Кричинский

Медиумическая повесть, записанная при помощи "яснослышания".

Дело было в Осенкове, село такое, душ сто поначалу, а потом за тысячу стало: теперь многолюднее и события через край. Местные дворяне так и называют - «осенковские», хотя помещиком там тот самый Кричинский.
Устроил помещик на своих землях небольшой заводик рядом с селом, тогда ещё деревня была. Настроил домов для хороших специалистов, вот и живут: деревня, да в постройках инженера и рабочие: своим не доверял. А вскоре и драки начались: мужики с рабочими ругались (из-за баб конечно), поножовщина и смерть. Кто был виноват? Кто первым за нож взялся? Для этого из города следователь приехал, барин с ним: не верит, что мужик осмелился, но убитым был рабочий, значит – мужик. Вздыхал, жалел, а делать нечего. Следователь жалости не знал, допрашивал всех и ту бабу, из-за которой спор вышел, первую вызвал. Плаксивая, грязная – так охарактеризовал её с первых минут следователь Павел Петрович. Плачет, подтирается подолом и гнусавым голосом повторяет:
  - Я ей-ей ничего, барин, ей-ей…
Допрос ничего не дал, отпустил со словами:
  - Иди, ещё спрошу, - и чтобы неповадно было, - таких, как ты в острог надо… Ладно, иди.
Баба испугалась на время, но за дверью уже шёпоток её, слышный всем: «Больно суров барин».
Мужики толпились, бранились между собой, но на кучку рабочих не посягали, только между собой.
«Кто? – размышлял про себя Павел Петрович. – Ведь боятся на рабочих нападать, те в обиду себя не дадут и своим помогут».
  - Следующего зовите, кто в драке участвовал.
Следующим был Енот, так все звали Енотова Парфёна, ему Маша давала «обет», клялась быть верной.
  - Не жена она мне, если так.
  - Что ж, развод даёшь?
Мужик махнул рукой.
  - Я ей, - махом руки показал плеть.
  - Ну-ну, убьёшь ещё, - Павел Петрович не верил в злобный норов мужика, скорей его побьют. – Кто фамилию такую дал?
  - Дак, барин. Всем давал и мне вот, - и шмыгнул носом.
  - Так, Енотов, расскажи про то, как в драке оказался. Дрались и без тебя, так со слов выходит.
  - Мишка, он мне деверь, сестру защитил, - но тут же спохватился, - ни-ни, без ножа, только, - показал кулак, - я в драке не мастак, а он любит, всегда Мишку зовут: «Мишаня, иди, помоги». Мишаня идёт, но без ножа, - Енотов погрозил пальцем, - так бьёт, - и повторил «кулак».
  - Ты говоришь, у Мишки ножа не было или не видел?
Мужик растеряно посмотрел на следователя.
  - Не видел. Как быть-то? – и показал одежду без карманов.
  - У Мишки то же, - недоверчиво сказал следователь.
Мужик развёл руками.
  - Вот убитому покажи, нет, мол, ничего, а нож в груди его, не твоей.
С ножом другая история, но к ней Павел Петрович не подступал. Нож действительно имел дурную славу: как он здесь появился?
Допрос продолжился. Мужики в один голос клялись, что не их дело, ножи не достают: «Была бы девка, за бабу только бьют». Павел Петрович был бы рад не верить в мужика-убийцу, такие они казались растерянные, сбитые с толку. Но убийца не найден, осталось допросить побитых рабочих. Зашёл Кричинский.
  - Вот вы где? Откушать извольте, уж зову сам, а эти, - он кивнул на дверь, - подождут.
  - Нет, увы, Вениамин Петрович, не могу, сейчас самое время закончить. После… не ждите…
  - Жаль, уж хотелось угостить.
Следователь был новый, Вениамину Петровичу хотелось больше узнать человека, решающего судьбу его крестьян, так думалось сначала, но интерес у заводчика был другой.
Допрос уже подходил к концу, когда кто-то крепкими матерными словами стал ругать собравшихся. Шум за дверью усилился и в комнату, на время ставшую «допросной», ввалился кудрявый, рослый, крепкий мужчина, с коротко подстриженной бородкой, эдакий всему голова – мастер цеха.
  - Вы уж извините, Павел Петрович, металл стынет, эти вот идут, а те пусть, пока нужны здесь.
  - Я закончил, смею спросить: с кем имею честь разговаривать?
  - Мастер цеха Петров Семён Сергеевич, собственной персоной. Вид неважный имею? Не брит? Не бреюсь, никак нельзя мне.
По манере держать себя Павел Петрович определил – сидел, но расспрашивать не стал. Указал на дверь.
  - Прошу, забирайте, больше не нужны.
Пристально посмотрев в глаза Петрову, увидел злые огоньки, такому ничего не стоит, только не было его в той драке, да и чин другой – не станет из-за бабы в спор вступать, к такому сами липнут. Настораживало дерзкое обращение, с вызовом: такому сидеть смирно, к начальству не обращаться без спросу. Следователю ничего не стоит поднять всю подноготную: зачем дразнить? Павел Петрович решил разобраться.
Утро выдалось тёплое, от хлебосольства хозяина Кричинского Вениамина Петровича не было отбою: потчевали всем, что и к утреннему столу не подают. Он был подобострастен, что не к лицу помещику с большим доходом: подумаешь, мужики подрались. За рабочего Вениамин Петрович страховку выдал, ещё как благодарили потом: мужик-пьяница или деньги, которые не враз потратить – приняли.
Павел Петрович не ошибся, но об этом потом. Утро, как и сказано было, слишком подозрительно началось, но следователь свою службу знал хорошо и продолжил опрос. Это были не свидетели, а те, кто всё знал о спорящих. Но рассказывали неохотно: поправляя друг друга, не давая сказать главного. Чего? Что скрывают мужики и рабочие? Кого покрывают? Пришлось ехать в город.
  - Здесь работу сделал, Вениамин Петрович, поеду к себе, вернусь с готовым ответом: арестовывать будем здесь.
  - Вот как? Не знал, что вы так споро. Ну что ж, коли так, буду ждать вашего решения, а уж там суд решать будет.
  - Никак не иначе, Вениамин Петрович. Разрешите откланяться, но прежде, я бы попросил экскурсию по «заводику», уж больно хвалят нововведения. Так не откажите.
  - Извольте. Знаете Петрова? Он покажет. Себе на уме, но знающий, всё покажет. Инженер, он… - Кричинский махнул рукой, - пусть Петров.
  - Благодарю. Непременно к Петрову.
Павел Петрович больше не сомневался: у Кричинского с Петровым своя тайна, её знают, но скрывают. Он следователь, значит, сможет след взять, для этого прежде на завод поехал, уж потом домой. Что-то останавливало Павла Петровича от скоропалительного ареста, сейчас он уже знал и убийцу и того, кто убийство заказал.
