Евангельская аллюзия в романе Толстого Воскресение

Роман «Воскресение» (1) это последний законченный роман Толстого Л.Н., в творчестве писателя он считается одним из самых сложных произведений, является наиболее крупным по количеству рукописного материала. Рукописные и правленые корректуры «Воскресения» насчитывают 7044 листа («Война и мир» - 5202 листа). Общий рукописный фонд произведения превышает 8000 листов. Хотя в печатном виде «Воскресение» (570 страниц) почти в три раза меньше, чем первый роман (2). Справедливо предположить, что этот наибольший жизненный труд выполнен Толстым не только ради воплощения художественного замысла, пусть даже и весьма интересного читателям. Только необходимость выражения системы жизненно важных философских идей может объяснить вложение стольких авторских сил в литературное произведение. Однако объективного внимания и изучения современных исследователей «Воскресение» получило меньше, чем другие романы Толстого. Исследование показывает, что есть веские причины скорректировать это отношение.

Русский философ Н.А. Бердяев в статье «О религиозном значении Льва Толстого» говорит об исключительных творческих способностях писателя-философа: «Чудесное ведение сердца человеческого связано у него с религиозным инстинктом. В "Войне и мире" проникает он силой религиозной интуиции в первоосновы души человеческой и души народной. Толстой — религиозный художник" (3). Если так высоко Бердяев оценивает религиозную компетентность Толстого периода «Войны и мира», то насколько же выше эти способности писателя 30 лет спустя, в более поздний период создания «Воскресения». Лесков Н. С., «самый русский из русских писателей», сравнивая религиозно-богословскую подготовку Достоевского и Толстого, однозначно отдаёт приоритет второму: «Пишущий эти строки знал лично Ф. М. Достоевского и имел неоднократно поводы заключать, что этому даровитейшему человеку, страстно любившему касаться вопросов веры, в значительной степени недоставало начитанности в духовной литературе, с которою он начал свое знакомство в довольно поздние годы жизни, и по кипучей страстности своих симпатий не находил в себе спокойности для внимательного и беспристрастного ее изучения. Совсем иное в этом отношении представляет благочестиво настроенный и философски свободный

1. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М.; Л., 1928 – 1958. Т. 32, 33. Далее указание тома и страницы в круглых скобках, некоторые ссылки дополнены указанием года произведения или записи.
2. Гродецкая А.Г. «Совершенно исключительные трудности» (о текстологии «Воскресения») / «Яснополянский сборник – 2012», С. 348 ; 359. URL: http://ypmuseum.ru/ru/novosti/796--2012.html
3. Бердяев Н.А. «О религиозном значении Льва Толстого», 1908г. // «Вопросы литературы», 1989, № 4. Публикация Л. Вадимова (А. В. Цветкова). / Цит. по: Лазарев В.Я. «Воскресение ищущего». URL:

ум графа Л. Н. Толстого, в произведениях которого — как напечатанных, так еще ярче в ненапечатанных, а известных только в рукописях — везде видна большая и основательная начитанность и глубокая вдумчивость» (4). Из этой характеристики не следует, конечно же, возможность как-то принизить дарование Достоевского, но Лесков показывает, что между этими двумя писателями существует такой уровень, на котором нельзя обойтись без «разграничения полномочий».

Для понимания романа «Воскресение» необходимо учитывать его христоцентрическую направленность. Название, евангельские цитаты в эпиграфе и в конце романа, евангельские отсылки в основном тексте, это лишь часть того, что подтверждает слова Ричарда Ф. Густафсона, который называет Толстого не только русским художником, но и христианским богословом второй половины XIX — начала XX века (5). Роман создавался на фоне интенсивной религиозно-философской работы Толстого в 1880-1890 годах, и тесно связан с произведениями этого периода. Автоцитации и отсылки связывают роман с книгами Толстого «Соединение и перевод четырёх Евангелий» (24, 7, 1880-1884), «В чём моя вера» (23, 304, 1884г), «О жизни» (26, 131, 1888), «Царство Божие внутри вас» (28, 1, 1890-1893), «Круг чтения» (41-42, замысел с 1886г.), и другими. К этому времени Толстой уже знаком с содержанием Священного Писания на языках оригинала, древнегреческом и древнееврейском, и выполнил свой вариант перевода Евангелий. В романе отразились литературные и религиозно-философские искания Толстого за предшествующие  почти полвека.

Библейские аллюзии первых двух глав «Воскресения» являются основой, на которой строится идея произведения. Набори Сёму отмечает: «Рассказ Толстого обычно имеет характер эпического повествования и в то же время построен так, что с самого начала читатель обнаруживает основную нить, которая и приводит к развязке» (6).

4. Лесков Н. С. Граф Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский как ересиархи (Религия страха и религия любви) / Зеркало жизни. ; СПб.: Христианское общество «Библия для всех», 1999. ; 704 С. ; С. 429.
5. Ричард Ф. Густафсон. Обитатель и Чужак. Теология и художественное творчество Льва Толстого / Пер. с английского Т. Бузиной. — СПб.: Академический проект, 2003г. 476с. — (Современная западная русистика). С. 446 — 447.
6. Васэда бунгаку, 1908, №12. Перевод Поспелова Б. В. / Цит. по Серебренниковой П. Н. «Распространение и интерпретация произведений Л. Н. Толстого в Японии». URL: http://abv-project.ru/362

Первая глава романа содержит аллюзию на библейское Творение. В первом абзаце трижды приводится прогрессия развития жизни («красота мира Божия»), которая по структуре имеет сходство с последовательностью творения в Быт. 1:12-22:

(таблица №1)
Библия:
1А) Бытие 1:12
(день третий): И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду ее, и дерево, приносящее плод, в котором семя его по роду его.
2А) Бытие 1:20-21
(день пятый): И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной.
3А) Бытие 1:26-31
(день шестой): И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему по подобию Нашему.
4А) Быт. 1:31 «И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма».

