Россияночка. Ольга Книга 1. Родовое гнездо

Россияночка.
Ольга
Книга 1.
Родовое гнездо.

Роман-трилогия

Издание второе  дополненное и  переработанное

С глубокой благодарностью за жизнь, за свет в моей душе,
 за все, чем я живу,
книга написана в память о самых дорогих людях,
 оставивших добрый след в моей биографии.
 
Родителям моим
Астафьеву Арсентию Парфеновичу и Астафьевой (Никифоровой) Василисе Андреевне.

 Врачу кардиологу детской больницы (на Нагуманова)
 Комиссаровой Екатерине Александровне.
 
Любимым учителям,
достойным высокого образца служения детям и школе
Тимофеевой Анне Ивановне(первой учительнице, шк.№20);
Софье Шаиховне Вагаповой(кл. руководителю, шк.№8)
и Султану Идиятовичу Салишеву (завучу  шк. №8);
завучам шк.№8
Евдокии Никандровне Крыловой и Зинаиде АрхиповнеЧерновой;
Марии Павловне Колесниковой (агроному шк.№8);
и Анастасии Федоровне Ивановой (директору Помряскинской школы).

Подругам по жизни и работе в школе
 Ольге Николаевне Ростовой(Загребельной)
 и Наталье Павловне Шарыгиной( Ермилиной).

Лучшему из  мужчин
Формакидову Михаилу Георгиевичу
за счастье любить и стремление быть лучше всех.
 
Моим сыновьям Арсену и Алексу
 с любовью и радостью, что они у меня есть,
дающим силы и желание жить и творить.

ПРОЛОГ
Слово души автора.


Книга эта написана душой и сердцем автора.
С великим преклонением перед теми учителями, которые учили в школе, университете, теми, которые учили моих детей, коллегами по работе в школе. Она написана в благодарность моим дорогим родителям. Мне повезло с родителями, дай Бог каждому иметь таких!
Если это мое сочинение когда-либо увидит свет в виде печатного издания или, чего мне более всего хочется, будет снят кинофильм, чтобы он явился памятником моему поколению – людям 20 века рождения. Века только-только что минувшего, еще ощутимого бытом, состоянием души, горечью ностальгии по хорошему и доброму, чем он наградил своих жителей и горечью несбывшихся стремлений, украденных жизненных льгот и лет.
Сколько же может пережить человек! Оказывается, оставшиеся мужественно выживать, могут пережить коллапс революции, кем-то названной социалистической, множество войн (во имя чего?), разруху и опустошение семей и достояний, раскулачивание, переворот человеческих ценностей, даже неизвестно, в каком направлении. Терпеть и прощать наплевательское отношение властей к своему народу, его детям, женщинам, старикам, учителям (выучившим их).
И в этих вопиющих к разуму условиях, некоторые из людей умудрялись быть интеллигентными, терпеливыми, добропорядочными и мудрыми, жизненомудрыми.  Именно им мы обязаны воспитанием милосердия, стремлению к продолжению рода, стремлению к образованию и культуре. Сила духа многих родителей и мудрость учителей - вот тот столп, на котором еще держится страна и, как ни горестно это, но именно они сдерживают государство от полного разрушения. Как же устали люди от ожидания жизни человеческой!
 Автору этим произведением хотелось напомнить о том добром и хорошем, что еще у нас осталось, чтобы сберечь и не утерять его  для людей, для детей и всего общества нашего во имя будущего.
Чтобы никогда к святому слову Россия не приставлялось слово «горькая». Люблю свою Россию с ее святынями-березками и родниками, бегущими за горизонт, радугами от края земли и до края.
Люблю  детишек с их открытыми, доверчиво распахнутыми в ожидании доброго чуда, ясными глазами.
Хочу!
Хочу, чтобы в них никогда не отражалась боль!
Особая моя любовь к школам. Этим святыням, в которых живет детство и надежда на счастье (как хочется, чтобы оно не было обманчивым).
 Но пока будет такое отношение к  Учителю, его труду, у общества не будет будущего.
Приглашаю читателя к прочтению.
Приглашаю прикоснуться к миру доброго слова.
1990-2019г.г.


Глава 1.
В селе Левашово
Родники жизни. Красный дом.
(1941-1958г.г.)

Красный Дом

   Осень1944 года.
   Еще шла Великая Отечественная война.  Но уставшие и измотанные тяготами долгой  и опустошившей души войны, люди готовились к празднованию годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции. Ждали великой даты и в селе Левашово, что раскинулось вдоль тракта на окраине города Стерлитамака, бывшей столицы  Башкирии, что стоит на левом, отлогом, поросшем лесным кустарником, берегу реки Белой.
  Село   было жаловано Екатериной Великой графу Левашову, и оно выглядело очень живописно: на спуске от большого тракта горделиво возвышался красный графский особняк о трех этажах, с парадным крыльцом и видом на  село. В этом подъезде было квартир тридцать. Они располагались на трех этажах. Другой подъезд был с противоположной стороны дома. Отсюда открывался вид на сад.  С этой стороны дома было два этажа, и неширокая лестница вела на площадку второго этажа. Тут было  всего двенадцать квартир.

