Мерзликинские глаголы и многоточия. публицистика

С творчеством Леонида Мерзликина я познакомилась случайно.
Не помню, какие именно обстоятельства привели меня в тот день в Дом писателя, но, то что, изнывая от томительного ожидания чего-то или кого-то, я обратила внимание на маленькие зеленые цвета книжицу с незнакомым мне именем Леонид Мерзликин, я помню хорошо. Воспитанная за долгие годы учебы в Ленинграде на творчестве таких именитых поэтов России, как Р. Рождественский, Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Б. Ахмадулина и других, которых я имела счастливую возможность лицезреть запросто на Дворцовой площади, где они молодые и горячие щедро выбрасывали, выплескивали из себя бойкие и четкие рифмы в собравшийся народ, я, честно признаюсь, открыла томик Мерзликина без каких-либо ожиданий. 
Открыла от нечего делать наугад и зацепилась взглядом за строку «а под мосточком катится вода».  Прочитала все стихотворение. Но ничего из него не запомнила, кроме этой единственной строки. Уж слишком все в этом стихотворении было завуалировано, не проговорено, размыто. Если бы Леонид Мерзликин был художником, то я бы сказала, что он воспроизвел описанную им историю, как истинный импрессионист, отдельными мазками.  Четкой и реалистичной оставалась только одна картинка – «под мосточком катится вода». 
И все-таки что-то и с этой строкой было не совсем так! 
То ли потому, что на фоне импрессивных переживаний автора и этот мосточик, и вода отдавали явным классицизмом, только тогда мне показалась, что автор, заигравшись в прятки с читателем, прибегает к этой строке из боязни проговориться.
Это сегодня, перечитав стихи Мерзликина заново, я поняла, что поэтический импрессионизм автора уникален, особенно в любовной лирике. Более того, не осталось для меня никаких секретов и в отношении мерзликинского «мосточка».  Пять строф в стихотворении и каждая заканчивается одинаково – «а под мосточком катится вода». И это правильно, потому что самое главное в импрессионизме – это как можно точнее и естественнее запечатлеть реальный мир в его подвижности и изменчивости.
Казалось бы, что, прибегнув к столь необычному для передачи мимолетности чувств и времени приему, автор должен был остаться доволен собой, но нет.  Он вовсю использует в своих стихах такой расплывчатый знак препинания, как многоточие.  А мы все еще со школьной скамьи хорошо помним, что многоточие используется в тексте для обозначения незаконченности высказывания, вызванного различными причинами, как-то внешними помехами, волнением говорящего или его открытым нежеланием посвящать кого-либо в свои потаенные мысли или воспоминания.
Но в отношении творчества Леонида Мерзликина я бы добавила к уже вышеозначенным причинам еще одну. Многоточие по мерзликински – это целенаправленная попытка автора оживить повествование, внести в безжизненное по форме изложение трепетание времени.
Прочтите еще раз:
Петуший крик. Падучая звезда.
И над ручьем развесистая ива.
И ты греховна тем, что ты счастлива…
А под мосточком катится вода.
Обратите внимание на то, что все пространство в стихотворении развернуто по горизонтали – «под мосточком катится вода» и по вертикали – «падучая звезда». Кроме того, оно еще и заполнено звуком – «петуший крик».  Но все эти короткие предложения закрыты точками. А это значит, что их повествовательный ресурс исчерпан! И только одна строка – «и ты греховна тем, что ты счастлива…» открыта для догадок и размышлений.
Впрочем, продлив многоточием счастливое настоящее, автор уже во второй строфе дает понять читателю как оно коротко, поменяв точки и многоточие местами.
Глаза в глаза – и горе не беда,
И грех не грех. Прости ее, Всевышний.
Она и я. А ты тут третий лишний.
А под мосточком катится вода…
Все случилось.  Все завершено. Все принадлежит прошлому. Все, но только не вода, которая и есть само время.