В романе библейские денотаты (последовательности «растительность — животные — люди») соотносятся со следующими маркерами произведения:

 «Воскресение» Часть I, глава 1:

1Б) «… как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, — весна была весною даже и в городе».
2Б) «Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли ее, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней, и березы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахучие листья, липы надували лопавшиеся почки; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнезда, и мухи жужжали у стен, пригретые солнцем».
3Б) «Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети».
4Б) «… красота мира Божия, данная для блага всех существ, — красота, располагающая к миру, согласию и любви…»
(конец таблицы №1)


Компоненты данной аллюзии могли бы быть менее явными, но слова автора о «красоте мира Божия» определённо выглядят, как ключевое обобщение. В библейском повествовании каждый день творения оценивается как «и увидел Бог, что это хорошо», и в итоге «хорошо весьма» (Быт. 1:31). Люди же пытаются «изуродовать ту землю, на которой они жались», придавая этой земле «безвидность» (Быт. 1:2). В своём религиозно-художественном творчестве Толстой проводит мысль о том, что ключевые библейские события имеют не просто исторический или отвлечённо-мистический смысл, но связаны с нравственными основами вселенского бытия: «Жизнь есть ничто иное, как творение. И мы, люди, орудия творчества. Мы творим мир по воле Бога» (52, 140).

Более детализированная и определённая аллюзия приведена в начале второй главы романа. Обстоятельства рождения центральной героини Катюши Масловой Толстой передаёт в связке с Евангельским описанием рождения Иисуса Христа. Такой авторский ход позволяет полнее реализовать замысел романа: человек «возвращается к источнику, Богу» (24, 515) через Сына человеческого, который есть «единая сущность божества, находящегося во всех людях». Аллюзия на Рождество передаётся как «очень обыкновенная история», так автор говорит не только о распространённом «бытовом явлении», когда «мать не кормила нежеланно появившегося ненужного и мешавшего работе ребенка, и он скоро умирал от голода», но и о присутствии Спасителя в каждом человеке от рождения. «Всякий человек, потому что он есть человек, уже неизбежно зачат свыше и от Духа» («Соединение и перевод четырёх Евангелий», Полн. собр. соч. в 90т., т.24, с.160).

Автобиографический момент проявляется в упоминании факта второй главы «так умерло пять детей» ; ко времени издания романа в семье Толстых умерло пять детей из родившихся тринадцати.
Аллюзии первых глав романа являются композиционным началом, на котором основаны главные идеи романа: творение, рождество и воскресение.

Таблица соответствия компонентов аллюзии.
(таблица №2)

А) Маркер аллюзии («Воскресение») / Б) Денотат (Евангелия)
1А) Родильница с младенцем обнаружена хозяйкой в скотной:
«… случилось так, что одна из двух старых барышень зашла в скотную, чтобы сделать выговор скотницам за сливки, пахнувшие коровой».
1Б) Иисус рождён в хлеву (Лк. 2:7).

2А) Рождение без мужа.
2Б) Иисуса упрекали, что он рожден от любодеяния (Ин. 8:41).

3А) Спасительный приход хозяйки.
3Б) Приход мудрецов с Востока.

4А) Крещение, молоко и деньги: «Старая барышня <…>, увидав ребеночка, умилилась над ним и вызвалась быть его крестной матерью. Она и окрестила девочку, а потом, жалея свою крестницу, давала молока и денег матери, и девочка осталась жива».
4Б) Золото, ладан и смирна.

5А) «Старые барышни так и называли ее “спасенной”».
5Б) Спаситель. Иисус – «Иегова спасает».

6А) Фамилия Маслова.
6Б) Христос означает «Помазанный».

7А) Имя Екатерина.
7Б) Aikaterine по-гречески означает «вечно чистая» (от katare), этимология от «катарсис» - очищение. Katharismos– исправление, улучшение, в Новом Завете – очищение (Евр. 1:3).
(конец таблицы №2)

Элементы данной аллюзии по отдельности имеют различную явность (7). Однако их количество, последовательность и взаимосвязь делают смысловую интерполяцию минимальной и естественной, а общее наличие аллюзии вполне определённо.

Наличие аллюзии, а особенно такой распространённой на протяжении произведения, говорит о высокой компетентности автора, в данном случае о хорошей осведомлённости Толстого Л. Н. в духовной литературе. По отношению к данному роману мы говорим об этом литературном приёме не во множественном числе, а в единственном, поскольку он представлен как объединяющая идея, а не набор разрозненных элементов.

Язык сцен, а не анализ внутренних психологических переживаний, это существенное отличие «Воскресения» от предыдущих романов Толстого. Также язык сцен характерен для изложения в Евангелиях, особенно у Марка. Поздний Толстой старается сочетать мастерство повествования с простотой языка. Можно сказать, что язык его произведений становится более евангельским.

Данная аллюзия придаёт религиозное основание дальнейшему развитию сюжета. Толстой утверждал, что религия есть основа человеческой жизни, именно через неё человек освобождается и обретает связь конечного (плотского) с бесконечным (8). Смысл истинной религии Толстой объясняет как отношение человека не к тому, что имеет конечное значение – материальному и временному, а к бесконечному началу – Богу, природе которого не свойственны элементы пространства, времени и причины. Эта религия является не тем свойством, которое человек мог бы приобрести от кого-нибудь или чего-нибудь, человека или ритуала. Эта религия является врождённым свойством человека, но в полной мере она осуществляется лишь в том случае, если человек живёт ею на практике.

