолках, цветочки на подоконниках – чужая жизнь казалась какой-то необыкновенной и обязательно счастливой. Кто-то ужинал, кто-то смотрел телевизор. Леля будто смотрела кино, додумывала сюжет, придумывала имена.
Она скользнула небрежно   по прежде заветным для нее окнам, но тут же остановилась и снова навела на них бинокль. В них снова был свет! Голубоглазый красавец вернулся? Где же это он так долго был?
Леля заерзала на месте от возбуждения. Она уж и думать забыла о нем... Ага, вот он на кухне, опять спагетти накладывает! Нет, ну не смешно, а? Он, наверное, одними спагетти и питается. Хотя какое ей дело до него? И что это с ним? Никак на костылях он...
Она поддалась вперед, чтобы рассмотреть получше этого человека. Лицо какое-то у него... Опухшее что ли... Он что алкаш? И вообще разве это он? Телосложение вроде его, а лицо какое-то... хотя разве тут разглядишь? И почему он на костылях? Что с ним случилось?
Мужчина в это время посмотрел в сторону окна, и Леля вздрогнула, чуть не выронив бинокль. Ей показалось, что она видит Олега, но как это возможно? Она выпрямилась и снова посмотрела в заветное окошко. Мужчина действительно был на костылях, и он очень походил на Олега. Это что же, красавец продал свою квартиру Олегу? Но зачем? А сам куда делся?
Она смотрела, как похожий на Олега мужик ставит тарелку на стол и, прислонив костыли к столу, садится на стул. Все движения, как у Олега. Но как он сюда попал? Леля смотрела, как мужчина ест, уткнувшись в книгу и ничего не понимала. Олега сбила машина  на Виноградной, возле почты.  Это значит, что он или живет  где-то тут поблизости, или к кому-то шел... А может он купил квартиру у того голубоглазого и его сразу сбила машина? Или они родственники? Спагетти совершенно одинаково накладывают...
И тут Леля вздрогнула. До нее стало медленно доходить, что Олег и тот самый красавец из соседнего дома – один и тот же человек. Просто после аварии его лицо стало неузнаваемым... Бедный! Вот почему его так долго не было дома! Он лежал в больнице! Лежал вместе с ней! А она с ним откровенничала, и он признался ей, что она необыкновенная. Но ее это испугало и все...  Все кончено.
Леля дрожащими руками положила бинокль на перила и зашла в комнату. Но как? Как она могла понравиться такому красивому мужчине? Плюхнувшись на диван, она обняла подушку, словно пытаясь защититься. Ее бывший муж тоже был красавцем. Но там было все совсем по-другому. Леля перед мужем всегда была замаскирована. Никакой лысой маленькой башки муж не видел. Пышные волосы, тонкая талия... Леля никогда не открывалась ему до конца ни внутренне, ни внешне. А с Олегом все по-другому. Он знает, что она самая настоящая Розовая Шапочка, он видел ее лысой уродиной и его это не испугало. Он даже сказал ей, что внутренне замирает, когда смотрит на нее. Что же это такое? И это такой красивый человек! Но ведь после его слов она и сама себе стала нравиться. Прежде уродливая, как ей казалось, маленькая голова вдруг превратилась в изящную головку, в которой нет ничего уродливого, а наоборот красота, изящество, эксклюзивность...
Отбросив подушку, Леля заметалась по комнате. Ей хотелось какого-то действия.  Хотелось что-то предпринять. Бежать к Олегу, сказать ему, что она та самая, которая подглядывала за ним в бинокль, что она долгое время была тайно влюблена в него, а когда встретила лицом к лицу после аварии, то не узнала.
Всей душой она чувствовала, что то, что возникло между нею и Олегом, было не случайностью, не каким-то там флиртом, а являлось настоящим чувством, но она не поняла, отвергла, прошла мимо. Ей хотелось все исправить, хотелось уткнуться в Олега и выплакать всю боль, которая скопилась в ней за все годы. Он бы понял ее, он бы понял. А она бы окружила его заботой, он ведь на костылях, лицо опухло... Неужели его лицо больше никогда не будет прежним? Он был так красив! Эта проклятая авария сделала его неузнаваемым. Но ей плевать! Плевать! Он ей и такой нравился, хотя нет... Его лицо совершенно не привлекало ее, но вот общение с ним было очень приятным,  и она замечала, видела, что он красиво сложен, но старалась не думать об этом, потому что ей хотелось просто общаться. Он такой умный, такой добрый, такой понимающий, а она отвергла его, сбежала от его комплиментов, от его симпатии.
«Какая я все-таки дура! Надо немедленно что-то делать! Что-то делать надо! Но что? Что я могу тут поделать? Неужели я потеряла его навсегда? – мысли ее метались из крайности в крайность, и она чувствовала то отчаяние, то надежду. – Но мы ведь с ним иногда встречались на улице, и он вообще не замечал меня, не догадывался, что я и есть та самая, которая подглядывает за ним в бинокль. А ему не нравилось, что за ним подглядывают, он явно сердился».
Леля снова выскочила на лоджию и посмотрела в заветные окна. На кухне было темно, а в комнате был включен только телевизор. Олега не было видно. Но может быть, это все-таки никакой не Олег?  Леля снова и снова сопоставила все факты, и поняла, что не может с полной уверенностью утверждать, что это именно он. Хотя очень похож. И эти костыли. Но мало ли... Может быть, тот мужчина тоже сломал ногу. И лицо... Разве можно в бинокль хорошо разглядеть лицо?
В груди все горело от возбуждения и от отчаянной невозможности что-то предпринять, выяснить, выплеснуть. Леля снова зашла в комнату, схватила диванную подушку и, уткнувшись в нее лицом, тихо завыла от нестерпимых чувств, переполнявших ее до краев...
В эту ночь она почти не спала. Все думала об Олеге, о своей странной сущности и о том, что ей возможно нужен не психотерапевт, а психиатр. А потом ей страстно захотелось узнать, есть ли у них с Олегом какое-то будущее. Она вспомнила про старый пасьянс, который раскладывала еще в студенческие годы и, вскочив с постели, начала рыться в  ящиках стола. Она перевернула в столе все верх дном, но пасьянс нашла. На часах в это время было три ночи. Утирая слезы, с надеждой тасуя пасьянс, она чувствовала себя дурой-старшеклассницей, по уши влюбившейся и желающий узнать будет ли она счастлива со своим избранником.
В  отчаянном порыве она разложила пасьянс. Картинки никак не совпадали. Да что такое-то? Но вот одна картинка совпала. Это скрипичный ключ, а он обозначает начало новой жизни. Ура! У нее с Олегом будет какая-то новая жизнь. И вот тут она увидела, что у нее еще одна картинка совпала – сердце. А сердце означает ЛЮБОВЬ!!! Леля, словно девчонка, подскочила и начала вытанцовывать посреди комнаты. У нее  с Олегом будет любовь! Но разве она это не чувствовала, не знала? И чувствовала, и знала, но сомневалась, а теперь уверена в этом полностью! Ура!!! Пасьянс никогда не врет, она это еще со школы знает.
Успокоенная, Леля снова улеглась в постель и, хотя сон так и не пришел к ней, но она погрузилась в какое-то блаженное предчувствие, и ей было просто хорошо. В душе ее выросла уверенность, что раз у них будет любовь, то никуда Олег от нее не денется. Просто не денется и все. Если только она сама все не испортит своими странными шараханьями от него.
Ей удалось поспать только под утро, и встала она, когда солнце стояло уже высоко. Вспомнив свое гадание, Олега, оказавшегося  голубоглазым соседом, она грустно вздохнула. Гадание какое-то... Разве она глупая девчонка, чтобы верить во всю эту чушь? Мало ли что там случайно выпадет... Настроение ее от этих мыслей упало. Ей хотелось любви, она устала от своего одиночества. Но Олег... Она испугалась его признаний... Почему?
Встав с постели, она прошла в ванную и, увидев себя в зеркало, снова испугалась своей безволосой головы. Нет, никакая она не изящная эта головенка, а страшная! Леля чистила зубы и смотрела на свое маленькое худое лицо и не понимала, что Олег в ней нашел. Она попыталась посмотреть на себя его глазами. Тонкая шея, миниатюрная голова и все это на вполне развитом женском теле. Как будто голову ребенка приделали к телу взрослой женщины. Но в этом что-то было. Какая-то трогательность во всем облике и беззащитность... Да, точно – беззащитность.
У Лели защипало глаза от жалости к самой себе. Она действительно по жизни всегда чувствовала себя беззащитной, покинутой, одинокой... А скоро она начнет превращаться в бабушку и тогда ее беззащитность возрастет еще больше. И ненужность. Кому она нужна будет?
После завтрака она сразу же засела за панно. На душе было грустно и панно получалось какое-то грустное. Она  приделывала к фанере ранее сделанные заготовки, и чуть не плакала, от жалости к собаке, которую она сотворила на панно. Собака попала в мрачную яму и старалась оттуда вылезти на зеленый светлый лужок с цветами, но у нее это не получалось. Ну вот, еще одна несчастная сцена из ее жизни.
Чтобы развлечь себя, она включила телевизор. На одном из каналов начинался какой-то фильм. Фильм был о странной женщине. Она ходила босиком, лазила по деревьям и рисовала какие-то детские картинки. Нет, ее нельзя было назвать теткой Тридцать Три Несчастья. Тетки Тридцать Три Несчастья обычно имеют страдальческое или праведное выражение на красивом лице. У этой же женщины, никакого такого несчастного или праведного лица не было. Некрасивая, не молодая, работающая поденщицей у богатых, она просто жила в каком-то своем мире. Серафина – так ее звали, была более, чем странной, но Леле она сразу понравилась. Понравилась, как только Леля увидела, как эта взрослая тетка лезет на дерево. Сущий ребенок... Богатая мадам, у которой она служила, раскритиковала одну из ее картин, где были изображены яблоки в какой-то странной геометрической манере. А Леле понравилась ее картина. Детски-наивная, но  милая.
Серафина своим одиночеством и детскими замашками показалась Леле очень близкой самой себе. Родная душа.
Знаменитый искусствовед увидел как-то картину Серафины и та его впечатлила.
– Рисуйте, не останавливайтесь, – сказал он поденщице, – у вас талант. Люди могут смеяться над вами, над вашими картинами, но вы их не слушайте. Они ничего не понимают. Продолжайте рисовать и не обращайте внимания на людей.
Серафина от таких слов с удвоенной силой взялась за работу, рисовала по ночам. Она создала целые шедевры. Леля даже не заметила, что перестала делать панно и уставилась в экран во все глаза. Последние картины Серафины, сделанные во весь рост потрясли ее. Это было что-то из области фантастики. Они завораживали своей гениальной законченностью и непонятностью. Казалось, что смотришь в микроскоп на обычные вещи и видишь там совершенно другую жизнь, которую не видно невооруженным глазом. Странная геометрия похожих на перья листьев, плоды, словно клетки внутренних органов.
Все, кому Серафина показывали свои картины, застывали в недоумении перед ними, потому что это было ни на что не похоже, но по своей сути завораживающе-прекрасно.
Искусствовед хотел устроить выставку для Серафины, но началась Великая Депрессия, а Серафина так хотела этой выставки! Она была полностью готова к ней, но ничего не получилось, и у бедной женщины совсем стало плохо с головой. Ее упекли в психушку.
Леля со слезами смотрела, как она мучается в психиатрической больнице, как она страдает. Искусствовед постарался обеспечить ей сносное существование, облегчить ее жизнь. Серафину поселили в отдельную палату, она могла выходить  гулять. Но она  больше не рисовала, и так и окончила свою жизнь в психушке. Но после ее смерти она все-таки прославилась, как художник примитивист. В общем, простая поденщица стала, в конце концов, известна. Людей привлекает не только ее талант, но и вся ее жизнь.
Фильм закончился, Леля выключила телевизор и села на диван. Жизнь Серафины потрясла ее и вдохновила. Захотелось сделать что-то из ряда вон выходящее. Она посмотрела на почти доделанное панно с собакой. Надо его доделать. А потом она сделает что-то грандиозное, большое и фантастическое. Такое, от которого все ахнут.
Она принялась доделывать панно, но почувствовала, что вдохновение покидает ее. Зачем ей все это? Разве она претендует на известность или славу? Серафина была несчастна, какой толк ей от ее посмертной славы? Жила надеждами, хотела счастья, но ничего не получила. Хотя ее картины прекрасны. Леля смотрела бы и  смотрела  на них. Завораживающее зрелище. Нет, пусть Серафина и не насладилась плодами своих трудов, но она это сделала, совершила, и кто знает, может, душа ее вполне счастлива от проделанной работы. Хотя какой толк...
Доделав панно, Леля все-таки не нашла в себе сил взяться за что-то новое и грандиозное. Ей хотелось создать что-то необыкновенное, такое как у Серафины, но зачем? К чему это все? Вроде и хочется творить, но если счастья все это не приносит, то зачем тогда так напрягаться? А для детского сада хватит  и того, что она уже сделала.
Всю неделю Леля прожила в состоянии пониженного эмоционального фона. Олег, Серафина… Жизнь Серафины наполнила ее сердце противоречиями. Ее творчество потрясло, но несчастливый конец  вгонял в тоску.
По вечерам она сидела с биноклем на лоджии и наблюдала за Олегом. Теперь у нее не было сомнений, что это именно он. Бездействие изводило ее. Она не знала, что ей делать вообще в своей жизни. Любовь к Олегу развивалась в ней с каждым днем все сильнее и приносила настоящие страдания, но что делать со всем этим она совершенно не знала.
В субботу она с надеждой пришла на групповую психотерапию и когда до нее дошла очередь говорить, с какими чувствами она пришла сюда, и что нового случилось с нею за неделю, она рассказала в двух словах о Серафине, и о своих сомнениях по поводу охвативших ее с недавнего времени творческих порывах. Ей и об Олеге хотелось рассказать, но это было таким личным, таким сокровенным, что она не смогла и слова сказать о своей любви. Вот о творчестве – пожалуйста, а о личном – ни за что.
Алена Григорьевна внимательно слушала ее. Леля чувствовала, что интересна этой красивой женщине. Неужели каждый чувствует здесь такой интерес к своей персоне? Да тут только то, что тебя с таким интересом слушают – уже исцеляет. Мама родная и то, никогда так не слушала ее. Там только напряжение было, как бы чего лишнего не ляпнуть, а тут самую суть говоришь, самое то, что тревожит, и тебя слушают. Только за одно это денег не жалко.
– Творчество само по себе исцеляет, – сказала Алена Григорьевна, когда Леля высказалась. – Не важно, нужно это кому-то или нет, принесет ли это признание, славу или нет. Творчество помогает человеку высвободить то, что лежит глубоко в подсознании, помогает выразить, понять, освободиться. Все, кто занимается творчеством – сами себе  психотерапевты.  Проблема в том, что многие, творя, хотят быть признанными, но если этого не искать, а заботится лишь о самовыражении, о радости от самого процесса, то одно это уже положительно сказывается на психике. И посмотрите, мы с вами тоже на протяжении всего занятия стараемся научиться понимать свои чувства, желания, учимся выражать их, высказывать. Это очень важно – это работа с собственной душой, с собственным Я. Мы так зациклены на том, чтобы угодить родственникам, стараемся соответствовать принятым обществом стандартам, а от самих себя, от своих стремлений отворачиваемся. Живем по каким-то навязанным нам извне правилам, теряя при этом самих себя. А искусство, творчество раскрывает в человеке то, что он на самом деле чувствует, чего он хочет, показывает, в каком состоянии он находится. И часто через искусство человек приходит к пониманию того, где корень его проблемы.
Лелю слова Алены Григорьевны вдохновили. За последующий месяц она соорудила большое, в полный человеческий рост панно. Такой большой размер панно она выбрала под впечатлением картин Серафины. Сюжет, правда, не соответствовал детскому саду, но Леля  и не думала о детском садике и о детках, которые будут лицезреть это грандиозное панно. Она думала только о себе. Ей хотелось выразить то, что она чувствовала, и это у нее получилось.
Такого она еще никогда не делала. Дева с раной в груди,  в мучительном отчаянном порыве перепрыгивает пропасть, в которой сидят какие-то странные бледные существа. Она прыгает с той стороны, где мрачно  и пусто, на сторону, где зеленый, покрытый цветами светлый лужок. И не понятно перепрыгнет ли она или упадет. Нога ее нацелена на самый край пропасти и не известно долетит ли она до лужка или сорвется в черную бездну, к жаждущим ее страданий бледным существам.
Панно немного отвлекло ее от мучений вокруг Олега. Она делала его, и ей казалось, что она изображает именно их отношения. Она хочет прыгнуть к нему как к спасению от мрака, но долетит ли или нет – не понятно. Если долетит, то будет счастье, а если нет, то тогда сорвется в пропасть своего сценария и погибнет там, в черном хаосе...
Леля потом еле-еле дотащила это панно в садик. Завернутое в простыню, огромное, оно было похоже на дельтаплан. Она несла его над головой и порывы ветра норовили вырвать эту громадину из ее рук. Но она дотащила. Дотащила в целости и сохранности. Дети с воплями изумления обступили большущее панно.
– Вот это да-а! Ни фига себе! Она ранена? Почему она прыгнула на самый край? Она не сорвется?
Леля только сейчас, увидев ошеломленные лица детей, поняла, что она снова увлеклась и сделала то, что не соответствовало детскому саду. Сюда надо зайчиков, ежиков, медвежат и лисичек делать, а не это вот ее собственное самовыражение...
Ее сменщица, увидев панно, застыла перед ним в недоумении, и Леля поняла, что та ошарашена. Все это напомнило ей сцену из фильма о ненормальной Серафине, которая с воодушевлением показывала людям свои фантастические  картины, и те замирали пораженные завораживающей непонятностью.
Заглянувшая во время тихого часа заведующая, сообщила, что на следующей неделе в садик приедет комиссия с проверкой.
– Кругом все должно сверкать от чистоты! – предупредила она, вышедшую из мойки няньку.
– В шкафах навели порядок? Так, ну тут все нормально, – заведующая удовлетворенно оглядела внутренности шкафов.
Леля и ее сменщица с облегчением вздохнули, но тут заведующая заметила прислоненное к стене громадное панно и чуть не подпрыгнула от неожиданности:
– Ах! Какой кошмар! – вырвалось у нее, и она застыла перед этим «Мировым шедевром» ошарашенная и почти испуганная. Леля уловила  и в ее взгляде недоумение. Ей стало как-то не по себе. Неловко стало. Она почувствовала себя голой. Это панно слишком откровенно показывало то, что творилось у нее в душе. Да, она выразила свои чувства, но с другой стороны позволила другим людям увидеть то, что ей совершенно не хотелось показывать. Хотя и другие панно были подобны этому, но они были не так  грандиозны.
– Боюсь, комиссия не оценит ваших стараний... – медленно проговорила заведующая. – Это, несомненно, красиво и глубоко по своей сути, но не для детского садика. Думаю, нам придется убрать все ваши панно...
Леля почувствовала стыд, лицо ее горело. И зачем она все это делала? Зачем приперла все это в садик на всеобщее обозрение? Всю душу в этих панно вывернула наизнанку, всю себя выставила напоказ! Она поняла, что и до сегодняшнего дня чувствовала неловкость, когда другие лицезрели ее произведения, но до нее как-то не доходило, что вообще происходит, но сейчас в полной мере дошло, и захотелось немедленно поснимать все эти ужасные панно, на которых видна ее голая, ничем не прикрытая душа.
В тихий час, пока дети спали, она прошлась по садику, поснимала и отнесла в подвал все свои панно. Она поставила их там вдоль стены на пол и уселась перед ними на корточки. Да-а-а... Красиво, но необычно. И не для садика. Сюда нужно что-то из мультиков, из сказок, а не это вот...
На всех панно по центру был изображен мрачный мир, но сбоку или сверху обязательно было светлое радостное место, куда стремился выбраться главный герой. Леля вспомнила, что читала у Эрика Берна о том, что  сценарий – это жизнь в бутылке с открытым горлышком. Человек может выйти из бутылки, ни что его не держит, но он не выходит. Жизнь в бутылке ему знакома и понятна, а настоящей жизни он вообще не знает. Он только чувствует, что ему плохо, что он где-то не там, но не знает, не понимает, как выйти из этого постоянного «плохо».
"Я изобразила жизнь в бутылке, – думала Леля. – Я живу в бутылке и хочу выбраться из нее. Все мои герои на панно  стремятся к радостному свету. Все эти герои – это моя душа. Я хочу выбраться, но не выбралась пока. И помочь я никому не могу. Моя помощь – это всего лишь иллюзия, ведь по-настоящему я не могу никого поставить на ноги. Не могу бомжа-алкоголика сделать трезвенником и обеспечить его квартирой, не могу избавить больных калек от их болезней... Я вообще ничего не могу. Вся моя доброта – это иллюзия».
Она вспомнила Михаила Борисовича, но ему-то она действительно помогла. Хотя чем? Так помочь мог бы  любой. У него и квартира была и семья, да и сам он крепко в этой жизни стоит на ногах. Ученый человек. Она только вызвала скорую помощь и все.

На следующую групповую психотерапию Лена пришла какая-то на себя не похожая. Леля впервые заметила, что у той красивые глаза, а ее бесформенная прежде фигура вдруг постройнела.
– Ты какая-то другая, – сказала она подруге, когда та уселась возле нее на стул. – Я тебя даже не сразу узнала. Помолодела, постройнела...
– Да! Я на пять кило похудела! За две недели!
– А очки? Ты же в очках ходила!
– Линзы себе купила. Правда, мне так лучше?
– Лучше. У тебя оказывается такие красивые глаза! В очках этого было не видно.
– Ой, Леля! Это же все не просто так! Я влюбилась! – она покраснела и посмотрела по сторонам. Уже пришедшие люди, мирно беседовали на расставленных полукругом стульях. Никто не обращал на них внимания.
– Как хорошо! – невольно вырвалось у Лели. Она во все глаза смотрела на преобразившуюся подругу и совершенно не узнавала ее. Оказывается, она может быть вот такой – красивой, с блеском в глазах, воодушевленной. А ведь совсем недавно это была серая, бесформенная тетка в очках. А сейчас и лицо и фигура – все было другим! Даже сутулая спина вдруг распрямилась! – Я так рада за тебя!
– Да что уж тут  радоваться? –  помрачнела Лена. – Он женат! Да и я... сама знаешь...
– Ну и что! – легкомысленно махнула рукой Леля. Ей хотелось, чтоб у Лены снова в глазах появился блеск. Так приятно было видеть ее такой красивой и воодушевленной! Ее вмиг потухший вид, болью отозвался в Лелином сердце.
– Ну как это «ну и что»? – удивилась Лена. – У него жена, а  тут я... Не хорошо как-то. Хотя я сама давно не чувствую себя замужем. С мужем живем, как добропорядочные соседи, детей я вырастила. Можно было бы и уйти от мужа, но у Димы жена... А я так не могу...
– Его зовут Дима?
– Да! – глаза Лены снова загорелись. – Это такой мужчина! Такой необыкновенный! Я даже не знала, что в своем возрасте вообще способна буду полюбить, а тут всю душу охватило ЭТО! И он тоже! Он тоже влюблен в меня! Представляешь? Я это вижу, чувствую! Даже не знала, что так бывает!
– Ой, как я за тебя рада! Но где же ты с ним познакомилась?
– В парке. Я еще зимой заметила его. Мне приходится каждое утро выгуливать нашего песика. И вот гуляю я с Малышом, а вокруг кто на лыжах катается, кто бегом занимается, кто просто прогуливается, а кто с палками скандинавской ходьбой ходит. Дима с палками ходил. Ходил, ходил мимо, потом здороваться мы с ним начали. А он такой знаешь, уже возрастной. Пятьдесят пять точно есть. Но в какой форме! Ходит быстро, и телосложение такое красивое и лицо, хоть и с морщинами, но такое мужественное! И я поняла, что он мне нравится! Я стала ждать каждой встречи с ним утром в парке. Но он только приветливо поздоровается и дальше со своими палочками идет,  и мне от этого тоскливо становилось. С весны, чтобы душу не травить, я перестала в этот парк ходить, по другим местам собаку прогуливала.  А летом вот, недавно, опять в парк пошла. Иду, гуляю, смотрю – мой мужчина идет. Думала, что поздоровается со мной и как обычно дальше пойдет, но нет! Он остановился, и спросил, почему меня не было так долго в парке.
– Я гуляла с Малышом во дворах... – ответила я, а сама удивилась, что он заметил мое исчезновение. – А вы так каждый день и ходите  с палочками?
– Да. Это, как наркотик. Я без этого уже не могу.
– Понимаю, я вот тоже люблю утром с собакой ходить гулять, и вечером тоже...
– Я тоже хотел собаку завести. Ее выводить надо, и хочешь, не хочешь приходиться выходить, двигаться, но жена не терпит никаких животных в доме...
–  Понятно, – ответила я, а сама почувствовала разочарование от того, что он женат. Тем не менее с того дня мы стали каждый раз при встрече обмениваться парой фраз. А недавно я купила себе палки и тоже занялась скандинавской ходьбой. Мне так понравилось! Руки работают, ноги идут! Я стала стройнеть и худеть! А самое главное теперь мы ходим  с Димой. Ходим вместе и разговариваем Он такой умный, с ним так интересно и он чуткий очень, а еще внимательный. И в его глазах столько чувств ко мне! Это просто чудо какое-то! Вот только что дальше будет, я не знаю. Мне уже мало просто совместной ходьбы и разговоров, но что тут поделаешь? Меня и счастье захлестывает, и в то же время я мучаюсь от неопределенности...
В комнату вошла Алена Григорьевна с несколькими клиентами и занятие началось. Все по очереди стали рассказывать, кто с какими чувствами пришел сегодня, что у кого произошло за неделю. Леля почему-то подумала, что Лена сейчас во всеуслышание расскажет про свою влюбленность. У нее даже сильно сердце застучало, когда очередь дошла до подруги. Но Лена ни словом не обмолвилась о своей любви. Она просто перечислила чувства, какие у нее были в данный момент, и сказала, что как всегда ждет от занятия чего-то окрыляющего. Все смотрели на нее с нескрываемым интересом. Ее преображение было очень заметным.
– Лена, тебя не узнать! Ты очень похорошела! – сделала ей комплимент Алена Григорьевна. – Я даже сначала не узнала тебя, думала, что у нас новенькая.
– О-ой, – вздохнула Лена, –  мне как-то легче жить стало.
– Я рада за тебя.
Все присутствующие, кажется, тоже были рады за нее. По крайней мере,  в лицах их читалось радостное участие.
Леля же на протяжении всего занятия так и бросала взгляды на подругу. Как все-таки она преобразилась! Не понятно только психотерапия тут помогла или влюбленность. Наверное, психотерапия. Лена благодаря ей стала выходить из сценария, открыла свою душу для чего-то хорошего и хорошее пришло.
Алена Григорьевна между тем попросила всех встать и убрать стулья в сторону. Потом поставила несколько человек по периметру комнаты, а остальные должны были подходить к ним по очереди и какое-то время смотреть им в глаза. При этом каждый должен был следить за своими чувствами.
Леля оказалась в числе тех, кто стоял. К ней подходила то одна женщина, то другая и Леля чувствовала их сущность. Свои чувства она вообще не осознавала. Она чувствовала только других людей – улавливала их суть,  настроение, характер, исходящие от них враждебность или доброжелательность, но свои чувства не ощущала. Только сжималась при приближении очередной девушки или женщины. Вот к ней подошла Лена. Эта вообще не напрягала. Добродушие из нее так и перло. А вот Ирина, крупная, роскошная женщина, своей психологической мощью чуть не раздавила ее душу. Но когда к ней направился Игорь, муж одной из женщин, Леля почувствовала только одно: о нет, только не это! Игорь не знал ее отторгающих чувств и, приблизившись к ней, заглянул в глаза. Леле показалось, что он пригвоздил ее к месту, обездвижил, лишил воли. Его светло карие глаза были добрыми и не страшными. Но Леля испугалась. Она вообще боялась мужчин. Боялась, потому что ей хотелось любви и защиты. Игорь был из тех, кто нравился ей, но и он, как другие, сейчас посмотрит на нее и уйдет и ничего не будет. Ни любви, ни счастья.  Они все идут мимо. А так хочется, чтоб ее какой-нибудь такой вот мужчина типа Олега или Игоря прижал к груди и, задыхаясь от любви сказал: «Я так тебя люблю!» И она бы почувствовала себя такой счастливой, такой переполненной до краев, такой защищенной! Но никто, никто не прижимает к себе, никто не влюбляется в нее. И даже если и влюбится, то она почему-то шарахается, как шарахнулась от Олега... И снова ничего нет.
Игорь, посмотрев ей в глаза,  пошел дальше, а Леля поняла, что совершенно опустошена всеми этими взглядами, своим напряжением, особенно вот этим последним взглядом Игоря.
В конце, когда все снова сидели полукругом на стульях и  по очереди рассказывали, кто что в себе открыл на сегодняшнем занятии, Леля сказала, что сегодня поняла, что боится мужчин.
– Я их боюсь! – откровенно заявила она, и со всех сторон услышала смех. – Мне одиноко и хочется любви. Каждый подходящий мужчина вызывает во мне истеричное чувство, от того, что  любви снова нет. Просто нет и нет. Я устала смотреть в спины проходящих мимо мужчин. Мне многие нравились за всю мою жизнь. Нравились, но я шла мимо, а потом оглядывалась, и смотрела им в спину, и чувствовал горечь одиночества. Я никогда никого не любила, и меня никто не любил. А если с кем-то что-то получалось то ненадолго, потому что я быстро разочаровывалась, или разочаровывала сама. Надежда только на  климакс. Может быть, тогда во мне угаснет это противное желание какой-то необыкновенной, неземной любви.
Вся группа снова засмеялась.
– Поверь мне, дорогая! Не угаснет! – громко заявила Ирина, та самая, которая своей психологической мощью прямо-таки давила на слабенькую организацию Лели. – Как говорится, любви все возрасты покорны!
– Не, ну в шестьдесят-то уж точно, наверное, уже не надо любви! – покраснев, сказала Леля, и бросила взгляд на роскошную фигуру Ирины. В ней наверняка все 70 килограмм, но как это все красиво распределено! А ведь она лет на десять старше ее саму.
– Почему ты так думаешь? – спросила Алена Григорьевна, внимательно смотрящая на Лелю все это время.
– Старость потому что...
– У души нет возраста! – подал кто-то возглас.
– Не, ну в дряхлой старости, какая любовь? – тихим голосом возразила Леля и оглядела всех присутствующих. Она никак не могла понять, зачем они все это говорят? Она надеялась на старость, как на спасение от мучающих ее страстей. А тут получается, что и после климакса любви охота. Не может такого быть!
– Понимаешь, Оль, тут дело не в возрасте и не в физиологии. Человеку вообще нужен другой человек, чтобы общаться, чтобы делиться своими чувствами, мыслями, планами, чтобы вообще быть вместе.
– Но если другого человека нет, то, что тогда? Пребывать в одиночестве? – Леля в недоумении посмотрела на Алену Григорьевну.
– Ты не будешь одинока никогда, если будешь сама у себя. Твое одиночество именно оттого, что ты потеряла саму себя. Пока ты не найдешь себя, так и будешь одинока. И мужчины будут мимо проходить, потому что они чувствуют твою потерянность. Ты сама не своя. Понимаешь? Надо искать себя, надо понять, что именно ты хочешь, что именно тебе надо. Ты живешь за стеклом и не видишь реальности.
– Но когда? Когда, я начну жить по-настоящему? Я уже столько сюда хожу, окрыляюсь, но в жизни моей ничего не меняется. Панно наделала для садика, но заведующая забраковала их и попросила снять со стен… Конечно, я ведь в них выразила все свое мироощущение и совсем забыла, что панно надо было делать для детей…
– У тебя есть фотографии  этих панно? – спросила Алена Григорьевна. Леля в замешательстве кивнула. Ей неловко стало оттого, что она так долго занимает всеобщее внимание. Но она достала смартфон и пошла к Алене Григорьевне, чтобы продемонстрировать свои произведения. Все молча смотрели на нее, и ей казалось, что она идет как-то неуклюже, будто вот-вот грохнется. Еще эта шляпка на голове...
– Тут все мелко. Наверное, плохо видно, – смущенно сказала она.
– Ничего. Все нормально, – разглядывая фотографиикак, сказала психотерапевт. – В общем, мне все понятно. Ты в этих панно выражаешь свои настоящие, реальные чувства. А они у тебя до сих пор отрицательные, мрачные. Ты знаешь, что где-то есть другая, счастливая жизнь, но находишься во мраке.
– Да, это так...
– А ты попробуй представить, что ты уже живешь той самой счастливой жизнью. Представь, что все мечты твои сбылись и ты счастлива. Изобрази счастье. Пусть на твоих панно будет тот самый светлый мир, который у тебя сейчас изображен каким-то недосягаемым ярким пятном на фоне мрака. Попробуй за неделю сделать свое первое светлое и радостное панно. А на следующем занятии мы с вами разберем, как научиться позитивному мышлению, и как сделать свою жизнь более радостной и светлой. Все в наших руках, – Алена Григорьевна подняла голову и посмотрела Леле в глаза, та вся сжалась под ее взглядом и поняла, что устала. Устала от того, что слишком много людей сегодня заглядывало ей в глаза. Контакт глазами всегда изматывал ее. В  такие моменты она совершенно теряла связь с собой и поглощалась другим человеком.



