Память

                ПАМЯТЬ


                I


   Гав-гав! Доброго утра! На будильнике четверть пятого. Который раз сторожевые дворняжки преуспевают в исполнении своего долга. Малейший шорох порождает ватагу мчащихся псов, растворяющих ранние улицы в оглушительном лае. Обвыкнуть да уснуть до восьмого часа утра? Незамысловатый план, который, к сожалению, воплотить в жизнь она не в силах. Бессонница - завсегдатай одиноких холодных ночей.


   Заунывно пели морские воды. Оправила пижамный костюм, электрический свет осой впился в глаза. «Два часа сна и пятнадцать минут», - нацарапала на жёлтой бумаге проворно скользящая ручка. В большой, с топырящимися исписанными листами тетради, громоздились разных характеров записи: «Наступил сон: 01.45; прервался первый раз: 02.30 (в сон удалось уйти в течение пяти минут; прервался второй раз: 03.00 (на сей раз, чтобы погрузиться в сон потребовалось больше минут - десять; пробуждение: 04.15 (несносные собаки снова разбудили воплями; приписка: лающие негодяи искушают на грех! Вот-вот и буду вынуждена возненавидеть это плацентарное млекопитающее животное); общее количество сна: два часа тридцать минут, минус около пятнадцати минут, соответственно: два часа пятнадцать минут; завтрак: каша гречневая подсоленная». В компании дневника проводилось помногу часов на день. Этим и она, и дневник всецело были довольны. Стол украшал натюрморт: пара варёных яиц, грациозно разрезанных тупым ножом; горделивый в утончённом минимализме гранёный стакан воды и кипа припасов цветных таблеток. «Это перед завтраком, а это вот – перед обедом, а где же третья?» - приговаривала нужные для обряда слова; отворила шкап, сущее хранилище бочёночков витаминов, минералов и прочей снасти для постройки здоровья.


   Велеречиво восходило солнце, начинался новый тоскливый день. Отворилась дверь, морской воздух нежно потрепал вихрастую чёлку. «Много дел сегодня», - так она говорила каждый день. Какие дела? Как у всякого человека: обыденные, назойливые и обязывающие к ежедневному исполнению.


   Проторенной тропой она отправилась набирать воду, которая в свою очередь, наглейшим образом расплескалась. С досадой возвращалась женщина в дом, с упрямством убеждённая в том, что приметой день окрещён быть негодным. Она не замечала смелых бабочек, то и дело усаживавшихся на её белую макушку.


   Стирать умостилась на веранде. Солировали – крапивник с жаворонком, шелест листьев аккомпанировал; от раскатов рулад сгущались краски, но трудов лесных артистов она не слышала, один единственный звук, звучащий с мощью Гонга, никак не мог её покинуть - это звук печали и горести.


   Весь день она провела в заботах. Прихорашивание комнаты являлось необходимым ежедневным долгом. Обязывал к его исполнению самодоказанный тезис, гласящий о вездесущей чистоте, способной украсить жизнь. Придуманные задания всплывали планомерно, она в свою очередь послушно их исполняла.
Солнце очутилось в зените - к этому моменту она утомилась. Простёрлась на белоснежной хлопковой простыни; увы, таблетки поддерживали активную жизнедеятельность временно. Воспользовавшись физическим отдыхом, воспоминания ринулись мелькать крылышками вешней капустницы, отдаляя прекрасную красавицу всё дальше и дальше.


                II


   Маленькая девочка лет четырёх, в пунцовом, окаймлённом белым кружевом, платье. В маленьких ручках судорожно вздрагивал байковый платочек, бывший когда-то лоскутком материи спальных штанов. Зоркие глаза стремительно вглядывались вдаль, далеко за забор и вот-вот надумывали плакать. Но, как оказалось, слёзы отлагаются на следующий раз: сегодня её отрада прибыла раньше ожидавшегося. Пухлые щёки облеклись в румянец. Она вскочила со скамейки и истошно залепетала: «Мама, мама!», а несколько тише, едва разборчиво: «Ты пришла!». Досадный луч всё-таки пробился из-под каштановой, цвета влюблённой жабы, листвы и впился в правый глаз малютки, но это не страшно, ведь рядом мама, всегда пахнущая жасмином и отдалённо напоминающая весну. Они в пути. Реяли ласточки и кто-то ещё, название кого она не знала, поэтому докучно задавала вопрос за вопросом:


   - Мама, а это что за птица? Тоже ласточка, только большая?
   - Нет, ангел мой. Это голубь, - мерно, тихой поступью и живой беседой они добирались к дому.



