Последний день, последняя ночь

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ, ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ


РАССКАЗ

I

           О чём думается бессонной ночью? Да много о чём. Если влюблён, и это взаимно, то вплывают приятные мысли. Если взаимности нет, и мысли тогда одолевают совсем иные, не позитивные. Если сна нет по причине, далёкой от любви к женщине, – то в этом случае мысли могут приходить какие угодно.
           Например, Владик Арефьев думал о собственных ушах, об их способности улавливать самые тихие, трудно различимые  звуки. На слух молодой человек не жаловался никогда, но, пожалуй, только теперь выпала редкая возможность проверить его остроту. Вот, например, какой-то ночной жучок взобрался на травинку, торчавшую рядом с ухом, и принялся шевелить лапками. Хотя, может, не лапками, а крыльями? Жаль, что проверить невозможно: темно. Владик лениво щёлкнул по травинке, и жук растворился в темноте.
           А это что такое? В мочках ушей нарастало какое-то томление. Вскоре оно переросло в неясный гул. Затем звук начал ощущаться более явственно, забрался в уши, принялся расширяться и давить на перепонки. Вдруг стало ясно, что это гудят рельсы. Ещё пара секунд – и звук поезда соединился с дрожанием воздуха и земли. Электричка – а это грохотала она – неспешно ползла по рельсам, подминая их под себя и разбрасывая во все стороны коридоры слепящего света. Она шла рядом, на расстоянии прыжка, разбивая колёсным стуком чуткую дремоту ночи.
           На голой земле лежать становилось зябко, и Владик в который уже раз, выхолодив спину, перевернулся на живот. У лица возникла и больно уколола щёку высохшая былинка.
           Поезд ушёл. На землю снова опустилась тишина. До боли в ушах очертились шорохи. Слух юноши настроился на улавливание знакомого галечного хруста. Но только море в своей вечной бессоннице чуть слышно играло с берегом.
           «Чёрт возьми! – выругался Владик. – Ради чего я лежу здесь как дурак?»
           Светящиеся стрелки часов сошлись на одиннадцати.
           Арефьев напрягся, проверяя тонус мышц. Поиграл мускулами. Решил, что им не хватает быстроты и резкости движений – затекли. Преодолевая сонное оцепенение тела, он отжался на руках, поднял голову и оглядел место, на котором ещё сегодня днём стояли палатки. Костёр догорел, только две самых крупных головешки ещё слабо светились красноватым светом.
           Ребята лежали рядом, их головы покоились на рюкзаках, одинаково пузатых, мягких и удобных для сна. Впрочем, спать этой последней ночью едва ли придётся, а жаль: ночь спокойная и навевает здоровый сон.
           Владик внимательно осмотрел своих спутников, надеясь, что кто-то из них уже спит.
           Игорь Переверзин свернулся в комок, считая эту позу удобной. Один его умиротворённый вид вызывал зевоту. Около горячих головешек устроился Алексей Нелидов. Он лежал на спине с прикрытыми глазами, но веки чуть подрагивали. Он явно не спал. Но эти двое хотя бы лежали тихо, а вот Павел, напротив, то и дело переворачивался с боку на бок и тихо, но отчётливо вздыхал. Переживал, наверно. Что ж, дело хозяйское, пусть мучается, подумал Владик.
           Он снова лёг на спину. Вверху, в запутавшихся ветвях, дрожали звёзды. Словно боясь вспыхнуть от колючего огня, листья колебались и прохладным воздухом остужали небесный свет.
           Приедет Саша, или не приедет? Внезапно и очень остро захотелось, чтобы не приезжал.               
           Сколько ни загонял Владик свою память в дальний угол мозга, как ни старался заставить себя думать о чём угодно, однако это удавалось плохо.


II

           Кажется, век бы качался в лодке и слушал, как разбиваются о её борт мелкие волнишки. Одно только солнце мешало млеть: слишком яркое и надоедливое. Говорят, в этом году оно неспокойное.
           Ромка Оса лениво повернулся к светилу спиной и смахнул с кончика носа капельки пота.
           – Нос потеет, – пожаловался он вслух.
           – К выпивке – с готовностью подхватил Мичман.
           – Не мешало бы, – согласился и рыжий Венька.
           – Что-то людей сегодня мало, – сказал Мичман, оглядывая пляж.
           – В такую жару загорают только дураки и стоики, – заметил Венька.
           – А выпить всё-таки хочется, – убеждённо заявил Мичман и вопросительно зыркнул на Ромку.
           Тот молчал. Всё-таки он самый старший, ему не к лицу сразу же отвечать на каждое слово шпаны. Хотя, пожалуй, у Мичмана мускулатура порельефнее Ромкиной. За последние полгода он здорово вырос и подкачал бицепсы. Правда, мозги у него остались деревянные. Но это хорошо. Таких тупых пацанов удобно держать в руках: они уважают тех, кто подбрасывает им свежие идеи. Что-что, а идеи Ромка генерировать умел: как-никак, десятилетку закончил только с двумя тройками, не то, что Мичман, оставшийся в восьмом классе на второй год.
           – Венька, где рубль? – сурово спросил Ромка.
           Тот шмыгнул носом.
           – Что, наверно, мамка просекла? – ухмыльнулся Ромка.
           – Смеёшься? – насупился худенький как воробей Венька. – Мать чуть ухо не оторвала.
           – Ну-ну, не груби старшим, – назидательно заметил Ромка, растягивая рот в улыбке. – А мать твоя всё сделала правильно. Не умеешь взять незаметно – нечего и браться. Тебя, дурака, я вижу, не научишь. Сколько тебе лет?
           – Сам знаешь. Пятнадцать.
           – Вот. Пятнадцать лет дылде стукнуло, а ума как не было, так и нет. И самое страшное, что ведь и не будет, ума-то.
           – Да ладно тебе, – запыхтел Мичман. – Всё равно ведь рубля нет.
           – А мы же на него надеялись, – не сдавался Ромка. – Разве не ты хотел выпить?
           – Ну, я.
           – Вот. А теперь выпить не на что.
           – Может, у Колдыря занять? – неуверенно предложил Мичман.
           – Сколько раз повторять: для кого Колдырь, а для кого и Михаил Нилыч. Он тебе в отцы годится. А может, и в деды.
           – Займёт или не займёт? – размышлял вслух Мичман.
           Ромка молчал. Его личный долг Колдырю перешёл границы допустимого. Старик, правда, с отдачей не торопил, но в любой момент мог и нажать. А где их взять, деньги-то? Мать зорко следила за сыновней получкой и всю её откладывала Ромке на учёбу. Она мечтала, что её чадо всё-таки поступит в институт. Он и сам хотел того же, ведь иначе придётся осенью идти в армию, а это в его планы не входило. Однако деньги Колдырю отдавать когда-нибудь да придётся: не вечное же у старика терпение. Проклятые карты: ведь знал, что с Колдырём нельзя садиться играть. А отыграть долг всё никак не получалось.
           – Рома, а может, попробуем вашего, домашнего? – несмело сказал Венька.
           Тот и ухом не повёл. Сына мать и близко не подпускала к домашнему вину. А если, не дай Бог, узнает отец?
           Оса зябко поёжился.
           – Эх, жизнь, – пожаловался Мичман.
           – Рома, смотри: студенты, – вдруг сказал Венька.
           И впрямь, на «диком» пляже появились фигурки отдыхавших здесь студентов. Ромка их часто видел в столовой. Этих приезжих насчитывалось пять человек. Жили они в двух палатках за мостом. На пляже сегодня парни появились в урезанном составе – Оса увидел только четверых.
           С видимым даже издалека наслаждением они плавали наперегонки, резвились, вспенивая воду. Ромка вдруг остро и недобро позавидовал их беззаботности, уверенности в своей судьбе – это так не вязалось с неопределённостью его собственной.
           – Хорошо плавают, – заметил Мичман.
           – Гм, – сказал Ромка.
           Больше он ничего не сказал. Он думал.