На заводе кипела работа: всяк знал своё место, следователя будто не заметили. Петров показал станки, готовые изделия и разную мелочь, которую собирались выпускать. Павел Петрович заинтересованно вслушивался в размеренную речь мастера и будто хотел спросить о чём-то, но потом, казалось, передумывал. Петров заметил и спросил:
  - Могу ещё чем-то помочь, господин следователь?
Павел Петрович изумлённо вскинул брови.
  - Нет-нет, продолжайте, Семён Сергеевич.
Но мастер забеспокоился больше и стал сбивчиво продолжать:
  - А вот это изделие – наша гордость…
Следователь внимательно смотрел на станки, рабочих отвлекать не стал, расспросы не производил, но чем больше он молчал и сосредоточенно слушал, тем сильнее волновался мастер. Вдруг в цеху раздался треск: упала болванка, придавила рабочему ногу. Скрежет, лязг – технику останавливали. Рабочий кричал от боли.
  - Ногу не спасти, - это рабочий давал своё «экспертное» заключение.
«Вес болванки раздробил кость, порвал сухожилия», - примерно так бы звучал врачебный вердикт. Рабочий, лишившийся ноги, был Павлу Петровичу знаком по допросу, но сейчас не было времени сводить всё воедино.
  - Павел Петрович, голубчик, никто кроме вас не сможет отправить несчастного в больницу быстрее, - это Кричинский был уже на месте.
  - Несомненно, разумеется, можете на меня рассчитывать, - Павел Петрович не деланно суетился. - Быстрее, быстрее, - командовал он, - грузите осторожно, - сам разместился на козлах, - поехали!
Было неудобно, непривычно, стон пострадавшего становился сильнее, лошадь была пущена в галоп, но человек Павла Петровича, временно заменяющий кучера, не хотел терять лошадь.
  - Вы, барин, не стегите так, не доедем, лошадь ведь не сможет галопом столько вёрст скакать.
Павел Петрович отдал вожжи.
  - Правь ты, лошадь не может, а ведь я виноват. Пойду, пересяду, авось разговором помогу.
Огорчённый Павел Петрович пересел в коляску, положил голову несчастного себе на колени, скомандовал: «Поехали», - и тронулись в путь.
Рабочий ненадолго замолчал, крепился, потом вдруг начал:
  - Ведь я вот что… не могу, не могу, я всегда такой…
Павел Петрович думал – бредит, но разговор стал носить осознанный характер:
  - Вы, господин следователь, на меня не серчайте, ведь это я Лёшку-то…
  - Зашиб?
Он кивнул.
  - Не скажешь за что?
  - Баба не при чём, это так…
  - Продолжай, - Павел Петрович принял серьёзный вид, растерянности как ни бывало. - Попросили?
Рабочий кивнул.
  - Кто?
Павел Петрович пошевелился, рабочий застонал.
  - Не буду, не буду, продолжай.
  - Уж всё.
  - А коли так, убийца не ты, а тот, кто просил всунуть нож?
  - Не-е, я.
  - Что ж на свободе-то плохо?
Рабочий молчал. Павел Петрович заметил, как осунулось лицо его убийцы.
  - Ты смотри мне, скоро приедем, ногу-то отрежут, это видно – не спасти, но жить будешь.
Рабочий терял сознание, начал бредить.
  - Голубчик, быстрей, - умоляющим голосом просил следователь кучера.
  - Уже, барин, ещё немного. Лошадь устала. Но, родимай!
Доехали. Полуживого рабочего приняли в больнице. Как назло доктора на месте не оказалось: ногу резать пришлось фельдшеру: «Справлюсь», - сказал и исчез в кабинете.
  - А вы не ждите, помрёт так что ж, а если жилец – долго ему тут… Василий Самсоныч вернётся, он точно скажет.
Павел Петрович стоял, раздумывая, но согласился – нечего ему здесь делать, ушёл.
Наутро весть – умер. «Много крови вылилось», - так пересказал вердикт фельдшера лакей, посланный Павлом Петровичем узнать о больном. «Жаль. Теперь только арест».

  - Непременно накажу, - это собирался в путь отставной полковник.
«Причём здесь полковник?» - спросите вы. А это продолжение рассказа, с чего всё и началось.
  - Геннадий Петрович, очнитесь, пора.
  - Нет, ещё немного.
  - Проспал всё утро, - это сердилась мать на сына.
Горничная, застилавшая постель, удивилась, сколько всего можно положить под подушку. Здесь были игрушечные часы – впору играть ребёнку, синий надувной шар, с большой дыркой, завязанной ниткой, чтоб ещё послужил, далее предметы, которым назначения горничной было неизвестно. Что делать со всей этой кучей предметов она не знала. Барин, одеваясь, буркнул:
  - Ничего не трожь, оставь.
  - Как скажете. Маменька ваша просила…
  - Знаю. Пусть просит.
Геннадий был груб с матерью. Ему едва исполнилось двадцать пять, как отец умер; мать теребит, слушаться велит, как маленького, показывает, что надо делать взрослому сыну.
  - Уйди. Ты ещё здесь?
Горничная выскользнула из комнаты барина и отправилась докладывать о находке.
  - Барин только что встал.
  - Хорошо. Что ещё?
Знатная барыня после смерти мужа стала чувствовать себя лучше, свободнее и властные нотки в голосе крепли день ото дня. Геннадий-сын всё ещё норовил показать характер, но гордая мать не сдавалась и направляла все усилия, чтобы сделать из сына «человека». Узнав о «складе» предметов под подушкой сына, женщина призадумалась. Нет, этого она не допустит: сын шёл по стопам отца-изобретателя. Надо сказать, и умер-то он от взрыва пороха или чего-то ещё, врач констатировал смерть, на губах умершего играла улыбка. Что он чувствовал, отходя в мир иной? Радость? Нет, не любила Софья Павловна мужа, злила его своим воспитательным нравом, теперь это в сыне, будто и не умирал муж.
  - Ладно, Лукерья (так звали горничную), ты мне пока не нужна. А сделай вот что…
Дама отдала последние наставления по дому и уехала.
Теперь немного о том, как собиралась провести весь вечер дородная дама Софья Павловна. Дородства, кроме хорошей фамилии было много и, споткнувшись, встать уже не смогла бы без подмоги. Тут кстати оказался отставной полковник, разъезжающий по Петербургу в золочёной карете, взятой внаймы. Увидев лежащую на тротуаре даму, пытающуюся встать, но пока безуспешно, поспешил к ней на помощь. Так завязалась дружба, которая впоследствии сыграла злую шутку со всеми участниками этой истории.
  - Эк вас угораздило, - говорил отставной полковник, приподнимая даму с тротуара. – Голубчик, помоги, - это он своему кучеру, неохотно спрыгивающему с козел.
  - Сейчас, барин, вот только… - но лошадь дёрнула, вторая от неожиданности ударила копытом и, испуганная пара лошадей пустилась в галоп по оживлённой улице, - эх! – только и успел сказать кучер.