А вот совершенно иная картина:
Дорога, дорога, дорога…
Снежок опушил провода.
Казалось бы, ну зачем Леониду Мерзликину, который и без того трижды обратил наше внимание на предмет, о котором пойдет речь далее, завершать строку многоточием. Не запутался ли автор в своих новациях?  Отнюдь! Все это поэт делает для того, чтобы, воссоздав в повествовании пространственную горизонталь, заставить   читателя почувствовать не только необозримую бескрайность дороги, но и бесконечность времени.
Или наоборот.
Я сойду с полустанка, зажмурюсь на миг…
Миг – это тоже время!  А в мерзликинской строке – это еще и многоточие – знак препинания во времени. Но во времени настоящем, которое силой воображения можно длить и длить.
Правда, не все в поэзии Леонида Мерзликина так однозначно, как может показаться на первый взгляд. Есть в его творческой мастерской немало и таких стихов, в которых автор ни на одной строке не задерживается.  И все они написаны в классическом стиле, когда каждая последующая строка согласуется и логически дополняет предыдущую. А все вместе они плотно и ровно укладываются в колоритное повествовательное полотно с определенной сюжетной канвой. Но и эти стихи не лишены исследовательского интереса. И особенно привлекательны в них мерзликинские глаголы.
Кстати, первым на чрезвычайное увлечение поэта глаголами обратил внимание егерь Богомолов. И в том признается сам автор.
Сказал мне егерь Богомолов
Про эти строки: - Ну, нахал!
Гляди-ка сколько он глаголов
Для гонорара напихал!
И в самом деле, глаголы Леонида Мерзликина - это основная несущая конструкция, на которой держатся все его произведения.  Для него - поэта глагол не просто слово, а в первую очередь действие, движение и развитие как тех или иных состояний природы, так и состояний души. Он абсолютно не стремится каким-либо образом приукрасить свои стихи, будь то качественные прилагательные, обтекаемые деепричастные обороты или легкокрылые метафоры, которые главным образом состоят на службе у существительного. В этом смысле Мерзликин строг до аскетизма. Но оно и понятно, потому что автор ставит перед собой совсем иные задачи. В его стихах царь и бог – это его величество глагол, а все остальные части речи лишь дополняют его содержание.
Я сижу на бревнах у ворот,
На нос кепка свалится вот-вот,
Я сижу и семечки щелкаю,
Слушаю, как радио орет.
Ничего лишнего, никаких украшений в виде бус из дополнительных членов предложения, а все передано и настроение, и время года, и пространство.
Случается, конечно, и такое, что автор, позволяя себе некие вольности, использует речевые возможности морфологии более широко.
Шумит и хлещет озеро. Куда б
Ни глянул – всюду горы, а по ним
Лес громоздится дик и кустолап,
И тучи прут, расхристанные в дым.
Но и в этом случае первенство отдано глаголам, а потому и понимается все через глаголы. Ни лес дик и кустолап, нет!  Громоздится дик и кустолап! То же самое происходит и с тучами!  И сомневаться в том не надо, потому что пожелай автор выразить свою мысль по-другому, он – грамотный лингвист выстроил бы совершенно иную образную конструкцию. Например, такую:
Лес дик и кустолап громоздится.
Внешне все выглядит правильно! Быть может, даже подчинительная связь слов лексически более логична, чем у автора, но при таком порядке слов, и это нетрудно заметить, существительное «лес» приобретает характер, а глагол «громоздится» лишается его. А вместе с ним он лишается и своей состоятельности, чего автор не может допустить и не допускает.
Оживить глагол, заставить его совершать действие не механически или хаотически, а в соответствии с возложенной на него задачей – вот чего добивается поэт.
Дождь утих, и по трубам стекает вода,
Темнота наплывает, сгущаясь.
Я, наверно, привык покидать города,
Потому что не плачу, прощаясь.