7) Собственно, неявность и есть одно из отличительных свойств аллюзии.
8) Бердяев утверждал: «Никто не сделал больше Толстого для острой постановки религиозного вопроса как вопроса всей жизни человеческой и для возрождения религии и христианства, в этом отношении влияние Толстого гораздо сильнее влияния Достоевского и Вл. Соловьёва». («О религиозном значении Льва Толстого»).


«Путь жизни» (Из вариантов к главе I «О вере», №10, Амиель): «Религия состоит в том, чтобы знать, что всё то хорошее, что делает человек, он делает только потому, что в нем живет Бог. Человек религиозный знает, что всё хорошее, что он делает, делается не им, а чрез него. До тех пор, пока человек чувствует себя одним собою, он ограничен, себялюбив, несвободен. Свободен он становится только тогда, когда соглашается с той силой, которая живет через него» (45, 500).

Таким способом Толстой передаёт личную установку, основанную на Евангелии. Здесь выражена его личная убеждённость в Божественном происхождении и предназначении души человека, в «Круге чтения» за 14 февр. (тема «Божественная природа души») он говорит: «В каждом из нас живет Бог. Ничто так не удерживает человека от зла и поможет делать доброе, как память об этом» (41, 105). Уже в силу своего рождения человек связан с Богом и имеет высшее происхождение и предназначение. Разумеется, это взаимосвязь и предназначение теряют свой смысл в случае активного этического противления со стороны человека. Толстой оказывает как утвердительное, так и корректирующее воздействие на изложение новозаветных авторов и редакторов.  Поэтому следующая его мысль выглядит насколько сильной, настолько же, на первый взгляд, и экстремально парадоксальной. В книге «Соединение и перевод четырёх Евангелий» Толстой проводит собственное экзегетическое исследование, чтобы определить смысл фраз, которыми обмениваются Никодим и Иисус (Ин.3:1-21). Первая особенность этого диалога в том, что, как отмечается в стандартном богословии, реплики сторон весьма слабо соотносятся друг с другом. Создаётся впечатление, что они говорят о разных вещах. Но при более внимательном прочтении видно обратное, слова Никодима и Иисуса связаны и существенной долей взаимопонимания, которое проявляется в обмене элементами иронии, если не сказать о доле юмора. Взаимопонимание собеседников более полно, чем кажется на первый взгляд, и это обстоятельство тоже дополняет смысл отрывка: «И с первых слов Иисус говорит Никодиму о том, что сказано то, что царство Бога всегда есть, что оно внутри нас (Лк. XVII, 21), что нельзя не видеть царства Бога, что тогда только человек мог бы не видеть царства Бога, если бы он мог быть не зачат от Бога. Условная форма стиха 3-го и 5-го означает не то, что должно зачаться от Бога, что человек должен стараться возродиться свыше и от духа, как это понимает церковь, и что не имеет смысла, но то, что всякий человек, потому что он есть человек, уже неизбежно зачат свыше и от духа» (24, 160). Традиционное христианское понимание данного евангельского отрывка в том, что человеку необходимо обратиться, «родиться свыше», совершив крещение и другие необходимые ритуалы, после человеку становится качественно иное общение с Богом, более высокое предназначение, дающее возможность вечной жизни. Толстой же настаивает, что первая часть того, что обещает историческая христианская традиция («рождение свыше и от духа»), уже дана человеку только в силу того, что он появился на свет. Факт рождения в мир нового человека это не результат только биологического процесса, но в первую очередь изъявление Высшей воли о богоподобии человека, воли о богочеловечестве, и о пребывании в нём образа Божия. Если же человек в своей последующей жизни переживает падение, переобращение, перепосвящение, то это не вступление в какие-то новые отношения с Богом, а возврат к тем отношениям и к тому богообщению, которое дано человеку изначально и предвечно (только так следует понимать положение о предопределении). При этом возврат к отношениям происходит только со стороны человека, а не Бога, Который этих отношений никогда не прекращает со Своей стороны.

Из разъяснений Толстого следует, что слова Иисуса в Ин. 3 имеют не только характер откровения, но содержат и иронический оттенок. Он говорит о том, что Никодим пришёл искать то, что ему уже изначально дано, и не видеть этого можно, только если очень не хотеть это видеть и признавать, либо вообще не родиться на этот свет. А родившись, уже нельзя не видеть, что всё благо, в котором человек пребывает в своей жизни, имеет высшее, вневременное и внепространственное происхождение. И если понять это бывает трудно народам, не имеющим христианского или подобного духовного ве;дения, то совершенно не извинительно не знать этого представителю звания фарисейского, на котором и лежит обязанность передавать духовное просвещение народу. Жизненная аналогия состоит в том, что человек может прожить много дней без материальной пищи, имеющей вес и вид. Но люди в большинстве своём не могут прожить и нескольких секунд без того, что по сравнению с пищей не имеет веса и вида – без воздуха.

