Ляля

                Ляля

               
                записки Юрия Лебедева
                (1980 – 2016)








               


                Действующие лица повести: 

Юлий Лебедев – композитор (от лица которого ведется повествование)
Елизавета, его жена (неудавшаяся певица)
Лариса (Ляля), их дочь, делающая карьеру певицы
Галина, сестра Юрия, журналистка
Борис, ее сын, врач-психиатр
Людмила Осокина, известная певица, покровительствующая Ляле
Олег Памфилов, первый муж Ляли, певец
Алексей Каштанов, второй муж Ляли, шахматист
Аня, дочь Ляли от второго брака



            Действие происходит в Москве в указанный в записках период (1980 – 2016).









               


                4 апреля, 1980

Ларисе три месяца. Не отзывается она ни на Лару, ни на Ларису, ни на Ларисеночка – чего мы только не выдумывали…  Но как пошло у нас с самого начала – Ляля. Стоило мне произнести это, как у нее делались заинтересованные глазки,  и она начинала внимательно прислушиваться, чем-то очень довольная. Она уже нас узнает, улыбается каждому по-особенному.
 Моя сестра спрашивает:
- Юр, почему Ляля-то? Как тебе это в голову пришло?
- Да так… Все дети плачут, издают звук «а», а у нее что-то похожее на… то ли «ла», то ли «ля»… Сначала я называл ее Лалой, чувствовал, это ей не по нутру, а когда назвал Лялей, она вдруг обрадовалась…
- Ничего, подрастет, все изменится…
Галя, моя сестра, наглядеться на нашу малышку не может, готова в нашей квартире проводить целые дни. Впрочем, нам это удобно, можем и отдохнуть немного, хотя нам грех жаловаться – Лялька очень спокойный ребенок. 
- А ты это серьезно… что она будет певицей?
- Не знаю, захочет ли… но данные точно есть! Уже чувствуются!  Для себя-то петь будет – дома, деткам своим, а насчет сцены… ну, поглядим, как получится. 
Когда дорастет до того, что сможет повторить хоть какую-нибудь мелодию, можно сделать выводы не только насчет голоса, но и на счет музыкального слуха. Бывает ведь луженая глотка, а человеку медведь на ухо наступил. И он орет как оглашенный, но все мимо нот. Боюсь, как бы с Лялей так не получилось.
Потому что у мамы ее вышло именно так – красивейшее сопрано, а слух... он подвел. С ней так маялся педагог по сольфеджио, но она все равно чисто пела только самые простейшие мелодии.  Да и то умудрялась чуточку съехать – где-то на полтона, где-то на тон…  В результате карьеру бросила: не хочу, мол, позориться. 
Так что насчет нашей дочери мы далеко вперед не загадываем. Бывают разные парадоксы природы – какой эта девочка будет, не знаем.
У Гали своя беда – сын вырос и будто забыл о ней.
- Не торопите время, не мечтайте о том, какой она будет через несколько лет, какой вырастет… Наслаждайтесь сейчас – каждым днем. Вы ей нужны, вы – ее мир, ей все в вас так интересно, она вас изучает как какую-нибудь неведомую планету, вся квартира для нее полна чудес… Пока дети маленькие, кажется, это солнышко так и будет теперь нас всегда освещать. И мы не готовы смириться, что это – всего лишь на определенный срок, а потом… мы станем прочитанной книгой, нисколечко не интересны… Нас будут забывать поздравлять с праздниками, на наши звонки и письма не будут отвечать… Всегда найдутся дела и интересы важнее, на нас будут плевать под любым предлогом… Причина всегда найдется.
Моя жена обняла ее.
- Ну, ты что… У тебя замечательный парень. Боря сам поступил в институт, лучше всех учится…
- Но ему не до меня.
- Подожди, может быть, это тоже – временное явление… ну – период такой. А потом он…
- Ну, да… - вздохнула Галина. – Понадобится моя помощь по хозяйству или с его детьми посидеть, тут же вспомнит, что есть свободная пара рук, пара ног… Но это же – чистой воды потребительство, а не любовь… не та любовь, которая…
- Я понимаю, - моя жена погладила по спине вздрагивающую от сдерживаемых рыданий безутешную Галину, которой кажется, что свет для нее теперь навсегда погас. – Но учти, он когда-нибудь до растет до осознания, что и его дети… они тоже могут к нему повернуться спиной, счесть, что им не нужно общение, дружба… Его ждет такая же боль. Может быть, всех нас она когда-нибудь ждет. Надо смириться, Галя…
Я взял на руки ничего не понявшую из нашего разговора Лялю и протянул ее тете. Галя, взглянув на малышку, невольно просияла. Она села на стул, положила ее на колени и стала качать, напевая ей едва слышно, – я даже не знаю, какую песню. И мне вдруг послышалось, что наша дочка стала ей подпевать.
Жена слегка толкнула меня в бок:
- Юра… нет, ты послушай, вот это дуэт!
- В самом деле, Лиза… - я был поражен.


                10 октября, 1980

Лялька ходит по манежу и распевает песни – на всю квартиру слышно. Утром она просыпается, тут же вскакивает и начинает петь: «Все на слог «ля». Песню за песней. Она их знает уже штук шесть – пока только мелодии. Но поет идеально точно и очень ритмично.
Вялая мама, которая никак не может отойти от глубокого сна, заставляет себя встать с постели, взять ее на руки и отнести в манеж – к игрушкам. А потом снова падает – подремать еще минут пять. Но какой там! Ляля входит в раж и концерт устраивает.
- Ты посмотри-ка, - говорю я Лизе. – Она попадает в каждую ноту. А если иной раз чуточку мимо, стоит мне нажать клавишу на пианино, она исправляется.
- Я помню, как мы с тобой познакомились, мне тебя представили как композитора, который фальшь не выносит, его ломает физически, если певцы поют мимо нот…  Как же ты умудрился влюбиться в меня? – до сих пор недоумевает Лиза.
Я и сам удивляюсь. Может быть, это и есть любовь – когда недостатки этого человека нас не раздражают, а даже и умиляют порой? Лиза для меня была таким домашним, уютным, теплым существом – рядом с ней я чувствовал себя согретым. Хотя тогда между нами еще ничего не было, и она просто молча слушала мои рассуждения. А я представлял себе небольшую квартиру (вроде той, что после рождения Ляльки выдали нам с ней), милые хлопоты Лизы… думаю, что меня не оттолкнуло бы ни ее неумение, ни ошибки, ни промахи… Я как-то сразу проникся к ней, принял ее – всем своим существом. Прильнул к этой маленькой женщине с ее достаточно стойким характером (который до поры до времени не заметен, потому что ее внешность миленького колобка может ввести в заблуждение). А когда понял, что у этого, показавшегося мне родным, обаятельным, существа есть шипы – полюбил и их тоже.
Ляля похожа на маму.  Но если в музыке ей дано больше – и голос красивее, и слух без проблем, то во всем остальном… Не знаю. Посмотрим.  Мы хотим с двух лет отдать ее в садик. А до этого ее надо еще и к горшку приучить, и научить говорить… в общем, Лизе одной, может быть, и не справиться.
Не знаю, чтобы мы делали без тети Гали. А ей это – в радость. Она не перестает восхищаться каждым чихом, каждым выражением лица нашей девочки. Тает, глядя на Лялю. Делает бесконечные фотографии. Сортирует их – у нее уже накопился целый фотоальбом. С января начнет новый.
- Смотрите, какая она чудесная, когда сердится – как морщит носик, как дрожит губка… ну, когда вы такое увидите?!
И, правда. На снимке все, что фиксирует Галя, выглядит очень смешно. Но та не столько забавляется, сколько готова рыдать – от умиления. Дети – ее слабость, младенцы – особенно.
Ну а уж наша девятимесячная домашняя артистка Лариса Юрьевна Лебедева (которая пока для всех – Ляля) – ее персональное чудо.


                4 января, 1981

Первый день рождения нашей Ляли. Все уже настолько привыкли так ее называть, что и не помнят, что в свидетельстве о рождении написано: Лариса. Сегодня нас удостоил своим посещением мой племянник, сын Гали, Борис. Ему девятнадцать. Вот какая разница с кузиной – восемнадцать лет!
Сначала я решил, что привести его сюда – это плохая идея, будет скучать, изображать, что сделал всем нам великое одолжение, а сам мечтать как можно скорее смыться отсюда… Может, вначале и был у него такой настрой, но потом…
Он вгляделся в Лялю и увидел на ее личике выражение такого восторга… Похоже, для нее высокий красивый Борис – олицетворение мужского великолепия. Куда уж с ним тягаться мне – чем-чем, а эффектной внешностью я никогда не блистал. И всегда искренне удивлялся, если какая-то женщина обращала внимание на меня. А Борису девчонки, начиная с детского сада, проходу не давали…
- Она от тебя без ума, - заметила Галя, посадила девочку на колени и представила ей Бориса. – Это – мой сын, твой двоюродный брат, и зовут его Боря.
- Да ладно, мама… - Борис засмеялся, но я увидел, что он невольно тронут, его растрогал взгляд этого крохотного существа, которое застенчиво сжалось на коленях у Гали и не сводит с него восхищенных глаз.
- Скажи, как тебя зовут, - попросила Лиза, которая ждет-не дождется, когда Ляля начнет нормально разговаривать. – Скажи по слогам: Ла-ри-са.
Девочка старательно произнесла свое имя, но получилось у нее так: «Ля-ля-ля».
- Вот и весь разговор, - засмеялся Борис. – А она и, правда, у вас забавная. Буду к ней приходить. Извини, что сегодня я без подарка, вот в следующий раз…
Я видел, что Гале было приятно – в кои-то веки ее замкнутый, несколько угрюмый сын так расчувствовался и разговорился в гостях. В детстве он был совершенно другим. Но, похоже, у него затянулся подростковый возраст, хотя давно пора перейти в иное качество – взрослого парня. Неизвестно еще, какой Лялька станет, когда ей будет тринадцать (именно в этом возрасте произошла трансформация Бори), и как долго все это будет длиться…
Ох, дети, дети…
Когда Галя с Борей ушли, Лиза стала читать Ляле сказку – показывать картинки в книжке. Это были красивые старинные иллюстрации. Книжка, конечно, поистрепалась, но Лизе она дорога как память. И когда дошло до появления прекрасного принца, Ляля вдруг дотронулась пальчиком до его изображения в книге и вскрикнула: «Бо-а!.. Бо-а!..»
- Ты хочешь сказать – «Боря»? – спросила Лиза, сразу поняв. Ляля энергично кивнула. Пока проблемы у нас с буквой «р», но для годовалой  девочки разговаривает она вполне прилично. Будем учить песни со словами – так она запоминает лучше: в сочетании с музыкой.
Когда Ляля после обеда уснула, Лиза закрыла дверь спальни и тихо сказал мне: «Ты знаешь? Похоже, у нас растет влюбчивая особа». 
Хорошо это или плохо? Для меня слова жены прозвучали как тревожный звоночек… Таких девочек надо оберегать.
- Я увлекалась, но не до самозабвения, не до того, чтобы ради любви идти на подвиги или жертвы… ну, ты понимаешь… - Лиза пожала плечами. – Плохо это или хорошо, но себя я всегда любила больше, чем кого либо другого. Дочь – не в счет, ты понимаешь, я имею в виду только отношения с мужчинами. И мне бы хотелось, чтобы Ляля… унаследовала… этот мой эгоизм, если его можно так назвать. Не хочу видеть дочь Джульеттой... или кем-то в этом роде…
- И я не хочу, - неожиданно для самого себя сказал я. 
Неужели за нашу малышку надо будет особенно беспокоиться?