;
Глава 10



Вечером в этот же день Леля снова сидела на своей лоджии и наблюдала в бинокль за Олегом. Она каждый день, вернее вечер наблюдала за ним. В голове ее рождались совершенно фантастические планы того, как  сблизиться с ним, как рассказать обо всем. Леля не сомневалась, что если она сейчас встала бы перед ним и рассказала бы ему обо всех своих заморочках, он бы понял ее. Она точно это знала, но почему-то никак не давала о себе знать. Ей было страшно, и потом она не представляла, как после своего странного поведения она вдруг начнет говорить что-то. Да и что говорить?  И не известно еще, вдруг на нее опять нападет это смятенное чувство, когда она увидит любовь в его глазах. «Любовь в его глазах» – Леля споткнулась об эту мысль. Неужели она и правда видела любовь в его глазах? Да! Видела! И любовь, и восхищение, но именно это и ввело ее в странное состояние. Но почему так? Из-за чего? И сколько надо заниматься психотерапией, чтобы, наконец, разобраться во всем? Алена Григорьевна посоветовал сделать за неделю светлое и радостное панно, что ж она попытается сделать такое.
Перед сном Леля долго размышляла о том, какое панно она будет делать завтра. Ей представлялось огромное, в человеческий рост панно, все сверкающее и переливающееся золотистым светом. На нем что-то такое радостное, такое самое-самое... Только вот что именно там будет она никак не могла придумать. Так она и заснула, а под утро ей приснилось, что она стоит перед сверкающим огромным панно, будто она его уже сделала. На нем девушка с маленькой лысой головой на тонкой шее в длинном воздушном платье, а рядом красивый мужчина и они со счастливыми улыбками смотрят друг на друга, а над ними голубое небо все в золотистых причудливых узорах. Голубой фон, золотистые сверкающие узоры. Все переливается, сверкает, и счастливая пара осознает свое счастье и радуется.
У Лели были планы на воскресенье. Она хотела сделать генеральную уборку, сготовить себе что-то вкусное и полезное, но проснувшись,  поняла, что не в состоянии сегодня заниматься обыденными делами. Сверкающее золотом панно будоражило ее воображение. В ней все горело от нетерпения поскорее начать делать его. И потому после завтрака она сразу же отправилась по магазинам покупать то, что ей нужно было для нового произведения.
Нагруженная пакетами, она возвращалась из магазинов в предчувствии увлекательной работы. Возле соседнего дома на лавочке в тени деревьев она увидела со спины одинокую фигуру Олега и остановилась. Гипсы с него сняли, костылей не было. Он сидел, опершись подбородком и руками о палку, и задумчиво смотрел перед собой.
Сердце Лели сжалось от жалости к нему и даже нежности. Первым порывом ее было подойти к нему, поздороваться, узнать как у него дела, но она почувствовала такое сильное волнение, что вся покраснела, и сердце так сильно забилось, что даже страшно стало. Ей показалось, что грудь ее сейчас разорвется от этих ужасающих толчков. И дышать стало трудно. Она стояла, глотая ртом воздух, и удивлялась тому, что с нею происходило. Откуда все это взялось? Такие эмоции, такое волнение... Что это такое вообще? Она влюбилась? Да, она влюбилась, но не может, боится подходить к этому человеку, хотя знает, что он не оттолкнет ее. Никогда не оттолкнет, а даже наоборот. Хотя кто его знает, может быть у него уже прошло все к ней. Забыл, наверное, уже ее. Тот, кто быстро загорается, быстро и потухает. А вот у нее это все так быстро не пройдет. Уж она-то знает себя.
Олег! Как ей хотелось подойти к нему! Но ее словно пригвоздило к месту. И еще это сердце. Как страшно оно стучит! Оно может разорваться!
Леля осторожно, пятясь, отошла от Олега и немного успокоилась. Сердце перестало стучать, но из глаз потоками полились слезы. Это были слезы разочарования и бессилия. Она не могла ничего! Хотела любви, но уходила от нее, убегала и ничего не могла с этим поделать.
Дома, она долго сидела на полу у порога и не понимала, что с нею происходит. Разочарование, тоска, бессилие душили ее. О панно она и думать забыла. Вся ее жизнь, такая пустая и безрадостная вставала у нее перед глазами. Люди вокруг нее женились, рожали детей, разводились, вторично женились. Жизнь бурлила вокруг. Люди пусть и ошибались, но жили, а она что? Даже странно, что она вообще когда-то замужем была. Даже не верится. Она ведь такая закрытая, какая-то странная... И муж ее был странным – настоящий ипохондрик. Да, с такими бедненькими, как он, она умеет обходиться. Только как с такими жить? А вот Олег – это настоящий мужчина, и здесь все по-настоящему, но именно этого она почему-то и боится. В ее запрятанной замаскированной жизни нет места ничему настоящему.

На следующее занятие Леля как всегда пришла раньше Лены. Она заняла место для подруги и в ожидании разглядывала присутствующих. Мысли ее были о том, что всегда всех людей она ставила выше себя. Все вокруг нее  достойны этой жизни, а она нет. Она существует только для того, чтобы помогать, а без этого нет у нее права на жизнь. Но ведь это не правильно, и она уже поняла это. Только вот никак это все из ума не перейдет в душу, в сердце. Она продолжает чувствовать себя второсортным существом, которое не живет как все достойные люди, не наслаждается жизнью, а почему-то все время чахнет, тоскует, страдает, но при этом кидается на помощь другим. Какая же она все-таки жалкая...
В комнату вошла унылая Лена, села рядом с Лелей.
– Привет, ты чего такая? – спросила ее Леля, мгновенно почувствовав тревогу.
– Не могу. Устала я от своей любви. Одна боль от нее, – вздохнув, ответила Лена. – Не хочу больше мучиться. У него жена, у меня муж, ну и хватит уже всего этого.
– Ты с ним порвала?
– Я просто не хожу больше в парк. Он честный человек и никогда не предаст свою жену, хоть и испытывает ко мне сильные чувства. Он мучается очень. У него давление начало скакать, а я так не могу...  Мы ничего не можем...
– И я ничего не могу... – обреченно сказала Леля.
– Я всю неделю, как больная. Так хочется увидеть его... Я страшно тоскую, но в парк не хожу.
– Да от любви можно заболеть.
– Мы говорили обо всем на свете, но о том, что влюблены друг в друга, молчали.
– Вы не говорили о самом главном.
– А ты думаешь, надо было говорить о любви? О своих чувствах? Но я не смела, ведь он женат, да и я замужем. Разве я имела право вообще влюбляться в него?
– Сердцу не прикажешь.
– Я стараюсь задушить в себе все, что связанно с ним.
– Как жаль…
– Ничего не жаль. Мне надо забыть его. Я обязана это сделать. Аморально мечтать о чужом муже.
– Наверное. Особенно если представить, что  у твоего мужа тоже появилась какая-нибудь воздыхательница. Ты бы тогда ревновала? – Леле было жаль подругу. Так приятно было смотреть на ее оживленное лицо, но сейчас она сдулась, поблекла. Стройность от нее никуда не ушла, но вот блеска в глазах больше не было.
– Кого? – не поняла Лена.
– Ну, ты бы ревновала своего мужа, если бы он влюбился в другую женщину?
Лена замолчала, задумалась. В это время в комнату вошла Алена Григорьевна и занятие началось. Люди с волнением по очереди высказывали то, что больше всего их занимало в этот момент.
– Я сейчас разрываюсь между долгом и желанием, – заявила Лена, когда очередь дошла до нее. – Хочу одного, а делаю то, что должна.
– А что ты хочешь, и что должна? – спросила ее Алена Григорьевна, внимательно глядя ей в глаза.
– Этого я не могу сказать, – вспыхнула Лена.
– Не говори, но вообще чувство долга часто заставляет нас идти против самих себя. Мы живем по правилам, а на душе апатия, потому что чувство долга, это такой дракон, который живет за наш счет и выпивает из нас все силы.
Лена внимательно выслушала все это и кивнула. Кажется, она еще больше запуталась…
Когда очередь дошла до Лели, то она тоже не смогла открыть волнующую ее проблему. Просто сказала, что испытывает страх близких отношений, теряется, когда кто-то говорит ей комплименты.
– Как ты думаешь, почему это происходит? – Алена Григорьевна смотрела ей прямо в глаза и Леля потупилась.
– Из-за низкой самооценки. Но я не знаю, как ее поднять. Чувствую себя по сравнению с другими второсортным существом.
– Ты не имеешь никаких положительных качеств?
– Почему? Имею. На прошлом занятии я их много нашла у себя.
– Вот видишь. Тебе надо чаще думать обо всем положительном, что есть в тебе, обо всем, чего ты достигла, сделала. Сюда же можно и твои панно отнести.
– Но они же депрессивные…
– Однако ты их все доделала до конца. Они не валяются у тебя недоделанными. А это говорит, что ты умеешь доводить дела до конца.  Значит, и лечение свое не бросишь на полпути, а доведешь до конца и выздоровеешь.
Леля  приободрилась от этих слов. Какая хорошая эта Алена Григорьевна, и умная такая!
– Не стала бы я мужа ревновать, – прошептала ей Лена.
– Чего?
– Ну, ты спросила, стала бы я ревновать мужа, если бы у него какая-нибудь мадам завелась. Так вот не стала бы. Меня, наверное, покоробило бы только, что со мной он, как с дурой, а там хвост пушит, хотя мне вообще не верится, что он может быть каким-то другим. Не таким, как со мной. А со мной он такой… Мне плохо от него делается. Стараюсь подальше держаться от него. Вот Дима он... От него  уходить не хочется, а к мужу наоборот, подходить не хочется.

Золотистая ткань лежала на полочке в шкафу и ждала, когда из нее сделают счастливую картину. Каждый раз, открывая шкаф, Леля натыкалась на эту ткань, любовалась ее золотыми переливами, но делать радостное панно не было никакого желания. Ей захотелось  выразить свою низкую самооценку, хотелось рассказать на панно о своей второсортности в этом мире. И за неделю она сделала еще одно печальное панно. На нем изобразила спешащих по ночному городу людей. Они все стремительно идут в одну сторону по своим делам. Нарядные, красивые, знающие чего им надо, и только одна бледная фигура в плаще бредет среди них неприкаянная и унылая. Идет вроде со всеми, но выделяется на общем фоне своим унылым видом и блеклым одеянием. А в окнах горит заманчивый свет, но унылая фигура не видит ничего, потому что смотрит себе под ноги.
Панно получилось  красивым, не смотря на грустный сюжет. Леля долго любовалась им, когда оно было окончено. Ее работы с каждым разом получались все лучше и лучше. Жаль только, что никому они не нужны…

С самого утра в садике был переполох. Сегодня должна была приехать комиссия с проверкой. Леля пожалела, что она сегодня работает в первую смену и ей придется выпендриваться перед комиссией. В прошлый раз несколько женщин из комиссии пришли к ней в группу прямо во время занятия. Леля, конечно, была как всегда на высоте, заготовила кучу пособий, с детьми вела себя будто она не простая воспитательница, а киноактриса с телевидения. Дети были в восторге, комиссии все понравилось, но вот только, когда все закончилось, Леля никак не могла успокоиться. Такие волнения явно были не для нее. И сейчас опять эта комиссия… Повезло ее сменщице, сидит сейчас дома и придет только в обед, когда все уже будет позади. А ей придется опять нервничать, строить из себя замечательную воспитательницу.
С волнением  ожидая появление членов комиссии у себя в группе, Леля тщательно готовилась к занятию. Разложила на столах бумагу, ножницы, клей. Сегодня детки должны были делать аппликации божьих коровок. Сама она была в пышном, черном платье с красными цветочками, а на голове ее красовалась миленькая шляпка, скрывающая ее маленькую головку с уже немного отросшими волосами.
– Вася, стой! – задержала она, пробегавшего мимо ребенка. – Сегодня у нас будут гости, поэтому, пожалуйста, сиди на занятии за столом, как все! Хорошо? Под стол не залезай!
– Ай, Ольга Сергеевна! Отпустите! За мной Серый гонится! ¬ – вырвался Вася из ее тонких рук, и со смехом побежал прочь. Потный, красный, и Сережа, бегущий за ним такой же. Как же, будет этот Вася сидеть за столом! Ему под столом почему-то самое то.
– Здравствуйте! – в дверь одна за другой вошли элегантные женщины. После всех зашли заведующая и методист.
Комиссия! И какие все красивые, в строгих юбках, блузках. Леля по сравнению со всеми ними почувствовала себя в своем пышном летнем платье принцессой на бобах и растерялась. Сажать ей детей на занятие или уж когда комиссия уйдет? Дети завороженные представительным видом женщин притихли, и только Вася с Сережей, ничего не замечая, мутузили друг друга на полу. Леля молча подошла и растащила малышей в стороны.
– У нас гости! Посмотрите! – тихо сказала она им, и мальчишки притихли, поняв серьезность ситуации. Леля, глядя на них, невольно улыбнулась. Волосы у обоих торчком, лица красные, потные.  Васю ей вообще захотелось обнять и спрятаться за этими объятиями от строгих женщин. А те уже обходили  группу, заглядывали во все углы.
– Ольга Сергеевна, у вас сейчас занятие? – подошла к Леле заведующая.
– Да. Я как раз хотела усадить детей за столы.
– Ну так чего вы ждете? Сажайте, проводите. Что вы застыли, открыв рот?  – заведующая снова примкнула к группе женщин, бросив на Лелю многозначительный взгляд.
– Детки! Все садимся за столы! – торжественно объявила Леля притихшей ребятне. – Сегодня мы отправимся с вами в путешествие на лесную полянку! Нас уже ждут божьи коровки!
Дети послушно стали занимать свои места, а  Леля приготовилась к тому, что комиссия будет присутствовать на занятии. Но она ошиблась. Женщины, обойдя ее группу, мирно удалились.
Леля сразу расслабилась, вздохнула с облегчением, а из мойки выглянуло полное, немолодое  лицо нянечки:
– Ушли?
– Да! У меня руки из-за них трясутся! – Леля показала свои трясущиеся пальцы.
– Понимаю, я сама тут вся на нервах! Так и ожидала, что найдут чего-нибудь не так. Даже не верится, что пронесло!
– И не говори!
Вася под шумок уже залез под стол и чего-то там мастрячил.
– Так ну все! – Леля снова занялась ребятней. – Дети! Сейчас мы с вами  будем делать божьих коровок!

Комиссия покинула садик во время предобеденной прогулки. Леля, игравшая с детьми, увидела, как представительная группа женщин выходит из садика под предводительством заведующей и начинает прохаживаться по территории. Этого еще не хватало. И когда уже они уедут? Все ходят и ходят, смотрят и смотрят. Работать только мешают и нервы расшатывают...
Одна из женщин отделилась от группы и направилась в сторону Лели. У той упало сердце. Чего еще такое? Но она виду не подала, и, оставив детей, приветливо улыбнулась миловидной, лет пятидесяти женщине.
– Вы меня извините, но я видела в подвале ваши панно, – приветливо улыбаясь, сказала она. – Это ведь ваши панно?
– Да, – покраснела Леля, – это я их сделала.
– Мне они так понравились! Очень красиво! Заведующая ваша права, они не для детского садика, но вы могли бы их продавать через интернет. Знаете сейчас принято украшать офисы, кафе... Поверьте, вы могли бы заработать на этом, и не плохо.
– Продавать? Я как-то не думала об этом...
– А вы подумайте! У меня знакомая панно делает с цветами. Красивые очень, и потом продает их. Желающие купить всегда находятся. Она продала в этом году несколько панно и на вырученные деньги съездила с детьми на море.
– Ничего себе!
– Да! А ваши панно просто завораживающие! Мы все сейчас просто застыли перед ними. Это же эксклюзив!
Леля снова покраснела, потупилась. Ей было и приятно, но в то же время в этих панно вся ее душа, и получалось, что все эти люди заглянули в ее душу...
– Нет, вы обязательно подумайте над моими словами, – настойчиво продолжала женщина. – Нельзя чтобы такая красота пылилась в подвале.
– Я подумаю...
– Очень красивые, очень глубокие по смыслу панно! Я их все сфотографировала, вы уж извините. Я сама не отказалась бы у себя в доме иметь одно из них. Особенно самое большое, с раненной девой, прыгающей через пропасть.
Леля почувствовала, что сейчас расплачется. Но почему? Она смотрела, как женщина вернулась к своим, как вся комиссия после осмотра территории  села в припаркованный к входу микроавтобус и уехала.
Эта незнакомая женщина из комиссии взбаламутила всю ее душу. Взбаламутила, но и вдохновила. Хотя почему-то  в самом центре души стало  больно. Больно до отчаяния. И Леля не смогла удержаться и заплакала. Слезы тихо текли по ее щекам, и она осознавала, что постоянно живет с этой болью, с болью покинутости и невозможности отдохновения ни в чем. Мир, люди вокруг, были ей враждебны. Жизнь на земле вообще казалась какой-то глупой и бессмысленной и вот она делает какие-то панно. Но зачем? Какой в этом смысл? Еще продавать все это... Это все равно, что продавать свою душу. Она уже заранее знала, что никакой продажей через интернет она не будет заниматься. Просто не будет и все. И вообще она устала и не хочет ничего. Эти панно всего лишь ее самовыражение, психотерапевтическая помощь. Она себя лечит ими, помогает себе, хотя Алена Григорьевна сказала, что надо делать положительные картины, чтобы видеть, к чему  двигаться. Но пока радостное панно не хотелось делать. Наверное, она еще не до конца выразила свою боль.
– Ольга Сергеевна, вы плачете? – Леля вздрогнула от неожиданности и скорее утерла глаза. Снизу вверх на нее смотрел  Леша   своей приклеенной заискивающей улыбкой.
– Нет, что ты, Лешечка, – постаралась улыбнуться она и села на скамейку. – Это мне в глаз мошка залетела.
– А-а... – протянул мальчик и уселся возле нее. Он молчал, но сам то и дело заглядывал в ее лицо.
Так до конца прогулки и просидели они вдвоем, наблюдая, как играют остальные дети. Присутствие рядом зашуганного ребенка удручало Лелю еще больше. Она физически ощущала связь с этим малышом. Они с ним разные, но в то же время в них сидит одно и то же горе раненных душ.

– Поймите, ваши мысли создают вашу реальность. О чем вы больше всего думаете, того и больше всего в вашей жизни! – говорила Алена Григорьевна. Все с воодушевлением слушали ее.
– Чем больше вы думаете о плохом, тем больше этого плохого в вашей жизни. Но если вы измените свое сознание, если научитесь положительно мыслить, если будете постоянно представлять себе, что вы счастливы, то счастье придет! Это удивительно! Это называется законом притяжения! Кто хочет, может дополнительно почитать книгу Джо Витале «Закон притяжения». А еще есть замечательный фильм «Секрет». Его вообще должен посмотреть каждый.
Леля, слушая психотерапевта, чувствовала, что  внутри нее происходит настоящий переворот. Да ведь она постоянно думает о своем одиночестве, об отсутствии любви в своей жизни, о бессмысленности всего сущего. Оказывается это разрушающие мысли!  Они плохие, отрицательные, унылые мысли унылой души!
Лена сидела рядом тоже вся взбудораженная,  да и вообще вся группа пришла в радостное возбуждение. Многие начали понимать, что сами спровоцировали отрицательными установками беды в своей жизни.
– Надо постоянно держать в голове картины счастья и радости! Своих родственников, детей, и вообще всех  за кого вы  боитесь и переживаете представлять довольными и счастливыми. Всегда помните о Законе Притяжения! О чем думаете больше всего, то и появляется в вашей жизни!
  С этого занятия Леля уходила в полном преображении. Она как будто получила мощный энергетический заряд, позволивший ей открыть прежде закрытые глаза.
– Ничего себе сегодня было занятие! – поделилась с ней эмоциями Лена, когда они вместе вышли на улицу. – Мне теперь понятно стало от чего это я такая несчастная и усталая вечно. Потому что только и думаю о плохом.
– А как у тебя дела на личном фронте? – спросила ее Леля, подходя  к остановке. Подруга сегодня немного опоздала, и они не смогли, как обычно поговорить перед занятием. – Как там Дима?
– Никак. Я не хожу в парк. У него жена, у меня муж. Хватит нам в любовь играть.
– А что если у него с женой так же как у тебя с мужем – с виду все прилично, а внутри одно отчуждение?
– Не знаю. Неудобно об этом спрашивать. Я только позавчера видела его. В магазине. Он был со своей женой. Она у него ухоженная, уверенная в себе реалистка. Сразу видно, что такая женщина в облаках не летает. Дима  меня увидел, расцвел в улыбке. Я тоже обрадовалась, а рядом со мной дочка...  В общем, все плохо.
– Ты что?! Мы ж только что узнали, что нельзя говорить, что все плохо, а то так и будет плохо.
– Ой, да! Привыкла я быть пессимисткой... Кошмар какой-то!
– Нельзя говорить слово «кошмар», а то и правда сплошной кошмар в жизни будет. Все у тебя нормально. И у меня тоже.
– Ага, нормально для ненормальных… Попробуй вот измениться за одно занятие, когда всю жизнь только вздыхала, да охала. Но я думаю, что, когда действительно плохо, то можно и пожаловаться и поныть, чтобы выразить свои отрицательные эмоции. Ты же вот тоже грустные панно делала, чтобы выразить свою боль...
– Но я так больше не хочу! Я просто раньше не понимала, как вредно зацикливаться на плохом. Но теперь никаких мрачных панно. Хотя мне что-то последнее время вообще не хотелось заниматься творчеством. Но теперь я сделаю красивое-красивое золотистое сверкающее панно, где свет и счастье.
– А я вообще не знаю, что мне делать. У Димы жена, у меня муж, которого  как бы и нет. Может быть, мне стоит уговорить  мужа на занятие  прийти? Может быть, у нас тогда что-то получится  с ним? Алена Григорьевна сильный психотерапевт и помнишь, она говорила, что хотела бы заняться еще и семейным консультированием?
– Да, что-то такое припоминаю.
– Ну так может привести ей моего мужа, пусть она с ним позанимается?
– А он пойдет?
– Не знаю. Попробую уговорить.

На следующее занятие Лена действительно пришла с мужем. Леля сидела уже на своем месте, на стуле, когда увидела в дверях несколько смущенную Лену, вслед за которой зашел представительный мужчина. Крупный такой, с лысым лбом, широкими плечами и грудью борца. Но, не смотря на его большую фигуру, он выглядел настоящим интеллигентом. Этому способствовали аккуратные очки на его небольшом носу.
Лена селя рядом с Лелей, усадила по другую сторону от себя мужа.
¬– Что-то он у тебя совсем на комарика не похож. Большой такой. Ты по сравнению с ним мелюзга какая-то, – наклонившись к подруге, тихо сказала Леля.
–  Прям, не похож! Самый настоящий комар. Так и кусает меня. Замучил совсем. Кровопийца!
– Ты чего? Тихо. Вдруг он услышит?
Лена покосилась в сторону мужа и снова повернулась к Леле:
– Ничего он не услышит.
А Леля заметила, что все женщины, какие успели уже прийти и рассесться по стульям, с любопытством посматривают на нового мужчину. Они все даже как-то подобрались, приосанились. Конечно, в их группе мужчин мало совсем, всего два человека, да и к тем уже привыкли и за мужчин совсем не считают, а тут такая особь пришла!
– А он у тебя ничего! – заметила Леля. – Статный такой, крепкий…
– Ага, так и хочется голову ему на грудь положить, а как положишь, так и поймешь, что там хоть и живое сердце стучит, но толку от него нет. Не отзывается это сердце, не принимает в себя ничего.  Я привела его сюда, чтобы Алена Григорьевна оживила его, а то живу как со шкафом.
Но Леле почему-то не верилось, что этот довольно симпатичный мужчина может быть каким-то там не отзывчивым. По его виду было видно, что он волнуется, что ему вообще неловко во всей этой обстановке.
– Как тебе удалось затащить его сюда? – удивленно спросила Леля.
– Я ему правду рассказала, что вот влюбилась в другого, но что мне этого не хочется, что хочу, чтоб у нас с ним все было хорошо. Он, правда, не понял, что мне надо. По его понятиям, у нас и так все нормально. О моих мучениях он даже не подозревал. Даже когда кусал меня, не понимал, что кусает. И вообще он относится ко мне, как будто я не человек, а самая последняя грязь, слякоть, сопля…
Вошла Алена Григорьевна и Лена замолчала. Началось занятие. Ленин муж хоть и волновался, но вел себя вполне уверенно. Когда очередь рассказывать о себе дошла до него, то он, нисколько не смущаясь, спокойно стал говорить. Леля даже удивилась. Она-то до сих пор боится говорить о себе, высказывать свое мнение. Волнуется, голосок у нее делается тонкий, а этот первый раз пришел и такой уверенный. Оказалось, что его имя Борис, ему 40 лет, работает менеджером в частной фирме. Женщины так и стреляли глазами на него. Леля сама постоянно бросала взгляды на Бориса и видела, с каким интересом он участвует во всем. Он оказался довольно активным в группе, смотрел с интересом на женщин и вообще был похож на кота объевшегося сметанной. Конечно, столько баб пожирало его глазами! Но ведь такое внимание со стороны женщин было неспроста. Борис действительно оказался очень интересным мужчиной. Он испускал шутки, улыбался и вообще чувствовал себя как рыба в воде. Самой Леле он очень понравился. Открытый, веселый. Лена на его фоне как-то угасла, стала какой-то нелепой. Но, может быть, именно это ее и делало несчастной? Рядом с ним она вдруг превратилась в ничтожество. Но Леля знала, что Лена не ничтожество. Она милая, веселая, несколько простодушная, даже наивная, но такая живая! Сейчас же она вся как-то стушевалась, скомкалась. Ее муж вылез на первый план, загородил ее полностью. К середине занятия он совсем раскрепостился, волнение покинуло его, и он активно участвовал во всех играх, непрестанно шутил, веселя присутствующих. Женщины были им очарованы, мужчины смотрели на него дружелюбно. А Борис в конце занятия поделился, что ему очень понравилось здесь, что он нисколько не пожалел, что жена притащила его сюда. Он так и сказал:
– Спасибо жене, что привела меня сюда. Здесь довольно интересно.
– Боря на машине, мы можем тебя подвезти, – предложила Леле подруга после занятия.
Леля не стала отказываться и всю дорогу слушала не закрывавшего рот Бориса. Надо же какой говорун!
– Он никогда столько не болтал! – поделилась потом Лена с Лелей по телефону. – Три дня уже прошло после психотерапии, а он все никак не остановится! Все проблемы по работе мне выложил, а раньше ведь ничего не рассказывал! Молчал, а на меня, как на пустое место смотрел. А сейчас его словно прорвало!
– Но это же хорошо! Человек открывается, выражает свои чувства, переживания.
– Да, ты права.
– Но только ты что-то какая-то невеселая. Ты не рада, что на Борю твоего так подействовала психотерапия?
– Нет, все нормально. Просто… В общем я что-то не пойму…

Через неделю Лена снова пришла с Борисом. Женщины опять застреляли на него глазами, а Леля заметила, что Лена совсем какая-то усталая и совершенно потухшая.
– Как дела? – спросила она подругу, когда та усаживалась вместе с мужем возле нее.
– Нормально… – пожала плечами та.
Леле хотелось рассказать Лене, что она начала делать блистающее счастьем панно, которым собиралась украсить стену зала в своей квартире, но осеклась, умолкла... Лена явно не была настроена на общение. Так они и просидели до прихода Алены Григорьевны, молча глядя других, оживленно болтающих людей. Борис расслабленно сидел на своем стуле и с приветливым лицом рассматривал присутствующих. Такой весь из себя приличный мужчина. Хороший парень. Да и Лена разве плоха? Похудела, похорошела. Спину распрямила, хотя нет... Сегодня она опять что-то сутулиться начала. Бедная Муха-Цокотуха. А Боря комар. Он ее спас от прежних напастей, но вверг в другие. Но разве он комар? Эти кровососущие насекомые довольно неприятные создания. А этот такой приятный. Но у Чуковского комарик очень даже положительный герой. Прилетает со своей шпагой, убивает паука, а потом берет Муху-Цокотуху замуж. И она согласна. Нет, она даже не то что согласна, она в шоке. Только что ей зубы в сердце вонзали, и вдруг свобода, и тут же замуж предлагают. Муха она хоть и не бабочка, но все же у нее брюхо позолоченное, а комар он и есть комар. Кровопийца. А муха, она пользу приносит. Она ведь бывший опарыш, а опарыши они известные санитары – все гнилое съедают. Тьфу! До чего додуматься можно...
Вошла Алена Григорьевна, начался круг по чувствам. Когда очередь дошла до худенькой женщины лет пятидесяти, все враждебно напряглись. Эта женщина, по имени Тамара, всегда очень долго и пространно рассказывала о себе и своих чувствах. Пока дождешься чего-то конкретного, совсем измучаешься. Но иногда Тамара выдавала просто блестящие мысли и Леля чувствовала уважение к этой женщине. И вообще Тамара была симпатична ей, потому что тоже жила по сценарию Розовой Шапочки, и ее судьба была  схожа с Лелиной судьбой.  Обе были одиноки, обе замечали вокруг себя несчастных. Только Леля на улице занималась благотворительностью, а Тамара дома у себя устроила кошачий притон.
– Я поняла, что как раньше уже жить не могу, а как по-другому жить не знаю и не умею, – выдала Тамара, и Леля умилилась ее словам. Все так же как у нее! Она с неприязнью посмотрела на уставшую слушать длинную речь Тамары Ирину. Эта роскошная большая женщина всегда открыто выражала вражду к Тамаре. И сейчас она ежеминутно подкатывала глаза, вздыхала, перекладывала ноги, всем своим видом показывая, что Тамара слишком долго говорит и не по существу. Сама Ирина в своих высказываниях всегда была резка, ругала свою умницу-дочку, поступившую  в аспирантуру. Ирина владела небольшим модным магазинчиком и считала, что и дочь должна была пойти по ее стопам, а та в науку влезла. И свекровь еще, воспитала из своего сына алкоголика, а она Ирина, теперь мучается с ним. В общем, в своем сценарии она играла роль Преследователя. Но Леле казалось, что Ирина вообще по жизни Преследователь. Преследует всех подряд, критикует, припечатывает к земле, как бульдозер…
После Тамары выступили еще две женщины, и очередь дошла до Бориса. Этот был немногословен. Перечислил по списку свои чувства и умолк.
Алена Григорьевна, поняв, что он больше ничего не скажет, перевела взгляд на его жену. Лена вздрогнула, выпрямилась, в ее красивых глазах возникло смятение, и даже испуг.
– Я не ожидала, что на мужа так сильно подействует всего одно психотерапевтическое занятие, – сказала она. – Он стал таким разговорчивым! Всю неделю рассказывал о том, что у него на работе. Оказалось, что там не все гладко. Он говорил о своих сомнениях, о том, что мечется, не зная уволиться ли ему или перетерпеть все это. Он постоянно говорил, рассказывал о своих чувствах. Я слушала его в изумлении, ведь никогда ничего подобного не было. И сначала я радовалась за него, но потом  устала. Устала слушать… Устала вникать… Знаете у меня душа просто беззвучно вопила все это время. Я так и слышала этот душераздирающий вопль внутри себя. Я молчала, но мне хотелось вопить. Я ведь привела его сюда, потому что влюбилась в другого. Но тот человек женат, у него жена. Но ведь и у меня есть муж, только почему я не чувствовала никогда этого? Я всегда была одна. Муж рядом идет по жизни, но я одна. Всегда одна. И вот я подумала, что психотерапия поможет нам, и я рядом с мужем вдруг, каким-то чудесным образом почувствую себя не одиноко, а наоборот. Почувствую, что у меня есть муж. Но что получается? Он стал раскрываться, стал разговаривать, а мне хочется заткнуть его, потому что все, что он говорит чуждо мне. Все не мое, и я не хочу, не желаю все это знать! Не желаю слушать, а он говорит, говорит и будто вытесняет меня из себя, перечеркивает, уничтожает. От чего это? Неужели мы настолько чужды, что не можем воспринимать друг друга? Ведь и я когда говорю, он отключается и не слушает меня. Я жила во всем этом долгое время, и ругала себя за то, что несчастна рядом с таким замечательным человеком, как мой муж. Но недавно я поняла, что оказывается, все может быть по-другому. И говорить можно так, что душа в душу, а не эта эмоциональная холодность… Муж не реагирует на мои слова и вообще не обращает на меня внимания, и я словно исчезаю. Он эмоционально холодный человек, но вот он стал говорить, стал раскрываться, а мне все это не надо…
– Итак, какой смысл твоего монолога? – прервала ее Алена Григорьевна. – Что ты хочешь?
– Я… Я просто… Говорю, то что чувствую…
– Но ты нарушила правило группы! Что ты сейчас говорила?
Лена вопросительно посмотрела на Алену Григорьевну, в лице ее читалась готовность исправить ошибку. Но психотерапевт молча ждала, когда та сама додумается, в чем ошиблась, но Лена не понимала. Леля тоже не поняла, где это ее подруга напортачила, и вообще от всего, что сейчас происходило ей было больно. Лену было жалко и Борьку, ее мужа, тоже. Можно было бы назвать Лену жестокой, ведь она заявила во всеуслышание жуткие вещи. Например, то, что влюбилась в другого, но ведь она страдала и  хотела наладить отношения с мужем…
Лена беспомощно переводила взгляд с одного лица на другое и не могла понять, какое правило она нарушила. Все молча смотрели на нее, никто не понимал в чем дело.
– Зачем она все это говорит, как вы думаете? – обратилась Алена Григорьевна к группе. Все молчали.
– Ты согласна, если тебе люди дадут советы? Согласна? – голос психотерапевта звучал резко. Никогда еще такого не было. Лена испуганно кивнула, мол, согласна…
– Кто что хочет сказать по этому поводу? – обратилась Алена Григорьевна к группе.
– Может им развестись, раз такие дела?
– Нет, им надо устроить что-то романтическое. Романтики не хватает.
– А по-моему Лена сама эмоционально-холодная и замучила Бориса. – это сказала Ирина. Кто бы сомневался!
– А мне что-то тоже захотелось притащить сюда своего парня и  бросить его всем на разборку! – заявила молоденькая девчонка.
– Лен, обними его и все будет хорошо!
– Да! Обними его! Смотри, какой он милый! – попросила Наталья, полная баба. – Что ты его обижаешь?
И тут все дружно стали заставлять Лену обнять мужа. Лена покосилась на Борьку, но обнимать его не стала.
– Не могу я при всех… А вот дома постоянно обнимаю и целую, а он отталкивает меня. Он вообще меня не обнимает! И внимания на меня не обращает!
– Ну так покажи, как ты его обнимаешь! Ну?
– Не могу при людях…
– Борис, а ты? Не обнимешь свою жену? – попросила полная Наталья.
Борис тут же, без всякого смущения, обняв, прижал Лену к себе. Та удивленно посмотрела на него, но объятия мужа ее не порадовали. Было видно, что она тяготится ими.
– Лен, ты сама эмоционально-холодная! – категорично припечатала Ирина.
Лена изумленно посмотрела вокруг, а люди начали закидывать ее советами по поводу улучшения их семейной жизни. Та только переводила взгляд с одного лица на другое и молчала.
– Ну что, Лен, готова ты воспользоваться каким-нибудь советом? – спросила ее Алена Григорьевна, когда поток предложений иссяк.
– Но я все это уже испробовала. Я с самого начала нашей семейной жизни пыталась улучшить отношения, и все это делала, но ничего не получилось.
– Ишь ты, какая! – возмутилась Алена Григорьевна, и все замерли от неожиданности. Обычно психотерапевт была выдержанной и терпеливой. – Все она испробовала! Да не все, Лен! Не все! И вообще, зачем ты сюда мужа притащила? Разве у нас тут семейное консультирование? Прожила с человеком всю жизнь и даже по имени его не называешь! Только «муж», да «он».
– Но он тоже меня по имени не называет! – тихо вякнула Лена, а Леля подумала, что вот опять подруга вместо Боря сказала «он». И это все заметили и психотерапевт тоже.
– Ты постоянно им манипулируешь!
Лена недоуменно смотрела на психотерапевта, явно не понимая о чем это она. Но на лице ее читалась готовность, понять и исправить все. Только никто ей не пояснял, как именно она манипулировала мужем.
– Он отец твоих детей! Как ты можешь? – Алену Григорьевну явно вся эта ситуация вывела из себя.
Лена только удивленно посмотрела на нее, и в глазах ее читалось: ну и что?
– Ты когда идешь пописать, тоже разрешения спрашиваешь? – Алена Григорьевна сейчас напомнила Леле ее собственную мать, когда она ее отчитывала за совершенные  проступки. Та же напористость и категоричность, и не всегда понятно, о чем это она. Пописать спрашиваться… К чему это? Слова острые, как колы, прибивали к стене, обездвиживали. И Лена  была обездвижена. На глазах ее показались слезы. Борька посмотрел на нее с жалостью и снова обнял, но Лена попыталась отстраниться от него, чем вызвала во всех еще большее убеждение, что с Борей-то все нормально, а вот жена у него действительно-эмоционально-холодная.
– О, как я зла на все эти сценарные роли, на эти программы! – выражала свое отношение к происходящему  Алена Григорьевна. – О, как я зла на эти глупые роли. О, как я зла на эту отупляющую колею жизни!
Притихшая группа во все глаза смотрела то на Алену Григорьевну, то на плачущую Лену с сидящим рядом Борисом.  Леле казалось, что Алена Григорьевна сейчас зла не на сценарии или роли в них, а конкретно на Лену. Именно на нее.
– Я больше сюда никогда не приду! – прошептала Лена и Леля поняла, что так и будет. Для Лены, да и для нее самой психотерапия закончилась. Леля посмотрела на время и удивилась, что от начала занятия не прошло и часа, а ей показалось, что все это кошмарное действо длится часа три. Алена Григорьевна продолжала отчитывать Лену, время от времени включались и другие люди, и все это было похоже на партсобрание в советские годы, на котором недостойный советского общества элемент подвергался общественному порицанию, проработке, а то и исключению из партии. Кажется, Лену сегодня исключили из партии достойных граждан и отняли у нее все привилегии посещать психотерапию…
После собрания, то есть после занятия вся группа гурьбой вывалила на улицу. Постройневшая и похорошевшая, но ужасно расстроенная  Лена, повторяя непрестанно: «Я сюда больше не приду никогда! Ни за что! Никогда!», юркнула в машину. А пребывавшие  в шоке люди кто с любопытством, кто с состраданием, а кто с гордым взглядом триумфатора (роскошная Ирина и толстая Наталья) смотрели ей вслед. Мужья двух женщин с интересом и сочувствием глядели на Лену. Ее расцветшая внешность теперь так и притягивала взгляды мужчин.
Леля в нерешительности остановилась возле машины подруги, и Лена тут же высунула в окно зареванное лицо:
– Лель, садись! Подвезем… – хлюпнула она носом.
Леля, недолго думая, залезла на заднее сиденье и потом всю дорогу смотрела в спины плачущей Лене и ее невозмутимому мужу. Лена так рыдала, что душа разрыдалась. Леля тихо гладила ее по плечу, время от времени посматривая на каменное лицо Бориса в зеркале. И куда делся его страдальчески-сочувствующий взгляд? Куда делась его ласковость? Каменное лицо, непробиваемый вид. Ему больно и обидно? Жена призналась, что ей плохо возле него, что влюбилась в другого… И вот она рыдает, а он сидит и молчит и лицо каменное. Но там, в группе он был совсем другой, что же теперь такое?
Борис протянул руку, вынул из бардачка салфетку и бросил Лене, чтоб она вытерла слезы. Без слов, без эмоций. Хотя, может он ее, Лелю, стесняется? Сейчас она выйдет, и все будет хорошо. Борька пожалеет Лену, и та  поймет, что он нормальный и вообще хороший…
;
Глава 11