Несколько слов о внешнем фоне Евангелия, романа Толстого и истории. В богословии не уделяется существенного внимания, многочисленным фактам физических и психических отклонений среди народов Иудеи и Израиля, упоминаемым в Евангелиях, в связи с исцелениями людей Иисусом. Подробные санитарные постановления закона Моисеева, казалось бы, должны были свести к минимуму недуги людей. Законы, приведённые в Пятикнижии, дают чёткие описания действий при появлении признаков проказы и других кожных заболеваний – осмотр, минимальная диагностика, карантин. Описываются требования по содержанию стана в чистоте – то, о чём нет представления не только в современных африканских племенах, но даже в городах: обитатели квартир не имеют представления, зачем нужно отхожее место. Множество повелений ветхозаветного закона имели социальный характер, были направлены на урегулирование отношений между людьми в случаях различных конфликтов: религиозных, семейных, административных и уголовных, выражаясь современным языком. Это в совокупности создавало твёрдую почву для прочного физического, нравственного и психологического здоровья нации. Во времена же Иисуса мы видим прямо противоположную картину, несмотря на тотальный контроль со стороны «полиции нравов», религиозных лидеров – фарисеев, книжников, священников – обилие заповедей и требований, превышающих разумную квоту Закона Моисея. Правильно будет сказать, что физическая и психическая деградация народа и была вызвана религиозно-политическим прессом со стороны своих же лидеров, а не «римской оккупацией». Избыток законотворчества в I веке н.э. явились не результатом заботы лидеров о народе, а заботой о захвате и удержании своей власти. Основным принципом поддержания иерархии стала коррупция. Нравственные ценности сохранили преимущественно декларативный характер, это позволяло религиозно-общественным вождям осознанно приводить социум к параличу сколько-нибудь здоровой общественной и личной жизни. Логичным итогом такого религиозно-истерического общества стало уничтожение Иерусалима и Израиля римлянами четыре десятилетия спустя после распятия Христа.

Подобную деградацию и российского общества описывает Толстой в «Воскресении» и во множестве других своих работ. Без какого-либо злорадства, но с сожалением и скорбью писатель пророчествует России кончину, наступившую меньше чем через два десятилетия после написания романа. С призывом одуматься Толстой обращается не только к властям страны, но и к движениям, вроде бы радеющим о народном благе: революционерам, социалистам, марксистам. Желание предотвратить национальную катастрофу заставляет Толстого детально обличать народников в склонности к насильственному переустройству общества. История страны показала, что те, кто вершили расправу со «старым строем», пали жертвой собственных же руководящих принципов в 1930-х годах. Хронос пожирал своих детей, материалистическая революция – всех вокруг.

В продолжение темы об описании рождения детей в романе, в Евангелии сказано «Таковых есть Царствие Божие» (Мр. 10:14 и Лк. 18:16). Присутствует и соотнесение с евангельским текстом Мф. 21:31-31 «Истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие, ибо пришел к вам Иоанн путем праведности, и вы не поверили ему, а мытари и блудницы поверили ему».

Потеря Катюшей жизненного пути частично объясняется историей её рождения и молодости, в силу её плотских рассуждений, привитых ей жизнью. Но с не меньшей определённостью заложена в человеке возможность и путь восстановления своего духовного «Я» во Христе. Толстой как религиозный мыслитель, облекает рождение будущей грешницы в священные обстоятельства рождения Спасителя. Этот вариант является не прихотью воображения художника слова, но это часть евангельской и библейской сотериологической системности. Новозаветная Мария, ветхозаветная Раав (Иис. Нав. 2, 6, Евр. 11:31) и другие подобные библейские грешники – категория людей, которые сохраняют остатки чуткости к добру и способны цепляться за возможность восстановления, воскресения, желают видеть Свет, идут к Нему и следуют за Ним. Личное осознание и выбор истины человек совершает в разуме, который библейски понимается не как способность производить выгодные логические действия в пространстве и времени, но как способность избирать добро и уклоняться от зла. Иов 28:28 «И сказал человеку: вот, страх Господень есть истинная премудрость, и удаление от зла – разум». Прит. 9:10 «Начало мудрости - страх Господень, и познание Святаго – разум» (также см. Прит. 16:17, Пс. 33:15).

Опираясь на герменевтику Толстого по этой теме, можно сказать, что описание рождения Иисуса Христа имеет отношение не только к Нему, но типологически характеризует рождение каждого представителя рода человеческого. Подобное понимание расширяет значение ключевых Евангельских эпизодов до таких масштабов, к которым, в сущности, и призывает Христос, пытающийся раскрыть слушателям смысл Своего учения. Ещё прежде самопровозглашения «Я свет миру» (Ин. 8:12, 9:5), он говорит людям: «Вы - свет мира» (Мф. 5:14).  Своими как младшими, так и старшими родственниками Он нарекает не тех, кто имеет с Ним только плотское родство, без духовного единства, но те «кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь» (Мф. 12:46-50).

Толстой выводит Катюшу на первое место в романе во всех смыслах, в литературном и религиозном. В начале работы над произведением, центральным персонажем был Нехлюдов. Но впоследствии Толстой убедился, что такой сюжет заходит в тупик. Поиски выхода привели его к пониманию того, что главное место должна занимать именно Катюша, как жертва, принесённая миром ради своего эгоистического блага. По этой причине она теперь выводится везде на первое место: в общем нравственном и социальном значении, в аллюзии на рождество Спасителя, в пасхальном богослужении в деревне: «Для нее блестело золото иконостаса и горели все свечи на паникадиле и в подсвечниках, для нее были эти радостные напевы: “Пасха господня, радуйтесь, людие”. И все, что только было хорошего на свете, все было для нее. И Катюша, ему казалось, понимала, что все это для нее» (Часть I, глава 15). Катюша не только в центре всего богослужения, но и всё пасхальное действие передаётся её глазами, через её сущность. Не случайно с четвёртого по шестой абзацы главы на грани умеренности приводится подробное описание одежд и обуви присутствующих: мужиков, баб, сын помещика, купец, Матрена Павловна, Катюша, священник, дьякон с дьячками, певчие. В этом перечне нужно отметить, что Катюша в нём поставлена связующим звеном между мирянами и священниками, таким способом отмечается функция её фигуры как религиозного посредника между земным и небесным. Подробности одежд и обуви людей в этом эпизоде говорят о том, что действие передаётся глазами женщины, и здесь нет других вариантов, кроме Катюши, сам автор это акцентирует. Толстой здесь как бы самоограничивает свою роль восприятием, минимальным редактированием и передачей взгляда центрального персонажа (Катюши), взгляда, в целом существующего независимо от автора. Таким способом в богослужении реализуется приём «остранения», который будет продолжен в других подобных эпизодах.