  Это село Левашово расположилось чуть выше, по обе стороны тракта. Тут стояли дома зажиточных граждан. Люди, которые были победнее,  жили в проулках и в  улочках, в домах, как бы спрятанными от глаз прохожего развесистыми кустами сиреней и желтых акаций. Наверное, по тем временам это было очень большое село: посреди села стояли почта и  несколько магазинов. За мостом находился построенный графом Левашовым большой спирто-водочный завод. А за ним был даже участочек железной дороги, обрывавшейся под селом. Дорога эта сильно заросла травой, но шпалы отчетливо выделялись и по ним, с громким гиканьем, наперегонки носились  местные ребятишки. От старинного графского дома  к роднику вела аллейка из кустов сирени, акаций и терна. По аллее женщины ходили за водой к роднику и озеру, в котором водились лебеди. Здесь же, на озере, и белье стирали. А в праздники устраивали гуляния и пикники.
  За этой аллеей был высокий забор, заросший виноградом и хмелем, глухим колючим терновником. Там сторожила  Фиона, женщина  преклонного возраста, строгая, а может быть и злая, гречанка. Худенькая, не высокая женщина, с черными непокорными в завитках, волосами, собранными на затылке в пучок, не носившая никогда платка, словно вырастала из-под кустов сирени и акации, нависавших и  скрывавших крепкую дубовую калиточку. И детям в тот сад вход был настрого запрещен.

     Барский дом, как его еще называли, был построен из красного кирпича. Поэтому он и имел авторитетный  почтовый адрес: «Красный Дом». Здесь, в бывшем барском доме статского советника Якова  Левашова, жили расквартированные,  эвакуированные  в начале войны из Донбасса в тыл люди. Это были люди разных национальностей, сплоченные горем и дружбой, с надеждой и тревогой ожидавшие окончания страшной войны.
  Красный Дом готовился к празднованию 7 Ноября: женщины белили квартиры, стирали занавески. В это время уже трещали первые  уральские морозы, которых очень ждали те, немногие, кто держал скот. Его резали перед праздниками, солили сало, начиняли колбасы, делали зимние заготовки. По дому шел праздничный дух. Только в такой великий день, как празднование Социалистической революции, люди могли позволить себе праздник. В военное время жили-то впроголодь. Пекли лепешки из сушеной крапивы  с пшеном или горстью серой муки вместо хлеба. Но к этому празднику готовились основательно. Он как бы знаменовал собой начало холодов, наступления суровых уральских морозов, а значит, прихода   зимы.

Красивый парадный  вход, украшенный эффектным порталом, приглашал пройти входящего внутрь, на первый этаж и далее, выше, по не менее эффектной широкой, ограниченной белоснежными балясинами лестнице. На первом этаже  было четыре большие квартиры.
  При входе справа была графская зала – полукруглая, с множеством узких высоких и очень красивых окон. Здесь жила бездетная семья. Дядя Петя Шарыгин был шофером у большого начальника, поэтому они жили привилегированно и зажиточно - держали корову. Тетя Лукерья,  жена Петра, как и все женщины, - не работала на производстве. Она одевалась в красивые цветастые платья; вьющиеся светлые волосы  непокорно  вились вкруг светлого яркого платка, повязанного по-особому красиво, не как у всех замужних женщин. Светло-голубые глаза приветливо излучали свет на улыбчивом лице. Оба,  муж и жена, были местными жителями, приехавшими из города Златоуста.
  На первом же этаже, в конце коридора, слева от лестницы, жила семья Астафьевых в двухкомнатной квартире, окна которой смотрели на север.  А стены  с той стороны дома были покрыты густым бархатным зелено-изумрудным мохом,  кирпич стен изрядно был стар. Отсюда вид, видимо, был на прежние конюшни, потому  что на склонах  росло много грибов шампиньонов, там были горы перегноя и кое-где  в ряд стояли железные колья от заборов.
 
  Прямо под окнами шел пологий спуск к деревянному колодцу, также сильно поросшему мохом. Здесь было мрачно и хмуро, страх навевали могучие деревья,  не пропускавшие солнца. Детям строго запрещалось играть в этих кущах. Казалось, здесь жили колдуны и гномы. В деревьях и высокой  болотистой траве громко кричали крупные серые птицы, похожие на вальдшнепов, болотных куликов и сычей. Громко тревожно кричали кукушки.