Прошла неделя.  Леля все никак не могла прийти в себя после того жуткого занятия. Алена Григорьевна, вдохнувшая в нее столько надежд, каждый раз окрылявшая ее на жизнь, вдруг в одно мгновение потеряла всякое доверие. Леля металась между желанием снова пойти на групповую психотерапию, и желанием никогда больше туда не ходить. Ей хотелось вновь окунуться в атмосферу группы, когда каждый раскрывается, становится таким уязвимым и в тоже время близким. И Леля скучала по всем тем людям, которым сама открыла многое в себе и которые стали ей так близки. Все эти люди, с виду благополучные, на которых она прежде и внимания-то не обратила бы, вдруг оказались такими интересными  своей судьбой,  своими страданиями. Раньше ведь для нее одни только бомжи и им подобные  существовали, а теперь  открылся весь мир людей. Оказалось, что каждый человек может быть интересен и достоин внимания.
Приблизилась суббота и Леля металась. Она не знала идти ли ей на психотерапию или нет. В последний момент все-таки не выдержала, собралась и поспешила на маршрутку.
Она немного опоздала, а когда пришла, то увидела, что вся группа уже в сборе. Не хватало только Лены и ее мужа. Но они-то уж точно не придут. К ней тут же подсела худющая Тамара:
– Оля, как там Лена? – тихо спросила она. – Я после прошлого занятия вся больная. Зря Алена Григорьевна устроила тут такое…
– Я тоже никак в себя не приду. Подавленность всю неделю. А с Леной мы не общались. Ни она мне не звонила, ни я ей.
– Алена Григорьевна сказала, что Лена манипулирует мужем, но если это и так, то не осознанно, а вот  сама Алена Григорьевна вполне осознанно манипулировала всеми нами на прошлом занятии.
– Но что это, манипуляция? Как это?
– Алена Григорьевна периодически касается в лекциях темы манипуляций, но вы с Леной мало ходили и еще ни разу не захватили такую лекцию.
– Вот именно! Мы вообще не знаем что это! Бедная Лена ничего не поняла. Мы ходим с ней только третий месяц! Ладно бы год проходили! А то ничего еще не знаем, только из ямы стали вылезать, а нас опять туда… Вернее не нас, а Лену. Но и мне тоже паршиво. Лена - она замечательная. Я думала о ней всю неделю. Она с мужем живет целых 20 лет и держала свое несчастье при себе. Психотерапия раскрыла ее чувства, ее желания и истинные стремления, и она поняла, осознала, что с нею происходит, но она еще не научилась управлять своими желаниями и потому так неуклюже и коряво притащила сюда мужа. Она, мне кажется, сама не поняла, зачем мужа сюда привела. То ли для того, чтоб отношения с ним наладить, то ли чтоб ей тут разрешили жить без него. Вот и получилось, что она как бы пописать у всех разрешения спросила. Я ведь сначала вообще не поняла, к чему это Алена Григорьевна про разрешения пописать заговорила, а потом дошло.
– А я сразу поняла, о чем речь, но было видно, что сама Лена ничего не поняла.
Решительно вошедшая Алена Григорьевна с вызовом посмотрела на группу. Начался круг по чувствам. Все стали рассказывать о своих чувствах. О Лене никто ничего не говорил. Лелю это задело. Как будто все  забыли о том, что было на прошлом занятии. Как будто никакой Лены и никакого Борьки не было. Только Тамара, да сама Леля высказались, что провели ужасную неделю и сомневались в продолжение психотерапии. Роскошная Ирина с удовлетворением рассказывала о своем новом магазине, ругала свекровь, вырастившую сына-алкоголика, ругала дочь, не пошедшую в торговлю по ее стопам. Алена Григорьевна внимательно слушала ее и ничего не говорила.
– Интересно, а почему Алена Григорьевна не нападает на Ирину? – тихонечко спросила Леля Тамару. – Она тоже нарушает правило группы и сыплет обвинениями на третьих лиц.
– Да себе дороже! Ирина – это танк, на нее не наедешь. А вот Лена совсем другое дело. Она сама провоцирует, чтобы ее кусали щипали,  плевались на нее. Ведь по своему сценарию она вынуждена часто прибегать к игре «Ударь меня!» А Ирина по своему сценарию Преследователь. У нее все виноваты. Она играет в игру «Попался Сукин Сын!»
– Бедная Лена! Ей лечиться и лечиться! Но она теперь вряд ли вернется сюда. А ей  хотя бы год походить. Что вот теперь с ней будет?
– Можно и самостоятельно выйти из сценария. Главное понимать, что происходит, осознавать свои действия…
– Но как самостоятельно в этом разобраться?
– Книги читать на эту тему, постоянно работать над собой. Знаешь, раньше психотерапии не было, но многие сами своими силами смогли помочь себе. Если человек осознает свою проблему, если целенаправленно старается выйти из нее, то у него все получается. Все в наших силах. Главное положительно мыслить и иметь перед собой картинку перспективы.
– Да, я когда училась в педучилище, то на психологии нам говорили, что постоянно нужно перед детьми держать перспективную линию. То есть дети должны постоянно видеть в будущем что-то очень радостное и хорошее. Для этого устраиваются праздники, подготовка к ним. Дети ждут, радуются, предвкушают… И взрослым тоже нужно ждать чего-то хорошего в будущем, тогда все…
Леля осеклась, увидев недовольный взгляд Алены Григорьевны. Кажется, они с Тамарой своим шепотом мешают течению занятия.
– Ой, Алена Григорьевна! Я всю неделю болею… Лена такая милая! – женщина по имени Света, до которой дошла очередь говорить о чувствах, тяжело вздохнула. – Мы с Мишей много говорили о ней и о  Борисе, и жалеем, что все так случилось в прошлый раз. Зачем только вы все это устроили? И меня удивляет сейчас, что все кроме Тамары и Ольги будто и не помнят ничего. Я думала, что все только об этом сейчас и будут говорить.
– Да что ж тут было такое? – с интересом воскликнула симпатичная женщина по имени Женя, отсутствующая на прошлом занятии. – Я так жалею, что меня не было в прошлый раз!
– Лену толстую в очках помнишь? Ну, которая потом похудела, похорошела и без очков стала ходить? – откликнулась Ирина.
– Ну!
– Она влюбилась в какого-то мужика, а тот женатый оказался, и она тогда мужа сюда притащила, чтоб семью свою спасти. Алена Григорьевна ей разнос устроила.
– Ленка рыдала тут и, наверное, больше не придет! – добавила одна из женщин.
– Конечно, не придет! – подхватили другие, и вся группа загудела, обсуждая прошедшее занятие:
– Я бы точно не пришла!  Вся группа все занятие только ей занималась!
– Ага, как будто более полезных вещей нет, как только Лена эта со своим мужем.
– Да вообще занятие скомканное получилось! Так что кого не было – радуйтесь!
– А че, у нее с тем мужиком далеко все зашло? У Ленки-то? Она успела изменить мужу или нет?
Алена Григорьевна встала, давая понять, что разговоры нужно прекратить. У нее на сегодня была лекция под названием «Манипуляции». Все умолкли, и Леля с облегчением вздохнула. Не известно до чего могли договориться эти люди. Уже про измену заговорили. А бедная Ленка только чисто платонические чувства питала к Диме, только разговаривала с ним, и ничего грязного между ними не было. Одна сплошная романтика.
 Лекция о манипуляциях была интересной, как и все лекции Алены Григорьевны, да и сама она была прежней, такой, как раньше – активной, умеющей интересно преподать материал, рассказывающей множество примеров из жизни. Но Леле казалось все уже не тем. И Алена Григорьевна вроде та, да не та. Раньше Леля видела в ней профессионального врача-психотерапевта, а сейчас видела просто женщину, которая может выйти из себя, начать возмущаться, ругаться, читать мораль. Психотерапевт исчез, осталась женщина, которую очень тронула история Лены. Но почему? Лена часто повторяла здесь, что не чувствует себя, замужем, что с мужем ей одиноко, и Алена Григорьевна тут же откликалась на ее слова и несколько раз повторяла потом, что плохо, когда муж и жена живут годами вместе, но словно чужие. Леля, все это чутко улавливающая, решила, что у самой Алены Григорьевны не все гладко в семье. Тогда легко понять, почему она так остро отреагировал на то, что Лена привела сюда мужа и выставила свои отношения с ним на всеобщее обозрение. Наверное, она в Лене увидела саму себя. Отсюда и реакция такая. Хотя Лена конечно зря Борьку своего привела, но она действовала в отчаянии и не соображала, что творит. А Боря ее хоть и вызвал у всех жалость из-за того, что жена с ним так, но ведь не бывает дыма без огня.
Лекция шла своим чередом, но Леля, думая о своем, совершенно не вникала в ее смысл. Плачущая подруга так и стояла перед ее глазами. Особенно ей вспоминалась сцена в машине на обратном пути, когда Борис передал рыдающей жене салфетку. Он даже не взглянул на нее при этом. Он смотрел на дорогу. Правильно, на дорогу надо смотреть, и все же… Хоть бы какое чувство промелькнуло  в его лице, но нет… Уверенность, достоинство и бесстрастие. А на группе он был другой, с состраданием смотрел на жену. И как понимать это? Где он был настоящий? И что вообще у них там происходит? И как сейчас чувствует себя Ленка? Леля подумала, что если бы с нею произошло что-то подобное, то она, наверное, от такого позора и руки бы на себя наложила. По крайней мере, о самоубийстве крепко задумалась бы.
Дверь в комнату приоткрылась, и кто-то позвал  Алену Григорьевну выйти.
– Минуточку, я сейчас приду! – прервала та лекцию и вышла.
Леля воспользовалась моментом и, бросив ручку с тетрадкой в сумочку, вышла в коридор. Там было пусто, даже на рецепции никого не было – администратор тоже находилась в комнате и вместе с клиентами слушала лекцию о манипуляциях. Тем лучше. Леля беспрепятственно вышла на улицу и вдохнула с облегчением теплый воздух сентябрьского вечера. Кажется, она тоже не в состоянии больше приходить сюда. Как психотерапевт Алена Григорьевна больше не существовала для нее. А к обычной женщине ходить не хотелось. Нельзя, конечно,  сказать, что  Леля ничего не получила от Алены Григорьевны. Получила, и многое. И благодарна ей за все. Даже за прошлое занятие, на котором поняла, что свою жизнь раззявливать перед всеми не стоит. Даже перед психотерапевтом, потому что рискуешь  вместо помощи услышать порцию морали. А то и суд над тобой произведут и осудят, что и произошло в прошлый раз с Ленкой. Алена Григорьевна вместе с Ириной и Натальей приняли сторону Бориса, а Ленку заклевали, защипали, оплевали всю. Другие, кто был на стороне Лены, молчали, не в силах противостоять напору психотерапевта, а то и вовсе были в шоке от происходящего и не понимали, что вообще происходит. Леля, например, только через несколько дней поняла всю суть этого «занятия», а вернее отсутствие всякой сути и смысла. Это было моральное уничтожение провинившегося человека, изгнание его из рядов более праведных людей. И Борька, не ведая того, сам своими действиями, своей показной добротой помогал всем добивать свою жену. Весь его вид так и говорил: « Посмотрите, какой я добрый и хороший! Я жалею свою жену, не смотря ни на что! Я пришел сюда ради нее, чтоб научиться быть таким, каким она хочет меня видеть!» Но когда ее клевали, он молчал и не возражал. А молчание – знак согласия!
Вынув телефон, Леля позвонила Ленке.
– Але, – услышала она в трубке усталый голос.
– Лена, привет! Как ты?
Ответа не последовало. Только какие-то вздохи и хлюпанье носом.
– Але, Лен! Ты слышишь? – Леля недоуменно посмотрела на экран.  Со связью, что ли что-то  не так? Да вроде все антенны на месте.
– Але! Але! – она снова поднесла телефон к уху, там все те же хлюпающие звуки.
– Лен, ты плачешь? Лен!
– Ты не ходила сегодня на занятие? – наконец-то раздался несчастный плаксивый голос Лены.
– О, привет! Я уж думала, что со связью что-то.
– Ты была у Алены Григорьевны? Сегодня была?
– Была.
– И что? Она обо мне ничего не говорила?
– Нет, не говорила. У нее сегодня была лекция о манипуляциях.
– Я в интернете посмотрела о манипуляциях. Я действительно часто манипулирую. Не могу прямо сказать о своих чувствах, стараюсь своими действиями натолкнуть людей на то, что мне надо… Даже не знала, что так у меня… А вообще обо мне вспоминал кто-нибудь? Говорили обо мне?
– Тамара со Светой жалели очень, что Алена Григорьевна устроила все это.
– Я слабая просто… На Ирину или Наталью никто бы не напал...
– О, на них нападать  себе дороже. А тебя можно клевать, щипать, плевать на тебя.
– Но я ведь и правда плохо сделала, что мужа притащила туда…
– Ну и что? Ты пациент, хотела получить помощь. Что болело, о том и говорила. Врачи не должны ругать пациентов, они должны лечить.
– Знаешь, я в глубине души все понимаю и ни в коем случае не осуждаю себя. Просто Алена Григорьевна… Она так разозлилась на меня! Она приняла сторону Борьки, а на меня разозлилась!
– Не на тебя! На сценарий!
– Нет… Именно на меня. Пусть она и говорила, что очень зла на сценарий, но смотрела на меня с таким возмущением, что ясно, что сценарий тут не причем. Она злилась конкретно на меня. На мою личность, на мою суть, – последние слова Лена сказала, захлебываясь слезами. Ну сколько можно? Уже неделя прошла, а она все рыдает.
– Знаешь, а я больше тоже не пойду на психотерапию! – бодрым голосом, чтобы отвлечь подругу заявила Леля. – Я больше не вижу в Алене Григорьевне психотерапевта. Баба она и есть баба. Будто у нас тогда не психотерапия была, а партсобрание, прорабатывающее недобросовестного члена. Если бы она нормальная была, то смогла бы помочь. А то вышла из себя, ругалась, к морали призывала.
– Но раньше же все нормально было. Сколько всего хорошего она нам дала…
– Дала, а потом бац, нашлось место, где она не справилась! Компетентности не хватило.
– А может, это я виновата? Но мне так плохо было! Я с такой надеждой к ней Борьку вела! Хотя знаешь, теперь я окончательно поняла, что не хочу с мужем больше ничего, что он чужой мне и всегда такой был для меня. Никакая психотерапия мне больше не нужна. Я развелась бы с ним, только идти мне некуда. Вообще некуда. И ему тоже некуда. Так и буду прозябать до конца дней с этим человеком. И еще, знаешь, раньше мне казалось, что это только он один не воспринимает меня, не отзывается на мои чувства, желания, стремления, не слышит мою душу, не знает ее, а сейчас, благодаря Алене Григорьевне поняла, что и я сама не воспринимаю, да и не хочу воспринимать его. Вообще не хочу ничего его: ни чувств, ни эмоций, ни его разговоров, ни его реакций и откликов на меня. Между нами так было всегда. Только я думала, что я могла бы его полюбить, если бы он стал таким-то и таким-то. Но, оказывается, нет. Я его вообще не могу любить. Нет во мне ничего к нему.
– А он где сейчас? Он не услышит, что ты о нем говоришь?
– Он в соседней комнате пьет пиво перед телевизором, так что ничего он не услышит.
– Понятно. Ну а раньше? В молодости ты ж любила его, наверно. У вас ведь дети. Вы спали вместе, детей рожали, растили их, у вас было общее хозяйство…
– Ой, Леля, если бы ты знала... – снова залилась слезами Лена. – Дети, детьми, но муж... Ты не представляешь что это такое – жить без любви...
Дальше она не могла говорить, только плакала, хлюпала носом, сморкалась и судорожно вздыхала.
Леле все это слушать было невыносимо. Да и не совсем она понимала Лену. Вот она, Леля, сама, ушла от мужа, как только поняла, что не любит его, что не может выносить его запаха и его вечной ипохондрии. Прожила всю жизнь одна, тоскуя по любви, ожидая какого-то счастья и не дождалась. А Ленка что? Ленка вовремя просто не ушла, осталась с мужем, а там дети пошли, и она совсем оказалась привязанной к нему. Жилья другого нет, вот и живет без любви.
– Ладно, Лель, пока... – несчастным голосом  проговорила Лена и хотела уже отключить связь, но Леля вдруг неожиданно для самой себя выпалила:
– Подожди! Приходи ко мне завтра! Поговорим обо всем!
– Да ну... И так уже все обсудили...
– Не все! Приходи, у меня тоже тут есть, что тебе рассказать. Посоветоваться надо...
– Нашла с кем советоваться... – перестав плакать, удивилась Лена. – Я свои-то проблемы решить не могу. А что у тебя стряслось?
– А что у меня не может ничего стрястись? Я, может, тоже влюбилась.
– Ты?! – уже совсем бодро воскликнула Лена. А Леле сразу стыдно стало за свое признание. И чего это она? Ленку в гости пригласила, о своей любви проболталась... Прямо словесное недержание какое-то.
– Ну не то чтоб... просто...
¬– Ладно, во сколько приходить?
– Часов в пять вечера...
Отключив телефон, Леля поняла, что ее всю трясет от нервного напряжения. Зря она решила пойти на откровение с Ленкой. Лучше бы молчала себе   в тряпочку. А теперь и не уснет, наверное, ночью, будет думать, как они  с Ленкой беседовать будут...

– Знаешь, странно то, что я и хочу любви и боюсь ее. А сейчас, когда мне уже почти сорок мне вообще как-то стыдно думать о ней... – делилась Леля подруге, отпивая чай. Они сидели на ее кухне, пили чай с печеньями, и Лена во все глаза смотрела на Лелю.
– У нас дед в семьдесят лет влюбился в соседскую бабулю. Помолодел сразу, здоровье улучшилось, и та тоже расцвела. Так что знаешь...
 – Ты пей чай-то, – не вынося пристального взгляда подруги, попросила Леля.
– Я пью, просто я в шоке от того, что Олег... Что ты... И значит, он не знает, что ты это та самая лысая из больницы? Но он может разглядеть тебя на лоджии и узнать, как и  ты его узнала.
– Не узнает и не увидит, потому что я вообще на лоджию в светлое время дня не выхожу, только когда стемнеет.
– Ничего себе...
– Да. Вот так. Наблюдаю втихаря за ним в бинокль, а чтоб пообщаться – не могу.
– Почему?
– Не знаю. Боюсь, что он опять что-то скажет мне, и я снова вся... Нет, я не могу объяснить...
– И Алене Григорьевне ты ничего не говорила, и мне тоже... Но ведь это ненормально, что ты шарахаешься от него. Он же нравится тебе, даже влюбилась вроде…
– Да не знаю я! Вообще, до аварии он мне нравился очень. Я каждый день за ним в бинокль наблюдала. Он красивый такой, и все у него нормально, пропорционально, не то, что у меня... Ну и я как-то недостойной себя чувствовала для него. Он такой весь красивый, а я что?
– Да ты чудесная! Если б я была мужиком, то точно бы в тебя влюбилась!
– Спасибо... – засмеялась Леля. – Жаль что ты не мужик, тебя бы я никогда не испугалась. Ты какая-то простая.
– Олег тоже простой, просто он красивый и мужик. Хотя, знаешь, вспоминая его лицо в больнице, даже не верится, что он такой уж красавец. Ну, телосложение у него, конечно, ничего так, но рожа...
– Сейчас отеки сошли, и он снова стал прежним. Даже странно, что он один. В институте пади все студентки в него влюблены. Мне иногда страшно  делается, что я его потеряю, и я готова бежать к нему, а потом снова вспоминаю свое смятение, когда он смотрел на меня влюбленными глазами. Откуда это смятение?
– У тебя так никогда не было?
– Я вообще боялась мужчин, от комплиментов мне становилось не по себе.
– Как же ты вообще замуж вышла?
– А муж был, как ребенок. Он ласкался ко мне, миленький такой был, но в нем не было ничего мужского. Дите и дите, хотя по возрасту  взрослый. А я ж воспитательница, с детьми умею обращаться. Ну а потом поняла, что не могу я так. Мне все-таки нужен полноправный партнер, друг, а не объект для опеки. Только вот полноправные отношения я видимо сама не умею строить. Я боюсь... Боюсь, сама не знаю чего. Ой, глянь в окно! – подскочила резко Леля, и Лена от неожиданности расплескала чай. – Вон, видишь, в соседнем доме тоже на девятом этаже мужчина стоит? Это он – Олег!
– Да? – Лена тоже встала, уставилась в окно. – Ну, вижу, стоит кто-то. А это точно Олег? Может это все твое воображение?
¬– Сейчас! – Леля сбегала в комнату за биноклем. – Вот, посмотри, тогда сразу все увидишь.
Лена поднесла бинокль к глазам.
– Трясется все, не пойму... – Лена хаотично шарила биноклем по соседнему дому. – А, вот он. Стоит, смотрит во двор... Ишь, ты, какой экземпляр! Хорош! Ничего не скажешь. Только на Олега вообще не похож.
– Правильно, в больнице у него отеки из-за травм были, а сейчас он снова красавец. И что интересно, до аварии, он на меня вообще внимания не обращал, а в больнице, когда я была в своем самом неприглядном виде, он не то что заметил, а и вообще... И я, пока он молчал о своей симпатии ко мне, спокойно болтала с ним обо всем, но как только он заявил мне о чувствах, я в такое смятение впала… И все. Не могу с ним вообще общаться. Уж лучше б он молчал что ли...
– Даже не знаю, что тебе на это сказать. Тебе бы с кем-нибудь компетентным по этому поводу проконсультироваться. У какого-нибудь хорошего психотерапевта.
– Да, знать бы только, что он действительно компетентен. Но я не хочу больше к ним, к психотерапевтам этим. Опять рассказывать о себе, ворошить прошлое – больно все это. И ладно бы, если бы помогло это, а то ведь еще и не знаешь, что из этого получится. Вдруг еще хуже станет? Вон, с Аленой Григорьевной как получилось.
Олег в это время ушел с лоджии и Леля с Леной снова уселись за стол.
– А что получилось? – откусывая большой кусок шоколадного печенья, сказала Лена. – Ничего страшного. Все равно польза есть, несмотря на то, что она устроила со мной. Я переживу это.
 Лена тряхнула головой, и смело посмотрела Леле в глаза:
 – Все равно я уже не та, что была прежде. И я что-нибудь придумаю. Придумаю. Дети  у меня выросли, я уже не связана заботой о них, как раньше. И, не смотря на ужасное занятие, где Алена Григорьевна, как мне показалось, действовала на уничтожение меня – я не уничтожилась. Мне вообще показалось, что она так говорила и действовала, потому что я сама спровоцировала ее.
– Как? – Леля скептически посмотрела на подругу. – Ты не провоцировала. Ты была такой несчастной, такой дезориентированной, а она нападала, и психологически всю тебя искусала, исплевала, исколола.
¬– Да. Но мне кажется это потому, что я, как тебе хорошо известно, постоянно играю в игру «Ударь меня!» Вот она и ударила. Разве я хуже других? Разве я такая ужасная, чтоб так со мной? У нас такие бабы ходят, что вся семья от них стонет и что-то Алена Григорьевна разнос им не устраивает. А я что? Жила тихо, молча страдала. Я ведь вообще никогда не высказывал вслух недовольство браком. Это впервые со мной, когда я заявила, что мне плохо, что муж такой-то и такой-то, а ведь раньше считала, что он у меня нормальный, это я странная. Считала, что при таком муже должна жить счастливо и радоваться, а я  втихаря слезы лью. По мордасам же он меня никогда не бил, не изменял, зарплату приносил. В семье моих родителей такого покоя не было. Я ценила спокойную жизнь рядом с мужем, старалась не обращать внимания на отсутствие любви. Но признаюсь тебе, лучше жить одной, чем жить без любви. И ни покой, ни внешнее благополучие не спасут от смертельной тоски. Без любви жить, все равно, что в гроб заживо лечь. И вот впервые я заявила о своем недовольстве. Наверное, неумело, но я пока не умею иначе. Как могла, так и сказала, и вот что получилось. Вместо мужа меня сама психотерапевт подвергла психологическим ударам. Но я в интернете посмотрела – если не подходит один психотерапевт, надо искать другого. Своего. Алена Григорьевна не подошла, значит надо искать кого-то другого.
– Неугомонная какая! Такой стресс пережила... Но ты молодец! Молодец, что не сдаешься.
– Ну да. Не сдаюсь. Правда, всю эту неделю мне хотелось умереть. Таблеток напиться хотела. И все же я уже не та, какой была до психотерапии. До нее я радость вообще не испытывала. Жизнь  по сценарию это жизнь вне жизни, а если еще короче, то это вообще НЕЖИЗНЬ. И вот жила я в НЕЖИЗНИ и было мне постоянно ПЛОХО. Это серое ПЛОХО просто сжирало  меня.  Только ради детей жила, а потом они выросли и мне совсем невмоготу стало. Не хочу я доживать свою жизнь с Борькой. Не хочу! Как представлю, что до конца дней буду на его рожу смотреть, так такое отчаяние берет!
– Но как же так? Как же ты так живешь? Зачем замуж выходила за него?
– Ну я ж говорила тебе, что в семье моей совсем плохо было, я не знала куда от родительских скандалов деться. А тут Борька нарисовался, и я, хоть и не любила его, но думала, что смогу полюбить. Во мне столько любви этой было! Море любви! Я хотела излить ее на Борьку, но он не принимал мою любовь.
– Не принимал?
– Нет. Я к нему с вопросами о его жизни, о детстве приставала, я о работе спрашивала, я хотела быть в курсе его дел и проблем, но он ничего мне о себе не рассказывал. От меня отмахивался как от назойливой мухи. Хотя я и есть Муха-Цокотуха по сценарию. Может, и правда назойливой была. Я уж не знаю. Но не в этом дело. Дело в том, что наши отношения только увеличивали пропасть между нами. Я недавно у Эриха Фромма читала, что человека от других людей отделяет пропасть. Мы все живем отделенные пропастью друг от друга. И это отделение заставляет нас чувствовать свое одиночество, и потому мы стремимся к любви, чтобы преодолеть эту пропасть и свой мир объединить с миром другого человека. Между мной и Борькой любви нет, и потому пропасть мы не преодолели. Наши миры далеко друг от друга. Когда я была молодая, то во время секса мне казалось, что вот-вот мы преодолеем эту бездну между нами и будет облегчение от  боли одиночества, но секс нисколько не сближал нас. Наоборот, во время него, а особенно после, я даже физически чувствовала пропасть между нами, эту черную, непреодолимую страшную пропасть. И такая безысходность брала… Мне казалось, что я должна умереть, и я пряталась в ванной, чтобы скрыть от мужа свои слезы отчаяния. Но я, к своему удивлению, не умирала. Я жила, рожала детей. Дети – это было все для меня. Я только ими и жила, а когда они выросли, то я опять лицом к лицу оказалась перед этой своей бездной.
Лена умолкла, а Леля в волнении смотрела в окно, но не в сторону окон Олега, а вдаль, за дома. Рассказ подруги взбудоражил ее, разволновал. Ей казалось, что Лена рассказывает ей сейчас о ней самой. И пусть их жизни сложились совершенно по-разному, но вот это ощущение пропасти, бездны под ногами было совершенно идентичным. Неужели эта пропасть только от того, что они не умеют, не могут любить? И разве смысл человеческой жизни это встретить другого человека, чтобы преодолеть пропасть?
– Лен, я из садика забрала свои неудавшиеся панно. Кажется на них изображено то, о чем ты мне только что сказала. Пойдем!
Лена покорно пошла за Лелей в спальню, и как только та открыла дверь, так и ахнула: все стены небольшой комнатенки были увешаны совершенно фантастическими объемными картинами. Особенно ее поразили две, сделанные в человеческий рост. На одной раненная девушка перепрыгивала через пропасть, и было не понятно, долетит ли она на другой край или сорвется. А на другом панно светлом и золотистом стояла влюбленная пара, вокруг которой летали сверкающие бабочки и стрекозы. Над головами влюбленных голубело пронизанное золотыми лучами небо, а где-то вдали, как напоминание о прошлом виднелась черная пропасть, через которую, впрочем, был проложен золотой мост.
– Вот это все мое прошлое и настоящее, – смущенно показала Леля на мрачные картины, – а это будущее… – указала она на золотистое панно. – Я, правда, еще тут не все доделала… – покраснев, она неловко потеребила сверкающее платье влюбленной на золотистом панно.
Лена потрясенная молча застыла перед Лелиными шедеврами и не могла произнести ни звука.
– Это правда ты сама сделала? – наконец вымолвила она.
– Ага, – кивнула Леля, – только я вот думаю, что смысл не может быть в любви бабы к мужику. Детей тоже можно любить, природу, Бога, работу, животных. Любовь вообще ко всему миру…
– Ну да. Только мы не имеем в себе этой любви, потому и страдаем.
– Не имеем?
– Если бы имели, то нам было бы хорошо просто наедине с собой и всем миром. Одиночества не было бы. Мы не можем преодолеть бездну на пути к собственной душе. И все твои панно, это не о том, что ты хочешь дожить до любви к какому-то конкретному герою, а о том, что ты не можешь любить этого героя, потому что у тебя нет себя.
– Нет себя? Как это?
– А так. Алена Григорьевна нам говорила, что смысл жизни для большинства в любви и творчестве. Но это не так. Смысл просто в жизни. Просто в уникальности собственной жизни. Будет ли в этой жизни любовь или нет – это все равно твоя жизнь. Страдания, сценарии, боль или радость – все это уникальность только твоей жизни. Знаешь, часто на краю, перед самой смертью приходит это ощущение самоценности…
– Но я не хочу страдать! Я хочу счастья!
– Все хотят счастья, но что делать, если ты попал в тюрьму или в концентрационный лагерь?
– С чего нам туда попадать?
– С того, что мы уже там! Сценарий – это и есть тюрьма! Ловушка для души.
– Сценарий составляет сам человек в своей голове, но он может составить другой сценарий и изменить свою жизнь. Вот это мое последнее панно, о том, как я вижу свою жизнь в будущем…
– Ну да, да… – Лена вдруг сникла, ее воодушевление угасло. – У человека должно быть будущее, так сказать, перспектива, к которой он должен стремиться. Если надежды на будущее нет, то тогда все угасает, и сознание собственной ценности тоже.
– Мне мама говорила, что когда у человека ничего не остается, то Вечность и Бог всегда с ним.
– Я верю в Бога, и в храм часто хожу… После смерти у меня есть перспектива, а в этой, земной, временной жизни – никакой…
– Лена, ты что? – Леля тихонько толкнула в бок подругу. – Найдем психотерапевта хорошего, и все еще наладится!
– Мне бы от Борьки уйти! Не могу я больше жить  с ним! Только вот дочка студентка, как я ее оставлю? Сын-то ушел уже от нас недавно к девушке, работает, совсем самостоятельный. А дочка… Да и идти мне некуда. На свои гроши квартиру я снять не смогу, и вообще… Со всех сторон от мужа завишу…
Леля вызвалась проводить подругу до маршрутки.
– Раньше я много думала о смерти, – разоткровенничалась по дороге Лена. – Никак не могла смириться с тем, что мы умираем. А сейчас как-то уже и не думаю об этом. Меня сейчас больше занимает смысл жизни. Совсем недавно я пришла к выводу, что смысл человеческой жизни – это стать таким человеком, который умеет любить. Многие люди думают, что они умеют это делать. И я о себе думала, что умею. Особенно, когда детей растила, но потом поняла, что любовь к детям должна обязательно включать в себя возможность отпускать их, когда они вырастут. И мне это отпускание далось очень тяжело. Я жила ими, и вдруг этой возможности не осталось. У них своя жизнь, где мне места нет и это нормально, но я потерялась. И вот тогда-то я и поняла, что на самом деле не больно-то я и люблю детей своих. Мне просто необходимо было за их счет чувствовать свою нужность, но разве это любовь? Нет, конечно. И что остается? Остается просто жизнь. Моя жизнь. А потом я встретила Диму и поняла, насколько богата моя душа. Дима в прошлом, но мою душу никто не отнимет. Я жива...
Леля молча слушала монолог подруги и удивлялась, насколько глубоко мыслит и чувствует  эта  простая женщина, являющаяся необразованной домработницей. Да у них в садике многие воспитательницы гораздо примитивнее ее. А у этой такие мысли...
– Лен,  даже не верится, что у тебя нет образования, и ты простая домработница...
– Почему это у меня нет образования? – вскинулась в ответ та. – Я университет иностранных языков окончила. Четырьмя языками владею. И работала по специальности, но не долго. Как сын родился, я ушла с работы. Он слабый был, болел постоянно, а потом дочка родилась,  и я совсем в детках своих растворилась. Я не карьеристка. Мне дети и дом были важнее всего. Дети росли, денег вечно не хватало, и я нашла себе подработку домработницей. Думала, что это ненадолго, а получилось на долгие годы.
– Но дети же выросли, ты могла бы вернуться в профессию.
– Могла бы, но чего-то не хочу... То, что я простая прислуга меня унижает, конечно, но в то же время дает свободу. Я ведь одна там, в этом богатом доме. А мне так хорошо одной. Никто не мешает думать...
– Ну так значит тебя все устраивает.
– Меня не устраивает Борька. Не хочу с ним жить.
– Ну так ты ничего не делаешь, чтоб освободиться от него. С твоим образованием ты могла бы стать независимой, но ты не хочешь...
Лена ничего на это не ответила, и они молча дошли до остановки.
– Да, ты права, – увидев приближающуюся маршрутку, призналась Лена. – Я сама виновата, что ничего не делаю. Я слишком ленива, чтобы как-то менять свою жизнь. А может мне просто страшно ее менять...
После отъезда подруги, Леля почувствовала себя уставшей и опустошенной. Неустроенная жизнь Лены вогнала ее в уныние. Ей показалось, что это не Лена, а она сама находится в топком болоте, откуда никак невозможно выбраться, и любое движение только усиливает затягивание в топь. Но разве она сама по-другому как-то живет? Разве она сама не застряла в болоте? Занятия психотерапией совсем ничего не изменили в ее НЕЖИЗНИ. И зачем только она ходила туда, деньги платила... Все как было, так и осталось, только понимать больше стала о том, что с ней происходит, и все. Но это понимание почему-то ничего не меняет. Но что делать? Как выпрыгнуть из НЕЖИЗНИ в ЖИЗНЬ? Как это сделать?
А мимо по скверу шли люди, мамаши катили коляски, кто-то тащил сумки из магазина, кто-то гулял с собакой.  И Леле вдруг показалось, что эта кипящая жизнь вокруг только иллюзия. Вот закроет она глаза и все исчезнет, и не будет никого. Будет только ощущение самой себя. А может быть стоит отвернуться от этого мира, чтобы он перестал существовать для нее? Что там Лена говорила о пропасти между людьми и о том, что только любовью можно преодолеть эту пропасть? Возможно, она и права, но если этого мира нет, если людей нет, то и пропасти нет. В одиночестве ты сам  с собой и тебе хорошо. Может быть, Ленка потому так и любит одиночество, потому что в одиночестве нет людей, между которыми ты постоянно чувствуешь бездну? Нет людей, нет бездны. Да и она сама, всегда стремилась к одиночеству, потому что одиночество всегда было свободой для нее. Возможно, и отшельники уходили в пустыни, не для того, чтобы покинуть временный мир и приблизиться к вечному, божественному миру, а для того, чтобы перестать чувствовать эту ужасную бездну между собой и людьми. Вот ушел от людей и их мир для тебя исчез. Нет его. А есть только то, что ты хочешь – созерцание Божественных тайн. В одиночестве и созерцательности всегда чувствуется потусторонний мир и этот мир реальнее, чем этот странный, полный иллюзий настоящий мир. Однако, если одиночество так хорошо, то почему и она и Ленка, хоть и стремятся к нему, но и страдают от него?
– Лелька, да что ты, в самом деле! – Леля наткнулась ногами на что-то и, опустив  глаза с небес, увидела перед собой давнюю подругу Наташку. Та стояла перед ней возмущенная, держа перед собой коляску.
–  Я тебя издали еще заметила, идет, лицо к небу, глаза прикрыла, прямо не от мира сего! Но я не думала, что ты совсем уж не смотришь под ноги! Ребенка мне растрясла, – Наташка с невыразимым умилением заглянула в колясочку. – Спи, спи моя маленькая, спи…
Леля с интересом заглянула внутрь коляски и увидела там толстого младенца в розовом конвертике:
– Я задумалась просто… А чей это ребенок? Ты няней, что ли опять подрабатываешь? – когда-то Наташка действительно работала няней.
– Нет, это мой ребенок, – умиленно глядя на дитя, ответила подруга.
– Как твой? Неужели ты стала бабушкой? Так рано! Господи, да сын-то у тебя только школу окончил… Когда он успел? Такой серьезный мальчик…
– Какой сын? Лель, спустись на землю! Это я родила! Это моя дочь!
– Ты?! Да я ж тебя вот только недавно видела и никакого живота… Ты удочерила ее что ли?
– Я тебя сейчас тресну! – разозлилась Наташка. – Мы виделись с тобой в мае, и я была уже тогда на шестом месяце. Ты что, не заметила, что я толстая?
– Заметила. Но пуза-то не было… – Леля осеклась, бросив взгляд на фигуру подруги. Сейчас Наташка была гораздо худее, чем тогда, в мае… – Ой, Наташ, я правда, тогда ничего не заметила… Но сейчас вот вспоминаю, что ты действительно тогда была в объемах гораздо больше…
– Да, мое чудо уже тогда во мне было! Ну посмотри, посмотри, какие мы красивые! Какие мы чудесные! Чудо мое! Девочка! Я так хотела девочку и вот в сорок лет сподобилась получить такое чудо!
Леля с вежливой улыбкой глядела на спящую малышку, но ничего умилительного в ней не видела. Сморщенное, красненькое, толстое лицо, бровки хмурые, словно у старушки, во рту соска ходит ходуном, и ничего такого уж чудесного… А ведь раньше сколько она мечтала о ребенке! Долго мечтала, сильно мечтала. Наверное, так же сильно, как о неземной любви. Маленький, свой малыш виделся ей каким-то необыкновенным, и она в глубине души всегда сокрушалась, что не познала счастья материнства, что воспитывала только чужих детей. И вот она видит ребенка, младенчика, такого, о каком думала и мечтала, но сердце ее ничего не чувствует. Нет, чувствует, но только не то, что она ожидала. Никакого чуда, никакого умиления и чувства радости. Никакого желания приголубить, принять. Дите и дите. Некрасивое, толстое, и вообще никакое… И об этом она мечтала? Или своего ребенка по-другому воспринимаешь? Наверное, по-другому. Но в данный момент Леля поняла, что она чувствует облегчение, что эта малышка не ее, что у нее самой нет такого вот краснолицего толстого ребенка. В ее мечтах все выглядело совсем иначе. Там были совсем другие чувства, и ребенок был таким милым, такая нежность была к нему…
– Ладно, мы пошли, а то нам кушать пора, – сладеньким голоском заявила Наташка и, не сводя счастливых глаз с дитяти, повезла свое сокровище дальше.
– Счастливо! – бросила ей вслед Леля. Она смотрела в спину удаляющейся подруге и чувствовала смятение. Снова чужая жизнь ввела ее в состояние ступора. Люди живут, детей рожают, а она что? Хотя внутри себя она окончательно почувствовала, что детей ей больше не захочется никогда. И хорошо, что Наташка не умеет читать мысли, а то бы она пришла в ужас от того, что ее ненаглядное дитя сейчас послужило для ее подруги поводом к разочарованию в младенцах. По крайней мере, Леля чувствовала сейчас только разочарование. И облегчение. Облегчение от того, что у нее нет такого вот спящего сморщенного комочка с хмурыми недовольными, словно у старушки бровками. Хотя если б у нее еще тогда, в браке, и родился ребенок, то сейчас он был бы уже взрослый и не нуждался бы в ней. Но никаких детей у нее не было, а сейчас уже и не хочется их. И не только от того, что она боится плодить подобных себе Неудачников, а и вообще…