Она всё помнила наизусть: эту и много других картин из жизни видела словно наяву, помногу раз. Неизгладимый отпечаток, как метка, оставленная раскалённым металлом, отметил её жизнь. Снедаемая тоской: её ресницы запорхали, а через секунду по щеке пробежала капля, будто только что начался дождь. Она накрылась простынёй с головой: казалось так безопасней вспоминать – изводить себя жестокой пыткой.


                III


   Подле неё - молодой человек. Он увлечённо рассказывает о своём недавнем маленьком открытии. С каждым словом, он погружался в монолог всё больше и больше: «О физика, воистину я трепещу пред тобой!», едва не проронил он, поминутно забывая о том, что рядом милая сердцу.


   Ветер таскает его за чуб будто мама, ругающая провинившегося ребёнка. Очки то и дело скользят вдоль переносицы, а остроконечная бородка редеет от неустанной привычки хозяина дёргать по волоску в момент прибытия любопытной идеи. Широкие штаны тщательно скрывают ноги - едва не надумаешь, будто их (ног) и вовсе нет. Долговязый, он вот-вот сломается на две части: ноги и туловище с головой. Он не красив и не уродлив, но какая-то сила не позволяет оторвать от него взгляд, прекратить слушать и любоваться им.


   - Родная, ты меня слушаешь? - с улыбкой он обратился к ней.
   - Слушаю, конечно, слушаю! – она усмехнулась ещё больше, шире и в полный рост показались крепкие молодые чистые зубы. Вот она! Будто и впрямь очнулась от блаженного сна в ещё более блаженную явь. Голубые глаза точь-в-точь, как ясное небо очутились напротив – это он склонил голову к собеседнице, чтобы лучше видеть её лицо. Он не засматривался на окружающих. В потоке своих мыслей увязал и бесконечно искал им объяснение. Да, он любил, безусловно.    Изумлённый неведомым доселе экстатическим чувством, он с пряной усладой наблюдал за судорожным вздрагиванием нежных век. Непонятное рвение заставляло бежать хоть на край света за охапкой жёлтых лютиков, неустанно поглощать всегда сопровождающий её фигуру аромат жасмина, возражать себе, и напротив, воспарять к лиловому мареву сердечного чувства.


   Сие забвение туманило разум, невозможным казалось расставание даже на самый небольшой срок. Однако, судьба распорядилась по-хозяйски. Неизгладимой метой отметилось происходящее и ускользнуло в бескрайность, с которой, в своё время вынырнуло наверное для того, чтобы так же ловко, в неопределённый момент кануть.


   Слишком давно? Да, но каждое воспоминание - обмакнутое в сурьму железо, которым нещадно ведут нарезом по израненному, тысячи раз зарубцованному сердцу (1*). Пыльные фотографии хранят лица в доле секунды, дрогнувшей когда-то давно, подобно струне, долгие годы висевшей на стене гитары без касания человеческих рук, в один солнечный день, от сыплющийся побелки, утратившей в колебании на одну десятую минуты свой тихий покой. Натали доподлинно сохранила воспоминания обо всём, что видела и слышала много лет назад. Феноменальная способность мучила её изо дня в день.


                IV




   Слишком давно. Солнечные дни были прожиты, с тех пор, как бы высоко солнце не разливало свои лучи на Землю – Ярило остаётся неприметным. Натали, цветущая женщина, кажется, по-вешнему свежа и только-только освоилась в мире, появились и успели пропасть те самые незаменимые, которые попадаются так же редко, как пойманная близоруким глазом падающая звезда.