  День Седьмого ноября был большим народным праздником; его и в последствии праздновали с народной удалью.  Это праздник установления социалистической власти в государстве.
  Но вот только в этой  одной семье, Астафьевых, было не до праздника:  Арсентий и Василиса схоронили двух детей за неделю. Дочь Тамару, четырех месяцев от роду, «унесла младенческая». А за  неделю до этого, перед самым праздником, умер от дифтерии  восьмилетний сын-первоклассник, Валентин. Соседи  говорили, что такие умные дети бывают редко, его звали не иначе как «наш Сталин». Это горе пришло в тот страшный год в дом моих родителей. Горе посеребрило виски отца, а мама надела темный платок и в дальнейшем  не появлялась без платка. Разговаривали тихо и мало. В квартире Астафьевых поселилась надолго тягучая тишина.
  А вне этого безмолвия жили люди - встречали детей из школы, ждали окончания войны.

  Зима выдалась тяжелой, тягучей,  с метелями и морозами.
  Отец, как и все мужчины,  в годы   войны, уходил на неделю в ДОК. Работали на фронт, на победу; здесь же, в цехах,  и  спали, через короткие смены, меняя друг друга, еле держась на ногах. От дома до  работы было добрых километров пять, берегли силы и время, уходя в рабочие цеха на неделю. Отец просился на фронт, стыдился, что работает в тылу. Он работал мастером смены. Его не призывали на войну, а оставили по брони, работать  в тылу.
  Приходили домой мужчины по субботам, помыться, взять продуктов, побыть с семьей. Силы людей были на исходе.  Но жизнь все же  била ключом в этом, далеком от фронта, старом графском доме, где одни дети умирали от голода и холода, другие рождались. Родители вечерами обсуждали скорбно и тихо новые радиосообщения с фронтов, надеялись на победу и  ждали весны.
 
  А ребятишки тем временем проводили свое детское время весьма бурно и весело. Дядя Трофим Анисимов соорудил санки. Большие,  просторные - на целую ватагу детей, а их у него было мал-мала много. Шумною гурьбою детвора разного возраста и племени, забывая о еде,  барахталась в белоснежных сугробах, катилась кто на санках, кто кубарем  с огромных снежных гор. На радость родителям: хоть кормить можно реже.
  Женщины часто проводили время за шитьем и разговорами, в ожидании мужей. Время от времени проверяя, чем занимаются дети, выглядывали  из окон и окрикивали по именам своих  детей, играющих на улице.
  А развеселая куча мала, румяная и горластая, была рада, что не загоняют домой. Тут идеальным образом сочетались все не сочетаемые педагогические методики, что называется: « нас никто не воспитывал, жизнь учила».
  А учила она через добро и зло. Через разбитые носы и синяки прошли дети военного поколения. И эта, вынужденная воспитательная система, на поверку оказалась самой что ни на есть верной и оправданной. Доверие было безраздельным и полным, как и воспитание мужеством. Как-то моего брата закрыли ребята-старшеклассники в погребе из-за девочки. По этой причине он не ночевал дома.  Родители были, конечно, взволнованы. Искали. На другой день брат пришел в слезах, зная, что его накажут, и действительно попало. Отец и слушать не стал оправдания, и  жалеть не стал. А вложил по-полной в « мужском» разговоре: «сам виноват и никогда ни на кого не жалуйся». И всыпал ремнем, за то, что «мама волновалась и плакала».

   Сказать, что женщины во время войны не работали, нельзя, потому что они ходили на разгрузку вагонов на спиртзавод, когда это требовалось. Приходилось разгружать из вагонов мешки с зерном и сахаром. Это был адский труд. Полуголодные, с впавшими щеками, они еле держались на ногах. А душа болела за оставленных дома ребятишек, которые до посинения катались со снежных гор, ели полными горстями  холодный снег. А потом болели и умирали. Лечить детей было нечем и некогда. Так и мой брат, Валентин - «Сталин», умер от неизлечимой болезни дифтерии. Как рассказывали детишки, что мальчик «много холодного снега и сосулек поел». Отапливать квартиры было нечем. Где ж взять дрова, когда идет  война? Тайком рубили на дрова яблоневые и грушевые деревья, акации, сирени, бузину в аллеях и вокруг Дома. Вырубили весь подлесок и у родника над озером. Так что к окончанию войны в лесочке было чисто и свежо - стояли вековые сосны, вязы в три охвата, с которыми люди не смогли стравиться, но пней от спиленных деревьев было много, казалось, что какой-то садовник задумал пеньковую страну под сенью хвои и листвы. Зато красоту лесочку придавали  лесные цветы: пестрели лужайки синих колокольчиков, белых ромашек, вокруг пней вились голубым дымком незабудки, по краю на дорожку выбегали часики - алые гвоздички, погибающие под ногами людей и снова оживающими после праздников.