Что происходит в данном случае? На вид ничего особенного! Но только на вид! А в творческой мастерской автора проделана большая работа и вот уже глагол «наплывает» получает два вида перемещения – горизонтальное и вертикальное. Всего-то и потребовалось подкрепить глагол «наплывает» деепричастием «сгущаясь», которое, кстати, тоже является неспрягаемой формой глагола. Конечно, можно было бы написать и так:
Темнота, сгущаясь, наплывает.
Но насколько бы глагол «наплывает» обеднел и побледнел, даже не хочется себе представлять!
Такие вот они мерзликинские глаголы!
В контексте сказанного хочу еще раз остановиться на любовной лирике поэта, хотя эта тема заслуживает большого и серьезного разговора.
Но если в двух словах, то хочу обратить внимание читателя на то, что все стихи Леонида Мерзликина о любви легко разделить на две стилистические группы, которые между собой сильно разняться по совокупности тех языковых средств и приемов, которые автор использует.  Первый я бы назвала поэтическим импрессионизмом, а второй – поэтическим классицизмом. Судите сами, в тех стихах, где воспоминание или образ возлюбленной (неважно реальной или нафантазированной) владеет душой поэта, он пишет картину мазками, он не скупится на многоточия, он передает чувственный мир, расширяя границы времени и пространства. А, чтобы убедиться в этом, перечитайте заново стихотворения «Портрет», «Волосы в пышном узле…», «На столике шарф белоснежный,» и другие, которые вы легко можете узнать по многоточиям.
Но если автору «в прожитом не надо ничего», то его манера письма меняется и в ней появляется однозначность, ясность и завершенность, в которой все от начала и до конца прописано до точек.  И все это имеет место быть в стихах: «Ты права. Мы и впрямь как чужие.»,  «Я глаза просмотрел, ожидая тебя»,  «За синий лес, за синие излуки» и так далее. В них вы не найдете ни одного многоточия!  И они ни к чему, потому что прожитое «плашмя упало под колеса», потому что прожитое перемолото жизнью и временем настолько, что порой кажется будто «и не было его».
Но все эти глаголы и многоточия – символы движения и времени – изобретены Леонидом Мерзликиным не ради забавы, а главным образом для того, чтобы в полный голос воспеть свои родные и милые сердцу долины, плесы, ручьи и горы.
Помните, Сергей Есенин как-то сказал:
Быть поэтом – значит петь раздолье.
Но если сам он был певцом «золотой бревенчатой избы», то Леонида Мерзликина можно, с полным на то основанием, назвать певцом «золотого крутоярья». 
Ты один у меня мой родной уголок
С крутоярами синими, с тихими плесами.
В эту осень к тебе я добраться не смог
Ни пешком с батожком, никакими колесами.
Или:
Летний дождь по селу, будто всадник
Проскакал – голубы повода.
И открыл я окно в палисадник,
И услышал, как каплет вода.
Или:
А дорожка бежит, санная, полозная.
А рябина дрожит, дымная, морозная.
Клюнь, дроздушка, клюнь – в снег упала ягода.
Никакой не июнь – просто в небе радуга.
Вот так начитаешься мерзликинских строк, окунешься в синеводье его озер и речушек, наслушаешься лепета его кудлатых берез, и вдруг как понакатит, как займется душа в горделивом желании пристроить Леонида Мерзликина на поэтический Олимп, куда-нибудь поближе к Есенину и Фету. Но поостынешь немного, в разум войдешь, да вспомнишь то, как сам поэт о себе говорил:
Ни вселенских проблем (я до них не дорос),
Ни премудрости некой другой,
так сразу и поймешь, что никогда деревенский поэт «золотого крутоярья» Леонид Мерзликин на Олимп не заглядывался, что весь он – певец белоярского раздолья целиком и полностью принадлежит своим землякам, своей малой родине - земному уголку, где когда-то родился, где так счастливо пригодился и где его чтут и помнят.