III
           Дневное светило полыхало вовсю. Зной колыхался и струился от земли вверх, не охлаждаясь даже в небе.
           Как обычно, обитатели посёлка разделились на две неравные части. Большинство показывало завидную выдержку и, оголившись, изнывало под солнцем, часто и подолгу остывая в море. Меньшинство, уставшее и разморенное, позорно уползло в тень. В таком же соотношении разделилась и «дикая» окраина посёлка, расположившаяся на дальнем берегу небольшой речушки, за железнодорожным мостом. В этом месте рельсы и берег разделяла узкая полоска земли, густо поросшая деревьями вперемешку с кустарником и превращённая «дикарями» в шумный матерчатый городок.
           Стояли здесь и две палатки студентов – Владика и его товарищей. Сам Арефьев сидел на пляже, в тени разлапистого инжира. Негромко шумело бесконечное море. Оно лениво разлеглось рядом, и словно потягивалось под лучами солнца, морщась крохотными, почти домашними, волнами.
           Владик только что вышел из воды, обсох и теперь наблюдал за своими товарищами. Паша Таганцев, Лёша Нелидов и Переверзин плавали вперегонки. Игорь, однако, вскоре устал. Шумно отряхиваясь, он вышел на берег и присел рядом с Владиком. Игорь коренаст, по-шкиперски бородат, а всё лицо покрыто застенчивыми веснушками.
           Паша и Алексей рассекали воду свободно и уверенно. В плавании один лишь Саша Горчаков мог тягаться с ними. Но его постоянно тянуло в странствия. Вот и теперь он оторвался от коллектива и решил посетить знаменитую гору Ахун, а заодно побывать в тамошнем ресторане, где в этот вечер «давали» варьете.
           – Вода как в чайнике, – заметил Игорь, тяжело дыша, и сплюнул этой самой водой.
           – Нахлебался? – посочувствовал Арефьев.
           – Ничего, она полезная. Йоду в ней, говорят, много. А ты почему так быстро сдался?
           – Устал.
           – Никак не научу тебя лежать на воде. Только почувствуешь усталость – сразу ложись на спину и отдыхай. Сегодня же последний день, Влад. Нужно накупаться и наплаваться до отвала, до судорог и коликов.
           Он шутливо потряс Арефьева за плечи и счастливо рассмеялся во весь рот.
           – Ну да, а судорога схватит, – кто меня тогда вытащит?
           – Чепуха. Ты только не забудь вовремя позвать на помощь. Вытащим как щенка и выбросим на берег.
           Он снова рассмеялся, схватил рукой гальку поплоще и ловко метнул, заставив её несколько раз подпрыгнуть на волнах.
           – Давай поборемся, – предложил Игорь, как только галька, чавкнув, ушла под воду.
           – Ну да, ты здоровый как бык, – отбивался Владик.
           – А ты вёрткий как уж, – подзадоривал Игорь, стараясь провести захват.
           Началась весёлая возня.
           И вот, когда Владику всё же удалось захватить в клещи ногу Игоря, тот с внезапной грубостью оттолкнул Арефьева и отскочил в сторону.
           – Ты чего? – сказал Владик с обидой, не понимая, в чём дело.
           – Рехнулись они, что ли? – воскликнул Переверзин, указывая куда-то в направлении моря.
           Владик проследил за его рукой. Паша и Алексей, держась рядом, быстро отплывали всё дальше от берега. Море там пустынно, и лишь у волнолома, метрах в пятидесяти правее плывущих, застыла небольшая лодка с тремя молодыми, до черноты загоревшими парнями.
           Ребята плыли прямиком в открытое море, в стремительном брассе оголяя медные спины.
           – Резвятся парнишки, – качнул плечами Владик. – Что ж тут такого?
           – Ты погляди сюда, – указал Игорь на лодку.
           – Думаешь, спасатели?
           – Не знаю. Не дай Бог. Всё же от них лучше держаться подальше.
           – Чепуха, – убеждённо сказал Арефьев. – Лишь бы хватило сил.
           Всё же тревога Игоря передалась и ему. По борту лодки шла какая-то надпись. Да, не исключено, что это спасатели.
           Таганцев с Лёшей уже плыли за буйками, и попали там в довольно высокую зыбь. Их крошечные фигурки теперь то и дело надолго закрывали волны, казавшиеся немаленькими даже в такую тихую погоду.
           – Как ты думаешь, сколько до них? – спросил Арефьев.
           – Метров триста пятьдесят, а то и все четыреста, – оценил Игорь
           – Остановились, – облегчённо выдохнул Владик.
           Отдыхая, ребята свободно лежали на воде, лишь изредка взмахивая руками. Через минуту, собравшись с силами, они двинулись в обратный путь. Арефьев присел на корточки, достал сигарету из рядом лежавшей пачки, и с наслаждением закурил.
           – Владик! – вдруг воскликнул Игорь. – Катер.
           Из-за волнолома показался рейсовый теплоходик. Он шёл в сторону города и ломился от пассажиров. На борту нарочито громко надрывалась музыка. Арефьев мысленно продолжил курс катера, и вышло, что судно должно пройти совсем рядом с ребятами. Видимо, Паша и Нелидов это тоже поняли, но вместо того, чтобы остановиться и переждать, пока теплоход проследует мимо, неожиданно увеличили скорость. Наверно, они надеялись опередить катер и проскочить опасное расстояние прежде него.
           – Что они делают?! – простонал Переверзин.
           На теплоходе пловцов заметили. Музыка смолкла. Что-то прорычал громкоговоритель. Скорость кораблика резко упала, но по инерции он продолжал быстро нестись навстречу ребятам.
           К счастью, в тот момент, когда, казалось, беды уже не миновать, катер,
накренившись, резко забрал вправо, мористее. Перепуганных пловцов напоследок окатила поднятая им волна. На борту неразборчиво рыкнул громкоговоритель, и минуту спустя снова захрипела музыка.
           – Фу-х, – выдохнул Владик и сел. Ноги его не держали.
           Теплоход уже удалялся, когда лодка с тремя парнями, всё это время наблюдавшими за происходящим, неожиданно напомнила о себе. Её мотор взревел, набирая обороты. Лодка развернулась и помчалась наперерез пловцам.
           – Я же говорил, что это спасатели, – в сердцах сказал Игорь. – Что теперь делать?
           – Да ничего не делать. Чем мы поможем?
           – Их только трое. Плывём, – решил Переверзин и шагнул к воде.
           – Не успеем, – махнул рукой Владик.
           Действительно, моторка оказалась на редкость проворной, быстро отрезала Павлику и Алексею путь к берегу, и остановилась. Переговоры длились всего несколько секунд. Видимо, доводы спасателей оказались вескими, потому что вскоре оба незадачливых пловца уже сидели в лодке. Снова взревел двигатель, моторка обогнула волнолом и скрылась в порту.
           Всё совершилось быстро, в почти полной тишине, установившейся на пляже. Её нарушил здоровенный волосатый дядя. Выйдя из воды на берег, он назидательным тоном стал внушать своему малолетнему сыну:
           – Видел, как дядей забрали? Вот так и с тобой будет, если не станешь слушаться папу.