Люди жили верой в окончание войны и ожиданием. В каждой душе жила надежда, жило ожидание  окончания невзгод, войны, тоска по человеческому счастью, домашнему семейному теплу и миру. Ждали окончания войны и в селе Левашово, которое с началом ее в 1941году приняло эшелоны эвакуированных обездоленных людей, оставшихся  без крова. И вот как это было…

1941год. Село Левашово

1.

    Конец лета. Шла страшная Великая Отечественная война. В Стерлитамак пришли эшелоны с эвакуированными в тыл людьми, оборудованием предприятий с прифронтовой зоны, документацией и руководством. Село Левашово было заселено  полностью – в каждый дом подселены эвакуированные. Людей расселяли и по деревням. Люди ведь разные по характеру, не все встречали приветливо чужаков. Местные и сами жили не - богато. А тут поселялась семья  из четырех -   шести человек. Это ведь не только тесниться приходилось. Но и кормиться как-то вместе зачастую.
  Сначала моих родителей с сыновьями, Веней и Валентином, поселили в деревне Косяковке. Попали в семью, в которой ужиться не удалось по обычным бытовым причинам: хозяин сильно пил, очень притеснял чужаков, есть в этом бедняцком доме было нечего.
  Отец был устроен работать в ОСМЧ-50 (особая строительно - монтажная часть №50, которая и была образована в июле 1941г.) мастером. (Позднее - это Трестстерлитамакстрой, что на Первомайске или по-иному-ДОК). Она и помогла ввести в кратчайшие сроки заводы Авангард и Строймаш. Отец хорошо знал столярное дело. Мужчины уходили на заводы на неделю, брали сухари, вареную картошку, соленое и копченое сало (у кого оно было), травы для заваривания чая. О сахаре и речи быть не могло. Работали бессменно у станков, выпуская продукцию для фронта. Приходили мужчины домой по субботам на выходной, чтобы принять баню, переодеться, взять продуктов.

   В один из выходных дней сосед, Леонтьев Гаврила Михайлович,  пригласил  семью родителей в баню, а за разговором спрашивал у отца совета по плотницким делам - да и ремонт дома требовался к зиме. И вот стал Гаврила Михалыч, привечать Веню и Валю; и мама Василиса приходила помогать в работе у них по дому хозяйке Елене. В хозяйстве у Леонтьевых была корова, кружку молока Веня с Валей получали каждый вечер.
  Вот они и приютили  семью родителей. И место в доме для них определили; так родители  поселились  у Леонтьевых. Это были чудесные люди, жили по тем временам добротно. Имели крепкий дом, огород, держали скотину. Жена дяди Гавриила, тетя Лена, которую хозяин звал неизменно Еленой Григорьевной, была небольшого росточка. Это была очень ладная, очень быстрая в работе, с веселыми красивыми глазами, очень приятная женщина. В ее руках все спорилось и ладилось. У хозяина был строгий, но добрый нрав. Строгости ему придавал голос, зычный,  с солидным редким  тембром. В глазах плескалась доброта. Оба они были среднего роста, худощавы. В их семье  жили за занавеской пожилые родители. Сами они были молоды, имели двух довоенных малышей,  дочке Вере было около пяти лет, сынишке Игорю года на два меньше. И вот эти благородные люди приютили переселенцев. Надо сказать еще о небольших неудобствах. Деревня эта была чувашской. Хоть хозяин и знал русский язык, но говорил редко. Мама Василиса прекрасно владела своим родным языком. Отец же кое-что понимал, но говорить не умел, так что маме приходилось переводить. Или потом,  наедине, пересказывать непонятное. А мои братья знали только по-русски,  Игорь и Вера говорили только по – своему. Ну, это, пожалуй, было единственное неудобство, приносившее и пользу: обе семьи осваивали русский и чувашский языки.

