Осень 43-го штурмана Кухарука. Ч. I

Осень 43-го штурмана Кухарука. Ч.I

Мы с Людмилой Алексеевной Мальковой познакомились несколько лет назад в Сети. А причиной оказалось мое хобби – история боевых частей, в которых служил в войну мой отец. Я активно вел свой ЖЖ под названием «Дух и плоть АДД», на который и обратила внимание дочь знаменитого штурмана Прокудина Алексея Николаевича из 36 авиадивизии дальнего действия.  К тому же он оказался уроженцем земли Оскольской и его бюст, как Героя Советского Союза, находится на алее Славы в Старом Осколе. Чита Мальковых несколько раз посещала этот город, куда меня по воле судьбы занесло при развале Советского Союза в начале 90-х прошлого столетия.


Видимо мой ЖЖ и окружение людей из группы «Потомки ветеранов Авиации Дальнего Действия» в Одноклассниках активизировали дремлющую доселе особую предрасположенность и так активной жизненной позиции Людмилы Алексеевны – она уже не опускает шанс не только познакомится, но и встретится с потомками однополчан наших отцов.  И в этот раз, где-то в начале лета сообщила, что обнаружила живущую в Иванова жену штурмана Кухарука из 42 авиаполка и договорилась о встрече. А в конце июля встреча состоялась. 96–ти летняя Тамара Николаевна Кухарук для своего преклонного возраста много помнит из того далекого времени… Она вышла замуж за Евгения Онуфриевича как раз к осени 43 года, когда 42-ой авиаполк еще базировался в Якушева, что под Рыбинском. А ее мама работала в качестве вольнонаемной в политотделе полка машинисткой у Якова Абрамовича Вдовина, человека кристальной души.

По возвращению из поездки, Людмила Алексеевна поделилась военными фотографиями от штурмана Кухарука и несколькими письмами от некоего Михаила, руководителя поисковой группы, обнаружившей обломки бомбардировщика с номером двигателя, указавшего на то, что именно этим самолетом в момент трагедии управлял летчик 42 ап ДД Николай Рыжков, в состав экипажа которого и входил штурман Кухарук. Далее Михаил ссылается на одну из глав из книги «Записки воздушного стрелка-радиста» Мукатая Жандаева, которая проливает свет на данный случай и которая в свое время и толкнула меня заняться этим хобби.

Не составило особого труда узнать кто такой Миша. Оказался это Михаил Романов, поисковик из Пскова… увы, приказавший нам долго жить в 2015 году.

Людмила Алексеевна попросила меня написать пост в ЖЖ про Кухарука, что я и пытаюсь сейчас сделать. В журнале переписки историка Сергиенко, к сожалению, ничего не обнаружилось по поводу его переписки со штурманом Кухаруком, но фамилия эта для меня не нова, я ее часто встречал в архивных документах. Обычно с увязкой архивных документов с письмами участников тех далеких событий и давали мне некую зацепку для идеи постов, а тут облом наметился. В Сети о Кухаруке есть несколько ссылок. Он оказался известной личностью, но как всегда о подобных персоналиях авторами материала преподносится в некоторой индивидуальной обособлении Героя в разрыве частного от общего.

Естественно, что исследования свои я начал с главы под названием «История одного экипажа» из книги «Записки воздушного стрелка-радиста» Жандаева Мукатая Жандаевича, которую привожу полностью:

«Одна из особенностей работы в Авиации дальнего действия во время Великой Отечественной войны в том и заключалась, что при аварийных ситуациях летчики оказывались в чрезвычайно сложных обстоятельствах в тылу врага. Возвращение их в свою часть было целой историей, требовавшей огромной воли и мужества. Однако, несмотря ни на какие трудности и лишения, многие летчики находили возможность вернуться. Об одном таком случае, который произошел в нашем полку, хочу рассказать.

В сентябре 1943 года с боевого задания не вернулся экипаж лейтенанта Николая Рыжкова. Товарищи переживали, ждали, особенно горевал летчик Василий Осипов. С Рыжковым они были хорошими друзьями; вместе работали до войны, окончили аэроклуб, авиаучилище, вместе летали на боевые задания.

И вот месяца через три вернулся штурман Рыжкова лейтенант Кухарук Евгений и рассказал историю своего экипажа. Мы тогда, в составе оперативной группы, находились в Заполярье. Было много всяких событий и случай с экипажем Рыжкова постепенно стал забываться. Лейтенант Кухарук после выздоровления, как один из опытных штурманов, был назначен заместителем штурмана полка и летал до конца войны, выполняя самые различные боевые задания. Впоследствии он был награжден шестью боевыми орденами и многими медалями.

Война была окончена, прошло много времени, Герой Советского Союза полковник Василий Васильевич Осипов не мог забыть товарища, разыскал штурмана Рыжкова, который тогда чудом уцелел, и попросил подробно описать гибель его экипажа. Вот письмо Евгения Онуфриевича Кухарука, привожу его дословно.

«Здравствуй, боевой друг Василий Васильевич!

Поздравляю тебя и твою семью с наступающим Новым годом! От души желаю всего наилучшего в жизни, а самое главное — здоровья! В мае 1975 года я был на встрече ветеранов войны нашей дивизии в Москве, но тебя не было. Очень, конечно, жаль. Я тебя не видел уже лет 34-35. Очень хотелось встретиться. Я думаю, что такая встреча состоится в скором будущем.