IV
           Ромка Оса знал, что делал. История с теплоходом помогла дозреть мелькнувшей мысли.      
           – Так ты, Мичман, говоришь, выпить хотел? – сказал он весело.
           – А что? – встрепенулся тот.
           – Эх ты, голова-табурет. Сейчас увидишь, как это делается. Газуй, Венька.
           А Венька и рад стараться. С моторкой он управлялся лихо. За это умение его и взяли нынешним летом в спасатели, даром что недоросль.
           Дуга, по которой моторка подкатила к студентам, отличалась изяществом, а попадание в нужное место – поразительной точностью. С мастерством аса Венька намертво остановил моторку рядом с головами пловцов, не ожидавших её появления.
           – Устали? – посочувствовал Ромка, обращаясь к студентам.
           Один из них, черноволосый, успел прочесть надпись на борту лодки и вопросительно взглянул на Осу. Второй, белоголовый, попытался обогнуть моторку за кормой.
           Мичман заволновался.
           – Стой! – прикрикнул он на студента.
           – Бросаешь товарища в беде? – пожурил хитреца Ромка.
           – Что нужно? – спросил черноволосый с неприязнью в голосе.
           – Совсем немного, – успокоил его Оса. – Всего лишь пересесть к нам. Здесь намного удобнее, да и скорость повыше. Мигом доставим вас на берег.
           – Ничего, мы не устали, – заявил черноволосый. – Доберёмся сами.
           – Нет уж, отказываться не надо, – воспротивился Ромка. – А вдруг утонете? Я отвечать за вас не хочу. Так что прошу к нам.
           Мичман для верности поиграл мускулами. Он уже понял, что к чему, и сходу включился в исполнение Ромкиного сценария.
           – Ну же? Мы спешим, – торопил Оса.
           Студенты переглянулись, поняли невыгодность своего положения в количестве и качестве, и взялись за край лодки.
           Настроение у Ромки сразу повысилось, он уверенно занял скамью на носу моторки, и покойным взглядом проследил, как Мичман помогал студентам поочерёдно взобраться на борт.
           – Рви, Венька, – разрешил Оса, как только все расселись по скамьям.
           И Венька рванул моторку с места.
           Перед самым причалом Ромка незаметно подмигнул Мичману. Тот понял и слегка кивнул. Как обычно, Мичману вменялось в обязанности не давать пассажирам возможности дать стрекача с лодочной станции. Так и случилось: Мичман спрыгнул первым и своим мощным торсом перекрыл путь возможного побега, для верности уперев в бока громадные кулаки. 
           Студенты в нерешительности топтались на месте и затравленно озирались.
           – Прошу садиться, – предложил Ромка радушно, указывая на днище лежавшей здесь же перевёрнутой лодки.
           Студенты сели и перекинулись парой фраз. Мичман это заметил и тут же, не меняя позы, встал рядом с ними. Его и без того туповатое лицо и вовсе приобрело неорганические черты. Студенты, видимо, поняли, что от такого сторожа им не убежать, и притихли.
           Оса придал в помощь Мичману ещё и Веньку, а сам пошёл искать Колдыря.
           Михаил Нилыч сидел в маленьком киоске и собирал плату за пользование лодками, а заодно и всякой пляжной всячиной – топчанами, лежаками и шезлонгами. По совместительству он ещё и заведовал выписыванием штрафов за нарушения пляжного этикета.
           Близился полдень. Купальщики в своём большинстве обедали, так что охотников до лежаков и лодок не имелось, и Михаил Нилыч пребывал в одиночестве.
           Ромка удовлетворённо хмыкнул: никто не мог помешать разговору наедине.
           – Есть дело, Михаил Нилыч, – зашептал Оса в окошко киоска.
           – Что, деньги принёс? – равнодушно отозвался Колдырь.
           Несмотря на зной, он сидел в плотных шерстяных брюках и нейлоновой рубашке, застёгнутой на все пуговицы. Впрочем, Михаил Нилыч никогда не потел, и в жару скорее мёрз. Происходило ли это от какой-нибудь болезни, или ещё от чего – Ромка не знал, но факт оставался фактом: никто не видел его купающимся в море, а при малейшем дуновении ветерка Колдырь зябко поёживался.
           – Нет, не принёс – смутился Ромка.
           – Это плохо.
           Оса замолчал, переминаясь с ноги на ногу.
           – Ну, давай, говори своё дело. Время не резиновое, – поморщился Колдырь.
           – Мичман захотел выпить, – начал Ромка.
           – Не новость, – буркнул Колдырь.
           – Да и мы с Венькой не прочь.
           – И об этом я догадался. Денег нет, – отрезал Михаил Нилыч.
           – Да не нужны нам Ваши деньги, – возмутился Оса.
           – Тогда что же?
           – Есть возможность заработать.
           – Похвально. Надеюсь, криминала нет?
           – Можно всё сделать чисто. Подкопаться не сможет никто.
           Ромка наклонился к окошку и изложил свой план.
           – Что ж, дельно, – согласился Колдырь после минутного раздумья.
           Оса довольно хмыкнул.
           – Одного оставь здесь, а второго отправь за деньгами, – посоветовал Михаил Нилыч.
           – Я тоже так думаю.
           – Ну, иди, иди, мудрец – заторопился Колдырь. – Не мешай работать.
           Ромка ещё с минуту потоптался, наблюдая за движениями проворных рук Колдыря, считавшего квитанции и часто двигавшего костяшки на счётах. Вопрос, обдуманный по пути к киоску старика, так и не прозвучал.   


