Наша жизнь - это соло...

                Поздно вечером мне позвонила Эля и и сообщила о смерти Романа Жулебы:
               - Его убили, Саня. Я всегда знала, что этим всё и закончится.
               - Постой, постой, Эля, - я неуклюже попытался отгородиться от  услышанного, слишком часто в последнее время приходили новости, одна другой неприятнее, - это что, шутка такая?
               Трубка помолчала, вздохнула, а затем монотонно, не меняя интонации, продолжила:
               - Ромке проломили голову битой,  он умер на руках у брата.  Андрей звонил сегодня. Там у них, в Ровно, местные  устроили бузу. А ему же больше всех надо, тоже влез. Тебе ли не знать, какой он… был.
               - Собираешься поехать на похороны?
               -  Да что ты,  кто я ему? Сто лет назад бывшая жена. Потом, ты сам поехал бы сейчас туда?
               - Как Маша, Эля? – я поспешил уйти от неприятной и болезненной темы.
               - Всё так же. Приезжай в субботу на девять дней, помянем Ромку.
               На большом экране телевизора мельтешили жуткие кадры: горящие покрышки в центре Киева, чёрный дым, разъярённые, готовые на всё люди, бросающие   булыжники и «коктейли Молотова», звуки выстрелов, убитые и раненые. Моя далёкая близкая малая родина, будто слетев с катушек, закусив удила, на всех парах погружалась в бездну хаоса и безумия. Возникло ощущение дежавю, уже однажды виденного и выстраданного здесь, в Москве. Я взял пульт, переключился на «Шансон ТВ». Там со сцены пел  кряжистый тяжелобородый Шуфутинский:
 
                Крутит судьба тот же мотив,
                Но только ты всё ещё жив.
                И говорить рано «прощай»,
                Ты музыкант дальше играй…
                Это твоё соло.
 
                Соло, наша жизнь – это соло,
                Бесконечное соло, и не сыграть его
                Нам без фальши…
               
 
               Я подошёл к окну. Пластик глушил звуки города, но через стекло хорошо было видно его неугомонное и неутомимое движение. По ярко освещённой набережной в обе стороны шли потоки машин. Небо расцвечивалось причудливыми разноцветными узорами салюта. В парке Горького, раскинувшемся на другом берегу, звучала музыка, ярко вспыхивали фейерверки.  Вокруг фонарей роились крупные снежинки, мягко оседая на деревья и асфальт.
               Память, услужливо и своевременно отодвинув очевидный  разительный контраст происходившего в Москве и Киеве, стала выхватывать пёстрые ностальгические картинки прошлого. Вот такси лимонного цвета с «шашечками», оглушительно сигналя, мчит по улицам столицы. Таксист за три счётчика «вошёл в положение» и гонит под сто километров: нужно успеть посадить недавно окончившего аспирантуру Романа Жулебу в отправляющийся через несколько минут поезд маршрутом «Москва-Ровно». Он сидит рядом с водителем и «травит» анекдоты. Сзади ужались Элька, я, Люда Самошкина и Петров. Мы пьём из горлышка, передавая друг другу бутылку «Лидии», и орём песни. Петров, шлёпая таксиста по спине,  предлагает выпить с нами и прорваться на машине прямо к нужному вагону. Поезд трогается, мы вываливаемся из такси, несёмся следом и успеваем втолкнуть Ромку в последний вагон. Элька бежит по перрону, рыдая и размахивая руками. На её густые каштановые волосы, рассыпавшиеся по воротнику модной дублёнки, медленно кружась, падают искрящиеся невесомые снежинки. Потом мы возвращаемся в общагу. Элька ставит на недавно купленный проигрыватель «Аккорд» пластинку. Из динамиков льётся грустная мелодия, пьяная Элька танцует сама с собой посреди комнаты и фальшиво подпевает, с трудом выговаривая слова песни:
               
                Снег кружится,  летает,  летает
                И  позёмкою клубя,
                Заметает зима, заметает
                Все, что было до тебя...