Лошади несли.
  - Не заехали бы на тротуар, - полковник обречённо держал даму за рукав и продолжал следить за парой несущихся галопом лошадей.
Кто-то прыгнул на козлы и потянул вожжи на себя, лошади сменили шаг, и вскоре карета была остановлена. Кучер шёл к лошадям, на ходу рассказывая, как «уроненную даму поднимал тот господин…» Дама себя виноватой не считала и думала на кучера, но опомнилась и приняла любезный вид.
  - Ведь никто, никто не помог… - ей хотелось расплакаться, но передумала, как тот «её герой» воспримет слёзы (муж слёзы не любил).
  - Подниму, только вот не один, - полковник подозвал к себе молодого, совсем ещё юного гимназиста, подошли ещё двое – дама встала на ноги.
К доктору идти отказалась. Почувствовала себя обманутой, когда новый знакомый откозырял и хотел скрыться, не представившись. Но Софья Павловна состроила гримасу, от которой, несведущий в светских привычках человек, не смел бы отступить от спасённой им дамы. Но отставной полковник был сведущий, крикнул: «Я вас найду!» - и вскочил в свободную пролётку, которая, с полсотни шагов провезя до кареты, остановилась, поджидая нового седока. Дама задумалась и решила дальнейший путь проехать, ей сегодня больше не хотелось падать и смущать своим телом прохожих, которые боязливо отворачивались, увидя, какой труд им предстоит, поднимать столь грузную особу. Но нельзя сказать, что Софья Павловна была неуклюжа или неповоротлива, наоборот, для своих лет очень подвижна и легка на подъём. Увидя во второй раз «своего спасителя», она легко поднялась с кресла, сунула под нос надушенную ручку:
  - Ну, вот и встретились. Негодник, упорхнул, - говорила Софья Павловна журчащим голосом спустя два дня после инцидента. – Как вы меня нашли?
  - Я же обещал, Софья Павловна. Нас не представили, но я как будто знаком с вами целую вечность. Разрешите представиться: отставной полковник Семёнов Аркадий Васильевич, всегда к вашим услугам.
Дама расцвела, улыбка не сходила с её губ, разговор носил непринуждённый характер.
Ничего не стоило светской даме разузнать всё о своём спасителе: что вдов уже давно, в отставке уж лет пять как, что любит, с кем спит… Полковник ей нравился и встречу, как и принято Софьей Павловной, устроила она сама. К подруге, с которой давно не виделись, захаживал молодой (по летам принятым у немолодых дам) отставник, по описаниям похож на «спасителя», Софья Павловна возобновила дружбу с подругой и «нечаянно» встретила «его». Аркадий Васильевич не обманул ожиданий увядающей дамы, оживил собой:
«Мимолётный лучик надежды осеял мои годы», - говорила Софья Павловна.
Но замуж не собиралась или, по крайней мере, никто не мог в этом её заподозрить.
«Полковника легко смутить моим неистовым вздохом, а так – друг», - говорила Софья Павловна подруге.
На что она так же романтично отвечала: «Софья, мы немолоды, это правда, но сердцу хочется подчас большего приближения, нежели твоя дружба».
Сын воспринял увлечение матери как очередной вызов и назло ей стал готовить себя к худшему – женитьбе полковника на своей матери. Собирал вещи и готовился переехать. Усадьба, которую присмотрел себе Геннадий Петрович, принадлежала его другу Алексею. Он там не жил, но другу сдавать не решился: «Живи так, но не взрывай». Он помнил смерть отца Геннадия и страсть к новым открытиям у его сына.
  - Нет у меня ничего, не бойся.
Сейчас только мать его волновала: уедет он, образумится. Нет? Что ж, он к этому готов.
Алексей отдал ключи от комнат. Комнату отца и матери он запер сам и велел не открывать: там личные вещи. Геннадий кивнул, после смерти отца он трепетно стал относиться к памяти. Мать он любил, но раздражения не скрывал и едким словом норовил укорить за своё сиротство, считая её виновницей его гибели – всё против него делала.
Мать не сказала ни слова, когда карета, доверху наполненная вещами, отъехала от дома. «Одумается, - подумала она, - вернётся. Куда ему ещё?» Но не дождалась: Геннадий умер, отравившись угарным газом. Печи в доме топил истопник. На лето он уезжал и, если кому нужно, топили, как могли, сами. Девушка, помогавшая Геннадию Петровичу, забыла сказать, чтобы вьюшку не закрывали и, ничего не знающий слуга, закрыл: отравился сам, а барина отравил до смерти. После смерти сына Софья Павловна занемогла, считала себя виноватой в гибели единственного сына, проклинала свою «дружбу» с полковником, но признаваться полковнику не стала. Сын умер, почему – знать не должен.
Через некоторое время встречи возобновились. Аркадий Васильевич наезжал часто, оставался ночевать, но романтические отношения омрачены не были. Однажды он познакомил «свою милую Софьюшку» с Кричинским, позвал погостить у него, посмотреть на деревенскую жизнь. Развеяться хотелось, но деревенскую жизнь Софья Павловна не любила, однако отказываться не стала, поехала. Погода была дивная, лошади бежали резво, вскоре показалось село.
  - Вот и мои погосты.
Кричинский вёз гостей в открытой коляске и с удовольствием показывал угодья имения, а «погосты» - деревенское кладбище, через которое коляска выезжала на мощёную дорогу, ведущую прямо к имению, деревня оставалась правее по ходу.
  - А вот мой завод, - не без гордости показывал Кричинский, - пообедаете, и милости просим посмотреть.
  - Нам бы отдохнуть, - глядя на измождённый вид своей подруги, попросил полковник.
  - Нет, я поеду, посмотрю, Вениамин Петрович. Мне интересно, мне теперь всё интересно.
Дама стала понимать, зачем затащил её сюда «любезный друг».
  - Как знаете.
  - Вот и хорошо. Лизонька (старшая дочь) сделает вам компанию, а я сам буду показывать, всё посмотрите.
Обед состоял из трёх блюд, но каких!
  - Таких осётров вы вовек не видели, любезная Софья Павловна! – хвалил свою рыбу Кричинский. – Пальчики оближите!
После обеда расположились на отдых, а уж после трёх пополудни отправились на завод. Экскурсия началась с нижнего этажа. Там всё блестело. «Начищено для гостей», - смело предположила Софья Павловна, а вслух сказала:
  - Как мило. Никогда не думала о такой чистоте на заводе: рабочие выходят чумазые, а здесь чистёхонько.
  - Это только тут, а там, - Кричинский показал на цех по сборке и отливки, - уже грязно, работают с маслом, мазутом, - уточнил специально для дам, - ну и плавильня, уж туда не поведу, жарко да душно.
Софья Павловна спорить не стала, но чистоту про себя отметила и в другом цеху.
  - Строго у вас тут, - сказала Софья Павловна.