V
           – Это ваших, что ли, забрали? – участливо спросил кто-то из купальщиков.
           – Наших, – нехотя отозвался Игорь.
           – Ничего страшного, – успокаивал купальщик. – Заплатят штраф, и дело с концом.
           – А сколько они берут? – спросил Владик.
           – Червонцем отделаются, не больше.
           – Ну, это куда ни шло – успокоился Арефьев и хлопнул Игоря по плечу. – Пойдём, поглядим, как они там устроились?
           – Пойдём, – согласился Переверзин. – Может, денег взять?
           Ребята оделись, взяли по пятёрке и зашагали к лодочной станции. Перейдя мост, едва не столкнулись с шедшим навстречу Павлом. Он шагал хмуро и решительно, с опущенной головой и поднятыми плечами, бешено выбрасывая вперёд руки и ноги.
           – Стой, не спеши, – остановил его Игорь. – Рассказывай.
           – Да что говорить, сами видели.
           Таганцев мотнул головой и сжал кулаки.
           – Заставляют платить штраф. По пятнадцать рублей с каждого.
           – Сколько? – ахнули ребята.
           – Всё подстроено.
           Паша рубанул кулаком и поморщился, сдерживая слёзы обиды.
           – Они говорят, – им с катера передали, чтобы с нас взяли тридцатник, как с особо злостных нарушителей.
           – Не может быть, – покачал головой Владик. – Нету такого тарифа.
           – Ладно, что говорить, – перебил Переверзин. – Всё равно против не попрёшь, надо платить. Может, в долю войдём? По шесть рублей с брата.
           – Сашка не согласится, – возразил Павел. – Скажет, что он, мол, отсутствовал, и знать ничего не знает. Мы с Алексеем решили расхлёбываться сами.
            – Напрасно, – пожал плечами Игорь. – Мы же хотели как лучше. Или ты против? – взглянул на Владика.
           – Нет, я – за.
           – Хорошие вы парни, но мы уже решили, – сказал Таганцев твёрдо.
           – Как хотите, – обиделся Переверзин.
           Паша ушёл к палаткам. Игорь проводил его взглядом и сказал с горечью:
           – Вот постоянно они вдвоём отделяются от коллектива. Вечно у них какие-то свои, особые дела…
           Паша и Лёша жили в одной палатке, а все остальные – в другой. Игорь, искренне считавший себя лучшим другом Таганцева, никак не мог примириться с такой несправедливостью, но обычно молчал, находя, что дружба выше подобных мелочей.
           Павел считался лидером и осью маленькой группы студентов, отправившихся с палатками через Кавказские горы. Он прекрасно осознавал это и гордился своим особым положением. Главенство Таганцева ребята охотно признавали, причём каждый претендовал на роль его самого близкого друга. 
           Стремясь не допустить трений, Паша в коллективе поддерживал демократию и почти никого из друзей не выделял. Исключение составлял Алексей. Мягкий и покладистый, он бескорыстно обожал Пашу и старался всюду его сопровождать, словно тень. Игорю, обладавшему своим собственным неуступчивым характером, оставалось только, скрепя сердце, молча завидовать. Владик с Горчаковым имели особую точку зрения, считая, что дружба должна подтверждаться в деле. Теперь такое дело представилось, и Арефьев досадовал, что в заложниках сидит Алексей, а не он. Впрочем, так же думал и Переверзин.
           Нелидов и впрямь сидел внутри лодочной станции, под замком. Станция представляла собой обширный зарешёченный навес и в данный момент пустовала, лишь далеко внутри, на днище перевёрнутой лодки, сидел Алексей и в задумчивости елозил ногой по бетонному полу.
           – Лёша! – тихо позвал Игорь.
           Тот вскинул голову и с удивлением посмотрел на него, ничего, впрочем, не говоря.
           – Сидишь? – спросил подошедший Владик.
           Нелидов что-то промычал и махнул рукой. Откуда-то возник бульдогообразный парень в плавках.
           – Кто такие? – спросил он, оттягивая далеко вниз громадную челюсть.
           – А ты кто такой? – в тон ему спросил Переверзин.
           – Идите, гуляйте, ребята, – раздельно сказал парень и ухмыльнулся. На его руке топорщилась повязка с надписью «спасатель».
           – Мы и так гуляем, – мирно сказал Владик, а сам подумал: «Мурло».
           – Ну и гуляйте себе, а с задержанным разговаривать запрещается, – отчеканил
парень заученную фразу.
           Он так и млел от осознания своей силы и власти.
           Разговаривать с Алексеем в присутствии этого истукана ребята и сами не захотели. Нелидов тоже молчал и с опаской поглядывал на своего сторожа.
           – Не нужно его злить, – шепнул Игорь.
           Они отошли в сторону и закурили. Минут через десять появился Таганцев. Уже одетый, он держал в руках брюки Алексея. С его приходом в глубине станции произошло шевеление: кто-то встал, кто-то сел, и оказалось, что там находились ещё три человека – два молодых парня в плавках, и один длинноносый старик. Несмотря на жару, его одежда состояла из красной нейлоновой рубашки с засученными по локти рукавами и сереньких мешковатых брюк, а голову покрывала соломенная шляпа.   
           Он-то и взял у подошедшего Павла деньги, пересчитал их с недоверчивым шелестом, и исчез в будочке, по верху которой облупившейся белой краской полукругом шла надпись «Касса». Из окошка выскочила его сухонькая рука с торчавшими вразнобой волосиками, и вручила Таганцеву квитанции.
           Паша не глядя сунул бумажки в карман и обернулся. Нелидов уже оделся и несмело, бочком выходил из станции.
           – Смотрите, больше не попадайтесь, – пискнул молоденький безусый спасатель в ковбойской шляпе, из-под которой вываливались рыжие кудри до плеч.
           Паше показалось, что безусый напоследок хихикнул.
           – Что? – Таганцев повернулся к нему лицом и сжал кулаки.
           – Венька, назад! – властно приказал рыжему юнцу высокий парень в тёмных очках. Он, видимо, являлся заправилой, и Венька послушно отошёл.
           – Идите, идите, ребятки, – ласково сказал заправила и снял очки. У него оказались голубые глаза и прямой, настороженный взгляд.
           Павел впоследствии утверждал, что в этом взгляде сквозили такая неожиданная ненависть и личный вызов, что не ответить он не мог. Во всяком случае, Таганцев рванулся к заправиле с кулаками, и лишь вовремя подскочивший Игорь не дал завязаться драке, которую спасатели, скорее всего, провоцировали вполне сознательно.
           – Не заводись, дурачок, – шептал Переверзин на ухо вырывавшемуся Таганцеву. – Пойдём, успокоимся, и на месте всё обсудим.
           Студенты, бурно жестикулируя и поминутно оглядываясь, зашагали прочь.
           Из будочки неторопливо вышел носатый старик, свернул ладонь лодочкой, приложил её к шляпе и долго смотрел вслед уходящим, удерживая губы в положении брезгливой полуулыбки.
           Солнце стояло высоко, желудки урчали. Четверо студентов направились в столовую. Пока стояли в очереди, а потом обедали, о происшествии никто не сказал ни слова – каждый переживал молча.
           Придя к палаткам, Игорь вдруг сказал:
           – А ну-ка, покажи квитанции.