 
               Она ставит пластинку снова и снова, тащит меня танцевать, рыдая, истерично кричит в ухо:
               - Саня! Он не вернётся! Он меня бросил, я без него не хочу жи-и-ить!
               Я глажу её волосы и неумело пытаюсь утешать:
               - Да куда он денется, Эля, у него же защита скоро.
               Жулеба возвратился спустя пару месяцев, как всегда, с полным баулом разных напитков и вкусностей для всей нашей компании. У Эльки заметно вырос живот, и в начале мая они поженились.  Вскоре Роман блестяще защитил кандидатскую, а в июне родилась Маша. Они поселились в Элькиной двухкомнатной квартире. Ромка получил вожделенную прописку, правда, не в Москве, а в небольшом подмосковном городке Михнево по Павелецкому направлению. Бывший Элькин муж, моряк, ошарашенный её вероломством, собрал чемодан и отправился в съёмную комнату, а затем надолго ушёл в плавание.
               С Романом Жулебой мы познакомились в начале 80-х на первом курсе аспирантуры. Я был из «местных», поступил по целевому направлению сразу после окончания института, жил в общаге и сменил лишь этаж, перебравшись со второго студенческого на четвёртый, аспирантский. Дружба между нами не складывалась, отношения были приятельскими с сильной примесью соперничества. Я был лидером формальным, назначенным проректором, Жулеба претендовал на роль лидера фактического. Он был выше среднего роста, говорил с заметным украинским акцентом, носил усы и очки с толстыми стёклами, за которыми и без того не маленькие очи, казались огромными. При общении с ним человек всегда ожидал некоего подвоха, как от кота Базилио. Без очков Ромкино лицо сильно менялось, особенно глаза. Вполне возможно, именно за это беспомощно-удивлённое выражение его страстно любили женщины, а может быть и за что-то другое. В конце концов, кто их, этих женщин, поймёт. Специализировался Жулеба по режиссуре массовых клубных представлений, поэтому постоянно что-то придумывал и организовывал: пикники, шумные застолья, футбольные и шахматные соревнования, игры в настольный хоккей и футбол, или просто в подкидного дурака. Хотя позже, неожиданно для всех увлёкшись экологией, тему диссертации поменял. Кроме всего прочего, был Роман парнем очень своеобразным. К примеру, пообещает участвовать в лыжных соревнованиях, но попадает не на старт команды, а  в «шайбу», то есть местную пивнушку. Или вдруг неожиданно «потеряется» накануне встречи Нового года. Его все ищут, бегают по общаге, включая очередную влюблённую женщину, и случайно находят во время боя курантов на одном из студенческих этажей в кровати с какой-нибудь девицей.   
                При всей оригинальности Жулеба был добрейшим человеком и обладал отменным чувством юмора. После года обучения в его жизни появилась студентка третьего курса бибфака Элька Ливанова, решительно оттеснившая с переднего плана иных многочисленных претенденток. Она была обворожительно красивой и женственной, но при этом удушающе хваткой, безрассудно обидчивой и своенравной. Где-то плавал по морям-океанам её муж, восьмилетняя дочь Женя обитала у бабушки, а Элька , опрометчиво потеряв голову от накатившей любви, поселилась в комнате у Жулебы. Его соседа Стенечкина, разрабатывавшего уникальную методику выявления способностей человека с помощью астрологии, она тихой сапой выжила и решительно взялась за налаживание  быта неугомонного аспиранта и перспективного молодого учёного.