  (Пастернак Л.О., иллюстрация к прижизненному изданию романа Л. Н. Толстого. У заутрени).

Роза Люксембург (в статьях 1908-1918 гг.) говорит, что Толстой показывает в Масловой «не „падшую“, а человека, душа которого, страдания и внутренняя борьба требуют от него, художника, глубочайшего сострадания. Он облагораживает проститутку, дает ей удовлетворение за совершенное над ней обществом насилие; в споре за сердце мужчины он делает ее соперницей героинь, являющих собой образ самой чистой и нежной женственности; он увенчивает ее розами и возносит, как Магадэв баядеру, из чистилища разврата и душевных страданий на высоты нравственной чистоты и женского героизма» (9; 10).

9) Григорьев А.Л. Роман «Воскресение» за рубежом // Толстой Л. Н. Воскресение / АН СССР; Изд. подгот. Н. К. Гудзий, Е. А. Маймин. — М.: Наука, 1964. — С. 552—573. URL:
10) Р. Люксембург о литературе. М., 1961, стр. 111 и 142.

Произведение явилось одним из образцов радикальной толстовской постановки вопроса о христианской культуре, которую, как показывает свящ. Владимир Алексеев, Толстой интерпретировал как «раскрытие в земной жизни Божьего Царства»: «…он только церкви и искал, искал явленного Царства Божьего, Богочеловеческого единства вечного и временного, относительного и Абсолютного» (11). Именно идея богочеловечества, выраженная в художественной форме, является стержнем романа «Воскресение», духовное воскресение, взаимное «восстановление» из духовно мёртвых Нехлюдова и Масловой. По отношению к богословской позиции Толстого Густафсон не менее шести раз использует термин «обожение» (восточно-христианский теозис).
«Круг чтения» за 16 октября (тема «Божественная природа души»): «Сознание в себе Бога возможно для каждого человека. Пробуждение этого сознания и есть то, что в Евангелии называется воскресением» (42, 153). «Круг чтения» 8 ноября (тема «Бог»): «Бояться Бога хорошо, но еще лучше — любить. Лучше же всего воскресить Его в себе» (Силезиус) (42, 235). В романе Толстой разворачивает историю зарождения и развития в человеке божественного разума, то есть данной Богом человеку способности избирать добро и отвергать зло, и этим разумом человек учится осваивать в жизни принципы Бога, заповеди Христа. Только этот путь позволяет человеку вырваться из рамок эгоистичной «животной личности», которая понимает свою жизнь отделённой от других существ. Человек реально начинает жить «духовной личностью», которая дана ему от рождения, от начала своей личной жизни и от начала вселенского бытия, то есть от Безначального, от Бога.

11) Священник Владимир Алексеев, доктор богословия (Нью-Йорк, США). Лев Толстой и церковь. (К вопросу об отлучении Л. Н. Толстого от церкви), 2005 / URL: http://krotov.info/history/20/1900/alek2005.htm


Продолжение аллюзии на рождение Спасителя и спасительное младенчество, разворачивается в 37 главе I части, теперь уже в ребёнке самой Катюши. В Новом Завете, 1 Тим. 2:15: «Впрочем спасётся через чадородие, если пребудет (ориг. – пребудут, т.е. зависит не от факта рождения детей, а от их дальнейшего благочестия – прим. авт.) в вере и любви и в святости с целомудрием». Уже на каторге она вспоминает об окончательной брошенности Нехлюдовым, «когда он приезжал из армии и не заехал к тётушкам». Она видит успешного Нехлюдова в вагоне и хочет броситься под поезд.
 
(Пастернак Л.О., иллюстрация роману. Катюша бежит за поездом).

«Она решила, что сделает так. Но тут же, как это и всегда бывает в первую минуту затишья после волнения, он, ребенок — его ребенок, который был в ней, вдруг вздрогнул, стукнулся и плавно потянулся и опять стал толкаться чем-то тонким, нежным и острым. И вдруг все то, что за минуту так мучало ее, что, казалось, нельзя было жить, вся злоба на него и желание отомстить ему хоть своей смертью, — все это вдруг отдалилось» (32, 131). Это обстоятельство отрезвляет её и сохраняет ей жизнь, но она с тех пор «перестаёт верить в добро». Драматизм в том, что она избавляется от своего родившегося позже ребёнка, который фактически спас ей жизнь, и он погибает при переправке в приют.