           Паша разложил бумажки. Квитанций оказалось четыре, каждая на пять рублей.
           – А где ещё две? – поднял брови Переверзин. – Ты их случайно не потерял?
           Павел пошарил в карманах.
           – Нет, – протянул он изумлённо. – Больше ничего нет.
           Игорь не выдержал и нервно рассмеялся.
           – Да, парнишки, крепко вас надули, – сказал Арефьев. – А ты-то куда смотрел?
           – Лёша, – мотнул головой Таганцев, – пойдём назад, пока не поздно.
           – Поздно, – устало возразил Алексей. – Старик скажет, что квитанции отдал все, а ты сам две из них по дороге «посеял».
           – Не скажет, – упорствовал Паша. – У него должны остаться корешки квитанций.
           – Пойдём, конечно, но смотри, будешь сам объясняться.
           – Не бойся, как-нибудь объяснюсь.
           Они вернулись через полчаса. И без слов стало ясно, что дела плохи.
           – Ну? – торопил Серж.
           – Будем драться, – объявил Таганцев, натянуто улыбаясь. Голос его дрожал.
           – Что? – не понял Владик.
           – Как я говорил, так и получилось, – объяснял Нелидов. – Старикан сказал, что мы две штуки потеряли, и даже корешки показал на все шесть квитанций.
           – А может, ты их в столовой потерял? – усомнился Арефьев.
           – Да ты… – взвился Павел.
           – Ну всё, всё – замахал руками Игорь. – Не хватало, чтоб вы ещё и подрались.
           – Может, старикан кого-нибудь до вас оштрафовал, и показал вам корешки на их квитанции? – спросил Арефьев.
           – Теперь не проверишь, – пожал плечами Нелидов.
           – А у них червонец чистого «навара», – улыбнулся Игорь. – Как раз на водку и закуску.
           – Будем драться, – снова сказал Таганцев. – Им эта водка поперёк горла встанет. Хоть одного гада поймаем и таких дадим – долго не очухается.
           – Ерунду городишь, – поморщился Переверзин. – Пойми, они местные. Только тронем кого, и нам крышка.
           – Пусть хоть местные, хоть коренные, – с жаром возразил Павел. – Они, сволочи, думают, что управы на них нет. Зажрались, повязки нацепили. Нельзя им давать спуску! Таким чуть поддашься – на шею сядут. Да что там – уже сели! Или, может быть, вы боитесь? Тогда пойду один. Бог с ним, с институтом – пусть выгоняют, но не дам гадам спокойно жить.
           – А что, давай, – неожиданно для самого себя согласился Арефьев, и тут же подумал об институте. Ведь выгонят! Если, конечно, узнают.
           Паша взглянул на Владика с благодарностью и продолжил:
           – Делаем так. Подойдём к закрытию, заметим одного или двоих из тех, что сидели в лодке. Выследим, где они живут. Хорошо бы зацепить того, что в очках. Он наверняка у них главарь. Старика, пожалуй, трогать не нужно – с ним лучше не связываться. Потом соберём палатки и рюкзаки. Идём все вместе, вызываем одного из них или двоих, и даём по шее. Исчезаем в темноте, забираем рюкзаки, палатки, и уходим в горы. За ночь дойдём до города, днём где-нибудь перекантуемся, а вечером – на поезд. У кого билеты?
           – Здесь, – указал Алексей на свой рюкзак.    
           – Их беречь превыше всего. Всё-таки нам крепко повезло, что завтра уезжаем, – подмигнул Таганцев.
           Его весёлости не разделял никто.
           – Всё это понятно, – сказал Владик, – только ночью в горах не очень-то побегаешь.
           – Ничего, нам только чуть переждать, а потом можно пойти и вдоль железной дороги. Какие ещё вопросы?
           – А как же Горчаков? – вспомнил Игорь. – Мы удерём, а он придёт на пустое место? Ему ещё и накостыляют за нас. Да и как он поймёт, куда мы подевались?
           – Да, – задумался Паша. – Придётся его подождать. Но он должен вскоре приехать, так что волноваться нечего. Ну что, орлы?
           – Нужно голосовать, – решил Переверзин. – Кто за драку – лапы вверх!
           Таганцев тотчас поднял руку. Владик, помня, что дружба подтверждается в деле, последовал за ним.
           – Половина, – отметил Игорь. – Остальные против?
           И поднял руку. Нелидов поглядел на него, хотел поднять руку, но тут же положил её на колени.
           – Ты что, воздержался? – не понял Игорь.
           – Мне вообще-то бояться нечего, – промямлил Алексей, опустив голову. – Я быстро бегаю…
           – Решено, – сказал Таганцев. – Большинство за драку.
           – Погоди, – перебил его Переверзин. – Сашка приедет, тогда и решится, на чьей стороне большинство.             
           – Саша всегда искал, с кем бы подраться, – подзадоривал себя Арефьев. – Не то, что некоторые.
           – Но-но, – повысил голос Игорь. – Осторожнее.
           – Ёлки-палки, ну и народ пошёл, – поморщился Павел.
           Назревала ссора. Студенты сидели хмурые и молчали, ожидали, кто первым пойдёт на примирение.
           – Ладно, – встал Переверзин, не любивший передряг. – Всё сделаем по большинству, но Сашку нужно ждать до конца.
           Он разделся и, ни на кого не глядя, спустился к морю. Минуту спустя ушёл и Владик. Алексей и Паша задержались. Они о чём-то сердито спорили и размахивали руками. Однако вскоре и они, ворча друг на друга, вошли в воду.
           День шёл на убыль. Воздух повис над водой и землёй в полной бесшумной неподвижности. Словно ватная масса придавила море, и оно застыло, лишь изредка играя солнечными бликами, которые и сами, казалось, с наслаждением окунались в воду и, расщеплённые на мириады зеркал, покойно улыбались повсюду, до самого горизонта.
           Купание в такое время приносит телу расслабляющую истому, а мыслям и взору – спокойную созерцательность. С моря казался особенно хорош высокий берег, весь в лесах и зелёных пятнах полян. Горы едва заметно дрожали в тёплых воздушных потоках, и от этого казались мягкими, весёлыми, и – бесконечно далёкими.
           Арефьев смотрел на окружающий мир во все глаза и старался его крепко запомнить. Нынешний день – последний на море. Хотелось вобрать его в себя, навсегда оставить в самой глубине души, чтобы и через много лет при слове «море» вспоминался этот щедрый на события день, словно нарочно отпущенный природой для неспешного и грустного прощания.
           Расставаться всегда грустно, а теперь и подавно, – от плывущей к памяти и телу, даром достающейся красоты, и одновременно неловко перед ней за то невесёлое дело, на которое придётся пойти.
           Так ли хотелось драться, а затем в страхе бежать, продираться сквозь горный лес? Да ещё и когда нет полной уверенности, что точно убежишь…
           Владик никогда по-настоящему не дрался, и тело его, подавляя страх, рвалось попробовать в деле нагулянную в горах и на море пружинистую силу мышц, самоутвердиться наконец.
           Иногда это желание подавляло рассудок, но всё чаще и чаще вместе с ударами сердца в висках начинал пульсировать вопрос: «А настоящее ли это дело? Правое ли оно? Так ли самоутверждаются?» Напрасно Владик искал в душе хоть какой-нибудь компромисс, чтобы успокоить совесть. Стоял только вопрос, а вокруг него – пустота.