               
                14 июня, 1981

Уже меньше месяца осталось – Ляльке исполняется полтора года. Речь улучшается, правда, не так быстро, как мне бы хотелось. Но ничего – в яслях, куда ее берут с осени, разовьется. Там будет много общения.
Лиза (пока не пойму, всерьез или нет) внушает ей: «Твой папа – композитор. Ты будешь петь его песни и прославишь их». А я слышу в ответ от доченьки: «Папа… пазита… Папа… пазита…»
На самом деле Ляля даже не подозревает, насколько ее мать когда-то была одержима карьерой, как ей хотелось прославиться, я даже подозревал, что привлек ее внимание тем, что писал вполне добротные песни. Я прекрасно знаю, что я не гений, но крепкий ремесленник. Лизе и того было довольно.
Если бы ее не забраковали сразу несколько преподавателей и работодателей, не знаю, продолжала ли бы она свои попытки…
А когда родила, похоже, увидела в дочери продолжение. Возможность чего-то добиться. Отчасти и поэтому ее пугает потенциальная влюбчивость и ранимость девочки – ей кажется, это станет помехой в карьере.
Я-то на самом деле гораздо менее зациклен на всем этом, чем думают окружающие. Иллюзий на свой собственный счет у меня давно уже нет, Ляля – мой поздний ребенок, когда она родилась, мне уже было сорок. И больше всего на свете мне хотелось бы насладиться отцовством.
А музыка… пока для нас это просто чистейший родник домашних радостей, и не более.



                16 января, 1982

В яслях мы освоились – правда, не сразу. Но беспомощный взгляд Ляли сразу как-то невыразимо тронул воспитательницу – вообще-то, достаточно жестковатую. Она все время берет ее на руки, подбадривает. А наша хитренькая малышка сообразила, что может из этой тети веревки вить, и, когда у нее возникает такое желание, тянет к ней ручки. А та умиляется.
Но эта хитрость у нее – детская, абсолютно невинная. Даже смешная. Дети очень хотят понравиться, только не знают, как. Но разве это не трогательно? Я знал одну женщину, которая в этих проявлениях видела изощренное лицемерие, но это уже какой-то извращенный взгляд на детей, надо их ненавидеть, чтобы толковать их поведение именно так, видеть их в черном свете, когда они еще и говорить-то толком не могут. И сформулировать, чего хотят, не умеют.
Ляля сообразила, что пение там приветствуется – в такие моменты она полностью забывает о своей застенчивости и раскрывается так, как у нее это не получается в обычном общении. Поет громко, четко, выговаривая почти все буквы – логопед диву дается.
Мой друг, концертный директор, послушав у нас дома пение Ляли, сказал: «А ты знаешь, Лариса Лебедева, - это, конечно, звучит неплохо. И имя красивое, и фамилия. Но Ляля Лебедева… здесь есть изюминка. Люди услышат и начнут размышлять – а почему Ляля? И чем больше они будут об этом думать, тем вам же выгоднее. Это способствует популярности, выделяет вас…  Надо брать сценическое имя, вызывающее вопросы. А у вас – такая красивая история того, почему она с рождения отзывалась на имя Ляля. Я бы так и оставил. И не стал бы с возрастом настаивать на Ларисе».
Кто его знает… может, он прав. Если серьезно думать о ней как о певице. Но дети могут тысячу раз передумать, поменять увлечения… Так что я не тороплюсь с выводами, она лет через пять может заявить, что хочет быть врачом, как Борька, а еще через десять – что хочет стать инженером. Я с детьми много работал, знаю, насколько они переменчивы…


                17 декабря, 1982

 4 января Ляле исполняется три. С горшком и речью уже никаких проблем. Сама одевается и раздевается. Даже завязывает шнурки и очень этим гордится. Правда, причесывать ее и завязывать бантик придется воспитательнице. Ее берут в садик – в младшую группу. Девочка нервничает. К яслям уже привыкла, а тут – все новое, пугающее…
- Если тебе будет грустно и одиноко, ты вспомни какую-нибудь песню. Какая у тебя самая любимая?
- «Во саду ли в огороде»! Ее поет волшебная белочка из сказки.
Мама с ней уже прочитала сказку о царе Салтане. Ее заворожил образ волшебной белочки, которая в опере Римского-Корсакова поет эту песню чудесным голосом, – чем-то похожим на голосок Ляли.
- Пой эту песню – тихонечко, чтобы никому не мешать. Песня может быть другом – она успокаивает, подбадривает, даже лечит…
- Песня – друг? – удивилась Ляля. Но эта мысль ей понравилась. Оказывается, с песнями можно дружить – как с людьми. – Но для этого их надо любить. А как узнать, что они любят меня?
- Ты почувствуешь это.
Она наморщила лобик и глубоко задумалась.
Гляжу на Лялю, вспоминаю порой слезы моей сестры Гали по поводу отдалившегося от нее и как будто совсем забывшего о ней взрослом сыне и думаю: «Радость ты наша, пожалуйста, не торопись… не взрослей!»


                5 марта, 1987

Репетиция выпускного утренника. Он у них должен длиться почти целый час. Ляля должна спеть две песни. Мы с Лизой диву даемся – ведь никто ее не заставляет сидеть, учить и без конца повторять слова, репетировать, она сама это делает. Лет с четырех. А теперь уже доросла до того, чтобы самой читать слова песен из моих старых сборников, просить меня сыграть мелодии и по слуху напевать их.
Я с ней занимаюсь, конечно. Когда-то сам пел, брал уроки вокала. Но все это – не тот уровень, учитывая ее недетскую целеустремленность. Ей так хочется, чтобы все звучало по-настоящему, «по-взрослому», как она говорит. Копирует певиц с пластинок, старается не пропустить ни одной музыкальной передачи по телевизору. И дома дает нам с Лизой концерты. Мы иногда приглашаем Галю, Бориса, они с удовольствием слушают – тембр у Ляли красивейший, выступать она не стесняется, а буквально рвется… Мне ее голосовые краски напоминают нежнейшую акварель – голос звучит высоко, с волшебными переливами.
В детском саду уже смирились с ее нежеланием откликаться на имя «Лариса». И объявляют ее как Лялю Лебедеву.
Лиза очень довольна – дочка сама, вовсе не с ее подачи, старательно занимается, в этом году она идет в музыкальную школу – а там, помимо хора, есть эстрадная студия для желающих. И я вижу, что Лялька мечтает именно об эстраде. Ну, пусть попробует… У нее есть кумир – Людмила Осокина. Мы с ней немного знакомы. Ей было приятно, когда я сказал, что моя дочка мечтает увидеть ее не только по телевизору. А стоило мне заикнуться, что у нее – репетиция утренника, Осокина заинтересованно посмотрела на меня.
- Вы ей не говорите, что я сегодня приду вместе с вами. Я оденусь и причешусь так, что меня никто не узнает, я это умею – парик, темные очки… Мне нужны талантливые ребятишки, я планирую создать свой класс и учить их. Может быть, ваша Ляля станет одной из первых. Потом мы будем с ними выходить на сцену, гастролировать. Мне одной уже тяжеловато тянуть двухчасовое шоу, они мне помогут. И у меня будет возможность передохнуть… понимаете?
- Да, конечно, Людмила Васильевна.
Вообще–то она – дамочка с очень сложным характером, но наша послушная и покладистая Лялька должна с ней поладить, если, конечно, Осокиной она подойдет.
Сегодня она сидела, выпрямившись, с царственным видом, внимательно наблюдая за старающимися в меру своих возможностей ребятишками. Когда вышла Ляля и взяла первую ноту, Людмила напряглась – я это почувствовал.
Когда все закончилось, она мне тихо сказала: «Юра, я знаю, что ваша девочка идет в музыкальную школу, которая на соседней улице. А я как раз собираюсь там преподавать в эстрадной студии – мне это разрешили. Так что проситесь ко мне. Она у вас – неотшлифованный драгоценный камушек, но ничего… я ее отшлифую. А пока нам не надо с ней видеться. Приводите ее ко мне в первых числах сентября – пусть все будет официально, и я для нее – не добрая фея из сказки, а педагог. На эстраде быстро взрослеют, я вижу, она может горы свернуть. И самое главное – она этого хочет».
О, да. Ни я, ни Лиза (при всем ее желании направить дочь) никогда Ляльку не заставляли. Она мечтала об этом сама. И старалась достичь совершенства.  Что до Осокиной – Ляля по-детски очарована ее внешностью (она одевается и выглядит как настоящая белокурая королева из сказки), а голос у Людмилы, хотя по тембру и близок нашей дочери, звучит иначе – манера другая, более надменная, царственная, как будто она снисходит до зрителей. 
Кладя руку на сердце, я никогда ее особенно не любил, и как певицу в том числе, хотя не могу не признать, что поет она чисто и держаться на сцене умеет. Но раз дочка так ей околдована… Впрочем, думаю, с возрастом это может у Ляли и измениться.