Теперь, Вася, о твоей просьбе.
 
С Николаем Арсентьевичем Рыжковым мы начали летать в одном экипаже с 1941 года, сразу после окончания им летного училища. В августе 1941 года мы с ним сделали несколько вылетов и начали летать регулярно на боевые задания. Наш бомбардировщик «ИЛ-4» к дневным полетам не был приспособлен, и мы несли большие потери. Так, из 21 боевого вылета наш экипаж сбивали три раза (при полете на Калининский мост, Клин и Вязьму). Но он всегда возвращался в строй полным составом. В общем было тяжело, но мы не унывали.

Вспоминается такой случай: как-то после боевого задания майор Диесперов принес мне и подает неразорвавшийся снаряд. Я спросил, зачем он мне. Он сказал: «Возьми на память, я его извлек из твоего парашюта».

Итак, я немного отклонился от главного. В апреле месяце 1942 года наш 42-ой дальнебомбардировочный авиаполк из Ярославля перелетел и начал действовать ночью в составе только что созданной Авиации дальнего действия. Летел и наш экипаж. Но вот произошло непоправимое. В ночь с 20 на 21 сентября 1943 года нас сбили и больше экипажа не стало. Случилось это так.

20 сентября полк принимал присягу по случаю присвоения ему «Краснознаменного». После присяги сказали, что «отбой». Но вскоре все изменилось и наш экипаж послали в разведку с выполнением боевого задания. Цель — скопление войск в районе города Городка, что в 30 километрах северо-западнее города Витебска. Время выхода на цель 12.00. Состав экипажа на этот раз был новым: вместо нашего штатного радиста Федора Ермилова полетел Иванов, а вместо стрелка Николая Мурашева — Омельченко. Это произошло потому, что 42-ой авиаполк в это время разделился на два полка: 42-ой и 108-ой, а наш радист Федя Ермилов пошел на повышение — на начальника связи авиаэскадрильи, Н. Мурашев ушел в отпуск.

До линии фронта полет проходил нормально. После пролета линии фронта мы встретили по курсу справа истребитель, от которого ушли отворотом вправо. Через некоторое время, примерно за 15 минут до бомбометания, я увидел впереди слева самолет, о чем доложил Николаю, но не успели мы сделать отворот, как услышал по СПУ слова стрелка Омельченко: «под хвост заходит», в это время по нашему самолету был открыт огонь, он загорелся. Я помню очень четко: когда оглянулся, Николай Рыжков закрывал руками лицо от огня — значит, он был жив. Самолет начал падать беспорядочно и разваливаться на части. Выпрыгнуть я не мог и только тогда, когда моя кабина отвалилась (она была деревянной), срывом открыл свой парашют. Очутившись в воздухе, я заметил самолет, который сбил нас. Он делал круг над упавшими горелыми частями машины. Осмотревшись, заметил, что в моем парашюте было три больших дыры, но я спускался нормально. При подлете к земле думал, что приземляюсь на воду, но это оказался приподнятый туман. Приземлился на лес, подвесной системы не хватало до земли метра полтора. Когда, отстегнувшись, спрыгнул, увидел, что моя одежда обгорела порядочно. Унты с меня сорвало в воздухе, от комбинезона остались клоки, пистолет оторвался. Сбросив с себя все обгорелое, я остался босой в майке и брюках с выгоревшими коленями.
Ранее всегда надевал пистолет под комбинезон, но на этот раз, в связи с большой спешкой, я его надел сверху.

Пошел на северо-восток, к линии фронта. Ориентировался в основном по Большой Медведице. Сначала я не ощущал, что обгорел, но, пройдя 3-4 часа, заметил, — у меня отекло лицо и кисти рук покрылись пузырями. Левым глазом ничего не видел, руки жгло. Найдя какую-нибудь лужу, я окунал руки в воду и боль немного прекращалась. По пути встречал населенные пункты, которые обходил стороной.
Часов через 6-7 уже начало светать, по ходу справа я заметил большую деревню, а слева — маленький хуторок. В большую деревню, конечно, не пошел, а в крайний дом хуторка постучался. Сначала мне не открывали, но потом открыли. Жил в этом доме портной родом из Луги, который переезжал из деревни в деревню, перешивая старое, чем зарабатывал на жизнь. Я попросил помощи. Увидев меня в таком состоянии, его жена куда-то сходила и привела пожилого мужчину и женщину средних лет. Женщина очень хотела мне чем-либо помочь, но у нее ничего не было, кроме неполного тюбика вазелина. Она помазала мои обгорелые руки и предложила сдаться в плен немцам.

Они, мол, положат меня в лазарет, а уж оттуда она мне устроит побег.
Услышав такое предложение, я освободил руки и начал поспешно собираться. Оказывается, эта женщина по профессии была ветеринарный врач и в немецком лазарете работала медсестрой. От нее я узнал, что у немцев имеется 18 собак овчарок для борьбы с партизанами, если я уйду, все равно они найдут. Пока мы разговаривали, на улице стало совсем светло и я хотел у них остаться до наступления темноты, но они не согласились, т. к. немцы как раз делали перепись населения и угоняли людей в Германию, так что меня легко могли обнаружить. Пришлось идти на риск и уходить к партизанам.