  Несколько слов о селе. Село, а вернее, деревня Косяковка протянулось с юга на север на несколько километров вдоль тракта, и километрах в двух от села Левашова. Дома стояли по обе стороны тракта, соединяющего города Стерлитамак и Уфу автодорогой. Косяковка, как и Левашово с самого основания принадлежало графу Левашову.  Немного западнее, параллельно тракту и селу, проходила железная дорога с разъездом и станцией Косяковка. Это была большая станция перед городом Стерлитамаком, где останавливались все пассажирские поезда и стояли товарные составы. Вдоль станции стояли жилые дома и обслуживающие станцию здания. На восток от Косяковки открывался живописный вид. В километре протекала речка Белая с лесочком из черемух, смородины, чилижника, жимолости татарской, бересклета красного. Вдоль реки тянулся галерейный лес из тополей и  сосен. Село стояло на высоком месте, которое  круто обрывалось к востоку,  к пойменной равнине реки, по центру которой величаво расположились знаменитые Башкирские озера и излучины непроходимых стариц. По весне, с уходом половодья, вся долина покрывалась шахматными рябчиками, желтыми лютиками, от этой яркой красоты и простора рябило в глазах. Летом же дубравники и луга  дарили людям грибы. По осени собирали и засаливали в бочках черные грузди и осенние лопухастые опята, которых поистине можно было не только ножами, но и косами косить; так их было много. Вдоль озера паслись стада колхоза «Красное знамя», в который входили кроме Косяковки, Танеевка и другие соседние деревни.  В центральной части к Косяковке примыкали дубрава и  березовая роща, смыкавшиеся с так называемым «чувашским лесом», за которым красивыми пиками возвышались древние рифейские коралловые горы – Шиханы. И вот из-за леса, из-за горы Ёрактау вставало  каждое утро неустанное солнце, оповещая о приходе нового дня. Ликующие его лучи вселяли восторг и надежду на лучшие человеческие дни.


2.

  А люди жили и учились выживать в условиях войны.  ВОЙНА!
  Отцу приходилось ходить на работу по восьми километров. А зима стояла суровая: то крепкие непривычные уральские морозы, то задували снега и мели непроглядные метели. Приходилось по полмесяца жить в цехах, питаться чем придется, больше на воде и сухарях, в последние годы сушили лепешки из лебеды, борщевика, сныти, щирицы с добавлением горсти муки или отрубей. Солили изрядно, да покрепче… Благо, что соль в этом крае была в достатке. Летом заготавливали и пастилу из пасленового взвара. Вместо сахара зимой раскатывали трубочки и смаковали сладкие сушеные листы. Леса  были богаты калиной, черемухой, смородиной, малиной, шиповником. По опушкам собирали дикий лук, чеснок, щавель, черемшу. А щавелевые и шиповниковые пастилки оставляли для праздников и детям.

  Так прошли два первых военных года. Впоследствии, родителей переселили в село Левашово, также, подселенцами в дом местных жителей. Места в доме было так мало, что сама семья ютилась в тесноте, а тут еще поселенцы! Кому они нужны!

  Место им досталось под лестницей. Хозяйка была мало сказать суровой, - склочной и сварливой бабой. Муж ее был на фронте. Била детишек прутами, если они выходили со своих мест во двор. Ворчала и ругала маму за все. Мама  не просыхала от слез. Когда была возможность, мама брала детишек и шла в Красный Дом, к друзьям. Но часто этого делать нельзя: работы по дому много. Стирка, уборка, все приходилось делать, чтоб хоть как – либо оплачивать свое проживание. Папе на работу стало ходить ближе и удобнее, за селом была  хорошая проезжая дорога, ведущая на  силикатный завод и  Первомайск, где и находился деревообрабатывающий комбинат, на котором работал папа.

  Лето прожили в тесноте и духоте. А к осени 1943 года отец выхлопотал квартиру в Красном Доме. Вот и наступила свободная,  вольная жизнь в своей квартире. За столько лет мытарств и бед.
  Квартира была на первом этаже, в конце коридорчика,  вход в который закрывался дополнительными входными дверьми. Таким образом,  пред квартирой был коридорчик на две семьи. Напротив жила семья Макаровых, эвакуированных  из Белоруссии. Их партработники чудом спасли и отправили в тыл. Мужа тети Наташи повесили фашисты, как коммуниста, на глазах у дочерей и жены. С Макаровыми жили очень дружно, можно сказать, одной семьей.

  Мамочка моя  хоть и была кроткого тихого характера, но упорство тихое внутреннее делало ее несгибаемой, когда надо. Она, не внимая протестам отца, смогла съездить на родину,  в Бор-Игар. Привезла оттуда свои зимние тулупы и обувь яловую. Теперь зима не страшна. Пошила из кусочков овчины тулупчики мальчикам. Обустроила, хоть и скромно, но свой, семейный быт, в обеих просторных комнатах повесила занавесочки на окна и двери. Машинка постоянно была в работе. Убиралась она только  перед приходом отца на выходной день.
Люди собирали малышей и шли в общественную баню в районе содового поселка, там приходилось выстаивать большие очереди. Вспоминают, что иногда и стоять-то было тесно, так много было людей, но вот очередь приближалась к предбаннику… Мужчины с мальчиками шли в мужское отделение. Женщины с девочками – в женское. Чтобы не задерживать очередь, тут заранее раздевались у освободившегося места и стояли голыми, прикрываясь кто вениками, кто тазиками.
А после бани пили морс и ситро.

