Круговерть Глава 50

     С гордыней и чувством собственной исключительности Андрей справился быстро. Справился уже проверенным приёмом: он в голове восстановил когда-то твёрдо уяснённую истину, что человек один, человека не бывает много. Это в нашем восприятии людей много, а изнутри, из самого себя, из самого «я» — человек всегда один. Или един. И даже не один и не един, а просто не имеет числа. Он понимал, что это нельзя объяснить никому, но он сам это понимал, и для него этого было достаточно. И это делало вопрос гордости или величания друг перед другом делом праздным и даже бессмысленным. Об этом и думать было нечего, ниже он кого-то там или выше.
 
     Однако в этот раз это не принесло полного успокоения. Как во внешнюю жизнь вынырнешь, даже ненадолго, — так опять становилось не по себе. «Как же хорошо, однако, пребывать внутри себя». Совпадение или нет, но после свидания с родными у него опять начались как будто остановки в жизни. Ему представлялось, что он остановился в своём развитии, а его мыслительный аппарат раз за разом пережёвывает уже давно понятое, осмысленное и переосмысленное. Но ты, как по привычке, жуёшь эту жвачку и жуёшь. А движения жизни это всё уже не приносит. «Будто забуксовал». Как во сне: ногами перебираешь изо всех сил, а не можешь продвинуться ни на шаг. «Кризис среднего разума», как он это называл. Это когда ты как будто усредняешься: и от обыденной жизни уже отстал, и до высокой не дотягиваешься.
   
     И в обществе ему подобных тоже чувствовалось приближение кризиса: подъём всей этой гигантской массы человечества наверх, на плато новой реальности, — такой крутой и резкий подъём не мог не сказаться на людях. Он не только разобщал и разводил людей, он и каждого отдельно взятого человека располовинивал, раскалывал прямо по основанию. К тому же, эти люди оказались загнанными под власть техногенной формации потребления. И эта формация поддержания и воспроизводства их жизни становилась для них единственно возможной. Что вело всю цивилизацию к неизбежному и очень скорому концу. А убедить людей в том, что это губительно для них, никак было нельзя. Мало того, он ясно понял, что если бы даже возможно было убедить и даже если ему удалось бы убедить в этом всех, всё равно — этот «экономический рост» было бы нельзя уже остановить. Как нельзя остановить велосипед, чтобы он не начал падать. Для этого нужно, чтобы все бросили есть, пить и дышать. Хуже того, чтобы тебя не затоптали, каждому индивиду необходимо было бороться за место под солнцем, а каждому народу постоянно нужно было наращивать этот «экономический рост». Ускоряясь, ускоряясь и ускоряясь. «Десять миллиардов разогнавшихся — попробуй останови!»

     И Андрей как-то растерялся: ты всё видишь и — ничего сделать не можешь. И сын был прав, никуда его отец не вырвался, не оторвался и не высвободился. Он так же был зависим от системы производства благ, как и сын, как и все. Андрей был встроен в эту систему. Но хуже того, он был зависим от системы смыслов и ценностей, что была и у всех. Эта зависимость и позволяла ему быть в системе и получать её блага. Андрей всё это начал осознавать прямо во время разговора с сыном. В этом, по смыслу, месте их разговора он весьма жёстко обошёлся с сыном, и это потом не давало ему покоя. Он раздражился тогда на сына за его «упёртость». У него и теперь перед глазами стоял хорошо подстриженный упрямый затылок сына с до боли знакомым непослушным вихром налево. Андрей раздражился и в какой-то момент говорил с сыном на повышенных тонах, давя на него голосом и всем своим отцовским авторитетом, отчего затылок сына становился ещё упрямее. И в голосе сына тоже начинали появляться звенящие нотки.

     — Вы со своим пресловутым уровнем жизни, всё повышая его куда-то и повышая, угробите в конце концов всех, этот «уровень» вас под собой и похоронит. И было бы ради чего! Ради какого-то «уровня». Какого смысла добавляет вам этот ваш «уровень»? Никакого, ни на йоту: ни уму, ни сердцу. А вы как попугаи: больше денег, больше денег, больше. А ты задумайся: деньги сейчас платят только за то, что ты убиваешь биосферу, а большие деньги — если очень активно её убиваешь. Если каждый из десяти миллиардов будет расправляться с ней на всё большие и большие деньги, то эти люди в конце концов ведь преуспеют и её убьют. Вы рубите сук, на котором сидите. Нет, на котором не сидите, а на котором живёте.

     — Можно подумать, ты не на том же суку. Ты же знаешь лучше меня, — возражал сын, — если не обеспечить подъём экономики, подъём уровня жизни, государство обречено на проигрыш в конкурентной борьбе и на разрушение, на распад. Особенно такое большое, как ваше. Вас тут просто не станет, вот. Придут другие. Вы до всеобщей гибели просто не дотяните.
 
     Он так и сказал: «вас, вы», себя уже как будто отделяя от них ото всех. Андрей, видимо, почернел на эти слова взглядом, потому что сын сменил сарказм на иронию и примирительно проговорил:

     — И что ты предлагаешь? Не повышай уровень жизни — страну потеряешь, повышай — цивилизацию потеряешь. Так по-твоему выходит? Что нам-то делать? Обратно в пещеры?
 
     Андрей ничего не отвечал, и сын Сашка спросил ещё раз, уже со скрытой издёвкой в голосе:

     — Что нам всем делать, бедолагам, укажи. Что делать-то?

     — Вешайтесь, — ответил Андрей и поднялся из-за стола. И после этого они больше так и не говорили серьёзно до самого отлёта сына в эту его Америку.

     А теперь, по прошествии какого-то времени, за этот разговор было стыдно. Да и прав был сын: умрёте, погибнете, всё сгинет — это всё не аргументы. Даже если этот их «уровень жизни» действительно вёл бы не к погибели, а к благоденствию, к благополучию и процветанию, к миру и любви; даже если им удалось бы создать рай на земле: молочные реки, кисельные берега и пряничные города, — всё равно, центр жизни и главный вектор жизни не в этом. А объяснить нельзя было, в чем этот вектор, если человек не видит этого сам. Да, тогда не было времени, но если бы и много было времени, он не смог бы, наверно, толком объяснить другому, в чём состоит смысл жизни, в чем жизнь… И как тут объяснить, если он сам, по ощущению, оказывался как будто не в жизни в это время. А ведь каждый день просыпался, одевался, умывался, ел, пил, что-то покупал, тратил деньги… Всё это он делал, как и все. Всё равно он был вовлечен в этот общий поток происходящего и ежесекундно свершающегося… «Свершающегося чего?»



Продолжение: http://www.proza.ru/2019/11/06/1195