Роман Василия Леонтьевича и другие рассказы

Было жарко

Было жарко. Солнце накаляло крыши, вылезая из-за одних, убегая за другие. Было жарко. И это было хорошо. А когда переставало быть жарко, становилось даже лучше. Становилось тепло. И темно. И это было хорошо. На лавочке сидел седой дед. Боря. Он сидел на лавочке только два раза в день. Когда жарко и светло. И когда темно и тепло. А когда дождь — он не сидел. И когда снег — он не сидел. А кто бы сидел? Седой дед Боря сидел не один. Седой пес Каша сидел с ним. Прямо на лавочке. А когда дождь — они гуляли, проходили мимо лавочки и шли дальше. Хотя Каша подбегал, нюхал, осматривался — не сидел ли кто на лавочке в их отсутствие? Конечно сидел. И пес бежал дальше, недовольно фыркая. Однажды дед появился возле лавочки без Каши. И не сел на лавочку, хотя дождя или снега не было. Просто на лавочке сидел я. С Леной. Мы целовались. А потом я ее трахнул.


Что-то новенькое

А она была беременна. Прямо изнутри. Маленький огромный живот. Изнутри прекрасное чудовище пробивало кожаные стены, рвалось наружу, беззвучно вопя. Солнечный мрак окутывал ее фигуру. Она отчаянно светилась счастьем. «Мы решили назвать ее Стешей, что думаешь?». Я попросил стакан виски и воду. Я выпил воду и уехал. Я стал стар и уныл. Я приехал начать новую жизнь. Еще раз. Я был молод и глуп. Я был влюблен. А она была беременна. Стеша. Это что-то новенькое.



Евгенина шея

«Что, в сущности, дали миру умные люди?» — рассуждал Евгений, раскуривая новую пеньковую трубку. Эту трубку подарила ему близкая подруга Настя, которая ценила его за аккуратно подстриженную седую бородку с пышно закрученными усами, и модный берет художника, носимый Женей не по погоде, возрасту или роду деятельности. Берет прикрывал лысину. А Настя ценила лысых людей. Хотя Бунин не был лысым. Хотя Набоков был. Но Настя читала книги в алфавитном порядке. И до Набокова оставалось где-то 254 дня. Позади Брехт. Впереди Вольтер. Но кто знает, что у Вольтера под париком. А у Евгения случился юбилей. 50 лет. И трубка — хороший подарок. Сочетается с образом. Поэтому Настя пришла с трубкой, которую, после некоторых мучений, раскурил Евгений, продолжая размышлять: «Любое насекомое самодостаточно, хоть и в системе. Какой-нибудь жук не мыслит себя несчастным, не рефлексирует из-за прошлых ошибок, не избегает своей глупости, не страшится ее. Разве нет в том высшего ума, защищающего беззаботного жука от потрясений?». Трубка, наконец, раскурилась, задымилась, запахло табаком. Настя хотела спать, но послушно кивала. Она всю ночь лишалась сна, погруженная в любовные страсти бунинских несчастных девушек, мучимых одиночеством и непониманием. Или это было не у Бунина?.. Дым убаюкивал ее, отпугивая комаров. У Евгения зачесалась шея, он хлопнул ладонью с размаху. Мимо. На покрасневшей шее остались белые отпечатки пальцев. А потом исчезли.