  В феврале, второго  числа,  43-го года, после тяжелых двухлетних боев наши отстояли Сталинград. Черная круглая тарелка, называемая радио, висела на стене над кроватью родителей. Люди набивались в комнату, стояли в коридорах,  не дыша. Слушали сообщения Совинформбюро. Голосом Левитана тарелка вещала обо  всех событиях на фронте, о сообщениях Правительства. Часто люди собирались у входа в дом, на большом крыльце, и отец сообщал о новостях. Когда мужчины были на работе, женщины и взрослые дети ловили все новости: кожей, глазами реагировали на услышанное.

  И вот оно, долгожданное сообщение. Люди обнимались. Глаза радостно сияли, зашумели, загалдели, выходя на улицу, и долго не расходились в тот день. Мужчины курили самокрутки одну за другой.
  Появилась надежда! Вера в победу переместилась из уголков души, из сердца на лица, люди стали улыбаться.
Наши войска, артиллерия, пехотинцы с боями гнали фашистов с земли нашей Родины на запад,  туда, к логову фашизма. Немцы сдавались в плен. Как же бурно россияне реагировали на такие сообщения. Не скупились на грубые и жесткие выражения!
  Наконец- то! Наконец-то враг сломлен. Но как долго еще его гнать восвояси. Враг огрызался, становился все страшнее. Карательные операции, предатели, завербованные разведчики…Военная машина работала все натруженнее, все изощреннее.
  Еще больнее стало терять солдатушек. В преддверии победы… Но их убивали! Похоронки все приходили и приходили.

  Наступала весна 44-го года. На войне чувствовался перелом. Фашиста гнали по всей стране. Но он цеплялся всеми щупальцами, нанося удары то на одном, то на другом фронтах. Жестокой были сражения в горах Кавказа. Столько батальонов погибло. Враг готовился заранее, еще до войны разведка фашистов работала, внедрялась в селениях и знала рельеф лучше наших. Оттого и гибли рота за ротой безусые ребята, не готовые к войне. Но Кавказ отстояли! Не могли не отстоять!
Как же отдать врагу самый лакомый, самый нужный  кусочек земли русской!

  В тылу жили надеждой и верой на окончание войны. Силы народные были на исходе. Но силу черпали в вере в победу, в патриотизме и любви к своей земле. Так устроены русские люди. Откуда-то из нутра, из сердца, вырывается новое дыхание, и люд русский превращается в единый сильный кулак, в несокрушимую силу, в борьбе за правду, за победу. За каждую пядь земли.
  Тыл был, как и вся страна, истощен.  В тылу были в основном одни женщины. Помню подслушанные через много лет рассказы среди женщин о тех военных годинах друг другу. На втором этаже жила Груня с пятью детишками. Так вот она маленького, младшенького, прикрыла в печи заслонкой и похоронила, потому что нечем кормить остальных, тех, кто повзрослее. Вот до какого отчаяния доведены были люди. В тылу было и горько и страшно. Женщины и дети стояли, можно сказать, насмерть. Как и на фронте, тут тоже умирали люди.
Война!!! Черная! Страшная! Безобразная! Что бывает страшнее? Не знаю…

Но весна приносила надежды.
На предприятиях стали давать наделы земли под посадку картошки. Сажали глазками, покупали на рынке кастрюльками и собирали шкурки, проращивали глазки. Природа, казалось, помогала тоже. Теплая весна, парная земля, теплые ливни. Все всходило как на пару! Просо, гречиха стояли  зеленой изумрудной щетиной, ликуя свое рождение.
Люди строили сараи. Стали держать коз, свиней, заводили кур, а иные и коров, те,  у кого была возможность.

3.

  Что интересно: пообносившиеся люди, представители некоторых предприимчивых национальностей: евреи, армяне, японцы - стали доставать из сундучков запасы, продавать на рынке их и приобретать более или менее дешевые вещи и продукты. Во всем чувствовалось окончание войны, приближение Победы. Только вот когда, как скоро наступит это долгожданное время! Это так долго ожидаемое событие!