               


                3 ноября, 1987

Лялька склонна так очаровываться людьми, что полностью подпадает под их влияние, и я боюсь, эта черта в ней с возрастом не изменится. Да если бы она подпадала под влияние тех, кто искренне к ней относится, людей сердечных… Но нет – ее гипнотизирует сильная воля, стальной стержень, желание доминировать, командовать, дрессировать укрощать. Сейчас она смотрит на Осокину как заколдованная, немеет в ее присутствии, мы с Лизой дома боимся слово лишнее сказать о ее новом преподавателе вокала, для Ляльки Осокина – божество. (Хотя сам я ее даже как певицу-то никогда не любил, хотя и отдавал должное ее выучке и дисциплине. Она мне казалась стервозной – причем это просвечивалось даже в песнях, когда надо было продемонстрировать кроткий ангельский образ.)
А мы понимаем прекрасно, что для нее наша дочь – подарок, возможность украсить свои гастроли. Платить она ей, может, и будет – по минимуму (если вообще сочтет нужным – понятно, что это неофициально и в документах не фиксируется). Но себя в этой ситуации разрекламирует по максимуму – какой она изумительный преподаватель, как из детей делает звезд, как она их опекает. Прямо-таки волшебница из сказки. Наедине со мной она говорит одним тоном, с журналистами  будет общаться совсем иначе, я это уже предвижу. Скоро первый совместный концерт учительницы с ее учениками (из которых Ляля моложе и, как говорит сама Осокина, восприимчивее других). Пока в стенах школы. Но через несколько месяцев она их всех повезет по клубам Подмосковья, уже готовится сценарий концертной программы. У Ляли – три выхода на сцену. И все эти песни написал я. Осокина мои песни тоже берет, хотя и делает вид при этом, что для меня это – великое одолжение с ее стороны.
Ну, ладно… я дал слово Лизе, что не буду бурчать, тем более в присутствии дочери. Осокина, правда, может очень многому ее научить – и как держаться на сцене, и звукоизвлечению, и тому, как преподнести свои внешние данные (а это для певиц целая наука – макияж, концертные костюмы, прически).
Первый, кем так беспредельно очаровалась Ляля (и произошло это на моих глазах),  - ее двоюродный брат Борька. Он как раз из той же породы – властных, надменных… И она, такая мягкая, такая ранимая, просто загипнотизирована им. Может, все дело в том, что нам нравится в других то, чего нам самим недостает… И такие натуры, как Ляля, подсознательно тянутся к жесткости, стремясь этим людям во всем угодить, растворяясь в любви к ним. В ней это от чеховской Душечки.
Мне еще вспомнилась Катя из «Хождения по мукам», нежная и безгранично податливая, которая из всех своих поклонников выбрала Рощина, самого непреклонного, самого беспощадного, будто бы сделанного из железа. И готова была ему все простить, любую обиду принять от него – потому что только его полюбила до полнейшего самозабвения.  Могла ноги ему целовать.
А Зинаида из тургеневской «Первой любви» с ее потаенным, тщательно скрытым от посторонних глаз мазохизмом?
Надо признать, Боря довольно-таки снисходителен к Ляльке, он даже к ней привязался – подарки приносит. А она все допрашивает его, какие песни он любит, чтобы выучить и ему спеть, да еще обещает аккомпанемент на пианино…
- Ну, это ты еще не умеешь, - скептически улыбается Боря.
- Сумею! Честное слово!
И я, зная ее одержимость в желании понравиться своему идолу, даже верю, что она, играя пока только правой рукой, своего добьется. Если бы не мы с Лизой, вставала бы по ночам и искала на ощупь правильные ноты… Ничему я не удивлюсь.
Галя заходит к нам, чтобы выговориться – слишком много горечи у нее накопилось, стоит комом… Поговорит-поплачется – и становится легче. Пусть на какое-то время.
- Сколько сил мы с его учительницей музыки потратили – сидели с ним, учили этюд за этюдом, пьесу за пьесой, предлагали ему подбирать его любимые песни – и подбирали же! Восемь лет – год за годом! День за днем. И вот – пожалуйста… Теперь он ворчит – зачем все это было нужно? И при его-то способностях! А я так мечтала – вот стану старше, будет какой-нибудь праздник, гости придут… да ладно – гости, пусть только мне одной что-нибудь наиграет… пусть очень простое! Но для меня бы это такая отрада была! Для чего мы растим их, учим… ты знаешь, Юрка? Нет, ты счастья своего пока не понимаешь, тебе с твоей Лялечкой так повезло. А была бы своенравная, как из «Укрощения строптивой»… ты просто не знал бы, как с ней обращаться.
- Ты мне не завидуй, с такими, как Лялька, другие проблемы… Пока не могу сказать – какие… может, она это перерастет…
- Да не выдумывай! Вы с Лизой – счастливцы.
Я не переубеждаю. Пусть думает так. Но ее Борька совсем не так безнадежен – он суховат, стесняется материнских эмоций, считает это «бабьим делом», но он совершенно не подлый, не двуличный, нет в нем никакой гнильцы, и если ей действительно понадобится помощь, он в лепешку расшибется.
Если бы Ляля, когда вырастет, увлеклась таким, как он – это еще ничего… Он, может, счастливой ее бы не сделал, и она потихоньку бы плакала так же, как Галя, но и ничего особо плохого она от него бы не дождалась. На сознательную низость этот паренек не способен.
Не знаю, какой женщиной вырастет Ляля, хотелось бы, конечно, чтобы она унаследовала инстинкт самосохранения, который так развит у Лизы, но что сейчас толку гадать… Доживем – увидим.


                3 февраля, 1990

- Я думаю, вам не надо поддаваться на уговоры преподавателей, журналистов, знакомых сменить Ляле сценическое имя на Ларису. Пусть так ее и объявляют – Ляля Лебедева. Это звучит. Интригует. Вызывает вопросы. Заставляет поразмыслить – так какое же у нее полное имя? А Лариса – нравится это имя или нет, оно не интригует… В этом смысле вариант «Ляля» - лучше, - считает Осокина.
- Людмила Васильевна, как вы думаете, у нее есть шансы в этом конкурсе?
- Даже если она займет не первое место, то обратит на себя внимание – это уж наверняка. Знаете, Юра, я насмотрелась на маленьких девочек, девушек, женщин и могу уже сейчас предсказать, какой образ у вашей дочери будет в будущем. Этакой вечной беззащитной малышки – baby, как сказали бы по-английски. У нее будут детские и глаза, и улыбка, и голос, и манеры… все абсолютно. Это тип женщины-дочери, которая в любом возрасте воспринимается как существо, нуждающееся в защите. Наивное чистое. Ну, и конечно, кокетливое… немножко. Как будто бы неосознанно. И я знаю тип мужчин, которые без ума от таких вечных baby, – этакие заботливые папочки. Хорошо бы ей поклонников старше, опытнее, солиднее, уже состоявшихся.
- Вы имеете в виду… чтобы удачно устроить свою жизнь?
- И это тоже… Я-то вот Ляле полная противоположность – казалась старше своих лет, многоопытной, искушенной… Даже отпугивала кое-кого, а кому-то наоборот это нравилось.
В свои десять лет дочка меня поражает готовностью тренироваться сколько угодно – ей действительно нравится то, чем она занимается, в этом уже проявляется недетское честолюбие. Музыку она чувствует так, как даже, пожалуй, и мне в ее возрасте не удавалось… А уж та манера пения, которой ее научила Осокина, так популярная на Западе (в стиле соул – с обилием мелизматики), так ей нравится, что она готова часами импровизировать. Причем, что поразительно, кажется, Ляля так пела всегда – до такой степени легко ей даются все эти рулады. И с необыкновенной скоростью – я даже сосчитать не могу, сколько нот она успевает пропеть за минуту. Когда-то попробовал сделать такой эксперимент – не вышло.
Свое увлечение двоюродным братом Ляля переросла, у них сейчас простые дружеские отношения, она и забыла о былом благоговении перед ним. Я вздохнул с облегчением. Может быть, это – единичный случай, и в будущем она будет выбирать несколько иной тип парней… Но уж, во всяком случае, такой, как он,  - вариант не из худших.
Осокина – хитрющая особа, за нее я бы не беспокоился, ей сердце фиг разобьешь… Она, впрочем, свою стальную хватку и не особо скрывает. Да и Ляля уже сейчас относится к ней несколько иначе.
- Папа, Людмила Васильевна столько знает – она считает, что мне не надо злоупотреблять косметикой, носить яркие цвета… Мой стиль – естественность, пастельная гамма. А контрастировать с ней я должна только тогда, когда мы рядом на сцене. У нее, скажем, черное платье, у меня – белое или голубое. Для моих серо-голубых глаз и светло-русых волос это самое то. Я – невинная. Она – искушенная. Но потом надо, конечно же, научиться и разнообразию, мне могут понадобиться блестки… украшения…
- По мне – так чем меньше ты будешь экспериментировать со своим внешним видом, тем больше внимания люди будут уделять музыке. А так – они будут пялиться на твои наряды, обсуждать их… и эффект будет не тот, которого ты ждешь. С Осокиной, кстати, так и получилось. Обсуждают не столько песни, сколько ее шляпы, перья, вееры, шлейфы, кольца, серьги – все, что угодно, а песни… в последнюю очередь. У нее за всю жизнь пять хитов.
Ляля надулась.
- Но, папа… это же так интересно, наряды и украшения… Какая артистка – без всего этого?
Осокина заразила ее своей жаждой внешних экспериментов. А я считаю, что лучшее – враг хорошего, не испортили бы мою Ляльку.
Но ей перестало так уж нравиться, как поет сама Осокина, ей теперь кажется, что это однообразно. У нее появились новые кумиры – западные певицы. Об этом она, естественно, только нам с Лизой и говорит.


                5 марта, 1990

Идею взять заключительную арию Снегурочки, в которой она поет «люблю и таю», подсказала нам Галя. Для тембра Ляли (высокого пронзительной красоты сопрано – у оперной певицы оно должно быть колоратурным) и ее внешнего облика это идеально подходит. Конечно, пела она ее не в академической манере, а в эстрадной. Но обыгрывая по-актерски каждое слово – это как раз то, чего часто недостает оперным певцам.
Она своим нежнейшим субтоном (пением как будто вполголоса, как будто у нее действительно убывают силы),  растопила все сердца, даже члены жюри поеживались – чувствовалось, что их это пробрало. С некоторыми колебаниями ей все-таки присудили первое место.
Осокина торжествует, моя жена счастлива, Галя ликует… и только Боря настороже. Он всегда с некоторой тревогой смотрел на нашу Лялю, считая ее слишком ранимой для шоу-бизнеса, для большой сцены.
- Публике-то она понравится, но сколько у нее возникнет завистников, недоброжелателей, желающих воспользоваться ее популярностью, делающих ей сомнительные предложения… Это же осиное гнездо, клоака. И вы туда отправляете свою хрупкую девочку, дядя Юра? Вы этого, правда, хотите?
На самом деле он высказал мои тайные опасения.
- Ты знаешь, мы с Лизой ни на чем никогда не настаивали… Ляля сама…
- В том-то и дело… Что не так-то легко заставить ее распрощаться с великой мечтой о славе и признании. Она этим бредит. В ней сочетаются одержимость и слабость. У нее сил нет на то, на что она себя обрекает, но при этом она без этого жить не может, не понимая, как эта Снегурочка из сказки, что… не из того она материала, чтобы выносить такие нервные перегрузки и преодолевать столько препятствий. Будь она попрочнее…
- Может быть, она вырастет и окрепнет.
- Да дело тут не в физической силе, дядя Юра, ведь вы же прекрасно все понимаете. У нее очень уязвимая психика. И это от рождения.
Боря – психиатр, и я вовсе не склонен отмахиваться от его слов.
- Давай сегодня не будем портить ей праздник, для нее ведь это – великое достижение.
- Ну, да… уже завтра о ней напишут в газетах, ее будут приглашать на телевидение – то в одну передачу, то в другую… Зажглась десятилетняя звездочка. Но журналисты – чужие нам люди, сломается она, не выдержит этого испытания, им-то что? Сейчас ей кажется, что так будет всегда – интервью, комплименты… Как бы она не погрузилась в депрессивный омут из-за каких-нибудь неудач… Я бы на вашем месте постарался дать ей еще какую-нибудь профессию, подстелил бы соломку… А то может получиться, что, кроме пения, она больше ничего и не может, а с этим не будет ладиться…
Я вздохнул.
- Мы подумаем, Боря. И не считай, что ты единственный, кому это в голову приходило. Но ничего ее больше не интересует – ты же знаешь, она с детства давала концерты куклам, учила их петь, играть… Она этим живет и дышит. У девочки – призвание…
- Значит, планируете продолжать гастроли с Осокиной и потом поступать в музыкальное училище, как она вам советует? Вы подумайте… мадам Осокина и сама – форменная истеричка, говорят, ругается как сапожник, но, разумеется, когда дети и журналисты не слышат… А матери как-то довелось это наблюдать – Осокина лаялась с осветителем. Сцена здорово взвинчивает, у многих вообще крыша едет, уж поверь психиатру со стажем.
- Ох, не знаю, Боря… Посмотрим. У нас шесть лет впереди.