;
Глава 12



Незаметно пришел ноябрь и принес с собой сырость и туманы. Леля свою душу тоже ощущала, словно в тумане. Она больше не кормила голубей, иногда, правда, отдавала собакам оставшиеся куриные кости, но это было уже не специально, а только от того, что просто было жалко их просто выкидывать. Бомжей старалась обходить стороной. Может быть, когда-нибудь она снова будет кому-то помогать, но не сейчас. Сейчас главным человеком, которому действительно она могла и должна  помочь была она сама. То жалкое создание, в которое она превратилась, нуждалось в освобождении, в заботе, в рассвете, в исцелении. Вот когда она будет сильной и здоровой  духом, тогда, от собственного избытка может кому-то и поможет, и то не специально, а так, мимоходом, как солнце, которое просто восходит и испускает свет и тепло, не заботясь при этом, помогает оно кому-то или нет. Солнце просто существует и оно нужно, так и она будет просто жить и испускать из себя что-то такое, что будет помогать другим встать и стоять самостоятельно. Вот только непонятно было, как достичь такого совершенного состояния, когда только одно твое существование помогает жить другим. Пока еще Леля чувствовала, что ее душа все еще слаба, зависима и несчастна. Путь к собственному счастью все еще был закрыт липким, не понятным туманом. Из-за всего этого она жила словно на автопилоте. Ходила в садик на работу, проводила занятия, ела, пила, вяло наблюдала за осенними изменениями в природе.
Как-то возвращаясь из садика, она случайно увидела Олега. Красивый, в пуховике с меховым воротом, в вязаной шапке, он возник перед ней в дверях супермаркета. Леля мгновенно почувствовала смятение, но спрятаться было некуда и она, подняв на него глаза, приготовилась к тому, что сейчас он узнает ее, что-то скажет, захочет поговорить. Вот сейчас все произойдет… Но Олег не заметил ее. Скользнул по ней мельком своими голубыми глазами и вошел в магазин, оставив ее растерянную, разочарованную, и в то же время чувствующую облегчение.
Она потом долго стояла у магазина, приходила в себя и снова не понимала, что вообще  с нею происходит. Олег нравится ей, и она нравится ему, по крайней мере, летом в больнице она ему точно нравилась. Но что же она тогда? Почему не окликнула его сейчас? Они же столько всего переговорили тогда, пока он не стал признаваться ей в своих чувствах. Лучше б и не признавался. Так хорошо было с ним просто общаться…  Хотя нет. Нет. Ей хотелось любви, любви именно от такого, как он, но она почему-то боится этой любви. Она боится любви! Хочет любви и боится! И ведь именно из-за этого она тогда отправилась с Ленкой к психологу, именно это толкнуло ее заняться психотерапией. Но потом она забыла об этой главной своей проблеме, решала что-то другое, потом вообще ушла оттуда, а проблема так и осталась. Она почему-то боится любви. Но почему? И как от этого избавиться?
Пока она размышляла, Олег с покупками снова показался в дверях. Леля решительно направилась к нему. Еще чего! Что за страх такой! Ничего она не боится! Вот сейчас подойдет, поздоровается, и они поговорят обо всем, и она расскажет ему о том, почему испугалась тогда его признаний. Она шла наперерез Олегу с отчаянной решительностью, сделать хоть что-то, чтобы победить свой страх.
– Девушка! Осторожно! Здесь собака! – молодая, красивая женщина в модном пальто, едва успела выхватить из-под решительных ног Лели свою малюсенькую собачку.
– Ой, простите! – Леля отскочила в сторону.
Женщина  неприветливо зыркнула на нее сильно накрашенными глазами и понесла свою ненаглядную питомицу прочь.
Леля с отчаянием посмотрела на дорогу, по которой, чуть прихрамывая, удалялся Олег. Даже со спины он был красив. Такой высокий, широкоплечий... Такой недосягаемый и в то же время совершенно доступный и простой. Ну почему все так? Он, наверное, уж и забыл о ней, и не знает, как много она думает о нем, как каждый вечер наблюдает за ним в бинокль.
Не отдавая себе отчета, Леля пошла вслед за ним. Олег, хоть и прихрамывал, но шел очень быстро, и Леле порою приходилось переходить на бег. Когда он поворачивал, она видела его профиль, и ей казалось, что Олег какой-то хмурый и чужой. Совсем не такой, какой он был, когда беседовал с ней в больничной столовой. Там он был такой дружелюбный, открытый, а сейчас был словно закрыт, закупорен, отчужден от всех и вся. И Леля невольно почувствовала тоску от того, что Олег такой чужой. Может быть, если б она сейчас, как ни в чем не бывало, догнала его и спросила, как у него дела, то его глаза снова бы стали приветливыми и добрыми... И Леля понеслась за ним. Она бежала с вытаращенными глазами, и от бега и волнения у нее сбилось дыхание, сердце готово было выпрыгнуть из груди. И вот она совсем уже близко, бежит, задыхается, но в метре от Олега останавливается и понимает, что не сможет ни окликнуть его, ни рукой остановить. Просто не может и все. Страх это или еще какая-то психологическая патология – не известно, но она просто не может и все…
А Олег шел, чуть припадая на одну ногу, и не знал, что та самая женщина, о которой он так много думал и не мог выкинуть из сердца, идет там, позади него и смотрит ему в спину. Он и сейчас вспоминал о ней. Кажется, он влюбился в нее с первого взгляда, только не понял, что произошло. Он говорил с ней, глядя в ее миндалевидные светло-коричневые, с желтыми прожилками глаза и удивлялся, как они красивы, эти глаза. И в них было столько жизни! И еще какой-то хрупкости... Ольга вся была словно из хрусталя. Хрупкая, прозрачная, и дело было не только в ее внешности. Она душой своей была хрупка. Тронь ее пальцем, и она сломается. Олегу постоянно хотелось защитить ее, создать вокруг нее какую-то защиту. Ее робкие взгляды служили доказательством того, что она слишком нежна и хрупка для этого грубого мира. Любой может сломать ее. И он своими разговорами хотел помочь ей, хотел раскрыть ей глаза на то, что она должна заботиться о себе, а не о ком-то, потому что ей самой помощь нужна не меньше, а даже больше, чем другим. И она слушала его, понимала, воспринимала. А потом он сказал, что она необыкновенная... И зачем он так поторопился? Он только вспугнул это робкое создание, заставил ее, словно улитку залезть  в свою болезненную скорлупу... И он потерял ее... Где-то она ходит по этому городу, с виду такая же, как другие и только он один знает, какая она... Но какая она? Олег часто задавал себе вопрос, что его в Ольге так привлекло. Почему она мгновенно вошла в его сердце и наполнила его непреложной уверенностью, что он встретил ту самую, единственную и неповторимую? Это необъяснимо. Особенно, если учесть, что он постоянно видит перед собой юных студенток и аспиранток, многие из которых настоящие красавицы. А сколько раз он ловил на себе их влюбленные взгляды, что конечно тешило его самолюбие. Одна такая  красотка, из числа аспиранток стала когда-то его женой. Красивая внешность жены сочеталась в ней с реализмом и умением вращаться в этом мире. Пока Олег витал в лабиринтах истории, Анна, так звали его жену, обустраивала их совместный быт. Сначала она затеяла ремонт, в который по полной программе впрягла Олега, потом сменила всю мебель.  Их квартира после всех усилий стала соответствовать  европейским нормам. Сама Анна всегда выглядела шикарно. Ухоженная, красивая девушка, всегда заметная, всегда привлекающая взгляды противоположного пола. И умом ее Бог не обидел. Все на лету схватывала. Быстро защитила кандидатскую диссертацию и осталась преподавать в их ВУЗе. Олег не сразу понял, что чувствует дискомфорт рядом с женой. Сначала, ослепленный страстью, он не понимал, что происходит и только удивлялся, как эта молоденькая женщина так быстро привела его холостяцкую однокомнатную квартиру в такой идеальный вид. И только через год совместной жизни он стал понимать, что реализм жены, ее цепкая жизненная хватка его раздражают. А потом оказалось, что и он не устраивает жену. Анне хотелось постоянно какого-то праздника, гостей, чтоб вокруг были люди, музыка, встречи. Олег же  болезненно переносил многолюдные застолья. Анна тянула его к своим многочисленным друзьям то на Дни Рождения, то на Новый год, то на 8 марта, и, он, превозмогая себя, сопровождал ее на все эти мероприятия и мучительно скучал там под грохот музыки и хохот веселых друзей.
Анна сначала называла его в шутку «Мой дорогой старичок», хотя он был старше ее только на десять лет. По крайней мере, ему такая разница в возрасте казалась довольно приемлемой. Не на двадцать же лет он старше ее. Но Анна его скучающий вид в гостях у друзей списывала только на его возраст.  Вскоре унылый вид мужа, словно отбывающего повинность среди веселящихся друзей стал откровенно раздражать ее. «Мой дорогой старичок» превратился в «Унылого старикана».
– Ходи одна, – тоже чувствуя раздражение на жену, сказал как-то Олег. – Ну не создан я для всех этих тусовок. А может, как ты говоришь, и стар для них. Хотя я никогда не любил всех этих шумных сборищ, ни сейчас, ни десять лет назад.
Анна сначала возмущалась, что она, будучи замужем должна почему-то одна ходить на праздники, но потом раз сходила, два, и без скучающего, унылого мужа  тусоваться ей понравилось больше. Олег вздохнул с облегчением. Но его сильно беспокоило, что у них с женой нет ничего общего. Совсем никакой зацепки. Хотя нет, одна зацепка была  – физиологическая. Он мужчина, а она женщина, и в физическом плане они очень подходили друг другу. Если бы и души их могли сливаться также как тела, то их брак был бы счастливым. Но души не сливались, и  счастья не было. Пять лет они прожили вместе и стали совсем чужими друг другу. Анна жила своей жизнью, а он своей. Даже ранее умопомрачительный секс совершенно сошел на нет. Без душевного слияния физическое оказалось невостребованным.
– Олег, мы такие разные. Зачем мы вместе? – спросила его однажды умница-жена.
Олег внутренне напрягся, предчувствуя, что тому, что давно назрело, пришло время выйти наружу.
– Почему ты спрашиваешь? – он уже знал, что между ними давно ничего нет. Они чужие, мирно сосуществующие люди. Но ему не хотелось самому ставить точку. Пусть Анна, такая решительная и реалистичная все сделает сама.
– Да ладно, Олег, будто ты не понимаешь о чем это я. Между нами все кончено. Заметить этого ты не мог. Я ухожу от тебя и подаю на развод.
От этих слов супруги Олег сначала почувствовал смятение, а потом облегчение. Он до сих пор помнил, как смотрел в окно на то, как жена  выходит из подъезда с большой сумкой на колесиках и как какой-то парень,  помогает ей засунуть эту сумку в багажник. Потом Аня села к нему в машину на переднее сиденье, и они в порыве свободы обнялись и долго-долго целовались...
Вот тут до Олега дошло, что он остался совершенно один, что это безвозвратно, что ему уже найдена замена. Последнее его больше всего уязвило. На мгновение показалось, что он перестал существовать, что его выдернули, как испорченный лист из тетради и порвали в клочья. Он умом понимал, что его больше не собственное одиночество мучает, а то, что его, такого умного и хорошего оставили, предпочли ему другого. Сначала ему даже казалось, что он страдает, особенно после встреч с Анной в институте, но постепенно к нему пришло понимание, что все же без Анны ему намного легче живется. Жена была всегда ему чужой. Ничего сокровенного, тайного, интимного между их душами никогда не было. Секс не мог заменить им душевного единения. А если так, то и хорошо, что так все получилось.
А через год после их развода, Олег узнал, что его бывшая жена ждет ребенка. Выглядела она вполне довольной  и счастливой, и Олега ее счастье задевало за живое. Захотелось показать бывшей жене, что он тоже  счастлив и все у него хорошо. Он завел сначала один скоротечный роман, потом другой, демонстративно прохаживался со своими пассиями перед Анной. Та, к его удовлетворению с интересом разглядывала его женщин, а потом... А ничего потом не было. Анна ушла в декрет, а Олег понял, что снова он лезет куда-то не туда. Не хочется ему никаких романов, никаких отношений. Может быть, и хотелось, если бы действительно  полюбить по-настоящему, но любви не было. Анниной дочке сейчас уже семь лет, и все у нее хорошо. Но Олег успокоился, его больше не задевало, что жена ушла от него и счастлива. Он привык жить один, призывные взгляды студенток и аспиранток игнорировал. Женщины ровесницы казались ему старыми, студентки слишком юными. Он тихо жил внутренней жизнью. Читал умные книги, по выходным выбирался на природу и был вполне доволен. Ему нравилось быть с самим собой, нравилось узнавать что-то новое из книг. Но научной карьерой он больше не занимался. У него не было ни желания, ни сил вылезать из своего однообразного, но такого спокойного одиночества. Так бы он и жил, то ли в реальности, то ли во сне, чувствуя где-то в глубине души, что что-то важное проходит мимо него. И вот словно для того, чтобы привести его в чувство, заставить увидеть что-то еще, какая-то неизвестная машина сбивает его, калечит, потом больница и эта хрупкая женщина… И сразу в душе все перевернулось и встало на свои места. Что-то огромное, теплое и правильное наполнило сердце. Думая о Леле, он удивлялся, как вообще она живет в этом мире.  Ей же нужны определенные условия, ее нужно охранять от всего. Это же такое хрупкое, ранимое создание… И там, в больнице, он старался оградить ее, защитить, сделать сильнее, но все-таки сам же и испугал, и она исчезла. Был у него порыв узнать ее телефон у Ленки, но не узнал. Ее страх передался и ему. Как ей звонить, если она не хочет с ним общаться. Но теперь он жалел, что совсем потерял ее...
Олег свернул в сторону широкой трассы, за которой виднелись высотки его микрорайона, и увидел огромную массу людей участвующую в крестном ходе. Впереди, шли с хоругвями священнослужители. Они кадили ладаном и распевали церковные песнопения. За ними спешили рядовые верующие с иконами в руках и тоже пели. Дорога была полностью перекрыта, на всем ее протяжении стояли полицейские. Живая масса шла и, казалось, имела цель свободно уйти в небо к Богу.
Олег застыл, глядя на это воодушевленное шествие.  Женщины в длинных юбках и платках, бородатые мужики, дети, старики… Что ими движет когда они вот так идут несколько километров с иконами и поют? На лицах у кого усталость, у кого радость, у кого печаль. Все шествие источает запах ладана и какой-то неземной надежды. Они знают, зачем живут, ради Кого живут и во имя Кого переносят земные печали. Там, на небе, у них есть Отец, пристанище, есть настоящая жизнь. Философы копаются в законах этого мира, мудрствуют об этой жизни, а христиане перепрыгнули через всю эту земную мудрость и прямиком в вечность, где все не такое как в этом мире. Психологи учат самореализации и  самоактуализации, эзотерики учат получать то, что хочешь с помощью визуализации, а христиане давно научились получать желаемое с помощью веры. Правда, молитвы не всегда бывают услышаны, а визуализация не всегда срабатывает. Христианство объясняет такое нехваткой веры или тем, что Богу просьба не угодна, а эзотерики массой препятствий в душе самого человека.
Стоя позади Олега, Леля тоже смотрела на крестный ход. Ей вспомнилась мать, всегда участвующая  в таких шествиях. Она и Лелю всегда приглашала с собой.
– Дочка, пошли! Такая благодать будет! Такая благодать!
Один раз Леля поддалась на ее уговоры и пошла с матерью на крестный ход, посвященный, как и сегодняшний, Казанской иконе Божьей Матери. Долго стояли они у Казанского храма, промерзли до костей, а ход все не начинался. Вот уж священники с важными лицами и благообразными бородами выстроились с хоругвями, вот уж служба подошла к концу, люди уже подоставали свои домашние иконы, полиция приготовилась следить за порядком на всем протяжении пути, а крестный ход все не начинался.
– Ничего, сейчас пойдем, согреемся, и такая благодать будет! Такая благодать! Вот почувствуешь ее и сама в следующий раз захочешь пойти! – воодушевленно говорила мать.
Леля верила матери. Ей в то время еще и тридцати не было, и от крестного хода она ждала чего-то необыкновенного. Какого-то чуда, обещания Вечности, бессмертия. Скромная, молчаливая, она постоянно размышляла о чем-то возвышенном, неземном. Земная жизнь уже тогда казалась ей какой-то не настоящей, не удовлетворяющей потребности ищущей души. И  она стояла, ожидая какой-то разгадки. Ждала этой самой обещанной мамой благодати, которая откроет ее ищущей душе что-то такое истинное, настоящее, о котором она даже не подозревает.
И вот из храма вынесли большую икону Богородицы, украшенную цветами. Несли ее на носилках в стоящем положении, и Леле на мгновение показалось, что вынесли гроб с покойником. Душу  защемило что-то такое тревожное, как на похоронах, но никто не плакал, наоборот, при виде иконы по толпе пролетел возглас облегчения. Леля тоже почувствовала благоговение и преклонение. И вот раздалось пение хора, священники тоже запели, люди радостно подхватили,  и крестный ход, наконец, начал свое движение. Сначала медленно, а потом все быстрее огромная, многотысячная толпа шла, заполнив всю проезжую часть от края до края. Впереди священники шагали стройными рядами и пели, а дальше люди шли, кто как мог. Кто-то пел, кто-то разговаривал о совершенно обыденных вещах, дети носились между взрослыми.  Лелина мама несла в руках большую икону Богородицы и тихо пела себе под нос, что-то церковное. Леля, вначале почувствовавшая что-то похожее на благодать, скоро уже ничего не чувствовала. Толпа пугала ее, давила, хотелось выйти за ее пределы, но она боялась обидеть мать и потому шла возле нее в самом центре толпы. Они шли мимо домов, магазинов и люди выглядывали в окна, созерцая это религиозное шествие. Кто-то крестился, кто-то просто с любопытством смотрел, у кого-то на лице читался скепсис, а то и полное  равнодушие.
Леле хотелось чувствовать благодать, о которой ей так много говорила мать, но не чувствовала.
– Ты совершенно земной человек, – разочарованно потом объяснила ей мама, когда Леля призналась, что никакой благодати не почувствовала. – Нет у тебя вкуса к духовным вещам. Не дано тебе это.
И сейчас, глядя на светящиеся радостью глаза верующих, Леля снова, как тогда, почувствовала себя ущербной. Ну почему им дано чувствовать что-то такое духовное, а ей нет? Сколько раз потом она пыталась уловить эту духовность, но не могла. Все, что было связанно с храмом, с верой казалось ей не настоящим, придуманным. На природе дышалось куда легче, чем в храме. Именно на природе приходило успокоение и осознание ценности собственной души, присутствие чего-то высшего. Мама говорила, что в храме чувствует Бога, ощущает безграничную вечность, но не в виде информации или бездушной программы, а в виде чего-то живого, истинного, настоящего и вечного. Она чувствовала Личность Бога, и говорила, что Бог, не смотря на свою безграничность, довольно простое существо. Леле тоже хотелось почувствовать Бога – равнодушие природы порою коробило ее. Но потом она убедилась, что храм и все люди в нем вместе со священниками, совершенно разобщенное собрание. На праздниках, на крестных ходах многие из них чувствуют благодать и радуются, но если у человека действительно случается беда, то с этой бедой он и в храме останется один на один. Мало того сами верующие, довольно замкнуты в своем понимании мира. Они  отторгают тех, кто не вписывается в их среду, и с опаской относятся к тому, что выходит за пределы установленных церковью догм. Они и сейчас шли по городу, как некая небесная раса, не понятая  миром, презирающая его, чувствующая себя тем самым малым стадом, которое достойно жить. Она и Олег стояли за пределами этого стада, а значит не входили в число спасенных, и участь их – погибель.
Леля посмотрела на широкую спину Олега, и ей захотелось подойти поближе и прижаться к этой сильной спине. Интересно, что думает он о верующих, о крестном ходе и вообще о вере. Верит ли он в Бога, в загробную жизнь? Открыт ли он духовным вещам или его ум рационален? Наверное, как историк, он знает многое о вере. Интересно, а переживал ли он когда-нибудь на природе, тоже, что и она? Это ощущение бестелесности, отсутствие возраста и пола, когда ты словно растворен в мироздании и ощущаешь себя, как уникальную сущность проникнутую любовью ко всему и осознающую, что и тебя любят, понимают и принимают, что ты нужна просто потому, что вообще существуешь…
Позади крестного хода плелись усталые бабушки, мамы с маленькими детьми, да парочка болезненного вида парней. Но вот и они прошли. Олег продолжил свой путь, а Леля в отчаянном порыве снова устремилась за ним. Может, он оглянется и сам увидит ее? Он не оглядывался. Шел к своему дому и не знал, что творится у него за спиной. А там, металась Леля. Ей хотелось его окликнуть, но она не смела и так и шла за ним с заискивающей улыбкой и сама себе напоминала маленького Лешу из ее группы. Она вдруг в полной мере поняла, отчего это у ребенка вечно на лице эта неприятная заискивающая маска. Это от ощущения второсортности, собственного недостоинства. И Леля чувствовала сейчас свое недостоинство как никогда. Ничего не мешало ей окликнуть Олега и поговорить с ним, но она не могла этого сделать не из-за робости, а из-за того, что чувствовала себя какой-то неполноценной. Он вон умный, красивый, а она что? Нет, конечно она работает над собой, старается найти в своей внешности что-то хорошее, старается понравится самой себе и вроде бы все это уже начало получаться, но вот увидела Олега и снова это ощущение собственной уродливости… Но ведь она не урод!  Не урод! Просто и в душе у нее есть что-то такое… Олег думает, что она может быть ему интересна, а она на самом деле примитивна и проста. Ничего нет в ней глубокого и прекрасного. Хотя нет, есть, но только это открывается когда она наедине  с собой. При людях вся эта глубина куда-то испаряется, и она становится второсортной, недостойной особой с заискивающими замашками даже перед бомжами, будто она всем и каждому чего-то должна. Да именно так – должна. И Олегу должна. Должна оправдать его надежды на нее. И она боится, что не оправдает этих надежд. Какой кошмар…
Леля остановилась от поразивших ее мыслей, а Олег уходил все дальше и дальше. Ну и пусть идет. Надежды еще его оправдывать. Ну его… Она и так, одна проживет. Скоро уже климакс, потом старость и все…
Дома, придя  в себя, она поняла, что очень проголодалась. Пока готовила себе обед, включила радио. Веселая музыка отвлекла ее от грустных мыслей, а потом она услышала песню. Пел Лев Лещенко. Пел о любви. Мотив веселый, а слова поразили Лелю в самое сердце. Пожилой человек, понимающий, что прожил долгую жизнь и впереди у него совсем мало времени вдруг обрел любовь. Он сравнивал свою любовь с теплом заходящего солнца.  Песня несла в себе и грусть и счастье от того, что такое вообще случилось. Леле даже есть перехотелось. Она села на табуретку у стола  и расплакалась. Получается, что действительно до самой старости, и в самой старости человек может любить. А это значит, что мучительное желание любви еще долго ее не оставит. Но как это у людей получается любить и быть любимыми? Даже старые люди вон влюбляются. А она чего?
Вместо обеда она уселась перед ноутбуком и стала искать в поисковике о боязни любви. Оказалось, что это довольно распространенная проблема. Не одна она замкнулась в себе, отгородилась от всех из-за боязни раскрыться в любви перед кем-то.  Этому состоянию даже название, оказывается, есть – филофобия. И причин ее появления много. Леля прочла несколько статей посвященных филофобии и поняла, что боится любить, потому что имеет комплекс неполноценности. Точно, именно так. Она давно уже в глубине души ощущала себя какой-то неполноценной. Из-за внешности комплексовала, считала себя уродом, да и саму свою сущность ощущала  недостойной. Вот все вокруг имеют право жить и радоваться, а она не имеет такого права. И это чувство долга перед всеми вокруг. Этим не мешать, с этими здороваться, у этих улавливать настроение, а тех кормить... Леля прочла, что боязнь близких отношений часто присущ тем, кто вырос в деструктивной семье, где один или оба родителя были алкоголиками. Взрослые дети алкоголиков, часто в пару себе избирают эмоционально закрытых людей, которые не могут дать им ни тепла, ни участия. Жизнь с такими людьми не приносит им удовлетворение, но душевные, полные понимания отношения пугают их, потому что они сами бояться открываться кому-то, страшась не понимания и отвержения.
Оторвавшись от компьютера, Леля посмотрела в окно. Так вот что происходит и  с нею и  с Ленкой!  Они обе из семей алкоголиков и потому обе не могут завязать прочные счастливые отношения! С детства они привыкли к отвержению, привыкли, что никого не волнуют их чувства. Они выросли запуганные самыми близкими людьми, собственными родителями, и потому не доверяют больше никому. Но должен же быть выход из всего этого! Неужели они, без всякой вины, обречены на это унылое, безнадежное существование?
Леля отправилась в спальню и застыла там перед золотистым панно, где девушка с маленькой головой на тонкой шее излучала счастье и радость, держа за руку своего возлюбленного. Два светлых силуэта. И снова на душе стало легче при взгляде на эту счастливую пару. Леля знала, что эта девушка на панно – она сама, а мужчина напоминал Олега, и они там счастливы, это у них там вся полнота жизни и любви.
Вернувшись на кухню, Леля наконец-то поела. Она жевала и смотрела в окно, где уже начало темнеть, и в соседнем доме стали загораться окна. И как всегда, когда загорелись окна Олега, она снова почувствовала  радость.