Пожилой мужчина (по-видимому, он был связан с партизанами) сказал, чтобы я держался направления на северо-запад, а там, мол, меня обнаружат партизаны. К линии фронта, говорил он, идти нет смысла, т. к. поймают немцы, и еще, чтобы на дорогу не выходил, никого ни о чем не спрашивал, ибо народ запуган немцами до такой степени, что могут выдать. Я вышел из дома и ползком добрался до леса, я начал блуждать. Одну и ту же реку Дриссу, как потом выяснилось, переплывал три раза. Ориентировался в основном по мху на деревьях и по пням.

Примерно через 8-9 часов я почувствовал себя очень плохо, начал терять сознание и начал петь, хотя в это время мне было не до песни. В таком состоянии я вышел на большую поляну и продолжал петь. Но песня быстро прекратилась, когда я нашел окурок и пустую пачку из-под немецких сигарет, а на земле — следы солдатских сапог. Это было своего рода толчком в моем организме, я быстро опомнился и быстро удалился обратно в лес. Перепрыгивал с кочки на кочку торфянника, застревая моментами по пояс в грязи, затем добрался до опушки и увидел трех женщин, шедших мне навстречу. Когда они меня увидели, очень испугались и начали убегать. Я заговорил, они остановились, спрашиваю: «Как найти партизан?» Но они отвечали уклончиво, принимая меня за изуродованного нарочно власовца. После моих уговоров они сказали: «Вы идите по обочине большой дороги, т. к. центр заминирован, у нас часто подрываются на минах коровы».

Прошел метров 500, по дороге впереди увидел взорванный мост через реку, между свай которого набросаны бревна, по которым можно пройти. Пройдя больше половины моста, я увидел на том берегу реки несколько вооруженных людей. Когда стал подходить, один из них крикнул: «Руки вверх, кто такой?» Но поднять руки я уже не мог, они у меня сильно отекли и опухли. Я понял, что это партизаны и пошел смелее, им объяснил, что поднять руки не могу, ибо они у меня плоха действуют.
Под конвоем они ввели меня в землянку. Оказалось, это действительно партизаны, чему я очень и очень обрадовался. Проверив мои документы, они сказали, что меня, как члена экипажа сбитого самолета, ищет партизанская разведка. Разведкой установлено, что наш самолет, вернее, его части, упали в районе деревни Пушкарево. Два человека не выпрыгнули, по-видимому, были убиты в самолете в воздухе. Один член экипажа приземлился на парашюте, очень обгорелый, без сознания, немцы не захотели с ним возиться и пристрелили. Кто это был, неизвестно. Один член экипажа опустился на парашюте и ушел. Вот партизанская разведка меня и отыскала.

Уже будучи в партизанском отряде почти месяц, никаких сведений я не имел, хотя пытался их найти. Наш экипаж перестал существовать. Попал я, как потом выяснилось, в партизанской отряд имени Суворова Витебской области. Партизаны приняли меня очень хорошо. Накормили, переодели, оказали первую медицинскую помощь и отправили в штаб партизанской бригады. В штабе бригады я заболел, несколько дней лежал без сознания. По выздоровлении, частичному, ибо еще был обгорелый (руки и лицо начали гноиться), меня отправили на партизанский аэродром Селявщина. Отсюда я должен быть отправлен в советский тыл, в свою часть.

После долгих ожиданий, в середине октября, я покинул партизанский аэродром Селявщина на самолете «П-2». Первую посадку мы совершили на фронтовом аэродроме Подол (совсем рядом с линией фронта), а потом на машине поехал в Торопец. С Торопца я прибыл на поезде в Торжок, где базировался штаб нашего корпуса.

Да, времени прошло немало — 35 лет, но таких людей, как Николай Арсентьевич встретишь редко. Это был необыкновенный человек, в нем сочетались воля, выдержка, спокойствие, скромность, справедливость, честность, мужество. С ним я пролетал много. За два года (1942 и 1943 гг.) мы сделали 23 вылета в глубокий тыл противника, летая одновременно на обычные цели (когда нет погоды для тыла).
Это — Данциг, Кенигсберг, Тильзит, Инстербург и др. Это были очень трудные полеты, с Николаем они выполнялись блестяще. В самых трудных условиях, когда, казалось бы, нет выхода, задание мы выполняли.

Вспоминается такой случай: как-то полетели на задание, но цель была закрыта облачностью. Начали пробивать облака и очутились над аэродромом Смоленск, где в это время шли полеты. Немцы открыли ураганный огонь. Что делать? Вот-вот собьют, мы решили включить АНО (аэронавигационные огни). Немцы стрельбу прекратили, приняв наш самолет за свой, и даже включили старт. Мы набрали необходимую высоту, чтобы не подорваться на своих бомбах, благополучно отбомбились по самолетам и ушли в облака.