               К концу восьмидесятых наши отношения стали пробуксовывать. После окончания аспирантуры мы остались работать в институте, но на разных факультетах. Интересы тоже не совпадали. Жулеба с головой погрузился в институтские и кафедральные дрязги, я «заболел» компьютеризацией учебного процесса.  С утра до ночи торчал на кафедре информатики, создавая автоматизированную обучающую систему. Виделись редко, жили далеко друг от друга. Ромка с Элькой в Подмосковье, я с женой в центре Москвы. В державе происходили перемены, всё вокруг кипело, бурлило, подтачивая устои и скрепы. В воздухе витало предчувствие катастрофы. Сначала громыхнуло в августе 91-го. Там, у Белого дома,  мы с Романом случайно и встретились. Забравшись на танк, Президент Ельцин метал в пока ещё немногочисленную толпу зажигательную речь против путчистов. Мы, сломя голову бросились  таскать брёвна, кирпич, доски, мусорные баки, короче, строить баррикады. Собирались стоять насмерть. Видели, как в тоннеле на Садовом пролилась первая кровь. Тогда никто и не подозревал, что эти три дня приведут в движение спусковой крючок развала страны, за которым на  территории бывшего Советского Союза последуют бесчисленные беды и несчастья.
               В институте, как и везде, дела шли неважно. Всех пугала неизвестность, но в отличие от стариков, преподавательская «молодёжь», пытаясь удержаться на плаву, судорожно штудировала американского профессора Ф.Котлера, осваивала новомодный «маркетинг» и «менеджмент». Роман продолжал участвовать в закулисных играх, вступать в сомнительные институтские «союзы» и «коалиции», дабы дружить с одними против других. Не забывая также, почти ежедневно «отмечаться в «шайбе». Мне в те смутные времена неожиданно повезло: предложили работу в аппарате Верховного Совета, в том самом злосчастном Белом доме, вокруг которого мы с Жулебой «держали оборону». Спустя некоторое время по просьбе Эльки  мне удалось перетащить туда и Романа. В октябре 93-го столицу ощутимо встряхнуло ещё раз. За неделю до этих событий наш «шеф» приказал всему отделу из Белого дома эвакуироваться и подключиться к формированию нового парламента – Федерального Собрания. Жулеба остался вместе с мятежными депутатами внутри здания и пережил шок при его обстреле из танковых орудий. Утром 4-го октября, побродив ночью среди взбудораженных толп людей на Красной площади и Тверской, где жгли костры и вполголоса обсуждали происходящее, я зашёл в штаб будущего парламента на Калининском. Там слонялся из угла в угол референт руководителя аппарата Дронов. Больше никого не было.       
               - Где все, Жека?
               - А хрен его знает. Никто сегодня не вышел, вообще неизвестно, чем всё это закончится. Давай выпьем, Саня, а то муторно как-то.
               Женька достал из шкафа бутылку водки, мы выпили грамм по сто пятьдесят, и я решил пройти к Белому дому, выяснить обстановку. Пробираясь по запруженному военной техникой и солдатами Калининскому проспекту, попал под снайперский обстрел. Минут десять лежал, уткнувшись лицом в асфальт и слушая танковую канонаду. Снайперы стреляли откуда-то сверху. Вокруг стонали раненные, в неподвижных позах застыли убитые. В небе совсем низко барражировали вертолёты. Добравшись до Новоарбатского моста, я увидел несколько танков, плевавших снарядами. На набережной и крышах домов стояли толпы зевак. Белый дом уже горел, мятежники к вечеру сдались, главных посадили в автобусы и увезли в Лефортово, в следственный изолятор. Рядовых озлобленные «победители» избивали прикладами, некоторых под горячую руку расстреливали. Когда двое с автоматами вели Жулебу в подворотню, он, заикаясь от пережитого, пытался хохмить. Спасся Ромка чудом. Какая-то старушка, проходя по двору, обнаружила там вооружённых людей и черноусого хлопца с иссиня-белым лицом. Она начала креститься и громко шептать молитву. То ли ЭТО охладило пыл «конвоиров», то ли неожиданный свидетель, но они Жулебу отпустили, ударив пару раз прикладами по почкам.
               В Белый дом, который перешёл в ведение Управления делами Президента, мы попали спустя пару дней после разгрома и «зачистки», чтобы забрать личные вещи. Не дождавшись дежурного офицера-проводника (ходить по этажам самостоятельно запрещалось, помещения ещё не закончили обследовать сапёры), мы упросили полковника на вахте и пошли без сопровождения. Внутри было темно и жутко. Пахло гарью, сыростью, смертью. Вздыбленные полы, раскуроченная мебель и компьютеры, под ногами стекло, ломанные дискеты и какой-то хлам. Ромка брёл молча, заново переживая недавнюю трагедию. В одном из холлов он остановился у проёма окна и показал мне кровавый сгусток, прилипший к стене.