Этот эпизод следует понимать в связи с предыдущей мыслью Толстого о «детях, служащих искуплением плотской любви» (27, 81 — «Послесловие к ”Крейцеровой сонате”»). Христианское понятие искупление он относит не к мистической стороне учения, а к нравственной. Мистическая сторона христианства, объясняет он, не нуждается ни в каком усложнении и рассуждениях о подробностях потустороннего бытия («Исследование догматического богословия»): «Не лучше ли мне верить только в то, что Бог наверно сделал для меня лучшее, и мне надо сделать тоже всё то лучшее, которое я могу?», (23, 198). Благодаря такому подходу у человека меньше риск заблудиться в понимании своих обязанностей перед жизнью, улучшаются представления о своём реальном положении в системе мира. Остаётся сказать в этой мысли то, что Христос говорит о роли личной ответственности человека за свою жизнь, за результаты своего нравственного и духовного выбора. Духовность, в сущности, и заключается в нравственности, и отличается от неё только пониманием того, что личная нравственная жизнь должна быть обращена не только на себя, но и в такой же мере на остальной мир. Духовность это нравственность, способствующая равенству и единению людей в божьей любви, поэтому одним из «материалов» этой духовности является такое качество Бога, как внепространственность.

Ребёнок Катюши и Нехлюдова, это их «искупление плотской любви», точнее всего лишь страсти, впоследствии погибает. Но на станции, ещё даже не родившись, он спасает свою мать, и если придерживаться сюжета, то этим спасает и Нехлюдова, воскресение которого начинается только с встречи с Масловой как жертвой своей прихоти. Так в романе показана связь искупления и спасения: это категории не мистического и воображаемого будущего или прошлого, а реального переживания в насущной жизни. Толстой не приемлет деистического понимания Бога как отстранённого Творца прошлого или запутанного апокалиптического будущего, но в живой связи человека с Богом как с источником сейчасной жизни духовной личности человека, а не только в плотской личности. Ребёнок показан как проявление идеи Спасителя мира, рождение которого Евангелие показывает в обстановке простой семьи. Пс. 126:3: «Вот наследие от Господа: дети; награда от Него - плод чрева». Толстой объясняет, что видеть эту награду в детях жизни нужно с таким же прилежанием, как и в Младенце, о рождении которого повествует Евангелие.

Эпизод с ребёнком Катюши является не второстепенным, но одним из ключевых. В сцене на станции акцентирована тема преемственности жизни и спасения. Толстой показывает, что спасение человека не локализуется в его только собственной личности (т.е. человек не является изолированной точкой бытия), но приходит извне, причём к более сильному оно приходит от более слабого. Нехлюдов претерпевает отрезвление и обращение после того, как участвует в суде над Катюшей. Она же получает возможность начать восстанавливаться, воскресать после его усилий по её спасению. Но у неё не было бы этой возможности, если бы её ребёнок не возвратил её к разуму на станции.

В «Послесловии к "Крейцеровой сонате"» говорится о том, что рождающиеся (в браке прежде всего) дети являются «искуплением плотской любви». Прежде всего это относится, к браку как к той форме, к которой следует стремиться для того, чтобы наиболее полноценно реализовать потребности родителей и детей. При посещении деревни, в которой жила Катюша, у Нехлюдова открываются глаза не на ожидаемые романтические сцены юности и молодости, а на обширность краха реальной жизни матерей и их детей, голод и нищету «социума», обеспечивающего Нехлюдова и его светский круг как достаточным, так и избыточным пропитанием, доступом к комфорту, развлечениям, «культуре». Статья «Наше жизнепонимание»: «Для большинства истина только тогда истина, когда она подтверждена своим личным мучительным опытом. Только тогда истина — истина для большинства, когда ясно, что отступление от нее есть страдание, когда истина и благо совпали» (37, 28).

Тема спасения затрагивается в 48 главе I части, на свидании в тюрьме Нехлюдов пытается «загладить перед Богом свою вину» (32, 165), Катюша обрывает его «лжеспасение»: «Ты мной хочешь спастись, — продолжала она, торопясь высказать все, что поднялось в ее душе. — Ты мной в этой жизни услаждался, мной же хочешь и на том свете спастись!» (32, 166). Будучи наречённой «спасённой», она не может не чувствовать «лжеспасание», искусственность которого Нехлюдов не до конца осознаёт. В данном эпизоде Толстой продолжает тему Спасителя и спасения, начатую во 2 главе.

Нехлюдов начинает понимать, что его представления о жертве, Боге, благородстве, спасении, благотворительности – это его заботы всё ещё о себе. Только теперь он начинает по-настоящему, духовно переносить себя в неё, в весь ужас состояния Катюши и других таких же заключённых. Идею служения людей, единения с другими людьми и с Богом, Толстой выражает через «перенесение своего я из телесного в духовное» (42, 174), как бы перенесение себя в другого человека. В «Анне Карениной» Левин упрекает себя, что не поставил себя на место своей невесты Китти, «не перенёсся в неё», когда давал ей прочесть его дневник откровений и похождений, «понял ту пучину, которая отделяла его позорное прошедшее от её голубиной чистоты, и ужаснулся тому, что он сделал» (18, 429 — автобиографический момент Толстого Л.Н., который перед своей женитьбой дал для чтения свой дневник своей будущей жене Берс С.А.). Богословский аспект этого «перенесения» в евангельском воплощении Сына в Иисусе Христе, который соединился с человеческой природой, чтобы человек мог познать божественную природу и соединиться с ней: «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, [так] и они да будут в Нас едино» (Ин. 17:21).