                4 сентября, 1996

У Ляли начинаются занятия на первом курсе. Она поступила в музыкальное училище на отделение эстрадного вокала. Осокина считает, что сделала для нее все, что могла, у нее сейчас проблемы со здоровьем, и она решила уйти в тень – чтобы ее не беспокоил никто.
Мне-то жаль, что она отчасти привила ей какие-то комплексы – внушила, что артистка (и вообще красивая женщина) должна купаться в нарядах и броских аксессуарах, менять их чуть ли не десять раз в течение одного концерта… как это делала сама Людмила Васильевна. И Лялька «заразилась» этой тряпичной манией – я уже не могу сосчитать количество ее платьев, костюмов, брюк, маек, кофт… А она еще и в подражание Осокиной обзавелась шляпами, перчатками – это уже совсем какая-то оперетта.
Осокину это, может быть, и не портило. А Ляльке нужна слава не модницы, а большого профессионала, мастера своего дела. И она не понимает, что внешняя атрибутика «снижала» ценность того, чем занималась Осокина, в результате чего к той было отчасти ироническое отношение прессы. Части публики все это, разумеется, нравилось, но не самой взыскательной части.
Перед зеркалом она теперь проводит минут сорок  – а для чего? Она же прелесть, когда совершенно естественна, безо всякого макияжа в свои шестнадцать… Но нет – Осокина ей внушила, что надо и вне сцены делать свое личико кукольным – правда, она свою повседневную маску делает действительно так, что трудно заметить такое количество усилий, которые на нее потрачены. Издалека точно не видно. Но при приближении…
Ладно – пусть тешится этим, может быть, ей надоест…
За эти шесть лет, которые прошли с момента ее победы в детском музыкальном конкурсе, Лялю часто звали на телевидение, она даже одну программу вела – правда, не долго, месяца три. А после развала СССР ей стали предлагать спеть зарубежные хиты, те самые, которые она слушала дома и обожала. Голос ее окреп, уже получалось показывать его мощь и потенциал, регулировать звук (тихо, громко – а верхние ноты у нее звучали как нежные колокольчики), играть на звуковых контрастах – это любимый прием певиц наподобие Уитни Хьюстон.
Ляля была просто счастлива. Я не знаю, будет ли у нее когда-нибудь еще в жизни, в карьере такой подъем… Когда ее просили петь песни западных звезд, в этом был некий политический жест – вроде как «глоток свободы» испили. А ей просто музыка нравилась.
В советские времена (да я думаю и еще в течение долгого времени) зарубежную музыку будут называть словом «фирма» с ударением на букве «а». По мне – так звучит совершенно по-идиотски. Всегда терпеть не мог это выражение. Еще ладно говорить так про товар, который сбывали фарцовщики, но про музыку…
Так вот – моя дочь для руководителей телевидения была та самая «фирма», которую они с удовольствием вставляли в эфир. Но длилось это не долго – года три.
Сейчас у Ляли нет постоянных гастролей – есть только отдельные приглашения исполнить одну-две песни. Она ни от чего не отказывается. Вот какой парадокс – имя есть, а продюсера нет… такого, который нашел бы финансирование и не превратил бы ее в рабыню Изауру, чтобы круглосуточно на него пахала, да еще и оказывала бы дополнительные услуги (понятно, надеюсь, о чем я). 
Я всегда внушал дочери: пусть твоя аудитория будет меньше, но завоюешь ты ее, не изменяя самой себе, нежели стараясь угодить большинству, превратишься в воплощение Пошлости. А сейчас чем пошлее, тем лучше.
Я, впрочем, это предсказывал. Еще тосковать будем по худсоветам, которые отсеивали, отбраковывали плохой музыкальный продукт. А как их отменили…
Вот вам и свобода.
Я, кстати, о капитализме никогда не мечтал. И никаким диссидентом я не был. «Фирму», конечно, любил, но не в пику власти, а просто оценивал музыку. И никакой ненависти у меня лично не вызывали песни о Ленине…
Мы с Лялей, кстати, выучили несколько патриотических песен – это обязательно должно быть в репертуаре. Правда, пока получается по-ученически и немного по-детски, но ничего – она до этого дорастет.
К своим шестнадцати она стала кругленькой – на вкус тех, кому нравятся пышечки. Нет, ее никто не назвал бы полной. Скорее – вызывающей ассоциации со свежей румяной аппетитной булочкой. Чуть ниже среднего роста.
Но, слава богу, по поводу фигуры ей не приходит в голову комплексовать. Она не сравнивает себя с балеринами или моделями и не считает каждый свой грамм.
Моя девочка себе нравится. Ритуал перед зеркалом для нее – удовольствие, а не пытка.
Думаю, она несколько отвыкнет от Осокиной, и станет одеваться проще, молодежнее.
Нет, мы вовсе – не неблагодарные свиньи, нам Осокина очень много дала, прежде всего – бесценный опыт выступлений перед самой разной аудиторией, вокальную школу. Но кое-что в ней самой меня раздражало, и я не хотел, чтобы в этом Ляля копировала свою благодетельницу.
С Людмилой мы расстались без тени обиды. Просто время пришло для нее перевернуть страницу – впереди новый период жизни. И для моей дочери – тоже.

 
                5 октября, 1997

Ляля переменилась. Стала задумчивой, мечтательной – может сидеть и смотреть в одну точку, не замечая времени… вообще ничего не замечая вокруг себя. Как-то вдруг она завела разговор про парней из училища.
- Им хочется встречаться со мной из-за моей популярности.
- Почему ты так думаешь? – спросил я.
- Мне Олег объяснил. Они рассчитывают на внимание прессы, на приглашения на престижные мероприятия, вечеринки…
- Олег? А кто это?
- Олег Памфилов. Мы с ним ровесники, он тоже на втором курсе, и ему тоже семнадцать. Но он мечтает стать рокером и попсу презирает.
- А ты в его понимании… попса?
Она смутилась.
- Да нет, он… ни на что такое не намекал. Наоборот – хвалит мой голос, говорит, что мне не надо петь что-то такое типа песен Людмилы Васильевны. Ее он, кстати, терпеть не мог. И он рад, что мы теперь вместе не выступаем.
- Осокина была вынуждена петь более простые песни, нежели ей хотелось. Она боялась, что усложнение приведет к тому, что она будет непопулярной или известной только в узких кругах любителей джаза, блюза, соула…
- Вот и Олег говорит, что не надо мне идти по ее пути…
И вдруг безо всякого перехода Ляля завела разговор на другую тему.
- Папа, а как тебе кажется, Ляля Памфилова – хорошо звучит?
- Ты что – хочешь сменить фамилию? И зачем тебе фамилия… этого Олега?
- Нет, сценическую я бы не сменила, теперь это уже нельзя делать, я понимаю… Но в жизни…
- Ах, в жизни! Ляля, ты что? Тебе только семнадцать исполнилось в январе месяце. Что у вас с этим Олегом?
- Папа, если бы ты его видел… Олег… Он ко всему серьезно относится.
Так вот причина того, как она изменилась. Мне подсознательно уже совершенно не нравился этот Олег, но я мысленно одернул себя: не хватало еще превращаться в ревнивого отца, не подпускающего никого к своей дочери, может быть, он – отличный парень, в конце концов, там, наверное, все невинно…
- А можно я приведу его в гости?
Я изобразил приветливую улыбку.
- Конечно, доченька… приводи.
Лиза потом меня отчитала.  «Все отцы хотят влиять на своих дочерей и болезненно воспринимают, когда они прислушиваются к мнению других мужчин, но когда-то девочкам надо взрослеть и вступать в отношения… Хорошо, что все это началось не тогда, когда ей было тринадцать, а сейчас… незадолго до ее совершеннолетия. Они оба выбрали себе профессию, поступили учиться, все у них благополучно… Посмотрим на него, прежде чем делать выводы».
Да будь наша Лялька другой, я бы не волновался… Но… мне кажется, Лиза недооценивает ранимость и склонность к зависимости у нашей дочери, то, как легко ей что-то внушить, ее подавить…
И ведь скажи кому-нибудь, что тебе страшно, поди засмеют.