                - Вот здесь, Саня, убили Гошу Вязова из моего сектора, - Жулеба показал засохшую бурую лужицу на полу, - а здесь пуля попала прямо в голову Витьке Стрельченко, помощнику депутата. Вон его мозги на стене.
               Девятнадцатый этаж выгорел полностью, и я с трудом обнаружил расположение своего бывшего кабинета по обугленному холодильнику. Одиннадцатый этаж, где работал один из наших отделов, пострадал значительно меньше. Больше всего почему-то запомнились некоторые тома БСЭ с застрявшими в них пулями.
               В штат аппарата нового парламента Роман не  попал и оказался без работы. Элькину библиотеку закрыли за ненадобностью. Семья с двумя детьми осталась без средств существования. А беда, известное дело, не ходит одна. Восьмилетнюю Машу сбила на переходе машина. Девочка осталась жива, но со сломанным позвоночником. Ромка попытался вернуться в институт, мест не было, с трудом удалось устроиться на четверть ставки. Элька пошла на рынок. Азербайджанец Аслан, хозяин нескольких палаток, оценив её аппетитные формы, взял продавщицей, а заодно предложил работу и мужу: мотаться за товаром в Турцию. Работа для кандидата наук в самый раз. Конечно, азербайджанец делал это не за спасибо. Он обозначил Эльке цену открытым текстом. На чашки весов легли моральные принципы и бедствующая в нищете семья с ребёнком-инвалидом. Семья перевесила. Сначала мучилась угрызениями совести, а потом ничего, привыкла. Неудобно было только перед девочками, они ведь догадывались, зачем каждый раз после отъезда отца в их квартиру является волосатый, как горилла, «азер» дядя Аслан. Помотавшись полгода с огромными баулами, Ромка вошёл во вкус и решил попробовать открыть свою палатку. Назанимав «зелени», поехал в очередной раз за товаром и нарвался на бандюков. Вернулся домой раньше времени без  товара, американских денег и обнаружил в своей спальне кавказца.   
               Говорят, упасть не страшно, страшно не подняться. После этой истории Ромка начал неудержимо катиться вниз. Запои случались всё чаще. В Турцию он больше не ездил, но продолжал работать в институте, получая копейки. Долг рос, как на дрожжах,  расплатиться не представлялось никакой возможности. Дома бывал редко, только в крепком подпитии. Ночевал, где придётся. Несколько раз приезжал ко мне, и мы до утра играли в шахматы, как раньше в общаге. Он не жаловался на жизнь, лишь однажды попросил помочь с работой. Отказывать было неловко, я сказал:
                - Роман, попасть в Госдуму сейчас не просто, а ты после Белого дома числишься у нас в «чёрном» списке, кадровики не пропустят. И потом, тебе с алкоголем надо быть аккуратнее.
                - Саня, - он вскинулся и приложил руку к груди, - я готов на любую должность, если бы у меня был хоть какой-то шанс,  да я бы…, я завязал бы…
               Жалея и одновременно осуждая Романа, я решил рискнуть и договорился со знакомым депутатом из комитета по экологии, которому требовался помощник. Тот назначил время для собеседования. Жулеба страшно обрадовался, но к назначенному времени не явился и на пару месяцев вообще исчез из поля зрения.
               Время шло, Ромка деградировал. Однажды, будучи сильно нетрезвым, он попытался разобраться с «азером», который теперь жил с Элькой открыто, поселившись в их квартире. Он считал её своей женой, хотя на соседней улице у него была квартира, в которой существовала «главная» жена, хорошо знавшая Эльку, но ещё лучше знавшая своё место.  Жулеба, редко наезжая домой, ночевал в комнате с детьми. В тот злополучный вечер он вознамерился выселить-таки наглого кавказца из своей спальни. Аслан избил незадачливого кандидата наук в присутствии жены и девочек, а затем спустил его с лестницы. Ромка сильно ударился головой о ступеньку и попал в больницу. С Машей случилась жуткая истерика, она кричала и пыталась встать со своей коляски. Наутро у неё отнялась речь.