VI
           – Трояка хватит? – спросил Колдырь.
           Ромка присвистнул.
           – Нечестно получается, Михаил Нилыч, – сказал он обиженно. – Идея-то моя. Два трояка.
           – Без меня ты бы вообще шиш имел, – возразил Михаил Нилыч.
           Станция закрылась, и они сидели вдвоём в её дальнем углу, подальше от посторонних глаз. Снаружи, перед решёткой, нетерпеливо маячили фигуры Мичмана и рыжего Веньки. У Мичмана в руках поблёскивал замками новенький Ромкин «дипломат», удобный тем, что внутри него могли поместиться несколько бутылок и закуска.
           Ромка Оса сглотнул слюну. Он не ожидал, что Колдырь окажет такое сопротивление.
           – Тогда давайте «запустим» десятку на четверых, – предложил Оса. – Вы же не откажетесь выпить с нами?
           – Хитрец ты, – ухмыльнулся Колдырь. – Если делить на четверых, то на меня придётся только два с полтиной. Не годится.
           – Тогда давайте оставим Вам трояк, а на остальные семь рублей выпьем вчетвером.
           – Тоже плохо, – покачал головой Колдырь. – Семь рубликов на четверых? Это всего лишь бутылка водки и закуска. Мелко. Не пойдёт.
           – Что же Вы предлагаете?
           – Ну, хорошо, так и быть, – решительно сказал Колдырь и встал. – Возьми пятишник и будь здоров. Только на твоём месте я бы из этой десятки не брал ни копейки. Должок-то знаешь, какой у тебя?
           – Знаю, – тихо сказал Ромка.
           – Имей в виду, что карточные долги не списываются. И не вздумай смыться. И в институте найду, – расплылся в ухмылке Колдырь. – Если, конечно, поступишь. А будешь отпираться, – пойду к матери и возьму твой долг с неё.
           – Не надо, – прошептал Оса. – Я сам верну. Даю слово.
           – А я тебе даю срок. Две недели тебе, Рома, и ни дня больше. Запомни. Это моё последнее слово, другого не жди. Забирай свою пятёрку.
           Оса взял смятую бумажку, зажал её в кулаке и поплёлся вслед за Колдырём. Михаил Нилыч шагал уверенно и быстро, немного поёживаясь от тёплого для Ромки, но такого холодного для старика вечернего ветерка с моря.
           – Как дела? – спросил Венька бодрым голосом, как только Ромка вышел из станции. – О чём так долго болтали? Небось, Колдырь лекцию читал на темы морали?
           Они с Мичманом весело рассмеялись, а Ромку словно лезвием полоснуло по шее. Молокососы, знали бы они, как нелегко жить, когда чувствуешь, что на горле всё туже затягивается петля. Оса отлично понимал, что за две недели такую огромную сумму ему не собрать. Остаётся одно: взять у матери те деньги, что она копила на его учёбу. И их, конечно, не хватило бы, но это всё же лучше, чем ничего. А там, глядишь, Колдырь и отсрочку даст. Но воровать у матери?..
           – Замолчите вы, ослы! – крикнул он с такой злостью, что Венька с Мичманом разом умолкли и захлопали своими глупыми глазами.
           Мичман повернулся к Веньке и тайком от Осы покрутил пальцем у виска. Венька понимающе кивнул и вопросительно взглянул на Ромку.
           – Возьмите вот, – протянул Оса пятёрку. – Купите, что знаете. Я пойду пока домой, покажусь матери. В полдевятого ждите меня возле пионерлагеря, на нашем месте.
           – А почему так мало? – заморгал Мичман, развернув пятёрку. – Что на неё купишь? Колдырь же твой друг, чего он жмётся?
           – Не твоё дело, – отрезал Оса. – Сколько есть, столько и есть. Если хотите, идите домой и попросите у своих по рублю на кино. Вам поверят.
           – Рома, – сказал вдруг Мичман со злостью, – только честно: зачем ты «зажал» деньги? Себе захотел присвоить?
           – Что? – поперхнулся Оса. – Да вы что, гады, взбесились? Я вас поставлю на место, молокососы!
           – Но-но, – сказал Мичман, угрожающе играя мускулами. – За «молокососов» по морде бьют. И не строй из себя героя. Мы тоже были в деле. Где наша доля?
           – Ребята, – растерялся Ромка, – у меня больше нет. Честно. Вот, смотрите.
           Он вывернул карманы и тут же понял, что авторитет утерян безвозвратно. Подобного унижения компания не прощает.
           – Ладно, верим, – боднул головой Мичман. – Но ты тоже захвати у своей маменьки рупь. На кино.
           И на правах новоиспечённого главаря хлопнул Ромку по плечу. Пришлось вынести и это. Оса повернулся на сразу одеревеневших ногах и ушёл не оглядываясь.
           Будь Ромка не в таком ужасном настроении, он наверняка заметил бы, как из ближайшего солярия вышли четверо студентов и неторопливой походкой направились вслед за ним.