                7 декабря, 1997

Олег не часто удостаивает нас визитом, Лиза не понимает, почему, а Боря говорит, что этому парню хочется влиять на Ляльку, добиться того, чтобы она ему в рот смотрела и внимала каждому слову, каждому чиху… для нее он должен быть Бог – вне всякой критики и всевозможных сомнений. Он ее и от родителей, и от преподавателей… от кого угодно готов отдалить.
- А ты не сгущаешь краски? – нахмурился я, в глубине души почему-то даже рассердившись, так как он озвучил мои тайные страхи и подозрения, которые шевельнулись у меня сразу же, как только Ляля впервые упомянула об этом Олеге.
- Думаю, нет. Я на таких, как он насмотрелся. Нарцисс натуральный. Хочет от женщины беспредельного обожания и беспрекословного послушания. Ему, с одной стороны, страшно льстит, что она звезда, а с другой… он не хочет, чтобы она становилась уж слишком популярной, тогда все будут воспринимать их союз как мезальянс.
Он худенький, белокурый, симпатичный с аккуратными чертами лица, и у него притягивающий как магнит волевой взгляд. Ляля рядом стушевывается, старается всячески подчеркнуть его значимость и превосходство, а свои заслуги умаляет. Когда мы начинаем рассказывать о ее достижениях, она смотрит на нас умоляюще – нет, не надо, а то, не дай бог, Олежек начнет комплексовать. Смотрятся они вместе достаточно гармонично, и даже его недоброе выражение глаз впечатления абсолютно не портит. Такие девушки часто влюбляются в непризнанных гениев, которые, естественно, и капризны, и озлоблены, но верным подругам их кажется, можно любовью смягчить, исцелить таких людей. И Лялька попалась… Они как Кай и Герда.
Лиза расстроена. Она всячески старается найти в нем хорошее (а его на самом-то деле немало – нет вредных привычек, парень старательно учится, его находят способным, правда, только как вокалиста, а не композитора). Но уже начинает понимать, что мы с Борькой правы.
- Ну, ладно… в конце концов это – опыт. Ну, обожжется…
- Ты тоже веришь, что то, что нас не убивает, делает нас сильнее? Для какого-то типа личности это, может, и так. А кого-то нельзя закалить – а убить радость жизни… запросто.
- Да нет, я надеюсь, что до окончания училища у них как-то все рассосется… Но, по крайней мере, пока ни о чем серьезном речь не идет.
- Ты даже представить не можешь, как для нее все серьезно.
- Ох, не пугай меня, Юра. И как в ней сочетается это – стремление к звездности и порывы жены декабриста…
- Такую родили.

                17 ноября, 1998

Они нас просто поставили перед фактом. Пришли и заявили с порога: «Мы были в ЗАГСе. Нас расписали». Лиза поверить не может, что все это – правда. На лице Ляли была такая решимость отстаивать свой выбор, что я понял: сейчас бесполезно спорить.
Им по восемнадцать. И мы совершенно бессильны.
Она пробовала заводить такие разговоры, но мы с Лизой их пресекали. Видно, Олег победил, если теперь она совершенно нас не боится.
Мы все очень долго молчали – как будто мысленно мерились силами: кто кого? Каждый из нас по-своему представляет себе благо Ляли и общее благо.
- Фамилию – как… сменила? – спросил я у Ляли, чтобы сказать что-нибудь.
- Нет… - прошептала она. – Мы решили, что это не обязательно. Ну, а дети… конечно, будут Памфиловыми.
- Ты беременна? – Лиза в ужасе аж подскочила.
- Да нет… - Ляля подошла к ней и обняла. – Про детей – это я так… к слову… Успокойся, мама, у нас будет все хорошо. Учиться осталось меньше двух лет. Рок-группа Олега диск записала, их песню на радио взяли. И жить нам есть где – мне же осталась квартира от бабушки.
Мы с Лизой переглянулись. Я (а куда деваться?) предложил поздравить молодых и даже сходил за шампанским. Квартира покойной матери Лизы в соседнем доме, по крайней мере они будут недалеко от нас.
               
                20 ноября, 1998

Мне страшный сон приснился. То есть – кто-нибудь сказал бы, что в нем ничего особенного… Страшный он для меня. Моя жена на самом деле крепче меня, я только делаю вид, что у меня есть силы поддержать свою семью, а на самом деле не знаю, а есть ли?..
Приснился мне отрывок из второго тома «Братьев Карамазовых»:
«- Знаете, Алеша, знаете, я бы хотела… Алеша, спасите меня! – вскочила она вдруг с кушетки, бросилась к нему и крепко охватила его руками. – Спасите меня, почти простонала она. – Разве я кому-нибудь в мире скажу, что вам говорила? А ведь я правду, правду, правду говорила! Я убью себя, потому что мне все гадко! Мне все гадко, все гадко! Алеша, зачем вы меня совсем, совсем не любите! – закончила она в исступлении.
- Нет, люблю, - горячо ответил Алеша.
- А будете обо мне плакать, будете?
- Буду.
- Не за то, что я вашею женой не захотела быть, а просто обо мне плакать, просто?
- Буду.
- Спасибо. Мне только ваших слез надо. А все остальные пусть казнят меня и раздавят ногой, все, все, не исключая никого! Потому что я не люблю никого. Слышите, ни-ко-го! Напротив, ненавижу! Ступайте, Алеша, вам пора к брату! – оторвалась она от него вдруг».
Несчастная девочка-подросток с болезненной силой ощутила свою зависимость от среднего брата Карамазова, Ивана, и как будто прощается со своей детской безмятежностью, ясным светлым восприятием мира, в котором были наивные мечты о свадьбе с Алешей и их лучезарной будущности.
Но в той ощущался характер, определенная смелость, твердость… Я боюсь, моя Ляля куда более мягкотелая и внушаемая, чем эта Лиза в романе. Хотя ей уже восемнадцать (она-то считает, что это бог весть как много).
А мне захотелось взмолиться вдруг: Господи, дай моей дочке такого Алешу… пусть, не сейчас, когда она станет умнее, мудрее… когда она сможет его… пусть даже не полюбить… оценить! Не как «рокового мужчину», а как лекарство.


                3 мая, 1999

У Ляльки новая навязчивая идея – теперь она собирается худеть. Уже сбросила пять килограммов, и мне не кажется, что она стала выглядеть лучше.
- Дочка, - убеждаю я ее. – Были кинозвезды, которых обожала публика, при этом кругленькие, отнюдь не бестелесные… и именно такими они и нравились. Вспомни Целиковскую – этот розанчик, Мэрилин Монро… Щечки, шея, плечи, бюст – все это мечта художника, который любит красивое тело с плавными изгибами, а не какой-то скелет. Зачем тебе превращаться в дистрофичку?  Жоржи Амаду писал, что только собакам нравятся кости.
- Это, наверняка, идея Олега, - вмешалась Лиза, которая уже успела проникнуться такой неприязнью к зятю, что даже я диву давался, стараясь сохранить нейтралитет, чтобы не спровоцировать крупную ссору. – Причем ему это надо даже не потому, что он хочет усовершенствовать твою фигуру, а чтобы ты поменьше о себе воображала и все время искала в себе недостатки. Чтобы закомплексовать тебя. Есть мужчины, которые себя так ведут. Я, знаешь ли, в разные периоды жизни выглядела по-разному, но твой отец никогда в жизни не позволял себе…
- Мама! Олег просто хочет, чтобы я выглядела… ну… как на Западе… Да и потом – имеет право человек на свой собственный вкус?
- Ну и пусть себе ищет девицу с фигурой Барби.
- Что ты говоришь! Пусть себе ищет?! Да я… я жить без него не могу…
Я увел Лизу на кухню.
- Не надо пока доводить до конфликта, ну, сбросила несколько килограмм, это же не фатально. Мы не должны становиться ее врагами – а если мы будем врагами Олега, она будет нас так воспринимать. Считать, что мы хотим разрушить ее счастье…
Она вздохнула и отвернулась.
- Ну, ладно. Молчу.
Лиза была шокирована, когда Олег даже задним числом (после регистрации брака) отказался от самого скромного праздника, который мы могли бы устроить для дочери. И сделал это таким тоном, что ясно было – он предоставляет Ляле выбор: угодить родителям или ему. Дело было не в том, что он терпеть не может никакие застолья и шумиху, как он это ей и нам объяснил. Мы с Лизой почувствовали, что он просто хочет заставить ее подчиниться.
Тогда жена была в недоумении.
- Я понимаю, укрощал бы девушку со строптивым характером… как у Шекспира. Но Ляльку-то что укрощать? Она и так ему в рот смотрит…
- Он хочет вытравить из ее сознания все авторитеты, кроме одного-единственного… Она должна слушаться только его. Всегда и во всем.
У Лизы тогда руки опустились… свадьба дочери была ее многолетней мечтой. Она, конечно, не собиралась ничего навязывать Ляле и учла бы все ее пожелания, но ей так хотелось участвовать, организовывать… Она-то как раз обожает праздники.
- Мы что теперь – и день рождения Ляли… и все остальные события… мы ничего не собираемся отмечать? Потому что он все это не любит?
Я не знал, что ей сказать. Да и сейчас не знаю. Ляля как загипнотизированная. Сколько это продлится и во что выльется? Боюсь даже предполагать. Связалась она с человеком авторитарным и деспотичным, и это уже очевидно для всех ее родственников, но не для нее самой. Это – увы! – тип мужчин, к которому ее тянет. Она – потенциальная жертва, идеальный объект манипуляций таких, как этот Олег. Он в ней это почуял. И теперь наслаждается властью. И не абы над кем! Над девушкой, имя которой знает вся страна… над звездой!
Представляю, как ему это греет душу.