               Выйдя из больницы, Жулеба собрал вещи и переехал в общагу. В ту самую комнату, где жил раньше. К этому времени освободилось место преподавателя на кафедре, и Роман его занял: сработали старые связи, хотя завкафедрой был не в восторге. Всё вернулось на круги своя. Оно бы и ничего, но на Ромке висел долг, кредиторы наседали, дело дошло до угроз. Жулеба вертелся, как уж на сковородке, но ничего придумать не мог. Как-то я приехал в институт по делам, касающимся работы отдела, и нос к носу столкнулся с Романом в вестибюле.
               - Ну, ни фига себе, такие люди и без охраны, - Ромка был  навеселе, - ты чего это забыл в наших трущобах?
               - Приезжал переговорить с профессором, бывшим шефом.  Собственно, я уже освободился.
               - Тогда пошли в мои апартаменты.
                После ухода из института я здесь был впервые за несколько лет. Общага показалась мне какой-то обветшалой и одряхлевшей. Особенно внутри. Комната Жулебы поразила  своей убогостью и беспорядком. На столе стояла гора немытой посуды, у двери – батарея пустых бутылок. На верёвке, протянутой из угла в угол, сушилась одежда. Мы выпили водки, разговор не клеился, от всего увиденного было не по себе. Ромка как-то нескладно попросил денег.
                - Понимаешь, Саня, у меня есть «Волга» пикап, я её по дешёвке покупал когда-то в Югославии. Но она не на ходу. Нужно отремонтировать и продать. Тогда бы я смог вернуть долг. Короче, нужны гроши на ремонт.
                - Сколько тебе нужно?
                - Пятьсот «баксов».
                У меня с собой было четыреста. Жулеба обрадовался, воспрянул духом.
                - Я верну, Саня. В общем-то, дело почти на мази. У меня и покупатель есть на примете, - он плеснул в стаканы, мы выпили, и Ромка, понизив голос, продолжил, - мне нужен рывок. Долг верну, на оставшиеся деньги хочу квартиру купить. Однушку. Главное, из общаги, выбраться.
                Человек, как известно, предполагает, а бог – располагает. Замыслам Жулебы не суждено было сбыться. «Волгу» он отремонтировал и очень выгодно продал, за сорок тысяч рублей. Только не сообразил получить с покупателя вместо "деревянных" "зелень" или сразу поменять. Спустя неделю грянул дефолт, рубль обвалился. Ромкины деньги обесценились, какая уж там квартира, не хватало даже на половину долга. После этого он сильно запил. Лихо, с каким-то остервенением, просаживал оставшиеся деньги. В общаге дым стоял коромыслом. Двери в комнате не закрывались, какие-то люди уходили, какие-то приходили. Проснувшись однажды среди ночи, плохо соображая, где находится, Роман обнаружил, что деньги испарились вместе с собутыльниками.
                Всех нас немало удивил моряк, первый Элькин муж. В начале 94-го он окончательно сошёл на берег: их судно продали куда-то за три копейки. Обменяв заработанные в течение последних двух лет «боны», моряк купил акции «МММ», а спустя три месяца успел их продать. Вышел из пункта купли-продажи сомнительных ценных бумаг с двумя рюкзаками денег. Начали с бывшим старпомом строить дома. Дело пошло хорошо и через несколько лет их фирма уже конкурировала с крупными строительными организациями Подмосковья. Моряк женился, причём не на девице с ногами от шеи, а на вдове друга, погибшего в Афгане, с тремя детьми. Забрал к себе Женю, их с Элькой дочь. Да и саму бывшую жену фактически содержал. Он же выплатил и долг Жулебы. Старпом говорил ему:
                - Лёха, ты – юродивый. Содержишь бывшую жену, которая тебя кинула,  и платишь долги этого придурка, лузера хохляцкого.