VII
           Палатки разобрали и свернули быстро. Мягкую хвою, служившую матрацами, пустили на костёр, сели вокруг него на рюкзаки и стали ждать Горчакова.
           – Всё-таки далеко он живёт, – сказал Владик, закуривая.
           – Да, минут десять бежать, – согласился Алексей.
           – Больше, – качнул головой Переверзин. – Минут пятнадцать, а то и все двадцать.
           – Смотря кому, – криво усмехнулся Нелидов. – Я быстро бегаю.
           – Бежать всем вместе, не вырываться, – подвёл итог Таганцев. – Кто пойдёт вызывать?
           Никто не ответил.
           – Ясно, – презрительно искривил губы Павел. – Придётся мне.
           – Ну, вызовешь ты его, а что дальше? – спросил Игорь.
           Он всё ещё надеялся, что эта, по его мнению, авантюра, не состоится.
           – Отзовём его в сторону, – продолжал Паша, – и крепко поговорим.
           – И это всё? – улыбнулся Игорь.
           – Если извинится – отпустим.
           – Не успеем мы вернуться, как тут окажется весь посёлок, – угрюмо сказал Переверзин.   
           – Да, может и так, – Паша почесал затылок. – Какой же выход? Вот видите: всё-таки придётся бить.
           – Впятером на одного? Нечестно, – убеждённо заявил Арефьев.
           – Давай тогда один на один, – предложил Паша. – Допустим, ты, Владик, и начнёшь.
           – Почему я?
           – Как почему? Ты же голосовал за драку. Я его вызываю, а ты дерись.
           – Не слишком ли хитро?
           – Ну, не один же я должен всё делать, – развёл руками Таганцев. – Или мы не друзья?
           Арефьев насупился.
           – Вот что я скажу – проговорил Игорь, оглядывая всех по очереди. – Если уж решились, собрали вещи, то обратной дороги нет.
           – Правильно, – подхватил Паша.
           – Подожди, не перебивай. Как только вызовем его, тогда всё само собой и решится. Может, он и выходить не захочет. Может, он мать с отцом позовёт. Всё может статься. Придётся решать на месте.
           На это предложение не возразил никто.
           Все утихли. Лишь Таганцев изредка поругивал Сашку Горчакова за то, что долго не возвращается, но в голосе уже звучало сомнение, и вскоре он умолк.
           Наступившая тишина разливалась над землёй, укутывала её собой словно мягким одеялом, давая отдых после долгого неспокойного дня. Только иногда со спокойным стуком колёс и тихим скрипом вагонов проходил поезд, выбрасывал из окошек полосы света, и исчезал.
           Время шло. Ребята легли вокруг догоравшего костра и подставили глаза колючим звёздам.
           В голову лезла всякая всячина. Владик не гнал её, наоборот – погружался в разные фантазии, вспоминал давно прочитанные книги, девушку, живущую в далёком городе. Не хотелось только думать о сидящем глубоко внутри, напряжённом до обморока ожидании.
           Сашка не появлялся. В притихшем лагере кто-то спал, кто-то бодрствовал. В соседней палатке, где жили ростовские студенты, сидела гостья. Если хорошо прислушаться, то можно разобрать отдельные слова и целые фразы. Говорили двое, шёпотом, чтобы не разбудить спящих.
           – А ты не боишься? – шелестел мужской голос.
           – А чего бояться? – отвечал женский.
           – Да комары там, говорят, сильно кусаются, и ещё оводы разные.
           – Ну и что?
           – Да так оно и ничего, только неприятно.
           – Ничего страшного. Зато там просторно, и люди хорошие.
           – А ты почём знаешь?
           – Была там.
           – Проездом?
           – Нет, в стройотряде. Представляешь, на сотню километров тайга, звери, комары, но зато как хорошо. Почти не ссорились. Каждый новый человек – событие. Ему рады, и он рад, всё по-человечески.
           – У нас в Европе тоже неплохо.
           – Нет, я как вернулась, сразу заметила разницу. Не те люди. Слишком уж деловые. И много равнодушных.
           – Такие везде есть.
           – Наверно, хотя там их почти нет.
           – Это в тебе романтика сидит.
           – А всё-таки там хорошо. Там всё впереди, а здесь всё больше посередине.
           – Ну да?
           – Приезжай, сам увидишь.
           Минуту длилось молчание.
           – У вас рисование нужно сдавать? – снова послышался мужской голос.
           – На архитектурный – да. А к нам – обычные экзамены.
           – И кем же выходят?
           – Я буду строить дороги.
           – Вся жизнь на колёсах…
           – А так интереснее. Всё же лучше, чем сидеть на месте и ничего не видеть. Страна-то какая громадная. Хочется всё посмотреть.
           – И найти себя, так сказать? Самоутвердиться?
           – А почему бы и нет?
           Мужской голос, исчерпав запас иронии, не отвечал.
           Чуть позже Арефьев услышал звук откинутого полога, прошуршали по гальке шаги и стихли.
           «Гришка, Гришка, где твоя сберкнижка?» пронёсся в голове дурацкий мотив.
           С моря наплыл лёгкий ветерок, попытался раздуть костёр, но бросил эту затею и ушёл в горы.               