Роман Василия Леонтьевича

Василий Леонтьевич задумал роман. Написать. У Василия Леонтьевича накопилось, аж шея чесалась, особенно к вечеру. Вывалить на бумагу, выплеснуть, выплевать. Главный герой... сам Василий. Для отстраненности и объективности пусть будет Степановичем. Василий Леонтьевич хотел писать про себя, но не хотел мемуары. Он еще жив, живехонький, много еще впереди, но много и накопилось: надо вывалить, выплевать. Люди должны узнать историю необыкновенной жизни, взросления, борьбы, любви и успехов Василия, условно говоря, Степановича. Неделю Василий ходил вокруг да около, настраивался, вспоминал, плакал, смеялся, переживал, аж спать не мог. Но решение было неотвратимо, шея раскраснелась, заболела голова. Василий Леонтьевич хватал зубами воздух: проклятое волнение, как первый секс у подростка, ей богу. Василий улыбнулся, надо будет и об этом написать. Последний звонок, Маша из параллельного класса, прямо в подъезде, даже до квартиры не дотянули, точнее... начали целоваться, вкус ее пива у него во рту, вкус его водки у нее, потная ладонь сползает на юбку, как в фильмах, которые Вася не мог смотреть и не мог не смотреть. Словно заглянуть сквозь мутное окно в запретный, недосягаемый, желанный, соблазнительный, постыдный, развратный рай для избранных. Теперь он, наконец, переступит роковую черту, станет одним из тех, кто по ту сторону... пальцы нащупали попу, настоящую, женскую, мягкую. Одно дело— подсматривать, другое — держать в потной ладони... об этом в фильмах не предупреждали. Маша задышала чаще, пивной перегар, водка внутри, жарко, душно, да еще и попа — слишком много для впечатлительного мальчика. Василий содрогнулся... они даже не дошли до квартиры... нет, пожалуй не стоит об этом писать. Были и другие опыты, более удачные, более продолжительные, да много всего было, целая жизнь позади, уникальная, особенная, жизнь Василия... Степановича. Все! Василий поймал нужное настроение, выпил стопочку водки для храбрости, вспотели руки, запил пивком, схватил ручку, достал тетрадь, набросился жадно на белый лист бумаги. Да... девственный лист, который он заполнит своей страстью, болями, сомнениями, успехами, борьбой, своей жизнью. Уж больно накопилось! Брызнули чернила, участилось дыхание... Василий Леонтьевич скрючился, свело руки, свело челюсть, глаза закатились. Лист тетради прорезала черная дерганая полоса. Василий Степанович упал замертво. Тетрадь упала рядом, раскрытая на первой странице. Василий Степанович закупил для эпического романа о своей жизни 20 свеженьких толстеньких тетрадей. Не пригодилось.



Милая

Геннадий сидел и прожигал Лесю взглядом. Во-первых — потому, что она красивая, во-вторых — потому что Геннадий плохо видел и хотел наверняка убедиться, что Леся красивая. Геннадий не знал Лесю и раньше никогда не видел. Просто какая-то девушка сидит в дальнем углу кафе — смутное пятно без конкретных очертаний. Но, если добавить чуточку воображения, то она, несомненно, красавица. Густые брови, неряшливый пучок волос, темные глаза. Зовут наверняка Лесей. Или Ирой. Нет… только не Ирой. Когда они поцелуются, он ей скажет: Леся, ты лучшее, что произошло со мной за последние тысячу лет. Раньше я был как в тумане, а теперь нет, Леся. И он поцелует ее еще раз в длинные, чуть поджатые губы. Нельзя же такое сказать Ире. Ира — человек серьезный, возможно даже циничный. Она рассмеется Геннадию в лицо и уйдет, а Леся нет, Леся останется. Она улыбнется милой девчачьей улыбкой и скажет: можно я назову тебя Геной? Геннадий слишком длинно. А Гена как-то по-домашнему, что-то уютное, из детства. И прижмется к нему сухой теплой ладошкой в свитере с проделанной под большой палец дыркой. А у Иры была бы водолазка и красные ногти. А Геннадий боялся красных ногтей с детства. Однажды какая-то красивая тетя в черных колготках обняла маленького Геннадия и прошипела ему в ухо: какой милый мальчик, пупсик, так и съела бы! От нее сильно пахло духами. И у нее были красные ногти. C тех пор Геннадий боялся сильных запахов и красных ногтей. И очень смущался при слове: милый. Это было нескромное, пошлое, развратное, бесстыдное слово… Но, когда он поцелует Лесю, он скажет: милая Леся, ты прекрасна, ты осветила мои темные бездушные будни светом тепла… и это не будет пошло… хотя нет, не стоит сразу говорить Лесе, что до нее Геннадий жил во мраке, не надо создавать о себе впечатление убогого, слабого и потерянного. Ведь с Лесей он будет счастлив, и она никогда не узнает, каким он был раньше.
Девушка с темными глазами и пучком волос встала, накинула пальто, улыбнулась официанту и вышла, мельком взглянув на Геннадия. Геннадий незаметно отвел взгляд. Дверь открылась — обдало холодом с улицы. Дверь закрылась. Геннадий облегченно вздохнул.