  В июле в моей семье родилась крохотная, черненька девочка, названная Тамарой. Ах, да. Я не написала, что Веня поступил учиться в авиационный техникум в Уфу в 1943-м. Он собирался с друзьями в летное военное училище, но отец не разрешил. Туда и документы нужны были особые. Родители боялись, что вдруг откроется тайна о том, что отец сидел в ГУЛАГе, а Веня сын  «врага народа», да еще и раскулаченные. Об этом  в семье ни слова. Разве что шепотом родители, когда вдвоем и не слышат даже дети. Но как же дети могут не услышать? Они слышат именно то, что нельзя слышать… Вот только не знают, как это понять… Так вот брат учился в авиационном техникуме в Уфе. Жил на квартире в семье девочки,  однокурсницы. Маму ее, Анну Захаровну,  эвакуировали из Белоруссии с тремя дочерьми, Нэллой, Леной, Розой. Это была еврейская семья, с фамилией Комм, которую еле успели вырвать из лап фашистов и спасти. Лена была средней дочерью.
  В доме родителей были запасы зерна, проса и гречихи, которые они ездили молоть на мельницу в Косяковку. Веня приезжал домой и увозил крупу, как плату за жилье. Родителям было невдомек, как можно проедать одному парню столько крупы. Все открылось потом, после войны. После женитьбы брата с Леной они при случае с улыбкой рассказывали, как Веня уберег семью от голода, что продуктами, которые он привозил от родителей, они питались впятером. Сваха очень ценила брата всегда и была ему благодарна.

  Осенью 44-го братик Валентин пошел в первый класс. Он был черненький, как вороное крыло, весь в папу. Мальчик был смышлен и способен. За это его звали  в Красном Доме  «наш Сталин».
  Осень легла рано. С морозцем, да ранним снегом. Дети дома частенько оставались одни. Мама работала, как и все женщины, на разгрузке мешков на спиртзаводе.  Валя приходил, с другими ребятишками из школы, делал уроки и шел гулять на улицу. Тамара находилась под присмотром тети Луши или старших девочек, соседок, Тони или Кимы,  или их мамы, тети Наташи Макаровых. Нажуют в тряпочку хлебца, засунут в рот ребенку, он сосет и сопит. Поворочается ребеночек, да уснет. Сколько детей в те времена были выращены таким прикормом.
  Как-то вечером мама Василиса прибежала с работы и видит, что Валечка лежит весь красненький, глаза закатились в потолок. Весь как жар. Прибежали женщины. Приехал врач. Поставил диагноз - «дифтерия». Она неизлечима. Перед самыми  ноябрьскими праздниками мальчика не стало. Маленький гробик отнесли на Бугоровское кладбище. Тамара тихо отошла в мир иной ночью. В четыре месяца от роду малышку разбила младенческая лихорадка. Она тоже была неизлечима.
  Даже и представить невозможно, как смогли родители выжить, оправиться от смерти двух малюток, которых безмерно любили.
  Преддверие зимы 44-го сурового года. На улицах праздник - день Седьмое ноября,  праздник Октябрьской революции. В доме Астафьевых траур. Черным завешены зеркала. Черно и горько на душе. Лица и сердца черны от горя.

Конец войне! Победа!

А по всем земным и природным законам близилась весна. Весна 45-го года! Это была благодатная весна. Она наступила, такая долгожданная, и  такая все-таки неожиданная. Заполнила все вокруг сладким запахом счастья.
  Заблагоухало все вокруг сиреневым цветом. Медовый черемуховый дух заполнял ночи и дни. Утро  вставало душистым головокружительным, ясным и  мирным. Красный Дом просто утопал в цветущих, оставшихся после войны аллеях. Над озером поднимался пар. В озере плескались горделиво лебеди, как ликование, за терпение и  долгое ожидание людей. А над всей этой красотой сверкали росы в  изумрудных ресницах вековых сосен.
  И незабудки! Они устелили все склоны и взгорки, бежали ручейками вдоль тропинок, вырастали из корневищ старых лип и черемух. Наша российская незабудка! Цветок верности и ожидания. Как же они прекрасны и беззащитны, эти нежно-лазурные цветы России! Так и кажется, что это мириады женских слезинок и вся эта, щемящая сердце голубизна, напоминает  о преданности и верности жен и невест.
  Возвращались в село солдаты с фронта, слышались песни, смех, переливы гармошек; и все вокруг оживало и наполнялось радостью. Но в Красный дом фронтовики почти не приезжали. Здесь оживление и радость были другого свойства: люди сорванные войной с родных мест радовались возможности скорее вернуться на родину – в Белоруссию, на Украину, на Алтай, на Дон. Собирались чемоданы торопливо, весна не позволяла медлить: земля ждала пахоты, брошенного зерна. Она, как и люди, истосковалась по человеку, по теплу сильных человеческих трудолюбивых и заботливых рук.

  Окна Красного Дома темнели безмолвием недолго. Вскоре  стали заселяться новые жильцы: из местного населения, приехавшие восстанавливать заводы, строители города химии, рабочие разных профессий на содовое предприятие.
  Вокруг царила весенняя суета. Приезжали машины, их загружали зерном, просом, картофелем. Работали дружно, кооперативно - сажали несколькими семьями поочередно, вокруг царила радость, детская и взрослых.  Засаживались буквально все  клочки земли. Люди строили сараи, приобретали стройматериалы и скот: коз, свиней, кур, гусей.
Постепенно лица светлели от улыбок, жизнь входила в мирное русло. Строили, сажали, убирали урожай, мечтали. Мечтали о рождении детей. Играли свадьбы. В результате этих положительных изменений и мои родители «запланировали» мое рождение.