Или вот другой, уже курьезный случай. Бомбили мы Кенигсберг. После отлета от цели Николай сказал: «Женя, закрой бомболюки, а то очень дует, холодно». Я взялся было закрывать, но никак не мог найти штурвал закрытия бомболюков.
Николай опять повторил то же, но я все искал штурвал, которого не было. Мне даже стало стыдно — пролетать столько на этом самолете и не знать, где штурвал. Я его молча искал с правой стороны кабины, но штурвала не было. Тогда выключил свет и увидел, что на месте штурвальной колонки образовалась дыра. Колонку вместе со штурвалом вырвало через астролюк, и она улетела вместе со снарядом. Так прилетели на свой аэродром с открытыми люками и болтающимися тросами закрытия бомболюков.

Много было интересных случаев в нашей боевой работе, которые за давностью времени уже стали забываться. Надо с уважением и достоинством отнестись к самолету «ИЛ-4» и его создателю. Самолет этот очень вынослив и живуч. Бывали случаи, когда мы прилетали с задания и привозили до 350-400 пробоин. Самолет весь в дырах, а летит. Вот, Вася, коротенько о Николае и о себе. Если тебе будет что-нибудь непонятно, пиши, и вообще пиши о себе и семье более подробно. С уважением — Евгений».

Остается добавить, что поиски останков экипажа Рыжкова увенчались успехом. В 1981 году нашелся очевидец этого трагического случая — житель деревни Пушкарево Невельского района Боровков Григорий Степанович, который рассказал следующее.
Осенью 1943 года в полночь над домом пролетел горящий самолет и упал в болото в метрах 400-500 от деревни. После этого немцы сбросили осветительные бомбы и несколько фугасных бомб на место падения самолета. Он долго горел, рвались боеприпасы. Через некоторое время Боровкову было приказано немцами похоронить останки летчиков. Когда он прибыл на место катастрофы, увидел, что один из членов экипажа, в унтах, меховой куртке, мертвый, лежал рядом с самолетом. Другой, обгоревший, находился в хвосте самолета, а третий, убитый, лежал в метрах 100 от самолета. Всех членов экипажа он похоронил рядом с самолетом, а после освобождения района от немцев, он лично сам перезахоронил останки погибших летчиков на воинское захоронение у деревни Стайки Туричинского сельсовета. В 1982 году Е. О. Кухарук был на месте захоронения своего экипажа, где сооружен памятник боевым товарищам».

Который раз читаю эту главу, и что-то не дает покоя… Как гласит народная мудрость – утро вечера мудреней … так оно и случилось.

«Состав экипажа на этот раз был новым: вместо нашего штатного радиста Федора Ермилова полетел Иванов, а вместо стрелка Николая Мурашева — Омельченко. Это произошло потому, что 42-ой авиаполк в это время разделился на два полка: 42-ой и 108-ой, а наш радист Федя Ермилов пошел на повышение — на начальника связи авиаэскадрильи, Н. Мурашев ушел в отпуск».

Федор Ермилов оказался ключом моих «сомнений». Он просто не мог в ночь с 20 на 21 сентября 43 года куда-то лететь, его к тому времени не было в живых…  А случилось следующее. Мои посты лета 2016 года.

«Реквием по Василию…»

Василий Васильевич Васильев, летчик 42-го авиаполка дальнего действия, погиб 8 сентября 1943 года. А 13 марта 1944 года Указом Президиума Верховного Сове¬та СССР капитану Васильеву было присвоено звание Героя Совет¬ского Союза посмертно, единственному посмертно из всех ГСС 36-ой авиадивизии ДД. Герой погиб, выполняя 201-ый боевой вылет… Высокое звание капитан Васильев получил за 200 предыдущих…
Что-то необъяснимое заставляло меня держать папку с надписью «Васильев В.В.» из архива Сергиенко в поле зрения и каждый раз откладывать рассмотрение ее содержимого до «плотной» проработки…

Но вот подвернулся случай. Мой сын приобрел спиннинг и решил испытать его и себя на водохранилище. А так как спиннинг один, а за рулем быть мне, то я взял с собой первую подвернувшуюся книгу, которой оказалась «Крылатая гвардия» быховского журналиста Николая Левченко, дыбы с пользой провести время, пока сын постигает азы «юного спиннингиста».

Первая часть книги – это официальная история 36-ой авиадивизии дальнего действия, составленная политотделом дивизии после войны. И от повторного прочтения ее я надеялся «ухватить за хвост» идею очередного поста для своего «ЖЖ». И вот, что получилось.

Из «официальной истории 36-ой ад ДД»:

«Летный состав, не считаясь с усталостью, сложными условиями и интенсивным противодействием истребителей и зенитной артиллерией противника, метко производил бомбовые удары, на¬нося огромный урон врагу. В этих боях погибли замечательные летчики 42-го авиаполка Герой Советского Союза Васильев, майор Баукин, старший лейтенант Рыжков, старший лейтенант Кириллов и другие.

Потери в наших рядах вызывали горечь и ненависть к фашистскому зверю. Вот что пишет в своем дневнике о гибели близкого друга Васильева Василия Васильевича Прокофьев: «27 августа 1943 года. Вот уже месяц, как я в новой роли - штурман эскадрильи. В полк приходит пополнение. Каждую ночь ухожу с молодыми на задание инструктором. Некогда сесть за дневник. Так и лежит не открытый с октября. Но сегодня потянуло к нему. Погиб мой друг Вася Васильев. Не поедем с ним в Гусь-Хрустальный. Вернулся с места падения самолета радист. Он рассказал, как погиб Василий.