   Она уснула, всё-таки удалось. Здорово! Четыре часа сна в сутки – не так-то уж плохо. Прогулка вдоль морского берега – очередная приписанная лично процедура, оставляющая надежду вылечиться от одной из болезней. Ей пришлось совершить переезд к Чёрному морю. Три месяца и результат не должен заставить себя ждать.




   Спустя час она уже брела близ моря. Волны рьяно спорили друг с дружкой: если позволить маленькую шалость, можно представить, будто одна из волн была на стороне современных либералов, другая же примыкала к консерваторам. 
   Стемнело, показались звёзды, свет которых тощал благодаря навязчивым фонарям, сплошь да рядом обременяющих своим искусственным светом. Увязали ноги в песке, к тому же,
 последний бесстыдно засыпался в стоптанную обувь:
страстно желал избавиться от мучителей, непрестанно толкущих его бескрайнее тело.

Располагающий в этот день был ветер: юркий, он обдавал всякого свежим дыханием, после чего невозможно было хоть чуточку искренне не улыбнуться. Таковой процесс для Натали был не прост, увы, отнести её «ко всякому» если удавалось, то не сразу, однако, ей действительно стало спокойней. Следом за ветром, вперёд хлынула волна. Вот незадача – обмочила ноги. Так всегда: приходит какая-нибудь подлая неприятность.


                V




   По правую руку - будка, в ней – безликий образ странника, отправляющегося в путешествия во снах. Сёма – сторож.
   - Семён, здравствуй! – заскользила на её лице искренняя улыбка. Искалеченная, но всё ещё живая.


   Мужчина лет сорока пяти. Около двух метров ростом, широкоплеч. Когда-то круглый упругий живот, казался сдувшимся обездоленным надувным шариком. Он носил пыльно синюю в крупную клетку байковую рубашку, она стала его частью и невероятной казалась мысль, будто когда-нибудь, хоть на минуту, она может быть им не надета. Законсервированные в тоске глаза не потеряли своего цвета, однако огонь в них давно погас. Прямоугольные диоптрии в хрупкой оправе – вещь, казалось, не должна принадлежать сему великану, попросту потому что одно взятие в руки может оказаться последним мигом, когда прибор ещё был в силах приносить пользу. «Не справедливо!» - слышу я голос читателя. Что Вы! И великаны вправе носить очки, но в таком расположении вещей, очки должны быть массивны и, как минимум, в роговой оправе!


   Волосы на голове присутствовали, за исключением макушки: небеса зрели голый блестящий череп.
   - И тебе здравствуй, странница ночная! – он улыбнулся лишь правой стороной лица. Что же, и это не плохо.
   - Ну что? Как служба? Всё так же - бездельничаешь ночи напролёт? – вся её мимика выдавала любопытство. Однако зачем мастерские демонстрации театрального таланта? Ответ его знала она заранее. Спросить, безусловно, было нужно: и в самых тоненьких венах очевидных обстоятельств течёт кровь перемен.
   - Да. Неизменно. Но что кривить душой, меня вполне устраивает стабильность, – сигарета не выпускалась из двух соседних, на веки вечные сроднившихся пальцев. Трудно было уловить секунду, когда он не курил или только намеревался поджечь табака. Глядь: четверть, и папиросный дым прекратит крутить воображаемые воздушные усы, как нет уж, дорогой читатель, обновлённая, фениксом возрождённая папироса юлит прямо у твоего носа в тех самых неизменных пальцах загадочного курителя.


   Они были знакомы много лет, а их матери до сих пор сплетничают о соседях с третьего и четвёртого этажей. Теперь, когда оказалось, что место их пребывания – известный курорт «И» - ежедневные встречи были неизбежны. В конце концов, данная процедура была необходима во избежание каких-либо распрей и душевных недомоганий их уважаемых родительниц. Нет, что Вы! Они не любовники и таковыми никогда не являлись. Безупречно подходящее слово, коим можно было бы их назвать – собеседники. Две души, омытые отравой одиночества, расплескавшейся в озере невзгод. Вы думаете, таким существам нет надобности хотя бы в одном добром слове? Ежели так думаете – смею Вас уличить в цинизме.