                5 августа, 1999

- Эй, Снегурочка… ты таешь просто на глазах, - услышал я голос Бори из коридора. Он давно не заходил к нам, представляю, какое впечатление на него должна произвести изменившаяся сестренка. – Ты вообще что-нибудь ешь?
- Нет, - неохотно признала она.
- И давно?
- Да, наверное, месяц…
- А мне сдается, что больше.
- Боря, я чувствую себя совершенно нормально. Олег говорит, никогда я не выглядела… так хорошо. И теперь он не обращает внимания… на других девушек, тех, которые раньше были в его вкусе – ну… тоненьких-тоненьких… ты же знаешь, каких он любил, я тебе рассказывала.
Я услышал, как Боря вздохнул.
- Давай-ка подойдем к зеркалу.
- Зачем? – в голосе Ляли послышалась паника.
Он, видимо, за руку потащил ее к зеркалу, висящему в коридоре. Я решил не двигаться с места, сидя на кухне с газетой, и делать вид, что не слышу… так у Бориса больше шансов хоть в чем-то ее убедить.
- Смотри. Где щеки? Твои нежные розовые щечки? Нос заострился как у Буратино. Руки – как плети, ноги – скоро станут как нитки. Ты когда-нибудь видела фотографии больных анорексией?
- Что?!
- Что слышала. Ты не ешь. Пьешь только воду.
- Боря, да ты посмотри, какая я толстая… вот здесь, в боках… мне еще столько нужно сбросить…
- Ты говоришь, как типичная анорексичка. Ляля, я подозреваю, что ты, может быть, и пытаешься есть, но у тебя это перестало получаться… верно? Организм не принимает еду. Он ее отторгает.
Я замер на месте. Признаться, я мало знал об этой болезни, слышал о ней, но как-то смутно…
- Ты хочешь растаять в ближайшие месяцы?.. Нет, это, конечно же, может, и затянуться на год или два… и так тоже бывает. Значит, «люблю и таю»… прямо как в опере! Ну, поздравляю тебя.
- Не смейся… - я слышал абсолютную растерянность в ее голосе, она хорошо знала Борьку и понимала, что он – отнюдь не паникер и просто так никого тревожить не будет.
- Дядя Юра! – услышал я и вышел в коридор.
Лялю трясло, Боря прижал ее к себе. По моему взгляду он понял, что я готов полностью довериться его профессионализму. Я – не врач, но я чувствовал, что Ляля катится в пропасть и не представлял, как ее остановить. Мне все казалось, что это можно сделать усилием воли. Оказывается… процесс далеко зашел.
Нельзя сказать, что Ляля утратила привлекательность. Нет, она была красива какой-то странной красотой привидения, в ней появилась некая призрачность – как будто среди живых людей бродит дух…  Олег смотрел на нее с одобрением – она ему, и правда, нравилась такой.
Но надо понимать, что рок-тусовка вообще любит грань жизни и смерти, замогильную тематику и эстетику, внешние типажи законченных наркоманов - дистрофиков и доходяг. Ляля сейчас как раз вписалась бы во все это.
Но, может, не стоит его так уж строго судить? Пацан девятнадцати лет, что он знает о медицине, о такой редкой болезни, как анорексия? Мы с Лизой не очень-то знаем, а уж с него – какой спрос? Это нам надо было забить во все колокола, но мы не поняли, что происходит.
- В больницу. И срочно, - сказал мне Борис. Ляля дернулась.
- Нет, нет и нет!
Он и бровью не повел – профессиональная выдержка.
- Да, голубушка. Но мы не сразу поедем туда, сначала я покажу тебе фотографии этих больных – но уже в такой стадии, которая и мертвого испугает.
- Боря, надеюсь, тебе не надо говорить, что… мы с Лизой…
- Вы мне доверяете… - его взгляд смягчился. – Сейчас нам всем нужно одно – чтобы она… доверилась специалистам.
- Дочка, послушай Борю, ну, пусть твой Олег – самый замечательный парень на планете, но он же не врач, согласись.
Она прислонилась спиной к стене и пробормотала: «Сейчас я ему, правда, нравлюсь…»

                25 июня, 2000

Почти год не мог заставить себя написать хотя бы слово. Что мы пережили – не приведи бог… Олег тут же явился в больницу, держался уверенно, говорил четко, при этом безукоризненно вежливо (Борька отметил потом, что он очень хитер и в этой ситуации трясется прежде всего за свою шкуру): «Простите, но ваша дочь сама так решила. Я не агитировал ее отказываться от еды… Да, мы ее вес обсуждали, но она довела все до крайности… И это шло исключительно от нее. У нее есть подружка, которая принимала таблетки, отбивающие аппетит, и мочегонные. Она ей что-то приносила, Ляля меня в это не посвящала. Мне откуда знать, что она там принимает? Я же не медик».
И самое ужасное, что, судя по всему, каждое его слово формально – чистая правда. Лялька сама решила вот так ему угодить, воспринимая свое поведение как доказательство любви. Именно так она и сказала: «Олега не вздумайте трогать! Я все сама, сама… только сама!»
Он прекрасно знал, что она на него не пожалуется, но все-таки ощущал какую-то неуверенность. Что с его стороны было – так это то, что они между собой, возможно, и не облекали в слова: одобрительные взгляды, потакание ее поведению… Нет, я не склонен во всем его обвинять, это было бы несправедливо.
Она и в больнице отказывалась от лечения, но когда Борька стал заваливать ее фотографиями истощенных, как будто только что выпущенных из концлагерей больных анорексией женщин, она содрогнулась. Глядела на них и чуть ли не выла – от страха, отчаяния… А они-то считали, что выглядят именно так, как и нужно.
Ее врач оказался опытным человеком. Он нашел к ней подход.
- Давайте не думать обо всем сразу – о том, как наладить ваши отношения с мужем, как вернуть приемлемый для вас вес, восстановить аппетит и все нормальные функции организма… Мы просто не будет думать об этом пока. И об учебе забудьте на время. И о творческих планах. О деторождении – тоже. Я понимаю, сколько страхов одновременно терзают вас, не давая покоя. Но нет смысла зацикливаться на них. Так они вас одолеют. Вы должны думать только о том, как прожить один конкретный день. Мы договоримся так: сегодня мы будем думать только о тех процедурах, которые я вам назначаю. И все – остальное выкидываете из головы. Помните Скарлетт? «Я подумаю об этом потом». В вашем случае это может послужить хорошей психологической защитой.
И вот так – день за днем он ее вытягивал из этой бездны.
Мы не обсуждали с Олегом наедине, когда он будет ее навещать, и что ему ей говорить – решили предоставить ему возможность продумать свою линию поведения. Не скрою, мы надеялись, что он быстренько от нее сбежит. Он не из тех, кому нужны проблемы. Все, что можно было получить от связи с молоденькой хорошенькой восходящей звездой, он получил – определенную долю ее славы в качестве молодого человека, а потом законного мужа. Приглашения на телевидение, радио, интервью в газетах и журналах, фотографии, связи, знакомства… Его теперь знали не хуже, чем ее. И была ли она теперь нужна ему в таком состоянии?..
Конечно, он мог решить сыграть благородную роль (что тоже было бы проявлением хитрости). Но он предпочел взять паузу и объяснить это так: в их отношениях наступил определенный кризис, и им лучше пока не видеться.
Когда Лиза все это объяснила Ляле (причем стараясь смягчать выражения, хотя я видел, как ей это было трудно), меня удивила реакция дочери.
- В какой-то степени я это знала… Чувствовала. Да, он очень честолюбив. Но я думала, он хочет лучшего будущего для нас обоих. И его мечты о славе – это ради того, чтобы наша семья… наши дети… имели все самое лучшее. Я его понимала. И думала: что же в этом плохого?
Ляле предстояло еще заканчивать музыкальное училище – являться на зачеты и экзамены… Я заговорил с врачом об академическом отпуске, но меня удивило, что он возразил мне: «Возможно, не стоит, учеба поможет ей отвлечься, для нее всегда профессия обладала особой магией… знаете, музыка… она в отдельных случаях лечит души. Может быть, это и с вашей дочкой случится».
Когда она пошла на поправку и потихонечку стала набирать вес, внутри нее созрело решение. Меня удивило, с каким выражением лица она заговорила. Это уже была не прежняя Ляля, а женщина, которая за последние недели будто бы стала старше лет на пятнадцать: «Мама, папа… пожалуйста, не говорите мне об Олеге. Это только мое. Я хочу это в себе сохранить… Но ему об этом знать совершенно не нужно. Пусть живет своей жизнью, ищет девушку по своему вкусу… может быть, и не одну, меня это бы не удивило… У меня сил больше нет страдать. Сейчас… у меня нет даже сил добраться до нашей квартиры - забрать свои вещи, мне придется попросить вас это сделать. На этом я ставлю точку.  Поставил ли ее он, я не знаю».
И мы с Лизой действительно, чуть ли не плача после этой сцены, в которой наша дочь продемонстрировала чудеса хладнокровия, отправились в квартиру ее матери. Вещей Олега там уже не было – видимо, он предвидел такой исход. Мы нашли записку, она была очень короткой: «Вернулся к родителям. У них в квартире ремонт – им надо помочь. Не знаю, насколько это затянется. Когда смогу, позвоню». И подпись – стоит его имя.
Мы показали записку Ляле, она прочитала ее, еле слышно вздохнула и бросила на пол.
- Если он позвонит, что ответить?
- Что? – она вздрогнула, погруженная в свои мысли. – Нет-нет… Ничего. Ничего ему не отвечайте. Вешайте трубку. И поменяйте замки в той квартире… и все.
Ляля ушла в свою комнату и легла. Она не плакала. После выписки из больницы она молча лежала целыми днями, как будто жизнь внезапно остановилась, и Ляля внутри себя застряла на какой-то мертвой точке, не в силах сдвинуться даже на миллиметр.
Врач посоветовал нам сделать упор на маленьких радостях.
- В молодости люди ищут чего-то глобального – великой любви, необыкновенной славы… А сейчас, когда ей кажется, что это глобальное рухнуло, надо ее утешить тем, чем утешают детей… приятными мелочами. Множеством мелочей. Они в итоге нормализуют ее настроение, ее тонус… вот увидите. Наберитесь терпения, и эффект будет.
Это действительно потребовало не менее полугода ежедневных усилий – и у Ляли стал возвращаться вкус к жизни: к любимым блюдам, нарядам, украшениям, прогулкам в живописных местах, музеям, театрам, концертам, кино…
Занималась она поначалу совсем формально, как будто ей это в тягость, но, как это с ней и раньше бывало, произведения, которые ее сразу не зацепили, со временем как будто приоткрывали для нее новые грани, она в них вслушивалась и замирала на месте… К ней возвращалась способность очаровываться, проникаться музыкой до таких глубин, которые мало кому доступны.
Сейчас уже все позади – она сдала госэкзамены, получила диплом. Теперь мы планируем поездку на теплоходе по северным городам России. Маршрут: Москва – Санкт-Петербург – Москва. В каждом городе остановка -  музеи, исторические места. Правда, Ляля не любит экскурсоводов и толпы туристов, ей нравится бродить одной и мечтать… Ей никто не помешает это сделать.
Конечно, она – лицо известное. Но в поездке решила носить темный парик и солнцезащитные очки.  Такой ее никто не узнает. В музыкальном салоне есть рояль – она и поиграть там может, если захочет. Но главное – для людей с шаткой психикой очень полезно смотреть на водную гладь. Сидеть у борта, глядеть на волны…
Двадцать лет девчонке! А уже так надломилась…
Пока никаких планов не строим. Пришла в себя, учебу закончила. Вернется из этой поездки – надеюсь, она в достаточной мере окрепнет, чтобы мы, наконец, завели разговор об официальном оформлении развода.
Хорошо – у нас в стране это просто. Если две стороны согласны – развод через месяц. Если вторая сторона через месяц на суд не является, развод дадут в следующем месяце. Так что ждать максимум месяца два.
И тогда уже будет поставлена настоящая точка.