Они шли выполнять трудное задание. Авиация фронта почти не летала. Мощные циклоны встали на пути непроходимыми грудами облаков, но Васильев пошел в глубокий тыл, к крупному военному объекту. По его предположениям, там можно встретить просветы и отбомбиться.

Поднимаются с кислородом... У цели разводья в облаках. Грохочут зенитки. Адская пляска вспышек... Несколько поворотов... Васильев напряженно выдерживает скорость, курс, высоту. Самолет вздрагивает. Тяжелые фугасы рвут земную темень. По яркой вспышке, ворвавшейся в кабину, экипаж догадывается: гигантская сила взрыва сделала свое дело.

Фашисты беснуются. Зенитки ставят заслон огня. Взлетают ночные истребители. Они, как призраки, снуют вокруг корабля Васильева. Радист и стрелок яростно отбиваются, но фашисты неотрывно атакуют. Две длинные очереди пронизывают бомбардировщик. Внезапно все затихает. В тишине голос Биенко:

- Я ранен, голова...

Ранен и Васильев, но он держится, не выпускает штурвал из рук. Но вот штурман Кравченко видит, как корабль виляет на курсе. И Васильев почему-то молчит. Такого никогда не было, чтобы после бомбежки он не сказал веселого слова. Штурман припадает к щели в приборной доске, всматривается в лицо командира. Оно в крови. Шлемофон на затылке.

- Командир, что с тобой?

Тот стонет: - Скоро линия фронта?

- Только что прошли...

Нервы напряжены. Кажется, вот-вот оборвется последняя струна, и всему конец. И штурман, и радист, в который раз запрашивают стрелка, но ответа нет. Это еще больше усиливает тревогу. Васильев на мгновенье впадает в забытье. Гибнущий само¬лет падает. Только острая боль заставляет Василия прийти в себя. Из горла вырывается нетерпеливый, болезненный вскрик. Земля неотвратимо приближается. Как она сейчас не нужна и смертельно опасна. И тут, как назло, сдают моторы. Один и... второй.


Уже рассвело. Земля просматривается лучше. Корабль, хотя и держит курс, все теряет высоту. Васильев понимает, что ле¬теть дальше невозможно. Хрипло командует:
-Прыгать!.
Первым покидает машину радист Костя Чижиков.

- Штурман, прыгай! Скорей, черт побери!

Кравченко видит в щель, как непреклонно сверкнули глаза командира. И штурман провалился в люк.

Пора, давно пора расстаться с машиной и ему, командиру. Но его взгляд жадно глядит на землю, родную, сияющую в лучах восходящего солнца. Самолет падает прямо на село. Мелькают острые, как иглы, мысли. Руки сдавливают штурвал, больная нога вытянуто падает вперед и самолет медленно, будто нехотя, отворачивает в сторону - к поляне за село.

А теперь можно... Мертвая тишина летит к земле, увлекая в последний рейс пилота, прижатого упругой струей воздуха к килю.

Сколько до земли? Может не триста, а семьсот? Собрав остатки сил, Васильев отталкивается от киля самолета. Рука нащупывает кольцо парашюта. Купол начал раскрываться. Вот-вот наполнится воздухом, И человек, столько боровшийся за жизнь, израненный и изнемогающий, спустится на землю. Но этого не случилось. Легко шуршал шелковый купол, накрывая саваном тело Василия. Золотая Звезда Героя пришла к нему после смерти».
 
Странное дело, подумал я тогда, зачем стрелку-радисту запрашивать воздушного стрелка, если до него просто можно рукой дотянуться? Да и вести дневники личному составу как будто воспрещалось…

Вернувшись домой, я первым делом «заглянул» на «Мемориал» и обнаружил двухстраничный документ, из которого видно, что летчик Васильев Василий Васильевич, штурман Кравченко Владимир Иванович, начальник связи АЭ Ермилов Федор Леонтьевич и воздушный стрелок Биенко Владимир Петрович погибли при выполнении боевого задания 8.09.43 г. и похоронены у села Василево Угличского района Ярославской области.

Что бросилось сразу в глаза, так это сочетание: Василий Васильевич Васильев и Василево. Судьба или чья-то преднамеренность? Дело дошло до заветной папки «Васильев В.В.». «Расшнуровываю» ее и сразу же перед глазами фотокопия статьи под названием «Партбилет № 4872286» некоего подполковника А. Хапаева, написанная через лет пять, после этих событий. Вот фрагмент из нее:

«...Выполнив задание по разведке в районе Смоленска, бомбардировщик Васильева был подбит зенитками. Самолет горел. Васильев мог выброситься с парашютом, но внизу была вражеская территория. Позорный плен или смерть? Коммунист Васильев выбрал второе. Он погиб, но руки его, крепко сжимавшие штурвал самолета, бессильно упали только тогда, когда машина перетянула уже линию фронта. Из левого кармана гимнастерки бойцы, первыми подбежавшие к самолету, достали партийный, билет летчика за № 4872286. Углы партийного билета уже обгорели, но огонь пощадил фамилию летчика и его фотографию: на ней Васильев был как живой, со слегка нахмуренным лбом и упрямым подбородком.

Так не стало капитана Васильева, летчика-большевика, отдавшего свою жизнь за Родину».