  - Без этого нельзя: болеют часто, пыль вредная, смолы к тому же. Вредно.
Кричинский был холоден, в надежде угодить гостье: его горячность настораживала, он перешёл на другой темп обхождения. Его уловку старая барыня оценила: видывала она прохиндеев на своём веку. Вот и этот зазвал в гости, а зачем? Дама она видная, связи имеет, но не связями интересуется. Чем? Пока молчит. Полковника спрашивать не решалась: сам-то хоть знает игру? А если сговор? Ехать домой Софья Павловна не решалась, до вечера не заикнулась, что «устала» отдыхать, надо бы домой. Вечер, карты, мужчины с сигарами, дамы в будуар хозяйки удалились сначала, потом фанты на диковинные вещи. Забылась сначала гостья, разыгралась, но опомнилась сразу, когда фанту выпало: «Отдай всё… что в кармане у… - и имя… её». «Карманом» был у Софьи Павловны кошелёк, но на счастье пуст, ничего кроме платка, а если бы было всё, что лежит обычно? Светская дама не теряется никогда, а сейчас кровь прихлынула к лицу.
  - Что ж, платок мой вам не нужен, а более ничего там нет. А если было? Облигации, например?
  - Просите и вы, отдадим.
Всё переведено в шутку, всем весело. Два раза обходили гостью фантами – везло.
  - На этом, любезные мои, всё! Устала. Пойду спать. Утром рано вставать. Не знаю как вам, Аркадий Васильевич, а мне пора домой. Что мне, грешной, здесь делать – молодёжь. А мне покой дорог. Не попрощаясь уеду, велите заложить.
Охая и постанывая, почти не притворяясь, пожилая дама отправилась спать.
«Ночлег удачным не назовёшь, еле пожитки собрала и наутёк», - так объяснила своё бегство пожилая дама.
«А была почти на крючке. Старая ведьма, раскусила. Уж как старался…», - это Кричинский корил себя.
Когда дама поднялась к себе, горничная Лида, приставленная к гостье, расспросила о здоровье: не нужно ли молока или воды. Софья Павловна мотнула головой: в этой девушке она увидела угрозу, хотя та себя ничем не выдала. «Зря боюсь. А вдруг?» Воду пить не стала, но стакан попросила. Горничная без слов принесла, поставила на прикроватный столик.
  - Сама разденусь, иди.
Лида пожала плечами, вышла. Долго ворочалась в постели старая дама, и только забрезжил рассвет, крикнула служанку.
  - Что, запрягли?
  - Запрягают. Кофию не хотите?
  - Нет, милочка, уж пора, дома выпью. Кликни, как там?
  - Кликну.
Хозяина дожидаться не стала, упредила заранее и просила, чтоб не тревожили.
  - Что меня провожать? Сама доеду. А Аркадию Васильичу скажите – встретимся.
С тем и укатила. Ругала себя всю дорогу, кляла: «Ну, как не знал? Знал. Ухмылялся, видела. Обобрали бы как липку. В вещах спрятаны бумаги, целы. Ведь сказала ему: с собой везу всегда, не доверяю. С полсотни тысяч и это в ценных бумагах, пару закладных и расписки – всё деньги. Теперь только в банк. Хватит. Прибьют старуху – сама виновата. Из ума выживаю», - так охала старая женщина и давала клятву не попадаться. А ведь как вышло?
Семейное дело Кричинского, семейным не было: помогали? Помогали, но не по своей охоте. Вот и отставной полковник попался: азартен – доигрался. Должен был немалую сумму: а где взять? Вот и пришла на ум старая барыня. Потомка потеряла, теперь одна: на что ей деньги? Богата? Не знал, но проболтаться успела: слышал, как говорила: «… вожу с собой, не доверяю…»
Вот и теперь, когда остался должен, барыньку решил не упускать:
«Кричинский виноват, такой плут, но он здесь не при чём. Другом считал, а теперь Софья Павловна сердится на него», примерно так он готовил свою речь.
Софья Павловна хоть и была немолода, но памятью обладала отменной: такие «фертили» были ей известны, неоднократно узнавала одну за другой такие новости. Проигрывали такие состояния, но чтобы в фанты? «Друг любезный» конечно виноват: привёз сам, обнадёжил, мол, приличный человек – помещик, заводчик».
Но на этом не закончилось: Софью Павловну убили: в своём доме, в своей спальне задушили. Деньги, что были при ней, взяты, но главного не нашли – перерыли всё. В банк поехала барыня после приезда домой, положила на хранение и успокоилась. Трёх дней не прошло, как стук в дверь – явился. Запросто являются свои, вот и полковник – запросто. Поговорили, о Кричинском ни намёком, ушёл. Вечером ворвались двое, перебили слуг и барыню задушили. Но сначала пытать хотели, да кричать начала, закрыли рот, она задохнулась. Грабителей нашли, денег при них не оказалось: всё забрал отставной полковник. Сам разбоем не ходил, людей послал: денег немного принесли, но и этому был рад.

Павел Петрович вёл это дело, оно было первым на новом месте, и, не проявляя многих усилий, его раскрыл. Виновным суд посчитал отставного полковника: втёрся в доверие и ограбил с помощью слуг. Но Павел Петрович и до Кричинского докопался, но к делу не смог приобщить. Денег при полковнике не оказалось: «Проиграл», - сказал, но за стол не садился, а ездил к тому самому Кричинскому. Всю подноготную узнал об этом полковнике, убитой даме и Кричинском. Знал – встретимся, Кричинский был неуязвим, но лишь до поры. Этот случай, с убийством рабочего, рядовым следователь не считал, поэтому поехал сам. Что-то подсказывало – выйдет на Кричинского.
Кричинский мимоходом упомянул некоего Драгомилова, вот к нему-то и предстояло наведаться Павлу Петровичу. «Не сложное это дело, но мотив?..» Убийство рабочего лишь зацепка в сложной путанице криминальных интриг самого Кричинского и его возможных помощников, а может и главных зачинщиков убийств.
Ниточка вела в город, в усадьбу к помещику Драгомилову. Земли он продал, на них разбили городской парк, а усадьба осталась стоять в окружении малоэтажных зданий, отданных под квартиры горожан. Теперь это южная окраина города, а раньше все земли принадлежали драгомиловским предкам. Последний из них доживал свой век в запущенном доме с полуразвалившейся крышей: на ремонт денег не хватало. Драгомилов с домочадцами перебрался во флигель, где и почил при непонятных обстоятельствах: то ли сам застрелился, то ли слуги, коих четверо, украли господское имущество и, чтобы пойманными не быть, убили барина, но это домыслы, а «загадка» теперь лежала на столе у Павла Петровича.