   - Ветер сегодня тихий, морская гладь, - пытался поддержать диалог Семён.
   - Да, можно сказать душно. У меня в домике 29 градусов. То-то я решила перед сном моцион совершить. Не даром же морской воздух. Благодать подобную ни минуты нельзя упустить.
   - Правильно, - он замолчал. Секунда тянулась за секундой. Они оба смотрели в сторону моря, и каждый силился найти хотя бы одну фразу, с помощью которой удалось бы распустить клубок беседы. Как же тягостны обременяющие минуты навязанного молчания.


   - Как твоё здоровье? Есть ли улучшение? – он посмотрел на неё дружелюбно.
   - Спасибо, лучше. Только ночью два часа спала. Зато днём - ещё два. Насморк начался. И это нужно лечить, – всё было напрасно.
   - Излишне ты болезненна. Признаюсь, я поражён твоему усердию в лечении. Я бы так не смог, – усмехнулся он. - Давай, может быть, присядем?
Они умостились на примкнувшей к сторожевой будке, самодельной лавке, обитой старой кирзой.
   - Болеть неприятно, вот и лечусь. Разве охота лечиться владельцу богатырского здоровья? Я скажу тебе, и неохота лечиться даже тогда, когда болен, – взгляд потускнел. – Как твоё самочувствие? – решила сменить наболевшую тему.


   - Всё так же. С некоторых в моей жизни нет перемен. Слава Богу, погода ещё хоть как-то разжижает рутину. И та уже неделю однообразная, – он прервался на то, чтобы хлопнуть по комару, уже начавшему пить кровь с правой икры.
   - И когда же начался этот период?
   - Ох, давно, уже и счёт теряю, – горестная ухмылка показалась на той же правой стороне лица. Он помолчал. – Хммм… Десять лет, Боже мой, как же быстро они промчались. Знаешь, я иногда вспоминаю молодость. Было так много сил, я никогда и предположить не мог, что когда-нибудь приду в такое негодное состояние, в каком пребываю сейчас.


   Лучшие минуты жизни, когда через пальцы рук, поток звуков насыщал меня бесценной энергией. Да, я знал зачем нужно жить. После очередного концерта, в небольшой аудитории с антикварными изразцовыми люстрами, а эти просиявшие от музыки люди, - несколько приосанился, казался выше, чем обычно, а в воздухе парила рука с длинными жёлтыми пальцами, в которой намертво застряла так же былая сигарета.
   Она не знала, что можно и нужно говорить в ответ подобным изречениям.
   - Да, хорошая музыка через хорошего исполнителя – исцеляет души.
   - Я всем сердцем верю: хоть единожды, одному человеку, я был проводником к великому Баху, или великолепному Шуману или кому угодно, ведь каждый из них гений, – он помолчал секунд с двадцать, ушёл мысленно в далёкие перламутровые облака, но вовремя очнулся. - Помню один из последних дней: стены залиты солнцем, лёгкое дыхание шифоновых занавесок, дрозд затеял бесконечную песенку, но и это не главное. Он величествен видом, концертный C.Bechstein, занял центральное место в помещении. Блики на лаковом покрытии, запах древесины, и я, с полным осознанием того, что делаю, погружаюсь в волшебные звуки… Это длится час, три, пять, но силы мои не иссякли, - единственный раз за долгие годы, голос его звучал по-новому, видимо в сию минуту, этот изнеможённый с тускло-серой душой, умчался в давно минувшие дни. – Да, - поник голосом, реалии возвратили его на законное место. - Ни рояля, ни музыки, - тихо сказал он. Безбрежное море, нервными волновыми хлыстами рвало сердце на безобразные куски.


   - Почему же нельзя снова играть? – прониклась монологом, её действительно интересовал этот вопрос. Левая рука, по привычке закрывающая загоравшуюся сигарету от малейшего ветерка обнажала свой изъян: отсутствовали два пальца – средний и безымянный. Семён обратил свой взгляд к собеседнице, после посмотрел на левую руку. Ничего не ответил.