Сразу вспомнилась моя казахстанская добрая знакомая, следователь прокуратуры, прокурор, а затем и судья, Шапира Ирина Александровна. Она мне как-то сказала:
- Отбрасывай ко всем матерям всякую шелуху и эмоции, оставь из всего только факты. Только они имеют значение, с ними и работай.

А факты таковы: Ил-4 Васильева «приземлился» на нашей территории, летчик был мертвым. Упавший самолет и тело летчика сразу же были обнаружены нашими бойцами. По одной интерпретации тело было на земле, по другой оно находилось в самолете. О других членах экипажа ничего неизвестно. Конкретное место трагедии не указано.
 
Беру из папки следующий документ, он рукописный, скорей всего, написанный школьницей для музея при сельской школе под названием «Биография ГСС Васильева В.В.» Там кроме прочих известных фактов, есть следующая фраза: «…В дождливую ночь на 8/IX/-1943 года над д. Мертвигино в глухой час оборвалась жизнь храбрых летчиков…»

Ищу ответ на вопрос, а существует ли такая деревня - Мертвигино и далеко ли она от села Василево? Да! Есть такие населенные пункты, они сохранились до нашего времени и расстояние между ними «напрямки» километров 40!

Разворачиваю пожелтевшую от времени районную газету из Киржача «Красное Знамя» от 22.02.73, взятую из той же папки, и нахожу статью некоего Н. Литвинова под названием «Подвиг Васильева». Цитирую:

«В июле 1943 года начались жаркие бои по ликвидации немецко-фашистского наступления в районах Орла и Курска. Тяжелые бомбардировщики под командованием Васильева на¬носят врагу уничтожающие уда¬ры. За успешные боевые действия под Орлом и Курском В. В. Васильев был награжден орденом Ленина. Здесь он получил второе ранение.

8 сентября 1943 года эскадрилья капитана Васильева получила приказ бомбить колонны противника, отступающие на запад. Это был для Василия Васильевича 151-й и последний боевой вылет. После выполнения задания весь израненный, истекая кровью, теряя сознание, Васильев вел свой само¬лет на аэродром. Напрягая последние силы, он благополучно посадил машину на поле своего аэродрома.

Когда друзья, с нетерпением ожидавшие его возвращения, подбежали к умолкшей стальной птице и заглянули в кабину, их храбрый товарищ был мертв. Вместе с Василием Васильевичем погибли и все члены его экипажа».

Это еще одна версия гибели экипажа Васильева. Но, кроме того, что члены экипажа получили тяжелые ранения и летели на поврежденном самолете, в статье утверждается, что Ил-4 Васильева все же был благополучно посажен на своем аэродроме, но при приземлении экипаж уже был мертвым… Такое бывало, что смертельно раненный летчик «отдавал душу Богу» в момент касания шасси родной земли… спасая тем самым машину. А в данном случае смертельно раненный летчик к тому же старался спасти и экипаж…

Нахожу еще одну версию, но уже от Крылова Алексея Ивановича из его книги «По приказу Ставки»:

«Нашему соединению была поставлена и другая, не менее важная задача — блокировать пути подвоза вражеских войск и техники по железным дорогам Орша — Смоленск и Витебск — Смоленск. С этой целью наши полки несколько ночей подряд бомбили железнодорожные узлы Витебск, Орша, станции Городок, Лиозно. Несмотря на сильный зенитный огонь, экипажи, проявляя исключительное мужество и отвагу, точно выходили на заданные объекты, громили подвижной состав и станционные сооружения оккупантов. Потом воздушная разведка и донесения партизан подтвердили, что из-за сильного разрушения путевого хозяйства станция Лиозно была выведена из строя на двое суток. Таким образом, военные составы с важными грузами, вышедшие из Витебска, не могли следовать на Смоленский железнодорожный узел.


8 сентября 1943 года героически погиб командир эскадрильи 42-го авиационного полка капитан Васильев. Он был любимцем боевого коллектива. Накануне дня вылета его вызвал командир полка подполковник А. Д. Бабенко и сказал:
 
— Пойдете на воздушную разведку. Вам надлежит вскрыть интенсивность движения поездов на участках железных дорог Невель — Витебск — Орша, Орша — Смоленск — Ярцево, а также определить места наибольшего скопления составов...
 
— Все понятно, товарищ командир. Но у меня есть одна просьба. Если бы вы только разрешили... — Командир насторожился. А Васильев тихо, почти шепотом продолжал:

— Взять в бомбоотсеки десяток бомб.

— Но ведь не положено разведчику брать бомбы...

— Почему это не положено! — неожиданно вспылил Васильев. — Два года оккупанты топчут Смоленскую землю, издеваются над моими родными, односельчанами, а я должен впустую утюжить воздух. Я считаю, что это нерентабельно в наших условиях!
 
— Вас посылают не утюжить воздух, а на разведку!

— Если без бомб — значит, утюжить!

Бабенко сдался и разрешил Васильеву подвесить на внутренние держатели десять зажигательных бомб. Тщательно осмотрев машину, Васильев взлетел и взял курс на запад. Выполняя сложный маршрут на переменной высоте, искусно огибая объекты наблюдения, летчик и штурман то и дело давали стрелку-радисту старшине Михаилу Ермилову разведданные, которые тот быстро кодировал и передавал на КП. На железнодорожных станциях Лиозно и Городок, на узле Витебск экипаж обнаружил большое скопление эшелонов. По вызову Васильева немедленно были подняты в воздух два бомбардировочных полка нашей дивизии, которые нанесли удар по эшелонам противника, причинив ему огромный ущерб.