Наступила зима, но ничего в Лелиной жизни не менялось. В голову ей стали лезть мысли, что так и проживет она до старости пустая и никчемная и умрет на этом самом диване, на котором так часто валяется в сером унынии. И сегодня она тоже возлежала на нем и тупо смотрела в телевизор. Покрывало с дивана сползло до пола, но Леля, всегда любящая порядок даже не обращала на это внимание. Она полулежала в диванных подушках, лохматая, не прибранная, в домашнем коротеньком халатике, смотрела телевизор и  ела торт. В последнее время она частенько так проводила свой досуг, особенно в выходные дни. В глубине души она понимала, что впала в депрессию, но сил не было выйти из этого состояния. Даже на окна Олега смотреть не хотелось. Что толку на них смотреть, если все равно она не может, не умеет принимать чужие, направленные на нее чувства, не умеет быть собой.
Птичек и собачек она так больше и не кормила, вместо страдальцев, которым раньше бросалась помогать, она жаждала помочь себе, но как помогать себе она не знала. И вот валяется она в депрессии все свободное время и от этого еще хуже делается, еще беспросветней. Даже любимые детки в садике не вызывали в ней больше положительных эмоций. Она выполняла свою работу безупречно, но душу больше в нее не вкладывала.
А за окном повсюду лежал снег, деревья украсились инеем. Леля всегда радовалась зимней сказочной красоте, но в этом году даже это ее не трогало. Будто кто-то подошел, щелкнул выключателем и все в ней погасло. И с чего  это началось? С того самого дня, когда Алена Григорьевна отругала Ленку за то, что она притащила мужа? Нет, тогда она, конечно, расстроилась, но все же то событие больше Ленку задело, чем ее.  Или тогда, когда поняла, что не в состоянии общаться с Олегом?
Героиня на экране телевизора делала панно. Надо же прямо, как она сама. Тоже сидит, делает, старается, только вот зачем? Все стены дома увешала… Леля взглянула на свое самое любимое большое сверкающее панно. Она водрузила его недавно в зале, над диваном,  желая видеть его всегда перед глазами. Да, красиво она его сделала. У девушки из фильма панно тоже красивые, но если сравнивать ее и Лелины панно, то у девушки панно – народное творчество, а у Лели классика. У той панно похоже на русские народные пляски, а у Лели на филигранный балет. Но девушка эта, из фильма,   ребенка имеет, от одного мужа сбежала, другого встретила. Жизнь ключом бьет, и все так просто у нее, быстро, а тут живешь, живешь, год за годом и ничего не происходит. Олег вон влюбился в нее, а она как улитка в раковину забилась и боится его.
А на экране телевизора события развивались действительно быстро и прямо-таки несли героиню к счастью. Девушке позвонили откуда-то и предложили  купить у нее все ее панно, чтобы украсить ими вновь открывшееся кафе. Девушка в восторге, а у Лели аж скулы свело от досады. Да у нее самой панно гораздо изысканней и красивей, но никто ей не предлагает купить их. Хотя кто предложит, если никто не знает о ее творчестве? У девушки парень расстарался, показал ее работы где-то там… А ее, Лелины, работы кто покажет? И кому показывать?
Леля даже не поленилась подняться и залезть в интернет. Она решила выложить фото своих работ в интернете, чтоб все видели, какую красоту она сделала. Может и у нее кто-нибудь все купит и тогда у нее будут деньги, и она поедет в Индию. Леля с детства мечтала об Индии. Но ее больше интересовали не индийские достопримечательности, а дикая природа этой страны. Джунгли, далекие от цивилизации деревеньки, простые люди. Но нет, поездка туда, наверное, невозможно дорого стоит. Она нашла в интернете выставленные на продажу панно и обомлела. Столько всего тут было! И такая красота, но и ее панно были нисколько не хуже,  даже в чем-то лучше многих работ. И цены на них приятно удивили. Но вот, за сколько она согласилась бы продать свои панно, Леля не знала. Какую цену за них назначать? И вообще, как оценить то, во что она вложила свою душу? Это же откровение всего ее внутреннего мира. Нет, она не может… Вспомнилось, как в садике ей вдруг сделалось неловко, когда она развесив свои панно по стенам   осознала, что через свои работы позволяет всем  заглядывать в свою душу. Ей тогда так плохо было, будто ее ранили, и захотелось все спрятать. И сейчас она поняла, что не может ни продавать, ни выкладывать в интернете фотки своих сокровенных панно. Не может и все.
Вздохнув, Леля снова вернулась на диван со смятыми подушками и сползшим покрывалом и повалилась на него в еще большей депрессии…

– Слушай, Лен, может мне ребенка родить для себя? – Леля с надеждой глядела перед собой. Давно она не звонила подруге, но апатия так сильно овладела ею, что показалось еще чуть-чуть  и она сделает что-то страшное. А тут по телевизору увидела забеременевшую девчонку шестнадцати лет, которой мать внушала сделать аборт, потому что ребенка трудно растить. Ни отдохнуть, ни поспать вдоволь – только памперсы менять, и мыть грязную попу дитю.
– Ну вот ты сама и помоешь ему попу! – заявила беременная девчонка матери. – И это тебе еще и в кайф будет! Потому что он будет маленький, послушный, не то что я! А меня ты замучила!
У Лели перед глазами сразу же возник пухлый карапуз с грязной попой, которую надо помыть. И так ей вдруг захотелось помыть эту попу, что сил не было. И младенчик еще такой миленький представился, тот самый, о каком она мечтала. Но младенчика с грязной обкаканной попой не было. И так горько стало на душе от того, что жизнь идет впустую и никакого просвета, что она даже Лене позвонила.
– А чего, есть от кого рожать? – удивилась та.
– Нет, но как-то ведь рожают для себя.
– Не знаю, я от своего Борьки рожала, а как там по-другому понятия не имею. А ты чего это вообще вдруг о ребенке задумалась? Тебе сорок лет, зачем тебе эта морока?
Леля рассказала про передачу, про беременную девчонку, про попу малыша:
– Знаешь, так перед глазами и стоит эта маленькая попа. И так помыть ее охота! У меня бы тогда смысл в жизни появился.
– Маленькие попы, знаешь ли, имеют тенденцию становиться большими и вредными. Причем быстро все это происходит, так что мыть их и наслаждаться их младенческой прелестью получается недолго. Младенцы быстро становятся детьми, дети подростками, а подростки взрослыми людьми, которых надо отпускать на все четыре стороны иначе они тебя возненавидят.
– Понятно, – сразу скисла Леля, – просто у меня жизнь какая-то пустая, никчемная. Работа – дом, дом – работа и все. Ничего больше у меня нет. Ничего не хочу, ни о чем не мечтаю.
– Да ладно! А я как вспомню, что ты одна живешь, в своей квартире и там никого нет, так меня завидки берут. Мне бы так пожить. Надоело готовить, стирать, убираться, обслуживать мужа и дочку, которая сквозь зубы со мной разговаривает. Никакого уважения...
– Вообще одной хорошо, просто у меня депрессия сейчас... Ничего в жизни не происходит, не меняется. Люди как-то живут, у всех личная жизнь какая-то, а у меня что? Ничего.
– Ну, знаешь, еще не известно, какая там у всех личная жизнь. У меня, например, с виду все нормально, а на самом деле ты сама знаешь, что творится...
– Пытаюсь думать положительно, но ничего не получается. А еще Олега иногда вижу на улице и  в магазине. Он не замечает   меня, а я так и не решаюсь окликнуть его, поговорить...
– А, понятно из-за чего ты раскисла. Тебе бы смелости набраться и действительно поговорить с ним. Он бы понял.
– Нет, не могу... Тем более, когда я его еще встречу? Это редко случается. Да и даже если встречу, то если он снова не узнает меня, не окликнет, то я первая не смогу подойти к нему.
– А зачем тебе ждать случайных встреч, когда ты знаешь, где он живет?
– Ну не пойду же я к нему домой!
– А могла бы. Раз и навсегда выяснила бы все и успокоилась. А то ходишь вся такая... И вообще он может забыть тебя, встретить другую женщину и все.
– Ну и пес с ним.
– Эх ты! А еще меня упрекала, что я в своей жизни ничего не делаю, не стремлюсь ни к чему, а сама-то?
Леля только тяжко вздохнула, ничего не ответив подруге.
– Ну ладно, давай заканчивать болтать, а то я сейчас на работе, у меня тут полно дел еще!
– Ну все тогда, пока!
– Пока! Не кисни! Все, что ни делается, все к лучшему. Ты главное верь в хорошее, и оно у тебя будет. Я, например, верю, что у меня все будет хорошо, и ты верь.
– Хорошо, – Леля отключила телефон, посмотрела на время. До работы еще два часа. Может дома прибраться? Не охото... И сил нет...
Она  подошла к окну, посмотрела на окна Олега. Он, наверное, на работе сейчас. Красивый, в костюме, лекции студентам читает. Студентки пялятся на него. Всегда находятся девушки, которым нравятся мужчины, годящиеся им в папы, а то и в дедушки. Даже странно, что он такой заметный мужчина и один. Странно. И самое странное, что его угораздило тогда, в больнице в нее влюбится. В нее! Причем в совершенно не замаскированную, не прикрытую, уродливую дуру с психологическими проблемами. Замаскированная она многим нравилась, и считала, что без маскировки ее любить невозможно, а тут вон чего...
Леля вздрогнула от зазвонившего телефона. Это еще кто? Кому она там понадобилась? И номер незнакомый. Опять, наверное, из сбербанка хотят впарить какую-нибудь ненужную хрень.
– Але? – недовольно бросила она в трубку.
– Оленька, дорогая, здравствуйте! – услышала она мужской голос,  и ее бросило в жар, потому что она решила, что это голос Олега.
– Это Михаил Борисович! Помните? Вы спасли меня, когда я был у бомжей!
– Ах, это вы! – разочарование и облегчение тут же лишили ее всякого волнения. – Конечно, я вас помню! Как вы поживаете?
– Все хорошо! А звоню я вам, чтобы пригласить на юбилей! Помните, я вам говорил об этом еще в больнице? Сорокалетие супружеской жизни, да не какой-нибудь, а счастливой!
– М-ммм...
¬– Обязательно приходите, в это воскресенье, в 17-00, в кафе «Клен». Придете?
– А-а...
– Приходите, дорогая вы наша! Вы нам теперь как родственница. Жена моя постоянно вспоминает то, что вы для нас сделали! Обязательно приходите! Мы вас будем очень ждать! Придете?
– Да, спасибо.
– Это вам спасибо! Приходите обязательно!
Леля отключила телефон и в волнении села у окна. Придется идти. И подарок какой-нибудь надо дарить, и сидеть там мучиться среди незнакомых людей. Но не идти не получится. Михаил Борисович такой замечательный, и он так хочет отблагодарить. Хотя зачем она ему? Ну, подумаешь, скорую вызвала. Что здесь такого? Любой на ее месте поступил бы также. Хотя Михаил Борисович был тогда в таком виде, что его могли бы признать за бомжа и пройти мимо.
«Сорокалетие супружеской жизни, да не какой-нибудь, а счастливой», – вертелись в ее голове слова Михаила Борисовича. Неужели можно прожить всю жизнь, целых сорок лет в сплошном счастье? Даже не понятно, как это вообще может быть. Нет, она конечно из книг, из фильмов знала о реальности счастливых браков, но такие браки вызывали в ней раздражение и досаду. Они, видите ли, счастливы! Будто это так просто быть счастливым в браке. Когда она читала или смотрела о таком счастье, то ей казалось, что и к ней счастье приблизилось, что вот оно совсем рядом, но счастья не было. И разбередивший душу фильм или книга вызывали отчаянное раздражение. И сейчас в душе она почувствовала раздражение на Михаила Борисовича  и его жену, за это их счастье, которое они нескромно суют всем в глаза. Будто они богатые и сытые трясут ароматным, свежим хрустящим хлебом перед носом голодного и дразнят его. И вот она, душевно голодная, должна идти к этим насыщенным любовью людям, смотреть на их счастье, вежливо улыбаться и делать вид, что жутко рада за их душевную сытость. И она конечно рада, но только ей тоже хочется насытиться счастьем. Но что теперь об этом?  Все равно от ее нытья ничего не изменится. Лучше надо подумать, что им подарить. Может быть сервиз чайный, какой-нибудь необычный и очень красивый? Или мультиварку? У них на работе в садике сейчас мода пошла, всем на день рождения дарить мультиварки. Весь коллектив уже снабдили ими, и ей на сорокалетие тоже вручили мультиварку. Она ее даже не распаковала еще. Может ее и подарить?
Леля вытащила из-под стола не распакованную коробку, осмотрела ее со всех сторон. Все, решено. Подарит она Михаилу Борисовичу и его жене эту вот мультиварку. А если у них есть такая, то они могут ее еще кому-нибудь подарить.

Дети спали, в группе царила тишина.
– Ольга Сергеевна!  – на пороге спальни появилась заведующая, и от ее громкого голоса, Леля так и подпрыгнула на стуле.
– Тишшше! – зашипев, приложила Леля палец к губам. Не хватало еще перебудить всех детей! От ее шипения заведующая вздрогнула, осеклась.
¬– Куда вы дели все свои панно? – гораздо тише, но все же в голос спросила она.
– Сейчас, – прошептала Леля, выходя из спальни и увлекая за собой громкоголосую заведующую.
– Вы их домой забрали? Продали? Или нет? – не дожидаясь, пока Леля закроет за собой дверь, снова громко спросила та.
– А что? – в свою очередь спросила Леля, поскорее закрыв дверь в спальню, пока не проснулись все дети.
– Видите ли, у сына новоселье, и я бы хотела подарить ему одно из ваших панно. У него жена очень любит, чтоб в квартире на стенах картины висели, панно. У нее в родительском доме все стены в картинах. Я думала, что ваши панно в подвале все так же стоят, но их там не оказалось. Девочки сказали, что вы их унесли оттуда.
– Да, унесла. Часть продала, остальные ждут своих покупателей, – соврала Леля. Неужели заведующая, пользуясь правами хозяйки, хотела просто забрать понравившееся панно себе? Наверное, так и было бы, если бы Леля не унесла свои работы домой. А ведь все они практически сделаны из ее, Лелиного материала. Из детсадовских костюмов мало что пригодилось.
 – А то, первое, где девушка в цепях, вы продали?
– Нет, но у меня уже есть на него покупатели, – снова наврала Леля. – Но я могу сказать им, что панно продано, и продать его вам. Только это дорого.
Она не ожидала от себя, что может вот  так торговаться, это, наверное, из-за злости.
– За сколько вы хотели продать его?
Леля назвала  цену, и заведующая на удивление быстро согласилась на нее. «Надо было больше просить», – почувствовав азарт продавца, подумала Леля.
На следующий день она принесла свое панно в садик и получила деньги за него. Но как только она рассталась со своей работой,  ей стало грустно. Будто часть себя отдала. И как это люди делают какую-то красоту, вкладывают в нее душу, а потом расстаются с ней? Даже деньги не радовали. По этому поводу она решила позвонить Лене.
– Знаешь, я тебя понимаю, – отозвалась на ее рассказ подруга. – Это все равно, что детей вырастить и отпустить на все четыре стороны. Вложить в них душу, дать им воспитание, любоваться на них, радоваться за них, а потом просто взять и лишиться всего этого, отпустив их, отдав каким-то чужим людям. Я над детьми своими знаешь, как тряслась? А теперь сын живет отдельно и какая-то девушка роднее ему, чем мать с отцом. Но так и должно быть. Это нормально. Так что и ты картины свои отпускай в доброе плавание, пусть они живут отдельно от тебя и дарят кому-то радость.
– А еще меня Михаил Борисович пригласил на сорокалетний юбилей. Представляешь, он сказал, что все эти сорок лет счастливо прожил с женой. И как такое людям удается?
– Ну, если у кого-то получилось счастье, то и у нас получится, – Лена старалась говорить бодро, но по голосу Леле показалось, что та как-то сникла.
– Я им мультиварку решила подарить.
– Мультиварку? Полезная вещь.
– Мне ее в садике подарили, а я даже не распаковала коробку. А чего в ней такого хорошего, в мультиварке? У нас тут в коллективе уже всем их подарили.
– Слушай, а ты подари Михаилу Борисовичу свое панно, где дева через пропасть прыгает, или то, что все сверкает.
– Ему? Панно?
– Да. Я бы, например, была бы рада, если бы мне такое подарили. На стену бы повесила.
Леля вспомнила свое блистающее панно. Нет, с ним она вообще не может расстаться, а вот деву над пропастью можно подарить. Хотя тоже жалко отдавать. Там же она, Леля, над пропастью. Хотя кто знает, что это именно она? Дева и дева...
– Ты думаешь, это хороший подарок?
– Конечно, только надо все это в рамочку и под тонкое стекло, чтоб не пылилось. Хочешь, я дам тебе телефон одной мастерской, где можно сделать такую рамочку?
– Ну давай.
Лена продиктовала ей телефон.
– А ты как? Как у тебя дела? – спохватилась Леля.
– У меня все так же. Муж, дочь,  отдельно от нас сын. Ничего не меняется, хотя я готова к переменам на сто процентов. Но часто думаю, что у меня ведь муж-то хороший. Посмотрю на других и не понимаю, чего мне надо? И мы с ним так вежливо общаемся. Приветливо, тихо, мирно. Дочка умница у нас, сын хороший. Может и не нужны мне никакие перемены? И так все вроде нормально. Просто иногда так хочется поговорить по душам, раскрыться, подарить свою любовь и ласку... С Борей у меня так не получается. Любовь не принимает, разговоры ему мои в тягость. Да и я тоже не принимаю ни его, ни его речи. Поговорю с ним, и плохо становится, и снова  начинаю мечтать о переменах в жизни, о каком-то бегстве куда-то…
– Да, знать бы еще, каких перемен ждать. Я, например, вообще не знаю чего мне надо. Любви надо вроде, а я ее боюсь. Еще что-то в последнее время Индией брежу.  В детстве была уверена, что вырасту и съезжу в Индию, а сейчас сомневаюсь, что вообще когда-нибудь туда попаду.
– Мои хозяева, на которых я работаю, в этом году летали в Индию. Хозяйка мне фотки показывала. Ну и ничего такого. У нас своих достопримечательностей полно.
– Меня рукотворные достопримечательности не очень привлекают, мне хочется там вообще погулять по окрестностям, природу посмотреть, джунгли, реки, отдаленные деревеньки, самих людей. А вообще я, наверное, дурочка и мне кажется, что Индия, это какая-то сказка. Индийские фильмы такие красивые...
– Ну если не можешь туда попасть, так хоть фильмы смотри.
– А еще мне с детства кажется, что в прошлой жизни я жила  в Индии. Я была уверена, что там жила. Мне все там по душе. Смотрю фильмы индийские и душа вся так и замирает.  А когда постарше стала, то книгу купила какую-то, так там по каким-то числам можно было узнать, в какой стране вы жили в прошлой жизни. Я сразу подумала, что, наверное, сейчас мне Индия выпадет. И точно! Индия! А ты сама никуда не хотела бы поехать? Не мечтаешь ни о чем таком?
– У меня мечта выбраться из того где я сейчас. Из этого вежливого, приветливого, но мертвого состояния. Я как-то у Франкла прочла, что когда он находился в концлагере и жестоко страдал, то представлял себе, что все уже позади, и он стоит на кафедре и рассказывает слушателям о том, что пережил в лагере. То есть настоящее у него становилось в воображении уже прошлым, а будущее виделось настоящим. Он говорил, что у человека обязательно должно быть будущее, и тогда он может выжить в самых тяжелых условиях. И я часто представляю, что Боря у меня уже в прошлом, что рядом со мной родной мне по духу человек, и я ему рассказываю, как мне было там, в прошлом, рядом с тем, кого я не любила, и он слушает меня и все понимает. Он восхищается мной, не смотря на то, что у меня уже и морщинки, и вообще…
– Лена, бедная, неужели тебе так тошно с Борькой, что ты жизнь с ним сравниваешь с жизнью в концлагере?
– Жить по сценарию, без любви – это жить в концлагере. И хоть внешне все нормально, душа мучается. Без любви жизнь как будто и не жизнь. Уж лучше быть вообще одной, как ты. Так по крайней мере не натыкаешься постоянно на чужую душу, не бьешься об нее, не испытываешь от этого боли.
– Но у тебя же дочка есть. О ней приходится заботиться. Поневоле встаешь и занимаешься делами, а когда ты одна, как я,  то депрессия как навалится, а вокруг никого…
– А работа? Тебе же надо на работу ходить, и тоже некогда депрессии предаваться.
– Да, конечно. Но что-то мы с тобой разнылись о том, как нам плохо. Лучше, как ты говоришь, представлять, что все наши проблемы у нас уже в прошлом и мы счастливы. 
– А ты как себе счастье представляешь?
– Примерно, так же как и ты. Рядом родная душа и полное восхищение друг другом, несмотря на морщинки и мою мелкую башку…
– Так и знала, что ты сейчас свою голову приплетешь. И далась она тебе! Как будто у тебя вообще больше ничего нет, кроме тела с башкой. Тебе надо постоянно о достоинствах своих думать. И ведь есть о чем думать-то! У тебя ведь талант. Твои панно, это же настоящие шедевры! Вот подаришь Михаилу Борисовичу одно и увидишь, как ему понравится, только рамочку обязательно сделай.

;
Глава 13



И Леля послушала подругу. Сделала рамочку со стеклом, и стала ждать воскресенья. Приглашение Михаила Борисовича, хоть и было некстати, но как-то оживило ее, встряхнуло. Пришлось купить себе вечернее платье, придумывать прическу на короткие волосы. В общем, готовилась по полной программе, но утром в воскресенье вдруг поняла, что не хочет она идти ни на какой юбилей. Будет она там сидеть неприкаянная, среди чужих людей... Что ей там делать? Ну не любит она подобные сборища. Михаил Борисович уверен, что сделал ей честь, пригласив на свой юбилей, но если б он знал, как ей все эти многолюдные застолья тяжки и неприятны! Может и не ходить никуда? Просто не идти и все. А что такого? Ну не хочет она никуда. Дома одной хоть и тошно, и депрессия одолевает, но завтра снова на работу, и...
Леля посмотрела на свое вечернее платье. Такое красивое... Зачем она его купила? Теперь и надеть его будет некуда, а оно так ей идет, и даже короткая стрижка не портит ее, даже наоборот... Нет, она все-таки пойдет на юбилей. Куда еще ей ходить? Тем более Михаил Борисович  профессор, а значит,  и гости все будут люди интеллигентные, умные.
Только она решила, что все-таки пойдет на юбилей, как ей пришла смс с напоминанием о сегодняшнем празднике.  И Леля окончательно успокоилась, перестала метаться  и занялась домашними делами. Пока мыла посуду и убиралась в квартире, поняла, что чувствует подъем настроения и приятное волнение. А ведь если б не приглашение, то валялась бы она сейчас на диване, смотрела бы какой-нибудь фильм про очередную тетку Тридцать Три Несчастья и наблюдала бы как эта тетка все ближе и ближе приближается к счастью и любви, потом настала бы горячая кульминация, когда хочется кричать от напряжения, но счастливая развязка не заставила бы себя ждать, и героиня наконец купалась бы в любви и счастье, оставив все страшное позади.  Леля бы после фильма чувствовала как всегда опустошение, досаду, что в ее жизни ничего не происходит, и она просто валяется на диване, смотрит на чужую жизнь, а впереди только медленное старение и унылое существование.
К назначенному времени она подъехала на такси к кафе «Клен». Завернутое в бумагу огромное панно, таксист довез на крыше. И вот Леля остановилась с этим большим, потяжелевшим из-за рамки со  стеклом панно перед входом в кафе и почувствовала нерешительность. И куда она с такой громадиной? Надо было выбрать панно поменьше… Как Михаил Борисович его потом домой повезет ?
    Она робко толкнула дверь в кафе и заглянула внутрь. Там за длинным столом уже заняты были почти все места. Играла медленная красивая музыка.
– Оленька! Входите, входите! – помахал ей рукой седой худощавый мужчина, в котором Леля узнала Михаила Борисовича.
Она неловко протиснулась со своей громоздкой ношей в двери. Все смотрели на нее во все глаза, и она сразу сконфузилась, растерялась.
– Проходите, ну что же вы стоите, дорогая вы наша спасительница! – к ней навстречу поднялась миловидная дама в возрасте. – Идите сюда, садитесь рядом с нами! Господа! Эта та самая девушка, благодаря которой мой дорогой муж сейчас жив и здоров! Это благодаря ей мы с Михаилом Борисовичем отмечаем наш сорокалетний юбилей! Вы все знаете, что  случилось с моим мужем, так вот Оленька не прошла мимо, вызвала скорую помощь и этим спасла Мишеньку от смерти! Да что ж вы, дорогая, не стесняйтесь! Садитесь, пожалуйста! Да что это у вас такое? Подарок? Но зачем же? Это мы должны вас осыпать подарками!
Жена Михаила Борисовича взяла из рук Лели панно и отнесла к подоконнику, где на свободном столе уже лежало несколько коробок с подарками.
Леля села на свободное место и огляделась. Звучала приятная музыка, гости все между собой с интересом общались. Женщины в красивых платьях, мужчины в костюмах, и Леля удовлетворенно подумала, что и она в своем платье выглядит не хуже других. Леля опустила глаза на свое платье и, охнув, вскочила: пальто-то она не сняла!
– Оленька, что случилась? – Михаил Борисович смотрел на нее добрыми глазами.
– Пальто не сняла! – она увидела у входа несколько круглых вешалок и зацокала сапожками на каблуках в их сторону. В это время в кафе зашло еще несколько человек. Сидящие за столами встретили их приветливыми возгласами. А Леля в одном из вошедших мужчин, высоком и голубоглазом узнала Олега. Он входил с другими людьми, улыбался, а в глазах его застыла печаль, и Леля пошатнулась от волнения и упала бы, но какой-то незнакомец подхватил ее под локоток.
– Осторожней! – сказал он, а Леля, казалось, не замечала ни его, ни вообще того, что чуть не упала. Она смотрела на Олега во все глаза и ждала, что вот-вот он заметит ее, посмотрит в ее сторону, но он спокойно прошел мимо и стал раздеваться.
– Девушка с вами все в порядке? – потряс ее за плечо незнакомец. – Вы хорошо себя чувствуете?
Леля от тряски немного пришла в себя.
– Да чего вы трясете меня? Отстаньте уже! – раздраженно смахнула она со своего плеча назойливую руку и поспешила забиться за одну из  вешалок.  И как это она не подумала, что Олег тоже может прийти сюда? Он же преподает в том же университете, что и Михаил Борисович, и находится с ним в очень хороших отношениях. И что же теперь будет? Что будет? Может сбежать пока не поздно?
Леля  тихо наблюдала, как Олег вместе с другими пришедшими снимает пальто, как вешает его на соседнюю вешалку и остается в одном костюме. Такой интеллигентный, такой мужественный... И откуда такие люди берутся? Умный, добрый, замечательный, а красивый какой! Если бы она тоже была красавицей! Красавицей по-настоящему, без всякой маскировки, то тогда бы она не тушевалась, тогда бы она...
Две красивые женщины раздевшись, крутились перед зеркалом, и Леля каким-то внутренним чувством поняла, что вот они, уверенные в себе, красивые и самодостаточные точно считают себя первым сортом. И считают и являются этим первым сортом. А она, Леля, всегда чувствовала себя в глубине души второсортной, хоть и маскировалась под первый.
Олег,  пошел к столу и сел к ней спиной. Вздохнув, Леля стянула с себя пальто, подошла к зеркалу. Собственный вид показался ей смешным. Испуганная, на худом лице возбужденные глаза, но в целом она осталась  довольна. Платье красиво подчеркивает тонюсенькую талию и скрывает бедра. В общем, то, что надо. Леля направилась к столу, желая сесть на свое место, но то уже было занято и ей пришлось обходить стол и усаживаться на оставшееся одно единственное свободное место. И вот тут ею снова овладело смятение. Это единственное место было как раз напротив Олега. Караул какой! Леля в нерешительности остановилась поодаль. Что делать-то? Она испуганно оглядывала весь стол в поисках другого какого-нибудь свободного места, но не находила.
– Оленька, садитесь, садитесь! Вот место свободное! – заметила ее замешательство жена Михаила Борисовича.
Леле ничего не оставалось, как усесться напротив Олега. Впрочем, он не замечал ее, беседуя с каким-то представительным мужчиной в очках. И вообще, все вокруг были знакомы, все чувствовали себя в своей среде и мило разговаривали между собой. На Лелю никто не обращал внимания, но именно это и успокоило ее. Она слушала тосты в честь Михаила Борисовича и его жены, наблюдала тихонечко за Олегом и даже смогла попробовать несколько салатиков. Ее сердце готово было остановиться, когда Олег мельком взглядывал на нее, но он словно нарочно не замечал ее, не узнавал. Мужчина в очках без устали что-то ему говорил, а тот только кивал и ел, ел и кивал.
Леля скоро почувствовала, что устала. Устала от множества людей, от музыки, от колоссального напряжения из-за ожидания, что Олег заметит ее. Все было прилично, пристойно, благородно, и люди были милы, и разговоры вокруг были приятны, но Леля была чужой здесь, и из-за этого чувствовала себя одиноко. И Олег еще... Сидит, ест, а ее в упор не видит. Ну что это такое?
Красивая музыка звала танцевать и некоторые пары уже медленно кружились на специальном подиуме. Леля подперев подбородок, сидела и смотрела то на танцующих, то на красивое, серьезное лицо Олега и думала о том, что она вообще-то тут лишняя. Олег, прервав умный монолог соседа, поднялся из-за стола и пошел в сторону туалета. Мужчина в очках тут же переключился на женщину средних лет, сидящую по другую от него сторону, направив свой словесный поток на нее.  Наверное, ему все равно с кем говорить, лишь бы был собеседник.
Без Олега Леле стало совсем скучно. Она могла бы часами украдкой смотреть на его лицо, на то, как он ест, как говорит. Но тут же ей вспомнилось его лицо после аварии. Он был тогда неузнаваем. Страшный такой был, а она не боялась его. Как же ей не хватало все это время разговоров с ним! Она чувствовала, что интересна ему, но потом он признался, что она нравится ему... И она испугалась, потому что была уверена, что он обманывается на ее счет.
– Девушка, можно вас пригласить на танец?
Кто-то уверенно, но в то же время мягко взял ее за руку. Леля мгновенно испугалась, почувствовала себя в плену.  Она повернулась, собираясь вежливо отказаться от танца, но замерла на месте, словно ее пригвоздили к стулу. Перед ней стоял Олег. И он смотрел на нее, а в его глазах, сменяя друг друга, проносились то смятение, то надежда, то невыразимая нежность. Он улыбнулся ей кончиками губ, и Леля, словно под гипнозом стала подниматься навстречу ему. Все вокруг сразу исчезло, растворилось, смолкло, и был только этот момент устремления к человеку, от взгляда которого она мгновенно словно проснулась от тяжелого сна,  поняла, что живет и дышит. И вот они уже на середине подиума,  и Олег бережно держит ее за талию, а ее руки лежат у него на плечах. Леля боялась дышать, чтобы не вспугнуть это нереальное мгновение. Но чем дольше они танцевали, тем больше она осознавала, что то, что сейчас происходит не мечта, не сон, что все по-настоящему. Он смотрел на нее и молча улыбался, и она тоже молчала и улыбалась.  Они так сосредоточились друг на друге, что не замечали ничего вокруг. Леля всем существом принимала ласковый взор Олега и дарила ему ответный ласковый взгляд, и казалось, вся вселенная сконцентрировалась сейчас на них, и больше ничего и никого не существовало.
Долго они так танцевали и молча смотрели друг на друга. Леля первая заметила, что вокруг из танцующих не осталось совсем никого, что они вдвоем кружатся с глупыми улыбками и смутилась.
– Олег, никого нет, мы одни тут танцуем... – она сказала это, ожидая, что очарование от ее слов тут же разрушится, и они упадут с небес на землю. Но ничего подобного не произошло. Олег только  притянул ее к себе за талию, давая понять, что не намерен ее отпускать. И Леле это понравилось. Ей не хотелось, чтоб ее отпускали. И она не будет бояться больше, не будет убегать, приходить в смятение, не будет думать о своем надуманном уродстве... Олег видел ее без волос и все равно любит, значит, ее можно любить и такую. Она смотрела на пульсирующую жилку на его шее, и ей хотелось прижаться к нему, обнять его и излить всю свою нерастраченную любовь.
– В больнице у тебя было другое лицо... – тихо произнесла она. – Ты тогда был неузнаваем.
Олег снова чуть сильнее притянул ее к себе, но продолжал молчать. Леля держалась за его плечи, вдыхала еле ощутимый запах его одеколона и у нее кружилась голова. Но что же он молчит?
– Но сегодня я подумала, что ты меня не узнал. Ты не смотрел на меня, не обращал внимания, а потом неожиданно пригласил танцевать...
В ответ снова молчание. Нет, это уже становится невозможным.
– Ну что же ты молчишь? Ну скажи хоть что-нибудь! – Леля попыталась отстраниться от него, и Олег ослабил объятия. Они перестали танцевать, но ее руки так и остались лежать на его плечах, а он так и держал ее за талию.
– Я знал, что Михаил Борисович пригласил тебя сюда, и сразу увидел тебя, как вошел. Ты за вешалкой пряталась...
– Ничего я не пряталась, я раздевалась...
– И потом, за столом, я видел тебя, но делал вид, что не заметил.
Леля вопросительно посмотрела на него.
– Понимаешь, – Олег снова притянул ее к себе, и они опять закружились в танце. – Я боялся, как уже когда-то сморозить глупость  и оттолкнуть тебя...
– Что ты можешь сморозить? – поморщилась  Леля. – Дело не в тебе, а во мне. Это у меня проблемы, не у тебя. Ты нравился мне, но ты ведь по жизни принц, нет, даже король, а я кто? Лягушка. Я всегда чувствовала себя вторым сортом и поэтому, когда ты сказал, что ты от меня внутренне ахаешь, то я испугалась. У меня смятение  было...
– Ты не лягушка, ты необыкновенная. Мне невыносимо слышать, как ты отзываешься о себе, а самое главное, я боюсь говорить тебе комплименты, чтобы переубедить тебя, потому что ты можешь испугаться и убежать.
– Олег, ты такой красивый и умный, а вокруг столько женщин... Зачем я тебе?
– Оля, пожалуйста...
– Да я просто не понимаю... Ты же видел, какая я лысая – я же урод. Ты что не понимаешь? Что тебе до меня? Ты красавец и вообще... – у нее задрожал голос, на глаза навернулись слезы. – Ты мне очень нравишься, ты необыкновенный, ты такой необыкновенный! И меньше всего я бы хотела, чтобы... Да и мне вся эта лишняя боль ни к чему...
Она попыталась вырваться из его рук, но он не отпустил ее.
– Прошу тебя, не уходи! Только не уходи! Я так надеялся на этот юбилей, столько молчал, боясь снова сказать лишнее, но, кажется, снова все испортил... Не знаю, что ты там о себе думаешь, к какому совершенству стремишься, но именно ты, вот такая, какая есть, почему-то вызвала во мне любовь. И что же мне теперь с этим делать?
Вокруг них снова появились танцующие парочки, но Леле больше не хотелось танцевать. Противоречия душили ее, смятение охватило всю ее душу. Да что же это такое? Ее тянуло к Олегу словно магнитом, но что-то не пускало ее отдаться до дна своим чувствам. И дело тут не только в комплексах по поводу  внешности, а еще в чувстве собственного недостоинства, второсортности. Леля бросала взгляды на красивых танцующих женщин и, несмотря на их изъяны в фигуре и в лице чувствовала, что они все выше ее по статусу, по положению, вообще по жизни выше. Просто выше и все тут.
Она снова посмотрела на Олега.  В его глазах застыла обреченность. Да, он держал ее за талию, да, она была сейчас с ним, но в то же время его надежды, его терпеливое ожидание не оправдалось. Если б он только знал, сколько она думала о нем, сколько дней стояла с биноклем у окна, наблюдая за ним! Если б он только знал, как она любит его и как сейчас ей трудно поверить в его ответную любовь!  А что если он и вправду любит ее?
– Боже мой, Олег! Как же все это трудно! Но ведь я тоже люблю тебя, но почему-то не могу... боюсь... и так горько почему-то на сердце...
Она видела, как от ее слов его взгляд повлажнел, обреченность ушла.
– Ты меня... Ты...
– Я понимаю, что во мне все вполне нормально, так, определенные особенности, как у всех, но просто я вообще... Я никак не могу преодолеть...
– Все будет нормально... Ты все преодолеешь... Ты... – Олег все ближе прижимал ее к себе, и Леля не отстранялась, наоборот сама притягивала его к себе, обнимала, пока их губы не оказались совсем близко и не слились в нежном поцелуе.
Юбилей между тем продолжался, люди ели, пили, беседовали, танцевали, но для Олега с Лелей весь этот праздник был словно параллельный мир, который существует, но его не видно. А Леля вдруг поняла, что ей нравится целоваться. С бывшим мужем она избегала поцелуев, потому что ей не нравилось это. Она тогда еще решила, что поцелуи в губы – это не для нее. Но тут вдруг ей все понравилось. И от Олега еще исходила какая-то чувствительная самоотдача, такая самоотдача, будто он готов раствориться в ней. Такое она тоже чувствовала впервые и таяла в его руках словно воск.  Голова ее кружилась, ноги подкашивались, но Олег крепко не держал ее в своих руках.
Анна, бывшая жена Олега, сидела за столом рядом со своим вторым мужем и невольно косилась на застывшую в поцелуе влюбленную парочку, так выделяющуюся на фоне двигающихся в танце людей. Надо же, а она и не знала, что ее бывший муж способен так себя вести. Такой сдержанный всегда, такой скучный... Она была уверена, что не увидит его сегодня на юбилее. Обычно он находил какие-то отмазки, чтобы избежать шумных застолий. Но сегодня он пришел и целуется тут так, что даже не прилично как-то...  Ей вспомнилось, как когда-то она влюбилась в него по уши. Его внешность, ум – все это просто снесло ей крышу. Она сама проявила инициативу и, можно сказать, женила его на себе. А потом сама же и развелась с ним. Они не совпадали ни по темпераменту, ни по жизненным устремлениям. Все в них было разным. Он любитель тишины и одиночества, а она наоборот любит, чтоб все искрилось, чтоб музыка, люди, праздники... Она посмотрела на полноватого мужчину возле себя. Тот весело разговаривал через стол  сразу с двумя научными сотрудниками института. Вот с этим человеком у нее все сложилось, хотя он уступает и по внешности и по уму Олегу.
Парочка на мгновенье перестала целоваться. Олег о чем-то говорил со своей пассией. А Анна так и смотрела в их сторону и удивлялась узости талии избранницы бывшего мужа.  Сама Анна после родов сильно раздалась в боках, отяжелела, а эта вон, какая изящная, и глаза такие необычные... И этот ореол спасительницы...
Анна испытывала что-то похожее на ревность. Хотя, что ей ревновать? Она вполне счастлива. Мужа любит, дочку обожает. Скорее всего, она чувствовала дискомфорт от того, что Олег, такой закрытый и скучный с ней, Анной, был сейчас так нежен с этой робкой, похожей на экзотическую птицу девушкой. Их откровенная влюбленность шокировала ее, колола, досаждала. Обычно это она на глазах у бывшего мужа выглядела успешной, счастливой, благополучной, а он ходил по университету словно тень. Но сегодня все было по-другому. Олег взлетел на крыльях любви и все взоры были обращены на него и его женщину… А она, всегда такая заметная  искрящаяся сидела тихо рядом с мужем и смотрела на  чужое счастье...