Он поднял дело двухлетней давности и изучал лист за листом, не пропуская подробностей допросов. Запись велась по всем правилам. Лист исписан мелким почерком, отличается от основной записи: допрос вёл отставной полковник Семёнов А.В. – он самый. Вот откуда след: Семёнов знал Драгомилова, замещал следователя. В записях ничего по делу не значилось: а, вот! Здесь опрос свидетельницы Махрушевой, она видела, как какой-то мужик пробрался через чёрный ход, но воровал ли что, она не знает:
  - Барин жив был ещё.
  - Мужика видела, как вышел?
  - Нет.
Вот и ниточка. Повторный опрос показал, что Махрушевой, указанной в допросном листе, не видели, не было никогда. Приживалка гостила тогда – тётка матери покойного: «Так стара была, померла».
  - А наследники кто? – не унимался Павел Петрович.
  - А нету. Был один – сгинул, теперь другого ищут. Найдут.
 «Утешила» старая служанка. Она пересказала всё, что когда-то говорила следователю, большего добиться не удавалось. Пока Павел Петрович не задал вопрос:
  - А скажи мне ещё: где те слуги, что давали показания?
  - Одна я тут, оставлена, пока барина этому, - она обвела взглядом дом, - не найдут. Петро убит был давеча, а тот лиходей, - она перекрестилась, - сам… - и посмотрела на следователя «понимай как знаешь».
  - Ещё один.
  - Того нет.
Служанка решительно замолчала и больше добиться от неё ничего Павел Петрович не смог.
«Вот с него и начну», - Павел Петрович загадки любил, а эту (хотя уже знал разгадку), считал честью для себя разгадать. Пошёл в местную церковь, построенную ещё дедом покойного Драгомилова, и посмотрел все книги с записями рождения и смертей. Интересовали только даты подходящие для слуг Драгомилова.
«Вот он, запись рождения: мать… отец неизвестен, дали имя Семён. Ещё здесь: усыновитель Петров, разночинец – вот и отец».
Нашёлся мастер цеха, сошлось на Драгомилове. За что сидел? – осталось узнать. Покопался в архивах управления: вот – нашёл. Вёл тот же следователь: почерк аккуратный, записано обстоятельно со всеми подробностями. Выходит – подрался, украл, но отпустили, потом сидел под следствием за Драгомилова. Имя другое, но – он!
Итак, Драгомилова убил он, Семён Петров. Мать покрывает сына, ссылается на мужиков – их нет: одного убили, другой «сгинул». Что спугнуло Семёна, за что порезал слугу отца? Сказать хотел? Денег просил? Незаконнорожденный сын Драгомилова – Семён Петров: знал? Мать сказала. Воспитывали барчуком, повадка есть: горд, заносчив, требователен. Петров получил деньги за «сынка» и отправился, где не истребуют: «Вытащим и его». Сын хочет получить дом, но как? Убивая? Нет, не смог бы получить отцовское имение, не имея доказательств. Поддельная подпись, заверенные бумаги…
Следователь думал, искал причину: за что старого Драгомилова могли убить? Денег нет на ремонт… или есть? Не игрок Драгомилов, земли продал. Куда вся сумма ушла? Надо выйти на знакомых, соседей, друзей. Список небольшой: вот здесь значится фамилия Зарецкий, заходил, играли «по маленькой». Старые знакомые? Навещу.
Приход Павла Петровича был неожиданным, принимать не хотели, но узнав повод, впущен был.
  - Что ж вы без стуку, без звуку – вот так?
  - К вам, Пётр Зосимович, не официально. Ваш друг был убит. Вы редко встречались, разговаривали. Какой, на ваш взгляд, Драгомилов? Кто мог желать ему зла?
  - Вы тоже не верите в самоубийство? Вот и я сказал: «Убили». Ну, так что? – извольте спросить. Время прошло, убийца на свободе, мы с вами тут чай пьём.
  - Не спешите, Пётр Зосимович, никуда не уйдёт. Доказательств нет? Сыщем. Я к вам за этим.
Следователь объяснил как, он предположил, могло быть. Зарецкий покачал головой.
  - Ничем не могу… Хотя, знаете? Ведь что было? Накануне… ну, вы сами понимаете, мы играли… нет, не подумайте, я не игрок, а Драгомилов жаден до денег: проиграет копейку – душу вынет из тебя, ты уж и шулер, а… - Зарецкий махнул рукой, - не играли, а так… вот он и говорит: «Надо мне, Пётр Зосимович, дельце провернуть, подскажешь – хорошо». И стал мне объяснять структуру займов от частного лица. Ну, я понял, куда клонит, говорю: «Крышу бы себе починил, что ли», - в шутку конечно, но он дальше не стал…
  - Скрытен?
  - Нет, не скрытен, здесь другое… не доверял.
  - А кому доверял, Пётр Зосимович?
  - Был у него за брата… уж так ласкал его… А сам кто? Богатей? Нет. Из нищеты выбрался и только.
  - О ком это вы, Пётр Зосимович?
  - Кричинском. Не слыхали о таком?
  - Заводчике?
  - Вот-вот, о нём. А заводик чей, слыхали?
  - Кричинского?
  - Не-ет, у Кричинского за душой ни копейки. Заводик его, Драгомилова. Обставили так. Ну, я вам своё, а вы своё… Найдите, у Драгомилова всё найдётся. Кричинский виноват? Доказать, - Зарецкий крякнул, - не смогут, а документы есть, ищите Павел Петрович, найдите.
На том разговор завершился, Павел Петрович поехал в торговую палату.
Документы нашлись, копии тех, что были у Драгомилова: заверенные, лист к листу.
«Теперь, - думал Павел Петрович, - найду оригинал… или… возможно, Драгомилов подписал какую-то бумагу и действует теперь единолично сам Кричинский. На имя Кричинского дело не открывали, перерегистрировать не успел или…».
Нужны доказательства причастия, а их у Павла Петровича нет. Поиски повели в нужном направлении: душеприказчиком у Драгомилова… тот самый… Ах, ты батюшки! Да вот оно! Теперь доказательства налицо – раскручивай не ленись. У Зарецкого был друг нотариус, в долгах весь, а за деньги душу продаст дьяволу. Так вот ему и дал задание Пётр Зосимович:
«Найди, сыщи мне, друг любезный, деньги того барина. Не сам владеет, а вот тебе адрес, поезжай, скажи от Драгомилова. Упрётся, припугни, отдаст, знаю».
Нотариус знал все ходы, да доступа не имел к бумаге, на которой подпись Драгомилова стоит. Решил подсмотреть, где прячет бумаги богач-Драгомилов. Уж по миру идти, долги отдавать, решился на всё. Пошёл. Затаился в коридоре, слуги сновали туда-сюда, не заметили. Пробрался в кабинет, спрятался. Пока хозяин отсутствовал, осмотрелся, увидел оружие, спрятал – пригодится. Хозяин к вечеру пришёл, слуг отпустил – один. Заметил в створке шкафа отразился силуэт… Это было последнее, замеченное несчастным. Убийца с профессиональным хладнокровием расправился с хозяином, бумаг не нашёл, деньги забрал. Невелик улов, но теперь рассчитывать больше не на что.