                4 января, 2003

Ляле двадцать три года. Сегодня она получила предложение руки и сердца. От Алексея Каштанова, да-да… того самого. Сейчас он выигрывает один шахматный турнир за другим и стал известен настолько, что из своего собственного дома выходит через черный ход. Журналисты достали. А уж тогда, когда стало известно про то, что он с Лялей Лебедевой…
Встречаются они уже восемь месяцев, познакомились через режиссера, который снимал ее клип. Он оказался бывшим одноклассником Каштанова и передал Ляле его просьбу познакомиться. Тот ее давний поклонник, еще с детских лет.
Мою дочь сейчас не узнать – она расцвела как раскрывшийся навстречу солнцу цветок с его нежными лепестками, похорошела… А до этого была милым бутончиком.  Я, конечно, пристрастен, ведь речь о моем ребенке… Но мне она нравится как никогда. И Леше Каштанову – тот просто млеет от пышечек.
- Он мне вернул меня саму… здоровую и нормальную. Получающую удовольствие от всего – от любимой песни, от шоколадки или пирожного, от красивого платья… Я все делаю с радостью – пою, наряжаюсь, бегаю по магазинам, гуляю, читаю книги… Ты же знаешь, какое-то время взрослые книги я читать не могла, там все про любовь, а для меня это было больной, невыносимой темой… и я утешалась детскими сказками или рассказами о жизни школьников типа Вити Малеева и его друга Шишкина… возвращала самой себе детскую незамутненность, невинность восприятия. Как же это чудесно – когда тебя любят по-доброму… оберегая… а не желая себе подчинить или разрушить.
Я думаю, то, что она чувствует к нему, - это безграничная благодарность в ответ на его отношение. Она поверила в себя, ощутила себя привлекательной, важной и нужной…
Это то, о чем я мечтал для нее. Эту мечту я выстрадал, вымолил. И, похоже, там… если и есть наверху заповедное место… меня услышали. Поняли.
- Так что ты ему ответила? – спросила Лиза у Ляли.
- Да! Да, конечно! – она встала и закружилась по комнате. – Теперь я хочу настоящую свадьбу – с пышным платьем и кружевами, фатой. Я уже присмотрела одно… еще до того, как он заговорил об этом. Я же чувствовала, что вот-вот… и он, наконец-то, решился.
Я знаю, как дела у ее бывшего мужа, Олега. У него оказался на редкость неуживчивый характер – этот парень не поладил ни с одним продюсером, хотя пробовал сотрудничать с четырьмя. В конце концов, все его просто послали – откровенно и на три буквы. Он считал, что лучше знает, как писать музыку, снимать клипы, подбирать костюмы для их коллектива – спорил, лез во все… а остальной мир – это не наша покладистая дочурка, никто больше терпеть его выкрутасы не будет.
Он не лишен дарования – поет неплохо, хотя у него как у вокалиста нет яркой индивидуальности (и в этом плане он всегда завидовал Ляле, которую преподаватели хвалили больше, чем его, из-за тембровой узнаваемости). Но как композитор, как автор он ниже среднего. Я в отличие от него всегда понимал, что я – ремесленник, довольно крепко знающий свое дело, но звезд с неба не хватающий, у меня не было иллюзий на свой счет. Этот же возомнил себя великим, никем не понятым. Я думаю, с возрастом он образумится и согласится на подчиненное положение – аранжировщика или автора, который делает грамотные стилизации по заданию режиссера, но не претендует на уникальность. Свое драгоценное здоровье он вряд ли разрушит – выпивка, наркота… нет, слишком любит себя. В этом смысле я за него спокоен. Говорят, он нашел другую женщину, но не афиширует это.
У Ляли за эти годы взяли целую серию интервью об анорексии. Сначала она категорически отказывалась комментировать эти слухи. Но ее выдала журналистам та самая подружка, которая советовала ей худеть и подсовывала подходящие, по ее мнению, средства. (Хорошо, Ляля тогда только начала их принимать, и серьезного ущерба ее здоровью они все же не нанесли.)  Ей тогда посоветовала Галина рассказать о своей проблеме, не затрагивая Олега, чтобы это не выглядело как месть (ведь именно Ляля боялась, не желая ему вредить в общественном мнении). Она осторожно обрисовала свою проблему – а это сейчас актуальная тема, поэтому журналисты набросились на нее, в результате об  анорексии и излечении стало известно всем. Поскольку Олег со своими тараканами уже успел сам испортить отношения с прессой, журналисты с удовольствием приплетали его имя и намекали, что все случилось из-за него. Я знаю, что он был зол из-за этой, как он считал, «пиар-компании» моей дочери. И не верил, что она действительно не хотела чернить его в глазах окружающих. Он даже заметил в своем блоге, что «многие, не имея на руках медицинское подтверждение, выдумывают себе болезни, чтобы привлечь внимание публики». Я это прочел, но не стал говорить Ляле. Ей не надо вообще о нем думать.

                16 марта, 2003

Ну, вот… все закончилось, молодые отбыли к себе – в квартиру Леши, куда уже давно перевезли все вещи Ляли. Вчерашний день, конечно, требовал столько усилий, что все смертельно устали… но это стоило того. Свадьбу записали на видео, будем потом пересматривать – поздравления именитых гостей, танец Ляли и Леши, то, как она сияла… Наше солнышко пришло в норму.
С ней столько возился психолог! Полтора года сеансов – и результат, который превзошел все ожидания.
Мне показалось, в ее сегодняшней радости было что-то лихорадочное… она иной раз как-то нервно осматривалась по сторонам, будто искала кого-то… У меня, признаюсь, промелькнула мысль о том, что такое пышное торжество ей было нужно для того, чтобы «умыть» Олега, доказать ему что-то… Тогда я даже себе не признался в этом, а сейчас… когда уже все позади…
Слишком… слишком сильно она любила, чтобы это совсем искоренилось в ней…
Я даже подумал о том, что в тех, так взбесивших его, интервью желание причинить ему ответную боль могло быть подсознательно… Когда люди хитрят сами с собой, не признаваясь в том, к чему на самом деле стремятся.
Ну, что ж, надо смириться с тем, что такое вытравить невозможно, частицей своего существа человек настолько сродняется с предметом любви (особенно если она была запредельной, как в ее случае), что он обречен на тайные, никому не ведомые мысли о том, кто был дорог.
Обречен до конца своих дней.

                25 марта, 2004

Я стал дедом. У Ляли и Леши дочка, назвать ее хотят Анечкой. Родилась сегодня в 14.30. Поскольку ребенок крупный, Ляле сделали кесарево сечение.
Леша рвался присутствовать при этом, но Ляля категорически запретила. Ей хочется, чтобы он ее видел только «при полном параде» - умытой, подкрашенной, причесанной. Это присуще всем женщинам – в разной мере, но общение с Осокиной усилило в ней страх показаться непривлекательной, не блистательной.
От природы Ляля была несколько иной, но Осокиной удалось ее изменить. Мне она куда больше импонировала, когда была безыскусственной и любила простоту, натуральность, естественность. Да и Леша тоже любит в женщинах именно это, а на выпендрежный, в какой-то мере опереточный  стиль Осокиной у него всегда была аллергия, в чем он мне не раз признавался.
Впрочем, ладно… Сегодня такой счастливый день, что не до этих воспоминаний. Внучку сфотографировали – она вылитый Леша, одно лицо.
Каштанова Анна Алексеевна. А что? Хорошо звучит…

                5 октября, 2010

Мы с таким трудом нашли финансирование для этого предприятия, что я уже в какой-то момент наших мытарств стал терять надежду, что все получится. Не вкладывают в такой музыкальный продукт, который исполняет Ляля, большие деньги, в коммерческом плане она, несмотря на личное обаяние и красоту тембра, особой выгоды не представляет. Не хочет оголяться, опошляться, вести себя как стриптизерша… А это сейчас в тренде. Не повезло ей с эпохой.
Она мечтала петь глубокие сложные баллады, требующие особой вокальной техники и разнообразия певческих приемов, чтобы поражать профессионалов и получать личное удовлетворение от сделанного. А ей предлагают уйти в примитив.
Мы с ней пытались найти компромисс – песни не пошлые, но и не слишком сложные. Но ее это, конечно же, не устраивало, как и меня. Я договорился с Мишей Андреевым, который не заламывает астрономические цены на свои произведения, при этом умеет качественно работать как на русском, так и на английском языке. И Ляля с ним записала альбом – два варианта каждой песни: русскоязычный и англоязычный. Он даже помог с финансированием пары клипов, которыми, впрочем, она не довольна, но вынуждена была проглотить все свои возражения и покориться режиссеру. В нашем деле – увы! – без компромиссов никуда.
Вчера прошел долгожданный концерт – двадцатилетие Ляли на сцене. А ведь у нее он единственный полноценный за все эти годы. Если ее и приглашали петь, то две-три песни, не больше, а то и одну. Она даже целое отделение никогда еще не отрабатывала, хотя репертуар у нее обширный и разнообразный.
На этом концерте звучали и песни, которые Ляля сама написала в детстве (она прекрасно понимает, что нет у нее настоящего композиторского дарования, поэтому адекватно к ним относится), и мои, и Андреева. Зал был заполнен примерно на две трети. Лялю любят дети – вот что удивительно, хотя детских песен сейчас она уже не исполняет, просто в самой ее манере, в выражении лица есть та самая детскость, о которой когда-то нам говорила Осокина, сравнивая Лялю с певицами, работающими в амплуа вечных baby. Сейчас я отчасти сравнил бы ее с Эммой Бантон – участницей Spice girls, которую называли Baby Spice (только у Ляли красок в голосе было больше). Детей приводят родители, бабушки, дедушки. Вот так и собирается аудитория.
Со сцены она обратилась ко всем, кто пришел на концерт.
- Выступаю я очень давно, начала задолго до моего десятилетия, просто в этом возрасте обо мне узнала вся страна. Музыка всегда была моим лучшим другом – она спасала меня, когда казалось, что жить, дышать больно, невыносимо… Петь в такие минуты я не могла, садилась за пианино и тихо-тихо наигрывала что-нибудь. Вот так успокаивалась, приходила в себя, обретала способность дышать полной грудью, и голос ко мне возвращался… как птица, которая вылетела на какое-то время и вновь вернулась обратно. Я знаю, что есть певицы, которые на сцене кричат о душевной боли, у меня получалось  иначе – я максимально убавляла звук и переходила чуть ли не на шепот, но он был выразительным и слышен в самых последних рядах. Это особый прием, профессионалы умеют так делать. Всю жизнь я училась, совершенствовалась, и в результате у меня получился и тот самый «болевой крик», который теперь мне казался естественным, неотделимым от моей певческой манеры… Сейчас вы услышите песни, в которых будет все, – и камерное звучание, и звучание во всю мощь… Молитва и ярость – все это может быть в рамках одной композиции. Будут и танцевальные номера – чтобы вы смогли отдохнуть от излишнего напряжения и развлечься.
Танцевальные песни ей написал я – это у меня всегда получалось неплохо: в них сочетались запоминаемость (а это дает хитовость) и сложные ритмы. Но для Ляли с ее идеальным чувством ритма это были просто подарки – она с удовольствием их исполняла. Люди, у которых с ритмом проблемы, не понимают, как это на самом деле сложно, - писать такие композиции, им такая музыка кажется ерундой, но ее «легкость» обманчива.
Сестра подошла ко мне после концерта и сказала что ее коллеги-журналисты, которых она с собой привела, в полном восторге. И Лялю ждут прекрасные рецензии.
- Наша девочка это заслужила, - Галя сжала мне руку. Я увидел Бориса в зрительном зале. Отношения между матерью и сыном потеплели после проблем Ляли, это как-то объединило их, помогло лучше понять друг друга. Галя с тайным трепетом мне рассказывала, что он приходит к ней, покупает подарки – просто так, безо всякого повода. Звонит в течение дня…
- С возрастом характер вообще смягчается, - ответил ей я.
- А мне кажется, состояние Ляли, ее болезнь… на него это повлияло, он понял, как все мы в сущности уязвимы… и как нам мало надо – сказать лишний раз приветливое слово, задать вопрос, как живешь… ну, просто из вежливости…
- Наверное, ты права.
Шестилетнюю Анечку выводили на сцену спеть вместе с мамой. У нее приятный голосок и чистая интонация, но пока никаких серьезных задатков певицы я не вижу. В Ляле это проявлялось буквально с младенчества. Да Анечка и желанием-то особым, как мне кажется, не горит…
Может, оно и к лучшему. Уж больно тернист такой путь… надо любить это до фанатизма, чтобы, вопреки всем преградам, продолжать, продолжать, продолжать…