– На нас все смотрят, – робко посмотрев по сторонам, прошептала Леля. – Мы, кажется, сошли  сума. Но мне почему-то даже не стыдно. Как будто, так и надо стоять и целоваться у всех на виду.
Олег бросил взгляд вокруг и усмехнулся.
– Да ладно, кому какое дело до нас… пусть смотрят себе. Я готов еще не так опозориться, лишь бы ты была рядом.
Леля посмотрела в его глаза и поняла, что это действительно так. И чего он нашел в ней? Но у нее кружилась голова от любви к нему, и ей уже было все равно.
– А может, сбежим отсюда? Погуляем, поговорим, – предложила она.
– А давай. Мне так много надо тебе сказать.
Они, лавируя, между любопытно смотрящих на них танцующих людей пошли в сторону вешалок.  Кто-то окликнул Олега.
– Оленька, ты выходи, я сейчас, – он с неохотой оторвался от нее и подошел к одному из мужчин.
Леля пошатываясь, словно пьяная, подошла к вешалке, оделась и вышла на улицу. Голова ее кружилась, а в душе все бушевало от счастья, и от этого было даже больно. Было морозно, тихо падал снег, и она только сейчас поняла, что ее всю колотит, но не от холода, а от перевозбуждения. Даже не верилось, что все это происходит с нею. С нею! Нет, она знала в глубине души, что достойна счастья и вообще всего самого лучшего, но это было так глубоко запрятано…
Дверь кафе открылась, и Леля встрепенулась, подумав, что это Олег. Но вместо него со смехом, шутками и возгласами вышла шумная компания из двух женщин и двух мужчин. Леля машинально зашла с освещенного фонарем места в темноту.
– Ой, Анька, ну твой бывший и дал сегодня! – прикуривая, громко заявила женщина с длинными белыми волосами в накинутой на плечи шубке. – Вообще не ожидала от него такого! Похоже, крепко его задела эта дамочка, что Михал Борисыча спасла.
– Да мне-то, что? – пожала плечом красивая брюнетка, и выпустила изо рта струйку дыма. – Хотя, если честно, я сама в шоке.
– Ну да, ну да, ты глаз не сводила с этой сладкой парочки. А вообще, как тебе эта… Ольга, кажется?
– Да никак. Какое мне до нее дело? Олег давно мне совершенно чужой человек.
– Чужой? – подал голос плотный мужчина с пивным животиком. – А что ж ты глазами так и поедала их? Они целуются, а ты прямо вся там.
– Миш, по-моему, твои слова не корректны. Разве ты не помнишь, что я  ушла от него к тебе?
– А чего тогда смотрела на него?
– Миш, ну в самом деле! Мне еще твоей ревности не хватало!
–  А я понимаю Олега, – подал голос второй мужчина. – Эта Ольга какая-то таинственная что ли… И внешность  у нее  неординарная, будто она инопланетянка.
– Внешность, как внешность, – брюнетка сделала равнодушное лицо.
– Сколько ей лет, интересно?
– Выглядит не старше тридцати…
– Талия чересчур узкая у нее, – с пренебрежением сказала брюнетка. – А глаза вообще… Разрез такой… необычный.
– Да, взгляд у нее завораживающий, – мечтательно произнес второй мужчина. ¬– Может она его взглядом приворожила? И вообще она похожа на птицу из потустороннего мира
– Да что ж такое! Может, сменим тему? – возмутилась брюнетка. – Хватит уже о ней...
– Анечка, а что ты так бесишься? Даже подозрительно! – плотный мужчина притянул ее к себе. – Эдак я ревновать тебя начну!
– Я не бешусь, просто эта их бессовестная любовь у всех на виду глаза колет. Хоть бы как-то сдерживались что ли... Хочешь, не хочешь, смотрите на них, как они…
– Да ладно! Ты нас вспомни! Мы с тобой тоже как кролики на каждом углу...
– Миша, замолчи!
  Лелю все услышанное привело в ступор. Она стояла, глядя на облако дыма, поднимающееся от сигарет говоривших, и боялась шелохнуться, чтоб  не выдать себя.  «неординарная, инопланетянка, необычный разрез глаз, птица из потустороннего мира…» – это же все о ней. Неужели она такая? Неужели? Это так ее воспринимают люди? А что ж тогда она…
Из кафе  выскочил Олег, на ходу торопливо запахивая пальто. Мельком взглянув на дымящую четверку, он сбежал с крыльца и завертел головой в поисках Лели. И она вышла к нему из темноты, заметив, как растерянность и смятение в его глазах сменяются облегчением и теплотой.
– Я испугался, что ты ушла! – он схватил ее за руку, а Леля усмехнулась про себя, увидев смущение на лицах курильщиков.
Олег же ничего не видел вокруг. Он держал ее за руку своими трясущимися руками, и вообще весь был какой-то трепетный, чувствительный, взволнованный. Леля тоже чувствовала и трепет, и волнение, и возбуждение, но при этом и людей вокруг видела и их реакцию на них с Олегом. Ей даже на мгновение показалось, что Олег очень похож на ребенка, уцепившегося за нее, как за что-то диковинное и ничего вокруг больше не видящего. Он даже не заметил, что на них смотрят четыре пары любопытных глаз, ни с кем не попрощался, и только держал Лелину руку в своей руке, будто боялся, что если он отпустит ее, то она исчезнет. И Леле все это нравилось. Она испытывала настоящее блаженство от того, что производит на этого мужчину такое впечатление. И впервые  осознавала, что достойна такого отношения к себе, ведь она похожа на инопланетянку с экзотической внешностью и красивым разрезом глаз, а еще на птицу из потустороннего мира.

На следующее утро Леля проснулась счастливая и бодрая, несмотря на то, что спала всего часа два. Воспоминания о вчерашнем вечере тут же всплыли в ее памяти, согрев сердце.
Они долго блуждали с Олегом по вечернему городу и говорили, говорили, а еще целовались. Леля даже не знала, что она умеет так целоваться. Вообще не догадывалась, что поцелуи могут быть такими прекрасными. У нее до сих пор кружилась голова и земля уходила из-под ног когда она вспоминала, как они то и дело останавливались то посреди улицы, то в парке, то в  какой-нибудь подворотне и целовались, целовались, словно влюбившиеся подростки… Жаль было только, что все это не произошло раньше, и столько лет прошло в какой-то серой тоске и глупом существовании. И теперь, ей страшно было представить, что ее жизнь могла бы идти по прежнему пустому, лишенному счастья сценарию. Ну, ходила бы она в свой садик, ну прогуливалась бы одна, созерцая природу – все это тоже жизнь, но такая серая! Без счастья, личного счастья, вся жизнь кажется какой-то тусклой, никчемной и бессмысленной.
Выйдя на кухню, она согрела чайник, приготовила себе завтрак и села за стол так, чтобы в окно были видны окна Олега. Она тихо засмеялась, вспомнив, как Олег удивился, что они, оказывается, живут в соседних домах.
– И давно ты живешь в этом доме? – спросил он, проводив ее до самого подъезда.
– Давно, – лаконично ответила Леля.
– А я вон в том, соседнем доме живу, – показал он на свою девятиэтажку.
– Я знаю.
– Знаешь? – удивился Олег.
– Я тебя еще до больницы знала. Твои окна вон там, на девятом этаже. И я тебя в бинокль разглядывала…
–  В бинокль? Подожди, но разве это ты живешь вот там на девятом этаже с угла?
– Я. А ты, правда, заметил меня? С биноклем?
– Неужели это была ты? Я замечал, что на меня смотрит какая-то мадам в бинокль, но мне все равно было. Один раз только разозлился, когда у меня дела не ладились, а тут еще бинокль на меня наведен…
– Я отлично помню этот момент. Я посмотрела на тебя, а ты в упор смотрел на меня и лицо у тебя  было злющее-презлющее!
 Олег рассмеялся и прижал ее к себе.
– Но что ж тогда  в больнице ничего не сказала? Или ты не узнала меня? Я был такой распухший…
– Не узнала, даже сердце не екнуло ни разу. Хотя там еще екать было не с чего – я ж не знала, что у нас так все сложится…
– А вот у меня сердце екнуло с самого первого взгляда на тебя. Как только увидел тебя, так и… Эти твои глазищи… В них столько всего и сразу!
– В больнице ты впервые заметил меня, но мы и раньше с тобой встречались. И здесь, во дворе, и в магазине, и на улице, только ты внимания на меня не обращал, а я… Ты мне давно нравился, но я думала, что не пара тебе. Ты однажды даже подхватил меня в сквере, когда я споткнулась, но даже не взглянул на меня, не обратил внимания. Но даже если б и обратил, все равно бы ничего не получилось. Я считала себя гораздо ниже тебя и не смогла бы с тобой и парой слов перекинуться от волнения и собственного недостоинства.
– Знаешь, ты совершено неадекватно воспринимаешь себя. Мне просто дико слышать все это. Ты смотришь на себя через какое-то кривое стекло и не видишь правды, реальности не видишь. Мне горько от того, что я не могу дать тебе свои глаза, чтобы ты посмотрела на себя моими глазами.
– Однако до больницы ты столько раз видел меня на улице, и в магазине, но не замечал. Просто мимо проходил, а я останавливалась и смотрела тебе вслед. Ты казался мне слишком идеальным для меня.
– Если бы я только знал… Но ведь ты рассказывала мне сегодня, как ты упорно годами маскировала себя. Как я мог узнать тебя, уловить, если ты прятала свою внешность под типичный образ? Хотя, если бы я увидел твои глаза, то мимо бы не прошел.
– Так ты не смотрел на меня вообще. Бросишь беглый взгляд и вперед. В мои глаза ты не вглядывался.  Зато, когда меня обрили в больнице, то ты сразу меня разглядел. Это что-то невозможное. Я так всегда старалась скрыться за волосами, но когда лишилась волос, ты меня заметил.
– Но я тебя не из-за внешности заметил. Ты вообще была какая-то другая, не такая, как все. Как будто ты не отсюда вообще. В тебе какая-то утонченность, одухотворенность… Ты неземное существо и потому не вписалась в нашу жизнь, потому и страдаешь тут, на земле…
«Птица из потустороннего мира», – вспомнила Леля слова одного из курильщиков. Ее душа была переполнена не только  счастьем, но и изумлением. Она нечаянно узнала о себе столько всего, что теперь сама себе казалась незнакомкой, с которой ей предстоит еще познакомиться.
– Олег, у меня такое ощущение, что я сегодня встретилась сама с собой, а раньше будто и не знала себя. Вот стою тут и думаю: кто я такая вообще? Никогда я не воспринимала себя с иной стороны, реальной стороны. Смотрела на себя через призму маминых жестких слов на счет моей внешности… По-другому себя не видела. Но в то же время, почему мама не нашла во мне ничего хорошего? Она словно стыдилась меня, придиралась к моим прическам и фигуре, а я ведь как губка впитывала ее слова, потому что мама имела всегда на меня большое влияние. Вот и повлияла. Но получается, что я  ей не нравилась? В ней не было безусловной любви ко мне?
– Наверное, не было. Но теперь все в твоих руках. Теперь ты можешь избавиться от кривого маминого зеркала, которое она поставила перед твоими глазами и посмотреть на себя в реальности.
– Но мама, почему она так? Я не нравилась ей. Почему?
– Ну мы же не можем всем нравится! Всем нравиться невозможно.
– Зачем всем? Мне нужно было только, чтоб мама… А она…
– Ты хочешь, чтоб она воскресла и признала твою необыкновенность?
Леля представила перед собой маму. О нет!
– Нет, я не хочу маму… Она в прошлом, и мне не нужна больше ее оценка, я и сама теперь могу оценить себя.
Она видела, что Олег не хочет расставаться с нею, что он ждет приглашения, и ей тоже не хотелось расставаться с ним, но перенапряжение сегодняшнего вечера вымотало ее,  она еле держалась на ногах. Хотелось остаться одной, привести свои мысли и чувства в порядок, а главное посмотреть на себя в зеркало новым взглядом. Она простилась с Олегом долгим прощальным поцелуем.
– Когда я увижу тебя снова? – оторвавшись от нее, спросил он охрипшим голосом.
– Давай завтра. Я после обеда  буду свободна.
– Я тебе позвоню.

Дома Леля долго стояла перед зеркалом в своем вечернем платье и будто видела себя впервые. Большие, миндалевидные глаза, правильные черты лица, красивая линия губ, тонюсенькая талия и шикарные бедра. И это все она считала уродством? Что она делала с собой все эти годы? Как можно было так издеваться и гнобить саму себя?  Нет, но ведь пропорции тела нарушены. Если прилизать волосы, если обтянуть попу, то…
Леля одной рукой прижала начесанные волосы, а другой обтянула платьем бедра. Но ничего страшного не произошло. Из зеркала на нее смотрели все те же большие глаза с пусть и прилизанной маленькой головы и бедра вполне нормальные. А мама всегда внушала, что у нее тяжелый низ и надо носить одежду скрывающую попу, а маленькую голову прятать под пышными прическами. Если бы только мама  знала, что ее дочь после таких наставлений будет воспринимать в себе только эту попу и маленькую голову, и больше ничего не увидит. Ни этих красивых глаз, ни стройной талии, ни изящной шеи. И будет считать себя недостойной любви уродиной. Все эти годы она лепила из себя типичное создание и пренебрегала своей уникальностью.
Ей пришла в голову мысль, что если бы она сегодня не услышала отзывы о себе людей, то так и продолжала бы считать себя недостойной уродиной. И любовь Олега считала бы ошибкой и ждала, что вот-вот он узнает, разглядит, разочаруется… Чувствовала бы себя недостойной его любви. Может быть, и понимала всю глупость своих чувств, но не могла бы их преодолеть. А всего-то надо было посмотреть на себя другими глазами и увидеть в себе все то, на что раньше она не обращала внимания.

Леля посмотрела на часы – пора было бежать на работу. В это время на телефон пришла смс от Олега: «С добрым утром! Уже скучаю!» Интересно, а он спал сегодня ночью, или, как она не в силах заснуть, ворочался с боку на бок и  вспоминал каждую подробность проведенного вместе вечера?
Допив чай, она оделась и побежала на работу. Именно побежала, потому что сил не было идти обычным шагом. Запыхавшаяся, с горящими от счастья глазами она ворвалась в пустую еще группу. Сегодня! Сегодня они снова увидятся! Какое блаженство это знать!
Ни на минуту она не могла успокоиться. Родители приводили и оставляли с ней своих детей, и Леле хотелось обнимать и целовать и детей и родителей. Какие же они все хорошие! И как улыбаются ей сегодня, и вообще как все хорошо!
– Ольга Сергеевна! – подошла  к ней после занятия заведующая. ¬– Я к вам опять по поводу панно. Вы их еще не продали?
– Нет. Одно только подарила. Вчера.
– И сколько же у вас их осталось?
– Несколько штук. Я не считала…
– Дело в том, что на новоселье моего сына приходил его друг, а он врач и открывает свою клинику. Так вот ему очень по душе пришлось ваше панно, он нашел его очень символичным для клиники. Мрачная картинка – это болезнь, а просвет – это выздоровление, к которому надо стремиться. Я сказала, что у вас имеются и другие работы в подобном исполнении и показала их фотографии, так вот он желает у вас их все приобрести.
– Да я как-то… – Леля растеряно посмотрела на заведующую.
– Он предлагает вам хорошую цену за них. Соглашайтесь.
– Нет, подождите… – Леле хотелось осмыслить все. Она никогда ничего не продавала. И как это вообще продавать такие личные, такие откровенные панно? Хотя зачем она их делает? Неужели для себя? Нет. Изначально она делала их для садика, а это значит для людей, а то, что вложила в них свою душу, свое настроение, так это от стремления к самовыражению.
Заведующая ее заминку поняла, как желание отказать.
– Послушайте, вы сначала поговорите с ним. Я дала ему ваш номер телефона, и он сегодня в обед должен вам позвонить.
Леля потом до обеда чувствовала себя как на иголках. Ей представилось, что она получила хорошие деньги за свои работы и может поехать в Индию. Но как же Олег? Он поедет  с ней?
Подошло время обеда, пришла сменщица, начался тихий час, а звонка все не было. Леля, подумала, что, может, тот врач передумал, и не будет покупать ее панно. Она почувствовала разочарование. Но когда она уже шла домой, врач, наконец, позвонил ей.
– Нескольких панно мне будет маловато на всю клинику, – заявил он. ¬ – Но я хочу заранее договориться, что все свои последующие панно вы будете делать для меня. Мне надо, чтобы стены клиники были оформлены в одном стиле.
– Но я не собиралась заниматься этим дальше, – сказала Леля. Ее мысли были заняты Олегом, и все свое свободное время она желала бы посвящать теперь ему, а не  панно.
– Подождите, не отказывайтесь сразу… – и вот тут он назвал цену, которую был готов платить за каждое панно, в зависимости от его размера, и у Лели закружилась голова. Если она согласится, то сможет побывать в Индии!
– А вас не смущает, что каждое панно требует времени. Я не знаю, сколько вам придется ждать, чтобы оформить всю клинику, – осторожно спросила она.
– Ну, во-первых моя клиника не такая большая, а во-вторых  ее открытие произойдет только через год, не раньше.
– Ну знаете, тогда я наверное соглашусь… – неуверенно сказала Леля. Неужели это так просто делается? Кто-то увидел, оценил и захотел купить? А она думала, что так только в кино бывает.
– Ну вот и хорошо! Договорились! – обрадовался врач.
А вечером они с Олегом снова гуляли по вечернему городу, и Леля рассказала ему о предложении врача.
– Послушай, а я сегодня видел в кабинете у Михаила Борисовича твое панно с прыгающей через пропасть девушкой. Михаил Борисович повесил его на стену и хвастался, что ты вчера подарила его  им с женой на юбилей. Я думал, что ты где-то купила его, а ты сама? Но это же очень профессионально! Завораживает прямо-таки…
– Правда? – Леля с волнением посмотрела в глаза Олегу. – А не очень откровенно? Не стыдно такое вообще на люди выносить? Я ведь свой внутренний мир изобразила. Именно то, что было у меня на душе. Полет над пропастью, когда хочешь вырваться из мрака в счастье, но не знаешь, преодолеешь ли эту пропасть или нет.
¬– Но настоящее искусство, только тогда настоящее, когда в нем отображено откровение души. Без вложения сердца в свое творчество шедевра не получится.
– Да, ты прав, и именно такие откровенные работы приносят удовлетворение тому, кто их делает, просто, когда ты выносишь свое творчество в люди, то как-то не по себе... Даже больно, что ли, потому что распахнул душу, показал ее всем и стал уязвим... Я поняла это, когда принесла все свои панно в садик и дети и родители и сотрудники рассматривали их. И мне стало так... неприятно,  будто я разделась перед всеми... Захотелось все это спрятать, чтобы услаждаться всем этим наедине.
– Но неужели тебе ни с кем не хотелось поделиться тем, что ты сделала?
– Очень хотелось! Но в тоже время неприятно открывать свою душу. В этом-то все и дело. В этом весь парадокс. И сейчас, когда мне предложили выкупить у меня все, что я сделаю, мне страшно от того, что я опять начну делать что-то такое, где вся откроюсь до предела. Но иначе я не могу! Просто красивые выставочные картинки мне делать скучно. Мне обязательно надо зачем-то выложиться полностью, раскрыться, обнажить душу. И я хочу все это отдавать людям, но в то же время больно...
– Но ведь твои панно вызывают сильнейший отклик! Их хотят иметь, хотят смотреть на них! Если бы ты видела, как все замирают, когда входят в кабинет Михаила Борисовича и видят на стене огромное панно с летящей над пропастью раненной девушкой. Да это просто... Это... Я сам, когда вошел, то так и остановился. Этот страстный полет на светлую сторону пропасти, это желание спастись и неизвестность: то ли она долетит, а то ли сорвется и все будет кончено. И знаешь, хоть ты и чувствуешь себя уязвимой, когда открываешь свою душу, но ведь, сколько ты при этом даешь людям, сколько откликов рождается в незнакомых тебе душах!
Взволнованный монолог Олега понравился Леле, но и рассмешил.
– Не думала, что какие-то детсадовские панно вызовут все это! Я ж для деток хотела что-то сделать, но сделала то, что сама хотела и вон чего получилось. Смешно. Но если все получится с тем врачом, то я смогу поехать в Индию! Я с детства мечтаю там побывать, несколько раз принималась копить деньги, но потом тратила их.
– В Индию? А почему именно туда?
– В детстве смотрела фильмы индийские и мне так понравилась эта страна! Мне даже казалось, что я там жила в прошлой жизни. А еще мне нравился один индийский актер, и я думала, что вырасту, стану красивой, поеду в Индию и выйду замуж за этого актера.  Я выросла, актер больше не волнует,  но сама Индия все равно влечет меня. Мне кажется, что вот приеду туда и узнаю там что-то важное…
Они вышли из очередного проулка на набережную и застыли при виде вечернего заснеженного простора Волги. На том берегу россыпи огней, а на этом тишина и тихо прогуливающиеся парочки под фонарями.   Леле казалось, что все эти гуляющие люди счастливы, как и они с Олегом. Они все сейчас разговаривают о чем-то интересном, понимают друг друга и чувствуют себя так же уютно, как  они. Хотя нет, Леле хоть и было очень хорошо с Олегом, но она никак не могла справиться с волнением в его присутствии. Ходит с ним, разговаривает, а у самой  напряжение внутри. И вся ее душа ощущает одновременно и муку и блаженство.
Она посмотрела на любующегося Волгой Олега. Интересно, а что он чувствует? Расслаблен ли он или тоже чувствует эту блаженную муку, когда хочется взлететь, но ты только стоишь и изображаешь приличный покой?
Олег тут же повернул к ней лицо, и по блеску его серьезных глаз она поняла, что он чувствует  то же, что и она.
– Какое блаженство ходить с тобой, разговаривать, любоваться на это все, – тихо сказал он. – У меня только сожаление, что мы не встретились с тобой раньше. Ходили мимо друг друга по одним и тем же улицам, смотрели из окон на один и тот же двор, но не встречались.
– Ты меня не замечал. Если б мы не встретились в больнице, то так бы и ходили мимо друг друга. Так что спасибо бомжу, стукнувшего меня по голове, и сбившему тебя водителю. Если б не они, то сидели бы мы сейчас каждый в своей квартирке и смотрели бы телевизор.
– Нет, я даже думать об этом не хочу, –   он прижал Лелю к себе так сильно, что она крякнула. Но вырываться из этих сильных объятий даже не подумала.

;
Глава 14



Олег разглядывал ее панно молча и сосредоточено, а Леля разглядывала его.  Ей хотелось сделать панно-портрет его лица. Она даже представила, как лепит из пластилина это лицо, как делает папье-маше, как старательно подбирает краски…
– Ты знаешь, у тебя талант, – посмотрел ей в глаза Олег. – Это ни на что не похоже… Избыток тоскливых чувств, а где-то там, вдали, реальность светлого счастья…
¬– Реальность светлого счастья… – повторила Леля. – Пойдем, я покажу тебе эту реальность счастья.
  Она привела его из спальни в зал, где над диваном висело большущее золотистое панно.
– Ух ты! – Олег так и остановился, словно ослепленный светом. А Леля включила еще и светильник на столе и его свет направила на панно и оно еще больше засверкало.
Парень  с девушкой в светлых переливающихся одеждах на золотистом фоне, находились в центре сверкающего листочками венка, и казались одним целым, завершением, конечной целью.
– Это панно нельзя продавать, – после молчания произнес Олег. – Эти двое похожи на нас. Это же вообще мы. Но если тебе так уж надо его продать, то давай я куплю.
– Да не собираюсь я его продавать. Это мое личное панно. Хотя все мои панно слишком личные. Но это особенное. Здесь уже все страшное позади, пропасть перепрыгнута, страшилища не существуют. Радость, счастье и полное единение в одно существо.
– Знаешь, когда я с тобой, то мне кажется, что наступает какая-то сказка, как будто открываются двери в параллельный мир, где нет ничего обыденного, и обычные вещи приобретают нереальные свойства. Может быть это от того, что ты постоянно играешь с детьми в свои сказки, или это вообще твое свойство преображать все вокруг. Твой мир такой другой. И мне нравится быть в твоем мире.
– А твой мир, знаешь какой?
– Какой?
– Он такой огромный, многообразный и в то же время уязвимый.
– Твой мир тоже уязвимый.
– Это потому что мы слишком открыты. Друг другу открыты и людям…
– Вообще-то я довольно закрытый человек. Это с тобой я открыт и потому уязвим. Надеюсь, что ты не плюнешь мне в открытую душу, – Олег посмотрел на Лелю и в глазах его блеснули смешинки.
– Я тебя очень люблю, – серьезно сказала Леля. Олег тут же обнял ее, и они замерли в долгом поцелуе.
В эту ночь Олег впервые остался у нее, и они знали, что это только начало. Впереди было еще множество таких счастливых ночей полных  единения и счастья. Но как долго, как долго пришлось ждать всего этого! Долго-долго-долго-долго… Леля уверилась, что не ошибалась, когда думала, что если по-настоящему любишь, то и в постели все будет прекрасно. Бывшего мужа она не любила, и  спать с ним было неприятно. Тот считал, что ей нужно дозреть до интимной жизни. Ерунда. Любовь невозможно заменить ни половой зрелостью, ни сногсшибательной техникой.
– Можно я больше не буду уходить от тебя в свою квартиру? Я не хочу больше без тебя, ¬– проснувшись после ночи любви, и заметив, что Леля смотрит на него, попросил Олег.
– А я тебя и не собираюсь отпускать. Я тоже не хочу больше без тебя, – прижалась к нему Леля. – И так, сколько времени тебя не было в моей жизни. Так долго не было!
– А тебя в моей.
– Ленка рассказывала мне, она где-то там прочитала, что человек не может жить без других людей, потому что в одиночестве чувствует вокруг себя пропасть. Именно из-за этого люди существа социальные. Но самое важное – это межличностное общение, особенно, когда между двумя возникает любовь. Во взаимной любви человек преодолевает пропасть между собой и другим. Он открывает свой мир другому и принимает его мир. Без любви твой мир как бы не живет, не существует, и тебя соответственно как бы нет.
– Фромм. Ленка вычитала это у Эриха Фромма.
– Да?  Ленка умная такая, а работает домработницей…
– А мне теперь и представить страшно, что я мог умереть в той аварии и не встретить тебя. Хотя до аварии, как-то не дорожил жизнью. Даже тяготился ею.
– Ты? Тяготился жизнью?
– Даже не то, что тяготился, а просто… Наверное мне было плохо от того, что я окружен этой черной пропастью одиночества и не знал, как преодолеть ее. Ведь по заказу одиночество не уходит. Работа, друзья, целый мир – все это прекрасно, но только с тобой я обрел полноту жизни.
– Поэтому столько фильмов разных создано о любви. Вот смотришь, смотришь какой-нибудь фильм. И он, в конце концов, заканчивается личным счастьем. Или трагедией, если счастья не получилось. Я часто вспоминаю фильм «Поющие в терновнике». Там священник говорил любимой женщине, что он ее любит, но Бога любит сильнее и оставлял ее. Так горько от его слов.  Хотя вроде он прав, ведь любовь к Богу самое важное в жизни. По крайней мере, для тех, кто верит в него. Но с другой стороны и священник, и любившая его женщина потратили свою жизнь на тоску и неудовлетворенность. И я вот подумала, а перепрыгнул ли, преодолел ли пропасть отчуждения священник? Нет, не преодолел. Он сам потом в конце жизни пожаловался, что больше карьерой своей занимался, а  с Богом у него было всего несколько коротких мгновений единения. Но вот те, кто по-настоящему верит и служит Богу – они преодолевают пропасть?
– Тот священник, о котором ты говоришь, не любил  Бога. И женщину тоже не любил. Когда любишь Бога, то переживаешь слияние не  на короткий миг, а постоянно живешь в полном единении с Ним, а приступы отчуждения и одиночества хоть и бывают, но проходят. Бог в тебе, ты в Боге и от этого ощущение полноты.
– Когда мне было особенно одиноко, я искала утешения в Боге, но не находила… Нет, вернее находила, но на короткий миг, а потом снова бездна одиночества. А сейчас вот смотрю на тебя и у меня постоянно в голове вопрос: откуда ты такой взялся? Кто создал тебя?
– Мама родила.
– Но она же не составляла твои кости, не давала цвета твоим глазам и не одушевляла тебя, то есть не оживляла… Ну в общем ты понял… И вот смотрю я на тебя и не пойму, как ты вообще такой по земле ходишь? Ведь все женщины должны в обморок падать от тебя. Ведь ты само совершенство. А ты жил себе спокойной жизнью, и даже еще и одинок был. Как так?
– Ты с Бога на женщин перескочила! – засмеялся Олег.
– Да? А ты чувствовал когда-нибудь полное единение с Богом?
– Чувствовал, и мне хотелось бы, чтобы это было частью моей жизни. Это ни с чем ни сравнимое ощущение полноты и правды…
– Мне хочется тебя спросить кое о чем, но я боюсь, что это будет… Что это плохой вопрос…
– Я все пойму, спрашивай.
– А если бы ты был священником и полюбил бы меня, то отказался бы  от меня ради Бога?
– От тебя отказаться? Ну, во-первых, я бы никогда не стал священником, а во-вторых, я считаю тебя подарком судьбы. Было бы невежливо отказываться от такого подарка. А в-третьих, это только католические священники не могут жениться,  православные батюшки все при женах.
– Да… Просто я так сильно тебя люблю, что даже страшно… И мне хочется, чтоб и ты любил меня больше всего на свете. Моя мама была верующей и считала, что больше всего мы должны любить Бога.
– Но как измерить любовь к Богу, чем доказать ее? Страданиями? Постоянным самоотречением и растратой своей жизни на несчастненьких, на которых тратила жизнь ты? И им не помогла и сама в пустоте осталась.
– Мама считала, что любовь к Богу доказывается исполнением Его заповедей.
– Ну, если по заповедям, то Бога мы не любим с тобой, потому что мы прелюбодеи. Ведь мы с тобой оба разведены, а кто с разведенными свяжется, тот прелюбодействует. Не знаешь? В Евангелие все это есть. Мало того, переспали  с тобой накануне праздника, а это грозит нам болезнями. По крайней мере, ты должна заболеть теперь.
– Что за чушь? И мы с тобой не перес… Какое слово противное… Мы с тобой любили друг друга и никакого прелюбодеяния нет. Я знаю точно, что люблю тебя, и грех было бы отказываться от счастья быть с тобой.
– Я тоже люблю тебя и не чувствую никакой вины, но ты почувствовала, как от моих слов тяжестью веет? А ведь многие верующие живут в этой тяжести, верят в свою вину, а виноватым человеком очень легко манипулировать.
– Да, я знаю, мама последние годы жизни жила всем этим. Вроде к свету идет, а сама боится всего, везде грех ей видится. Правда себя она мнила в стаде спасающихся, а вину возлагала на тех, кто за церковной оградой. Но у верующих и неверующих одни и те же проблемы. Всем хочется счастья и любви. Сами верующие просят Бога о самых обыденных, житейских вещах. О любви просят, о здоровье детей, о работе. А ведь их главной просьбой должно быть только слияние с Творцом, стяжание Святого Духа, но видимо без счастья в личной жизни и им плохо.
– Я и говорю, что любовь к Богу слишком абстрактное понятие, ее легко и сложно обрести. Легко, потому что в нашей душе есть все – наша душа содержит весь мир и Бога, а сложно, потому что все это вообще не понятно. Знаешь, у тебя красивая рука, – Олег поднял ее тонкую руку за запястье. – И плечи красивые, и вообще… – он отбросил одеяло в сторону.
От взгляда его глаз на своем обнаженном теле Леля забыла, о чем говорила, и, застонав,  притянула Олега к себе…

Радость  от проделанной работы грела душу. Леля сама замечала, что чем больше она занималась своими панно, тем лучше они у нее получались. На новой картине снова была девушка перепрыгивающая пропасть. Но на этот раз раны в ее груди не было, и она очень уверенно перелетала пропасть и приземлялась на светлую, с изумрудной травкой и разноцветными цветами сторону, где ее подхватывали руки любящего мужчины. Именно это сейчас  происходило и по-настоящему в ее жизни. Бездна одиночества исчезла. Эта страшная, зияющая чернота осталась позади. Леля подумала, что все, лишенные любви люди чувствуют эту черную бездну у себя в душе. Любовь – это твердь под ногами. Страшно прожить жизнь и уйти, так и не познав этой тверди. Хотя, что делать, если любви нет? Вот просто нет и нет. Небо есть, травка есть, жизнь есть и люди есть и ты все это любишь, но зачем-то нужно вот это межличностное слияние, эта гармония единения с кем-то единственным.
Леля посмотрела на мрачную сторону  панно, откуда дева сбежала. Темное место, с какими-то носатыми чудищами. Кто эти чудища? Это, наверное, те самые отвратительные липкие чувства тоски, депрессии и пустоты...
На часах было уже четыре часа дня, и Леля поспешила на кухню, чтобы приготовить к приходу Олега ужин. Ей так нравилось готовить для него, ухаживать за ним. Вся ее жизнь теперь была наполнена счастьем, и даже не верилось, что всего несколько месяцев назад все было совсем иначе. Душевный холод, пустота и словно фон всей жизни непреходящая тоска, от которой хочется выть. А что если бы Олег не вошел в ее жизнь? Нет, об этом даже думать не хочется...  Лучше думать о том, как Олег, вдохновленный ее любовью, резко пошел в гору по карьерной лестнице. То, что до нее не получалось, теперь с легкостью разрешалось, работы, которые он не мог закончить наконец-то были доведены до конца. А через месяц он должен будет поехать на конференцию в Москву со своей научной работой, над которой работал уже несколько лет, но завершил только месяц назад.
– У меня из-за тебя сплошное вдохновение, прорыв какой-то, – говорил он Леле, и та понимала его, потому что и у нее из-за Олега был творческий взлет. После того, как он вошел в ее жизнь, она сделала несколько панно и была очень ими довольна. Все эти панно отображали счастье преодоления. Там, позади, что-то темное и бесформенное, а тут, где герои, светло и красиво.
– Почему мы не могли делать все это раньше? – удивлялась Леля. – Мы же были теми  же самыми, с теми же мозгами, душами, но почему-то все было не так.  Панно не те получались, и мир вообще был каким-то закрытым. А теперь, я как будто открыла секрет бытия и подключилась к вечности.
– Ты хорошо сказала: «Открыла секрет бытия и подключилась к вечности». Я тоже благодаря тебе чувствую всю полноту бытия. Это не передать словами, но это так естественно, ведь так и должно было быть.