Тщательное рассмотрение совмещения в человеке животной личности и духовной личности, выполнено Толстым в книге «О жизни». В этом произведении, одном из двух главных в его творчестве, Толстой последовательно излагает условия и этапы формирования в человеке как ложных, так и истинных представлений о жизни. Ложные представления основаны на эгоистическом стремлении использовать предоставленные жизненные блага исключительно для своей «животной личности». Этот компонент «животности» дан каждому человеку, но и оставление приоритета этого фактора тоже дано каждому человеку, в силу его природы (пробуждение разума от младенчества в растущую жизнь). Но не каждый человек выбирает этот путь своим главным руководством. Любовь, направленная на себя, привязана к временно;й и пространственной «животной личности», поэтому лишена связи с бесконечным и безвременным, ведёт к разъединению и вражде с остальным живущим миром. В романе первоначальный Нехлюдов живёт, преодолевая и заглушая совесть, оправдывая себя тем, что так живут все. Смысл его жизни плотской, имеет отношение в первую очередь к достижению своих личных целей, по возможности завладевая благами жизни. Иногда он видит бессмысленность такого пути, но ещё крепче держится за тот порядок, который он перенял из устройства общества. В Новом Завете о дихотомии плотского и духовного начал в человеке говорит ап. Павел в Рим. 7:22-24: «Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием, но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?». Ответы на эти вопросы Павел даёт в 8-й главе послания, например в тексте 10: «А если Христос в вас, то тело мёртво для греха, но дух жив для праведности».

Название «Воскресение» подразумевает объяснение Толстым евангельской концепции восстановления в человеке истинной жизни «перенесением своей жизни в жизнь Сына Человеческого» (45, 385) (12). «Истинное рождение для души есть познание своего духовного существа, единого во всём» (45, 503). «В чём моя вера»: «По учению Христа, жизнь вечная продолжается в Сыне Человеческом, и для сохранения ее нужно соблюдать законы Христа, выражающие волю Бога для всего человечества» (23, 397).


12) Толстой Л.Н. «Путь жизни»: «Учение Христа есть учение о призрачности личной жизни, о необходимости отречения от нее и о перенесении смысла и цели жизни в жизнь божескую, в жизнь всего человечества, в жизнь Сына Человеческого» (глава «Самоотречение»).


В Евангелиях Христос более 65 раз говорит о Сыне Человеческом. У Льва Толстого эта тема основательно проработана. Странно не то, что об этом говорит Толстой, а странно то, что об этом молчат апостолы, они нигде ни разу не упоминают о Сыне Человеческом (только один раз упоминает Стефан в Деян. 7:56). Христос также всегда говорит о Сыне Человеческом в третьем лице. В письме А. А. Зеленецкому от 15 марта 1890г. Толстой уточняет то, что не разъяснено в Евангелии: «В тех местах, где сказано “из мертвых”, говорится о сыне человеческом; где же Христос говорит о себе, он говорит “восстанет”. Так, мне помнится, я подтверждал то, что Христос никогда не говорил о своем воскресении из мертвых, и, сколько помню, я объяснял все места удовлетворительно в этом смысле» (65, 43-44). Это позволяет говорить о том, что выражение «Бог Единый» означает в первую очередь не персонализм и нумерическую единичность, но пребывая во всех, Бог остаётся единым и непреходящим, верующие же в Него едины в Нём, и в то же время свободны для Блага.

Таким образом, в Евангелии Христос говорит о своём воскресении, но нигде и ничем не говорит, что он воскресает или будет воскресать «из мёртвых». Он воскресает из плоти в дух, в Сына Человеческого, восстанавливается в Боге. Новозаветное «воскресение» в буквальном переводе с греческого (используются три слова: анистеми, анастасис, эгейро) означает «пробуждение, восстановление», но нигде оно не означает того, что понимает церковное христианство – потребности воссоединения души с «восстановленным и обновлённым трупом» (т.н. «прославленное тело»). Такая концепция как раз получила развитие в иудаизме.
Мёртвыми Христос называет не тех, чьи тела разлагаются в гробах, а тех, чьи души разлагаются во гробе тела и безнравственной, бездуховной жизни, не соответствующей блаженствам Нагорной проповеди; кто употребляет данный для жизни Дух Божий, только для потребностей плотской жизни, и не переносит свою жизнь из плотской жизни в духовную, в Сына человеческого – не совершает этой истинной литургии.


Божественное спасение реализуется в жизни человека, когда он живёт по принципам учения, данного Христом. Заповеди Христа, например в Нагорной Проповеди, внеконфессиональны, то есть универсальны в любом социуме. Толстой говорит об этом в обществе государственной церковности 19 века, где с помощью уголовного законодательства регламентируется и контролируется каждый шаг человека в вопросах религиозной мысли, в вопросах разумной, критической и самостоятельной оценки реальности, в поиске истины. Для разумного человека естественно видеть эти проблемы и искать их решения, ему ясно, что в вопросах добра и зла официальная организация руководствуется не принципами универсальной и простой христовой морали, а отстранёнными от нравственности догматами и регламентами.

Если говорить об эпохе Толстого Л.Н., то библейские аллюзии использовались многими писателями 19-го века. Вкрапление сакральных идей в основное произведение обогащает сюжет, позволяет расширить авторский замысел, показать взаимосвязь насущного с вечным, даёт возможность оторвать взгляд от сиюминутного и перевести его на непреходящее, напомнить человеку об ответственности перед другими людьми и перед самим собой за свой образ жизни. Замечательные образцы использования таких аллюзий в отечественной литературе видны в произведениях Пушкина, Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Лескова, многих других поэтов и писателей. Однако у Толстого этот приём, кроме перечисленных использований, имеет ещё одно, уникальное предназначение, чего нет у других авторов. Этим способом Толстой подкрепляет свой поиск подлинного смысла Божественной вести, выраженной в библейском тексте. Разбирая общепринятые толкования Библии и Нового Завета, Толстой обнаруживает повсеместные и системные несоответствия между Словом в оригинале и его пониманием и применением в христианстве. Кроме этого, проблема обнаруживается в тех местах Библии, где не подходит не только никакое истолкование, но и никакой перевод не вписывается в нравственную и этическую логику, которая, по мнению Толстого, является приоритетной в процессе восприятия и интерпретации библейского текста. В случаях подобной экзегетической проблемы Толстой берёт на себя ответственность применять, в некотором смысле, метод критики формы и относить непонимаемые фрагменты к искажающему вмешательству редакторов и переписчиков оригинального греческого текста. В своём переводе Евангелия Толстой до пятидесяти раз упоминает влияние переписчиков на текст, в связи как со своей работой, так и в связи с работами других авторов.

