Фиолетовая птица на черном снегу 31

Очнулся я, значит, после полнолуния, как заново на свет народился. Умылся-причесался, в комнате убрался, сижу, дышу, воздух пью, большими кусками глотаю. Надышаться не могу – живой. Хоть от слабости колени и подрагивают, а всё одно – хорошо! Тут входят ко мне батюшка и лекарь Ли. Они, корейцы старые, особливо лекаря, все на одно лицо, только расцветка кимоно отличается. Лекарь-то, само собой, про мою особенность ничего знать не знал, а потому обомлел, долго бороду мял, усы топорщил, лоб хмурил, ум изображал. Как так вышло – не поймет, он, оказывается, на мне крест поставил. В уме своем, разумеется. Лихорадки китайской признаки выявил. Пришлось ему тонко намекнуть, что, мол, старый даос-отшельник Бяо мне лекарства особого предоставил. Всё кудахтал, что, мол, сии даосы прогрессивной медицинской науке всяческие препоны творят, стремятся, мол, опровергнуть основные постулаты о меридианах течения жизненной силы в организмах. Потом, однако, успокоился, заявив, что неисповедимы пути Будды Амиды, и чем выше ранг больного, тем неисповедимее. И вообще, всё хорошо, что хорошо кончается. То ли почувствовал что-то, то ли опыт жизненный подсказал, чтоб в муравейнике спать – себе дороже. Чтобы потом муравьев из головы выковырять, могут ведь и голову оттяпать.


Потом на охоту поехали, кабанчика стрелить. Вот там-то, я её, мою ласточку, и увидал. Да что там, увидал – спас. Собственноручно. Жаль Чёрта-Гэмбу, страсть как жаль, да видно карма ему такая вышла. Да и о чем жалеть самураю-то? Славно ведь погиб, в бою, не посрамил рода-звания, как жил в храбрости, так и в мир иной отошел. С мечом в руке. Бандита того я не убил, ранил только, точно про то знаю, не увидел следов смерти в воздухе после того, как он в реку свалился. И «барсуки» его потом не нашли. Может медведь-шатун, или росомаха потравили, коли помер от раны. А если не помер, так, значит, тому и быть. Вроде в сердце утрата должна поселиться, ан нет, наоборот, будто приобрел в тысячу раз более. Лицо от дождя мокрое, а руку поднять, лицо утереть боюсь – всё кажется: обман зрения случится, как с тем лисом, что вместо кабанчика подстрелен был. Глаз не могу оторвать – вижу, вижу в первый раз в жизни  одной со мной крови создание – дух крылатый, Тэнгу! Она тоже – Тэнгу! Только не знает о себе этого, поскольку, ежели человек такое знает, то… Не объяснить мне человечьим языком что именно вижу я в зеркале, коли смотрюсь в него. Она убеждена, что человек. До поры. Сам не буду подталкивать. Но и другим о том не скажу, ни под пытками, ни под смертью лютой. Полюбилась она мне, ох как полюбилась, с первого взгляда. Да  я ей по сердцу пришелся – алыми зарницами вокруг нее сыплет, воздух светится. Мне на своем недолгом веку много раз влюбленных наблюдать приходилось. И простым взглядом, и своим, особенным, не обманешь меня, не проведешь. Оттого не стал я спешить, в душу лезть сразу, свидания назначать. Хоть свиданий не назначал, а ноги – сами несут. На дворе дождь зарядил, то сыплет, то каплет, то льет, как из ведра, а меня всё к ней тянет. В первый же вечер удостоила она меня, и батюшку моего, чести принять с нею омовение. Я ее, обнаженную, запомнил всю, до последней черточки. Средь ночи разбуди – всё сразу вспомню.


На третий день, как раз «барсуки» с места происшествия возвернулись, вызывает меня Сакамата-сан. Бровь сурово поднял, губы смял, и говорит:
- Я тебе, юноша – царь, бог и начальник воинский. А еще и отец второй. И потому именно тебе я дело поручу. Нужно твою красу ненаглядную, знаю-знаю, не смущайся, проверить по всем статьям. Всё проверить и перепроверить, перекрёстно. Что, когда, зачем? Она ли это? И, если себя за другую выдает, то кто она на самом деле.


Сижу, молчу, вида не подаю.
-  Вижу, глаз ты на нее положил, вот, заодно, всё сам и проверишь. Ты, брат, княжий человек, и жениться тебе не ком попало не след.
Прямо в сердце попал Сакамата-сан, я ведь никому ни словом, ни пол словом, ни обмолвился о своих планах на Оцую. Хотя, это, наверное, со стороны и так видно. Ну, да, что ни делается, то к лучшему!
-  Токугава над кланом Яманочи протекторат держит, он же и власть благословить на брак имеет. Сопроводим тебя письмом о представительстве твоем, о чудесном спасении и с этой радостной вестью вас и отправим. Завтра же в дорогу. Времени там не теряй, головы тоже. По приезду – доклад по всей форме.
Выхожу от Сакаматы – снег опять мокрый, холод, а сердце у меня ликует, но я держусь, вида не подаю. С этой вестью – к ней, стоим, друг на друга смотрим, чуть ли за руки не хватаемся. Еле до утра дожил, всё ворочался. На следующее утро, чуть свет, подались мы во владения клана Яманочи, а до них пути – три дня и четыре ночи. Это если быстро. Ну, быстро и поехали, даже девицу верхом посадили, а девушка – боевая, с конем управляется, да и меч малый в руках держать умеет, я приметил, как-то по особенному его берет перед выхватом, не у самой гарды, а поодаль, и мизинец отставляет. На второй день пути погода улучшилась, дождь кончился, тихо, хорошо вокруг, а у меня на сердце что-то неспокойно, не могу понять что. И Оцуя от меня отдалилась, вроде как дуется за что-то, не заговорит, взглядом не одарит. Я к ней, а та, мол, может Вам общество девушки не в радость, и сразу осеклась, губу прикусила, в сторону отъехала. Остаток пути порознь так и ехали. Только при подъезде к её крепости родовой, снова метель на склоне закрутила, а в долину спустились – опять дождь посыпал. Тут подъезжает ко мне душа моя, и говорит:


-  Господин мой сердится на меня, сама не знаю, что на меня нашло. Хоть и не принято говорить так, только я девушка храбрая. Нравитесь Вы мне, господин Томоёси, не сомневайтесь.
-  Вы мне тоже, Оцуя-сан, нравитесь. И Вы тоже простите меня за отчуждение и молчание моё.