                Моряк усмехался в усы и отвечал:
                - Иван, не забывай, Эля – мать моей дочери. Потом, вспомни, откуда у нас деньги появились. Мавроди сотворил пирамиду, ограбив миллионы людей. Нам просто повезло, это их деньги. Будем понемногу возвращать. Да и вообще, добро – штука материальная, имеет свойство возвращаться к дающему.
                Палатки Аслана кто-то поджёг, они сгорели дотла вместе с товаром, да и сам кавказец куда-то исчез. Поговаривали, что это дело рук Жулебы. Я не верил, Ромка на такое был не способен. Зимой 2004-го он уезжал на свою родину, как теперь было принято говорить, в Украину. Там началось брожение, которое сами украинцы называли «оранжевой революцией». На Киевском вокзале его провожали мы с Элькой.  Жулеба выглядел неважно. Измождённое лицо, голова наполовину седая, мятая одежда. В больших глазах – усталость и равнодушие. Он уезжал из Москвы пораженцем.  Крупными хлопьями падал снег. Обтекая нас, пассажиры спешили занять свои места,  сновали носильщики с тележками. Пахло горьковатым дымком, который вился из трубы вагона. Строгая пожилая проводница стояла у входа, тщательно проверяя билеты. Было грустно. Прощаясь с Романом, мы прощались с целой эпохой.
                Поминки шли вяло. За столом, кроме меня и Эли находились Люда Самошкина, Элина подруга с незапамятных времён, и недолгое время – моя, Петров да Маша – тридцатилетняя дочь Жулебы в инвалидной коляске. Самошкину я не видел больше двадцати лет и узнал с трудом, как и лысого сгорбившегося Петрова. Эля тоже сильно сдала, но остатки её красоты всё ещё были слишком заметными. На лице Маши, будто срисованном с оригинала – лица Романа,  отдельной жизнью жили глаза. Такие же огромные, с таким же беспомощно-удивлённым выражением. Но они притягивали, как магнитом,  оттенком не проходящей боли. Через глаза этой несчастной девушки были видны все шрамы души и рубцы сердца. Когда-то давным-давно, ещё в начале 90-х, а точнее в самом конце 91-го Роман с Элькой и девочками приехал к нам в гости. Мы выпивали, закусывали,  вполуха слушали заявление Горбачёва о своём уходе с поста Президента СССР,  не придавая особого значения происходящим пертурбациям. Ну, распался Советский Союз,  образовалось некое СНГ, а ещё недавно провёл Кравчук на Украине референдум о выходе из СССР. И что? Нам это казалось тогда какой-то несерьёзной игрой: большие дядьки наиграются в политику, и всё останется, как прежде. Мы были больше озабочены стремительным ухудшением качества жизни, дефицитом всего самого необходимого. В тот вечер Ромка, не обращая внимания на изрядно надоевшего всем Генсека, поставил стул посреди комнаты и, поклонившись Маше, голосом конферансье озвучил:
                - Ваш выход, мадам!
                Шестилетняя Маша ловко запрыгнула на стул, приняла артистическую позу и затараторила, жестикулируя руками:

                Глеб Жеглов и Володя Шарапов за столом    
                засиделись не зря.
                Глеб Жеглов и Володя Шарапов ловят банду и главаря!
                Атас! Эй, веселей, рабочий класс. Атас!...
 
                Господи, как же давно это было. Будто в другой жизни.  Повинуясь неожиданному порыву, я начал  говорить. Перед моими глазами  стоял не тот потерянный, усталый,  равнодушный и больной Роман Жулеба десятилетней давности, а черноусый, весёлый и деятельный хлопец с буйной шевелюрой и необъяснимым шармом, которого невесть за что любили многие женщины. Да, мы не были друзьями, но прожили вместе целый кусок жизни. Соперничая, мы постигали характеры друг друга и старались быть лучше. Я говорил с напором, вспоминая чудесное время – молодость, не для Эльки, не для Самошкиной с Петровым, мне хотелось рассказать как можно больше об отце его дочери, именно о том Ромке, которого она, возможно, не знала.  Маша смотрела на меня во все глаза, по щеке соскользнула к губам слезинка. В этот момент губы девушки слегка вздрогнули, послышался странный шипящий звук, она тихо, не очень отчётливо и сильно заикаясь, произнесла:
                - С-с-па-а-сибо, дя-ядя С-с-аша…
                Сначала никто ничего не понял. Затем Эля, сорвавшись с места, метнулась к дочери.