Леля не сразу узнала в этой толстой и потухшей женщине в очках Лену. Та стояла  на рынке у прилавка с мясом и тыкала пальцем в сырую говядину:
– Мне вот этот кусок, пожалуйста, и вот этот еще, а еще ребрышки…
Да, это она, это ее голос, ее повадки, но как она изменилась! Снова поправилась и выглядит еще хуже, чем до психотерапии.
– Лена! Ты? – подошла к ней Леля.
– О, Леля! – потухшее, бледное лицо без косметики оживилось. – Ты как тут?
– Я тоже за продуктами приехала. Как у тебя дела?
– Нормально все… – расплатившись, она с усталой улыбкой повернулась к Леле. – Давай отойдем в сторонку, поболтаем.
Они отошли к выходу и остановились возле прилавка с цветами
– Ой, как тут цветами пахнет! – повела носом Ленка. –  А ты, я смотрю,  расцвела, похорошела. Очень хорошо выглядишь.
Леле хотелось рассказать об Олеге, об их неземной любви, но слова  застряли в горле. Совершенно обыденный, какой-то старообразный вид подруги ввел ее в состояние шока. Невольно вспомнилось, какой Ленка стала благодаря неожиданной влюбленности, как постройнела, помолодела и как сразу стали заметны ее красивые глаза на миловидном лице. Это было какое-то волшебное преображение гусеницы в бабочку, а сейчас вместо бабочки через стекла очков на Лелю опять смотрела толстая гусеница с кошелками.
– Да, спасибо, я действительно теперь живу совсем другой жизнью. Мы с Олегом подали заявление в ЗАГС…
– Что за Олег? Подожди, неужели тот самый?
– Да, тот самый…
– Но это же здорово! Я тебя поздравляю!
– Спасибо, – Леля смотрела, как радуется эта гусеница в очках и никак не могла понять, зачем она убила в себе бабочку и снова влезла в личину гусеницы. – Мы свадьбу справлять не будем, просто распишемся и все, так что не обижайся, что не приглашаю тебя.
– Какие обиды? Хватит тебе, я ж знаю, как ты не любишь всякие сборища.
– Да, и Олег тоже не любит. А ты сама-то как? Как Борька?
– У меня все по-старому, даже рассказать не о чем. Я работаю, и дома по хозяйству вон… – она тряхнула своими сумками. – Борька тоже работает, дочка учится, у сына жена беременная, так что скоро я стану бабушкой.
Лена говорила в своей веселой, живенькой манере, но на нее было неприятно смотреть. Как будто она попыталась когда-то взлететь, но у нее не получилось и она, забросив мечту, снова погрузилась в  непроглядность. Эта непроглядность так и сквозила через нее. В глазах, жестах была усталость и обреченность. И от всего ее расплывшегося облика так и веяло упадком…
– А ты чего так на меня смотришь? Заметила, как я снова растолстела? Это все из-за мучного – очень я всякую выпечку люблю, – бодро сообщила Лена.
– Понятно, – Леле хотелось тряхнуть подругу, заставить ее снова стать бабочкой, напомнить, что она может изменить всю свою жизнь. – Во время психотерапии ты была такой красивой… И я помнила  тебя именно такой, а сейчас даже не узнала…
– Ну так тогда у меня была дурь в башке, ты вспомни! Я ж в женатого влюбилась! В женатого! До сих пор помню, как Алена Григорьевна меня изобличала в аморальности…
– Но подожди, ты же говорила, что не хочешь жить с Борькой, что он чужой тебе человек…
– А я и не хочу, и он мне чужой, да только что я могу? Куда мне деваться от этого? Да и устала я. Ничего вообще не хочу. Сил нет, энергии нет. Но если подумать, то все ведь нормально у меня. Ничего трагичного нет. Муж не алкаш, дочка хорошо учится – серьезная девочка получилась, а родится внук или внучка я буду с ним сидеть. Сын с невесткой уже со мной об этом договорились. Они молодые, им работать надо.
– Но ты сама как же? Как же ты? Ты же такая, Лен, ты же… Помнишь, на психотерапии нам говорили, что каждый должен жить для себя…
– Так и я для себя живу. Знаешь, как хочется мне внука нянчить? Жду вот, когда он родится.
– Но ведь ты несчастна, и твое несчастье будет чувствовать ребенок. Вернее, ты постараешься ребенком прикрыться от своей никчемности.
В лице Лены что-то дернулось, кажется, у Лели получилось растормошить ее.
– Помнишь, ты мне говорила о том, что каждый человек стремится преодолеть пропасть между собой и другими, потому что только в контакте с другими может раскрыть себя, – с энтузиазмом сказала Леля. – Но самое большое раскрытие происходит при межличностном слиянии, когда двое раскрываются на встречу друг другу. Взаимное принятие и раскрытие – это и есть счастье.
– Короче, ты все сводишь к поиску мужика и любви к нему. Но я никого не люблю. Да и не хочу я больше никаких мужиков. Я замужняя женщина и точка.
Леля почувствовала, что Ленка раздражают ее слова:
– Не знаю, я просто люблю и любима, и мне кажется…
– Лель, все, – оборвала ее Лена. – Хватит,  мне идти надо.
Она решительно повернулась к Леле спиной и сделала два энергичных шага к выходу, но вдруг резко повернулась:
– Знаешь, все эти пропасти между людьми, слияния, взаимное раскрытие  – это все вне реальности. Есть реальная жизнь, реальная работа, реальные дети. И вообще, я  настроилась на воспитание ребенка,  радовалась, что у меня появится смысл в жизни, а ты… Ты со своей философией ни к селу ни к городу! – она снова развернулась к выходу, тряхнув сумками, и, больше не оборачиваясь, направилась к выходу из рынка.
  Леля почувствовала неловкость. И чего она прицепилась к Ленке? Но, что подруга  делает с собой? Даже со спины видно, что она в упадке. Хотя если ее все устраивает…  Каждый имеет право жить как хочет. Но Ленка же сама призналась, что ей просто деваться некуда. Призналась, что Борька ей чужой… Болото. Ленка увязла в болоте и не хочет выбираться. Муха-Цокотуха при комарике. Нет, какая там муха? У мухи позолоченное брюхо, а она гусеница, вернее опарыш. А опарышу что нужно? Дохлятина. Вот она и живет в том, что давно уже мертво – в своей несуществующей семье.
Лена, так и не обернувшись, подошла к выходу, неуклюже из-за двух сумок открыла дверь и вышла.

– Может, не надо было с ней так? – делилась вечером Леля с Олегом. – Просто я сама так счастлива с тобой, у меня душа полна, а тут она – вся такая толстая тетка неопределенного возраста. Уверена, что ее уже женщиной называют. Какая из нее девушка при таких габаритах и общей запущенности? И этот упаднический, затрапезный вид… И такая запущенная тетка собирается внука воспитывать! Представляешь, как вцепится она в него, или нее, если будет внучка? Она так и говорит: живу вот и жду, когда он родится, и я буду нянчить его, а то молодым родителям работать надо, а у меня смысл жизни появится.
– Ее проблемы. Не бери в голову. Ты тут не причем.
– Просто как же так? Она такая умница, столько всего читает, столько знает, а жизнь свою построить не смогла.
– Но и ты такая была. Ленка внука ждет, а у тебя голуби с собаками на помойке были, да всякие несчастные люди. Подожди, и у Ленки все еще переменится. А не переменится – это ее выбор. Каждый свою судьбу должен устраивать сам. Ты лучше о нас думай. Зачем тебе она?
И Леля действительно постаралась не думать о подруге. Думай, не думай – ничего не изменится. И все же мысли о беспросветности жизни Ленки иногда накатывали. Воображение подсовывало ей картины из безрадостного существования подруги, и почему-то в такие моменты ей вспоминались слова из стихотворения Некрасова: «…будешь нянчить, работать и есть…» И ни какого тебе близкого общения, ни обмена чувствами и мыслями, ни взаимного участия и восхищения, а только быт, чужой человек рядом и словно свет в окошке и смысл существования внук или внучка. И ведь так многие живут, и сама Леля долго жила одна в немой пустоте одиночества. А Ленка так там и осталась.
Однажды, гуляя с Олегом вечером по пустырю и, глядя в ночное небо, Леле пришли в голову мысли о том, что человек в этой громадной вселенной с множеством галактик просто потерян. Глубина и бездонность неба завораживали и пугали одновременно. Это какое-то бесконечное пространство и земля летит в этом пространстве со всеми людьми в космосе, и при этом люди еще и рождаются и умирают. Причем все движется и в пространстве и во времени и нет никакой опоры, нет тверди во всем этом и страшно как-то и неуютно… Олег в это время, охваченный не менее масштабными мыслями сжал ее руку, и она тут же почувствовала, что опора все-таки в этом мире есть. И эта опора в близких людях, которых любишь. Да, именно любишь, а не так как у Ленки. Муж у нее вроде и близкий ей человек, но это только считается, что близкий, а на самом деле он ей чужой.  Их души не вместе, мысли не вместе и никакой тверди и опоры в их браке нет. Наверное, Ленка интуитивно хочет найти эту твердь и опору в маленьком внуке. Люди цепляются за привязанность и любовь в этом громадном мире, как за спасение. А Бог? Где Он? И можно ли зацепиться за Него, чтобы обрести в Нем твердь и опору? И Леля, глядя в черную с бесчисленным множеством звезд бездну ощутила, что можно. Это ощущение было похоже на чувство облегчения и истинного успокоения. Она частичка всей этой вселенной, отделившаяся когда-то от нее, но тоскующая по  той глубокой и истинной бесконечности, где ощущение себя было наиболее полным и законченным. И в этом ощущении ей никто не нужен был. Там только она и вся эта родившая ее сознание и живую душу глубина…

Да, она сделала это. У нее получилось выразить эту бесконечную глубину ночного неба и океана. Леля отошла от только что оконченного панно и посмотрела на него удовлетворенным взором. Пространство. Ей удалось изобразить бескрайнее пространство.
Она сфотографировала свою работу и послала фото Олегу.  Конечно, фото это не оригинал, но все же… Олег сейчас на конференции в Москве, и его так не хватает! Только творчество и помогает отвлечься.
Зазвонил телефон и Леля радостно подумала, что это Олег, но на дисплее было фото развеселой Ленки, сделанное еще в больнице. Ленка тогда была тоже похожа на гусеницу в очках, только тогда в глазах ее еще горел свет надежды.
– Але!
– Лель, привет, – поздоровалась Ленка, и по ее жалко-дрожащему голосу сразу стало понятно, что она говорит сквозь слезы.
– Привет, – ответила Леля, чувствуя, как неприятно сжимается сердце. У подруги явно что-то случилось.
– Лель, я от Борьки ушла… – совсем уже захлебываясь слезами, сообщила Лена.
– Ну и молодец! – бодро воскликнула Леля и почувствовала, как волнение тут же охватило всю ее душу. – А куда? Где ты сейчас?
– Мне хозяйка, у которой я в доме убираюсь, – всхлипывая, сообщила Лена, – разрешила  пожить в подвальной комнатке, где я всегда переодеваюсь. Здесь тепло и сухо и топчан старенький стоит…
– Понятно… – Леля не могла понять, что ощущает сейчас: радость за подругу или смятение из-за ее неопределенного положения. – А там окошко есть?
– Нет. Тут в подвале вообще окон нет, освещение искусственное. Я тут все помыла, прибралась, а то они после ремонта все в подвал стащили. Банки с краской, остатки плитки, обои, рейки ну и вообще стройматериал… Теперь тут чисто и можно жить.
Леля словно воочию видела пыльный подвал, заваленный стройматериалами, Ленкину комнатку глухую, без окна, и саму Ленку,  забившуюся в эту комнатку, как в норку. С мужем жила, словно в норе и сейчас в норе. Из одной норы в другую залезла. Бедная, не приспособленная к жизни тетка, не умеющая крутиться в этом мире, вообще не умеющая жить.
– Слушай, Лен, а чего ты сама ушла? Пусть бы Борька уходил…
– Он в своей квартире живет.
– А от родителей тебе разве ничего не осталось?
– Ничего. У нас была сначала большая квартира, но нас выселили оттуда за долги. Родители пили и не платили за нее. Мне тогда пятнадцать лет было, и нас переселили в однушку в общежитии. Я оттуда с облегчением ушла, когда замуж вышла. Сбежала прямо-таки от этих алкашей. И с тех пор так с ними больше и не общалась. Потом от знакомых узнала, что они там притон устроили, житья соседям не давали и те жалобу куда-то написали. Депутат местный вмешался, притон разогнали, родителей моих снова выселили куда-то. Как мне сказали в полузаброшенный дом, а в ту квартирку депутат свою бабушку вселил.
– А ты как же? Ты ведь была там прописана!
– Я выписалась оттуда еще тогда, и прописалась у Борьки…
– Ну ты и загнала себя! Не надо было от родителей выписываться. Ну а Борькина квартира? Ты можешь подать на развод и на раздел имущества.
– Нет, что ты.  Не буду я этого делать. Эту квартира Борькино наследство. Она его. И так я всю жизнь ему испортила. Он мог бы жениться на нормальной, любящей его женщине, а я никогда не любила его. Он мне нужен был только как убежище и ширма. Хотя я могла убежище и ширму получить и от любящего мужчины. Даже не знаю, зачем я замуж за него пошла, если сразу е видела, что у нас нет ничего общего. Не могу себе объяснить... А квартира... Там  ведь и дочка тоже живет. Ей еще замуж выходить…
– Дочка может квартиру снять, если  замуж выйдет.
– Чтоб квартиру снять деньги нужны. Где молодым их взять? А я тут бесплатно живу, просто как-то страшно мне, непривычно, одиноко и не устроено. Но в то же время так свободно! – голос Ленки окреп, в нем уже не было жалких ноток. – Я впервые чувствую себя такой свободной! И вход у меня отдельный, я совершенно не буду напрягать хозяев. А еще я предложила хозяйке заниматься с ее детьми языками. Она удивилась, что я знаю несколько языков. Представляешь, Светлана Николаевна, моя хозяйка, даже не подозревала, что я окончила университет иностранных языков. И я рассказала, что пошла в домработницы  из-за своих детей…
– Ты так кардинально изменила свою жизнь.  Столько лет жила в этом всем, вроде смирилась, внука ждала…
– Вот именно. Внука ждала, хотела ему себя посвятить, но дети мои уж совсем… Я давно чувствовала, что они меня ни в грош не ставят. В детстве родители меня за какую-то букашку держали, и я думала, что никогда не буду так обращаться с собственными детьми. Я все для них делала, предупреждала каждое их желание, тряслась над ними, всегда была рядом, работу специально такую нашла, чтоб их надолго не оставлять, и что же из этого получилось? Дети решили, что мне вообще ничего не надо, и я живу только ради них. Они меня, кажется, вообще за человека не считают. Дочка особенно. Такая выросла… Я для нее слякоть род ногами. И вот  сначала я от родителей сбежала к мужу, но потом поняла, куда я попала и стала желать сбежать и от него, но у меня были дети и я жила ими. Но вот дети выросли, и от них тоже захотелось мне сбежать. От их пренебрежения, неуважения. Я знаю, что сама виновата, это я их так воспитала. Но в то же время я не могу себя винить, ведь у меня самой еще те были дефекты в воспитании. И вот, после последних выходных, я так устала от мужа с дочкой, от постоянного фырканья в мой адрес, от откровенных их насмешек и пренебрежения… Дочка особенно на этот раз довела. Прямо-таки слова не дает сказать, глаза закатывает, вздыхает, будто я муха назойливая какая. Хотя я, правда, муха, по сценарию… Я уж подходить к ней боялась, молчала в тряпочку, а потом она потеряла свои новые теплые колготки и разоралась на меня, что вроде это я их куда-то там засунула. Но я их не трогала! И ведь это постоянно происходит. И я устала от этого. Пусть живут, как хотят. Все взрослые, а  на мне нечего ездить. А Борька вообще давно мне никто. Чужой человек из параллельного мира. В этом подвале без окон и то свободней, чем возле него.
 – Ты молодец. И не жалей, что ушла.
Леля слушала подругу и представляла ее сидящую на маленьком старом диванчике в подвальной комнатке.
– А туалет у тебя там есть? А ванная?
– Все тут есть. Они планируют в этом подвале спортзал устроить,  и туалет и душ тут есть. В одном большом зале уже стол поставили для тенниса, потом еще тренажеры установят.
– Ничего себе.
– Да. Хозяин мечтал стать богатым и стал им. У него целая полка книг осталась о том, как разбогатеть.
– А питаться? Где ты будешь готовить себе еду?
– Мне хозяйка отдала электрический чайник, старую микроволновку, так что как-нибудь.
– Я помню, как ты рассказывала о том, как ты там хорошо питалась деликатесами, остающимися после них.
– Я и сейчас в те дни, когда работаю, тоже ем все, что им уже не надо.
– Если хочешь, можешь пожить у меня, пока Олег на конференции.
– Нет, Лель, мне надо тут обустраиваться, привыкать. Спасибо тебе за то, что выслушала, а дальше я сама должна. Мне надо научиться рассчитывать только на себя. Единственное о чем я жалею, так это о том, что не могу собаку пока забрать. Не представляешь, как я скучаю по Малышу.
– Представляю. У меня самой собака долго жила.
– Они такие милые, эти собаки, а мой Малыш, он такой умненький, скучает, небось, по мне…
– Бедная собака…
– Ой все, не могу, сейчас плакать буду… Пока…
Леля отключила телефон  и снова залюбовалась своей новой работой, где зияло звездное и водное пространство. Олегу бы все это понравилось. Она посмотрела на другое, недавно оконченное панно, где в яме сидело унылое существо в очках, очень похожее на Ленку. Существо смотрело вверх на зовущих ее веселых друзей, но не предпринимало никаких попыток выбраться из темной ямы. Это панно Леля сделала после того, как встретила Ленку на рынке. Но подруга все-таки нашла в себе силы выкарабкаться из темноты. Хоть бы у нее все получилось. Уж лучше одной жить в подвале без окон, но быть самой собой, чем притворяться благополучной замужней женщиной, и при этом вечно тосковать от того, что совсем потерялась.

Леля стояла в огромном здании вокзала в ожидании прихода поезда и чувствовала слабость. Даже голова немного кружилась и подташнивало. И от чего это такое с ней? Вроде выспалась. А может быть это от волнения? Олег! Скоро она увидит его! Как же она по нему соскучилась! Как же его не хватало! Это чувство тоски проходило фоном и на работе в садике, и во время творческого процесса над панно, и при общении с круто изменившей свою жизнь Ленкой. Только телефонные разговоры с Олегом по вечерам спасали ее от тоски. И зачем он поехал на эту конференцию? Хотя нет, ему нужно было это, он так ждал этой поездки, так хотел выступить. Да и ей самой нужно было  остаться одной, чтобы привести свои чувства в норму,  осуществить творческие задумки.
Объявили приход поезда, и Леля пошла по подземному переходу к нужной платформе. И чего это ее так качает? Ноги тяжелые, будто свинцом налиты. Она шла среди других людей по низкому переходу и старалась не обращать внимания на свое недомогание. Сейчас, сейчас она увидит Олега! Увидит  и снова счастье захлестнет их обоих и снова они будут каждый день вместе!
Леля вышла на нужный перрон и увидела подходящий поезд. Стук колес, пронзительный гудок, незнакомые лица в окнах движущегося поезда... Олег должен быть в пятом вагоне. Вот он, пятый вагон, проплыл мимо нее и поехал медленно дальше. Леля поспешила за ним. Поезд замедлял ход, но продолжал медленно двигаться, и Леля, на своих от чего-то тяжелых ногах, не успевала за пятым вагоном. Наконец, поезд остановился, Леля переводя дыхание, тоже остановилась. Она сильно разволновалась, сердце готово было выпрыгнуть из груди. «Да что это я, будто в первый раз? – удивилась она своему волнению. – С этим человеком у меня, считай, семья, а  я волнуюсь, как перед первым свиданием. И еще эта непонятная слабость…»
Пятый вагон оказался далеко впереди. Леля задыхаясь, на дрожащих ногах пошла туда. Сейчас, сейчас она увидит снова его фигуру, глаза, и утонет в этом бесконечном тепле, направленном на нее, почувствует полную самоотдачу этому человеку, за которого готова умереть.
Она приближалась к пятому вагону и видела, как оттуда уже стали выходить люди. А вон и Олег! Как он красив! Неужели этот красавец скоро станет ее мужем? Он так выделяется на фоне других людей! Хотя может ей это так кажется? Никто не обращает на него внимания, все спешат по своим делам. Олег, вышедший из вагона с большой сумкой в руке, тут же помог выйти некой молодой особе. Леля даже издали увидела, что эта особа красива и рядом с ее Олегом очень даже неплохо смотрится. Особа улыбалась Олегу, смотрела ему в лицо и что-то говорила, а Олег с улыбкой что-то ей отвечал. Потом он пожал ей руку, а она поцеловала его в щеку. И Олег не отстранился, как будто,  так и надо, чтоб молоденькие незнакомые девушки с распущенными русыми волосами в красненьких курточках целовали его в щеки.
 Лелю от этой сцены мгновенно бросило в жар. Она остановилась, толкаемая со всех сторон людьми. Внутри ее все то леденело, то горело и казалось, что вообще сейчас все в ней разорвется. И откуда-то из глубин мозга всплыло слово «Ревность». Она впервые испытывала эту самую ревность, и  мгновенно поняла, как это люди убивают друг друга на ее почве. Она сейчас готова была растерзать эту молодку в курточке, разодрать ногтями ее лицо, расстрелять в упор Олега, позволяющего целовать себя молодухам…
Молодка, тем временем, отойдя немного от Олега, повернулась к нему и помахала ему сердечно нежной ручкой с красненькими ухоженными ноготками. И Олег тоже поднял руку и помахал ей в ответ.
Вся кровь сначала отхлынула от лица Лели,  и она побледнела, как полотно, а потом снова прилила к лицу, и оно покраснело, даже побагровело. Ее шатнуло в сторону, и она налетела на мамашу с мальчишкой лет пяти.
 – Осторожно! – взвизгнула мамаша.  – Напьются и шатаются тут! Алкашня!
Олег озирался по сторонам. Он знал, что Леля приедет встречать его. Но Леля вдруг почувствовала, что все в ней как-то мгновенно умерло. К слабости прибавилась апатия. Сил совсем не осталось ни на что. И Олега не хотелось видеть. Просто не хотелось  и все. Пошатываясь, она подошла к столбу и прислонилась к нему, прячась за ним от Олега. Устало закрыв глаза, она думала о том, что она глупая дурочка. Как она могла подумать, что у нее вдруг что-то получится, свалится неземная любовь, и жизнь ее станет сплошным счастьем. Но ведь счастье было! Неужели она ошиблась? Как она могла так ошибиться?
Обеспокоенный Олег, озирался по сторонам, и Леля оторвалась от столба и шагнула в переход. В кармане ее дубленки зазвонил телефон. Олег. Леля сбросила вызов и пошла прочь в толпе людей. Олег не переставая, звонил ей, но она снова  и снова сбрасывала его вызовы.
Выйдя из здания вокзала, она села в сквере на скамеечку и к ней тут же подошел вонючий старый бомж с синяками на морщинистом красном лице.
– Девушка, помогите, чем можете, я от поезда отстал, деньги украли…
Леля подняла на него лицо. Вообще-то ей самой сейчас кто бы помог, состояние такое, хоть сдохни, а бомж смотрит выжидательно, нагло, будто она должна, обязана  раскошелиться. И ведь раньше она всегда так и чувствовала себя перед такими, как он: она им должна. Они бедные, несчастные, и нельзя проходить мимо них. Бомж старался выглядеть несчастным, но мутные глаза смотрели нетерпеливо, а весь его облик, одутловатость лица выдавали в нем алкаша.
– Нет у меня с собой денег! – крикнула Леля, будто бомж собирается на нее напасть. – Нет у меня ничего!
Бомж посмотрел на нее так, будто только сейчас разглядел ее ненормальность и поспешил отойти прочь. Две старые бомжихи на соседней скамейке с любопытством уставились на эту сцену.
– Смотри, как бы милицию не привлечь, – предостерегла бомжа одна из них.
Бомж в ответ разразился таким витиеватым матюгом, что Леле совсем стало плохо. Телефон ее без умолку звонил, но она настойчиво сбрасывала вызовы. А тут еще, как назло, один из водителей стоявшей у сквера машины решил послушать радио. Он включил на всю катушку Ретро FM и  окно открыл, чтоб, наверное, все слушали его радио. Песня, которая звучала в это время, была прямо в точку для Лелиной ситуации:

Ах, попутчица моя, мы люди разные,
Оттого и разговоры наши праздные,
Как над городом случайная гроза,
Как над городом случайная гроза.
Отчего же мне попутчица так радостно,
Отчего же мне попутчица так сладостно
Окунуться в Ваши синие глаза,
Окунуться в Ваши синие глаза?
 
– Ленааа! – подвывая от душившего ее плача, прорыдала она в телефон. – М- можн-но я к-к т-тебе п-прид-ду?
– Чего? Ко мне? Я ж в подвале! А что случилось?
– Уж-жас… Ол-лег… Он…
– Что Олег? Что с ним?
– Он… Он…
– Умер?
– Да н-нет… Он целовался тут с какой-то…
– Олег целовался?
– Д-да, с д-девушкой…
– Не может быть! Не похоже это на него. Он не такой. Может, ты что-то перепутала?
– Я в-видела все своими глазами.
– Послушай, но это какая-то ошибка. Поговори с ним. Думаю, все сразу разрешится.
– Не могу. Не хочу его видеть. И мне идти н-некуда, потому что он со мной живет, и сейчас ко мне придет, и я туда не пойду, – Леля вытерла слезы, понимая всей душой, что вся жизнь ее кончилась. Она сидела на лавочке, и чувствовала, как холод начинает пробирать ее. – Лучше на вокзале останусь и вообще мне теперь все равно. Я всегда видела себя в несчастных неприкаянных бомжах, наверное, чувствовала, что стану одной из них.
– Ты где сейчас вообще?
– У вокзала, в сквере на лавочке. На соседней лавочке две бомжихи. С ними останусь.
– Леля, да ты с ума сошла!
– Пофиг. Ну все, пока, – она отключила телефон и увидела 20 пропущенных звонков от Олега. Телефон тут же снова зазвонил. Это был Олег. Леля сбросила вызов и отключила звук. А музыка из машины продолжала орать на всю округу:

От чего же мне, попутчица, так радостно,
Отчего же мне попутчица так сладостно
Окунуться в Ваши синие глаза,
Окунуться в Ваши синие глаза?

Воображение Лели услужливо предоставило ей картинку, где в купе Олег и та самая девушка сидят напротив друг друга и Олег сладостно окунается в глаза молодой попутчицы. «Интересно, а у той девушки синие глаза? – мелькнуло у нее в голове. – Но что ж мне так плохо? Наверное,  я умираю от горя… Но ведь так же нельзя. Что я делаю? Надо собраться с силами и вернуться домой. Не бомжевать же мне, в самом деле».
Но сил подняться не было. И она осталась сидеть, равнодушно глядя на грязных, с испитыми лицами бомжих.
«И чего я так устала? Что со мной? Так ведь нельзя», – мелькали в ее голове мысли, а слабость была такая, что она накренилась на бок, а потом и вообще прилегла на лавку и закрыла глаза.
Сколько она так пролежала, не известно, но полузабытье ее было нарушено испуганным голосом Лены:
– Лелька, да ты совсем что ли? Да вставай, ты балда! Замерзнешь тут, дура такая!
– Лена! Как хорошо, что ты пришла! – с трудом раздирая глаза, слабеньким голосом сказала Леля. – Мне что-то плохо совсем. А как ты меня нашла?
– Молчи, идиотина! Зачем телефон отключила? Где он у тебя вообще? ¬
– Ай, куда ты полезла? Щекотно!  Сейчас, я сяду и сама найду. Вот он в варежке...
Лена схватила ее телефон, включила его и тут же позвонила Олегу.
– Олег! Нет, это не Оля. Это Лена. А Оля твоя на вокзале и ей плохо. Я не знаю, что с ней делать.
Леля сначала попыталась возражать, не хотела, чтоб Лена звонила Олегу, выхватывала телефон, а потом махнула рукой и снова стала заваливаться на бок.
– Да что ж это такое! Олег, ей, наверное, врач нужен. И вообще я не знаю что делать! Приезжай уже сам решай, что да как! – чуть не плача закончила разговор Лена.
Олег приехал быстро. На такси он подъехал прямо к Лелиной лавочке.
– У нее температура, – пощупал он Лелин лоб. – Я отвезу ее в больницу.
Лена с беспокойством смотрела, как Олег взял уже совершенно невменяемую Лелю на руки и отнес в такси. Когда они уехали, она с новой силой почувствовала свое одиночество. Какая Лелька счастливая!  Олег, сломя голову,  приехал к ней,  повез ее в больницу… Но тут же Лена одернула себя. Лелька заболела – может, умирает, а она завидует ей. Интересно, Олег и правда целовался с кем-то или Леле все в бреду показалось? Наверное, в бреду. Олег не такой человек, чтоб… И он любит Лелю.  Лена тяжело вздохнула, остро почувствовав свое собственное одиночество, и пошла на остановку, чтобы отправиться обратно в свою комнатку в подвальчике. Но разве ей там так уж плохо? Придет сейчас, достанет свою электронную книгу и, забыв обо всем, погрузится в чью-то чужую интересную и насыщенную жизнь. И вообще, чего ей завидовать Лельке? То, что Олег примчался к ней, еще ни о чем не говорит. Борька тоже всегда помогал, если надо было. Да и она заботилась о нем, но забота и взаимопомощь ничего не значат, если люди чужие друг другу.

В приемном отделении, куда доставил ее Олег, был телевизор, и Леля уставилась в него. Там как раз показывали очередного больного ребенка, не владеющего ни руками, ни ногами, ни головой. Ему нужны были средства на дорогостоящую аппаратуру. Ему нужно было помочь. «Зачем я делала какие-то панно, зачем с Олегом связалась? И вообще, как я могла рассчитывать на счастье в мире, где рождаются такие несчастные дети? Как я вообще посмела быть счастливой? – размышляла Леля, полулежа на кушетке, опершись всем телом о стену. – Свое пребывание в этой жизни можно оправдать только помощью другим и все. Больше никак. Эта жизнь слишком ужасна, чтобы испытывать здесь счастье…»
Олег привел ей женщину-врача.
– Она вся горит, у нее температура и еще ее всю дорогу рвало, – рассказывал Олег врачу. Та деловито подошла к Леле, заставила ее высунуть язык, оттянула  веки на глазах.
– Да она у вас вся желтая. Скорее всего, гепатит. Вам надо в инфекционное отделение.
– Опять ехать?! Но ее неукротимо рвет в транспорте! И я такси отослал! – Олег в отчаянии смотрел на полулежащую изжелта-зеленую Лелю.
– Не надо никуда ехать. Просто отведите ее в другой корпус. Сейчас от нас выйдете и увидите трехэтажное здание слева – это инфекционное отделение.
Олег в панике посмотрел на Лелю:
– Да она не дойдет! Она еле-еле сидит!
Но врач, уже не слушая его, отвернулась и с кем-то деловито разговаривала по телефону.
– Олег, успокойся, я дойду, – слабым голосом произнесла Леля. Ей было ужасно плохо, но мозг работал четко, и она ясно осознавала, что с ней происходит. У нее гепатит, по-простонародному желтуха, и ей надо пройти в другое отделение. Испуганное лицо Олега раздражало ее. И больной ребенок на экране телевизора, которому надо было помочь, тоже вдруг вызвал  раздражение. Наверное, сейчас все Розовые Шапочки страны посылают ему свои жалкие гроши. Они же должны всем. У них же долг перед несчастными.
Олег помог ей встать и повел ее, поддерживая за плечи, и ей хотелось сбросить его руки, но сил на это не было, и она только молча терпела.
В инфекционном отделении тоже пришлось посидеть в коридоре в ожидании осмотра и регистрации. И только когда ее вырвало желчью на чисто вымытый пол, и она в бессилии после этого сползла со стула на пол, вокруг нее сразу же засуетились. Раздраженная санитарка с брезгливостью стала убирать за ней, Олег постоянно кого-то звал, что-то говорил, объяснял, настаивал, и от его голоса еще больше тошнило.
Наконец Леля оказалась в палате, ей тут же поставили капельницу, и она забылась тяжелым сном. Но даже во сне она чувствовала тошноту. И ей казалось, что источник ее тошноты – это Олег.