Примером такого употребления аллюзии может служить взаимосвязь между описанием рождения Катюши и значением титула Сына Человеческого, определённого Толстым в своём «Евангелии». Богословская заслуга мыслителя заключается в том, что он выполняет ту работу прояснения и объединения Евангельской истины, которую должны были сделать апостолы и авторы книг Нового Завета, а также христианская церковь, но на что все эти религиозные институты так и не употребили данного им времени и усилий.

В двух моментах романа Толстой открыто говорит о пребывании и действии Бога внутри человека, на примере второго главного героя. В 28-й главе I части (молитва Нехлюдова): «Он молился, просил Бога помочь ему, вселиться в него и очистить его, а между тем то, о чем он просил, уже совершилось. Бог, живший в нем, проснулся в его сознании. Он почувствовал себя им и потому почувствовал <…> все могущество добра. <…> Это были слезы радости пробуждения в себе того духовного существа, которое все эти года спало в нем.» (32, 103). В 43-й главе I части: «И он сделал это усилие, призывая того Бога, которого он вчера почуял в своей душе, и Бог тут же отозвался в нем» (32, 150). Чтобы понять важность эпизода с молитвой, нужно отметить, что сам Толстой жил глубокой молитвенной жизнью. Некоторые тома его поздних дневников содержат до сотни упоминаний молитв. Его первый роман «Война и мир» также содержит до ста тридцати упоминаний и обращений к молитвам. В дневниках Толстой подбирал их, составлял на разные случаи жизни, для себя или своих детей, внуков. «Молитва состоит в том, чтобы, отрешившись от всего мирского, внешнего, вызвать в себе божественную часть своей души, перенестись в нее, посредством нее вступить в общение с тем, кого она есть частица, сознать себя рабом Бога и проверить свою душу, свои поступки, свои желания по требованиям не внешних условий мира, а этой божественной части души» (41, 127).

Личные молитвы Толстого это пример искреннего и страстного обращения к Богу: «Господь, Отец, помоги мне знать Тебя, видеть во всем и, сливаясь с Тобой, делать дело наше» (53, 21) .
Таким образом, через евангельские аллюзии в романе, Толстой Л.Н. выражает идею богочеловечества, внутреннего присутствия Бога в человеке, и то, как в этом единстве осуществляются и обретают истинный смысл христианские идеи боговоплощения, спасения, воскресения. «Круг чтения» за 14 мая (тема «Божественная природа души»): «Бог живет во всех людях, но не все люди живут в Боге. В этом причина страданий людей. Как лампа не может гореть без огня, так не может человек жить без Бога» (Браминская мудрость – Рамакришна) (41, 325).

В итоге произведения Нехлюдов, научившись чувствовать и сознавать нужды других людей, ищет пути облегчения жизни крестьян, Катюша выбирает роль спутника ссыльному политическому. Вместо запутанной и замкнутой плотской жизни, они обретают смысл в том благе, которое не замыкается в каком-то отдельном человеке, но является бессмертной жизнью в бесконечном Боге: «Мы неправильно ставим вопрос, когда спрашиваем: что будет после смерти? Говоря о будущем, мы говорим о времени, а умирая, мы уходим из времени» (42, 234). «Воскресение» — это роман об истинном бессмертии, то есть уже присутствующем в доступной человеку реальности.

(Иллюстрация, Ян Стыка «Толстой и Христос», 1908г.)

Список литературы

1. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М.; Л., 1928 – 1958. В тексте статьи указание тома и страницы в круглых скобках, некоторые ссылки дополнены указанием года произведения. Электронное издание 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого доступно на портале www.tolstoy.ru
2. Ричард Ф. Густафсон. Обитатель и Чужак. Теология и художественное творчество Льва Толстого / Пер. с английского Т. Бузиной. — СПб.: Академический проект, 2003г. 476с. — (Современная западная русистика). — С. 446 — 447.
3. Кузина Л. Н., Тюнькин К. И. «Воскресение» Л. Н. Толстого. М., «Худож. лит.», 1978.
4. Васэда бунгаку, 1908, №12. Перевод Поспелова Б. В. / Цит. по Серебренниковой П. Н. «Распространение и интерпретация произведений Л. Н. Толстого в Японии». URL: http://abv-project.ru/362
5. Священник Владимир Алексеев, доктор богословия (Нью-Йорк, США). Лев Толстой и церковь. (К вопросу об отлучении Л. Н. Толстого от церкви), 2005 / URL: http://krotov.info/history/20/1900/alek2005.htm
6. Бердяев, Н. А. «О религиозном значении Льва Толстого», 1908г. / «Вопросы литературы», 1989, № 4. Публикация Л. Вадимова (А. В. Цветкова).
7. Лесков Н. С. Граф Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский как ересиархи (Религия страха и религия любви) / Зеркало жизни. ; СПб.: Христианское общество Библия для всех», 1999. ; 704 С. ; С. 429.