ПОСЛЕСЛОВИЕ

           Горчаков пришёл перед рассветом. Восторженно жестикулируя, рассказал о поездке на гору Ахун, про то, что вниз пришлось идти пешком, так как автобусы уже не ходили, и о том, что долго пришлось ожидать электричку.
           – А где же палатки? – наконец заметил Саша.
           – Бери свой рюкзак, путешественник, – сказал Павел, едва скрывая досаду. – Мы уезжаем.
           – А окунуться?
           – В городе окунёшься. Не забыл, что сегодня поезд?
           И они ушли.
           Через десять минут утренняя электричка уносила студентов на юг.
           Они не видели, как на лодочную станцию приехала милицейская машина. Из неё вышли люди в погонах и направились к киоску с надписью «Касса». В это время два медика вынесли и положили на деревянный настил станции тело старика-кассира. Глаза его не мигая смотрели на утреннее солнце. На лице застыло выражение ужаса и одновременно – удивления. Под затылком натекла лужица тёмной крови размером с два пятака.
           Постепенно собралась толпа любопытствующих.
           Появились и спасатели – у них начинался обычный рабочий день. Венька и Мичман раскрыв рты смотрели на покойника, с которым, ещё живым, попрощались вчера. Ромка Оса нетерпеливо переминался с ноги на ногу, поминутно и в крайней задумчивости устремляя свой взгляд куда-то вдаль, а на тело Михаила Нилыча косясь только иногда, и то каждый раз не более чем на мгновение.
           Затем милиционеры обошли ближайшие окрестности, в том числе и пляж. Интересовались, не уехал ли кто-нибудь отсюда неожиданно. Однако здесь ежедневно кто-нибудь приезжал и уезжал, так что дознание ни к чему не привело.
           Удивительным оказалось то, что деньги в кассе остались нетронутыми. Точный подсчёт выявил даже излишек, составлявший ровно пять рублей. 

14 декабря 1978 г.


ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС    

Рисунок Владимира Ивановича Оберемченко, г. Макеевка.


Рассказ опубликован в книге: ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС "Сгущающие пустоту" г. Донецк, "Издательский дом Анатолия Воронова", 2021 г., стр. 57.