;
Глава 15



– Леля! Какая ты страшная! – заявила  Лена, когда Леля спустилась к ней в холл.
Леля в ответ только закатила глаза.
– А тощая какая! И так сикельдой была, а теперь совсем уж…
– Давай сядем, – показала ей на стулья у стены Леля. Она была еще слишком слаба, чтобы стоять.
Сама Ленка показалась Леле пришедшей из какого-то другого мира. Свежая, здоровая, на щеках румянец.
– Зато ты хорошо выглядишь, – усаживаясь, сказала Леля. – Лучше, чем когда с Борькой жила. Не жалеешь, что ушла от него?
– Сначала страшно было. Будто без страховки по канату на высоте иду, но так было только несколько дней. А потом стала с детьми заниматься английским. И мне так понравилось! Жалею, что раньше не делала этого. Хозяйская девочка на этой неделе две пятерки получила по английскому, и мальчик тоже делает успехи.
– Как хорошо…
– Да, а самое главное, Светкина знакомая, тоже богатая тетка, хочет, чтоб я и с ее детьми занималась английским.
– А Светка, это кто?
– Хозяйка моя. Если так дальше пойдет, я смогу квартиру снять.
– Какая ты молодец. А что, я, правда, такая страшная?
– Ну как тебе сказать… Сейчас немного привыкла к твоему виду и вроде ничего уже. Это первое впечатление было ужасным. Я ж тебя даже не узнала сначала. Вышла вся зеленая, щеки ввалились, глаза как у призрака…
– Не представляешь, как мне приятно это слышать, – спокойно ответила Леля, и Лена не поняла, обиделась та или просто шутит.
А Леля тут же подумала об Олеге. Ему наверно неприятно видеть ее такой. При воспоминании о нем сердце сжалось. Он каждый день приходит к ней, приносит еду, суетится, врачей расспрашивает, к ней самой пристает, чтоб она фрукты ела... А ее тошнит от фруктов, от него самого, от врачей, и от Ленки сейчас тоже тошнит.
Она с неприязнью посмотрела на подкрашенные губы подруги, чувствуя, как тошнота подкатывает к самому горлу. Да когда же это все закончится? Как она устала от тошноты, от слабости, от постоянной тяжести в правом боку.
Леля зажала рукой рот, боясь, что ее сейчас стошнит, и поднялась со стула. Тут же ее догнал новый приступ тошноты и она, не обращая внимания на испуганное лицо Ленки, поспешила уйти.
Она еле добежала до туалета, где ее вырвало. Почувствовав облегчение, Леля умылась и пристально посмотрела на себя в зеркало. Лицо стало совсем маленьким. Черты лица заострились, глаза большие страшные, с желтыми склерами. Да, правда, она очень страшна. Болезнь никого не красит. А Олег ведь видит ее такую. Кругом молодые, красивые, сами лезут целоваться к нему, машут ему холеными ручками, а возле него она – больная, страшная…
Вернувшись в палату, Леля с облегчением легла на кровать и закрыла глаза. В палате было еще несколько женщин. Две из них тихо разговаривали у окна, другие молча занимались своими делами. Одна читала, другая такала пальцем смартфон, третья слушала музыку в наушниках.  Леля попыталась снова уйти от реальности в тот мир, который недавно ей привиделся то ли во сне, а то ли наяву. Там был золотистый свет в виде облака, и она летала возле этого света, как пчела, а вокруг нее летали такие же, как она. У них была какая-то деятельность, и они время от времени подлетали к золотистому облаку, влетали внутрь него, что-то отдавая, и при этом чувствовали блаженство слияния с этим светом. Леля, когда почувствовала это блаженное слияние, захотела совсем раствориться и слиться с этим золотистым облаком, но поняла, что не может слиться с ним окончательно, что она отдельное существо. Но влетать в него было настоящим блаженством. И она что-то собирала и с радостью несла в это облако и получала блаженное состояние. Это состояние ощущалось ею, как достижение самого главного, как верх полноты и счастья. И она знала, что свет этого облака и само облако – это источник жизни, это то самое, откуда она произошла, то самое, что породило ее душу.
Все это привиделось всего лишь однажды, больше не удавалось снова ощутить все это и только воспоминания об этом видении грели душу. И Леля знала, что если умрет, то непременно попадет туда, к этому светящемуся золотом свету в виде бескрайнего облака и будет совершать там какую-то блаженную деятельность. И эта деятельность слаще и желанней всего, что только может быть.  И там была нескончаемая любовь. Любовь исходила от облака и наполняла ее, окутывала, и Леля чувствовала, что она сама уникальна, ценна, как и другие уникальные, похожие на пчел существа вокруг нее. И там не тошнило, там не было ревности, там не было этого страшного, измученного болезнью тела.
Выздоровление ее шло медленно. Прошло почти две недели, прежде чем она начала чувствовать какое-то облегчение. Тошнота постепенно уходила, но сегодня, во время прихода Ленки, почему-то снова затошнило, снова вырвало. Может быть, и нет никакого выздоровления? Может быть, Олег и врачи что-то скрывают от нее и она скоро умрет? Но это не страшно, ведь ее ждет это воздушное, сотканное из света облако, которое примет ее и наполнит неземным блаженством.
Олег при очередном своем посещении как всегда был заботлив и нежен.
– Ленка ко мне приходила и сказала, что я страшная, – сообщила Леля, принимая от него пакет с фруктами. ¬– И куда ты мне так много таскаешь? Я не успеваю съедать…
– Она тебе это прямо в лоб  сказала? – удивился тот.
– Да. Увидела и говорит: Леля, какая ты страшная! И это правда. Я в зеркало на себя посмотрела и ужаснулась. Тебе, наверное, противно смотреть на меня.
Они сидели на стульях в холле для посещений, и Леля поставила пакет с фруктами на свободный стул радом. Олег взял ее за руку..
– Я готов смотреть на тебя любую вечно. А вообще, внешность не главное. Ты вот придавала большое значение внешности, мучилась чего-то там, комплексовала. Но ведь когда общаешься с человеком, то обращаешь внимание не на наружность, а на то, что он говорит, что чувствует, как тебя воспринимает, что исходит от него по отношению к тебе, и вообще интересно с ним или нет. Мне вот с тобой всегда интересно. Ты – родная для меня душа и мне с тобой хорошо. А от Ленки я вообще не ожидал, что она тебе, перенесшей тяжелую болезнь, заявит такое!
– Знаешь, я тоже думала о ней не очень хорошо, когда она запустила себя, растолстела. Но я ей ничего не сказала тогда. Просто чувствовала разочарование, что она стала такой. А она мне совершенно открыто заявила, что я страшная… и, кажется, она даже не поняла, что мне неприятно…
Леля посмотрела в лицо Олега. Спросить его или нет о том эпизоде возле поезда, когда к нему полезла целоваться эта девица? Тот эпизод, словно стена в ее душе перекрыл доверие к Олегу и горечью отзывался в сердце.
– Мне кажется это чисто женская месть, – сказал, не отводя глаз Олег. – Вы с ней ровесницы, но выглядите вместе, как мать с дочерью. Она бесформенная и толстая, а ты худенькая и стройная. А сейчас, когда ты заболела, она хоть и жалеет тебя, но в глубине души испытывает злорадство от твоего болезного вида.
– Да. Она  с явным удовольствием и радостью заявила мне о том, что я страшная. Вот те и подруга…  И зачем мне такая дружба?
– Незачем. У тебя есть я. Да и мне никто больше не нужен кроме тебя. Человеку вообще бывает достаточно жены или мужа для общения.
– Олег… – Леля с признательностью положила ему голову на плечо. Да, ей бы хватило одного Олега для дружбы и любви. Но память снова преподнесла стройную девушку в джинсах, в короткой  красной курточке, с распущенными русыми волосами, целующую  его у поезда в щеку. Леля уже открыла рот, чтобы спросить, выяснить, что это вообще было тогда у поезда, почему эта девица целовала его и махала потом на прощанье. И он ведь не отстранялся от нее, и в ответ махал. Но Леля снова ничего не спросила. Противно вообще было думать об этом, тем более спрашивать, выяснять. Она только подняла голову и посмотрела на Олега с горечью и болью...
– Олечка, что ты так смотришь на меня? Что-то не так? – Олег доверчиво глядел на нее. Неужели он почувствовал эту стену? – Мне кажется что, ты что-то… Что что-то не так…
Леля потянулась к его доверчивому взгляду, хотелось развеять все сомнения, и она уже открыла рот, чтобы спросить о сцене у поезда, но ее в этот момент позвали на укол. Ожидание в глазах Олега сменилось разочарованием. Он будто говорил ей взглядом: ты можешь сказать мне все и я пойму, но его порыв принять ее не был использован. Леля простилась с ним до следующего прихода, а стена так и осталась между ними. Но Леля решила просто забыть ту сцену с девушкой и не спрашивать Олега о ней.

Незадолго до выписки Ленка опять навестила Лелю.
– Ты выглядишь намного лучше с прошлого раза! – констатировала она, при появлении Лели. – В прошлый раз я перепугалась, увидев тебя. Сейчас совсем другое дело!
– Да, Мне уже почти хорошо, – садясь возле нее на стул, сказала Леля, чувствуя, как от подруги веет свежестью улицы. – Скоро выпишут, может быть даже на этой неделе.
– Наконец-то!
– Да. Только теперь на диете сидеть придется. Ничего жирного и соленого. Только молочные кашки, творожок…
– Как же ты на таком питании поправишься? Ты же совсем, как анорексичка!
Леля только пожала плечами в ответ и улыбнулась:
– Ты зато цветешь и пахнешь.  Как там у тебя в подвале?
– Ой, Лель, я ведь квартиру уже себе подыскиваю и у меня целых две на примете. Выбираю вот.
– А деньги? Где ты деньги возьмешь, чтоб ее снять?
Ленка вытянула вперед руки ладонями вверх и потрясла ими.
–  Вот где у меня все – в моих руках. Я теперь больше не домработница. Я – репетитор иностранных языков. Не понимаю, почему раньше я боялась этого репетиторства. Вообще всего боялась. На Борьку смотрела как на источник всего моего существования. За детей хваталась, как за последнее пристанище моей души. И вот я живу без них и все нормально. И все у меня в моих руках! Это просто чудо какое-то! А какие квартиры у меня на примете! Светлые, отремонтированные, обставленные и относительно не дорогие. Но как же я жила! Как я жила много лет! Я думала, почему-то, что ничего не могу, и моя семья – это единственное, что у меня есть. А оказывается, все я могу. Вот здесь у меня все, – для убедительности она снова потрясла  раскрытыми ладонями. – Все в моих руках. И всегда так было, но я почему-то не знала этого, чувствовала себя какой-то беспомощной и ничтожной.
– Не представляешь, как я рада за тебя! – Леля с воодушевлением обняла ее за плечи. Возле свежей Ленки, одетой в пушистый свитер, который ее полнил, она выглядела в своей бледной пижамке узницей концлагеря.
– А уж как я рада! Недаром говорят, что сорок лет – это время освобождения. Я еще думала, от чего это освобождение? А теперь поняла. От всех своих страхов, от сценарного программирования, от искажений, полученных в детстве.
– Время освобождения… А я вот все никак не спрошу у Олега, что это за девица целовала его у поезда, а потом махала ему на прощанье. Понимаю, что это все ерунда, недоразумение какое-то, потому что чувствую любовь его к себе. Но в то же время в душе из-за всего этого словно стена.
– Я видела недавно Олега в городе. Он похудел и даже постарел как-то. Тебе надо поговорить с ним, а то так и будешь ревновать его всю дорогу к разным студенткам и аспиранткам.
– Может это и была какая-нибудь его студентка? Или аспирантка? Но чего она так себя вела? И он… Мог бы хоть отстраниться, а то стоит, как будто так и надо…
– Вот возьми и спроси  у него. Выясни все. И если что, ничего не бойся. Ты и одна не пропадешь, хотя, думаю, что все с твоим Олегом нормально. Не может быть, чтоб такой, как он крутил  где-то на стороне романы. Ты ж сама никогда не видела возле него никаких женщин, когда подглядывала за ним в бинокль.
– Не видела, – обрадовалась Леля. – Ой, Лен, ты меня  успокоила, а то я все думаю, думаю. Хотя в прошлый раз, ты меня расстроила так…
– Я? А чего такое?
– Сказала, что я страшная. Мне так плохо из-за этого было.
– Ну извините! Ты и правда была страшная. Но сейчас-то ты другая!
– Лена, ты такая смешная! – невольно рассмеялась Леля. – Простая, как веник! Ой, это уже столько времени?! – посмотрела она на большие часы на стене. – Мне ж надо на уколы! Все, подруга, я побежала!
– Ну пока-пока! Я тоже пошла. Мне сегодня еще с двумя детьми заниматься.
– Молодец, Лен, я очень рада за тебя!
Получив очередной укол, Леля вернулась в палату. Взяла книжку, но сюжет не захватывал ее. Мысли постоянно улетали, а на душе было тяжело. Кажется она снова на мрачной стороне пропасти, отделяющей ее от счастья. Мрак так и окружал ее душу, давил. От чего ей так плохо? Из-за болезни? Она очень ослабла. Нет не это. Олег. Да, все дело в нем. Между ними стена. Олег вроде прежний, и  общение  с ним все так же греет душу, но какая-то боль засела в ней и не уходит. С ним надо поговорить, все выяснить, а она молчит, не может доверить ему своих страхов. Она не доверяет ему?
В палату с процедур вернулись другие выздоравливающие, и стало шумно. Леля посмотрела в окно, там начинало темнеть. Жизнь продолжалась, и снова было все как всегда. Люди разговаривали, смеялись. Все как обычно, но в то же время все не так.
В палату вошла врач и Леля вздрогнула, услышав свою фамилию.
– У вас хорошие анализы, – сообщила ей врач. – Завтра мы вас выпишем.
Леля сначала обрадовалась, а потом к горлу подкатил ком, и она спряталась под одеяло, чтоб никто не видел, как она плачет.
На следующий день Олег на такси доставил ее домой. Привез, поцеловал и тут же убежал в институт – у него на сегодня были еще две лекции.
Леля прошлась по квартире. Было вроде чисто, но не так, как при ней. Вымытая посуда не убрана в шкаф, постель хоть и заправлена, но не аккуратно, и вообще везде все было как-то криво и косо. Леля стала все поправлять, вытерла пыль, поставила посуду в шкаф. Голова ее кружилась, ноги цеплялись одна за другую, и она постоянно спотыкалась и один раз даже грохнулась во весь рост на пол.
В конце концов, она села на кровать и снова расплакалась. Как же она устала от этой бесконечной слабости. На тумбочке лежал ноутбук Олега, и Леля открыв его, сразу же увидела свою большую фотографию, снятую в больнице. И когда это Олег  сфотографировал ее? Она не помнила, чтоб он ее снимал. Изможденное болезнью лицо, измученный взгляд, но в целом Леля понравилась сама себе. Как это Олегу удалось найти такой ракурс, с которого она так хорошо получилась? Усталая женщина-загадка с таинственной грустью в глазах. А под фотографией еще и стихи:

Если б не было тебя
То для чего тогда мне быть
День за днем находить и терять
Ждать любви, но не любить…
Лелю бросило в жар от этой фотографии и стихов, от того, что Олег к ней испытывает вот такое… Разве к ней можно испытывать такое? Да она же…  Леля почувствовала свое недостоинство. Разве можно к ней испытывать все это? Она же… Да она же… А с фотографии на нее смотрело изможденное красивое лицо женщины с таинственной грустью в усталых глазах. Но если он видит ее такой… Ленка находила ее страшной, а для него она вот такая, и без нее он бы находил и терял, ждал любви, но не любил. А вот ее, именно ее он любит.
У Лели даже слабость прошла. Она вскочила, засуетилась, полезла в холодильник, и к приходу Олега у нее был готов сочный пирог с мясом.

Олег вошел в квартиру и сразу почувствовал вкусный запах. Из кухни к нему  на встречу вышла Леля. Разуваясь, он посмотрел ей в лицо, боясь увидеть в нем снова это отчужденное выражение, от которого ему становилось не по себе. Казалось, что она отгородилась от него, закрылась в некой невидимой глазу, но ощущаемой душой капсуле. Он внутренне сжался, ожидая наткнуться на стенки этой капсулы, но встретив Лелин ласковый взгляд, сразу почувствовал облегчение, расслабился. Она смотрела на него с любовью и нежностью, и Олег понял, что что-то изменилось.
Леля же под впечатлением фотографии и стихов из ноутбука смотрела на Олега совсем другими глазами. Только сейчас она заметила, как он сильно похудел. Вокруг рта и у глаз залегли глубокие морщины, от чего лицо его казалось более мужественным и в то же время суровым. Она заметила его настороженный взгляд, заметила и то, как он расслабился, когда увидел ее улыбку и тоже в ответ улыбнулся. Леля тут же оказалась возле него и прижалась к его груди.
– Я пирог для тебя испекла, – уткнувшись ему  в пуховик, сказала она.
– Вкусно пахнет, – он двумя руками обнял ее.
– И еще я тебя люблю…
Олег глубоко вздохнул, наклонился и слился с ней в долгом и нежном поцелуе. У Лели от неги и слабости подкосились ноги, и, когда Олег на мгновение ослабил объятия, она словно подкошенная соскользнула на пол.
– Что с тобой? – Олег испуганно упал перед ней на колени. – Тебе плохо?
– Наоборот хорошо! – засмеялась она, и погладила его по колючей щеке. – Просто ноги подкосились. Я всегда боялась упасть из-за тебя в обморок…
Олег, ничего не отвечая, снова припал к ее губам.  Но на этот раз его поцелуй был уже не нежным и острожным, а страстным,  требовательным. И Леля потянулась к нему всей душой и всем телом, удивляясь, что ее измученная болезнью плоть может так сильно жаждать слияния с эти  мужчиной. Она словно поплыла на волнах блаженства и даже не поняла, как оказалась с Олегом в постели. Нежность захлестывала ее до  краев, и среди хаоса блаженных чувств пронеслась одна четкая мысль: я когда-нибудь сойду с ума из-за этой любви.

Его лицо было слишком близко и из-за этого расплывалось. Леля отодвинулась немного, чтобы видеть его глаза. Олег в немом восхищении смотрел на нее. И Леля окончательно отогрелась под этим взглядом.
– Олег,  когда я встречала тебя с конференции, то на вокзале, когда ты вышел из поезда, тебя поцеловала какая-то девушка. Кто она? – от своего вопроса Леля мгновенно почувствовала тошноту. Ей показалось,  что она готова выяснить все, снять груз, но вот спросила и так противно стало…
Олег лежал к ней лицом и с глупой улыбкой блаженного ласкал ее взором. Кажется, он и не понял, о чем она его спросила. Леля ждала ответа, а он молчал и, улыбаясь как дурак, смотрел на нее. Неужели она так и не узнает, кто была та противная…
– Что? – опомнился Олег, увидев, как потухли глаза Лели. – Какая девушка?
Леля подробно рассказала о том, что видела на вокзале.
– А-а! – вспомнил Олег. – Так это же Светочка! Внучка Михаила Борисовича! Он ее часто на кафедру приводил девочкой. Она у нас там как дочь полка была, то есть дочь кафедры. Я ей сказки рассказывал, и она до сих пор их помнит. В поезде увидела меня, обрадовалась. А я ее не узнал даже. Какая-то девица кинулась ко мне: «Дядя Олег! Дядя Олег!» А я смотрю на нее и не помню вообще. А она мне: «Я же Светочка! Вы меня не узнали?» Какая еще, думаю, Светочка? Ну, потом вспомнил. Она уже замуж вышла, в Москве живет, сюда только в гости приезжает. Я рассказал ей о тебе, как ты спасла ее дедушку, когда он попал к бомжам, а она сказала, что знает эту историю.
Леля почувствовала себя полной идиоткой. Это ж надо было погрузиться снова в пропасть, воздвигнуть стену, отдалиться, отчуждиться, тайно мучится, и из-за чего? Какая она все-таки глупая! На ровном месте устроила трагедию, мучилась!
– Олег, а я ведь… Я подошла  к поезду, увидела тебя, разволновалась и тут какая-то девушка виснет на тебе, целует тебя, машет на прощанье ручкой. Мне стало так плохо! Я подумала, что мне плохо из-за этой девушки, а оказалось, что это желтуха.
 Олег пристально посмотрел на нее:
– Так вот почему ты была такая. Я чувствовал, что что-то не так, и дело тут не в болезни. Ты ревновала, подозревала, мучилась совершено на пустом месте…
– Я снова почувствовала холод пропасти...
– Оля, уверяю тебя, это был холод глупости.
Леля рассмеялась и уткнулась ему в грудь.
– Я не виновата, что ты влюбился в дуру. Мучайся теперь, раз выбрал такую.
– Нет уж, хватит с меня мук. Ты просто говори сразу, если что. Не возводи больше никаких стен.
– А я уже хотела соорудить очередное мрачное панно, этакий лабиринт из стен, в котором заблудились страждущие души…
– Для клиники бы такое сгодилось. Символично для пациентов.
Леля снова рассмеялась.
– Ты мое счастье, – погладила она его по лицу.
– А ты мое.
– Мне только удивительно, зачем человеку дается столько непостижимо глубоких чувств, такая бесконечная гамма ощущений, если,  в конце концов, он умирает? Зачем вся эта красота в душе, если приходит смерть и уничтожает все?  Или все свои чувства и прекрасные порывы мы уносим с собой?
– Конечно. Все, что осуществляет наша душа, чем она живет, все ее мысли, чувства, переживания – все это уже никуда не денется. Это осуществление. В этой жизни мы с тобой осуществили настоящую любовь, мы сделали это, нашли друг друга и даже если кто-то из нас умрет, это не уничтожит того, что уже осуществлено. И от этого на душе громадное удовлетворение…
– Да… Ты хорошо сказал, но ведь бывают люди, которые всю жизнь живут без любви. Их жизнь наполнена событиями, а любви нет, – после недолгого молчания сказала Леля. –  Но из твоих слов получается, что любое событие, которое мы осуществили в жизни – оно не пропадает, а остается в вечности. А если оно остается, а не исчезает, не умирает, то тогда…
– Вся наша конечная жизнь имеет смысл, потому что хоть она и имеет конец, но то, что осуществлено во время нее уже никуда не денется. Мы живем и из дней сплетаем историю своих осуществлений, своих дел, но это не книга, не кинолента, это что-то живое и оно навсегда.
– Но ведь тогда получается, что каждый момент, даже если в нем нет любви, а одна сплошная боль, наполнен смыслом, потому что он не исчезает…
– Именно. Даже когда человек находится в страдании или полной фрустрации, жизнь его наполнена смыслом, потому что  душа пока живет, она постоянно осуществляет что-то.
–  Но душа может осуществить и плохое. И это останется.
– Останется. Но главное ведь, это то, что все в нас и вокруг нас наполнено смыслом. Даже если не знаешь, зачем живешь, не знаешь своего предназначения, и все кажется вокруг бессмысленным, даже тогда для души осуществляется высокий смысл. Душа не видит его, но он есть.
– Но где, где хранятся все эти осуществления, вся эта реализация?
– В нас самих, в нашей сущности, то есть в душе.
– И получается, если кто-то заканчивает жизнь самоубийством, то и это навсегда? И в этом тоже смысл?
– Кстати, основная причина самоубийств, это потеря смысла жизни. Человек не хочет ничего осуществлять, потому что не видит в этом смысла, и ему от этого очень плохо. А смысл он во всем. В самой жизни, в ее уроках. Мы живем и насыщаем душу всеми впечатлениями от этой жизни. И это с нами останется навсегда. И когда хочешь отдаться со всей страстью души чему-то земному, но понимаешь, что отдаться не можешь, потому что это не навсегда, то и это понимание останется в тебе навсегда и оно тоже имеет смысл. Я это говорю, потому, что хоть мне и за сорок, но я так и не знаю, зачем живу, для чего эта жизнь. Не знаю, к чему я призван. Мне нравится моя работа, но все же… Только с тобой я понял, что жизнь, которая внутри меня она никуда не денется. Я ее чувствую, мою жизнь. Возле тебя почувствовал и это теперь навсегда. Хотя бы ради этого стоило жить.

Прошло полтора года. Леля возвращалась из аэропорта с двумя билетами до Индии. Несмотря на переполняющее ее счастье она немного чувствовала вину. Идет она вся такая довольная, в предчувствии путешествия. Сколько же она мечтала об этом! Но разве может она позволить себе так упиваться своим счастьем, если в мире столько несчастных? Нет, она, конечно,  уже не та бестолковая Розовая Шапочка, пытающаяся помочь всем вокруг, запустив при этом свою собственную жизнь. Она научилась прислушиваться к себе, научилась быть самостоятельной и все же иногда чувствовала это прежнее чувство вины перед всеми несчастными. Будто она им должна чего-то, будто это на ней висит вина за их неблагополучие. Как будто она Господь Бог.
Спускаясь к остановке от аэропорта, она шла частными домами и смотрела вперед, погруженная в собственные мысли. Она осторожно обошла парня, поливающего чахлые цветы у дороги. Брызги от его шланга разлетались во все стороны. Навстречу ей шла симпатичная женщина с пушистой маленькой собачкой. Собака лихо поднимала заднюю лапку на каждом углу, метя калитки, шины стоящих машин, деревья. Леля с умилением уставилась на собачонку. Она обожала собак, а эта вообще была потрясающая, похожая на маленькую пушистую лисичку.
– На калитки не ссать! – раздался мужской голос у нее за спиной. Леля даже вздрогнула, а собака как раз метила задрав лапку очередную калитку.
Женщина, ведшую собаку тоже вздрогнула.
– Хозяйка! – не унимался парень.
– Чего надо?! – раздраженно спросила женщина. Замечание ей явно не понравилось, а Леле вдруг в интонации этой женщины показалось что-то знакомым. Она замедлила шаг, присматриваясь к собачнице.
– Вы бы хоть отдернули собаку!
– Да пошел ты! – зло крикнула женщина, а Леля с удивлением узнала в ней Лену. Подруга сменила прическу и снова постройнела.
– На калитки не ссать! – громогласно, словно в рупор вещал парень.
– Ну значит не будем! – Ленка остановилась, не доходя до Лели.
– На калитки не ссать!  – не унимался парень. Заело его что ли?
– Гав! Гав! Гав! – исходя от раздражения, пролаяла на него Ленка, а потом развернулась и пошла прочь, в обратную сторону, совершенно не замечая застывшую на дороге Лелю. Парень продолжал что-то противно и монотонно вещать ей в след, но его уже никто не слушал.
– Лена! – крикнула Леля в спину, решительно шагающей подруге. Ленка резко обернулась. В глазах ее была жуткая злоба. Кажется, она готова была разорвать на куски любого. Но, увидев Лелю, злость в ее глазах сменилась сначала отчаянием, потом облегчением.
– Леля? Ты как тут? Сколько ж мы с тобой не виделись?
– А это твоя собачка?
– Моя. Надоели эти собаконенавистники. Вон в том доме собаку недавно отравили, мне кажется, что вот такой какой-нибудь гад и траванул. А собака три часа мучилась!
Леля заметила, что Ленка снова начинает злиться, аж трясется вся от злости.
– Он же у меня маленький совсем! Хочет пометить дерево или калитку, а все на землю течет – он не достает, а этот придурок прицепился. А у меня кроме Малыша никого нет. Он теперь моя семья. Он моя радость. Малыш! Маленький, иди на ручки!
На мордашке песика тут же возникло умиление, он прижал ушки и   запрыгнул к Ленке на руки.
– Эх, как он прыгает! – восхитилась Леля. – А красивый какой! На лисенка похож!
– Это Померанский Шпиц, – тихо ответила Лена, а в глазах ее блеснули слезы. – Ладно, пошла я, ко мне через сорок минут мальчишка придет заниматься.
Леля разочарованно пожала плечами.
– Иди, конечно…  Нет,  подожди! Нам ведь с тобой по пути… У тебя вообще как дела?
Ленка приостановилась, и они вместе стали спускаться к новостройкам.
– Все у меня нормально. Просто не могу я, когда на моего Малыша нападают. Да и я сама… Вот разозлюсь, нервы все наизнанку вывернуться, а потом мне так плохо, плакать хочется. А так-то все у меня нормально… Не надо было мне с этим парнем связываться. Промолчала бы и все бы обошлось.
– Да ну его! Пусть не лезет с глупыми замечаниями. От его шланга грязные брызги на прохожих вон летят. Мне пришлось его стороной обходить, но я ему даже ничего не сказала.
– А вот надо было! Гад такой! Все настроение испортил.
– А ты  где-то тут поблизости живешь? – желая сменить тему, спросила Леля.
– Ну да, вон в той высотке, – показала Лена вниз на новостройки, к которым они спускались. – Как тогда еще вселилась, так и живу. Ко мне дети заниматься прямо на дом ходят. Очень удобно. И нормально все у меня, но вот только тронь меня, и я теряю над собой контроль. Особенно из-за моего Малыша. Я в нем души не чаю. Как только квартиру сняла, так сразу его забрала от мужа. Малыш слабенький, а муж за ним не больно следил.
– Ты с ним, как с дитем.
– А как же. Это мой сыночек. Я ж с внуком нянчиться собиралась, но как ушла от Борьки, сын надулся на меня. С внуком теперь сидит теща, а я ни при делах.
– Ты при делах, но своих делах, а не чужих.
– Так-то оно так, но я не знала, что когда все успокоится, когда я привыкну к новой жизни, то мне станет не по себе. Может я вообще такая, что мне в любом месте и на любом поприще плохо? Просто плохо и все. Как будто жизнь уходит сквозь пальцы в какую-то безвозвратную пустоту, а я ничего не делаю, вернее делаю, но это все какое-то… пустое…
– Может быть это от того, что в твоей жизни никогда не было любви?
– Как же не было? Я детей своих любила и люблю, природу люблю, репетиторством мне понравилось заниматься,  песика моего люблю. У него такие умные глазки! Я с ним разговариваю. И еще у меня есть Бог. Я знаю, что Он есть и все не напрасно в моей жизни.
– Не напрасно. Но у тебя нет той самой межличностной интимной любви, в которой можно раскрыться в полной мере перед другим человеком, и который так же в полной мере раскроется перед тобой. Именно такая любовь делает человека счастливым.
– Ерунда все это, – Лена  поморщилась. – Я о мужиках даже думать не хочу. Еще раскрываться перед ними. У меня для этого есть Бог. Вот Ему можно раскрыться, а мужику – нет. Бог вечен, а мужик конечен, и если и будет с ним любовь, то только на какое-то время. Мы же гости на этом свете и все здесь временно, даже любовь. Умрет один из нас и все. Конец любви.
– Но ты ведь сделаешь это! Это же уже никуда не денется! Ты хоть и веришь в Бога, но обессмысливаешь сейчас все, что Он сотворил. Да, да. И не надо на меня так иронично смотреть. Он создал время, создал и временность, и то, что совершенно в  нашей жизни никуда не уйдет. Если ты отворачиваешься от счастья только потому,  что оно временно, то не осуществляешь, не делаешь главного. И в душе нарастает чувство пустоты. Душа хочет осуществлять, делать, потому что знает, что все, что она сделает в этой жизни, все, что она прочувствует, переживет, познает – останется с ней навсегда. Ты сейчас работаешь, зарабатываешь, ты освободилась от чуждого тебе человека, но нужно что-то еще, чтобы осуществлять, реализовывать.
– Короче мне надо найти какого-нибудь дяденьку и устроить с ним межличностное слияние для реализации любви. Только я никого не люблю, и дяденек на примете у меня нет, да и не хочется мне ничего такого. Вот Дима только… Но он женат и все. Все.
Они уже подошли  к высоткам. И Лена остановилась, чтобы свернуть с дороги во двор, где была видна детская разноцветная площадка в окружении кустов и пестрых цветов.
– Я понимаю, ты хочешь мне помочь, но от твоих разговоров мне стало что-то совсем плохо. Ты не понимаешь, не можешь понять меня. Я и сама себя не очень хорошо понимаю. Ушла от мужа, освободилась от него, сама зарабатываю себе на жизнь... Новая любовь? Но я чувствую себя усталой старухой. Посмотри, какие мешки у меня под глазами, – она сняла очки, оправа которых действительно скрывала болезненные мешки. – Кому я нужна? Разве что только собаке. А ты вот встретилась мне, вся такая светящаяся от счастья. И ты не понимаешь.  Ты наполнена, а я нет, и мне больно видеть твое счастье. Понимаешь?
– Я... – Леля хотела что-то возразить, но потом вспомнила, что до встречи с Олегом не могла видеть чужое счастье. Ей от этого становилось и больно и плохо, ведь у нее самой ничего подобного не было и в перспективе даже не предвиделось. А сейчас она счастлива, все дни у нее хорошие, даже те в которых происходит что-то не очень хорошее, и даже Ленкино недовольство ее счастьем не может испортить ей настроение.
– Ладно, Лель. Пошла я, ¬– махнула рукой Ленка и повела своего песика домой. Несчастная баба среднего возраста с мешками под глазами и с собачкой на поводке.
Леля, глядя ей вслед, сначала испытала вину, даже стыд за свое счастье, но потом разозлилась на Ленку. И чего она из себя мученицу строит? То муж ей не нравился, то жизнь без мужа ей плоха, то подруга ее своим счастьем раздражает. И это она еще не знает, что они с Олегом летят в Индию. Да ну ее! И чего она так уж прибедняется? Собака у нее вон, какая хорошая. Пусть собаку любит, песик столько радости может ей доставить, а она все только ноет и ноет.
Дома она рассказала Олегу о встрече с Ленкой.
– Ну так это же наглядный пример, как чего-то добившийся человек начинает терять своих друзей. Друзья ведь не только в беде познаются, но и в радости, – протирая дорожную сумку от пыли, сказал Олег.
– Но в то же время я ее понимаю, потому что когда сама была одинока, то не могла видеть чужое счастье. Мне от него становилось больно и тоскливо.
– Вот и ей больно и тоскливо. Знаешь, как она смотрела на нас, когда мы с тобой шли за руку по набережной? Было видно, что ее прямо-таки воротит от наших задушевных взглядов и увлеченного разговора. Она тогда резко свернула в сторону, чтоб с нами не встречаться.
– Что?
– Ну помнишь, как в прошлые выходные мы с тобой выбрались погулять по набережной?
– Конечно. И ты там видел Ленку?
– Да, – закончив протирать сумку, Олег сел возле Лели на диван. – Она была с собакой, шла нам навстречу. Смотрела на нас во все глаза, а потом скривилась и свернула в сторону. Я тогда еще подумал, что может быть,  обознался.
– А собака была маленькая, рыженькая и пушистенькая?
– Да.
– Ну, значит, это действительно была Ленка. Вот она сегодня и высказала мне, как ей счастье мое глаза колет.
– Она взрослая женщина, пусть сама  разбирается со своими проблемами...
– А я, дура, к ней прицепилась  со своей философией о том, что все в нашей жизни имеет смысл и все наши чувства и мысли, пережитые здесь остаются навсегда, как реализованная реальность. А у нее какие чувства и мысли? Она же, как мученица живет. И это ее мученичество останется навсегда.
– Но в нем же тоже есть смысл.
– Есть, только ей плохо и она не видит за своим плохо ничего. У меня при воспоминании о ней настроение портится. Хочется помочь ей как-то, но как?
– Ты ей не поможешь. Она сама должна выбираться из своего уныния.
– В Бога верить стала. Что ж ей Бог не поможет?
– Она пессимист,  верит в плохое и по вере получает это плохое.
– Как все сложно...
– Если честно, мне не хочется думать о Ленке с ее проблемами. Мы с тобой через пять дней летим в Индию. Давай об этом думать. Ленка взрослая и, кстати, умная женщина. Думаю, что она сумеет выбраться из своей депрессивности. Представь ее тоже счастливой, может быть такая визуализация со стороны ей поможет?
Леля незамедлительно в своем воображении представила счастливое, смеющееся лицо Ленки и как-то сразу успокоилась. Все у нее будет хорошо, решила она, не знаю как, но будет.

Самолет на Индию вылетал в 13-00. Сумки давно были собраны, такси заказано. Леля с Олегом не спали почти всю ночь в предчувствии незабываемого путешествия, и сейчас, в ожидании отъезда, словно горели от возбуждения. По телевизору шел фильм о неустроенных женщинах. Все они там одинокие. Дочка одинокая, мать одинокая, их подруги одинокие. И все-то они что-то выясняют отношения друг с другом, все-то они чем-то недовольны.
Суетясь, Леля не следила за сюжетом фильма. Она с беспокойством проверяла сумки, билеты, и только иногда мельком взглядывала на экран, где несчастные женщины отчаянно надеялись на любовь и счастье.
– Да все у нас нормально, сядь, посиди, – в какой раз попросил ее Олег, листающий газету в кресле. ¬– Что ты суетишься? Паспорта, билеты у меня. Вещи все собрали. Успокойся.
– Я знаю, просто никак не могу... – она подпрыгнула от сигнала своего телефона. –  И кому это я понадобилась?  Это Ленка! – удивленно подняла она глаза на Олега и нахмурилась.
– Лен, привет! – как можно приветливей бросила она в трубку и постаралась снова представить улыбающееся лицо подруги.
– Привет! – сдержано поздоровалась подруга. – А я Диму встретила.
Леля обрадовалась и с улыбкой посмотрела на Олега, но  в телефоне было тихо.
– Але! Лен! – нетерпеливо крикнула она в телефон, подумав, что что-то произошло со связью.
– Але, – Ленка, снова замолчала.
– Да что такое? Ты где там?
– Лель, он мне в любви признался… – голос смущенный и в то же время в нем угадывалось ликование.
– Ничего себе! – Леля от удивления плюхнулась на диван. – А как же его жена?
– Он оказывается с ней в разводе. Они пять лет назад развелись…
– Но он же… Подожди, они раздельно живут? Или…
– Они в одной квартире. У них хрущевка и ее не поделить. Им просто деваться некуда и приходится жить вместе. Оказывается и тогда, когда я только влюбилась в него, он был уже разведен…
– А он не врет?
– Нет. Я видела у него штамп в паспорте. Он сказал мне, что думал, что потерял меня навсегда и больше никогда не увидит, сказал, что… В общем он помнил меня все это время… Вчера я ходила  с ним на свидание. Мы гуляли и… Я не понимаю, как я могла тогда порвать с ним, не выяснив ничего. Хотя и он тогда был слишком робок. Мы взрослые люди, а вели себя как подростки…
У Олега зазвонил телефон – приехало такси.
– Лель, а ты как? Все нормально? – спросила Ленка.
– Лучше не бывает! Мы улетаем с Олегом на отдых. Прямо сейчас нас ждет у подъезда такси.
– Я рада! Надеюсь, что теперь всегда и у тебя и у меня все будет хорошо!
– А я не надеюсь, я в этом просто уверена! Давай подруга! Будь счастлива!
 – И ты тоже! – Ленка отключилась, а Леля взбудораженная посмотрела на экран телевизора, где шел уже конец фильма и  все  женщины счастливо улыбались, и возле каждой был свой мужчина. Кажется, у них там была какая-то одна грандиозная свадьба.
«Однако, как же это все банально! – подумала Леля. – Банально, но хорошо».
Она поискала глазами пульт, чтобы выключить телевизор и, найдя его на столе, хотела уже нажать кнопку, но на экране уже показывали очередного больного ребенка. Это был совсем маленький мальчик с трубкой в горле. Страшный диагноз, измученные глаза матери…
Леля почувствовала вину перед этим ребенком. Ему плохо, а она… Но что она? Что она может? Если только послать ему немного денег. С миру по нитке… Она быстро, выхватила из кармана джинсов телефон, набрала смс и отправила на счет ребенка деньги.
– Ты чего? Скорей выключай телевизор и пошли! – нагруженный сумками Олег прошел мимо нее к выходу.
– Иду! – Леля нажала кнопку на пульте, экран погас, а она  подхватила свой рюкзак и побежала вслед за Олегом.