  - Бумаги барин хранил, - это уже рассказывала служанка Драгомилова следователю, - в шкафу, запирал на ключ, видела, а как повесит, - показала у себя сбоку поясницы, - так и ходит. А как уж там полиция…
Дознаватель по делу подробно описал место преступления, опись всего найденного хранилась в деле, но никакого упоминания о бумаге с подписью на завод. Нет упоминания о Кричинском.
«Постой, - Павел Петрович судорожно стал листать, - вот здесь… в регистрационной палате имеется… документ. Его доставать не стали, считали ненужным, мало ли ещё каких документов сыщется, наследники разберутся, а зря. Причина и мотив в них. Роль Кричинского сводилась к нулю: мало или много, но деньги у него были, а завод, только со слов Зарецкого, принадлежал Драгомилову. Строил Кричинский на своей земле, нанимал рабочих, инженера, мастера».
Мастера Павел Петрович видел, а вот инженера не пришлось. Кто инженер, если не доверяют, то мешать будет, но и без него нельзя. Завод хоть и маленький, но станки и весь процесс работ нуждается в инженере. Ехать к Кричинскому Павел Петрович не хотел: нашёл всех, кто мог бы ему в этом помочь. Инженером у Кричинского был свояк Кислов Эдуард Львович. Недолюбливал родственника, но служил у него: все дела по строительству и организовывал начало работ, а затем… исчез. Стоило найти, поговорить.
«Уехал, - сказали, - с женой и детьми в Санкт-Петербург на прошлой неделе».
В доме, где жил, всё вверх дном: уезжал быстро, впопыхах. Никто толком не знал почему:
«Сказал по-делам, по-делам семью не берут, а тут, поди ж ты… слуг забрал, только вон дворник. А он семью не знал, метёт и всё», - так сказал местный всезнайка, сосед сверху.
Павел Петрович ещё поспрашивал, но объяснять, для чего ему инженер Кислов нужен, не стал: не при чём окажется, будет виноват в глазах соседей.
Бумага нашлась. Действительно, завод Кричинского, но акции все принадлежали одному лицу – Драгомилову. Выкупить акции Кричинский не мог: нет лица, Драгомилов умер, наследников ищут. Петров не смог доказать своё право на «отцовское» имущество, запрос отправлял. Мало ли какая служанка назовёт своего сына наследником. «Подтверждающих документов не найдено», - был ответ на запрос Петрова.
«На что решились? - думал Павел Петрович. - Деньги по акциям начинали литься рекой, завод вот-вот окупит себя».
Ещё несколько инстанций прошёл Павел Петрович, по следам акций Драгомилова – все они хранились в торговой палате под особым ключом. С этим ключом мог подойти только наследник и никто другой. Значит, не доберутся, но наследник не давал покоя: знал Драгомилова только Кричинский, ему доверял как брату, следовательно, кому будет принадлежать прибыль с завода, на котором он директор не более, мог знать только он. Цепь убийств на заводе (были ещё два), на первый взгляд, не связаны между собой, однако последнее было подготовлено заранее, и болванка упала с чего бы?
Завещание Драгомилов не оставил: умирать не собирался или душеприказчик находился в другом месте? Куда ездил Драгомилов? Два города, в одном останавливался надолго.
«Еду туда», - Павел Петрович решил сам разобраться в запутанном деле, ему не мешали.
Дела были навалены на столе, помощники трудились, Павел Петрович был старшим над ними и вёл дела сам, только самые сложные и запутанные. Но одно из «простых» дел попалось ему на глаза: секундант сел за убийство. Не простил убийство брата на дуэли и пристрелил охотника за прелестями девиц. Странные обстоятельства. Пока сборы в дорогу, пролистал дело. Выходило: преступник умышленно напросился в гости, взял с собой оружие и в запале ссоры застрелил. Не сходилось одно: с братом был в ссоре, матери разные, воспитывались врозь – это не братья, а чужие люди. Зачем ему мстить, если сам был на дуэли секундантом этого самого убийцы? На суде молчал: «…не виновен», - не сказал. Защитник плёл за недоказанность, но всё сошлось на нём. Дело пора отправлять в архив. Павел Петрович потёр переносицу: «Нет, ещё раз: зашёл, поговорили… вот! Здесь убийства не было. Покрывает. Кого? В деле значатся ещё двое – свидетели». Дело подлежало пересмотру: убийца не он. Секундант покрывал соперника. Должен в карты не малую сумму, за неё пошёл на каторгу, убийца на свободе, деньги отданы сполна. Косвенные данные по делу сложились в единую цепь, осталось доказать. Долги отдавались девицами, вот и повод стреляться. Павел Петрович стыдился себя, когда раскрывал подобные преступления: «Мерзко, - говорил про себя, - как мерзко». Карты, вот что предпримет Кричинский к двоюродному брату Драгомилова. Проиграет всё до копейки и акции ему на блюдечке преподнесёт сам. Кричинский уверен в своих силах.
Да, в городе N живёт брат Драгомилова, с фамилией Платонов. Далёкая родня? Нет. Но не дружны были: не ездили друг к другу в гости – и всё. Как Павел Петрович нашёл? Посмотрел родовое древо фамилии Драгомилова, много знаменитых фамилий: есть богачи и средней руки дворян, среди них Платонов. Проживает в городе поблизости, Драгомилов ездил к нему или узнать о нём? Так есть такое завещание? Если его нет, то Платонов и без того ближайший родственник покойного – акции его. Знает об убийстве родственника? Знает, Павел Петрович теперь уже не сомневается: «Еду!»
Два дня спустя в городе N следователь Павел Петрович знакомился с новоявленным наследником.
  - Его нет, умер, - безутешная вдова тёрла платком глаза.
  - Как это случилось, Людмила Марковна?
  - Вчера ещё был… здоров, но карты… расстроился вначале, а потом… бах! – вдова показала, как муж выстрелил, из пальца.
  - Сами видели, Людмила Марковна, или…
  - Да, что уж… не видела, конечно, ушёл к себе, а потом… бах! – на этот раз обошлось без пальца, - и сумма небольшая, - она развернула бумажку, - всего-то три тыщи, сейчас у меня нет, но отдам, у мужа наследство.
  - Так вы знаете?
Она покачала головой.
  - Муж оформлять ездил, потом вернулся, сказал потом, наше всё равно. Из-за трёх тысяч… - и она расплакалась.
Павел Петрович не сомневался – убили. С вдовой, которая револьвер пальцем показывает легче справиться, чем с расчётливым картёжником. Кричинский или его доверенный правильно оценили ситуацию.
Дело оформлялось как самоубийство, Павел Петрович успел вовремя. Его полномочий хватало, чтобы вмешаться. Расследование не велось, потому что вдова сказала, как «было дело» - «бах!» и всё. На первый взгляд всё сходилось.