Тесный мир

Томатный сок брызнул на руку Леонида. Ха-ха - рассмеялся он. Но поняв, что этого недостаточно, добавил — ха-ха-ха. Так-то лучше. Простое ха-ха было слишком искусственным, натужным. Тройным ха-ха Леонид закрепил смех и перевел его в разряд естественного. Ведь он почувствовал, как Таня смотрела на него, и не хотел выглядеть дураком. Таня чистила банан и думала о лаке для ногтей. Ногти ободраны, маникюр загублен… забить, сделать дешево или потерпеть? Потерпеть, и потом сделать красиво. Мужчины часто не обращают внимания, но она хочет не для них, а для себя. Таня слегка задела рукой бедро Андрея, пытаясь дотянуться до бокала. Черт, наверняка заметил, хожу как бомжиха. Таня, краснея, извинилась. Андрей не слышал, он был в наушниках. Механический бит тек хауса, пульс в такт его сердца, уносящий из реальности. Света ненавидела тек хаус, она играла олдскульный рок, а Андрей не хотел Светы. Он забыл ее. Ему надо еще немного времени, и тогда забудет. И восстанет из пепла, как феникс. Туц-туц, оу ее, он забудет и восстанет. Хотел бы он понять только одно: что ей не нравится, почему она ушла? Он не захотел ехать в Берлин? Он скучный? Но у него просто нет загранпаспорта. Он не успел сделать... все дело в этом?? Туц-туц, мягкое движение, поворот, черт с ней, как феникс из пепла. Андрей пошел в зал, стараясь не смотреть на помост у окна, где Света миксовала Дженис Джоплин с Дорз. Скучно, как все здесь тоскливо и скучно - думала Света, мотая головой в такт потусторонней хрипоты Моррисона. Этот мутный электрический свет, этот подвал, эти люди... Леонид сунул руку под нос Кате - смотри, кровище! Катя неожиданно подпрыгнула и заодно испугалась - ты порезался?! Ага - изобразил боль Леонид, ножом, яблоко резал. Айй. И поняв, что этого недостаточно, добавил - ай-ай, черт, реально больно! Катя схватила руку - осторожно, покажи, надо бинт. Леонид резко провел рукой по лицу Кати. Томатный сок остался на щеке. Ха-ха - посмеялся Леонид. Ха-ха-ха. Это сок. Катя сначала замерла, потом дотронулась пальцем до кровавого следа, потом лизнула палец. Дурак! Леонид перестал улыбаться. Он захотел поцеловать Катю прямо в щеку, прямо в кроваво-томатный след. Здравствуйте... Катя вскочила. Вошла парочка, рассеяно оглядываясь. Тесный мир бара принимал новых гостей.


Числа и свойства

Маша любила Женю 2 раза. А Женя Машу четыре. Причем Маша любила Женю только когда он ее не любил. А когда он ее любил, Маша любила Диму или Степу. Необходимо учесть, что если пауза в отношениях между Машей и Женей была короткой, и Женя истерично говорил о космической любви, то Маша любила быстренько Диму и потом снисходила до Жени. А если пауза была длинной и Женя пропадал, то Маша скучно любила Степу, постепенно уставая, после чего обыкновенно Маша задумывалась о Жене и начинала писать ему про любовь, на что Женя неизменно поддавался. При этом Женя, пытаясь не любить Машу, пару раз любил Таню. Но не долго. И не сильно.
Вопрос: курочку или яичко?
Дополнительный вопрос на пятерку: ох, хаос разрушитель созидатель хаос, ха!
Вопрос на пятерку в четверти: творчество без рефлексии. где. ударение?
Кеша сидел над тетрадью, обхватив голову руками. Он устал, запутался и хотел спать. Но все очень ждали, чтобы из Кеши вышел толк. Электрическая лампочка тускло освещала комнату, смешивая день с ночью. Кеша неуверенно взял ручку.



Гриша и третий раз

Гриша был ипохондрик. И подвержен апатии. А так же меланхолии. Которую он, впрочем, любил и лелеял в себе. Еще Гриша часто думал о смерти. С волнением. А счастлив Гриша был всего два раза. И оба раза - когда он попадал по случаю в больницу. И оба раза, когда он узнавал от доктора, что в этот раз не умрет. Тогда он выходил в больничный скверик и вдыхал полной грудью, не в силах сдержать улыбку чистого наслаждения моментом. Вот оно - счастье! Вот она - радость жизни! Боялся Гриша только одного: третьего попадания в больницу. Он боялся, что в третий раз доктор скажет другое. И это было страшно, хоть и волнительно. Но еще он боялся, что доктор скажет то же, что и раньше, а Гриша не почувствует той неконтролируемой, заполняющей все тело радости. Это его пугало, пожалуй, гораздо сильнее. Гриша был извращенным жизнелюбом.