                5 января, 2016

Я не знаю, когда это началось… Лизе кажется, сразу же после рождения Ани. Возможно…
Кто может точно назвать тот момент, когда Ляля как будто заскучала и почувствовала, что, сыграв свою роль на определенном этапе ее жизни, муж ей стал не особенно нужен?
Он был нужен, чтобы вернуть ей такую лестную веру в свою женскую привлекательность, привлечь к ней внимание общественности, сделать ее матерью… а дальше что?..
Все было бы замечательно, если бы Ляля испытывала бы нечто большее, чем благодарность, но…
Я вижу, как Леша страдает… Не знаю только, давно ли все это длится.
А тут и Анечка подросла. Ей скоро двенадцать.
Может, все эти годы Ляля жила машинально… как все. Ради дочери. Ради статуса… Возможно, она и сама не знает, ради чего. Но она перестала быть с кем-либо из нас откровенной.
Я решил во что бы то ни стало заставить Лешу признаться в своих сомнениях. Я к нему так привязался за все эти годы… Он мне как сын, которого у меня никогда не было. Он – зять, о котором можно только мечтать, и я не представляю другого отца для нашей Ани.
Когда-то Ляля понимала, что с Лешей ей сказочно повезло, так что же случилось?
- Все это глупости, - заявил он, когда я завел этот разговор. – Ревность… бессмысленная. Так бывает.
- Ревность… К кому?..
- А вы сами как думаете?
- Ты хочешь сказать… Олег…
- Юра, прошу вас, дайте слово, что никому не скажете о нашем разговоре. Я действительно устал так жить, еще немного, и меня разорвет изнутри… На самом деле я ничего не знаю.  Ляля читает его блог, рассматривает снимки… и длится это уже много лет. Может быть, по инерции она интересуется каждым событием в его жизни, каждым словом, которое он напишет… Нельзя же ревновать… к памяти. Все мы имеем право на воспоминания.
- Да. Разумеется.
- Но иногда как будто какой-то червячок шевелится в моем подсознании… и мне начинает видеться все в другом свете – картина наших с ней отношений. Я нужен был ей, чтобы вызвать его ревность, может быть, в глубине души она мечтала, что он явится и отобьет ее у меня… Все было для этого – даже такая шумиха вокруг нашей свадьбы. Ну, а ребенка-то она, правда, хотела – как раз тот возраст, когда надо было рожать, и тут подвернулся кто-то с хорошей генетикой… Хотя в идеале она предпочла бы родить от по-настоящему любимого человека, - в словах его слышалась совершенно новая для него саркастическая нота. При всей доброте Леши наивным он не был, его, оказывается, посещали те же мысли, что и меня.
- Ты и представить не можешь, сколько ваше общение ей дало положительных эмоций… Для нее это было… все равно что лечение витаминами… после яда.
- Яд – это, как я понимаю, Олег?
- Послушай… а с чего ты взял, что это длится годами?
- Юра, мне не нравится наш разговор – получается, я подслушиваю, подглядываю, шпионю…  Я в жизни себя так не вел. Но признаюсь вам – да, это была услышанная мной фраза. Я вошел в квартиру, а она разговаривала с подружкой по телефону. Сказала она примерно следующее: бывший муж ее нисколько не интересует, а в его блог в интернете действительно заходила все эти годы, все там читала, смотрела – а для чего, и сама не знает.
- Ну… остается надеяться, что она, правда, не знает.
Расспрашивать об остальном я не мог – есть вещи, которые муж о жене не расскажет, ну не в интимную сторону же их жизни родителям залезать? Но и так понятно было, что не только одна эта фраза довела его до такого состояния, что ему тошно сейчас говорить. И не с кем.

                30 марта, 2016

Нас пригласили на свадьбу внучки телеведущего – того самого, который вел музыкальный конкурс, закончившийся победой десятилетней Ляли. Все было достаточно скромно, я спокойно озирался по сторонам, рассеянный, думая о том, что в последнее время происходит между Лялей и Лешей. И вдруг увидел Олега Памфилова. Он едва заметно кивнул мне и прошел в кабинет хозяина особняка. Меня удивило его присутствие, но я вспомнил, что когда-то и он участвовал в детских конкурсах, так что его позвали по старой памяти…
В этот момент Ляля отошла от Алексея и направилась в ту же сторону. Он молча смотрел ей вслед. Я подождал какое-то время, увидел, что Леша разговаривает с невестой, и подошел к кабинету, в котором внезапно уединились Олег и Ляля.
Я приблизился к полуоткрытой двери так тихо, что они не услышали. Олег не очень изменился за эти годы – но взгляд его обрел еще большую определенность. Он смотрел на Лялю в упор, и я кожей почувствовал, какую власть над ней он имеет. И что он ни в коей мере эту власть не утратил.
- Помнишь, как я тебе сунул бумажку со своим новым адресом, и ты поехала вслед за мной, зная, что я в этот день там один? – спросил он ее. Она кивнула. – Ну… у тебя ведь был выбор. Он всегда был.
- Не было… - я услышал в ее голосе обреченность. – Тебе этого не понять.
- Нет, я один тебя понимаю… и в этом все дело, - он усмехнулся. – Ты послушная. Тебе нужен… хозяин, а вовсе не рыцарь и вовсе не принц на белом коне. Ты меня возбуждаешь такая…
- Какая?
- Покорная. Люблю покорных.
- Отпусти меня. У меня своя жизнь…
- Я тебя не держу. Я тебя никогда не держал. Это ты за мной бегала.
- Это не правда! – впервые я услышал в ее голосе что-то похожее на возмущение. Это обнадеживало.
- Не правда? Я ухожу. И на этот раз…
- Нет… - ее затрясло. – Нет, не надо!
- Что… хочешь со мной?
- Ты же знаешь ответ.
Я быстро отошел от двери. Но они меня не заметили. Олег пулей вылетел из кабинета, за ним вышла Ляля. Она не торопилась догнать его, как будто сама не понимала, куда ее ноги несут…
Я посмотрел на Лешу. Но он уже был около входной двери, направившись следом за ними.
Он приехал к нам с Лизой, когда стемнело, и до полуночи осталось около часа.
- Мне придется вам все рассказать. Я сел в машину и поехал за Олегом и Лялей, мне надо было, наконец, выяснить все. Хочет быть с ним – прекрасно, давай разойдемся… Чего мне это стоит – все время сдерживаться, я не хочу говорить, но я не в состоянии выносить неизвестность, неопределенность, какую-то невнятицу… мне нужна пусть самая горькая, но определенность, правда о том, как мы относимся друг к другу, что чувствуем, как хотим жить. Я подождал какое-то время около входной двери… мне нужно было понять, для чего она все же приехала к нему. Может быть, для невинного разговора? Я не хотел спешить с выводами. Выждал пятнадцать минут и позвонил. Дверь мне открыла она… обернутая в простыню.
Лиза закрыла лицо руками. Я чувствовал, что не могу сейчас ее утешить, - настолько сам выбит из колеи.
- Она не испугалась меня, - продолжал Леша. – Нет, как только я увидел ее выражение лица… я ей все простил, клянусь чем угодно. Она была как загипнотизированная… как будто волю ее кто-то держит – крепко-крепко и дергает ее за веревочки, а она как марионетка не в состоянии сопротивляться. Ляля впустила меня в квартиру. Олег вышел в коридор, давясь от смеха: «Да она для меня ничего не значит! Хочешь – бери обратно, мне что за дело?» Вы бы видели, как она на него посмотрела… как будто не поняла ни одного слова… в этот момент не поняла… Мне стало так ее жаль… я понял, что она заворожена Олегом настолько, что остальные люди для нее перестали существовать. Я попытался коснуться ее руки, сказать что-нибудь в утешение… я не знал, что сказать… Но она, не желая ничего слушать, набросила на себя пальто и ринулась по лестнице вниз. Я – за ней, понятное дело… Видимо, она увидела мчащуюся машину и испугалась настолько, что у нее произошел сердечный приступ. Она решила, что машина сейчас наедет на нее. На самом деле водитель ее даже не задел, просто оказалось, у Ляли слабое сердце…
Лиза ахнула.
- А сейчас она где?
- В больнице. Врачи попросили меня съездить, вам объяснить… Там и водитель, но он ни в чем абсолютно не виноват. Ехал он на обычной скорости…
- Да, - вклинился я. – Понимаем. Но мы его не виним. Так что с Лялей?
- Они сказали – ждать и звонить.
В этот момент раздался звонок мобильного Леши, он тут же ответил.
- Да?.. Алексей, ее муж… Что вы… Как…
Увидев, как он изменился в лице, я все понял. И окаменел.


                4 апреля, 2016

Когда-то я в этот день начинал записки – 4 апреля дочери исполнялось три месяца. Сегодня ее хоронят.
Тридцать шесть лет и три месяца… Она не дожила всего несколько дней.
Правду о происшедшем знают члены нашей семьи – и они отказываются понимать поведение Ляли.
Она и сама себя не понимала…
Леша больше не сердится и не ревнует.
- Я любил ее и люблю, - сказал он мне, когда мы в тот день доехали до больницы. - Со всеми слабостями, противоречиями, парадоксами, тараканами… да с чем угодно. Мне только жаль, что моя любовь ее не спасла.
- Наша любовь.
Вот и и все, что я сумел выговорить.