Здравствуйте, это Я

  Те люди, которые не уехали, стали устраивать жизнь на мирный лад.  Военная жизнь и невзгоды, пережитые вместе, сцементировали дружбу посильнее родственных уз. Дружили семьями. Было несколько семей, с которыми  мои родители дружили очень тесно. Одна семья была послевоенная: Евдокия, казачка, приехала с матерью и сестрой Настей с Донских степей, занятых пламенем войны. Евдокия, после рождения дочки, вышла замуж за Ивана хохла, чубастого парня с алтайщины. Это семья Сошенко.
А с моими  родителями жила Мария, москвичка, жена папиного брата Тимофея.
  Дядя Тимофей был на фронте. Дошел до Берлина. Поздним вечером декабрьским вечером в дверь постучали… не передать радости от встречи.  На пороге, пройдя пол -  Европы, одолев все  невзгоды войны, цел и невредим стоял брат отца, Тимоша. Он стоял загруженный вещами. Привез баулы с немецкими трофейными подарками: легчайшими из лебяжьего пуха перинами, умещавшимися в женский кулачок, платками и платьями для любимой женушки  Марии, верно ждавшей его с фронта.

  Шел к завершению тысяча девятьсот сорок восьмой год. За окнами стояла тихая морозная стужа. Декабрь  стоял уж на дворе. Дрова запасены в сараях на всю зиму. Сало засолено в ящиках. Колбасы и ветчина созрели. Скоро и Новый год.
Но вот в этих трех семьях: Астафьевых, Евстафьевых, Сошенко, желаннее Нового года ждали рождения детей. Видимо они договорились. История об этом умалчивает. Но, сначала у тети Дуси родилась седьмого декабря очень маленькая девочка, Ийруня, так ее всю жизнь звала мама Дуся. Через неделю, четырнадцатого, в семье брата папы,  дяди Тимофея,  тетя Марии, родила  мальчика Валеру.
 Я была третьим ребенком, родившимся в том декабре.  Моим родителям  было уже к сорока годам. Брату Вениамину было  почти двадцать лет, он учился в авиационном институте, в Уфе, и в то время уже был  женат. В годы раскулачивания, сталинских репрессий,  родители потеряли троих детей, почти новорожденных:  Любочку,  Леночку и младенца еще без имени.
   А меня, декабрьскую послевоенную,  брат назвал Олей. За что я ему и благодарна.
  За окнами стояла тихая  уральская ночь, тихо посапывал в кроватке маленький Валерка.  Двадцатого декабря перед самым рассветом,  астрологически это, наверное, был час Быка. И, как рассказывала впоследствии тетя Дуся, в это время очень кричали петухи (знать бы еще, когда в декабре кричат петухи, ясно, что они поют на рассвете). Перед рассветом кричали петухи, а у моих родителей кричала Я, возвестив их и весь мир  своим рождением на этот свет Божий.
  Да! Да! Это Я пришла в этот мир для радости и счастья. Это мой первый крик: «уа!-уа!» возвестил Красный Дом : «вот Я - Ура!» Тетя Лукерья и тетя Дуся приняли меня в свои добрые руки из лона моей мамы.
Отец был несказанно рад. Он именно дочь-кормилицу просил у Бога.

  Вот так и жили. Дружили родители, и мы с  Ирой росли как родные сестры.  А Валера и приходился мне двоюродным братцем.
Ира все наше детство себя считала старшей. Она  руководила мной и принимала решения по праву старшинства. Но мы были во всем разные. С первых дней рождения эта разница в характерах и проявлялась.
  Если Ирка кричала блажью денно и нощно, хныкала и капризничала, то, я-то с первых дней уразумела, - что криком ничего не добьешься. Тетушки говорили:
-Не ребенок, золото. Спокойная. Спит. Ест. Молчит.
Взрослые девочки, любившие повозиться с малышней, таскали меня по рукам:
-Тетя Василиса, дайте нам Лелю,- говорили они, собираясь гулять, или когда шли в кино.
Брали белый платочек, печенья нажуют, и в рот ребенку, вместо соски.


Рецензии
Уважаемая Ольга Арсентьевна!Очень понравилось, легко читается, а главное- интересно! Спасибо Вам!
Успеха и исполнения желаний.

Мила Стояновская   10.12.2019 19:44     Заявить о нарушении
Спасибо Вам, Мила.
Заходите на огонек.
Добра и творчества!

Ева Олина   11.12.2019 23:18   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.