Полет уже подходил к концу. Неожиданно экипаж заметил западнее города Ярцево, на станции Присольская, три состава. Один состоял из цистерн с горючим. Командир, не раздумывая, развернулся и твердо произнес:

— Сейчас ударим по составам! Рассчитывай, штурман, прицельную серию!

Васильев направил корабль на станцию и еще крепче сжал в руках штурвал. Как только бомбардировщик разгрузился над эшелонами, вся станция точно встрепенулась от спячки. К самолету потянулись разноцветные трассы снарядов. Тотчас загорелось правое крыло, и сразу же, будто поперхнувшись, зачихал мотор.

— Командир взрываются цистерны, горят эшелоны! — кричал стрелок-радист Ермилов.
 
— Молодцы, ребята! Так их, ползучих гадов! — взволнованно воскликнул капитан, а потом спокойно добавил:

— Миша, передай на землю: задание по разведке выполнено полностью. На станции западнее Ярцево подожгли эшелоны. Самолет подбит. Будем держаться до последней минуты...

— Выполняю, командир! — скороговоркой ответил Ермилов.

В создавшемся положении воздушные бойцы могли бы покинуть самолет. Васильев напомнил об этом членам экипажа. Но внизу была территория, занятая врагом. И поэтому каждый пожелал держаться до последнего... А полет усложнялся. Резко падала высота, пламя подступило к кабинам. Вскоре под крыльями горящего самолета замелькали тысячи вспышек: на передовой шел ночной бой. Летчик мужественно боролся с огнем. Но катастрофа оказалась неизбежной. Наши пехотинцы, прибежавшие к месту падения бомбардировщика, нашли в стороне обгорелого летчика. Они достали из кармана кожаной куртки документы, партбилет с номером 4872286. Углы его были обожжены, но фамилия и фотография коммуниста сохранились. Это был Василий Васильевич Васильев. На второй день командование наземной части сообщило в штаб нашей дивизии о героической гибели отважного коммуниста и его боевых друзей».
 
С местом гибели и захоронения экипажа Васильева как-то определились, а вот откуда возвращался подбитый зенитной артиллерией Ил-4 и где немецкие ночные истребители его изрешетили?

Где-то в районе Смоленска, говорится в статье Хапаева, над станцией Присольская, утверждает Алексей Крылов.

На известном ресурсе о Героях Советского Союза читаем:

«8 сентября 1943 года экипаж Васильева вылетел на разведку с задачей вскрыть интенсивность движение по железной дороге на участках Невель-Витебск-Орша, Орша-Смоленск-Ярцево. На станциях Лиозно и Городок, Витебском узле Васильев обнаружил большое скопление эшелонов. Поднятые по его вызову бомбардировщики полка нанесли ощутимый удар по врагу. В конце полета, на станции Присольская, западе Ярцева, разведчики обнаружили три эшелона с горючим и сбросили серию зажигательных бомб, вызвали большие очаги пожаров. Но и их самолет был подбит, зенитный снаряд попал в правое крыло. На горящем самолете летчик из последних сил перетянул линию фронта, но при посадке на своей территории потерпел катастрофу и экипаж погиб. Это был 201 боевой вылет летчика».

«Яндексую» станцию «Присольская», что западнее Ярцева… Яндекс реагирует моментом и выдает станцию «Присельскую», которая отвечает всем ранее изложенным критериям… Буква «о» или буква «е» в названии станции? Но кроме станции «Присельской» западнее Ярцева Смоленской области ничего подобного не имеется.
 
И так, принимаю за аксиому: Ил-4 Васильева попал «под раздачу» скорей всего над станцией «Присельская» и, воспользовавшись благами цивилизации, рисую схему возвращения самолета-разведчика от станции Присельская, что западнее города Ярцева в Смоленской области до аэродрома базирования в деревне Якушево под Рыбинском, конечно с учетом места трагедии над деревней Мертвигино Ярославской области.

Осталось лишь прикинуть, где тогда проходила линия фронта. Линия фронта от Ярцева к тому времени пролегала весьма близко, постоянно сдвигаясь на Запад, и это наводит на мысль, что подоплека трагедии экипажа Васильева требует другого толкования. И так все по порядку:

1.      Экипаж Васильева получил задание слетать на разведку и «вскрыть интенсивность движения поездов на участках железных дорог Невель — Витебск — Орша, Орша — Смоленск — Ярцево, а также определить места наибольшего скопления составов».

2.      Ил-4 нес бомбовый заряд: 10 зажигательный бомб, вопреки инструкции летать на разведку без таковой. Но опыт в 200 боевых вылетов перевесил всякие запреты.

3.      Задание было с успехом выполнено, по результатам разведки авиаполки соединения отбомбились по разведанным целям.

4.      Над станцией Присельская во время бомбардировки ж.-д. состава с горючим Ил-4 Васильева был подбит ЗА противника, но был в стоянии продолжать полет. Об этом было сообщено на базу.
 