  - Труп лежал здесь, - это следователь, который прибыл к месту трагедии первым, показывал, как лежало тело.
Из дальнейших показов, уже сам стал сомневаться, а в конце, показав пистолет, который «пороху не нюхал», сказал:
  - Да, убийство, Павел Петрович, вы правы.
В нескольких словах объяснив следователю предполагаемый мотив преступления, велел беречь вдову покойного.
  - До чего дойдут, не знаю, на кону много денег.
  - Вдова не наследница, сын от первой жены…
  - Берегите обоих. Мне надо скорей вернуться. Убийца ещё здесь, сообщите, когда найдёте.
Павел Петрович взял быстрых лошадей и без задержки вернулся. Много изменилось за несколько дней. Кричинский под арестом.
  - Что случилось, Вениамин Петрович, как вы здесь оказались?
Кричинкий ухоженный, как всегда, сидел напротив следователя и извиняющимся тоном проговорил.
  - Павел Петрович, сладчайший мой, ведь не я, а он первый начал. Ну, бубнил мне слова, только не для… - он показал на помощника, - ему не говорите, - шёпотом, едва шевеля губами, сказал несколько слов, - ну, я ему и… да, виноват, но ведь кровь кипит…
  - Вы избили его до полусмерти, здесь так сказано.
  - Да вот он, какая уж смерть…
В комнату ввели, обезображенного пострадавшего, его как участника драки тоже задержали.
  - Лица не видели вначале, всё кровь, Кричинский бил…
  - По лицу, - поправил Павел Петрович, - вот и кровь. Помыли, вот и лицо. Отпускайте, - следователь обратился к помощнику, - обоих.
Что произошло, когда Кричинский бил несчастного? Алиби себе обеспечивал?
Труп нашли. Это тело Зарецкого. Вот из-за кого сидел в участке Кричинский. «Не отвертится».
Однако доказать причастность Кричинского к убийству не смогли – алиби сто процентное. Избивал – видели все, время тоже. Доктор определил сразу:
  - Между восьмью и десятью часами вечера, и не иначе.
Доктор был опытный, ему верили, заподозрить Кричинского не могли, хотя вечером он был у убитого: проговорили полчаса и расстались.
  - Зарецкий в добром здравии был, - сокрушался огорчённый Кричинский, - ведь не подозревал даже, что грозит несчастному. Друзьями не были, нет, но жаль. Вдовцом был, плакать некому.
Кричинский то и дело сморкался, не деланно показывая расстроенное лицо.
  - Ведь каким был, негодник, всегда меня норовил упрекнуть, что не хожу в гости. А как ходить? Дела. Завод поднял, продукцию даю…
Павел Петрович не останавливал, и речь лилась рекой, набирая обороты.
  - Я ему тогда говорил, не сиди ты, у меня хорошо, приезжай, но нет, не хотел. А убийца кто, выяснили?
  - Найдём, Вениамин Петрович, непременно найдём с вашей, конечно, помощью. Скажите: ничего подозрительного не заметили в тот день? Может, ждал кого-то ещё?
  - Я был проездом, навестить заехал, а так… Постойте, припоминаю, был у него друг детства. Я, простите, не знаком, Яковом зовут. «Яшка тут был у меня, ну, ты не знаешь, познакомлю как-нибудь, так он, обормот, - так и говорил «обормот», - надуть меня захотел, меня не каждый может… а он мне акции свои», - в общем у них разлад, а я не понял тогда.
Кричинский будто заговариваться начал, делал изумлённый вид, будто вспоминал о чём-то.
  - Павел Петрович, вот скажите, будьте так любезны: зачем ему мои акции?
Следователь поднял брови, с недоумением посмотрел на Кричинского.
  - Об этом мы с вами не говорили, Вениамин Петрович, вот и расскажите об этих самых акциях.
  - Мои акции проданы, по ним начислены проценты, и, увы, они не мои. Вы и так об этом знаете, не так ли, Павел Петрович? Ну, так вот, зачем Зарецкому мои акции? У меня их нет, я уже сказал. Мы простились, обнялись, так нечасто бывает, может, - Кричинский выдавливал из себя слезу, - чувствовала душа? Вот что я вам скажу, уважаемый Павел Петрович, ищите там, где друзья. Кто Яков? Друг детства. Акции чего, что за прохиндей Яков? А я мирный изобретатель, живу на свои кровные, дочь выдал замуж, живут вместе со мной, кровный дом…
Кричинский не думал останавливаться, Павел Петрович спросил:
  - Последний вопрос, Вениамин Петрович, к кому вы ещё заезжали до… той драки? Времени у вас было немного, но до трактира не менее полутора часов. Где вы всё это время были?
  - Уважаемый Павел Петрович, вопрос неуместный: я приехал отдохнуть и навестил некую даму, замужнюю, - Кричинский принял таинственный вид, - не могу, не в правилах выставлять напоказ, сами понимаете.
  - Больше у меня вопросов нет, я вас не задерживаю, Вениамин Петрович, прощайте.
  - Прощайте, Павел Петрович, свидимся. Бедный Зарецкий… - сказал Кричинский, закрывая за собой дверь.
Следователь понимал, Кричинский неспроста раскрыл все карты перед ним, чтобы «не щёлкали по носу» фактами, которые успели накопать на него. То, что следователь «копает» Кричинский знал: убирал хвосты? Что знал Зарецкий, но не сказал ему при встрече?
«Якова я найду, - думал Павел Петрович, - если причастен, докажу, но связь Кричинского с убийством прямая», - следователь не сомневался.
Яшей был Смородин Яков Васильевич, интендант, ни о каких акциях говорить не хотел.
  - Не знаю, о чем вы? Зарецкого знал, скорблю. Не виделись два месяца: мало?
Смородин был расстроен и не красовался, сердился на вопросы, считал их не уместными.
  - Задам ещё один вопрос, последний, возможно: знакомил вас Зарецкий с другом своим, - Павел Петрович намеренно назвал другом, - Кричинским?
  - Какой он ему друг, помилуй бог, прохиндей каких мало. Так и говорил: «Прохиндей, а нужен?»
  - Зачем нужен?
Смородин развёл руками.
Смородин не был обвиняемым и свидетелем не мог быть: не видели его на месте преступления – похоже, говорил правду.
К Кричинскому вернулись через два дня. Нашли убийцу во дворе зарезанным. Зарецкого убил он, в этом не оставалось сомнений: в кармане лежали носовой платок, в который был завёрнут мундштук (его ещё накануне убийства Павел Петрович видел у Зарецкого на столе, сам он не курил, оставалось узнать: чей?) Далее: две верёвки, переплетённые между собой (что значило?) 40 и 50 см – следователь определил на глаз. Зарезали ножом, он валялся у ног убитого (не в теле – у ног, могло и это значить: что?).