                - Маша, девочка, скажи ещё что-нибудь!
                - М-м-а-ма, не п-п-лачь…
                - Я не плачу, Машенька, это я так, от радости…
                Ещё бы не радоваться! Маша, молчавшая почти двадцать лет, вдруг заговорила на поминках своего отца. Затем Эля достала откуда-то тот самый старенький проигрыватель «Аккорд», скрашивающий жизнь студенток в общаге, и большие виниловые пластинки. Поставила одну из них на диск. В комнате прозвучали берущие за душу вступительные слова  грустной и красивой песни из прошлой жизни:
                « Сегодня целый день идёт снег, Он падает, тихо кружась. Ты помнишь, тогда тоже всё было засыпано снегом? Это был снег нашей встречи. Он лежал перед нами белый-белый, как чистый лист бумаги, И мне казалось, что мы напишем на этом листе повесть нашей любви...
 
                Такого снегопада, такого снегопада,
                Давно не помнят здешние места.
                А снег не знал и падал,
                А снег не знал и падал,
                Земля была прекрасна, прекрасна и чиста…»


                Все, включая Машу, слушали волнующую мелодию, будто заворожённые. Каждый думал о своём. Я смотрел на  Элю и пытался ответить самому себе на давно мучившие меня вопросы. Почему именно у нашего Ромки, щедро одарённого природой, успешного и обаятельного так по-дурацки сложилась жизнь? И как могло случиться, что большая и красивая любовь закончилась так печально? Разве мог кто-нибудь из нас предположить тогда, что всё закончится именно так? В какой-то момент я вспомнил банальную истину о том, что каждый человек – кузнец не только своего счастья, но и несчастья тоже. А жизнь не только прекрасна, но и жестока. Даже  младенца она превращает, рано или поздно, сначала в дряхлого старика, а затем  в покойника, от которого остаётся горсть пепла. От любви нельзя требовать большего, ибо она проходит те же стадии: рождение, старение, умирание. О том, что вокруг полно людей, пытающихся строить своё счастье на несчастьях других, сейчас не хотелось думать. Не хотелось также признавать, что некоторые люди, мысля глобальными категориями, являются кузнецами не только своего ада, но и несут беды, хаос, несчастья миллионам других людей. Сегодня девять дней, как не стало нашего однокашника Романа Жулебы. На поминках следовало бы молиться, чтобы помочь его душе обрести покой и занять в вечности своё место. Ведь на этом пути она пока ещё не определена Богом. Но молитв никто из нас, к сожалению, не знал. Поэтому мы могли лишь вспоминать только о самых светлых, самых замечательных моментах Ромкиной жизни, опуская всё остальное.
               Я смотрел на сидевших рядом, в общем-то, чужих, но одновременно очень близких мне людей и понимал: у нас впереди уже НИЧЕГО, кроме стылой, однообразной зимы, не будет. Ну, может быть, оно и к лучшему. Нужно замедлить бег («Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее…»), оглядеться по сторонам, насмотреться вдоволь на то, на что смотреть было всегда недосуг, сделать ревизию того, что есть и что было. А было много всякого, и хорошего и не очень. Что поделать, ведь наша жизнь – это соло. И как исполнить его виртуозно, без фальши, никто не знает. Ты пытаешься играть, а вокруг полно тех, кто мешает. Они хватают за руки, толкают в спину, жмут на клавиши. В результате получается не мелодия, а какофония.  Выходит, что мастерства и таланта не достаточно. К таланту должны прилагаться крепкие кулаки и железная воля. Вот тогда из соло возможно и  получится настоящий шедевр.