5.      На обратном курсе Ил-4 Васильева подвергся атаке ночных истребителей противника, в результате которой, видимо, все члены экипажа получили тяжелые ранения.

6.      Перелетев линию фронта, тяжело раненный Васильев, продолжал вести самолет. Он был управляем, и состояние летчика было, видимо, еще удовлетворительным.

7.      Летчик понимал, что тяжело раненным товарищам большой риск прыгать на парашютах. И к тому же еще предстояло пробираться к людям. Поэтому и было принято решение лететь на свой аэродром. Расстояние в 550 км при определенных благоприятных обстоятельствах могло быть преодолено меньше чем за два часа … Только продержаться бы…

8.      Штурман, скорей всего был в тяжелом состоянии, так как не помогал летчику вести самолет, что было возможно в нормальном состоянии, но курс прокладывал до поры до времени.

9.      Пролетев около 450 км, курс все же был потерян, штурман либо потерял сознание, либо уже был мертв.

10. Летчик понимал, что до родного аэродрома оставалось минут 20 лёта… но радист и стрелок молчат… штурман в отключке… у самого сил никаких… да и самолет стал тяжел в управлении… к тому же он продолжал гореть… Под крылом селение, значит там люди… значит помогут … И летчик пошел на посадку… Приземлился Васильев, скорей всего, на «брюхо»… И как только все стихло силы покинули его…

11. Люди в селении все видели. Побежали к упавшему самолету.
 
12. Экипаж был мертв… По документам, изъятых у летчиков, узнали: кто есть, кто и откуда… Связались с частью, сообщили о случившемся.
 
13. Скорей всего, кто-то из местных предложил похоронить летчиков в соседнем селе Василево, уж больно сочеталось: Василий Васильевич Васильев и Василево.
 Руководство полка не возражало. Погрузили погибших на подводу, доставили в село Василево, и похоронили в братской могиле…

И в заключении приведу выдержку из письма матери Владимира Биенко Евфросинии Андреевны Биенко школьникам из села Василево:
 
«Милые детки, пришлите фотографию, хоть посмотрю на нее. Я вам очень благодарна, что вы ухаживаете за могилой сына. Как бы мне хотелось поехать и выплакать свое горе, но стара и никуда не гожусь…»

Поэтому и нет фотографии воздушного стрелка из экипажа Васильева, ее и у матери, видимо, не было…

В очередной раз едим с сыном на водохранилище… Говорю, что наконец-то осилил пост о Васильеве. Он мне:
 
- Да, смотрел твою схему. Они же Волгу перелетали! Почему бы им по реке на север до Якушева не долететь, если курс потеряли? Даже ночью реку должно быть видно!

А точно, лучшего визуального ориентира трудно найти. Кое-как дождался возвращения домой и сразу за компьютер. Перелетали же, однако. Опять нахожу деревню Мертвигино… и обомлел… Как можно не заметить, что буквально рядом находится еще одно селение и название его Василево! Значит не было надобности везти тела погибших за 40 верст, все оказалось рядом…

А на следующий день продолжил собирать все свои посты в единое целое… и на тебе… пост нахожу, а в нем еще одна версия гибели экипажа Васильева от однополчанина, который имел честь летать стрелком радистом в его экипаже!

«О Васильеве. Это был обаятельный человек с высоким интеллектом. При разделе полка на два - 42-го и 108-го, Васильева назначили командиром эскадрильи, а его радист должен быть начальником связи. Я был молод, у нас был Федор Ермилов. Он был старше меня лет на 10. Сверхсрочник. У начальства было два мнения. Одни был за меня, другие возражали. Помню, мы лежали на постелях, к нам вбегает адъютант АЭ Болдин и говорит:

- Кулаков, ты пойдешь с Васильевым!


-Хорошо! – отвечаю.

Через некоторое время он же:

- Ермилов, ты пойдешь с Васильевым!

Ермилов встрепенулся от радости. И так несколько раз.  В эту ночь Васильев полетел в разведку погоды. Говорили, что они пересекли ж.-д. линию Москва-Ленинград, но потом их вернули. Где-то в районе Углича они шли на вынужденную посадку, причем с зажженной фарой, а штурман Кравченко стрелял осветительными ракетами. Все было бы хорошо, но говорили, самолет зацепился за хлев. Все они погибли. Васильев, Кравченко, Ермилов, Биенко.

…12 мая был на нашем аэродроме в Якушево. Постоял, постоял я на середине его, вспоминая, как когда-то отсюда отправлялись мы в далекий путь. А сейчас там тишина, только птички чирикают».

Жаль, что письма старшины Кулакова не датированы, но скорей всего это 1972-1973 годы ХХ столетия».

Опять таки все со слов кого-то… И, якобы, живы все были в тот момент… Да и хлев в таком случае, чтоб все разом погибли от столкновения с ним, должен быть «в камне и в несколько этажей»… Но вряд ли… Летчик Васильев, тяжело раненный, не имея информации об экипаже – ранены ли они или мертвы – вел самолет до последней возможности, скорей всего до последней возможности своего организма, спасая экипаж. Это долг командира, покидать самолет последним, убедившись, что в самолете нет живых…

Со стрелком-радистом Ермиловым разобрались. Теперь о других участниках осени 43-го… но это в Ч.II…