Павлу Петровичу надо было во всём разобраться: помощники трудились не покладая рук, опросы вёл сам только у тех, кто мог толком рассказать по делу, но и косвенные улики были собраны все.
Нашли убийцу зарезанного в тот же вечер, им оказался отставной поручик, гвардеец с тремя ранениями. Из допроса было ясно – не скажет. Его Павел Петрович решил оставить на потом, когда все улики покажут на главного виновного, а пока поместил в дворянскую камеру, где, хоть и было холодно, но без сквозняков и кормили хорошо. Намеренно не беспокоил допросами, выжидал –заговорит, а сам вёл три дела об убийствах – дел невпроворот.
Двое под подозрением, но намерения каковы? Акции интересовали Кричинского, но показывает свою непричастность. Чьи руки теперь он будет использовать?
Один из помощников был отправлен в усадьбу к Кричинскому под видом переписчика служилых людей, хотя уже отправляли: среди рабочих многие не служили и не обязаны были, но двое числились – не отставные, резервисты. Делать было с ними нечего, всё подано исправно, однако пришлось «обнаружить» неточность в документах – вот с этим и поехал. Должность помощник Павла Петровича занимал немалую, а здесь работа сыскаря, но Семён Аркадьевич понимал всю важность своей работы и со всем ему присущим артистизмом выполнил поручение. Кричинский кривился, не подозревая в шутовском наряде переписчика важную фигуру, показывал бумаги, тыкал пальцем, объясняя, где могла быть ошибка и ничего не заподозрил. Зато Семёну Аркадьевичу удалось заполучить все списки проживающих в селе у Кричинского, а так же их гостей. Полный новостей он вернулся.
  - Павел Петрович, новостей много, не уезжайте.
  - Я скоро, только туда и обратно.
  - И напрасно съездите, возвращайтесь быстрее, я вам скажу, куда надо ехать нам с вами.
  - Не интригуйте, Семён.
А сам поспешил, по дороге обдумывая сказанные помощником слова. Ехал он к мадемуазель Розе, она дама не скрытная, охотно делилась сведениями о клиентах за деньги. Она и поведала похождения отставного полковника, потом о Зарецком упомянула (была с ним она, поохала, помахала над лицом ладошкой, но слёзы так и не показались), о Кричинском говорить не хотела, но, видно, решила про себя – «всё равно убьёт», сказала:
  - Вот здесь, господин хороший, мне надо свечку ставить: завтра меня не будет за мои слова, но скажу, - дама сменила тон, стала серьёзная, даже похорошела при этом, - он меня надоумил поступить так, но я девушка не привередливая – заплати. Он платил хорошо, я делала: всех, кого он мне рекомендовал, я ласками расспрашивала, поила и кормила… ласками, - уточняла Роза.
  - Продолжайте, мадемуазель Роза, прошу вас, об этом подробней. Что говорили вам эти люди?
Она ещё повздыхала, принимая свою участь убитой свидетельницы, но сообщницей убийцы быть не хотела, поэтому продолжила тем же серьёзным тоном. Из её слов выходило, что все «подготовления» преступлений, совершённых Кричинским и его другом, проходили после разорения, убийства или смерти людей, у которых не оставалось родни, претендующих на наследство. Далее её не касалось, но она знает ещё двух, которым грозит та же участь. (Эти двое уже были на примете у следователя.)
  - Хорошо, я отпущу вас с тем условием, что вы сегодня же спрячетесь, пока я вам не разрешу появиться здесь. Сейчас будет опасно, придёт, кого вы не знаете и убьёт.
Павел Петрович решил не хитрить со смелой мадемуазель, понимая, в какую сложную ситуацию он её поставил: все её подруги знают о следователе, что приходил, а держать язык за зубами их никто не учил. Даже если бы мадемуазель Роза ничего не сказала следователю, её судьба была бы решена – свидетелей, тем более бесполезных, Кричинский не оставлял. Так утешал себя Павел Петрович, когда узнал печальную весть: Розу, Светлану Тимофееву, зарезал пьяный клиент. Это будет потом, а сейчас расстроенная мадемуазель Роза благодарила следователя за участие в её жизни, сочувствие.
  - Непременно, - говорила она прощаясь, принимая естественное для себя выражение лица «красотки ух!», - уеду, у меня ещё бабушка жива.
На том и расстались. Ехать по адресам за полночь было сверх норматива, тем более помощник обещал ждать. За чаем в кабинете у Павла Петровича состоялось совещание, договорились действовать сообща, полицию не предупреждать заранее, а прикреплённых к каждому из помощников полицейских инструктировать на ходу.
Утро началось с облав. Первого арестовали Кричинского, он был в гостях у друга, которого не представлял никому, а был это никто иной как держатель акций завода, теперь наследник своего покойного отца, двоюродного брата Драгомилова. Вдвоём они и придумали все убийства, ради получения наследства, самих убийц убивали другие – всегда находились готовые помочь. «Горы трупов», - так сказал бы писатель, не обременённый тяжким трудом расследовать каждую смерть.
Дело закончилось нескоро. Павел Петрович был переведён в Петербург с повышением, как только точку поставил суд: каторжные работы пожизненно, без права амнистии для обоих преступников. Отставного поручика отпустили, было доказано, что смертельное ранение он не смог бы нанести убийце, по причине ранения правой руки (перебит нерв), а нож вошёл под углом, который левой рукой не нанести. Следователю гвардеец признался: «… заставил убить себя самому…» (как он это сделал?). Отставной поручик оказался дальним родственником Зарецкого, но являлся ли он наследником состояния убитого, это уже Павла Петровича мало интересовало. По счастливой случайности его арестовали раньше, чем убил подосланный Кричинским убийца.
В списках убийц было много уволенных рабочих с завода Кричинского. Тех, кого можно было привлечь, увольнял. Мастер давал задание, не выполнял, показывал на дверь, а дальше уговоры, и через третьи лица нанимали на «работу» к тому же Кричинскому, но уже убийцами.
Всё это раскопал помощник следователя. Вся ячейка Кричинского состояла из трёх людей, из которых Петрову досталось роль поставщика «товара». Он подбирал кандидатуру – всегда это был разбитной мужик, не знающий профессию и любителей баб тоже.
Это и случилось, когда по неосторожности проболтался Алексей Емельянов. Его друг попал в шайку (как думали они, не связывая с заводом и владельцем), его убили, после этого ещё двое… вот и сказал при мастере:
«Чем на плаху, лучше к вам… да к бабам».
Все засмеялись, а Петров напомнил, подослав его же товарища в толпу раззадоренных мужиков и рабочих. Свидетелей не оставляли: кто знал – молчал, чтоб не убили. С этого убийства была распутана череда жестоких смертей. В этом списке много дворян и простых людей, которые к несчастью оказывались рядом, и свидетели, до поры нужные, но не бывшие соучастниками преступлений – таких было много.
Вот и весь рассказ, такое приукрасить невозможно. Сцены жестокости опущены намеренно: от крови дичали.