   - Я понимаю, – смущённо сказала она.
   Молчал. «И что она понимает? Разве можно? Копья, а не слова. Стой, эгоист проклятый. Конечно, кроме моей проблемы есть и другие, разносторонние и тягучие, как горячий сыр. И всякий так же переживает и существует в тяжких испытаниях. Всё, что для меня ничтожная глупость, для одного из земных, мне подобных, может быть самой большой трагедией.
   - Но я вовсе не хотела... Нет-нет... Боже мой, я совсем забыла… Ты ведь знаешь людскую слабость — свои беды помнить, о чужих забывать. Прости, Семён… - молчание собеседника инициировало чувство вины.


   - Послушай, - перебил он. Нечто в духе банального «ничего», которое за много лет приелось и раздражало искусственностью, ничуть не хранило в себе чего-то, что хотелось выразить непонятно какими словами. – Послушай, кем же ты работаешь? Запамятовал вовсе, дурная привычка, согласен.
   Она зачем-то коснулась кармана, только через несколько секунд после опомнившись зачем: ключи. На месте, всё в порядке.


   - Медик по призванию, но без образования, - она улыбнулась. - На пятом курсе я была вынуждена покинуть учебное заведение. Я была уверена, что это необходимо и правильно. Да уж, вот как вышло. Права работать доктором - у меня нет. Но медицина до сих пор присутствует в моей жизни. Если бы ты знал, как много часов я провела за книгами, в поисках верного диагноза. Приходила ко мне соседка, сын у неё приболел, – я давай искать, что да как. Приходил сосед с гнойной раной на ноге, и сколько же я об этой ране читала! Иногда меня посещала мысль: может быть, я и болею не иначе, как потому, что мне необходимо лечить. Лечение себя упрощает поиски: точно известны симптомы.
   - Почему же нужно было остановить процесс обучения? – приподнял левую мохнатую бровь.


   - Это была утопия… Я была убеждена, что жизнь моя должна принять совершенно другой оборот. Я готова была жертвовать всяким увлечением. Что говорить, я жаждала этого. Я любила родных больше, чем медицину. Что,  впрочем, не считаю ошибкой.
   - И что же было после? - ту самую приподнятую бровь раздирал зуд.
   «Притронулся к лицу, а именно - к брови. Где-то я слыхала, что это означает, будто человек врёт. Не интересен ему мой рассказ? Притворяется? Пусть. Если я сейчас не расскажу всё… Нет уж, я расскажу, иначе я не смогу», - подумала она. Невыносимо болью не делиться, она рьяно поедает изнутри всю человеческую суть. Один на один с тоской чем более, тем менее жив.


   «Вот те на! Подлое создание – комары! Надо же так умело укусить в редкое, но часто используемое место. Теперь и бровь поднять невозможно – одутловатое место хватает щекотка» - подумал Семён.
- А после? Ему нужно было учиться, дни напролёт он был поглощён наукой. Мой муж… - пред глазами восставал образ, - реже показывался на глаза. Его самый милый взгляд — вот, что было моей пищей. С каждым днём всё более усиливалось одиночество. Семейные заботы. Мы были схожи, конечно, до бесконечного числа звёзд! - и единое, что серым бесцветным столбом их в корне разделяло: наука, первична и боготворима им, как ни единое существо и вещество в мире; ею любимая медицина, не любима больше родных. Всё это ей было известно, но произнести вслух… При свидетелях… Ах, как же бывает трудно!


- Всё произошло мгновенно - мигом, длившимся несколько лет. Иллюзии остались на своих местах, и только воплощать их в реальность — некому. Жизнь оказалась пустой. Надежда жила до последних лет. Как трудно жить без надежды, - она сложила ноги скрещёнными, «взявшими петлю» спицами, а на выступающей коленной чашечке, как на троне, размещался локоть, чуть выше — обычная человеческая рука, неустанно тормошившая спокойную чёлку. Натали забыла о запретах, наложенных ею же, говорить длинные речи. В истёртых заслушанных словах растворились два ума. Что я слышу? Краснобайство? Что Вы, тссс, помилуйте! Не вздумайте говорить постыдные вещи! Двое несчастных, каждое слово, нет, каждая интонация — всё пропитано страданием. Милые государи, пожалеть их, вот что нужно.


   Когда лёгкий флёр надежды сливается с небом, и аромата его не услышать, наверное, вот тогда, да-да, точно тогда, жизнь становится обузой. И каждый день, как долг, увековеченная обязанность. Нет дома и семьи, в очагах которых можно утешить своё беспокойное «Я». Ведь именно из отсутствия такового «очага» - жизнь и расстраивается изо дня в день сущей каторгой. 
- Да уж, что и говорить. Без надежды тяжко. Но, как же дочь? - подумал он: «Да и впрямь, где же она?».


   - В моей памяти. Как страшно: был человек, а после – без вести пропал. Кто его знает. Радостно и печально, что есть память! Где дочь, ты спрашиваешь? Где-нибудь, где ей интересно и весело. Мы виделись с ней давно, но я всё ещё хорошо помню и взгляд, и голос, и одежду, но глаза? Вот это медленно исчезает с памяти.
   - Так. Шутки или нет. Но почему давно? – расшибся о песок, ещё секунду назад чудом державшийся на месте цилиндроподобный пепел. В этот раз Семён не поспешил взять очередную сигарету.


   - Я не знаю, – взгляд обвёл невидимый, давно врезавшийся в память образ, вот он, как на яву. Часто задаваемый вопрос, и столько находилось ответов, более убеждающих в своей правоте, менее убеждающих. Всё исчезло, остались одни миражи. - Она помнит только ту меня, которая много лет назад обнимала её, недосыпала ночами, отказывала себе во имя её, во имя улыбок, которые милее всего в мире. Её смех, лучик мой ясный в тёмном царстве, ручки — самое совершенное создание, и почему мы склонны привязываться? До сих пор храню её маленькие с овчинным мехом ботиночки.


   Прошлое, так же, как и для меня, затесалось в её памяти. Я живу прошлым, она же - подалась в даль, к миру, к поискам нового. Я одобряю. Но, к моему большому сожалению, я оказалась в числе «прошлого». Я пыталась найти ответ, тысяча и один раз, но всё зря. Моя песенка спета, напрасно обманываться. Я увядающая, одинокая женщина, пожертвовавшая как минимум многим, взамен чего удостоилась получить обрывки воспоминаний, - знать, что титановые усилия, потерянные силы и напрасные мечты не зря пожертвованные на дело жизни — вот подлинное утешение.


   - Дети уходят, вот что. И немногий вспомнит миг из всей той глыбы труда, отложенного на крест и наперерез молодости родителя, – не ясно откуда он об этом знал: к счастью, или к сожалению, он бездетен; возможно из книг и собранных один к одному рассказов. – Луна полная. Ох Луна-Луна, забери мою тоску, – сказал он невесть зачем, с улыбкой, причину которой и сам понять не мог. «Ну вот, и не один я несчастен. Мелочь, а малость утешает» - подумал Семён.
   - Навряд ли заберёт, – усмехнулась.


   Усмешка, однако, стоила немалых усилий. Головой поникла, исступление подбиралось с розовых шероховатых пят и карабкалось по упругим икрам, но ей удалось оборвать неприятное чувство. Взамен явилось вязкое угнетение, безмолвствующее, комьями подбиралось к груди и раздирало глаза от жажды выбраться вовне. Хлынули, будто дикие кони, большие спелые слёзы; шлёпнулись о песок — не долгой была их жизнь. Она молчала. Снедаемая искрой папироса, неизбежно заковывала в тяжкие цепи зависимости; на сей раз, ей уделялось мало внимания: дряхлая, последние минуты мучилась в стеклянной пепельнице. Тонкие жёлтые пальцы повисли в воздухе. Медленно, но планомерно приблизились к её дрожащим кистям. «Не отнимай их прочь» - мысленно прошептал Семён, «Спасибо» - ответила она.